Из берлинского гетто в новый мир

«Я прошу вас, разрешите мне уехать домой. У меня семеро детей. Я должен выяснить, живы ли они еще. А потом, пожалуйста, потом я возьму винтовку и пойду воевать. Ох, как я буду бить этих фашистов! Как буду бить! За мою жену, за моих детей, за всех».

Мы трое смотрели друг на друга. Обычно каждый из нас говорил свое мнение, когда тот, о ком шла речь, покидал комнату. Но на этот раз подполковник в его же присутствии обратился к руководителю актива: «Запишите его в список. Пусть он отправится к своим семерым детям».

Горбун низко поклонился и молча вышел. Я видела только, как сотрясалась его согбенная спина.

Рождественский праздник в лагере

Шел 1944 год. Декабрь. Немецкие пленные снова готовились к рождеству. Шли репетиции самодеятельности. В сочельник они хотели показать веселую эстрадную программу. Только не сентиментальную. На кухне начали экономить продукты. Комендант лагеря запас немного табака. В столярной мастерской сколотили ясли для Христа-младенца, а самого младенца смастерил резчик по дереву. Из леса, до которого было не так уж близко, притащили елку. У нас были парни, которые могли сделать все на свете. Они обладали необыкновенным даром изобретательства. Какие, костюмы они «организовали» из простынь, просто удивительно! Да что там костюмы! Они предложили мне из металлического лома собрать автомашину. Но только в том случае, если я никому ее не отдам. Этого я им, конечно, не могла обещать.

Сочельник. В зале настроение ниже среднего. Слышно только, как люди кашляют и вздыхают. О да! Тихая ночь, все мысли дома, в Германии. Нельзя допустить, чтобы людьми овладели только эти чувства. И сегодня они должны услышать правду! Перед тем как мы вошли в зал, я сказала Гейнцу Ш.:

«Нехорошо, если сегодня к ним обратится женщина. Сделайте вы это».

«Охотно,? согласился он сразу.? Да и настроение у меня подходящее».

«И голос,? пошутила я,? пасторский голос».

Но Геинцу Ш. сегодня не до шуток. Его мысли тоже дома. У него очень привлекательная жена. Верна ли она ему? Его это мучает. Она не была ему верна. Когда он вернулся, он нашел свою квартиру пустой. Жена, оба ребенка и вся обстановка исчезли. Их захватил с собой американец из оккупационных войск.

Конечно, вечер начался рождественской песней «Тихая ночь, святая ночь». Оркестр аккомпанировал, пленные пели. Гейнц Ш. вскочил на сцену. «Мир на земле, ? начал он, как пастор.? Да, друзья, новости, о которых я вам расскажу,? хорошие новости. Хорошие для всех людей, желающих мира на земле. Наша родина скоро будет освобождена от варварства. Красная Армия ведет бои уже на немецкой земле. Возникнет новая, мирная Германия». И он рассказывает о предложении Коммунистической партии Германии, описывает его во всех подробностях. Сообщает также, что пятьдесят генералов из лагерей военнопленных, в том числе генерал-фельдмаршал Паулюс, обратились с воззванием «К народу и вермахту», призывая покончить с войной и сделать первый шаг к лучшему будущему.

«Камрады, мы, антифашисты лагеря 190, призываем вас присоединиться к широкому движению противнков Гитлера. Желаю вам приятного праздника и хорошего настроения».

На сцене появляется Ичик. Как у Деда Мороза, у него за спиной мешок. Он не оратор. Произносит всего несколько слов, но с большим чувством. Его тема всегда одна я та же: честно работать, хорошо относиться к советским людям. Он передает пленным своей роты премии завода? пачки табака. За то, что эта рота самая лучшая, говорит он. Он гордится этим так, как будто он по крайней мере заместитель директора. Я сижу в последнем ряду и улыбаюсь: на нашей будущей немецкой родине из него может получиться хороший директор.

По залу идет Дед Мороз и вручает каждому по пачке махорки. Это удалось за неделю сэкономить коменданту, так же как и продукты, которые улучшат питание в эти два праздничных дня. Раздают традиционные пирожные. Без них какой же праздник?! Они так напоминают о доме! Одни веселы, другие грустят.

Вечером представление. Комик Вернер Г. превзошел себя и сделал все, чтобы никто не грустил, не скучал. Конферансье Ойген Ф. тоже старается изо всех сил. Пленные смеются, как дети. И все же я, как обычно, рада, когда рождественские праздники позади. Вообще не люблю праздников. Они всегда приносили мне только дополнительные хлопоты.

Фольксштурм?

Дети и старики

Эшелон, который сегодня прибывает к нам во Владимир, выглядит просто жалко. Много стариков. Скрюченные, будто от холода, а на дворе начало мая. Мая 1945 года. Среди новичков много и юнцов. Они хлюпают носами, глаза как у беспомощных детей, которые только и ждут, чтобы пришла мать, осушила слезы и утерла нос. Это последний призыв Гитлера? фольксштурм!

На вокзале собралось все лагерное начальство. Новичков снабжают самым необходимым и ведут дальше, в Гусь-Хрустальный, в рабочий поселок стеклодувов. Мы больше не пытаемся найти среди них квалифицированных рабочих, хотя очень нуждаемся в них. Знаем, что среди новичков квалифицированных рабочих почти нет. Опрашивая людей, мы слышим снова и снова: газетные работники, учителя, чиновники, студенты, учащиеся и т. д. в «тысячелетнем рейхе» никогда не ценили людей умственного труда, а теперь и подавно. Фашисты убрали всех, закрыли театры, учреждения культуры.

Пленные едва держатся на ногах. У большинства понос. Доктор Беликова решает сразу же отправиться с ними. Я присоединяюсь. В Гусь-Хрустальном больных размещают в карантинные бараки. Доктор Беликова не разрешает мне вести сейчас беседы даже со здоровыми. Только после того, как они пройдут санобработку. Она боится заразы, боится за меня, не за себя.

Руководитель актива об этом не знает и приводит ко мне молодого парня. Толстячок, с волосами как солома. Ему всего шестнадцать лет, настоящий ребенок. Он стоит передо мной в полнейшем смятении, по щекам катятся слезы. Он не понимает того, что с ним произошло. Он только вышел на улицу, чтобы посмотреть, что там происходит. Его тут же схватили и поставили к зенитной пушке. Он повторяет снова и снова: «Я хочу домой, к маме».

Я успокаиваю этого юнца в солдатской форме. «Конечно, ты поедешь домой. Поедешь с первым же поездом, который отправится на родину. Но немножко тебе все же придется подождать. Возьми себя в руки! Ты ведь уже взрослый мужчина! Не правда ли?»

«Да»,? всхлипывает он. Руководитель актива кладет ему руку на плечо и уводит его. Он стал любимцем всего актива. Ему было не так уж плохо в лагере. Каждый старался ему что-то подкинуть съестное да и разные дельные мысли в его голову. Сумел ли он их усвоить? Он был не только толстым, но и довольно глупым мальчишкой. С первым же поездом, отвозившим больных, его отправили на родину. Кстати, больные. Имелось намерение сперва отправить домой лучших работников и активистов. По соображениям гуманности сначала отпустили больных. Сколько антисоветских вымыслов об этом было пущено в ход со стороны Запада! «Посмотрите на этих бедных пленных, возвращающихся из России! Как они выглядят!» У меня каждый раз разливалась желчь, когда я об этом слышала.

В тот день я беседовала еще с несколькими пленными. Им было все равно. Да, да, они знают, что война проиграна. Они не хотели ее. И конечно, говорили они, мы никогда не были нацистами. Но я обнаружила среди них оголтелых фашистов. Их нетрудно было обнаружить. Они имели задания держать в узде солдат фольксштурма. Да и здесь они пытаются продолжать свое гнусное дело. Но им не удастся это!

В тот день ко мне пришел еще один молодой парень. Высокий, костлявый, голубые водянистые глаза. Он остался стоять у двери. «Я был в СС, меня расстреляют? Мне всего девятнадцать. Меня отправили в войска СС потому, что у меня рост 187 сантиметров».

«Если вы не совершали преступлений, вам ничего не будет».

Он поворачивается и уходит. Может быть, он подумает над тем, что я ему сказала. А может быть, и нет. Боже мой, что сделали нацисты с людьми?

Кончилась война!

Час поздний. Я заканчиваю работу, проветриваю комнату. Входит доктор Беликова. Она падает на кровать без сил. Тут же вскакивает снова. «Пойдемте, примем душ. Ваши вещи надо продезинфицировать». «Нет, мне не хочется. Я устала. Завтра утром!» Она настаивает на своем. Я иду за ней, послушная, как хороший, воспитанный ребенок. Сегодня мы ляжем спать пораньше. Каждый хочет еще привести в порядок свои мысли, поделиться впечатлениями дня. А уж тогда? в кровать!

В четыре часа утра меня будят. У моей кровати стоит доктор Беликова. Она трясет меня. Я хочу проснуться, но мне это удается не сразу.

«Вставайте! Война кончилась! Война кончилась! Скорей, скорей! Я еду в Москву! Поедемте со мной!»

Мне еще не верится. Но соскакиваю с кровати, потому что Александра этого требует. И только когда я вижу ее залитое слезами счастливое лицо, я верю, что это правда. Мы бросаемся друг другу на шею и плачем. Мы плачем? о наших родственниках, о наших знакомых, о тех миллионах людей, которые не дожили до этого дня.

В этот день я хочу быть в Москве! Даже если я заработаю выговор, потому что без разрешения уехала. Мы должны поторопиться, чтобы не пропустить поезд.

Я успеваю еще постучать в дверь руководителя актива. «Георг, войне конец! Включите радио! Скажите об этом, пожалуйста, всем. Прощайте! Я еду в Москву».

Советскому солдату, который стоит на посту, мы бросаемся на шею и бежим на вокзал.

Четыре часа тридцать минут утра. Улицы еще пусты.

Поезд переполнен. Люди висят на нем как грозди. Они размахивают шапками, платками: «Гитлер капут! Гитлер капут!» Мы бежим от одного вагона к другому, повсюду полно. Наконец нам помогают какие-то мужчины вскочить на подножку. Они скрещивают руки, образуют цепь так, чтобы никто не упал. Крики, возгласы, всеобщий восторг. Раздается свисток поезда. Нельзя понять ни слова.

Мы останавливаемся только в Москве. Все стремятся в метро, все хотят на Красную площадь. Но выход из метро забит людьми. Выйти невозможно. Мы бежим к другому выходу, на площади Свердлова перед Большим театром. И здесь необозримая толпа. Люди поют, танцуют, поодиночке, вдвоем, втроем, в большом кругу, в маленьком кругу, бросаются друг другу на шею, смеются, плачут! И все мы бесконечно счастливы. «Война кончилась! Война кончилась!» Если где-то появляется солдат или офицер, к нему протягиваются десятки рук, его качают, еще раз и еще раз. Вырваться невозможно. Все словно пьяны от восторга. И мы тоже. Я не узнаю мою тихую, сдержанную Александру. Она поет и танцует, она вне себя. Я тоже!

К полудню мы охрипли и выбились из сил. К тому же голодны. Александра хочет домой, но пройти невозможно. Повсюду полно народу. Наконец нам удалось пробиться. Александра чувствует, что я неохотно собираюсь домой. Да и что мне там делать? Последнее письмо от мужа я получила неделю тому назад из госпиталя города Н. Его ранило в апреле, на этот раз в колено. Рана не опасная, пишет он. Но за неделю может многое случиться. Как раз за последнюю неделю.

«Пойдемте к нам»,? говорит Александра. Я очень благодарна ей за приглашение. Она живет вместе со своей матерью, с женой брата и его двумя маленькими детьми. Брат погиб на войне. Дома и радость, и горе. И в семье Александры, и у шестерых соседей. У них общий коридор. Двери открыты. Все празднуют вместе. И все плачут вместе. Матери Александры надо готовить для нас еду, все угощают нас. С каждым мы должны чокнуться. Мы кричим друг другу: «Чтобы больше никогда не было войны!» Лучший тост в этот день. Лучший и в любой другой!

Бог ты мой! Как мы доберемся после такого количества тостов к себе во Владимир! Ничего не поделаешь? нужно! Мы ведь уехали без разрешения. Обычно нас огорчало, что поезд уходит поздно ночью. Сегодня мы рады этому. Как все на этом свете условно. При этой мысли я вспоминаю синагогального служку из моего детства. Вспоминаю после стольких лет. Не знаю, жив ли он? Наверное, нет. Он и тогда не отличался выносливостью, но его юмор был неистощим. Одна из его шуток застряла в моей памяти до сегодняшнего дня. «Вы знаете Альберта Эйнштейна? »? спросил он однажды моего отца.

«Нет! Он мне не представился!»? ответил раввин с насмешкой.

«О, у него большая голова!»

«И что же он изобрел, этот человек с большой головой?»

«Что он изобрел? Теорию относительности».

«А что это такое?»

«Как мне объяснить вам? Ну, например: один кирпич для целого дома, этого мало, но вот если один кирпич упадет на голову, этого более чем достаточно».

«Гм-м. Умная голова у этого Эйнштейна»,? проговорил отец.

Что стало с ним? Что стало с моими друзьями в Германии? Услышу ли я когда-либо о ком-нибудь из них? Через двенадцать мрачных лет, после самой смертоубийственной из всех войн.

Поезд на Владимир не так уж переполнен. Все очень веселы и очень устали. Многие сразу же начинают дремать, сидя, стоя, покачиваясь. Другие храпят, как целый гвардейский полк. Уже светает, когда мы прибываем во Владимир. Окна домов освещены. Люди еще празднуют победу.

Мы тихонько открываем дверь нашей комнаты, чтобы не разбудить Надю. Но она и не спит. Она лежит в кровати, смотрит на нас. Ее глаза покраснели, она держит палец у рта и смеется, смеется, как человек, потерявший рассудок. И Надя действительно потеряла рассудок. Застыв от ужаса, мы стоим у ее постели.

«Надя, что с вами? Надя?»

Вместо ответа снова этот безумный смех. Потом она начинает всхлипывать, не может остановиться.

Мы ничего не понимаем, садимся за стол, чтобы посоветоваться, что нам делать. И тут мы видим похоронку: за три дня до конца войны погиб ее сын. Ее единственный, ее золотой мальчик!

Много недель мы волновались за нее. Мы не оставляли ее одну ни на час. Ее товарищи по работе и мы. Один сменял другого каждые два часа. Как хорошо, что рядом с ней была доктор Беликова. Она обходилась с нею так нежно и так умно. А я рассказывала ей разные истории и готовила еду. Это у Александры не получалось.

На следующее утро доктор Беликова и я пошли на работу попозже. Дорога через поле к тракторному заводу оживленнее, чем обычно в это время. Радости людей нет конца. Они приветствуют друг друга, обнимаются, целуются. «Поздравляем!»? еще издали кричат нам мужчины.

Неужели вы танцевали так много?

Женщины все еще не могут в это поверить: «Мир! Какое счастье!» Они вновь и вновь разводят руками, как будто хотят обнять этот так тяжело добытый мир. Чтобы никогда больше никто не смог отнять его. Мы поворачиваем к зданию управления, хотим поздравить подполковника и наших товарищей. Начальник лагеря собрал всех в своей комнате. Торжественное заседание только что кончилось. Конечно, он узнал, что мы уехали. Он легко мог представить себе, где мы были, но ничего не говорит. Мы долго трясем друг другу руки и улыбаемся, потом начинаем поздравлять других. Нас хлопают по плечу, и мы, бедные хрупкие женщины, чуть не валимся с ног от этих похлопываний.

Мой политначальник вне себя от радости. Ему уже под пятьдесят, а ведет он себя как мальчишка. Он тоже был в Москве тайком, как и мы.

«У меня все кости болят»,? шепчет он мне.

«Неужели вы так много танцевали?»

«Что вы! Я стоял у подъезда дома и еле решался выглянуть. Моя жена опасалась за мои нежные ребра, так часто меня качали».

«Товарищ майор, я слышала, что вы покидаете нас. Давайте вместе выступим перед пленными? А? Расскажем о наших впечатлениях от вчерашнего дня, поделимся нашими мыслями?»

«У меня столько дел. Ну, ладно. Завтра вечером. Подходит? «

Да, майор возвращается в свой родной город Минск. Я сожалею об этом. В то же время рада за него. Он долго ждал этого дня. И дорого заплатил за него своим здоровьем. И много родственников его жены погибли в Освенциме.

Примерно через год я случайно встретила майора в Москве на улице. Он снова работал в лагере военнопленных. На этот раз как начальник лагеря. Большинство его пленных? из фольксштурма, рассказывал он мне. Сейчас с ними легче работать. Они более любознательны. Но физически в очень плохом состоянии.

Почта

Десятое мая 1945 года. Когда я вхожу в свой кабинет, на моем столе в лабораторной колбе? несколько зеленых веточек с почками. Под ними записка. Поздравление ко Дню Победы от Фрица III., Гейнца Т. и Вилли Ш. Как это приятно!

Под вечер у меня собираются руководители актива из других лагерей. Они хотят знать новости, хотят узнать, как теперь пойдут дела на родине. Вечером мы сидим в комнате актива, обмениваемся мыслями. Я вслушиваюсь в их слова. И я уверена, что они будут нам хорошими помощниками при создании новой Германии.

С оркестром и с нашими двумя комиками мы совершаем гастроли по многим лагерям. Они привозят веселье, а я? хорошие новости. Война закончилась. Военнопленные это знают. Теперь они спрашивают, как пойдет дело дальше? Они уже научились думать. Через три недели мы возвращаемся. Меня ждет письмо от моего мужа. Его выписали из госпиталя, пуля в колене осталась, он немного хромает. Не беда, успокаивает он меня. Теперь он находится в Австрии, его назначили комендантом небольшого города. Он жив. А это самое главное.

Еще один сюрприз: пленным раздают почтовые открытки. Они могут написать домой. Радость неописуемая. Рады они, рада и я. Актив заботится о том, чтобы почтовые открытки распределить как можно скорее. В 1944 году у нас тоже раздали открытки и послали их через Красный Крест, но гитлеровская Германия отказалась их принять. Ведь военнопленных объявляли погибшими. Немного позже приходит почта с родины. При чтении у многих текут слезы. У одних от радости, у других от горя. Новости из дома отражают весь трагизм наследства, оставленного нацистами. Разрушено все, вплоть до брачных уз. Вот, например, курсант антифашистской школы Ганс Р. регулярно получает письма от жены, полные нежных слов. Он счастлив. Посылает ей страстные письма. Через некоторое время узнает, что все эти нежные письма писала ему сестра. Его жена давно оставила его, ушла от него с товарищем по фронту, который передавал от него привет. Поначалу мы боялись, что этот человек сойдет с ума. Или совершит какую-нибудь глупость. Мы позаботились о нем, и постепенно рана зажила. Когда надо утолить духовное страдание, я порою прошу помочь мне фельдшера Гейнца Т. Эти раны он лечит особенно хорошо. Мы наваливаем на Ганса Р. столько работы, что ему некогда думать о случившемся.

Через много лет (это было, мне кажется, в начале шестидесятых годов) мы встретились с ним совершенно неожиданно в закусочной на Александерплац в Берлине. Это была сердечная встреча. Мне было приятно узнать, что раны его семейной трагедии зарубцевались. Он женился снова, и очень удачно. Работает в магистрате одного города, недалеко от Берлина. Подходящая работа для него. Там как раз нужны отзывчивые люди.

Совестливый человек

На этот раз мы награждаем лучших не на рождество, а к празднику Октябрской революции. Как и на предприятиях, устраиваем торжественное собрание. Да, уже можем себе это позволить. Я говорю только несколько вступительных слов. Не люблю длинных речей. В данном случае предпочитаю предоставить слово Маяковскому. У него получается лучше. Его стихи читает Йозеф К., до удивления выразительно. Потом вручаем премии. На этот раз церемонии продолжаются долго, потому что все предприятия чем-нибудь да и наградили своих пленных-передовиков. Прежде всего, конечно, табак, хороший табак, не махорка. А что еще они могли бы выделить в премиальный фонд? У них у самих нет ничего.

В центре внимания сегодня бригада Густава Б., которая возводит в городе новые дома. Начальник говорит о нем:

«У него есть совесть».

Это самая высшая похвала для военнопленного в устах русского начальника. Русские имеют в виду рабочую честь. Густав Б. строит дома охотно. Впрочем, он и сейчас охотно думает. Он, который до тех пор стоял в стороне, когда речь заходила о политике, теперь даже поделился в стенной газете своими мыслями об Октябрьской революции. Он удивляется самому себе и сам радуется. Еще сегодня он гордится этим своим первым шагом, написал он мне несколько лет тому назад.

Я встретила его летом 1959 года в Магдебурге. Там выступала советская цирковая труппа. В то время я снова работала в области культуры и искусства (в министерстве культуры) и, конечно же, по связям с Советским Союзом.

Когда на гастроли приезжали большие ансамбли, я обычно старалась побывать в местах их выступлений, чтобы проверить, как идет подготовка. Я решила делать все, чтобы выступления советских артистов проходили в самой благоприятной для них обстановке. Уж это-то был мой долг. Впрочем, гостям из других социалистических стран я уделяла не меньше внимания. Я говорила себе: «Если уж я сама не выступаю больше на ниве искусства, то по крайней мере надо помогать другим». Помогала я и нашим немецким артистам. Многие знали об этом и приходили ко мне.

Когда в Магдебурге шли приготовления к этим четырехнедельным гастролям советского цирка, я не могла покинуть Берлин. У нас гостил Тихон Хренников и его жена. Тихон Хренников? всемирно известный композитор, руководит Союзом советских композиторов, входит в состав Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза и депутат Верховного Совета. Он как был, так и остался простым, хорошим, непосредственным человеком, всегда готовым помочь. Мы пригласили его и его жену хоть раз погостить у нас. Многие наши композиторы и исполнители бывали у них дома в Москве. Их принимали с таким гостеприимством и сердечностью, что они чувствовали себя в стране чудес, без преувеличения.

Тихон Хренников и его жена? замечательные люди. Я их очень люблю. Они невероятно гостеприимны. У них я всегда встречала множество гостей. Одни приходили, другие уходили. Каждый чувствовал себя хорошо. Если Тихону Хренникову хочется заняться музыкой, он незаметно удаляется в свой кабинет и садится за пианино. Клара Хренникова, его жена,? обаятельная женщина, с ней никогда не скучно.

После приезда цирка в Магдебург я позвонила директору труппы. Хотела узнать, как их устроили там. «Плохо»,? сказал он.

Действительно, в интернате, в котором их разместили, их устроили плохо. Они даже не могут как следует вымыться и вскипятить себе чай. Я тут же отправилась в Магдебург. Положение было даже хуже, чем описал мне руководитель труппы. Я вызвала к себе директора Магдебургского цирка. Он заявил, что ничего не может сделать. Действительно, все гостиницы города были переполнены. В то время там находилась большая правительственная делегация. Но она приехала только на три дня. Я обошла все отели, чтобы разместить советских артистов хотя бы после отъезда делегации. Оказалось, что невозможно и это. Все места забронированы на несколько недель вперед. В «Дом ремесленника», в то время лучшую гостиницу города Магдебурга, меня вообще не впустили. Все суетились, бегали взад и вперед. Никто не хотел меня даже выслушать. Удрученная, я стояла в вестибюле, думала, что еще предпринять. В это время по лестнице спускался высокий, широкоплечий человек. Он с удивлением взглянул на меня и бросился мне на шею. Только когда он меня отпустил, я смогла на него посмотреть и узнала его. Это был Густав Б., наш тогдашний ударник, а теперь директор этого отеля. «Госпожа Либерман, как я рад вас вновь увидеть!»

«Вы не представляете себе, как этому рада я!»

Само собой разумеется, что через три дня он разместил советских артистов в своем отеле. После этого я написала ему любезное письмо. А он мне еще более любезное.

Вот мы вновь посылаем лучших своих пленных в антифашистскую школу. На этот раз в Красногорск. С ними отправляется Вальтер М. Он получил вызов. Наверное, ему хотят дать другое задание. Он отправляется раньше других. Я прощаюсь с ним на вокзале.

«До свидания, Вальтер, в нашей новой Германии!»

Других я сопровождаю до Красногорска. Оттуда я быстро еду назад. От нашего актива почти никого не осталось. Мне надо начинать все снова. В который раз формировать новый актив. Дело нелегкое, но есть и привлекательные стороны. Надо найти настоящих людей.

Весна. Приближается Первомай, первый мирный Первомай. Кое-кто из рабочих постарше вспоминает о хорошей традиции немецкого рабочего класса? о демонстрации, о борьбе. И некоторые из них приходят ко мне с просьбой передать начальнику лагеря поздравительное послание к этому празднику. Под этим письмом лишь немного подписей. «Как? Другие не хотят?»

«А мы никого не спрашивали. Мы хотели просто послать это письмо от себя».

«Ну так спросите же других».

Они возвращаются с тремя страницами подписей. Само письмо состоит лишь из нескольких строк, но очень сердечных, прочувствованных, содержательных строк. Наш начальник был обрадован этим письмом. Радовался за людей, написавших его.

Три души живут в моей груди

Однажды перед обедом, когда я беседовала с нашими дистрофиками, меня позвали к пропускной. Я хотела сказать, что приду попозже, но оказалось, что меня зовут к телефону. «Начальник?»? спросила я.

«Нет, кто-то из посторонних».

«Женщина?»

«Нет, мужчина».

Загадка. Охваченная любопытством, я пошла еще быстрее солдата. «Слушаю».

«Говорит друг вашего мужа. Он просил передать вам привет».

«Как это хорошо!»? От волнения я начала заикаться.

«Когда мы сможем увидеться?»

«Давайте сразу же. У меня мало времени. Я жду вас в гостинице».

Я оставила все как было, получила у начальника машину и поехала в гостиницу. Выпрыгиваю из машины, бегу в дом, перескакиваю сразу через несколько ступенек. Внезапно кто-то сзади обнимает меня. Я оборачиваюсь? передо мной стоит муж. Вернулся домой, после шести лет? лет длинных, как целая жизнь.

Он требует, чтобы я тоже вернулась домой. Я говорю об этом с моим начальником. Он просит меня еще подождать немножко. Пока еще он не может меня отпустить. Двумя днями позже мой муж отправляется в Москву, печальный и разочарованный. Он приступает снова к своей старой работе? проектированию электростанций. Ждет, ждет.

Время от времени я навещаю его. Послевоенная жизнь тяжела. Одинокому мужчине приходится трудно вдвойне. Три души живут в моей груди. Я хочу к моему мужу, я хочу назад в Германию, которая сейчас нуждается в каждом из нас для строительства новой жизни, и я не могу покинуть своего поста здесь.

Через год это свершается. К нам приезжает новый политначальник. Он один из освободителей Германии, провел там два года. Он видел конец фашизма и развалины, которые фашизм оставил в душах людей и на улицах городов. И он пережил опьяняющее начало новой жизни. Жадно я вслушиваюсь в его рассказ.

«Но нам повсюду не хватает людей»,? завершает он свой рассказ. Мы еще долго просидели вместе, размышляя, чем можем помочь.

В небольшом, расположенном в красивой местности лагере Зобинка мы устраиваем курсы для антифашистов всех двенадцати лагерей. Кто хочет, может записаться на эти курсы. Мои ученики стали теперь учителями. А я смогла уехать.

Вместо послесловия

«Почему ваша книга завершается событиями 1945 года?»

«Почему вы ее не продолжили?»

Так спрашивают меня многие читатели.

Ответ прост: если бы я продолжила книгу, она получилась бы слишком объемистой. У нее было бы вдвое больше страниц. И цена возросла бы вдвое. А попробуй-ка удержать книгу, скажем, страниц в семьсот, когда ты удобно расположился в кресле и собрался ее читать. Или в кровати перед отходом ко сну. Могла ли я обречь читателя на это? Да ни за что на свете!

Ну а если серьезно, то у меня просто не хватило храбрости написать толстую книгу. Главное, что я хотела сказать, было сказано. Я имею в виду? о моей работе в лагерях для военнопленных. Этот раздел книжки опровергает подлую клевету на Советский Союз. Написать об этом мне хотелось давно. А вообще говоря, я не считаю свою биографию столь важной, чтобы абсолютно обо всем поведать всему миру. Честное слово. Я думаю, что поставила точку вовремя и в нужном месте.

Здесь же мне хочется предоставить слово читателю. Как почти все авторы книг, я получила много читательских писем. От молодых и пожилых, знакомых и незнакомых, от бывших «воспитанников». Эти последние мне писали: «Так это было. Точь-в-точь». Да, это было так. В советских лагерях военнопленные усвоили? хотя с трудом,? как должен жить человек с человеком. И вот в своих письмах рассказывают они о том, как, вернувшись на родину, помогали строить новую жизнь.

Пусть и читатель узнает кое-что об этих красноречивых и взволнованных свидетельствах.

Вернер Истински написал мне из Висмара:

«Когда мы оказались отрезанными от других, наша небольшая группа благодаря агитации одного мужественного капитана, использовавшего ходившую по рукам листовку национального комитета „Свободная Германия“, решила сдаться в плен. Уже в советском военном госпитале мне врезались в память утренники, проводившиеся для нас, пациентов. Например, чтения вслух стихов Пушкина.

Позже, наверное уже во Владимире, меня потрясла книга Вилли Бределя «Испытание», а затем его же «Отцу». Шолоховский «Тихий Дон» всегда был на руках, когда я хотел взять его почитать.

… Вы, наверное, всем сердцем обрадуетесь, получив письмо еще от одного из бывших «владимирцев», письмо о том, как Ваша воспитательная работа ему помогла.

3 августа 1945 года моя жизнь в плену закончилась. Из Бреслау я переселился в Эрфурт. Вступил в партию. Осуществил давнее желание стать учителем. За эти тридцать два года «испробовал» все разновидности этой прекрасной профессии: учительствовал в начальной школе, в профтехшколе, в техникуме, в вузе. Заочно окончил Высшую партийную школу. Семь лет проработал освобожденным работником в партийном аппарате. Это дало мне незаменимый опыт политической и идеологической работы, который помогает вплоть до сегодняшнего дня. В будущем году исполняется два десятилетия с тех пор, как я стал преподавать марксизм-ленинизм. В последние годы? в медицинском техникуме здесь, в Висмаре. Кроме того, преподаю теорию культуры и эстетику.