Из третьего мира – в первый. История Сингапура (1965–2000)

Вместо этого я предоставил специальные налоговые льготы замужним женщинам. На этот раз льготы распространялись на женщин с высшим, средним специальным образованием, а также на женщин, окончивших высшую и общеобразовательную школу, увеличив, таким образом, число пользовавшихся льготами и смягчив ощущение элитизма. Женщины получили право на значительное уменьшение подоходного налога на свой доход или доход их мужей после рождения третьего и четвертого ребенка. В результате семей с тремя и четырьмя детьми стало больше.

Многие критики обвиняли правительство в бездумном проведении политики «Остановитесь на втором ребенке» (Stop-at-Two) в 60-х годах. Была ли она неправильной? И да и нет. Без проведения этой политики планирования семьи мы не смогли бы снизить темпы прироста населения, нам не удалось бы решить проблему безработицы и улучшения школьного образования. Но нам следовало предвидеть, что у более образованных людей будет по двое детей или меньше, а у менее образованных – по четверо детей или больше. Западные ученые, занимавшиеся проблемами планирования семьи, не привлекали внимания к этому факту. Все это хорошо известно по опыту развития их более зрелых государств, но говорить об этом считалось политически некорректным. Если бы мы знали об этом раньше, то изменили бы нашу политику и направили ее с самого начала кампании по планированию семьи в 1960 году в другое русло, создав стимулы для женщин с более высоким уровнем образования иметь по трое и более детей. К сожалению, мы об этом не знали и не меняли нашу политику до 1983 года, когда анализ переписи населения 1980 года продемонстрировал различия между социально-экономическими группами в плане воспроизводства населения.

Начиная с того памятного выступления в 1983 году я стал регулярно обнародовать статистический анализ образовательного уровня родителей 10 % лучших студентов по результатам экзаменов. Сингапурцы больше уже не спорят с тем, что чем выше уровень образования и способностей родителей, тем более вероятно, что их дети также достигнут высокого образовательного уровня. Моя речь имела целью встряхнуть наших молодых мужчин и женщин и их родителей, заставить их что-то делать для решения этой серьезной проблемы. Вызванная ею открытая дискуссия произвела некоторый эффект. Тем не менее через пару лет после моего шокирующего заявления Кен Сви, профессиональный статистик, проанализировав некоторые данные, с сожалением сказал мне, что нам не удастся решить эту проблему достаточно быстро, не позволив нашим женщинам с высшим образованием остаться одинокими. Анализ этих данных показывал, что, несмотря на некоторое улучшение, изменение негативных тенденций займет много лет. Наши наиболее способные женщины страдали бы от этого, а с ними страдал бы и Сингапур. К 1997 году 63 % мужчин с высшим образованием вступили в брак с женщинами – выпускницами университетов, по сравнению с 32 % в 1982 году. Большее число женщин с высшим образованием также выходили замуж за мужчин без высшего образования, вместо того чтобы оставаться одинокими. Преодолеть давно сложившиеся предрассудки было трудно. Умом я соглашался с Кен Сви, что преодоление этого культурного предубеждения – медленный процесс, но сердцем не мог согласиться с тем, что нам не удастся быстрее заставить наших мужчин отказаться от этих предрассудков.

Наши трудности еще более усугубились, когда богатые западные страны изменили свою политику по отношению к иммиграции из стран Азии. В 60-х годах, когда США вели войну во Вьетнаме, Америка хотела, чтобы в мире ее не рассматривали в качестве враждебно настроенного по отношению к Азии государства. Поэтому США разрешили иммиграцию из стран Азии, изменив таким образом иммиграционную политику более чем столетней давности, в рамках которой разрешалась иммиграция только белого населения. Канада, Австралия, Новая Зеландия – страны с большой территорией и маленьким населением – вскоре последовали за США, хотя до того они долгое время запрещали иммиграцию из стран Азии. Когда эти страны изменили иммиграционные правила и разрешили иммиграцию более образованных жителей Азии, мы потеряли значительную часть притока китайцев и индийцев из Малайзии. Многие малайзийцы китайского и индийского происхождения, представители образованного среднего класса, переехали на постоянное место жительства в Австралию, Новую Зеландию и Канаду. Все меньшее число иностранцев стало приезжать в Сингапур для получения образования. В некоторых странах уже были собственные университеты, а многие студенты могли позволить себе получить образование в Австралии, Новой Зеландии, Великобритании, США и Канаде.

Не все лидеры государств разделяли мои взгляды на отрицательный эффект эмиграции. Когда в начале 70-х годов я сказал премьер-министру Малайзии Тан Разаку, что Малайзия страдала от утечки умов, теряя многих высокообразованных китайцев и индийцев, уезжавших в Австралию и Новую Зеландию, он ответил: «Это не утечка умов, а утечка проблем».

С конца 70-х годов дефицит талантливых, образованных людей еще более обострился: примерно 5 % высокообразованных людей стали эмигрировать ежегодно. Слишком многие способные студенты получили ученую степень доктора наук. Многие из них эмигрировали, ибо считали, что в Сингапуре они не могли добиться того уровня преуспевания, который соответствовал бы их уровню образования. Некоторые студенты, учившиеся в Австралии, Новой Зеландии и Канаде, эмигрировали, потому что их продвижение по карьерной лестнице в Сингапуре шло недостаточно быстро. В отличие от японцев или корейцев, сингапурцы получали образование на английском языке и, обосновываясь за границей, сталкивались с незначительными языковыми или культурными проблемами. Для обеспечения потребностей растущей экономики Сингапура в достаточном количестве талантливых людей я решил привлекать и сохранять талантливых предпринимателей, профессионалов, людей творческих профессий и высококвалифицированных рабочих. В 1980 году мы сформировали два комитета, один из которых занимался их трудоустройством, а второй решал их социальные проблемы. С помощью советников по студенческим вопросам посольств Сингапура в Великобритании, США, Австралии, Новой Зеландии и Канаде наши служащие организовывали встречи с подающими надежды азиатскими студентами, которые учились в университетах этих стран, чтобы заинтересовать их в получении работы в Сингапуре. Мы сконцентрировали свои усилия на наборе студентов из стран Азии, ибо Сингапур являлся азиатским обществом с более высоким уровнем и качеством жизни, и они могли легко ассимилироваться в нашем обществе. Систематический поиск талантливых студентов по всему миру позволял ежегодно привлекать в Сингапур несколько сот выпускников, что восполняло потери, понесенные в результате эмиграции в более развитые страны 5–10 % наших высокообразованных граждан.

Чтобы заполучить исключительно способных студентов, комитет пытался использовать тактику «зеленой жатвы», которую используют американские компании, предлагая студентам работу еще до выпускных экзаменов, по результатам текущей успеваемости. К 90-м годам, благодаря активной вербовке, приток специалистов в три раза превысил утечку умов. Мы стали ежегодно предлагать несколько сот стипендий способным студентам из Индии, Китая и других стран региона в надежде на то, что некоторые из них останутся в Сингапуре ввиду лучших перспектив получения работы. А те их них, кто вернется в свои страны, все равно смогут быть полезны нашим компаниям, работающим за рубежом.

Мы также создали две целевые группы, специально занимавшиеся привлечением талантливых людей из стран региона. Привлекать индийцев оказалось легче, чем малайцев. В Малайзии и Индонезии для коренных жителей создавалось слишком много привилегий, чтобы побудить их не покидать свою страну.

Новым феноменом является растущее число белых мужчин, которые женятся на наших женщинах, особенно на женщинах с высшим образованием. Сингапурские мужчины с высшим образованием опасались жениться на них, чего не скажешь о дипломированных специалистах-иностранцах. Многим из этих женщин пришлось эмигрировать из-за наших законов, которые разрешали мужчинам – гражданам Сингапура жениться на иностранках и привозить их в страну, но не наоборот. Выдавалось такое разрешение только в том случае, если муж-иностранец имел в городе постоянную работу. В январе 1999 года мы изменили эту политику, что позволило усилить космополитичный характер Сингапура. Более того, значительное число наших мужчин, получивших образование за границей, женились на японках, белых и азиатских женщинах, с которыми они повстречались в университетах. Их дети увеличивают число талантливых людей в Сингапуре. Старые препятствия для межрасовых браков были разрушены путем смешения людей, путешествующих и работающих за границей. Мы должны изменить свое отношение к талантливым иностранцам, которые когда-то рассматривались как люди, не подлежавшие ассимиляции. Нам следует использовать новую ситуацию для собственной выгоды, ибо мы не можем позволить, чтобы старые предрассудки препятствовали развитию Сингапура в качестве международного центра торговли, промышленности и услуг.

Помимо естественного консерватизма людей, серьезным препятствием для ускорения этого процесса является нежелание усиления конкуренции за рабочие места. И на уровне специалистов с высшим образованием, и на более низком уровне существует сопротивление притоку большего числа талантливых иностранцев. Сингапурцы знают, что талантливые иностранцы будут способствовать созданию большего числа рабочих мест, но они хотят, чтобы это случилось в какой-нибудь другой отрасли экономики, а не в их собственной.

Не будь талантливых иностранцев, Сингапур не стал бы таким преуспевающим государством. В составе первого правительства, состоявшего из десяти человек, я был единственным, кто родился и получил образование в Сингапуре. Кен Сви и Чин Чай родились в Малайзии, Раджа – на Цейлоне. Наш нынешний верховный судья Ен Пун Хау и генеральный прокурор Чан Сек Кеон приехали из Малайзии. Я мог бы продолжить этот список. Тысячи инженеров, управляющих и других специалистов, прибывших из-за рубежа, способствовали росту и развитию Сингапура и стали дополнительными «мегабайтами» в сингапурском «компьютере». Если же мы не сможем усилить свою команду талантливыми иностранцами, то и попасть в высшую лигу государств мира нам тоже не удастся.

Глава 11

Много наречий – один язык

И Чу, и я получили образование в школе с преподаванием на английском языке. Когда во время обучения в Великобритании мы встретили студентов из Китая, то ощутили, насколько оторвались от китайской культуры. В этом отношении мы оказались практически на одном уровне с китайскими студентами – выходцами из стран Карибского бассейна. Мы чувствовали, что много потеряли, получив образование на неродном языке, но так и не восприняв ценностей британской культуры, которая была для нас чужой. Я чувствовал себя отрезанным от массы простых китайцев Сингапура, которые разговаривали на диалекте хоккиен[18] или китайском литературном языке. Мир моих учебников и учителей не имел абсолютно ничего общего с тем миром, в котором я жил. Как и сотни других выпускников Рафлс колледжа, мы потерялись между двух культур, так и не восприняв полностью британской культуры и не познакомившись с азиатской культурой в ходе своего образования.

Чу и я решили, что этот культурный пробел не должен отразиться на наших детях, и мы отдали их в китайскую школу. Мы хотели, чтобы они стали частью яркого, энергичного, уверенного в себе сообщества китайцев Сингапура, даже если от этого несколько пострадает их знание английского языка. Мы старались восполнить этот пробел, так что Чу разговаривала с детьми на английском языке, а я разговаривал с ними на китайском, чтобы улучшить свое знание языка!

Это пошло на пользу всем троим детям. Они получили образование на китайском языке и были воспитаны в китайских культурных традициях, что сделало их преданными детьми и хорошими гражданами. При этом одинаково хорошо говорили на английском языке. Они хорошо учились в школе, получая награды и отличия, что широко рекламировалось и их школами, и китайской прессой, побуждавшей других родителей посылать своих детей в китайские школы. Это также помогло убедить китайцев Сингапура в том, что я не собирался ликвидировать образование на китайском языке. Те люди, которые родились и выросли в обществе, состоящем из одной нации, могут не понять, почему язык, на котором я решил дать образование своим детям, имел такое политическое значение.

В Сингапуре никогда не существовало единого языка. Это был город-полиглот, находившийся под властью колониального правительства. Решение вопроса о том, на каком языке давать детям образование, англичане оставляли на усмотрение родителей. Колониальная администрация основала несколько школ с преподаванием на английском языке, чтобы готовить учеников для работы клерками, учетчиками, чертежниками и тому подобными второстепенными чиновниками. Англичане также учредили начальные школы для малайцев, где преподавание велось на малайском языке. У индийцев существовали свои школы, где обучение велось на тамильском языке и на хинди. Китайские школы с преподаванием на китайском языке финансировались преуспевающими членами китайской общины. Из-за того что члены различных общин получали образование на своем родном языке, их привязанность к родному языку оставалась глубокой. Они были подобны 5 миллионам жителей Квебека, которые стойко держатся за французский язык на континенте с 300-миллионным англоязычным населением.

Когда в 1959 году мы сформировали правительство, то решили, что государственным языком станет малайский, что подготовило бы условия для воссоединения с Малайей. Но вскоре мы поняли, что рабочим языком и языком межнационального общения должен стать английский. Являясь по сути международным сообществом торговцев, Сингапур не смог бы выжить, если бы его жители пользовались малайским, китайским или тамильским языками. Использование английского языка не давало преимущества представителям ни одной национальности. Но этот вопрос был слишком деликатным, чтобы немедленно произвести радикальные перемены. Если бы правительство провозгласило, что все жители Сингапура должны учить английский язык, притом что представители каждой национальности так сильно и страстно преданы своему родному языку, то это обернулось бы катастрофой. В результате мы решили оставить все по-прежнему, то есть сохранить в Сингапуре четыре официальных языка: малайский, китайский, тамильский и английский.

Необходимость наличия общего языка остро почувствовалась в вооруженных силах Сингапура. Мы были обременены целой коллекцией диалектов и языков и столкнулись с реальной опасностью того, что в бой пришлось бы вступать армии, военнослужащие которой не понимают друг друга, так как владеют одним из четырех официальных языков. Многие разговаривали на диалектах, из-за чего приходилось создавать специальные взводы, в которых военнослужащие общались на хоккиен. Китайцы в Сингапуре разговаривали дома на одном из семи диалектов китайского языка, а в школе изучали английский и китайский литературный языки, на которых они дома не говорили.

Не желая создавать языковую проблему, я ввел в английских школах преподавание трех родных языков: китайского, малайского и тамильского. Родителям это понравилось. В качестве ответной меры дополнительно ввел преподавание английского языка в китайских, малайских и тамильских школах. Родители малайцы и индусы приветствовали этот шаг, но растущее их число посылало своих детей в английские школы. Наиболее закоренелая часть тех, кто получил образование на китайском языке, не приветствовала этого шага, ибо усматривала в нем попытку введения английского языка в качестве общего рабочего языка. Они выражали свое недовольство в китайских газетах.

Не прошло и восьми недель после отделения Сингапура от Малайзии, как Китайская коммерческая палата (Chinese Chamber of Commerce) публично потребовала от правительства придать китайскому языку статус одного из официальных языков Сингапура. Казначей палаты Кен Чин Хок, ярый поборник китайского языка еще с тех времен, когда Сингапур не входил в состав Малайзии, подчеркивал, что на китайском языке разговаривало более 80 % населения Сингапура. Я решил прекратить это движение в зародыше, пока оно не превратилось в кампанию. Ведь стоило Китайской коммерческой палате начать активно поднимать этот вопрос, как учительский совет каждой китайской школы и оба профсоюза китайских учителей наверняка начали бы работу в массах. 1 октября я вновь заявил, что все четыре главных языка Сингапура являлись равноправными и официальными. Я напомнил Кен Чин Хоку и другим активистам Китайской коммерческой палаты, что они хранили подозрительное молчание по вопросу языка и другим жизненно важным вопросам, когда Сингапур находился под контролем малайской полиции и малайского воинского контингента. Пять дней спустя, встретившись с представителями всех четырех коммерческих палат на телевидении, я не оставил у китайских представителей никаких сомнений в том, что не позволю эксплуатировать вопрос о статусе китайского языка в политических целях. Это положило конец их попыткам повысить статус китайского языка.

Несмотря на это, оппозиция со стороны студентов китайского Университета Наньян и Колледжа Нджи Энн продолжалась. В октябре 1966 года, когда я открывал библиотеку, построенную в Университете Наньян, 200 студентов вышли на демонстрацию протеста. Несколько дней спустя студенты колледжа Нджи Энн провели демонстрацию у моего офиса, вступили в схватку с полицией, а после этого устроили сидячую забастовку в колледже. После того как я депортировал двух малайзийцев, руководивших этими демонстрациями, студенческие волнения поутихли.

Правительство терпеливо выжидало, наблюдая, как год за годом все большее число родителей посылало своих детей в английские школы, невзирая на решительную оппозицию со стороны профсоюзов китайских учителей, комитетов по управлению китайскими школами, владельцев, редакторов и журналистов китайских газет, лидеров общин и Китайской коммерческой палаты. Ежегодно, в тот период когда родители обычно должны зарегистрировать своих детей в какой-либо школе, эти группы проводили кампанию с целью убедить родителей послать своих детей в китайские школы для сохранения китайской культуры и самобытности. Они ругали тех, кто выбирал английские школы, как людей близоруких и думавших только о деньгах.

Многие китайские родители оставались приверженцами своего языка и культуры. Они не могли понять, почему в период британского правления их дети могли получить образование исключительно на китайском языке, а под властью избранного ими правительства учить еще и английский. Несмотря на это, чтобы улучшить перспективы получения их детьми хорошей работы, многие родители посылали своих детей в английские школы. Эти противоречивые тенденции создавали благоприятную почву для политической агитации.

В конце 1970 года крупная китайская газета Nanyang Siang Pau заняла яростно прокоммунистическую и прокитайскую позицию в области языка и культуры. Она подвергала нападкам правительство, обвиняя его в попытках подавления китайского языка, образования и культуры, и изображала меня в качестве угнетателя, возглавлявшего правительство «псевдоиностранцев, забывших своих предков».

Нам пришлось арестовать генерального директора газеты Ли Мау, главного редактора Шамсуддина Тун Тао Чана и ведущего публициста Лай Синко за пропаганду коммунизма и разжигание шовинистических настроений по поводу китайского языка и культуры. Доказательством того, что они занимались этим только в Сингапуре, стало то, что номера этой же газеты, распространявшиеся в Малайзии, не содержали подобных материалов.

Другим источником оппозиции являлись выпускники Университета Наньян. Во время предвыборной кампании в 1972 и 1976 годах они поднимали проблему китайского языка и культуры. Когда я попытался сменить язык преподавания в Университете Наньян с китайского на английский, Хо Хуан Тай, президент студенческого союза, подстрекал своих товарищей пользоваться китайским, а не английским языком при написании своих экзаменационных работ. Университет сместил его с поста председателя союза. По окончании Университета он участвовал во всеобщих выборах 1976 года как кандидат от Рабочей партии, обвиняя правительство в уничтожении китайского образования и убеждая людей, говоривших на китайском языке, перейти в оппозицию правительству, в противном случае рискуя утратить свою культурную самобытность. Хо Хуан Тай знал, что во время предвыборной кампании мы не станем предпринимать против него никаких действий. Он проиграл на выборах, получив только 31 % голосов, и сбежал в Лондон.

Оппозиция против английского языка как языка межнационального общения была упорной. Ирония состояла в том, что я как никто другой стремился сохранить лучшие черты китайского образования. В 50-х годах, работая юрисконсультом у руководителей китайских средних школ, я восхищался их динамизмом, жизненной силой, преданностью общественным и политическим идеалам, но в то же время был встревожен апатией, самовлюбленностью и отсутствием уверенности в себе у китайских студентов, получивших образование на английском языке. Сложность проблемы заключалась в том, что в нашем многонациональном и разноязыком обществе английский язык стал единственным нейтральным языком, не говоря уже о том, что этот язык помог бы нашему общению с внешним миром. Тем не менее обучение на английском языке, по-видимому, лишало наших студентов их культурной самобытности, способствовало развитию у них апатии.

И все-таки образование, полученное на английском языке, дало мне одно политическое преимущество: мой круг общения не ограничился людьми, говорившими на китайском языке. Я чувствовал себя как дома среди людей, говоривших на английском и малайском языках. Мне легче работалось с людьми, ибо они видели во мне не исключительно китайского лидера. Малайцы и индусы воспринимали меня как малайского (а позже сингапурского) националиста, а не как китайского шовиниста. Позднее я выучил и китайский язык. Китайцы видели мои интенсивные усилия по изучению и китайского литературного языка, и диалекта хоккиен, видели, что я вполне мог общаться с ними, поэтому считали меня своим лидером.

В 50-х годах люди, получившие образование на китайском языке, чувствовали прилив гордости, вызванный у них подъемом Китая и китайского языка. Торговцы Китайской коммерческой палаты процветали в результате бума в торговле каучуком, вызванного войной в Корее. В 1953 году палата предложила создать в Сингапуре университет с преподаванием на китайском языке для китайских студентов из стран Юго-Восточной Азии. Поскольку выпускникам китайских школ запрещалось продолжать свое образование в коммунистическом Китае, они верили, что университет в Сингапуре привлечет многих студентов. Идея получила поддержку у китайских торговцев в Сингапуре, Малайе и на Борнео. Главным вдохновителем этой идеи стал богатый торговец каучуком Тан Лак Сай, который лично внес пять миллионов сингапурских долларов. Этот проект увлек всю китайскую общину и вызвал такой прилив энтузиазма, что все таксисты, уличные торговцы и рикши пожертвовали на создание университета дневной заработок. Когда в марте 1956 года британский губернатор торжественно открыл Университет Наньян, уличное движение было запружено на всем протяжении от города до студенческого городка в Джуронге, находившемся в 20 милях к северо-востоку от города. Университет стал символом китайского языка, культуры и образования – символом, который коммунисты захватили и употребили в своих целях, используя свое влияние среди симпатизировавших им членов Китайской коммерческой палаты, общинных организаций и комитетов управления школ.

Но Университет Наньян имел и свои проблемы. Рабочих мест для его выпускников не хватало. По мере того как в школах расширялось преподавание на английском языке, все большее число выпускников школ поступало в Университет Сингапура, где обучение велось на английском языке. Лучшие студенты китайских школ в частном порядке сдавали экзамен по английскому языку с получением Кембриджского школьного сертификата (Cambridge school certificate examinations), чтобы получить право на поступление в Университет Сингапура или некоторые зарубежные университеты в качестве стипендиатов правительства Сингапура. Университет Наньян в качестве ответной меры снизил требования для поступления и получения дипломов, еще более ухудшив свою академическую репутацию и ценность выдаваемых дипломов. Последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, стал отчет Народной ассоциации, в котором сообщалось, что при поступлении на работу выпускники Университета Наньян предъявляли дипломы об окончании школы, а не университетские дипломы.

Я решил перевести обучение в Университете Наньян на английский язык. В 1975 году, по единодушному согласию совета университета, назначил министра образования, доктора Ли Чао Мэна, вице-канцлером (проректором) университета. Он получил образование на китайском языке, но имел также степень доктора технических наук, полученную в Лондонском университете. Его задачей стало превращение Университета Наньян в англоязычный университет. Это оказалось слишком трудным делом. Преподавательский состав в большинстве своем состоял из профессоров, получивших образование на китайском языке, преподавать на английском они не могли. Несмотря на то что они, в основном, получили докторские степени в американских университетах, вернувшись домой, снова начинали говорить на китайском языке и забывали английский.

Ситуация оказалась настолько плачевной, что в 1978 году те члены парламента, которые окончили Университет Наньян, попросили меня вмешаться и не допустить, чтобы университет развалился. Одним из тех, на чьи суждения я привык полагаться, был государственный министр Чан Чжит Кун. Он имел отличные навыки работы с людьми, трудился в тесном контакте со мной на протяжении многих лет, включая деятельность в моем избирательном округе. Он убедил меня в том, что если мы пустим процессы, протекавшие в Университете Наньян, на самотек, то это приведет к появлению еще более серьезных проблем. Если бы карьера столь многих студентов оказалась загубленной, китайская часть населения города обвиняла бы правительство и в том, что мы ничего не сделали, чтобы помочь студентам, и в том, что мы позволили университету развалиться. Хо Ка Леон, Чин Хан Тон, Ли Ек Сен, являвшиеся парламентскими секретарями и выпускниками Университета Наньян, решительно поддерживали взгляды Чана.

Большинство моих коллег в правительстве настроились против вмешательства в дела университета, ибо политические издержки такого вмешательства могли быть велики. Чин Чай и Эдди Баркер выступали против этого. Даже по обыкновению здравомыслящий и решительный Кен Сви и отличавшийся прагматизмом Ким Сан не выказывали никакого энтузиазма. Они обещали поддержать меня, если я все-таки приму решение вмешаться, но не понимали, зачем нам самим лезть в это осиное гнездо. Они помнили о наших проблемах с китайскими школами и Университетом Наньян в 60-х годах. Я удивился, когда Он Пан Бун, получивший образование на китайском языке в Конфуцианской высшей школе в Куала-Лумпуре, также выразил свои сомнения. Он соглашался с нашими членами парламента – выпускниками Университета Наньян, что ситуация в университете являлась серьезной, но был обеспокоен возможной ответной политической реакцией доноров и сторонников университета в Сингапуре и Малайзии. Тем не менее я не мог мириться с перспективой того, что ежегодно несколько сот студентов фактически лишались будущего. Поскольку Университет Наньян не мог перейти на преподавание на английском языке, я убедил совет университета и членов сената перевести студентов в студенческий городок Университета Сингапура. В этом случае и преподаватели, и студенты были бы вынуждены пользоваться английским языком ввиду численного превосходства англоязычных преподавателей и студентов в университетском городке Букит-Тимах.

Какими бы ни были чувства и мысли преподавателей и студентов Университета Наньян по этому поводу, с начала 1978 учебного года им пришлось погрузиться в англоязычную среду. Большинство родителей и студентов-китайцев смирилось с переходом из университета с преподаванием на китайском языке в университет с преподаванием на английском языке как с неизбежностью. Более всего этому противились выпускники Университета Наньян. Те из них, которые проживали в Сингапуре, если и не поддерживали произошедшие перемены, то понимали их необходимость.

Выпускники же университета, проживавшие в Малайзии, негодовали и обвиняли нас в предательстве. Со своей стороны я сожалел, что мне не удалось произвести этих изменений раньше. Это позволило бы поднять статус нескольких тысяч выпускников Университета Наньян, которые страдали из-за недостаточного знания английского языка.

Приспособление к новым условиям было болезненным, больше даже для студентов, чем для преподавателей. Преподавательский состав Университета Сингапура взвалил на себя основную нагрузку, пока преподаватели, пришедшие из Университета Наньян, смогли свободно преподавать на английском языке. Я дважды встречался со студентами, выражая свое сочувствие по поводу тех трудностей, с которыми они столкнулись, и убеждая их продолжать упорно заниматься. Примерно 70 % студентов сдали выпускные экзамены. Я провел опрос среди выпускников, чтобы выяснить, предпочитали ли они получить диплом Университета Сингапура, диплом Университета Наньян или совместный диплом двух университетов. Подавляющее большинство студентов предпочло диплом Университета Сингапура. Тогда я решил слить два университета в Национальный университет Сингапура (НУС) и выдавать выпускникам дипломы НУС. В учебных корпусах и студенческом городке Университета Наньян разместился Технологический институт Наньян, связанный с НУС. В 1991 году он стал Технологическим университетом Наньян (ТУН – Nanyang Technological University). Некоторые выпускники Университета Наньян хотели, чтобы ТУН оставался Университетом Наньян. Теперь это уже не так важно. Старое название может быть восстановлено, если этого захотят выпускники Университета Наньян и ТУН. Работодатели знают, что, независимо от названия учебного заведения, нынешние выпускники ТУН соответствуют предъявляемым к ним требованиям.

Я обладал достаточным политическим влиянием, чтобы произвести эти перемены, потому что, в отличие от многих поборников китайского языка, посылавших своих детей в английские школы, трое моих детей получили образование в китайских школах.