Дьявол в Лиге избранных

– Тут так скучно.

Скучно, просто, неярко. И это она говорила обо мне.

Никки подошла к встроенным полкам и шкафам с окошками на дверцах, чтобы можно было заглянуть внутрь. Открыв один, она провела рукой по вешалкам с кашемировыми свитерами (в Центральном Техасе их можно носить лишь несколько месяцев в году, и они уже были убраны до осени).

– Они такие мягкие, – промурлыкала Никки, прижавшись к одному джемперу щекой.

Потом она засунула его обратно (не сложив) и обернулась ко мне:

– Ну, я готова. Я сказала Гови, что буду делать все, что ты скажешь. Итак, расскажи, какую одежду мне следует носить.

– Общее правило, которое нужно всегда помнить, таково: внешний вид леди должен быть неброским, скромным и сдержанным. Возьмем, к примеру, украшения.

Никки явно начала нервничать.

– Ты когда-нибудь слышала выражение «До обеда никаких бриллиантов»?

Она скосила глаза, задумавшись, что бы это могло значить.

Я не хотела, чтобы она переутомилась в самом начале.

– Это значит, что бриллианты – за исключением бриллиантовых обручальных колец – нельзя надевать днем, а точнее, до шести вечера.

Она подняла руки и ощупала свои гигантские серьги с бриллиантами.

– Я не могу носить свои бриллианты? Можно было подумать, что я не разрешила ей носить никакой одежды, хотя это, возможно, не очень бы ее расстроило.

Я продолжила наступление:

– И еще, леди никогда не носит часы после шести вечера – люди определенного класса, скажем так, по вечерам не следят за временем.

Ее рука потянулась к запястью.

– Если нельзя носить бриллианты до шести, а часы после шести, когда мне носить вот это? – И она показала свои часы, инкрустированные бриллиантами.

Я постаралась утешить ее и пожала плечами.

– Никогда? О Боже! Я не могу носить мои часики! Но я люблю их! Это моя самая любимая вещь.

– К сожалению, часы с бриллиантами нельзя надевать вообще.

Никки часто заморгала. Я поспешно продолжила:

– Браслеты на щиколотку.

Она перевела взгляд на свои ноги и наморщила нос. Было понятно, что она догадывается, что что-то не так, просто не знает, что именно.

– Ты хочешь, чтобы я надевала его поверх чулок?

Я сдержала дрожь.

– Нет, не поверх чулок. Единственное подобающее место для браслета – это запястье.

Она нахмурилась:

– Но ведь это же браслет на щиколотку?!

– Никаких щиколоток!

Она снова захлопала глазами.

Прежде чем она успела ответить, я сказала:

– Давай перейдем к одежде.

Было не похоже, что ее вдохновило мое предложение, но потом она глубоко вздохнула, собираясь с силами.

– Может быть, я примерю что-нибудь из твоей одежды, посмотрю, как она смотрится и все такое?

– М-м, ну... хорошо.

Я перебрала несколько платьев, ища такое, которое бы наилучшим образом выражало понятие «сдержанность». Я нашла идеальный вариант, бежевое английское платье с плетеным кожаным поясом. Я никогда не носила его, потому что выяснилось, что оно плохо сидит на груди. Хотя у меня и великолепная грудь, она не слишком большая, а фасон платья ничуть не подчеркивает мои формы. Но на Никки оно будет сидеть просто запредельно.

– Voila[12]. То, что надо.

Лицо Никки вытянулось.

– Ты хочешь, чтобы я надела это старье?

Глава тринадцатая

– Только примерь его, – уговаривала я.

– Но оно бежевое.

– Что ты имеешь против бежевого?

– Того, что он скучный, достаточно?

– Сарказм леди не к лицу. – Неужели это произнесла я? Точь-в-точь моя мать. – Бежевый вовсе не скучный, Никки. Он может великолепно смотреться.

При хорошем крое и ткани, на определенном типе женщин.

Вряд ли мне удалось ее убедить, поэтому я продолжила наступать:

– Пойми, женщина носит одежду, а не наоборот. После встречи с Никки Граут люди должны помнить ее, а не ее платье.

Невозможно было втолковать ей, что для некоторых женщин одежда становится доспехами, будь то дикие обтягивающие леггинсы или черные строгие костюмы и уродливые очки. Я считаю, что шарм, исходящий от женщины, должен поведать миру о ней, а не о ее одежде. Однако если у женщины нет шарма, сделать что-нибудь очень трудно.

– Теперь обувь. Я всегда держу под рукой лишнюю пару лодочек от Феррагамо на всякий экстренный случай. Какой у тебя размер?

– Семь с половиной.

– Отлично.

Я вытащила коробку и вручила ей. Она с подозрением взяла ее и заглянула внутрь. Лицо ее изменилось, как будто ей вонзили в сердце одну из ее шпилек.

– Без каблука?

Она посмотрела мне на ноги. Мои туфельки казались почему-то скорее безжизненными, чем классическими, рядом с туфлями Никки. Это было просто нелепо.

– Они не без каблука. У них миленький каблучок в один дюйм. Ты должна доверять мне в этом, Никки. – Я протянула ей бежевое платье с поясом. – Платье я тоже не носила. Примерь.

Казалось, она вот-вот начнет протестовать. Но потом смирилась и очень быстро разделась до трусиков и лифчика. Обычная женщина за эти секунды успела бы лишь снять пальто.

Сказать, что я была в шоке, значит ничего не сказать. Я-то думала, что она возьмет платье домой и померит позже, к тому же я не видела раздетую женщину с тех пор, как в средней школе меня заставляли посещать уроки физкультуры. Однако у школьниц не было форм Памелы Андерсон и белья, которое продают в магазинах, куда покупатели до восемнадцати лет не допускаются.

Я отвернулась.

– Одевайся, – и поспешно вышла.

Через пару минут появилась несчастная Никки, одетая в бежевое платье и лодочки – без чулок, с чем я разберусь чуть позже. Странным образом, нейтральная палитра цветов приглушила все в ней – накладные ресницы, яркие пятна румян, даже большой бюст.

– Никки, ты выглядишь прелестно. – Я в самом деле так думала.

Когда мы спустились вниз, у нее был очень мрачный вид. Свою собственную яркую одежду она положила в ярко-зеленую сумку.

– Я бы не хотела, чтобы мне пришлось одеваться, как какая-нибудь старуха.

– Как старуха? Ну, знаешь. Я ношу бежевое, и разве я похожа на старуху?

– Раз уж ты спросила...

Я оборвала ее:

– Ленч готов. – Учитывая ее вкус, я сомневалась, что хочу услышать ее мнение.

Я провела Никки на веранду – там мы займемся основами этикета. На столе был белый фарфор с тонким цветочным узором, подходящий для неформальной дневной трапезы.

– Ух ты! – воскликнула Никки, подняла тарелку и перевернула ее, чтобы посмотреть клеймо. – Должно быть, эта посуда стоит целое состояние!

Я взяла тарелку у нее из рук и поставила на место.

– Нельзя поднимать и рассматривать посуду, сидя за столом. И никогда не говори о цене, о чем бы речь ни шла.

– А если я хочу купить себе такой же?

– Всю жизнь подражая кому-нибудь, ты не сможешь стать оригинальной.

– Не понимаю. Я думала, весь смысл в том, чтобы сделать меня менее оригинальной.

Не хочу признаваться в этом, но мне пришла внезапная (и тревожная) мысль, что она права. Потом я прогнала ее, напомнив себе, что секрет прекрасной внешности – во все тех же бежевых и кремовых тонах, идеально уложенных волосах и известной доле индивидуальности, которая позволяет выделиться. Но эта индивидуальность не должна сиять, как неоновая вывеска. Она должна быть неуловимой, но запоминающейся. Как у меня.

– Скоро ты все поймешь. – Я очень на это надеялась.

Кика подала уложенный в половинки авокадо салат из цыпленка с миндалем и виноградом, а также фрукты на листьях салата, сбрызнутых салатной заправкой собственного приготовления. И, конечно, холодный чай – без добавления алкоголя.

Я молилась о том, чтобы мой ленч, лишь отдаленно напоминающий настоящий званый обед, оказался Никки по силам.

Первым сигналом, что это, вероятно, для нее слишком сложно, был восторженный вопль, когда Кика принесла мою фамильную тарелочку для яиц. Уверена, что Никки перевернула бы ее, несмотря на мои наставления, если бы на ней не лежала дюжина яиц.

Как только мы закончили есть, я приступила к выполнению плана атаки.

– Я понаблюдала за тобой, пока ты ела, и у меня есть пара (я была снисходительна) замечаний.

– Слушаю тебя. – Сначала она была полна решимости.

– Так как ты правша, твоя левая рука должна оставаться во время еды у тебя на коленях. В правой руке ты держишь ложку или вилку.

– А как резать что-нибудь?

– Ты поднимаешь левую руку, вот так, – я показала. – Вилка переходит в левую руку, а правой рукой ты режешь – вот почему нож лежит с правой стороны. После того как ты отрезала кусочек, нож бесшумно кладется на край тарелки, а не на скатерть, вилка снова берется в правую руку, левая возвращается на колени, и ты кладешь в рот кусочек.

– Матерь Божья!

– Кстати, выражения вроде « Матерь Божья» не употребляются в вежливом разговоре, и уж точно не за столом.

Она была сбита с толку. Я продолжала:

– Жуй с закрытым ртом. Никогда не говори с полным ртом. И всегда промокай губы салфеткой между порциями еды. Сидящему напротив неприятно видеть крошки у тебя на губах.

Она закатила глаза, но, к счастью, ничего не сказала.

Дальше по списку шел «Разговор», и я дала ей список запрещенных тем:

а) здоровье;

б) политика;

в) религия;

г) вопросы о другом человеке;

д) личное мнение.

Она хмыкнула:

– С ума сойти! Прием, на котором все говорят о погоде и еде.

– Вот! Ты уже начинаешь кое-что понимать.

– Но...

Хоть перебивать и невежливо, я не смогла удержаться.

– Следующее: поведение. – Я не собиралась тратить весь день на ее обучение. Мне казалось абсолютно справедливым, что я не считаюсь с тем, что хотят сказать ее ярко накрашенные губы.

Поведение – тонкий вопрос. Вот от чего я хотела ее предостеречь, но из вежливости воздержалась:

а) нельзя на Рождество украшать дом гирляндами;

б) нельзя расставлять во дворе пластиковых гномов или фламинго;

в) нельзя употреблять имена вроде Сью и Джо наряду с приличными именами типа Бетти и Карла;

г) нельзя оставлять подмышки небритыми на французский манер – пусть так делают француженки. (Если вы используете восковую эпиляцию – пожалуйста, только не упоминайте об этом. Как женщина может считаться леди, если она, подняв руку, выглядит, как мужчина?)

Не желая обсуждать с ней эти вещи, я начала с того, что моя мать и очаровательная дама на курсах «Мисс Маленькая Дебютантка» прочно вбили мне в голову, – с так называемых «четырех Никогда»:

а) никогда не доминируй в разговоре;

б) никогда не говори так, чтобы тебя можно было услышать на расстоянии более трех футов;

в) никогда не делай ничего такого, что было бы заметно с расстояния более трех футов;

г) никогда не хвастайся своими достижениями.

– На самом деле, – продолжила я, – если ты сделаешь что-либо достойное внимания, это будет замечено. Как говорится, не хвали свое болото.

– Говард говорит совсем другое.

– Правда? – Я изобразила удивление.

– Он говорит: если ты хочешь чего-то от жизни, тебе нужно за это драться. Никто для тебя ничего не сделает. И все должны знать, как ты крут. – В глазах Никки светилось искреннее обожание. – Он всегда говорит: хвали себя, и тогда люди предпочтут не связываться с тобой лишний раз и будут уступать.

Понятное дело. В его плебейском кругу принято жить по законам джунглей.

– Я не сомневаюсь, что Говард знает, что говорит, – солгала я. – Это подходит для его мира. Но если тебе нужны рекомендации для вступления в Лигу, лучше послушай меня.

Она была в нерешительности, потом вздохнула:

– Ладно, хорошо. Я же говорю, Гови велел исполнять все, что ты скажешь.

Я едва удержалась от «Боже праведный, благослови Гови».

– Еще один совет на заметку: никогда не показывай свои чувства.

– Что ты имеешь в виду?

– Например, нельзя плакать в присутствии посторонних.

Она фыркнула. Я подумала о том, чтобы составить список Вещей, Подлежащих Исправлению. Вместо этого я вздохнула и хотела сделать ей замечание, но она опередила меня:

– Не фыркать. – Я была удивлена. Возможно, даже улыбнулась.

– Вот именно.

– Ладно, что еще?

Постепенно я добралась до «трех Не»:

а) не смотрись в зеркало на публике;

б) не касайся никаких частей своего тела на людях (и вообще никогда, согласно убеждениям моей матери);

в) ничего не ешь, если не сидишь за столом.

– А жевательная резинка – это еда?

– Неважно. Леди никогда не жует жвачку.

– Вообще никогда? – выдохнула она.

– Вообще.

– О, ма... – Она сконфуженно улыбнулась. – Ладно, давай посмотрим, правильно ли я все поняла. Есть четыре Никогда и три Не. Немного похоже на «Мотаун учит этикет».

На этот раз я моргнула.

Она вскочила и громко исполнила припев из «Я слышал это в виноградных лозах», пританцовывая и прищелкивая пальцами. Представив себе ее на следующем благотворительном балу, я готова была признать свое поражение.

– Прости, – произнесла Никки сквозь смех. – Я буду хорошо себя вести. Но прежде чем мы вернемся к делам, мне нужно в туалет. Сладкий чай очень, знаешь ли...

Я застонала.

– Что теперь не так?

Вообще говоря, все.

– Когда ты выходишь из-за стола, неважно по какой причине, просто скажи «прошу прощения». Не нужно объяснять, куда ты идешь.

Она снова рассмеялась:

– Да, думаю, окружающим необязательно знать, что я иду пи-пи.

Она удалилась, и я вздохнула с облегчением.

Мне не хочется в этом признаваться, но как только она вернулась, я галопом пронеслась через все остальное. Я пробубнила то, что касалось манер и осанки, и наконец добралась до «входить в комнату надо с самообладанием и сдержанным достоинством» и «при ходьбе осанка должна быть такой, будто несешь на голове книгу: спина прямая, живот втянут, ягодицы подобраны, плечи назад, голова высоко поднята».

Дело в том, что Никки Граут не удавалось ничего делать со сдержанным достоинством, и у нее была ужасная походка. Во всяком случае, для леди. Для девушки по вызову, быть может, и ничего. Но не для члена Лиги избранных Уиллоу-Крика.

Мы бегло прошлись по тому, как:

а) садиться и выходить из автомобиля (сначала сесть, колени вместе, затем перенести ноги внутрь; сначала высунуть ноги из автомобиля, колени вместе, потом встать);

б) жестикулировать (не делать резких движений);

в) спускаться по лестнице (рука мягко скользит по перилам, голова высоко поднята).

Упражняясь в последнем, Никки чуть не полетела кувырком. К счастью, все обошлось.

– Потренируйся дома, – предложила я. – А завтра, я думаю, можно будет сходить в «Сакс» на Пятой авеню в Сан-Антонио и купить тебе кое-какую новую одежду. Мы выберем тебе превосходное платье для предстоящего приема.

Она уставилась на меня:

– Но у меня уже есть кое-что для этого случая. Это просто сказка, все золотое и сверкающее... – Она осеклась, скривилась, а затем кивнула: – Хорошо, пойдем. Да, у меня же есть сюрприз!

Она залезла в свою зеленую сумку и достала книгу. Voila!

– Что это?

– Наш выпускной альбом! – Она подошла ко мне и раскрыла его. – Смотри! Вот тут ты расписалась!

Даже спустя столько лет я узнала свой почерк. Ровные, округлые буквы с завитушками. Моя подпись с тех пор не изменилась, разве что стала немного скромнее.

Я промолчала, и Никки начала цитировать надпись наизусть.

– Никки, не надо.

Но ее невозможно было остановить.

– Моей доброй подруге Никки. Фреди.

Даже тогда я не была склонна к восторженным преувеличениям.

Она мечтательно улыбнулась:

– Ой, а помнишь тот день в седьмом классе, когда мы...

– Посмотри на часы. – Я захлопнула альбом и вернула его. – Мы посмотрим завтра, после похода по магазинам.

Мне не пришлось повторять дважды. Может, она и была разочарована, что ей не дали предаться воспоминаниям, но явно была рада, что ее отпустили с «занятий». Правда, в итоге она прокричала «до свиданья!» Кике и со смехом вывалилась за дверь, помахав рукой на прощанье, как будто большую часть дня я не учила ее вести себя по-другому.

Услышав шум отъезжающей машины, я напомнила себе о будущей статье в «Уиллоу-Крик таймс».

Чувствуя себя опустошенной, я пошла было наверх, чтобы полежать в горячей ванне, но неожиданно для себя направилась в кабинет. Казалось, что мое тело не подчиняется рассудку. Я подошла к полке и сняла с нее выпускной альбом. Вот я, Самая Красивая. Я переворачивала страницы, пока не нашла фотографию Пилар, затем Никки, которая улыбалась так широко, что, казалось, состояла из одних зубов, смеха и кудряшек. Пилар ничего не написала мне на память, а Никки неразборчиво нацарапала: «Ты всегда будешь в моем сердце». Уже тогда она была склонна к мелодраме.

Это путешествие в прошлое было мне абсолютно ни к чему. Я сунула альбом на место, говоря себе, что Никки Граут и все ее мещанские штучки меня не проймут.

Глава четырнадцатая

Чтобы быть великолепной, надо прилагать усилия. Быть Великолепной Фреди Уайер – своего рода искусство. Вот почему на следующее утро я чувствовала себя немного виноватой, после того как разом вывалила на Никки все сведения. Ерунда, женщина в состоянии воспринять очень многое.

По пути во дворец Граутов перед нашим грандиозным походом по магазинам я пообещала себе проявить ангельское терпение. Единственной сегодняшней задачей было убедить моего маленького гадкого утенка избегать ультрамодной, цветастой и отделанной побрякушками одежды.

Интересно, мне это удастся?

Горничная провела меня сквозь лабиринт изысканности и безвкусицы на веранду. Войдя, я резко остановилась. Горничная же, казалось, была абсолютно спокойна, хоть мы и увидели просто дикую картину – Никки и Говард занимались чем-то ужасно НС-ным.

Я попыталась тут же выйти за дверь, но от удивления, должно быть, произвела шум, и Грауты обернулись и увидели меня.

– Фреди! – воскликнула Никки.

Говард ухмыльнулся. Обернувшись, он уронил с головы книгу:

– Черт, это куда сложнее, чем кажется.

– Я же говорила, – воскликнула Никки. – Я тренировалась, но это так трудно!

Следовало ожидать, что ни Никки, ни ее муж не смутятся от того, что его застукали расхаживающим по комнате с книгой на голове. Он при этом был очень похож на толстую приземистую будущую дебютантку.

Поднимая с пола книгу, Говард услышал телефонный звонок. Он взглянул на высветившийся номер, пробормотал что-то и отправил звонок на голосовую почту, как будто у него были дела поважнее, чем отвечать на звонки.

– Объясни мне, как это делается? – спросил он меня и снова пристроил книгу на голове и начал ходить по комнате.

– Ты идешь слишком быстро.

Он замедлил шаг.

– А теперь слишком медленно.

– Ты уж определись как-нибудь. – Книга снова упала, Говард вспыхнул, поймал ее и водворил назад. – Давай попробуем еще раз. – Он двинулся в умеренном темпе.

Какое-то безумие – я учу Говарда Граута ходить походкой леди. Но должна признаться, что при всей своей комплекции он оказался лучшим учеником, чем его жена.

– Не размахивай руками.

Он вытянул руки по швам.

– Это слишком. Ты чересчур зажат. Ты должен двигаться плавно и грациозно.

Это снова затормозило весь процесс.

– У меня масса достоинств, дорогуша, но грациозность никогда не была одним из них. – Чтобы доказать это, он пошел обратно, пытаясь двигаться плавно. – Ну как?

– Уже лучше.

Говард хмыкнул:

– Лгунья.

Вульгарно, зато правда.

Он наклонил голову, и книга упала ему в руки. Он протянул ее мне:

– Твоя очередь, куколка.

Я сначала не поняла, чего он от меня хочет, и с удивлением посмотрела на него.

– Ты хочешь, чтобы я тоже прошлась с книгой на голове?

– Ну да. – Он потряс передо мной бестселлером внушительных размеров. – Ты, должно быть, спец в этом деле – еще бы, столько лет тренировки.

Не могу объяснить, почему я это сделала. Не знаю, что на меня нашло, могу только сказать, что это было je ne sais quoi[13] во всей своей НС-ности. А может быть, я сделала это, решив, что раз уж такой мужлан признал мою утонченность, он должен быть вознагражден.

Никки захлопала в ладоши:

– Да, покажи нам!

Даже горничная наблюдала с интересом. Честно говоря, я никогда не могла устоять перед публикой. Знаю, знаю, это так НС – привлекать к себе внимание. Я ведь только вчера говорила Никки, что леди не подобает так себя вести. Ладно, с волками жить – по-волчьи выть.

С книгой на голове я двинулась по комнате – плечи развернуты, руки свободно вдоль корпуса, подбородок параллельно полу. Где-то дома у моих родителей хранились награды, полученные мною на курсах «Мисс Маленькая Дебютантка». Я могла обойти вокруг всех остальных девочек, о чем свидетельствовала грамота. Я как раз делала поворот (между прочим, самый сложный маневр при ходьбе с книгой), когда кто-то неожиданно вошел в комнату.

– Сойер! – воскликнула Никки.

На этот раз книга упала с моей головы.

Войдя, художник, казалось, занял все пространство веранды. Меня он не заметил. Он оказался выше ростом, чем я запомнила, и выглядел счастливым – на манер Джон-Уэйн-только-что-с-ранчо[14]. Памятуя о его сообщениях на автоответчике и о моем визите в его мастерскую, я удивилась – оказывается, он умеет улыбаться.

– Как я рада тебя видеть, – щебетала Никки. Он криво усмехнулся.

– Период застоя окончен. Я снова работаю. Один визит чопорной вертозадой пигалицы...

Глаза Никки расширились.

– Сойер! – выдавила она, оборвав его. – У нас гостья!

Художник обвел взглядом всю комнату, сначала заметив Говарда, и начал было что-то говорить. Но тут он увидел меня и откинул назад голову:

– Вы только посмотрите, кто нас посетил!

Все в комнате уставились на меня, и так как я была столь же умна, сколь красива, никому не пришлось объяснять, кем была «чопорная вертозадая пигалица». Это была я.

Никки чувствовала себя неловко, а Говард от души веселился. Художник же криво усмехнулся:

– Да это же Ее Высочество Фредерика Хилдебранд Уайер собственной персоной.

Его улыбка, обращенная ко мне, была не особенно дружелюбной – скорее, походила на презрительную усмешку, которой он меня уже однажды наградил. Может быть, он гениальный художник и неплохо смотрится у себя в студии, но сегодня на нем была абсолютно идиотская одежда: брюки с кучей карманов (такие носят подростки из неблагополучных семей), армейская футболка (подходит только для кукольных солдат Джо с отлитыми из пластмассы мускулами и игрушечными ружьями) и сандалии (обувь, неподходящая для любого мужчины настоящего или нет).

– Это Никки дала вам мой адрес? – спросил он. – Черт возьми, что же вы не сказали. Возможно, я был бы более любезен.

Сначала моё имя вызвало у него презрение, потом смех, а вот имя Граутов могло открыть для меня все двери. Уму непостижимо.

Никки подошла и игриво хлопнула его по плечу:

– Я не знала, что ты зайдешь сегодня, Сойер. Мы с Фреди собираемся пройтись по магазинам. Не то что бы мне нечего носить. Посмотри на меня! – Она сделала пируэт. – Фреди учит меня выглядеть, как настоящая леди из Лиги избранных, и у меня уже начинает получаться.

Мне пришлось посмотреть повнимательнее, чтобы понять, о чем это она.

– Бежевый! – подсказала Никки.

Ах, бежевый, как же я не догадалась. Никки явно было нелегко уловить разницу между собой и мной. На ней были бежевые обтягивающие брюки с рисунком.

– А как тебе мой новый свитер?

Она вытянула руки, как модель на подиуме, давая рассмотреть своим гостям свитер, который по качеству действительно мог бы быть из моего гардероба, но только если Кика случайно положила бы его в центрифугу. Это был облегающий кашемир (не знала, что такое возможно). Свитер был отделан жемчугом, как будто она для себя решила: «Раз я не могу расставить акценты блестками, я украшу его жемчугом, и чем больше, тем лучше». Плюс ко всему был март, и сезон кашемира в Техасе уже закончился.

– Да ты только посмотри на себя! – нашлась я. Никки оправила перышки и позвала горничную:

– Мария, принеси, пожалуйста, чаю! – Она посмотрела на меня. – Мы ведь не торопимся, правда?

Сойер Джексон не дал мне ответить, прокричав вслед:

– Мария, сделай мне горячего чаю.

Не успела я опомниться, как все уже сидели вокруг маленького столика. Никки хохотала и забыла все мои уроки. Хотя, вернее было бы сказать, она еще ничего не запомнила. Художник сел, откинувшись на стуле и заложив ногу на ногу. Я знаю, так делают мужчины, живущие в Нью-Йорке или Латинской Америке. Но, если я ничего не путаю, мы были в Техасе, где настоящие мужчины, как правило, сидят, широко расставив ноги.

Говард присоединился к нам, что показалось мне любопытным, так как большинство техасских работяг избегают мужчин гомосексуальной ориентации.

– Так ты говоришь, Сойер, – начала Никки, – что снова стал писать?

Он отмахнулся.

– Я зашел сказать, что еще одна из этих дам хочет устроить мою выставку у себя в галерее. – Он взглянул на меня. – И вот, поглядите-ка, она здесь.

– На этот раз ты должен согласиться, Сойер, – сказала Никки.

– Он уже отказался.

– Что? – Говард пристально посмотрел на меня. – Я думал, ты сказала, что дело в шляпе.

Я улыбнулась с наивностью церковной хористки:

– Разве я так сказала?

Художник посмотрел на меня, просто посмотрел. Я не могла понять, что именно он подумал, но что-то мне подсказывало, что он испытывает отвращение. Ко мне! Но я не могла сказать точно, так как никогда раньше не сталкивалась с подобным отношением к себе.

– Кто знает, – сказал художник, и на его лице появилась улыбка, – может быть, показ в галерее Фредерики Хилдебранд Уайер будет... интересным.

– Значит ли это, что теперь вы говорите «да»? – спросила я.

Он пожал плечами:

– Если я соглашусь, вы перестанете мне названивать?

Говард бросил на меня взгляд, Никки нетерпеливо заерзала. Я едва не открыла рот от удивления, и хоть никогда никому в этом не признаюсь, я почувствовала, что у меня горят щеки.

Художник не стал дожидаться ответа (к счастью, эти ужасные риторические вопросы его и не требуют) и рассмеялся:

– Я подумаю над этим. Когда вы хотите устроить показ?

Я с удовольствием ответила бы: «Никогда!» Было бы так приятно. Но я подумала, каким триумфом будет раздобыть неуловимого художника, несмотря на то что он был неприятным типом и предпочитал, казалось, общаться с кем угодно, только не со мной.

– Через месяц.

Никки захлопала в ладоши:

– Это чудесно! Ты просто обязан, Сойер. Тогда летом, когда все уже будет сделано, можно будет устроить большой праздник, чтобы отметить твой самый первый показ и мое вступление в Лигу избранных!

При всех недостатках и промахах Никки, одно в ней очень правильно: у нее есть здоровая вера в себя. Уверенность в себе – неотъемлемая черта настоящей леди.

Сойер лишь улыбнулся и хлебнул чаю.

– Посмотрите на часы, – сказала я. – Пора по магазинам.

Слова сработали, как заклинание.

Двадцать минут спустя мы с Никки уже были на пути в Сан-Антонио, но до того Говард взял меня под локоть и отвел в сторонку.

– У меня есть кое-какие новости.

Я остановилась и попыталась не подать виду, что затаила дыхание. «Господи, пожалуйста, пусть это будут хорошие новости».

– Этот подлец, твой муж, был на Кайманах, как ты и говорила.

Моей матери следовало бы стать детективом.

– Был?

Говард сверлил меня своими акульими глазами:

– Да, но когда мой человек прибыл туда, его уже не было. Выяснилось, что он путешествует с женщиной по имени Джанет Ламберт.

Ничего нового я не услышала, но все равно почувствовала что-то вроде укола. И это разозлило меня еще больше. Я не поддамся слабости.

– Я подергал кое за какие ниточки, – это было сказано так, что я представила себе дюжего мордоворота, выкручивающего руки и ломающего коленные чашечки, – чтобы получить сведения о том, что именно он сделал с твоими деньгами, после того как снял их со счета в банке Уиллоу-Крика. Выяснилось, что он перевел деньги в маленький безымянный банк в Остине. Возможно, он не хотел, чтобы за его действиями кто-нибудь наблюдал, так как я выяснил, что он вложил деньги в какую-то пирамиду. Не хотелось бы расстраивать тебя, дорогуша, но этот сукин сын потерял значительную часть твоих денег еще до того, как покинул город.

Сердце у меня ушло в пятки.

– Они что, все сгорели? – еле выговорила я.

– Нет.

Если бы мне было свойственно устраивать сцены, я упала бы на колени и возблагодарила Бога. Но я просто кивнула:

– Отлично. Мы заморозим счет в Остине.

– Не особенно отлично. Он уже перевел деньги из Остина.

Я сопоставила факты, и все стало ясно.

– На Кайманы.

– Именно. Он закрыл счет в Остине в тот день, когда ушел из дому. Должно быть, сразу поехал в банк и сделал это.

– И деньги все еще там? На Каймановых островах? – еле выговорила я.

– Нет. Там ужасно сложно проследить движение денег. Все эти хитрые офшорные банки и все такое. – Видимо, было заметно, что я с трудом держу себя в руках, потому что он добавил: – Не беспокойся. Я его поймаю. У меня свои методы.