Обладатель великой нелепости

Герману потребовалось около получаса, чтобы вновь взяться за руль, тем не менее, он несколько раз едва избежал столкновения при обгоне с несущимся по встречной полосе транспортом.

Перед глазами с детальной четкостью продолжала стоять картина, которую продемонстрировало водительское зеркальце.

Да, это был он. И это не было ни галлюцинацией, ни случайной игрой воображения.

Когда зеркальце рассказало Герману, каким за ночь стало его лицо, наконец, все то, что пыталось достучаться из его подсознания, сумело вырваться на поверхность. Он не мог больше заставить замолчать вопившие в его голове голоса, которые настойчиво твердили о том, что он понял еще ночью. Утром он вел себя, как человек, которому переехал ноги трамвай, но он продолжает убеждать себя, что ужасная боль это просто от ушиба и его ходули на месте, в то же время понимая, что если он приподнимет голову, то увидит…

Когда он снова увидел свое лицо, то не смог удержаться от крика. Не потому, что оно стало другим или, вернее, не только потому. Его заставило закричать именно то, что оно было узнаваемо, – прежде всего это. Если бы его лицо изменилось настолько, что он не смог бы признать его своим, то все, наверное, воспринялось бы иначе. Но в том и был весь ужас: изменения коснулись того, что ему было знакомо, – его собственное лицо, которое за все годы жизни он знал и изучил больше и лучше, чем что-либо другое. Оно состарилось. Так, будто за одну ночь он повзрослел лет на двадцать пять или тридцать. Примерно вот так он мог бы выглядеть в пятьдесят пять-шестьдесят, имея уже научившихся хулиганить внуков.

Однако оно не просто постарело – оно стало… Несколько минут Герман с ужасом рассматривал свое лицо в зеркальце (в этом присутствовала даже некоторая доля злой иронии: в маленьком прямоугольнике он мог видеть только небольшую часть лица – отдельно глаза, или рот, или скулу… потом все это приходилось складывать в воображении в одну картину, как увлекательную мозаику на досуге). Затем Герман начал ощупывать его рукой; сначала одной, потом двумя одновременно. Ладони скользили по одрябшей потускневшей коже, задерживаясь в тех местах, где попадались особенно глубокие и неестественно рельефные морщины. Он осторожно касался набухших под глазами мешков, будто боялся, что от неосторожного движения они могут лопнуть, и по его щекам растечется что-то мерзкое и липкое.

И еще седина. Ее было много: почти все волосы на голове стали белыми, как у Барби-блондинки; седина тронула даже щетину, отросшую за двое последних суток.

Это лицо было ужасно, не просто старым – в нем проступало что-то отвратительное, вызывающее тошноту, что-то, поднимающееся откуда-то из глубины. Так мог бы выглядеть очень неудачно загримированный под старика молодой человек, вот на что это было похоже.

Всю дорогу Герман невольно поглядывал на свои руки. Конечно, теперь он замечал разницу. Они, как и прежде, держали руль привычной хваткой – вверху, близко одна к другой, – но они не были теми же самыми. Они были испачканы в дороге, однако никакая грязь не могла этого скрыть.

«Они не были грязными, Герман, они не были настолько грязными, чтобы ты не заметил этого еще утром. Ты просто НЕ ХОТЕЛ этого замечать!»

* * *

Да, за секунду до его провала в забытье минувшей ночью, Герман успел подумать, что его вирус может оказаться не обычным видом СПИДа. Какой-нибудь новой «модификацией», усовершенствованной мутациями или чем-то другим из того же разряда. Старый «добрый» ВИЧ не мог заявить о себе подобным образом, и если Герман уже заболел, – не мог прогрессировать с такой скоростью! И потом, Герман никогда раньше не слышал и не читал о том, чтобы этот вирус заставлял больных стареть. Конечно, любой, переносящий тяжелую и неизлечимую болезнь человек, может сдавать прямо на глазах, – но не так!

Это определенно было похоже на какую-то чудовищную мутацию. Загрязнение окружающей среды химическими промышленностью, ядерные испытания, радиоактивные осадки, Чернобыль… да и кто знает, сколько всего могло вызвать такие изменения в этом чертовом вирусе! И не только в нем, ведь почти каждый год яйцеголовые с удивлением обнаруживают все новые виды таких давних друзей человечества, как гепатит или даже грипп! А может, они и сами помогают появляться на свет божий этим новым вирусам в своих чертовых лабораториях.

Господи, – Герман отер стекающий на глаза пот, – неужели мне достался один из тех ужасных мутантов?.. Вирусы – это ведь даже не совсем живая материя, – вспомнил он из давнего, как Потоп, курса биологии. Выходит, у него какая-то мгновенно протекающая форма «нового» СПИДа, который способен убить его буквально за один день… в лучшем случае, за два… Господи!

Герман опять начал поддаваться растущей в нем панике.

Не заезжая домой, прямиком ворваться в первую попавшуюся клинику с криками о помощи? Или вернуться домой и уже оттуда вызвать «скорую», а потом объяснить ребятам, что он стал старше в два раза за одну ночь? Размахивать перед ними паспортом, как сигнальным флагом, доказывать, устроить торжественный просмотр фотографий? Что еще, черт возьми?! Пока истина начнет доходить хотя бы до одного человека, ему давно уже будет забронировано комфортабельное место на полке в морге!

Нет, он лучше примет неизбежное, находясь в собственном доме. И…

«А если это вообще НЕ ВИЧ? Ты об этом думал? Если проверочный тест ошибочно принял нечто, пробудившееся в тебе этой ночью, за вирус СПИДа? Но, на самом деле, это… разве ты не подумал об этом почти сразу, когда увидел свои руки? – сначала рвота, затем тот мучительный припадок, а под конец – эти, словно отмоченные в горячей воде, руки? Разве нет? Ты думал об этом. И тебя это испугало».

Герман снял одну руку с рулевого колеса и уже в который раз провел ладонью по правой половине лица. Потом резко одернул ее и вцепился пальцами в правое бедро.

* * *

Он остановил «BMW» перед въездом на стоянку, которая находилась в нескольких минутах ходьбы от его дома. Ворота стоянки были открыты, но стальная цепь, исполнявшая роль импровизированного шлагбаума, осталась натянутой поперек дороги, загораживая въезд. Герман посигналил; и тут же пожалел об этом.

Тяжелые потрясения способны влиять на людей по-разному. Иногда они могут заставить целиком поменять взгляды на самые главные в жизни вещи, изменить привычки, мышление и даже характер. Но никакое, самое ужасное потрясение не в силах вынудить человека перестать следовать повседневным мелочам. Лежащий на смертном одре часто просит закрыть дверь, чтобы не сквозило, или проверить оплачен ли последний телефонный счет; он отдает последние распоряжения и почти всегда – это какая-нибудь мелочь.

У Германа не возникло даже намека на мысль бросить машину где-нибудь на улице или просто оставить у своего дома. Накрепко зацементированная в сознании необходимость следовать привычным мелочам привела его к воротам стоянки.

Любой из трех, работавших посменно сторожей обычно узнавали «BMW» Германа еще издалека и приветственно махали рукой. Когда машина просигналила, на дальнем конце стоянки появилась фигурка человека, в котором Герман узнал Севу – отставного военного, получавшего за работу на стоянке некоторое дополнение к своей пенсии. Тот помахал рукой и направился к воротам.

Герман чертыхнулся, что вовремя не сообразил выбрать другую стоянку для «BMW». Сева мог его узнать и…

Он не стал представлять, что могло из всего этого получиться. Пока тот шел к сторожке у ворот, чтобы опустить цепь, Герман быстро открыл бардачок, молясь о везении. К счастью, большие темные очки оказались на месте; на полке перед задним стеклом он взял валявшуюся с давних времен джинсовую кепку. Все это Герман водрузил себе на голову и мельком глянул в водительское зеркальце: в немного пасмурный день такой прикид выглядел странновато, но что возьмешь со старого чудака, который просто еще не понял, что лето закончилось на прошлой неделе.

Цепь опустилась, и Герман заехал на стоянку, лихорадочно выдумывая легенду. Кто он? – сослуживец, которого попросили сделать одолжение пригнать машину, пока Герман занят неотложными делами? Знакомый?

Он выбрал свободное место (оно было не тем, где Герман обычно ставил свою машину), затем вышел из машины, закрыл дверь на ключ – все это он старался проделывать как можно медленнее – легенда еще не была придумана.

В конце концов, он направился в сторону выхода. Ему навстречу, как обычно, торопился Сева. Почти всегда, когда Герман пригонял на стоянку «BMW», они минут десять-пятнадцать обсуждали последние новости, если сторож не заводил свою излюбленную тему о длившихся еще перестановках в армии после развала огромной страны (всего несколько лет назад он командовал танковым полком).

Между ними оставалось не больше двадцати шагов, а Герман все еще искал подходящий вариант своей легенды. Сева улыбался; он был невысоким, ладно сбитым стариканом, успешно сохранявшим военную выправку после тридцати лет службы. Конечно, он узнал Германа издалека не только благодаря машине, но еще и по фигуре, когда тот вышел из «BMW».

Сева уже перекладывал ключи от сторожки из правой руки в левую, чтобы поздороваться с Германом, но когда между ними осталось несколько шагов, на его лице промелькнула тень удивления.

– Гер… – выражение удивления сменилось замешательством, но он все еще продолжал улыбаться по инерции.

Герман тоже выдавил улыбку, и тут его осенило:

«Он узнал твою машину и, конечно же, знает тебя, – но Сева никогда не видел твоего отца – импровизируй!»

– А вы, наверное… Сева? – стараясь говорить как можно естественнее, начал Герман. При этом он пытался слегка изменить свой голос (к его удивлению это получилось очень естественно; О Боже! неужели болезнь уже затронула и голос?!) – Герман сказал мне, что сегодня, скорее всего, будете дежурить вы.

Сева молча разглядывал Германа.

– Это… мой сын, – пояснил тот.

Выражение сторожа несколько изменилось, он кивнул:

– А-а…

– Он передавал вам привет.

– А, да-да, спасибо, – сторож снова улыбнулся. – Вы удивительно похожи с сыном. Просто невероятное сходство. Издалека я принял вас за него.

– Да, я так и понял. – Герман почувствовал облегчение, словно сдал невероятно трудный экзамен по актерскому мастерству. – Нас часто путают.

Герман сделал вид, что чрезвычайно торопится, и протянул руку:

– Рад был познакомиться… Спокойного дежурства.

– Спасибо, – Сева ответил крепким рукопожатием. – Передавайте Герману привет.

Герман кивнул и направился к открытым воротам.

Сторож проводил его взглядом. В глазах отставника мелькнуло сложное выражение: что-то подсказывало ему – что не все, произошедшее здесь минуту назад, было правдой. Потом, когда спина «отца» Германа скрылась за поворотом улицы, он пожал плечами и направился к дежурке.

Только оказавшись за поворотом, Герман смог нормально перевести дыхание. Вскоре за деревьями, образовывавшими небольшую аллею, показался его дом. Он прибавил шагу, мечтая как можно быстрее укрыться от посторонних глаз.

Герман, вот твое Убежище…

Наконец он вошел в дом.

Его Погребальное Турне завершилось.

Он как раз открывал верхний замок своих дверей, когда услышал шаги на лестнице – кто-то спускался сверху. Герман одной рукой проверил, не видны ли сзади его белые волосы, выглядывающие из-под кепки, покончил с верхним замком и занялся нижним. Шаги уже раздавались прямо за его спиной; он напрягся, ожидая, когда они начнут удаляться, и надеясь, что это не окажется хорошо знающая его словоохотливая соседка. Или сосед.

Герман сделал последний поворот ключа и взялся за ручку двери.

Шаги сзади замедлились.

– Здравствуйте, Гера!

Герман мысленно чертыхнулся. Это была соседка из квартиры двумя этажами выше. Одинокая сорокалетняя женщина, довольно состоятельная (впрочем, все жильцы в доме Германа были людьми состоятельными, – он строился по специальному заказу; строительная компания начала собирать средства с будущих жильцов еще за полгода до начала строительства). Длинные языки судачили, что наследство досталось ей от бывшего мужа, который сначала выгнал ее за измену, а потом умер от инфаркта во время бракоразводного процесса. К «языкам» Герман не прислушивался, однако липкий взгляд Лизы не оставлял шансов на сомнения, в чем именно причина ее внимания к нему. При каждом удобном случае она старалась завести с ним разговор, не важно, на какую тему. Главным было – в конце пригласить его к себе «на чашку кофе», и Герман это прекрасно понимал. Однажды он, и правда, едва не принял одно их таких приглашений, но перед тем как нажать на кнопку звонка ее дверей, передумал и, тихо ступая, вернулся к себе.

– Здравствуйте, – ответил он, не поворачивая головы. Дверь его квартиры уже приоткрылась.

– Я вижу, были на отдыхе.

– Да, проветрился немного.

Его голос действительно менялся! – с холодком в душе отметил Герман.

«Да отцепись же! Проваливай! Иди к черту!»

– Вы не больны? – почти с натуральным с беспокойством спросила Лиза, которая вовсе не собиралась никуда «проваливать»; еще бы, упустить такой повод могла только старая дева на восьмом десятке, разбитая параличом. – Мне не нравится ваш голос. Кажется, вы простудились. Хотите, я…

– Нет, не хочу, – внезапно обрадовался Герман. – Я болен… и ужасно устал. Хочу быстрее оказаться в постели.

– Я могла бы вам принести… – не сдавалась Лиза.

– Нет, я уже все купил, – отрезал Герман и похлопал по Большому «МАСТЕРУ», словно демонстрируя, что скупил половину аптеки.

«Господи, ее даже не смущает, что я все время стою к ней спиной!»

– А может…

Но Герман, наконец, решительно толкнул дверь вперед.

– Извините… – он ступил на свою территорию и, не оборачиваясь, захлопнул дверь.

Лиза что-то еще говорила, однако Герман ее уже не слушал.

Он оставил «МАСТЕРА» под вешалкой в прихожей, а сам, не разуваясь, прошел в кухню и тяжело опустился на табурет. В голове шумело. И он даже знал, почему.

Я болен… Я ужасно болен…

Глава 6

Герман сомневается

В постель Герман ложиться не собирался, хотя его состояние явно ухудшалось. Оказавшись на кухне, он вспомнил, что с самого утра (а сейчас было около половины четвертого после полудня) ничего не ел, если не считать пары глотков подстывшего кофе и остатка бутерброда, которые он закинул в желудок еще утром в машине. Герман открыл холодильник, пробежал взглядом по полкам, соображая, что приготовить на обед, и обнаружил, что совершенно не голоден.

Он захлопнул холодильник и почувствовал, как к нему возвращается ощущение странной легкости, испытанное сегодня утром на обочине дороги.

Герман присел на табурет, опершись локтями о стол, и закрыл глаза. На какую-то секунду ему действительно захотелось оказаться в постели, но… Мог ли он позволить себе это сейчас?

Через несколько минут состояние, когда кажется, что Земля решила поиграть со своим притяжением, прошло; во рту у него снова появился неприятный привкус.

Он подошел к коридорному зеркалу и высунул язык. По краям языка образовался толстый слой грязно-серого налета; Герман провел пальцем, и он размазался, как паста. Его едва не стошнило прямо на пол. Он быстро прошел в ванную и усиленно начал вычищать рот зубной щеткой.

А потом его все равно вырвало… Основательно. Хотя он практически ничего не ел с самого утра. Он с угрюмым удивлением рассматривал в унитазе вращающиеся на поверхности воды сгустки, которые напоминали свернувшуюся кровь. Что-то подобное он выковыривал из дырки в десне, когда ему вырвали зуб – Герман поддевал маленькие скользкие шарики языком и выплевывал в умывальник. Тогда ему было пятнадцать или шестнадцать. В первый момент, когда Гера ощутил в кровоточившем отверстии что-то скользкое и упругое, он испугался, подумав, что врач, рвавший зуб, перестарался и оторвал от десны кусочек мяса. Действие новокаина тогда еще полностью не закончилось, и он мог проверить это только на ощупь. Он достал первый сгусток и некоторое время растерянно смотрел на него, не зная как поступить. А потом неожиданно нащупал языком еще один… Когда появился следующий, он все понял.

Сейчас эти странные сгустки напомнили Герману ту историю с вырванным зубом. Только эти были гораздо крупнее и… зеленоватого оттенка.

Выглядело это крайне отвратительно.

Герман нажал на рычаг спуска воды, и она смыла этот кошмарный натюрморт. Туалетную комнату заполнил тяжелый неприятный запах.

Интересно, что показал бы анализ? – подумал Герман, слушая, как журчит вода в наполняющемся баке унитаза.

АНАЛИЗ!

Он быстро перешел в гостиную и снял трубку телефона. Номер телефона Герман запомнил на всю жизнь.

Итак, сегодня суббота, вторая половина дня, но оставалась некоторая доля вероятности, что пункт анонимной проверки крови на СПИД еще мог работать. Сейчас он был уже почти уверен, что его состояние никакого отношения к вирусу ВИЧ не имеет. Что бы там ни окопалось в его организме, тест ошибочно (трижды!) принимал это за СПИД. Но, когда он проходил тест, это еще вело себя тихо – теперь же, когда оно «проснулось», результат мог измениться.

Герман почувствовал всколыхнувшуюся надежду – если это не ВИЧ, то, возможно, его болезнь излечима! Однако сразу же вспомнились зеленоватые сгустки в унитазе, и надежду вытеснил страх.

Здесь твое Убежище, только тут ты в безопасности…

Он помедлил еще несколько секунд, затем опять снял трубку телефона и набрал первую цифру.

«Но ты не подумал вот еще о чем, – это был голос Независимого Эксперта, – твой вирус может действительно оказаться каким-нибудь ВИЧ-мутантом. И пусть даже этот анонимный тест его «не узнает» – что от этого изменится? Кроме того, – допустим, это совершенно иной вирус, – какая гарантия, что и он не является смертельным?»

Старина Эксперт умел поддержать в трудную минуту.

Герман опустил трубку телефона на рычаг и поднялся.

Так что ему делать?

Допустим, его организм разрушает один из страшных мутантов ВИЧ, но вероятность этого была очень мала. Знаменитый вирус, как Герману было известно, воздействовал, прежде всего, на иммунную систему. В его же случае…

«А может, он ускоряет процессы старения организма? – именно этот вариант мутанта? Что ты на это скажешь?»

Герман задумался. Нет, это было не просто старение, достаточно было посмотреть в зеркало, чтобы понять.

Это было… была… какая-то другая…

ХВОРЬ

Слово само всплыло в голове. Как зимний утопленник в начале весны.

Герман сделал несколько шагов к окну; в этот момент отчаянно захотелось увидеть хоть кого-нибудь.

На площадке перед домом около дюжины мальчишек из средних классов гоняли в футбол на одни ворота; под деревьями, исполнявшими роль ворот, маленькой горой возвышались сложенные портфели и сумки. Малорослому худенькому вратарю доставались подзатыльники от игроков обеих команд, когда грязный старый мяч залетал в ворота.

Герман отвернулся от окна и снова подошел к телефону.

Он хочет знать – вот и все. Просто знать…

На другом конце провода долго не снимали трубку, и Герман уже решил, что сегодня пункт работал только до обеда. Но на восьмом или девятом гудке ему ответили. Пункт работал. Еще Герман узнал, что он будет открыт до семи вечера, потом возобновит анализы только в понедельник; однако последнее Германа мало интересовало. Во-первых, он собирался получить результаты теста еще до закрытия сегодня; во-вторых, понедельник находился в невообразимо далеком будущем, как в романе Уэллса.

Герман сразу начал собираться.

Когда он взялся за ручку входной двери, то неожиданно сообразил, что затея не так уж легко выполнима, как думалось вначале: пункт находился довольно далеко от его дома, а «BMW» остался на стоянке. Возвращаться за ним Герман опасался, чтобы лишний раз не сталкиваться с Севой или каким-нибудь другим сторожем. Значит, придется добираться своим ходом – двумя видами общественного транспорта – и если ему снова станет плохо…

Герман внимательно прислушался к своему нынешнему состоянию. Хотя это, конечно, еще ничего не означало, – достаточно было вспомнить, сколько неожиданностей вирус успел выкинуть только за последние четырнадцать часов.

Однако сейчас ничего подозрительного Герман не ощутил и решил рискнуть.

Он вышел на лестничную площадку и секунд десять постоял, прежде чем закрыть дверь, чтобы успеть шмыгнуть назад, если кто-то из соседей окажется поблизости. Особенно Герман не хотел встречаться второй раз за день с Лизой; побеседовать, стоя к ней спиной, вряд ли бы снова удалось.

Все было тихо; какое-то движение происходило только шестью–семью этажами выше. Но это его не беспокоило, главное, чтобы никто не заметил его выходящим из квартиры. Сейчас, в больших темных очках и с пышной седой шевелюрой на голове, его могли узнать только близко знавшие Германа люди.

Он избежал нежелательных встреч не только при выходе из дому, но и по дороге к остановке трамвая.

* * *

До пункта, где проводился анонимный тест, Герман добрался без особых приключений. Если не считать одного момента, который его неприятно поразил.

По дороге от остановки к станции переливания крови, где в небольшой пристройке, мостившейся к зданию, располагался тест-пункт, Герман решил зайти в магазин, чтобы купить сигарет. Перед входом в магазин сидел привязанный к фонарному столбу огромный пятнистый дог. Когда Герман приблизился, здоровенный пес сначала пристально посмотрел на него. Взгляд собаки был почти человеческим: «Эй, проходи спокойно, я не укушу, представляешь, что выйдет, если я испробую на прочность чью-нибудь шею?» Затем, когда Герман подошел еще ближе, пес усиленно зашевелил носом, и в его глазах промелькнуло нечто, похожее на испуг. Наверное, так оно и было, потому что когда расстояние между ними сократилось до одного метра, огромный дог прижался к столбу и заскулил, глядя на Германа взглядом затравленного щенка. Герман не помнил, чтобы его когда-нибудь боялись собаки. Кусали – да, но чтобы вот так…

Он вошел в магазин с неприятным холодком в груди, а когда вышел обратно, дога уже не было.

Вдоль фонарного столба, как сброшенная змеиная шкура, свисал оборванный поводок…

Войдя в пристройку тест-пункта, Герман с удовлетворением отметил отсутствие очереди. В комнатке, напоминающей процедурный кабинет, у него взяли десять кубиков крови. Когда он раскатывал обратно рукав, то заметил, что медсестра, освободившая его от лишних десяти кубических миллиграммов крови, морщит нос, но старается делать это незаметно для Германа.

От него шел запах.

Он происходил из-под рубашки (Герман не снимал ее со вчерашнего дня). Теперь и Герман ощутил его. Похожий на тот, что был в туалете, когда его вырвало.

Неужели он весь так смердит под одеждой?

Герман как можно быстрее застегнул рукав рубашки и натянул сверху свитер. Затем глянул на часы и спросил медсестру, когда вернуться за результатом.

Ответ был – в понедельник.

Герман едва не закричал.

В ПОНЕДЕЛЬНИК?!

Если до этого времени вирус его не убьет, будет ли он способен добраться сюда в понедельник? А если да, как тогда он будет выглядеть? Вообще, известно ли ему, с какой скоростью продвигается его старение? Герман, не без оснований, полагал, что оно происходит рывками, короткими периодами активных процессов; он посмотрелся в зеркало последний раз перед уходом из дому и никаких изменений не заметил. Но это, конечно, не означало, что они не произойдут до понедельника, а до понедельника с ним могло произойти что угодно.

«Послушай, а разве не все равно, узнаешь ли ты результаты этого чертового теста – или нет?»

А может, тебе устроить очередную ссылку, дружок? – мысленно обратился Герман к сующему нос во все дела Эксперту.

Тот умолк.

– Послушайте… – обратился Герман к медсестре и закашлялся, – послушайте, мне срочно нужны результаты этого теста. Почему только в понедельник?

Та сочувственно посмотрела на Германа и ответила:

– Сегодня суббота, лаборант ушел сразу после обеда, мне жаль.

– А не мог бы кто-то… – начал Герман.

Медсестра отрицательно покачала головой:

– Он специалист. Никто, кроме него, из здешнего персонала не имеет права работать в лаборатории. Я тоже. К тому же, даже если бы удалось кого-нибудь найти на станции переливания крови, что находится рядом, в основном здании, – наш лаборант всегда забирает ключи от своего кабинета с собой.

Герман резко выдохнул.

Снова закрытые двери… ключи… (неужели он посещал «архив» больницы, в которой ему делали операцию, всего лишь… вчера?)

Все повторялось снова, только в несколько ином варианте.

И здесь определенно пахло Айболитом.

Он полез в карман брюк, где находился бумажник, но на полпути остановился и посмотрел на медсестру. Нет, она явно не принадлежала к племени Добрых Докторов; она говорила правду.

– Спасибо, – с трудом произнес Герман. – Во сколько мне придти… в понедельник?

– В любое время, – сказала сестра. В ее глазах он снова прочел неподдельное сочувствие, – видимо, она догадалась, что Германа привело сюда не праздное любопытство (что, впрочем, наверное, было не трудно), как большинство других, и его спешка… И еще она его не осуждала, ее глаза оставались спокойными и добрыми.

– В любое время, – повторила она. – Лаборант приходит за час до открытия. Народа сегодня было не много. Приходите с самого утра, ваш тест будет уже готов.

Герман вдруг понял, что, если задержится тут еще хотя бы на минуту, то обо всем расскажет этой незнакомой женщине с удивительно добрыми глазами.

– Спасибо… извините… – Герман быстро вышел, надеясь в душе, что если доживет до понедельника и вернется сюда, то попадет на ее смену.

* * *

Это был самый кошмарный, самый долгий вечер в его жизни. Время тянулось мучительно, превращая мгновения в минуты, а минуты – в часы.

Герман сидел перед включенным телевизором, но совершенно не улавливал смысл происходящего на экране. Вместо агентов ФБР Скалли и Малдера, активно бравших за задницу очередного монстра, он видел, будто на сменяющихся слайдовых картинках, отражение разных частей своего лица в маленьком квадратике водительского зеркальца; зеленоватые сгустки слизи в унитазе; сморщенные, как от воды, руки; двух пауков, мостившихся у тусклого пыльного плафона на потолке в каком-то ужасно тесном помещении; добрые глаза немолодой медсестры; лицо Алекса, говорящего о начале финансового года; какой-то старый фотоаппарат на треноге с непропорционально большим объективом, в глубине которого чернела, медленно расширяясь, черная точка; оборванный кожаный поводок, свисающий вдоль фонарного столба, как дохлая змея…

* * *

Около двенадцати часов ночи Герман вспомнил, что так ничего и не ел сегодня. При этом его желудок хранил совершенное молчание. Германа это обстоятельство немного удивило, но не более того, – чем дальше развивалось его знакомство с вирусом, тем больше он терял способность удивляться.

Сильнее его тревожило другое: он не только ничего не ел, но и не пил, у него даже не возникало такого желания.

Он выключил телевизор с помощью пульта и взял с журнального столика квадратное зеркало на пластмассовой подставке, чтобы вновь проверить, насколько далеко зашли его дела. В сравнении с тем, как выглядело его лицо утром, дальнейших изменений он пока не обнаружил. Через секунду Герман резко отвел взгляд от своего отражения из-за сдавившего горло чувства и вытянул руку, чтобы поставить зеркало на место. В последний момент рука дрогнула, и зеркало, пролетев мимо журнального столика, разбилось.

* * *

В половине первого он вспомнил, что, после возвращения домой, он собирался принять ванну. Он уже почти не ощущал идущего от него запаха, даже когда снял рубашку, но все равно решил помыться, хотя бы ради того, чтобы найти себе, наконец, осмысленное занятие. Спать не хотелось, несмотря на поздний час.

По дороге в ванную он обратил внимание на повернутый к стене портрет.

– Ну, что скажешь, парень? Я совсем забыл о тебе, – Герман привел портрет в нормальное положение.

Гера молчал. Только глаза мальчишки, мерившие Германа осуждающим презрительным взглядом, будто говорили: «Трепач! – вот ты кто».

Казалось, Гера на фото заметно возмужал.

* * *

Пока в ванной набиралась вода, прошло около семи минут, но за этот небольшой срок Герман сделал два открытия.

Сначала из ванной, где шумела вода, он отправился на кухню, чтобы подымить в форточку (дыма в помещении Герман не любил и крайне редко позволял себе закурить даже в машине). Как только сигарета оказалась в привычном месте между указательным и средним пальцами, он понял, что курить совершенно не хочет. Он покрутил ее, слушая, как под тонкой бумагой шуршит табак, а затем отправил в мусорник. Секунду спустя только начатая пачка «кэмэла» последовала за сигаретой, как взвод солдат в тесном броневике за смелым разведчиком-добровольцем – парни отправлялись в долгий путь, где в конце их подберет на свалке какой-нибудь обрадованный бомж, или они попадут под дождь, потемнеют и разбухнут как покойники в своей тесной братской могиле.

Выходит, он бросил курить? Герман заглянул в мусорное ведро с саркастической ухмылкой. Эта ситуация напомнила ему то ли эпизод из какого-то старого фильма, то ли не менее старый анекдот, где приговоренному к смерти, которому предстояло через пять минут отправиться на эшафот – предлагалось бросить курить.

Затем, пока еще набиралась вода в ванной, Герману пришла мысль измерить температуру. Он отыскал термометр в старой пыльной аптечке, Бог знает с каких времен валявшейся в кухонной антресоли, и сунул подмышку. Герман вынул градусник ровно через пять минут. Он долго всматривался в шкалу, начав уже опасаться, что его зрение стало угасать. Однако скоро выяснилось, что мелкие деления он видит превосходно; просто серебристая полоска ртути… осталась на прежнем месте – на отметке 34,6.

Если первое открытие Германа позабавило, то второе – пожалуй, озадачило (Ха! Он все еще боится смерти? А может, он УЖЕ умер?). Герман на всякий случай попытался отыскать на руке пульс. Его не… так-то и легко удалось найти; он был слегка замедленным – ударов пятьдесят в минуту – но, если прижать палец в нужной точке, прослушивался довольно отчетливо.