Лучшее лето в её жизни

Лея Любомирская

Лучшее лето в ее жизни

Девочка моя, Улиссея

[1]

…ощущение, что все время кто-то смотрит в спину. Так настойчиво, аж под лопатками чешется. Раз пять оборачивался резко – никого. Даже кусты не шевелятся. А потом смотрю – стоит. Маленькая, голая. Чумазая. И палец во рту.

– ты кто, оливочка?

молчит. глазищами прекрасными из-под спутанных кудрей сверкает.

– как тебя зовут?

вытащила палец изо рта, нехотя.

– меня не зовут.

– кто не зовет?

– никто.

и снова палец в рот сунула – как точку поставила.

…смеются. Говорят, зверушку себе завел. От скуки. Ну, завел. Ну, зверушку. Все лучше, чем пьянствовать дни напролет.

– мыться будем, оливочка?

– как – мыться?

– ну как? водичкой. песочком. дочиста. будем?

трясет головой возмущенно.

– почему?

– ты дурак? – спрашивает сердито. – вода же – мокрая!

…удочерить, что ли? Вчера взяла и обыграла меня в кости. Меня! В кости! Кому сказать – не поверят!

– а что ты будешь делать, когда я уеду?

– ждать тебя.

– долго?

– всегда.

что ты знаешь о всегда, оливочка моя? зачем ты пинаешь камень босой ногой? хотел повалять ее по песку, или сунуть в воду, или подкинуть, на худой конец, чтобы рассмеялась, чтобы завизжала, чтобы перестала смотреть на меня взглядом человека, который только что дал свою самую главную клятву. а тут Эврилох бежит, как всегда пьяный в жопу.

– отпускает! – кричит и ну меня тискать, аж кости захрустели. – отпускает! слышь, Хитроумный, она нас отпускает!!!

…не могу задержаться. И с собой взять не могу. Очень хочу, правда, но не могу. Ты посмотри на моих спутников. Они, конечно, отличные мужики. Но скоты. Куда в такую компанию ребенка, тем более – девочку? Я же тебя и защитить не сумею, если что…

– что тебе подарить, оливочка моя?

– это… которое чтобы звали.

– чтобы кто звал?

– все.

– имя, что ли? дать тебе имя?

– не дать.

и палец изо рта вытащила.

– подарить. насовсем.

* * *

– Ты поправилась, – говорит мужчина, бездумно позванивая кубиками льда в высоком стакане. Ловит взгляд женщины и спохватывается: – Тебе идет.

Женщина, которая взяла было пакетик сахара, кладет его обратно на блюдечко.

– Не поправилась, а раздалась. – Она отпивает глоток кофе и передергивается. – Ненавижу несладкий кофе.

Мужчина ставит свой стакан на стол и гладит женщину по руке.

– Тебе идет, правда. Не пей несладкий кофе, оливочка моя.

– Дааааааа, – голосом маленькой девочки тянет женщина. – А ты помнишь, какая я была при доне Педру?

– Тощая! – ухмыляется мужчина. – Ты была ужасно маленькая и тощая. И еще – грязнуля, хуже, чем в детстве. И при доне Педру, и при доне Динише, и при доне Марии Первой! А сейчас ты прекрасная, – мужчина понижает голос и снова нежно гладит руку женщины. – Ты не представляешь, как я счастлив, что ты меня дождалась…

Женщина тихонько вздыхает и деликатно высвобождает руку.

– Я не дождалась, – виновато говорит она и, не поморщившись, одним глотком допивает свой несладкий кофе. – Ты же видишь, я еще жду.

Лавочки

Retrosaria

[2]

Мария Эужения встает в половинe девятого.

Можно было бы, конечно, в восемь, а то и без четверти: вымыть голову, поесть по-человечески, за столом, и, может, даже подкраситься, а почему бы и нет?

Но Мария Эужения никак не может заставить себя встать раньше.

«Какой смысл вставать без четверти восемь, – думает Мария Эужения, – если магазин все равно нельзя открыть раньше десяти?»

Мария Эужения выскакивает из постели и начинает метаться по дому.

Можно было бы, конечно, все приготовить с вечера: снять с вешалки блузку, повесить на стул брюки, вытащить из машинки чистые трусы.

Но Мария Эужения не любит загадывать заранее.

«Допустим, я приготовлю себе зеленую блузку, – думает Мария Эужения, – а утром мне захочется надеть розовую. И что тогда?»

Мария Эужения выходит из дому в девять.

Можно было бы, конечно, и попозже, Мария Эужения ни перед кем не отчитывается: во сколько пришла – во столько пришла.

Но Мария Эужения не понимает, что ей делать дома, раз она уже все равно встала.

«Если расписание существует, – думает Мария Эужения, – то его надо соблюдать. Даже если отчитываться не перед кем».

Мария Эужения заходит в автобус, садится у окна и засыпает.

Можно было бы, конечно, и постоять, не цаца, не развалится.

Но Марии Эужении не нравится спать стоя.

«Если бы я умела спать стоя, – думает Мария Эужения, задремывая, – я была бы лошадь. А разве я – она?»

* * *

Без десяти десять Мария Эужения подходит к магазину.

Без пяти поднимает последнюю металлическую штору.

Без двух минут со скрежетом поворачивает ключ в замочной скважине, считает про себя до трех, зажмуривается и, толкнув тяжелую дверь, входит в магазин.

В магазине Мария Эужения осторожно подходит к стене, на ощупь вытаскивает большую картонную коробку, ставит ее на прилавок и только после этого открывает глаза.

Коробка до половины заполнена резными костяными пуговицами.

Мария Эужения по локоть погружает руки в коробку и восхищенно вздыхает.

Cafetaria

[3]

Дона Алзира сидит за столиком в маленьком кафе и крошечными глотками пьет кофе из белой чашечки. Кофе мало, и хотя дона Алзира старается изо всех сил, растянуть его надолго не удается.

Дона Алзира со стуком ставит чашечку на стол и лезет в карман. Где-то в кармане у нее была монетка.

«Если это евро, – думает дона Алзира, роясь в кармане, – расплачусь и возьму еще чашечку».

Дона Алзира нащупывает монетку и, не глядя, зажимает ее в кулаке.

«А если два евро, – торопливо додумывает она, – возьму и кофе, и кокосовую булочку».

Дона Алзира разжимает кулак и смотрит на монетку.

Монетка оказывается бесплатным жетончиком из супермаркета.[4]

– Надо же, – бормочет дона Алзира, обращаясь к жетончику. – Вот ты где. А я тебя вчера в кошельке искала…

Доне Алзире очень стыдно, у нее даже щеки горят. Ей кажется, что люди вокруг знают, как она распланировала два евро, и теперь смотрят на нее и посмеиваются.

Дона Алзира сует жетончик обратно в карман, подносит ко рту пустую чашечку и делает вид, что допивает кофе.

Потом она смотрит на часы и вскакивает из-за столика.

– Ну надо же! – вскрикивает дона Алзира. – Совсем забыла! Я же опаздываю! – Она поворачивается к прилавку и неуверенно смотрит на хозяйку кафе, дону Сидалию, которая аккуратно режет сливочный торт. – О, Сидалия… – говорит она.

– Бегите, дона Алзира, бегите, потом заплатите, у меня сейчас руки заняты! – Дона Сидалия подмигивает доне Алзире и слизывает с ножа сливочную кляксу.

Дона Алзира с облегчением улыбается, желает Сидалии приятных выходных и выходит из кафе. Быстрым шагом доходит до угла, сворачивает в переулок и останавливается.

– Кофе, – печально бормочет она себе под нос. – Где бы выпить кофе…

Ourivesaria

[5]

Дона Лурдеш приходит к магазину задолго до конца перерыва.

Прислоняется к выложенной зеленой плиткой стене и терпеливо ждет.

Солнце греет стену и дону Лурдеш, легкий ветерок пахнет океаном, и доне Лурдеш кажется, будто ванна уже вычищена, полы вымыты, ужин приготовлен, и даже простыни поглажены, и все это – само собой, без ее, доны Лурдеш, участия.

От этого доне Лурдеш делается так хорошо, что она даже глаза слегка прикрывает, и ее лицо становится похоже на изображение Богоматери Праведных Удовольствий.[6]

В три часа дня с разных сторон к магазину подбегают две молоденькие продавщицы.

– Опять эта тетка, – нервно шепчет Бела, отпирая металлическую дверь. – Давай, ты с ней разберешься? У тебя лучше получается.

– Перебьешься, – хмуро отвечает Нела, отключая сигнализацию. – Твоя клиентка, ты с ней и разбирайся.

Дона Лурдеш делает последний глоток ветра и солнца и решительно открывает глаза.

Она вспоминает, что на самом деле ванна не вычищена, полы не вымыты, для ужина еще ничего не куплено, а простыни придется гладить ночью, когда дети уснут.

От этого доне Лурдеш делается так тошно, что она слегка зеленеет, и лицо ее становится похоже на давно запертый подвал.

– Идет, – обреченно говорит Бела. – А я надеялась, что она там уснула, у стены…

– Не ной, – отвечает Нела. – Когда-нибудь же ей надоест сюда таскаться.

– Тебе легко говорить, – бурчит Бела и тут же расцветает в радостной улыбке: – Добрый день, дона Лурдеш! Чем могу быть вам полезна?

Дона Лурдеш подходит вплотную к стеклянному прилавку и кладет на него большую черную сумку. Бела едва заметно морщится. За царапины на стекле обязательно влетит от Карлуша. Но если попросить дону Лурдеш снять сумку с прилавка, дона Лурдеш обидится и напишет жалобу. И тогда от Карлуша влетит еще сильнее. «Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы она не поцарапала стекло», – мысленно просит Бела, улыбаясь еще радостнее.

Дона Лурдеш достает из сумки потертую косметичку. В косметичке у нее лежит тоненький серебряный браслет. Этот браслет дона Лурдеш купила себе на Рождество за двадцать пять евро, упаковала в красивую картонную коробочку и вложила туда же крошечную открытку с ежиком и мышкой. Ежик на открытке обнимал мышку, и из его рта выползали слова: «Моей любимой жене». Дона Лурдеш положила коробочку под елку и в Рождество сделала вид, что это подарок от Шику. Шику тоже сделал вид, что это подарок от него, только спросил, не многовато ли у доны Лурдеш украшений, но спросил не всерьез, не обидно. Дона Лурдеш надела браслет на руку и ходила в нем три дня, нарочно отворачивая рукав, чтобы все видели ее браслет. А на четвертый день у браслета отвалилась застежка.

– Вы поймите, дона Лурдеш, – говорит Бела, улыбаясь изо всех сил, – мы же уже два раза отправляли его в починку. А он опять ломается. Это брак, понимаете? Фабричный брак. Если бы у нас были еще такие браслеты, мы бы вам заменили и дело с концом. Но этот был единственный, понимаете?

– Если хотите, – подхватывает Нела, – мы можем вернуть вам деньги. Или вы можете выбрать что-нибудь другое. Например… – Нела вертит головой в поисках чего-нибудь за двадцать пять евро. – Например, вот этот крест!

Дона Лурдеш с отвращением смотрит на огромный аляповатый крест, усыпанный гранеными стекляшками. Сейчас она выскажет этим наглым девицам все, что она думает об их магазине и о том, как здесь относятся к клиентам. Вначале выскажет, а потом потребует жалобную книгу и напишет все то же самое. И, может, еще даже добавит.

Дона Лурдеш открывает рот.

Легкий ветерок врывается в магазин и слегка шевелит доне Лурдеш волосы. Ветерок пахнет солнцем и немного океаном, и от этого запаха гнев доны Лурдеш улетучивается.

Дона Лурдеш откашливается.

– Давайте деньги, – говорит она.

– Слава богу, отделались, – одними губами шепчет Бела, выписывая квитанцию. – Не могу поверить!

– Погоди радоваться, – отвечает осторожная Нела. – Она ведь еще не ушла.

Дона Лурдеш берет двадцать пять евро и выходит из магазина.

– Сейчас я сяду на катер, – говорит громко, – и поеду на Трою.[7] Я тысячу лет не была на Трое.

Совсем маленькая девочка останавливается и с любопытством смотрит на разговаривающую с собой дону Лурдеш.

Дона Лурдеш наклоняется к ней.

– А ужин пусть Шику сам готовит, – говорит она девочке. – И простыни пусть сам гладит, правда же?

Девочка пугается и делает шаг назад. Дона Лурдеш подмигивает и выпрямляется, улыбаясь. Ее лицо становится похоже на изображение Богоматери Праведных Удовольствий.

Livraria

[8]

Сеньор Гутерреш раскладывает книги в витрине так, чтобы сложить из названий осмысленную фразу.

Сеньор Гутерреш не надеется, что кто-нибудь ее прочитает. Просто ему нравится раскладывать книги.

Потом сеньор Гутерреш забирается на стремянку и начинает сметать пыль с самого верхнего стеллажа веничком из перьев.

Девочка подходит к магазину, внимательно рассматривает витрину и хихикает.

Девочка заглядывает в магазин.

– А у вас там в витрине цитата неправильная, – говорит она в спину сеньору Гутеррешу.

Сеньор Гутерреш оглядывается, придерживаясь рукой за стеллаж и смотрит на девочку из-под очков.

– Заходи, – говорит он, – я сейчас спущусь.

Девочка заходит в магазин и начинает разглядывать книги.

Сеньор Гутерреш осторожно, задом, спускается со стремянки.

– Там правильная цитата, – говорит сеньор Гутерреш, складывая стремянку и сдвигая очки к кончику носа. – И верни, пожалуйста, книгу на место.

– Какую книгу? – неискренне удивляется девочка и слегка краснеет.

– Вон ту, – сеньор Гутерреш выразительно помахивает веничком из перьев. – Которая топорщится под мышкой.

Девочка неохотно вытаскивает из куртки небольшой, но увесистый томик.

– Да пожалуйста! – говорит она, поворачиваясь к сеньору Гутеррешу спиной.

– Не «дапожалуйста», а три – ноль в мою пользу. – Сеньор Гутерреш заталкивает книгу на полку. – За обед в субботу платишь ты.

– Нечестно, – бубнит девочка, направляясь к выходу. – Вы подглядывали!

– Я никогда не подглядываю! – наставительно говорит сеньор Гутерреш, идя за ней. – Просто ты не умеешь воровать книги.

Девочка останавливается на пороге, топчется там несколько секунд, потом резко поворачивается к сеньору Гутеррешу.

– Три – один!!! – кричит она, потрясая маленькой книжкой в бумажной обложке. – Десерт покупаете вы!

Девочка бросает книгу на пол и убегает, громко хохоча.

– Вот бессовестная девица! – говорит сеньор Гутерреш с довольным видом, подбирая книгу и обмахивая ее веничком из перьев. – Никакого уважения к старшим…

Ervanaria

[9]

Эдуарду (Дуду) Пиментел лихо заезжает на тротуар и глушит мотор. Спрыгивает с мотоцикла и, снимая на ходу шлем, идет к крошечному магазинчику с пыльной стеклянной витриной.

Из магазинчика навстречу Дуду выкатывается странный зверек в полосатом свитерке, полосатых вязаных тапочках и с круглым рыжим хвостом, похожим на слегка облезшую меховую хризантему. Зверек нюхает ноги Дуду в белых кроссовках и брезгливо фыркает. Меховая хризантема слегка покачивается.

– Зверек-зверек, – говорит Дуду, присаживаясь на корточки. – Зверек-зверек-зверек! Ты вообще кто? Собака или кошка?

При звуках его голоса зверек пятится, поднимает черную мордочку и заливается звонким лаем.

– Собака, – констатирует Дуду, выпрямляется и, не обращая больше внимания на зверька, входит в магазинчик и чуть не падает: не заметил в полумраке, что сразу за порогом начинаются ступеньки.

В магазинчике холодно, сумрачно и душно пахнет травами и пылью. Дуду крутит головой и чихает – раз и другой.

Успокоившийся было зверек в свитерке и полосатых тапочках, который следом за Дуду вбежал в магазин, снова заходится лаем.

Дуду ждет добрых пять минут и наконец теряет терпение.

– Эй! – кричит он и снова чихает. – Есть здесь кто-нибудь?

– Иду-иду! – отвечают ему откуда-то из-за стеллажа, снизу доверху уставленного коробочками и ящичками. – Я уже иду! Одну секундочку! Я уже здесь!

Дуду делает шаг вперед и чуть не сбивает с ног крошечную старушку, завернутую в огромную вязаную шаль с кистями. Старушка такая маленькая, а шаль такая большая, что кисти подметают пыльный каменный пол.

– Прошу прощения, – говорит Дуду, придерживая старушку за локоть. – Добрый день.

– Ничего страшного, мой мальчик, – весело отвечает старушка. – Меня зовут дона Дулсе. Пирусаш, сейчас же замолчи!

Дуду вздрагивает, потом понимает, что «замолчи» относилось не к нему, а к зверьку в тапочках, и улыбается.

– Добрый день, сеньора дона Дулсе, – повторяет он вежливо. – Я из электрической компании. Я хотел… – Дуду не договаривает и чихает.

– О! Вы простужены! – восклицает старушка и исчезает за стеллажом. Зверек в тапочках бежит за ней. – Одну секундочку, мой мальчик, – говорит она, чем-то шурша, постукивая и позвякивая. – Одну малюсенькую секундочку! Сейчас мы разберемся с вашей простудой! Сейчас я вам найду такую травку, что от вашей простуды и следа не останется!

Дуду переступает с ноги на ногу.

– Я не простужен! – говорит он. – Я из электрической компании! Я только хочу снять показания вашего счетчика.

– Конечно, мой мальчик! – отвечает ему дона Дулсе, выходя из-за стеллажа с коробочкой в одной руке и с пакетиком – в другой. – Вот это, – она поднимает пакетик повыше, – я заварю вам прямо сейчас. У вас сразу же пройдет насморк и перестанет чесаться в носу. А это, – дона Дулсе показывает Дуду коробочку, – вы попьете дома. У вас ослабленный иммунитет, мой мальчик, вам обязательно нужно пить травки!

Дуду тяжело вздыхает.

– Большое спасибо, дона Дулсе, – говорит он, старательно подбирая слова. – Я вам очень-очень признателен…

– Так я заварю травку? – радостно перебивает старушка. – Это очень быстро! Вы увидите, как вам сразу станет легче!

«Спокойно, Дуду, – думает Дуду, прикрывая глаза. – Спокойно, старик. Это просто одинокая старушка. Она сидит здесь одна, и ей не с кем поговорить. Держи себя в руках».

– Что с вами, мой мальчик?! – пугается дона Дулсе. – Вам плохо? У вас давление? Я сейчас принесу травку от давления! У меня есть отличные…

– Мне хорошо!!! – скрежещет Дуду, открывая глаза. – Мне не нужно травок! У меня аллергия на травки! И вообще я на работе! Пожалуйста, дона Дулсе, миленькая, покажите мне ваш электрический счетчик, я сниму показания и пойду!

Дона Дулсе сникает.

– Конечно, мой мальчик, – тихо говорит она, складывая пакетик и коробочку на полку. – Простите меня. Счетчик возле двери, слева.

Дуду поднимается на две ступеньки и быстро записывает показания счетчика в блокнот. Потом оглядывается. Крошечная дона Дулсе стоит у стеллажа, зябко кутаясь в свою огромную шаль с кистями. Зверек Пирусаш улегся у нее в ногах спиной к Дуду, Дуду виден только печально опущенный круглый хвост, похожий на облезлую меховую хризантему.

Дуду становится трудно дышать, как будто кто-то его слегка придушил – не до смерти, но чувствительно.

Он снова спускается вниз и совершенно неожиданно для себя обнимает маленькую старушку.

– Большое спасибо, дона Дулсе, – говорит он проникновенно. – Когда я простужусь, я обязательно приеду к вам за травками. Обещаю!

– И правильно сделаете, мой мальчик! – наставительно отвечает дона Дулсе и что-то сует Дуду в карман. – Дома попейте эти травки, хотя бы несколько дней. Вы сразу забудете о вашей аллергии!

Дуду хочет что-то сказать, но у него начинает чесаться в носу, и он чихает.

Зверек Пирусаш вскакивает и заливается звонким лаем.

Pastelaria «Fabrico proprio»

[10]

«Только кофе – и все, – думает Маргарида, идя по улице. – Кофе чашечку. И хватит».

Вчера вечером весы в ванной показали такое, что Маргарида час плакала, ночь не спала, а к утру приняла решение.

«Кофе – и все, – твердо думает она. – И даже без молока».

Желудок сжимается в комок и издает отчетливый стон.

«Ладно, с молоком, – смягчается Маргарида. – Но только одну чашку. И все».

Желудок что-то недовольно ворчит, но Маргарида больше не обращает на него внимания.

«Кофе – вполне себе завтрак, – думает она. – Особенно если с молоком».

Маргарида сворачивает в переулок и останавливается между маленькой сумрачной забегаловкой с надписью «Бар № 9» и огромной благоухающей кондитерской «Сладкий ангел».

«Только кофе – и все», – напоминает себе Маргарида, делая шаг к «номеру девять».

«Но в кондитерской кофе значительно лучше», – думает она, делая два шага к «Сладкому ангелу».

«Зато в баре нет никаких особенных соблазнов», – Маргарида решительно поворачивается к «Ангелу» спиной.

«Но чашки там – немытые. И кофе гадкий! И туалет! Грязный! И! Вонючий!!!» Маргарида представляет себе грязный и вонючий туалет и застывает на месте. Ее начинает мутить.

«Это меня от голода мутит, – думает Маргарида и почти бежит к кондитерской. – Сейчас выпью кофе, и все пройдет».

– Доброе утро, барышня Маргарида! – говорит кассирша на входе. – Что-то вы сегодня припозднились!

Маргарида неопределенно пожимает плечами и садится за столик. Она старается не смотреть на витрину с пирожными, но никак не может удержаться и бросает на витрину короткие жадные взгляды.

«Только кофе, – отчаянно думает Маргарида, – только ко… ой, сегодня у них наконец есть берлинские шарики…[11] только кофе, толькокофе… а что это, хотела бы я знать, за „Шоколадное наслаждение“? Нет, только кофе, толькокофе, только…»

– Доброе утро! – весело здоровается официант. – А мы боялись, что вы сегодня уже не появитесь! Вам как обычно?

– Да, – говорит Маргарида, вымученно улыбаясь. – То есть нет… то есть… – Она пытается сказать «толькокофе», но язык не слушается, и Маргарида с ужасом слышит собственные слова: – Мне кофе с молоком, кекс с цукатами и берлинский шарик. И этого… «шоколадного наслаждения» пару кусков – с собой.

Papelaria

[12]

Рано утром маленький грузовой фургончик с надписью на боку «Газетчик. Доставка печатной продукции» заезжает в переулок и останавливается под табличкой «Парковка запрещена». Алберту выбирается из кабины и деликатно – костяшками согнутых пальцев – стучит в дверь совсем крошечного магазинчика. Ему никто не отвечает, поэтому Алберту стучит посильнее, кулаком, и наконец от души пинает дверь тяжелым черным ботинком.

– Я здесь уже, здесь, – раздается сбоку хрипловатый голос. – Прекращай долбить, соседей разбудишь!

Алберту поворачивается и почти сталкивается с заспанной всклокоченной Терезой.

– Хорошааааа, – ехидно говорит Алберту, прищелкнув языком. – Так и будешь сегодня работать в пижаме?

Тереза непонимающе смотрит на Алберту, потом опускает глаза и охает: из-под элегантного черного пальто торчат ноги во фланелевых пижамных штанах в мишках.

– Вот черт, – стонет Тереза, одергивая пальто. – Я же помнила, что надо что-то еще надеть…

Алберту хмыкает.

– Что с тобой стряслось, пупсик?[13] – с любопытством спрашивает он. – Опоздала, не выспалась, забыла переодеться… Подцепила, что ли, кого?

Тереза дергает плечом и отворачивается.

– Не твое дело, – бурчит она. – Подружка с Мадейры приехала, вина домашнего привезла.

Алберту понимающе кивает.

– Домашнее вино – это дааааа… – Он приобнимает Терезу за плечи. – Не тоскуй, пупсик! Будет у тебя еще мужик – все подружки обзавидуются. А мы все обревнуемся.

Тереза сует руки в карман, сжимает кулаки и считает про себя до десяти. Досчитав, поворачивается к Алберту.

– Давай уже выгружать, – тихо говорит она. – Мне открываться через двадцать минут, а еще надо домой бежать переодеваться.

– Да? А я думал, ты так сегодня и будешь ходить. – Алберту распахивает металлические дверцы фургона. – Не совсем эротическое неглиже, но все же…

– Алберту… – нехорошим голосом говорит Тереза.

– Молчу, молчу! Вот эта пачка, эта, эта и эти две – твои. – Алберту достает из кармана сложенную вчетверо квитанцию. – Держи. Можешь не проверять, все как обычно.

Тереза кивает, вытаскивает из фургона две газетные пачки и несет их к магазинчику. До него всего пять шагов, и Тереза старается идти легко и красиво, как будто тяжеленные пачки не оттягивают ей руки, а нейлоновые веревки, которыми они перевязаны, не врезаются в ладони. Если Алберту смотрит ей вслед, то пусть видит, что… Не доходя до магазинчика, Тереза не выдерживает и оборачивается. Алберту прислонился к фургону и уткнулся в какую-то тоненькую брошюру.

Тереза тяжело вздыхает, кладет пачки на землю и достает из карманы ключи. Не смотрит – и черт с ним.

– Эй. – Тереза как будто случайно касается руки Алберту.

Алберту, погруженный в свою брошюру, автоматически отдергивает руку.

Тереза закусывает губу.

– Я все выгрузила и подписала. На. – Она протягивает Алберту его часть квитанции.

Алберту кивает и поднимает палец: не мешай!

– У тебя очень сухая кожа на руках, – говорит Тереза внезапно. – Ужасно сухая. Как наждак.

– Ага. – Алберту поднимает на Терезу затуманенный взгляд. – Слушай, пупсик, сколько будет восемь плюс девять плюс два?

– Девятнадцать, – отвечает Тереза. – А что?

– Отличная штука. Числовые головоломки. – Алберту показывает Терезе свою брошюру. – Вот это – какуро, а еще есть судоку. Я прямо подсел, уже пятую книжку добиваю! – Алберту чешет руку с брошюрой об штаны. – И правда, кожа ужасно сухая, – недоуменно говорит он и тут же снова утыкается в головоломку. – Ладно, фиг с ней. Сейчас последний вопрос, и я поехал. Пять плюс восемь и вычесть это из двадцати четырех?

– Одиннадцать, – говорит Тереза. – Погоди минутку, ладно? Я сейчас!

Она бежит к магазину и хотя возвращается почти сразу, Алберту уже сидит за рулем фургончика.

Тереза подбегает к кабине, свинчивая крышечку с синего тюбика.

– Смотри, какой я вчера купила крем, – тяжело дыша, говорит она. – Давай сюда руки!

– Извини, пупсик. – Алберту поворачивает ключ, и фургончик начинает фырчать и подрагивать. – Опаздываю! Давай завтра, ладно? Я тебе головоломок привезу, у меня их еще штук двадцать дома лежит.

Тереза молча кивает.

Фургончик с надписью «Газетчик. Доставка печатной продукции» задом выезжает из переулка. Тереза смотрит ему вслед.

Крем из незакрытого тюбика длинными белыми колбасками падает на полу черного элегантного пальто и на фланелевые пижамные штаны в мишках.

Farmacia

[14]

Изилда бежит по узким улочкам, держа на весу правую руку, замотанную в красный шелковый шарф.

«Я не умру. Я не умру, – думает Изилда в такт собственному бегу. – Я не умру, не умру, янеумру».

Изилда не оглядывается – бережет дыхание. Но она уверена, что за ней тянется кровавый след.

* * *

Утром Жоау Манел собрал чемодан и сказал, что уходит.

– Извини, – сказал Жоау Манел. – Я пытался. Ты знаешь, что я пытался, ты не можешь сказать, что я не пытался, потому что я пытался, и ты…

Изилда вытолкала Жоау Манела из квартиры и закрыла дверь.

– Ты не можешь сказать, что я не пытался! – донеслось до нее.

* * *

«Я не умру, я не умру, – бухает в голове у Изилды. – Я не умру».

Нога подворачивается, и Изилда чуть не падает.

Кто-то поддерживает ее под локоть.

– Осторожнее, – говорит кто-то. – Бегать по брусчатке на каблуках довольно опасно.

Изилда, не глядя, вырывает свой локоть.

– Я не умру, – бормочет она. – Я не умру.

* * *

Жоау Манел позвонил Изилде, когда Изилда крошила лук.

– Ты плачешь?! – изумился Жоау Манел.

– Я крошу лук, – ответила Изилда.

– Ты не можешь винить во всем меня! – возбужденно сказал Жоау Манел. – Ты знаешь, что я пытался, ты не можешь сказать, что я…

Изилда отключила телефон.

Потом отложила луковицу, взяла нож в левую руку и с силой полоснула лезвием по правому запястью.

* * *

Изилда видит в тридцати метрах зеленый аптечный крест и плачет от облегчения.

«Я не умру, – почти успокоенно думает она, прижимая к груди обмотанную шарфом руку. Зеленый крест расплывается и мигает. – Я не умру…»

* * *

Пока кровь текла медленно и неохотно, Изилда смотрела на нее с отстраненным любопытством, но когда капель превратилась в веселенький ручеек, впала в панику и заметалась по дому в поисках бинтов, зажимая порез рукой.

Бинтов нигде не оказалось. Пропали и ватные тампоны, и стерильные марлевые компрессы, и даже пластыри – видимо, ипохондрик Жоау Манел все унес с собой.

В аптечном шкафчике осталась только пачка аспирина и прокладки «ночные ультра-плюс».

Дрожащими руками Изилда вскрыла упаковку прокладок. От усилия кровь полилась еще сильнее, пятная белые плитки пола.

Изилда положила прокладку на запястье, сверху туго обмотала его красным шелковым шарфом и выскочила из дома, даже не посмотрев, есть ли у нее с собой ключи.

* * *

На входе в аптеку стайка одетых в коричневое учениц католического лицея обсуждает насущные вопросы.

– Я зайду взвешусь, – говорит одна.

– А я померяю давление, – подхватывает другая.

– А я, – третья задумывается, – а я… а я сделаю тест на сухость кожи!

– С вашего позволения, – страшным сдавленным голосом произносит Изилда, и девочки мгновенно расступаются, давая ей дорогу.

Изилда толкает тяжелую стеклянную дверь, но та не поддается. Изилда толкает ее, и еще раз, потом бросается на нее всем телом.