Морские - Омут

– Саймон – не ресурс! – возмущенно перебила я.

– А кто он? – возразил профессор, пристально глядя на меня.

Я замялась, не зная, что ответить.

– Итак, кто же он для них? – повторил профессор. – Первый же анализ крови покажет, что Саймон – не человек. И так называемые права человека на него не распространяются!

– Значит, они могут делать с ним, что захотят? – с трудом выговорила я.

– Как бы не так! – фыркнул профессор. – Я же сказал: наш друг может за себя постоять. Ведь он же убежал от них, если я не ошибаюсь?

– Да… – протянула я, медленно переваривая услышанное. И вдруг сообразила: если профессор уже знает, что Саймона пытались задержать люди из спецслужб, значит, он говорил с ним. Выходит, Саймон позвонил Стояну, но не позвонил мне…

– Почему Саймон не дает мне о себе знать? – спросила я, холодея от неприятного предчувствия.

Тут профессор стал серьезным и переглянулся с Магдой.

– М-м-м, девочка, а ты перед ним ни в чем не провинилась?

– Ни… ни в чем… – еле выговорила я.

– И ты не хвасталась своим подружкам, что у тебя особенный парень? Не такой, как все?

– Нет! – закричала я так, что опущенные ресницы Магды дрогнули.

Профессор в шутливом ужасе зажал уши руками.

– Верю, драгоценнейшая, верю! – затараторил он. – Не надо так кричать! Верю тебе, бедная эмоциональная девочка! Но вот не знаю… – он скрестил руки на груди, – не знаю, поверит ли тебе Саймон!

Я почувствовала, что среди жаркого весеннего дня меня пронизывает холод. Наверное, выражение моего лица сильно изменилось, потому что профессор опять замахал ручками:

– Но мы объясним ему, дражайшая, мы все ему объясним!

– Он больше не появится в Бетте, – произнесла вдруг Магда низким голосом.

– То верно! – кивнул профессор. – Драгоценная Магда сказала верно, Саймона здесь ищут…

– Я не уйду, пока вы не объясните, как найти Саймона! Я буду искать его! – мои губы дрожали от волнения, руки непроизвольно сжались в кулаки.

Профессор посмотрел на меня очень внимательно. Во взгляде его пытливых серых глаз было какое-то удовлетворение, как будто мое отчаяние соответствовало его планам. Он переглянулся с Магдой и сказал:

– Так, девочка! У тебя горячее сердце… – он немного помолчал и добавил: – Но твоей земной жизни не хватит, чтобы обыскать Черное море!

– Я не уйду! – только и смогла сказать я.

– Упрямая, своенравная госпожица! Твои жалобы растопили мое сердце! – театрально воскликнул профессор. – Обещаю тебе: как только он объявится, ты узнаешь об этом первой. Взамен прошу тебя покинуть мой дом…

– То правда, Полина, – подтвердила Магда. – Здесь искать Саймона бесполезно. Ты ведь должна скоро ехать в Москву, поступать в институт?

Я молча кивнула.

– Так поступай, не расстраивай близких, – спокойно убеждала меня Магда. – Как только Саймон объявится, мы дадим тебе знать. – Она загадочно усмехнулась и добавила: – Кто знает, может, в Москве ты будешь ближе к нему, чем в Бетте…

Лишь сейчас я подумала, что Саймон, возможно, находится в Греции, Болгарии или еще где-то. А в Бетте даже авиабилеты не продают…

– Не думай ни о чем, девочка, иди домой! – посоветовал профессор. – Саймон найдется, я все ему объясню… Все будет хорошо!

В Бетту я возвращалась по самому солнцепеку. Голова раскалывалась, во рту все горело от жажды. На заборе соседнего с нашим дома кто-то написал огромными буквами: «Иришка! Ты – самая лучшая!» У шестиклашек уже начались весенние влюбленности, скоро такими надписями запестреет вся Бетта. Рядом с признанием расцветал куст сирени. Я присела на корточки в его тени и разревелась. Через несколько минут мне стало легче. Я вытерла лицо, пригладила волосы и пошла к дому…

Вечером в мою комнату зашла мама.

– Полина, выйди на кухню, нам с бабушкой нужно поговорить с тобой! – торжественно объявила она.

Я вышла к ним, и бабуля неодобрительно по смотрела на мою кислую физиономию:

– Надеюсь, Поля, ты придержишь эмоции, потому что разговор важный! – сказала она. Однако по ее лицу было видно, что она сильно сомневается в моей способности держать себя в руках.

Я устало плюхнулась на стул между мамой и бабушкой.

– Что такое? – спросила я, уже заранее зная, о чем пойдет речь.

– Вижу, ты сегодня не в самом хорошем настроении, – с упреком заметила мама и продолжила: – Но мы все равно должны обсудить твою дальнейшую жизнь. А точнее, поступление в институт, от которого зависит твое будущее.

Как же я не люблю, когда она выражается так высокопарно! И как я ненавижу теперь слово «будущее»!

– И что вы решили? – я обвела взглядом семейный «совет».

Мама с готовностью встрепенулась:

– Поскольку ты в последнее время была очень занята… э-э-э… своей влюбленностью… – мама слегка покраснела, – и доверила нам выбор института, мы с твоим отцом и бабушкой посовещались и решили, что тебе нужно поступать на психологический факультет Московского социально-педагогического института.

Что ж, я давно думала о профессии психолога. В тринадцать лет я мечтала поскорее вырасти, выучиться и стать Полиной Дмитриевной, специалистом в области психологии, всеми уважаемым, в том числе за сдержанность и спокойный характер. И никто не называл бы меня тогда Тайфунчиком…

Но сейчас меня интересовало одно – когда придется ехать в Москву?

Мама знала, что я спрошу это первым делом. Сделав трагическое лицо, она добавила:

– И уезжать надо через три дня, доченька… ЕГЭ будешь сдавать в Москве. Папа уже договорился в школе и записал тебя на подготовительные курсы в институт. Будешь жить с ним…

– А ты? – быстро спросила я.

– Я останусь здесь. – Я видела, какого труда стоили маме эти три слова.

Бабушка молча сжала мою руку своей сухой горячей ладонью. Грустно покачав головой, она сказала только:

– Полиночка, нужно вещи собирать…

– Хорошо, – кротко согласилась я, и они обе посмотрели на меня удивленно. Мама с бабушкой не ожидали столь легкой победы.

…Странно, как быстро я примирилась с тем, что нужно уезжать из Бетты. Внутри у меня будто все умерло. Уже через два дня я, словно во сне, прощалась с одноклассниками, вот-вот выпускниками, обмениваясь всевозможными контактами – аськой, телефонами, адресами.

Все это время Надя демонстративно оставалась в стороне, словно происходящее ее не касалось. Но наконец пришла очередь прощаться с ней. Ребята деликатно разошлись, и мы остались вдвоем. Мы стояли на залитом солнцем крыльце беттинской школы, не зная, что сказать друг другу.

– Завтра, говоришь, поезд? – спросила Надька.

Я молча кивнула, не в силах что-либо произнести.

– Когда-то мы мечтали о том, как вместе будем жить в Москве… В гости ходить друг к другу, – подруга сглотнула. – А теперь ты уезжаешь… А я остаюсь.

– Ну, может, и ты поступишь в московский вуз? Тогда и встретимся! – сказала я, сама не очень веря своим словам.

– Шутишь? – горько усмехнулась подруга. – Да у меня одни трояки и знаний – ноль! Мать обещала пристроить в Сочинский колледж, и это лучшее из того, что мне светит!.. Ладно, подруга, увидишь в Москве Игоря – передавай ему мой пламенный привет! – Надькино миловидное лицо исказила кривая, неестественная улыбка.

Мы крепко обнялись на прощанье, и я быстро направилась в сторону дома. Ускоряя шаги и слушая шорох гравия под ногами, я твердила себе: «Не оборачивайся! Так будет хуже и больней!» Я знала, что Надька стоит и смотрит мне вслед.

И не обернулась.

Я – предательница?

– Полина, девочка! – папа широко раскинул сильные большие руки и крепко-крепко обнял меня. Я прижалась щекой к его мягкой байковой домашней рубашке.

Мы стояли в полутемной прихожей нашей московской квартиры, где отец жил один с тех пор, как они с мамой решили развестись. Быстрым взглядом я окинула холостяцкие хоромы – мда-а-а, от прежнего уюта не осталось и следа. Я даже не уверена, что после нашего отъезда отец хоть раз подмел пол. В углу стояли лыжи – он их обожает, но после зимы, видимо, так и не убрал. Все его время, как всегда, занимает работа. Вот и сегодня он не смог встретить меня на вокзале. Хорошо еще, что домой успел к моему приезду…

На стене до сих пор висел прошлогодний календарь, открытый на сентябре. Ну конечно, папа ни разу не перевернул страницы с тех пор, как мы уехали! Я подошла и стала листать: октябрь, ноябрь, декабрь…. Нет, слишком много воспоминаний вызывают у меня эти месяцы! Я вернулась в сентябрь и стерла ладонью пыль с чудесного золотого пейзажа, изображенного на страничке. Пусть все в квартире будет так, словно я и не уезжала в Бетту.

Папа тем временем уже суетился на кухне. Снимая джинсовку и расстегивая любимые «греческие» босоножки, я слышала все его действия. Вот он достал из духовки сковороду и водрузил ее на плиту, вот глухо стукнула дверца холодильника и – вуаля! – один за другим пять щелчков: это яйца отправились на сковородку.

Я вздохнула. После душного поезда и утомительной дороги есть не хотелось вообще. Единственным желанием было искупаться, смыть с себя дорожную пыль.

Стараясь забить голову насущными мыслями, чтобы не думать о Саймоне, я быстро наполнила ванну и забралась туда. Какое же это блаженство после уличного душа в Бетте! Я по шею погрузилась в теплую воду и замерла. Московская вода – мертвая, хлорированная. Она расслабляет и лишает энергии. Не то, что морская, от которой тело сразу оживает. Разглядывая сквозь воду свою загорелую кожу, я невольно грустно усмехнулась – сейчас я в стихии Саймона. И порадовалась тому, что бессонная ночь в поезде лишила меня сил – все эмоции ощущались приглушенно, словно в голове убавили звук и свет. Если я буду постоянно пребывать в состоянии усталости, может быть, я выживу. И не сойду с ума…

«Как все-таки странно снова находиться здесь, в Москве…» – думала я, лениво рассматривая мыльницу в виде черно-белой кошки, свернувшейся в клубок, – мой подарок маме. Я настолько привыкла к Бетте, что сегодня площадь трех вокзалов показалась мне какой-то адской ярмаркой. Пока я плелась со своим баулом до входа в метро, меня, наверное, раз десять обогнали, пихнули, двусмысленно хмыкнули в ухо и предложили «такси в любой конец Москвы».

Раздался настойчивый стук в дверь.

– Полина, ну что ты там застряла? Выходи и ешь скорей, яичница остыла уже!

– Иду, иду, папа! – откликнулась я, вставая. Вода на секунду поднялась, а затем схлынула, напоследок еще раз обласкав мое усталое тело.

Замотавшись в большое махровое полотенце, я босиком пришлепала на кухню, где на столе уже стояли две большие тарелки с яичницей. На разделочной доске розовела жирная ветчина, а рядом с ней лежала горка ярко-зеленых свежих огурчиков с мелкими пупырышками. Из большой синей чашки шел легкий дымок – папа только что налил горячий чай и плюхнул туда большой ломтик лимона. Я села за стол и положила рядом с собой мобильный – я не расставалась с ним ни на минуту. Папа неодобрительно покосился на телефон, но промолчал.

Теперь я поняла, что зверски голодна, и с жадностью набросилась на нехитрый обед. Набив щеки, я подняла глаза на отца и вдруг уловила в его взгляде нечто такое, что мне не понравилось. Что это было? Волнение? Ну да, он взволнован моим приездом. Жалость? Пожалуй, да. Раз Алексей Алексеевич знает об истории с Саймоном, значит, отец тоже в курсе. Но почему папа смотрит на меня с жалостью? И кем он считает Саймона?

Наверное, все эти мысли отразились на моем лице: увидев мое замешательство, отец быстренько изобразил дежурную улыбку и спросил чуть заискивающе:

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.