Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Паводок

ModernLib.Net / Классическая проза / Лиханов Альберт / Паводок - Чтение (стр. 4)
Автор: Лиханов Альберт
Жанр: Классическая проза

 

 


Кира сошла с крылечка и нерешительно пошла в сторону дома Кирьянова. Нет, все-таки она должна была об этом сказать. Это обязанность, в конце концов. Речь идет о людях ее партии – она за них отвечает.

Стараясь распалить себя, а в самом деле робея все больше и больше, Кира подошла к конторе отряда, где работал и жил Кирьянов, но его на месте не оказалось, и, когда ей сказали, что начальник отряда ушел к вертолетам, она облегченно вздохнула.

Жалоба на Храбрикова, это неприятное дело откладывалось на какой-то срок, пусть даже не на очень большой, и это успокаивало ее.

Кира вернулась к себе, снова открыла тетрадь с конспектами, но в голову по-прежнему ничего не шло. Она завороженно смотрела за темный переплет окна, в светлое, разгорающееся утро.

По улице протарахтел поселковый трактор, прошел мальчишка в растрепанном кургузом треухе.

Неожиданно словно что-то толкнуло ее. Машинально, еще не сознавая, что делает, Кира оделась и выскочила на улицу. По дороге к вертолетной площадке мысль оформилась и созрела: она должна сказать все Кирьянову прямо при Храбрикове. И немедленно послать лодку. Пусть это будет уроком для маленького облезлого человечка.

Кира шагала, не разбирая дороги, разбрызгивая грязь, и была недалеко от площадки, когда раздался привычный грохот винта и зеленая пузатая машина взмыла вверх, уходя к тайге.

Волнуясь, Кира подбежала к избушке возле площадки. Второй вертолет был тут. Кира увидела пилота, молодого парня, совсем мальчишку, и крикнула ему:

– Где Кирьянов?

– Они улетели, – ответил летчик, постукивая гаечным ключом о какую-то железку.

– Кто они? – спросила Кира.

– Кирьянов и Храбриков.

– А куда? И надолго? – настойчиво спросила она, понимая наивность своего вопроса.

Пилот пожал плечами, отвернулся, и тут только Кира заметила, что лопасти хвостового винта с вертолета сняты и пилоты вместе с механиком возятся возле него на расстеленном брезенте.

«Профилактика», – отметила она механически и вдруг увидела у порога избушки небрежно брошенную надувную лодку. Она узнала ее, это была лодка для Гусева, и Кира с острой неприязнью подумала о зловредном Храбрикове.



– Я хочу вернуть вас к одному своему вопросу. Хочу повторить его. Как вы оцениваете вторую радиограмму?

– И ее я не считаю тревожной. Видите, Гусев даже собирался продолжать работу.

– Однако несколько позже он направил новое сообщение. Вот оно: «Уровень воды поднимается. Попытались перенести лагерь триангуляционной вышке. Сделать это не удалось большого объема груза. Остров, на котором находимся, постепенно сокращается. Просим вертолет перенесения лагеря более высокую точку. Гусев».

– Но эта радиограмма пришла намного, а не на несколько, как вы выразились, позже.

– Через четыре часа.

– Видите!

– Их можно понять. Они пытались исправить положение своими силами.

– А нас нельзя понять?

– Я хочу повторить один вопрос.

– Слушаю.

– Вы вылетели в тот день по служебным делам?

– Я же сказал. Конечно!



25 мая. 12 часов 10 минут


Петр Петрович Кирьянов

День рождения, черт побери!

Он считал себя обязанным быть временами сентиментальным. Для большого, мощного человека очень даже своеобразно проявлять иногда свойства, вроде бы для него чуждые; их надо проявлять, если даже их на самом деле нет; нет, так надо создавать, синтезировать.

В день своего рождения, каждый год, он синтезировал задушевные беседы с окружающими людьми, валял дурака, представлялся симпатягой, обаяшкой, умницей. В день рождения, выпив, он обожал всплакнуть, рассказать в лицах какую-нибудь притчу, пофилософствовать, стараясь свежо формулировать старые мысли или раскавычивая классиков.

Этот день был как бы смотром его всевозможных дарований, и всякий раз он оставался доволен, убирая в стодвадцатикилограммовую оболочку, как в пенал, свой действительный характер.

Сейчас, когда вертолет несся над тайгой, оставляя на земле неотвязную тень, и разговаривать из-за треска моторов было невозможно, Кирьянов как бы внутренне готовился к предстоящему вечеру.

Время от времени он взглядывал в иллюминатор, хотя глядеть по негласному уговору должны были пилоты, знающие, куда и по какой надобности летит сам начальник отряда, и взгляд на землю вызвал в нем чувство приятного удовлетворения.

На сотни километров внизу кипела тайга, однообразная, скучная весной, и на этих сотнях километров он, ПэПэ, был полновластным, безоговорочным хозяином. Отряд работал тут уже несколько лет, их деятельности придавали значение, увеличивая каждый год количество партий, людей, техники, – Сибирь осваивалась вовсю, по-настоящему, – но сколько еще было до этого настоящего! Сколько первых троп, первых просек, первых отметок на картах, пока не начнется здесь хоть какая-нибудь маломальская жизнь.

Нет, все это было впереди, и про себя ПэПэ готовился к будущему, к тому, что заслужено: новым должностям, на этот раз в управлении, а то и выше, к наградам, вполне возможно – орденам, к скромным рассказам в тесном кругу приятелей, – впрочем, что ж стесняться, можно и в широкой аудитории, – о нелегком, суровом, полном лишений и невзгод, как пишут сочинители, труде знатного, умелого первопроходца.

Это, конечно, будет, придет, бесспорно, надо только не загадывать вперед, вопрос упирается во время, в несколько каких-нибудь лет.

Кирьянов помнил двух геологов, молодых довольно парней, выступавших у них в управлении. Оба получили Ленинские премии за открытие нефти, кандидатские степени без защиты – только по отчетам, и их появление тогда влило в ПэПэ новые силы. Теперь образ двух парней в освещенном яркими огнями зале был для Кирьянова своеобразным эталоном, жизненным стимулом, миражем, который возникал время от времени из памяти, обнадеживал на дальнейшее.

Он взглядывал в иллюминатор вертолета, властно осматривал таежную равнину и, не смущаясь смелых параллелей, сравнивал себя с Семеном Дежневым, прошедшим через всю Сибирь, чтобы покорить ее.

Кирьянов усмехнулся. Что скрывать от самого себя – ему казалось, что даже внешне он походил на Дежнева, если бы вот только волос наверху побольше. Но этот недостаток свой он прикрывал, зачесывал волосы сзади и с боков вперед, на манер московского телевизионного диктора, а в остальном – в чертах лица, светлых глазах – все сходилось.

«Ха-ха! – раскатился над собой Петр Петрович. – А вы, гражданин начальник, порой глупеете, так до орденов и регалий можно не добраться. – Но тут же успокоил себя: – Ничего, в день рождения можно».

Можно, конечно, можно, а ему, начальнику отряда и хозяину всех этих необжитых, пустынных мест, «губернатору», как шутят его друзья, можно много чего. Кирьянов вновь скосил глаз в иллюминатор, усмехнулся, вспомнив одного свободолюбца, начальника партии, который ушел от него каким-то клерком в геологическое управление. Насчет клерка это он, ПэПэ, побеспокоился, не лыком все-таки шиты, все-таки кое-что разумеем в устройстве этого мира, но было время, тот начпартии бушевал. На открытом собрании правду-матку резал. Объяснял ему, Кирьянову, что-де для него тайга лишь ступенька вперед, что ему на тайгу наплевать.

Тогда он отбояривался, – пришлось, – говорил красивые тексты, но потом взял крикуна за грудки, – нет, не в переносном, а в прямом смысле слова, – поднял его за телогрейку в тихом перелеске, выследив, конечно, заранее, и высказал ему что положено. Чтоб убирался прежде всего и что тайга, она и есть тайга, молиться на нее он не собирается. Он тут хозяин – и точка. И будет обращаться с тайгой как с бабой, если она по-хорошему не хочет. То есть будет покорять природу, как завещал Иван Владимирович Мичурин, если говорить по-научному.

Начпартии быстро смотался, молол что-то в городе на Кирьянова, но поди-ка доберись к нему из города!

Вертолет пошел вниз. Храбриков заметался у иллюминатора, стал подбрасывать пустые мешки к дверце, чтобы Кирьянову мягче было стоять на колене – стрелял он всегда с колена, – распахнул дверь, укрепил специальную решетку – не дай бог вывалишься.

Кирьянов приветливо улыбнулся ему, кивнул пилотам – они сигналили руками, указывая пальцем вниз, – и пристроился на колено. Теплый ветер рвался в открытую дверь. Петр Петрович зажмурился в удовольствии, обратил внимание, что вертолет повис совсем низко, и только тогда, не волнуясь, выглянул.

На большой прогалине, не зная, куда бежать, носились взад и вперед три лося.

Самый большой из них, вожак, пугаясь стрекочущего чудовища и черной тени, скользящей по снегу, порывался к лесу, но тень перерезала его путь, и тогда он круто разворачивался и мчался назад. Это забавляло Кирьянова, он гулко хохотал, чувствуя победу над лосями: теперь слово предоставлялось ему – летчики делали свое дело умело и четко.

Он поставил удобнее колено, щелкнул затвором и положил ствол карабина на решетку, отделявшую его от неба.

Пилот на какое-то мгновение завис неподвижно, Кирьянов неспешно, через ровные интервалы времени, будто робот, выпустил в самца пять пуль.

Оружие приятно отдавало в сильное плечо, карабин харкал злыми, почти невидимыми на солнце всплесками пламени, пули уходили вниз, взрывая снег, но ни одна не достигла цели.

Кирьянов расхохотался. Честно говоря, он не получил бы удовлетворения, если бы с первого выстрела уложил лося. Он хотел игры, но не хотел игры короткой, неинтересной. Прекрасное он видел в азарте, азарт приходил тогда, когда у тебя получается не сразу.

Он перезарядил карабин и, целясь уже тщательнее, выпустил обойму рядом с лосем. Зверь затравленно метался по прогалине, увлекая за собой других – видимо, самку и детеныша.

Прерываясь, Кирьянов рассмеялся снова. Аттракцион действовал безотказно.

К нему наклонился Храбриков, что-то лопоча.

– Ори громче! – велел ему ПэПэ, не расслышав.

– Вы прямо как в тире, Петр Петрович, – крикнул в ухо Храбриков. – Красиво бьете!

– Красиво? – гаркнул Кирьянов, любуясь собой, своей силой, меткостью, хваткой настоящего промысловика. – Гляди, как будет теперь!

Он выставил ствол, повел его за вожаком, прикинул скидку на горизонтальное движение вертолета и плавно тронул спуск.

Лось упал, тотчас вскочил, волоча заднюю ногу, и Кирьянов выпустил из затвора дымящуюся, посверкивающую латунными боками гильзу.

Он прицелился снова, но на этот раз промазал. Тогда он немного раззадорил себя, стыдясь присутствия Храбрикова.

Третья пуля попала лосю, кажется, в позвоночник. Он упал, забрыкал ногами и пополз, оставляя тягучий кровавый след.

Кирьянов устало откинулся от карабина. Посмотрел, хмурясь, на летчиков. Они вопросительно показывали на землю, спрашивая, садиться или продолжать.

«Продолжать», – велел знаком Кирьянов и снова припал к прицелу…

За всю охоту жалость ни разу не поскреблась в его сердце. Распаленный стрельбой, он смахнул в тайгу остатки маслянистых гильз; они исчезли за бортом, эта желтая пыль, которую не найдет ни один прокурор, и махнул пилотам, сигналя, чтобы они возвращались к прогалине, где лежал убитый лось.

Праздничная забава кончилась.



– Ну что ж, я еще раз хочу узнать ваше мнение о Храбрикове.

– Я уже говорил. Или вы проверяете меня, не изменил ли я по ходу следствия свое мнение?

– Вы излагали здесь много точек зрения на разных людей. Надо признать, знаете вы большинство из них весьма приблизительно. Но про Храбрикова говорили крайне положительно.

– Безусловно.

– Вы считаете его человеком, на которого можно положиться?

– Конечно.

– А на пилотов, с которыми вы летали в тот день?

– Ах, вон оно что! Но они тоже получили свое.

– У этих людей хватило совести самим прийти ко мне.

– Я повторяю, они тоже не стерильны. Готов доказать.

– Кто подтвердит это?

– Храбриков!

– Вы уверены?

– Конечно.

– Вот его подтверждение.

– Что это?

– Коробка из-под зубного порошка. Откройте.

– Я не понимаю.

– Это пули. Пули вашего карабина.



25 мая. 14 часов 30 минут


Сергей Иванович Храбриков

Свежевать лося Храбриков взялся сам. Охотник он был никудышный, но зато славился по части разделки туш, еще дома, в России, имея процент с этого своего, как нынче говорят, хобби. Он колол поросят соседям, мог забить и корову. Не очень сильный физически, хотя и жилистый, он применял в таких случаях свои скотобойные хитрости – сперва оглушал животину тяжелым ядром, купленным в магазине спорттоваров, просверленным специально для этой надобности и надетым на топорище, а потом колол, целясь заостренной, как бритва, финкой прямо в сердце.

Дома он занимался этим за мзду – приличную долю мяса или за выпивку, и все, кто держал в округе скот, знали Сергея Ивановича как мастера этого дела.

Здесь Храбриков свежевал дичь тоже не зазря. Была у него, задетого однажды Кирьяновым, обозванного едва ли не жуликом, одна своя идейка, вроде бы как страховка на мало ли какой случай.

Для этой своей страховки он купил за двугривенный жестянку с зубным порошком, порошок вытряхнул за ненадобностью – своих зубов у Храбрикова не было, только протезы, обе челюсти, – и в эту жестянку клал искомое.

«Сучий ты сын, – думал он всегда в таких случаях о Кирьянове, – мальчишка сопливый, нашел кого оскорблять», – и, свежуя туши лосей, первым делом выковыривал из них кирьяновские пули, кладя в коробку из-под зубного порошка.

Никто никогда на это занятие его не обращал внимания. Храбриков помаленьку заполнял коробку, мечтал набить ее полной, а потому и шутил в своем стиле, как пошутил сегодня.

Когда вертолет приземлился на прогалине, где лежал убитый, как они думали, лось, зверь был еще жив.

Испуганный грохотом винтов, он приподнялся на согнутые передние ноги, жалостливо крича.

– Ишь ты! – сказал Кирьянов, сдергивая с плеча карабин. – Живучий!

Понимая, что будет дальше, Храбриков улыбнулся, шагнул к начальнику, тронул его за рукав и просительно сказал:

– Дайте я, Петр Петрович, а! Стрелок из меня никудышный, так хоть малость поупражняюсь.

Кирьянов снисходительно улыбнулся, хлопнул его больно по спине и протянул оружие.

Не к месту крадучись, Храбриков пошел к лосю на верное расстояние и, целясь в холку, дал три выстрела. Зверь рухнул, не издавая больше никаких звуков, но был еще жив, мотал широкой мордой.

– Что ты, как хорек, крадешься! – крикнул Кирьянов Храбрикову. – У него позвоночник перебит!

Экспедитор хихикнул, подступил еще на пару шагов. «А то я не знаю, – ответил про себя Кирьянову, – был бы не перебитый, так и полез бы я тебе на рожон!» Он прицелился снова и, чувствуя больные толчки выстрелов, закончил обойму.

Вчетвером они принялись втягивать матерого лося в кабину, кантуя его, кряхтя и надсаживаясь, потому что туша не проходила в неширокую дверь. Лось не шел, не помогала даже кирьяновская мощь, они отступились, закурив, соображая, как быть.

– А ну-ка, орлы, – подумав, засуетился Храбриков, глазки его засверкали, дряблые щеки порозовели. – Не найдется ли топора?

Топор нашелся, и Храбриков изложил свою идею – простою до гениальности.

– Бревно кабы не полезло, как поступили? – спросил он, изображая сметливого простоватого мужика. – Распилили, разрубили. Вот и мы его разрубим. – Он засучил рукава, похихикивая. Теперь настала его пора, он умел это, хотя, признаться, такого еще не приходилось.

Кирьянов скривился, сказал:

– Ну и мясник ты, дядя! – но протестовать не стал. Отошел вместе с летчиками в сторону, чтобы не забрызгал его находчивый экспедитор.

Храбриков долго рубил лося и ни разу не поморщился за все время.

Закончив работу, вспотев, с лицом, забрызганным красными точками крови, он приветливо, радуясь себе, пригласил остальных к завершению погрузки. Тушу по частям втащили в машину, летчики торопливо заняли свои места, машина поднялась в воздух. А вот теперь Храбриков сдирал остатки шкуры, полосовал мясо на огромные куски, отыскивая блестящие конусообразные пули.

Время от времени жестянка из-под зубного порошка негромко взвякивала, еще один кусочек металла ложился на ее дно, и было невозможно выяснить, какая пуля кирьяновская и какая его, Храбрикова. В этом и состояла его шутка, его страховка, его полис личной безопасности.

Храбриков свежевал лося, не думая о пулях, собирая их по привычке. Теперь он соображал другое, как подсадить эту дуру-девку, начальника партии.

Такой хай сегодня устроила, вспомнить тошно. Тихоня-тихоня, а вдруг заговорила! Лодку, видите ли, он не доставил. Жалко, Кирьянова не было, уже ушел к себе, а то бы он настропалил его против Цветковой. Заставил бы его прищучить ее. Он-то, чай, понимает, что, кроме этих лодок, полно других забот у экспедитора.

Храбриков оторвался от мяса, постучал, задумавшись, финкой по столу.

«Очень может быть, что девка сама к Кирьянову пойдет, – подумал он, – тогда тот метнуть может, тут такая игра – кто на кого раньше наклепает».

Сергей Иванович поднялся, с трудом подняв таз, набитый мясом, отнес на кухню. Там уже вовсю шла жарка и парка. Именины Кирьянова оставшиеся в поселке отмечали всегда широко и щедро, собираясь в общей столовой, завозили заранее ящики выпивки, главным образом спирта, напитка для здешних краев и привычного, и рентабельного: хошь покрепче – так пей, хошь – разбавляй, получается вроде водки, и тогда возрастает объем – из бутылки спирта – две водки.

Пошутив с поварихами, выхватив со сковородки ломтик поджаренной, хрупкой картохи, Храбриков вернулся во двор, к своим мясным делам, и снова было взялся за нож, как почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он встрепенулся, словно жулик, которого застали за воровством, и закрутил головой.

Перед ним, прислонясь к дереву, стояла Цветкова.

Она глядела прищурясь, зло, словно выносила приговор, и Храбриков выпрямился под ее взглядом, чуя недоброе. «Настучала-таки, сучка, – подумал про себя он, – ну, да не испугаешь – видели мы таких».

– Ну вот, – сказала Цветкова, – опоздали вы, Сергей Иванович.

– Никуда я не опоздал, – буркнул он, успокаиваясь, приходя в себя.

«С Кирьяновым-то я как-нибудь разберусь», – подумал он, уронив взгляд на жестянку с пулями.

– Опоздали, – повторила Цветкова. – Вот радиограмму держу, – она помахала листочком. – Им уже не лодка, а вертолет нужен.

«Ага, голубушка! – сообразил Храбриков, уловив в голосе Киры неуверенность. – Чего-то у тебя не так, за меня спрятаться хотишь!»

Он почесал лоб, поглядел на нее хмуро и сообщил, выстраивая в цепочку ход своих потайных мыслей:

– Один вертолет на ремонте, другой с задания только вернулся. Вот пообедают и полетят. А еще лучше – завтра.

– Завтра! – нервно засмеялась Цветкова, и Храбриков уловил эту нервность. – Людей заливает, а вы – завтра!

«Раз заливает, – моментально сообразил Храбриков, – вывозить надо, но так, чтобы помучилась, подрожала эта дура». И ответил, оглянувшись вокруг, нет ли кого поблизости, свидетелей не найдется ли:

– Ну, раз так, тогда конешно.

– Значит, отправите! – обрадовалась Цветкова, и Храбриков кивнул, радуясь про себя: попробуй-ка докажи, что был этот разговор.

И припомнил еще одну подробность про Кирьянова.

Там, на прогалине, когда загрузили лося, разрубленного надвое, и Храбриков для аккуратности присыпал снегом кровавое крошево, а летчики уже торопливо прошли в кабину, Кирьянов, улыбаясь и трепля Храбрикова за плечо, спросил, кивая головой на тайгу:

– А впрямь ведь, дядя, губерния целая!

– Губерния! – охотно согласился Храбриков.

– А правда, дядя, что меня поэтому «губернатором» кличут? – тушуясь, спросил Кирьянов.

Цепкий Храбриков понял, к чему этот разговор, обрадовался ему, подтвердил, отводя глаза и как бы стесняясь передать хорошему человеку, что говорят о нем заглазно:

– Как есть, кличут.

Кирьянов зароготал, опять больно хлопая экспедитора по плечу, и Храбриков хихикнул тоже. Хихикнул от души: нет, не зря он жизненный итог такой сделал, что при должности никогда не пропадешь. Не то что на должности.

Подробность эта держалась у него в голове до тех пор, пока Цветкова, довольная разговором с ним, не свернула за избу.

«Петр Петрович не продаст, – подумал он удовлетворенно и продолжал свою мысль с ожесточением: – Кабы вот только я его не продал!»



– Юридически пули в жестяной коробке и происшествие на Енисее не связаны между собой. Это особые, отдельные дела.

– Что ж. Вы положили козырную карту. Я действительно не ожидал такого.

– Вы, кажется, полагали, что хорошо разбираетесь в людях?

– Оставим это. Жестянка с пулями – убедительное доказательство. И я готов ответить за это. Но почему вы проводите параллели между охотой на лосей и тем, что случилось?

– Но разве это не две стороны одной медали?

– Я не понимаю.

– Понимаете, но не хотите признать. Итак, оставим пока лосей. Вернемся к людям.



25 мая. 15 часов


Слава Гусев

Когда на рассвете Семка разбудил его удивленным криком и, высунувшись из палатки, Слава увидел, что холм, на котором расположен лагерь, окружен водой, он не испугался, не растерялся, а велел греть завтрак.

Заспанные и взлохмаченные, вылупились из нагретых спальников дядя Коля Симонов и Орелик, беспокойно заколготились, озираясь по сторонам, но Славина невозмутимость произвела на них свое действие.

– А что, мужики! – заорал Валька, подбегая к краю снега и брызгая водой в лицо. – Это даже ничего! Речка сама подгребла! Хоть умоемся!

– Снег, обратно, таять не надо, – поддержал его Семка, набирая чайник. Костер уже трепыхался, будто живой, щелкая сучьями, норовя заговорить, создавая уют и полевую домашность.

– Погодьте орать! – осадил парней дядя Коля. – Еще натужимся счас, похоже по всему, таскать оборудование придется.

Слава неторопливо обошел образовавшийся остров по кромке воды. Снег заметно осел, ноги хлюпали в снежной жиже, но глубоко не проваливались. Видно, им повезло, они устроились на холме, основательно подтаявшем снизу, и земля находилась неглубоко.

Счастья, однако, в этом было маловато, приходилось что-то соображать, хотя чем внимательней приглядывался Слава, тем больше успокаивался: постепенно созревал вариант действий.

Он воткнул у стыка воды и снега сучья для заметы и подошел к костру. Вчерашний ужин дымился, разъяряя аппетит, они забарабанили ложками, умиротворяясь хорошей едой и хорошим утром.

Солнце, словно играясь, пряталось за редкие летние облака, выбегало снова, синя прозрачную воду, роняя слепящие блики. После завтрака наступал обычный сеанс связи, и, когда Семка настроился, Слава, не говоря ничего другим, не советуясь, продиктовал радиограмму.

Семка щелкнул выключателем, заканчивая передачу, а Орелик сказал глуховато, видно переживая:

– Слава, может, не надо самим?

Слава сдержал себя, не выразил ничем своего неудовольствия, спросил:

– А что предлагаешь?

– Вызвать вертолет, пока позволяет площадка, и переправить вещи по воздуху.

– Я думал об этом, – сказал Слава. Он действительно думал об этом и говорил правду. – Только ты плохо знаешь Кирьянова и его прихлебателя.

– Храбрикова? – спросил дядя Коля. Слава кивнул. – Да уж, этот хорек вонюч, – пробормотал Симонов.

– За лишний перегон вертолета устроят канитель. Могут сократить премию.

– Но мы же попали в аварийную ситуацию, – возразил Орелик.

– Тут неглубоко, – не согласился Слава. – Перенесем, может, не замочив ног.

Валька недовольно умолк, не согласившись, видно, с его решением, но Слава постарался сразу забыть это. «Пусть, пусть вырабатывает свои взгляды», – подумал он и, выбрав из сучьев батог покрепче, взвалил на себя чей-то рюкзак.

– Погодь-ка, – остановил его дядя Коля.

Он подхватил штатив, приборы в футляре, по примеру Славы придирчиво выбрал дрын, и они осторожно ступили в воду.

Первый десяток метров к высоте, где стояла триангуляционная вышка, они прошагали легко и быстро, лишь по щиколотку замочив сапоги, и Слава было обрадовался, что все идет пока гладко.

Прикидывая, он решил, что ничего страшного пока не произошло, просто где-то в верховьях началась бурная потайка, вода залила коренной лед и пошла как бы вторым руслом, а это еще ничего, пережить можно – такая вода быстро не поднимется, может так и простоять тонким слоем до самого ледохода.

Однако радость оказалась негустой. Идя по-прежнему по щиколотку, Слава и дядя Коля все-таки несколько раз оступились – земля тут, видать, была неровной, колдобистой, да и плотный слой снега под водой начинал мягчать – приходилось торопиться.

Слава, ощущая, как ледяная вода неприятно жжет ноги, вида тем не менее не подавал, делая это скорее по привычке, нежели из желания скрыть от дяди Коли.

– Охолонулись? – спросил тот хрипло, с сочувствием и вдруг добавил! – А может, послухать?

– Чего послухать? – не понял Слава.

– Орелика, – смущаясь, ответил дядя Коля.

Слова эти будто стегнули Гусева – вот пришла мало-мальски хреновая ситуация, и его, начальника группы, решение уже обсуждают кому не лень, – он резко, забывшись, пошел вперед, расхлестывая воду, и оступился по колено.

Симонов помог ему выбраться, они постояли минуту, отдыхая, переводя дух. Ледяная вода как бы отрезвила Славу. Он постарался взглянуть на себя дяди Колиными глазами. Ей-богу, он начинал походить на Кирьянова, который только и знал, что горлопанил: мои вертолеты, мой отряд, моя работа. А у меня, выходит, «мое решение»!

Он обернулся. От лагеря они отошли уже далеко, высотка с вышкой была ближе, и, смягчаясь, Слава сказал дяде Коле:

– Давай все же доберемся.

– А я разве что говорю, – ответил Симонов.

Слава пошел снова, продавливая дрыном подводный снег, стараясь нащупать твердину, и уже у самого почти холма провалился по пояс.

Дядя Коля стоял сзади, Слава, приказав ему не трогаться, попробовал было выбраться, но оказалось, выбраться некуда, тут шла низина. По пояс в воде, он продрался сквозь хлябь до подножия холма, вылез, даже не отряхиваясь, поднялся повыше, снял с себя рюкзак и снова вернулся в воду.

Слава шагал, раздвигая рукой плывущий колючий снег, не чувствуя ног, не чувствуя поясницы, сдерживая себя, чтобы не показать слабости перед дядей Колей и не застонать.

Он принял у Симонова штатив и приборы, снова велев ему стоять на месте, опять вернулся к высотке, уложив принесенное рядом с рюкзаком.

Не оборачиваясь лицом к дяде Коле, Слава с усилием закусил губу. Боль слабым толчком пронизала тело… «Надо бы выпить, – подумал он. – Спирту». Но аварийный запас, наверное, у палатки. Наклониться и проверить принесенный рюкзак не было сил. Слава собрался, уняв дрожь, и повернулся к дяде Коле.

– Симонов! – крикнул он. – Вели ребятам сворачиваться! Несите сюда имущество. Я здесь перенесу.

– В себе ли, начальник? – ответил ему дядя Коля, не думая уходить. – Сдохнуть через два дня хочешь? Никаких планов тогда не кончим. И премий не видать.

– Хрен с ней, с премией! – крикнул Слава.

– Тогда баш на баш, – ответил Симонов, – что вертолетом, что на гору. Здоровье токо сохраним! На кой ляд ломаться?

– Ничего! – не очень уверенно сказал Слава, думая о том, что ему надо поскорее выпить.

– Себя не жалеешь, ребят пожалей! – крикнул ему дядя Коля.

На это Слава ничего не ответил. Он постоял, едва сдерживая дрожь, смерил расстояние, отделявшее его от Симонова.

Тридцать метров полужидкого снега, пробитого его телом, смотрелись обманчиво и неопасно. Он сжался и шагнул в это месиво, с трудом думая, что теперь остается одно: вертолет.

Уже в лагере обнаружилось – аварийный запас спирта Слава унес на высоту. Возвращаться снова, идти опять через этот ад не было сил. С трудом, отвергая помощь Семки и Орелика, он переоделся в сухое, но согреться это не помогло.

Снова, не советуясь и ничего не объясняя, он велел Семке вызвать отряд по обычной волне и попросить вертолет.

– Может, по аварийной? – настырно спросил Семка.

– По обычной, – упрямо ответил Слава, жадно глотая крутой кипяток и понемногу оттаивая. – Пока ничего страшного. Тут пятнадцать минут лета.

Наклоняясь, Валька Орлов подлил Славе заварки. Они посмотрели друг на друга, и Гусев не отвел глаза. Орелик был прав, и он признавал это.

– Не горюйте, ребята, – сказал Слава, улыбаясь потрескавшимися губами. – В случае, так и не больно нужна нам эта премия.

На другой стороне костра хыкнул дядя Коля.

– Ты это деньгами-то больно не сорись, – посоветовал он, пошучивая. – Деньги нужны всякому, то есть даже как кислород. И мне, старому, и Семке, молодому, и тебе, многодетному.

Вечно хмурый, дядя Коля шутил редко, но уж когда шутил, было весело всем, и ему самому тоже.

Они рассмеялись.

Слава лежал на полушубке, брошенном поверх брезента, смеялся со всеми, а холодными, несмеющимися глазами отмечал, что сучья, которые он воткнул утром у кромки воды, едва торчат из нее.



– Третья радиограмма, как зарегистрировано, принята в пятнадцать часов тридцать минут.

– Она тоже не значилась аварийной.

– Да, Гусев был спокоен очень долго. Он верил в отряд, верил, если хотите, в вас.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9