Чертовски сексуален

– Видишь ли, они живут в трейлерном парке в городе под названием Чистилище, торгуют хот-догами и прочей гадостью. Значит, они мертвы во всех отношениях, кроме юридического, – добавил он наобум.

Лицо Шелли вспыхнуло от возмущения.

– Может, хватит врать?! Хватит корчить из себя Джеймса Бонда! Я сыта по горло твоей ложью! Кто ты такой, черт побери, на самом деле?

В эти минуты, в черных очках и черной рубашке, Кит казался, как никогда, похожим на шпиона.

– Шелли, – произнес он низким грудным голосом. Его лицо на мгновение приняло грустное выражение. – Ты очень хорошая. Извини, что я веду себя как последняя скотина. Я просто не могу быть с тобой откровенным.

– О!..

Кит нежно прикоснулся к ее щеке, снял солнечные очки и заглянул ей в глаза.

– Я тебе должен кое в чем признаться.

Шелли приготовилась услышать долгожданную правду.

– Слушаю.

– Я чертовки голоден!

На пустой стул за их столиком грациозно опустилась попка Коко, обтянутая лайкровой мини-юбочкой. Певица сразу же потянулась к тарелке с сыром.

Шелли не поверила собственным глазам.

– Неужели вы когда-нибудь едите? Если проглотите хотя бы крошку, то будете похожи на беременную. Вы, француженки, на обед заказываете себе всего один гренок. А потом делитесь им с соседом по столику.

Кит рассмеялся и легонько ущипнул Шелли за щечку:

– Так кто из нас фанатик? Ты в отношении француженок проявляешь нетерпимость ничуть не меньшую, чем Гаспар в отношении креолов, которых ненавидит всеми фибрами души!

Шелли почувствовала, что заливается краской.

– Наверное, я в данном случае чересчур обобщаю, но, как это часто бывает, когда я обобщаю, мне плевать, обобщаю я или нет! – выпалила она. Оставалось только надеяться, что ее собеседники не заметят краску смущения на ее и без того красном от загара лице.

– Я люблю все радости плоти, – промурлыкала Коко и невинно заморгала щедро накрашенными перламутровыми веками. – В отличие от некоторых женщин… – Коко многозначительно посмотрела на Шелли, – я очень осторожна в том, что касается еды. – Она шлепнула себя по голой талии, и ее груди игриво подпрыгнули в чашечках бюстгальтера. – Тело человека – это храм.

– Да, конечно, сегодня в нем нет службы, – пробормотала себе под нос Шелли, пытаясь привлечь внимание мужа, но тот скользил взглядом по бюсту Коко.

– На теле есть особые точки. Если их нажимать, аппетит уменьшается. Шиацу помогает. Хотите, покажу вам эти точки, Келли?

– Меня зовут Шелли. Нет, спасибо, не нужно, – раздраженно ответила Шелли.

Коко тут же повернулась к Киту:

– Есть также и эротические точки шиацу. Хочешь, найду? – притворно улыбнулась она, надув губки.

– Может, вам помочь вернуться на эстраду? – предложила Шелли.

Ее желание исполнилось, когда на стол подали первое блюдо. Вегетарианка Коко недовольно сморщилась. С неподдельным ужасом посмотрев на тарелку с улитками, она бросилась к эстраде и тут же принялась исполнять какую-то креольскую песню – этакий сплав ритмов рэгги, сеги и малойи.

Улитки совсем не похожи на комки слизи, попыталась внушить себе Шелли, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Поймав на себе хитрый взгляд Кита, она с аппетитом принялась работать столовым прибором. Ложкой зачерпнула соус, а на вилку нацепила нечто похожее на куколку слизняка. И заставила себя проглотить эту гадость, лишь бы продемонстрировать светский лоск и доказать превосходство над заморенной голодом певичкой, чьи гастрономические безумства, судя по ее виду, не заходят дальше кукурузных хлопьев и мюсли.

Наконец-то! Очко в пользу Шелли Грин, мысленно поздравила она себя.

Увы, триумф ее оказался преждевременным. Потому что в следующее мгновение она почувствовала, как жгучий напалм соуса чили выжигает ей задние стенки глазных яблок. Затем адский огонь заполыхал у нее в глотке. Шелли схватилась за горло, в агонии закатив глаза, и замахала руками, умоляя подать ей хлеба. Она пыталась знаками объяснить Киту, что ее желудочные ферменты рассорились с нёбными миндалинами. Перец чили в улитках? В меню ничего не говорилось о чили.

Шелли зашлась в кашле, какого не услышишь от целой палаты больных плевритом. Люди за соседними столиками повернулись в ее сторону, глядя, как она, вцепившись в скатерть, то ли корчится в муках, то ли исполняет некий экзотический танец.

Как обычно, откуда ни возьмись, к их столику подоспели Тягач и вечный его спутник Молчун Майк – дабы запечатлеть для потомства сцену очередного позора Шелли.

– Моя добрая бедняжка! – Голос, прозвучавший с громкостью автомобильной сирены, мог принадлежать только Доминику. Аниматор поспешил заключить страдалицу в нежные объятия и тут же принялся кормить ее с ложечки спасительным йогуртом. – Боже! Вы отведали стручкового перца?! Знаете, как здесь, на Реюньоне, принято успокаивать пылающее горло? – многозначительно погладил себя по шее. – Прополоскать его спермой, – он, подмигнув прямо в объектив камеры.

Неожиданно вопли Шелли потонули в оглушительном грохоте. Сначала ей показалось, будто блендер для коктейлей в баре заработал на повышенных оборотах. Однако вскоре она поняла: это в пронзительный, режущий уши скрежет превратились звуки электрогитары.

Публика одновременно ахнула и устремила взгляды на эстраду. Там Гаспар надевал на Коко наручники. Потрясая оружием, жандармы накинулись на остальных музыкантов и вытолкали несчастных пабухов вон, опрокинув стойку с микрофоном и ударную установку. После этого на сцену вылезла какая-то новая певичка и гнусаво запела «Жизнь в розовом свете».

– Что, черт побери, здесь происходит? – поинтересовался у Доминика Кит.

– Музыкантов арестовали. Они пели запрещенную песню освободительного движения. Ее сочинил один местный растаман.

– И что с того? – От гнева жилы на шее Кита набухли, как канаты. – Попробую сам догадаться. Ваш Гаспар считает, что свобода – это что-то вроде брэнда женских тампонов.

Доминик пожал плечами:

– Это – нарушение ordre public, общественного порядка.

– Куда их увели?

– В полицейский участок.

– И ничего нельзя поделать? А какже соблюдение гражданских прав?

– Покуда тут находится суперполицейский, – усмехнулся Доминик, – никаких гражданских прав у них нет. В Париже случился какой-то скандал, и начальство спихнуло его на Реюньон. Вот он и норовит выслужиться…

– Нужно ей помочь, Шелли! Коко одна в обществе Гаспара – это все равно что оказаться перед Дартом Вей-дером с кухонным ножом в руках!.. Похоже, что никто, черт возьми, не спешит ей на помощь! – Кит бросил на Доминика колючий взгляд. – Я оставлю вас на минуту, нужно срочно оповестить мировую общественность. Да, кстати, Шелли, у тебя есть евро? Могут понадобиться деньги, чтобы ее выпустили под залог.

В данный момент Шелли не имела ничего против того, чтобы Коко оказалась за решеткой. Как только она вновь обрела дар речи, первое, что ей захотелось сделать, – ответить ему отказом. А еще ее так и подмывало сказать Киту, что голова и шея – не те части тела, которые следует высовывать наружу в опасных ситуациях. И самое главное – ей хотелось, чтобы он закончил фразу, которую не успел договорить, когда его прервала Коко. Интересно, не давал ей покоя вопрос, какую такую очередную бомбу он собрался сбросить ей на голову?

Однако в следующее мгновение на ее руку легла рука Кита. Надо сказать, что рука эта показалась Шелли такой теплой, что она позволила увлечь себя сначала в комнату, где находился гостиничный сейф, в котором постояльцы хранили свои драгоценности, а затем послушно села в такси. В такси Кит обнял ее за плечи, и она растаяла в экваториальной жаре его объятий. Солоноватый морской воздух буквально звенел ожиданием. Шелли подумалось, что они направляются в аэропорт. Однако в следующую секунду ей стало ясно: это, оторвавшись от взлетно-посадочной полосы, взмыло в воздух ее сердце.

Половые различия:

Общение.

Женщина. Ты позвонишь мне завтра?

Мужчина. Еще спрашиваешь!.. Только такая дура, как ты, может надеяться, что я завтра позвоню!

Глава 9

Прекращение огня

Существует правило, которое следует неукоснительно соблюдать, когда находишься за границей: вооруженная полиция всегда и во всем права. Рискните нарушить это правило, и вас быстренько изрешетят пулями. При взгляде на мрачное здание полицейского участка, опутанное кружевом колючей проволоки и ощетинившееся полицейскими с автоматами наготове, Шелли почувствовала, что ее сердце, разогнавшееся как «Боинг-747», со скрежетом замерло на месте посреди взлетной полосы. Однако не успела она нажать кнопку паники и привести вдействие эмоциональную катапульту, как оказалась внутри здания, именуемого по-французски «Hotel de Police». Надо сказать, что в этом отеле не слишком привечали постояльцев.

Двое полицейских в спецназовском облачении курили, сдвинув на затылок шлемы. Шелли и Кита, когда те переступили порог полицейского участка, стражи порядка проводили равнодушными взглядами. Полицейские овчарки, лежавшие у их ног, увлеченно вылизывали себе пах. Под потолком монотонно мигала лампа дневного света, из небольшого радиоприемника слабо сочилась музыка. Большую часть одной стены занимало фото элегантного президента Французской республики Жака Ширака. Висевшая на противоположной стене «Декларация прав человека» явно использовалась в качестве мишени для игры в дротики.

– Послушай, – понизив голос, сказал Кит, пока они ждали появления главного полицейского. – Я смотрел фильм «Битва за Алжир». Если тебя бьют пистолетной рукояткой по морде, то по-французски это означает «привет!» Так что позволь, я с ними поговорю сам, ладно?

– Только будь, пожалуйста, осторожен! – вырвалось у Шелли, однако, спохватившись, она попыталась скрыть свои истинные чувства. – Я хочу сказать, что ты мой единственный муж, в конце концов. Других у меня нет.

Внезапно раздался пронзительный кошачий вопль. Шелли с Китом выглянули через открытые окна во внутренний дворик, где Гаспар, очевидно, скармливал овчарке бродячего кота. Этому типу сострадание было неведомо. Когда суперполицейский переступил порог участка, полицейские у дверей подскочили как ужаленные и на манер оловянных солдатиков вытянулись по стойке «смирно».

– Добрый вечер, мсье комендант капитулянтов-лягушатников, – коротко поклонился Кит. – Что нового в мире преступления и наказания? – Он сморщил нос, как будто унюхал какой-то неприятный запах. – Вам не кажется, что биде слишком маленькое по сравнению с ванной и мыться там чертовски неудобно?

Шелли непроизвольно съежилась от страха. Если за этими словами не последует французский «привет», что же тогда нужно сказать, дабы такового приветствия удостоиться?! Лицо Гаспара приняло выражение, какое обычно бывает при жестоких геморроидальных болях. Шелли испугалась, что сердце от страха выпрыгнет у нее из груди.

– Не обращайте на него внимания, – натужно рассмеялась она. – Вызнаете, как легко можно скатиться до уровня американцев? Достаточно лишь заговорить по-английски!

Не успел Кит отреагировать на ее слова, как Гаспар велел Шелли пройти в его кабинет. Там он указал ей на кресло с массивной тяжелой спинкой. В соответствии с классической полицейской манерой хозяин кабинета присел на краешек письменного стола, нависая над посетительницей всей своей массой. За его спиной, на подоконнике, поворачиваясь то вправо, то влево, устало работал лопастями вентилятор. Шелли почему-то подумалось, что это от недосыпа – машина устала присутствовать на нескончаемых допросах. Она также отметила про себя, что стены помещения напоминают палату для умалишенных – того же стандартного бежевого цвета. Нет ничего более неприятного, мелькнула у нее мысль, чем оказаться в запертой изнутри комнате в обществе психопата.

– Итак, мадемуазель… пардон, мадам Кинкейд, вы слышали про наш закон о подстрекательстве к мятежу? Этот закон от 1881 года считает серьезным преступлением оскорбление должностныхлиц, священнослужителей и полицейских.

– Право, какая из Коко подстрекательница? Разве она с флагом в руках призывает народ к массовым беспорядкам? – начала было Шелли. – Она исполняла песню, которая есть не что иное, как гимн сепаратистов, требующих независимости Реюньона. Эти люди настроены враждебно по отношению к Франции. Коко имеет к ним некоторое отношение. – Слова Гаспара не слетали с губ, а выдавливались наружу через щель, находившуюся между ноздрями и подбородком.

– Отношение? Осмелюсь заметить, мсье комендант, что единственное, к чему Коко имеет отношение, так это к дешевым побрякушкам, которые, по ее мнению, непременно должны гармонировать с цветом лака ногтей на больших пальцах ног.

– Коко – или Тигрица, как ее называют соратники, – опасная женщина, – произнес Гаспар с занудной интонацией налогового инспектора.

– Опасная? – снова переспросила Шелли и искренне рассмеялась. – Заурядная певичка, исполняющая поп-шлягеры! Ей даже голова нужна лишь для того, чтобы носить наушники от плейера.

– Вы ужасно наивны, мадам. Женщины, которых используют в своих интересах коммунисты-террористы, как правило, не вызывают подозрений. Они способны проникнуть куда угодно.

– Коммунисты? Месье Гаспар, уверяю вас, если Коко и сочувствует какой-то партии, то скорее кулинарно-гастрономической. – «Она, например, незваной проникла в мою партию», – мысленно добавила Шелли.

– О, заблуждаетесь! Эти женщины-добровольцы на самом деле пособницы террористов.

– Ваша Коко если на что и способна, то только кривляться перед микрофоном. Наверняка эта дуреха сама не знала, что пела. Ее бюстгальтер перекрывает доступ кислорода к мозгам. У вас есть какие-то серьезные улики? Против этой бестолковой, безголовой певички?

– Мадемуазель Коко поймали на месте преступления – при помощи баллончика с краской она наносила на стену лозунги антиправительственного содержания.

– Девчонке всего двадцать два года. Мы все вее возрасте были немножко бунтарями. Ей только предстоит постичь нехитрую премудрость, что писать неприличные слова на стенах общественного туалета – не значит радовать глаз его посетителей.

– Знаете, за Коко водится еще одна страсть – ее хлебом не корми, дай потрахаться с черным, – осклабился Гаспар.

Шелли решила, что настала самая подходящая минута получше рассмотреть созвездие следов от потушенных сигарет на покрытом линолеумом полу.

– Три года назад местный отель взял ее на работу в качестве певицы. Девка по уши влюбилась в одного типа и не захотела возвращаться в Париж. Ее черный дружок принимал участие в движении сепаратистов. Его застрелили во время уличных беспорядков. Год назад. Вот тогда она прониклась ненавистью к французской полиции и поклялась отомстить.

– Надеюсь, вы простите меня, но ведь это же глупость. Единственное, на что способны дружки Коко, – это снять ее нагишом для «Плейбоя».

– А теперь она сожительствует с очередным черномазым, кстати, другом того, первого. Посоветуйте вашему мужу быть более осмотрительным. Он может случайно ввязаться в крупные неприятности. Я бы рекомендовал вам не спускать с него глаз.

Голос полицейского показался Шелли столь же неприятным, как скрежет гвоздя по стеклу.

– Хотя мы и состоим в браке, он, к сожалению, не моя собственность.

«Боже, – подумала Шелли, – я даже не могу заставить его попробовать сыр, не говоря уже о том, чтобы изменить его убеждения».

– Что касается Коко, то она получила работу в отеле и спальное место.

– Да уж! Эта девица, судя по всему, охотно спит с чужими мужьями, если, конечно, вы это имели в виду.

– Да, мадам. Именно это я и имел в виду. Она обольщает мужчин, а затем выжимает или, если угодно, выдаивает из них деньги, которые передает на нужды сепаратистов. Ваш муж… – голос Гаснара приобрел холодный металлический оттенок, похожий на позвякивание инструментов гинеколога, – он… не изменяет вам?

– Нет. Я ему полностью доверяю.

– Прекрасно, тем не менее присматривайте за ним. Знаете ли, террористы подобны бомбе с часовым механизмом. Разведка – наш самый важный и надежный инструмент. Чернокожих мятежников чертовски трудно поймать – они все на одно лицо и у всех одинаковая ДНК. Это, кстати, объясняет, почему они так глупы.

Шелли никак не могла взять в толк, почему с борцами за независимость острова так трудно справиться. Судя по всему, французы способны лишь задушить их в своих колониальных объятиях.

Гаспар картинно встряхнул рукой с «Ролексом» на запястье и подал Шелли визитную карточку.

– Если заметите что-нибудь подозрительное, немедленно сообщайте!

– Вы хотите, чтобы я шпионила за собственным мужем?

– «Шпионить» – очень грубо, очень агрессивно. Я бы употребил слово «защищать». – Голос Гаспара переключился в новый, покровительственный регистр. – Вашего мужа следует защитить от него самого… и от чар нашей Тигрицы. – Полицейский улыбнулся, однако его улыбка неприятно контрастировала с мертвыми, потухшими глазами. – Иначе… – он резко выпрямился и добавил уже сердитым тоном: – ваш брак, мадам, будет весьма недолгим!

Холодная как лед интонация Гаспара была столь же безоговорочной и не оставляла никакой надежды, как и звук ключа в замочной скважине двери тюремной камеры. Шелли поднялась с кресла, решив, что нужно уходить, не дожидаясь, пока у главного полицейского острова сменится настроение.

Она вернулась в прокуренное помещение приемной полицейского участка. Кит метал громы и молнии, грозясь связаться по телефону с адвокатами. Он стучал кулаком по столу, требуя, чтобы ему сообщили, куда увели Шелли. Когда она появилась в дверях, Кит от радости едва не обнял ее.

– О Господи… – Шелли помахала рукой, разгоняя клубы дыма ядреного «Житана», – они вполне могли бы расправиться со своими революционерами, обкуривая их этим жутким дымом.

– Точно. Я бы также посоветовал выписать на остров отряд философов-экзистенциалистов, чтобы те доконали мятежников рассуждениями о тщете всего сущего, – грустно пошутил Кит, понизив голос. – Как ты? С тобой ничего не сделали? – Шелли кивнула. – Что нужно этому сукину сыну? Подожди, сейчас ничего не отвечай, поговорим в такси. – Кит потянулся к заднему карману брюк, но трое полицейских тут же взвели курки пистолетов, жестом приказав ему поднять руки вверх. Пока Кита обыскивали, один из жандармов выхватил у него бумажник с такой силой, что тот открылся и из него вылетели деньги, какие-то квитанции… и маленькая фотография.

Шелли подняла ее с пола. Моментальный снимок красивой блондинки высокомерного вида. У женщины был красивый, скульптурный профиль. Такие лица можно встретить на рекламе пятизвездочных отелей.

– Твоя мать?.. Вряд ли, что-то не слишком вы похожи, – выдавила из себя Шелли. – Выходит, ты не посчитал нужным сказать мне, что в твоей жизни была другая женщина.

Кит выхватил фотокарточку и сердито разорвал ее на мелкие части.

– Больше нет никакой другой женщины, – заявил он и переключил внимание на бланк для внесения залога. – Мне надо записать твое имя, потому что ты дала деньги. Не хочу тратить время – возвращаться в отель, менять фунты на евро. Как тебя назвать? Партнерша? Подружка? Сожительница?.. Друг. Да, я бы сказал «друг». – И он принялся заполнять формуляр.

«А может, лучше сказать: «Женщина, которая регулярно зазывает меня к себе в номер порезвиться»?» – подумала Шелли.

Почему этот парень – которому не страшно выпрыгнуть из вертолета с водными лыжами на ногах и приводниться с парашютом на поверхности океана или дерзить полицейским, способным запросто превратить его мужские достоинства в паштет, – боится близких отношений с женщиной?

Они подписали бланк, и Шелли заплатила залог, отдав тысячу фунтов из призовых денег, – она успела обменять на евро только эту сумму. Вскоре к ним вышла Коко. Вид у певички был смущенный, как у нашкодившего подростка. Только такой идиот, как Гаспар, мог заподозрить в этой дурочке террористку, подумала Шелли.

Она еще больше укрепилась в своем мнении, когда выпущенная на свободу бунтарка заговорила.

– Наверное, я плохо заботилась о своих чакрах, – прощебетала Коко, беря Кита под руку, когда они вышли из полицейского участка. – Тебе известно, что при помощи медитации можно изменить свою жизнь? – Она повернула Кита к себе лицом – теперь его взгляд был устремлен в ее декольте. – Если хочешь, я научу тебя визуально представлять цели, которых ты хочешь добиться.

У Шелли мгновенно возникло сомнение в том, что Коко имела в виду спортивные рекорды.

– Кит, – самым серьезным образом взмолилась Коко, глядя ему в глаза, – ты читал «Неизведанную дорогу»?

«Уж не дорога ли это в мою спальню? – с грустью подумала Шелли, плетясь следом за ними. – Нет, даже не дорога – так, узенькая тропка…»

– Наш ансамбль заиграл, и вдруг такой шум! Почему? – с невинной улыбкой спросила Коко. – Я думала, это милая народная песенка, – вздохнула она.

Затем помахала на прощание рукой и куда-то унеслась, свернув с дороги. Судя по всему, поспешила на свидание со своим детским внутренним «я», чтобы вместе с ним лепить из пластилина сказочные образы.

– Я еще могу понять, что эта дурочка увлекается кое-какими «измами» – тофуизмом, даосизмом и тому подобным, – произнесла Шелли, когда они с Китом сели в такси, – но коммунизм? Тигрица? Ну и ну! Типичный случай – бунтовщик, который сам не ведает, против чего бунтует.

– Такты считаешь, что она не Тигрица, а просто кошка? – Кит искоса бросил на нее укоризненный взгляд, который она не смогла до конца понять.

Такси выехало на прибрежную автостраду. В бухте покачивался на волнах величественный парусный корабль – копия старинного французского клипера. На таких парусниках когда-то прибыли на остров первые колонизаторы.

– Так расскажи мне о Гаспаре. Какого черта ему от тебя было нужно?

– Посмотри, какая красота! – сделала Шелли лирическое отступление, указывая на корабль. – Завтра состоится торжественная церемония вступления в силу старого колониального закона. «Праздник в честь открытия Реюньона королем Франции в 1642 году», – процитировала она рекламную листовку, которую прочитала в холле отеля.

Сидевший за рулем такси креол насмешливо хмыкнул. Шелли вздрогнула, решив – абсолютно правильно, – что невольно дала повод для обличительной речи о правах аборигенов.

– Тоже мне, нашли что праздновать! Разве что упадок африканского народа за последние триста лет. – Как Шелли и ожидала, креол не смог устоять перед соблазном затронуть больную тему. – Наших предков превратили в рабов. Англичане на Маврикии, французы на Реюньоне, все они богатели за наш счет, заставляя гнуть спину и жить в нищете.

Такси свернуло в переулок, прочь от бухты. Из-под колес выскакивали уличные кошки, чье мяуканье походило на скрип ржавых дверных петель. Тропического оживления главной городской площади – с особняками в колониальном стиле, обвитыми побегами ползучей бугенвиллеи, – как не бывало. В этой части города жалкие хижины, похожие на изуродованные артритом пальцы, буквально валились одна на другую, словно они до смерти измучены бесплодными попытками сохранить вертикальное положение. Общая атмосфера неблагополучия усиливалась вонью канализации и смрадом гниющих отбросов. Шелли поспешила закрыть окно такси.

– Этот остров – часть Африки, – продолжал таксист. – Мы хотим самоопределения и независимости. Мы хотим, чтобы в ООН заседал наш представитель. Мы хотим, чтобы наши богатства оставались у нас, а не утекали в Париж. Вступление в силу старого колониального закона? Это все равно что сыпать соль на раны!

Его лекцию прервал дорожный полицейский патруль, приказавший съехать на обочину.

– Извините, мсье. Вам придется идти до отеля пешком, – произнес водитель и указал в сторону взморья.

Шелли не без облегчения покинула такси с политически грамотным водителем. Пока они брели вдоль берега, со всех сторон доносились типичные звуки тропического острова. Со стороны джунглей долетал нестройный хор экзотической живности. Птицы издавали сладкозвучные рулады, баритоном квакали лягушки, басовито жужжали насекомые, исполняя партию ударных инструментов. Ветерок, щекотавший лица Кита и Шелли, пах корицей и мускатным орехом. Дружественно помахивали огромными листьями пальмы. При появлении людей испуганно взлетели с ветвей деревьев попугаи с ярким оперением.

Супруги остановились, чтобы сбросить обувь. Песок приятно заскрипел под их босыми ногами.

– Спасибо, Шелли!

– За что?

– Ты одолжила Коко денег, чтобы ее выпустили. Прежде я не встречал женщин, кому можно доверять.

– А та, чей снимок лежал в твоем бумажнике… Она действительно тебя чем-то сильно обидела?

– Не больше, чем средней руки сатанист, – отшутился Кит.

Шелли в очередной раз успела разглядеть, что за его напускной бравадой таится нечто связанное с давней личной трагедией. Однако стоило попытаться выведать хотя бы самую малость, как голос Кита приобретал металлические нотки, а дверцы, ведущие в его внутренний мир, тут же захлопывались.

«Какую же комбинацию подобрать к этому замку?» – часто задумывалась Шелли.

– Хорошо, признаюсь – мы с тобой оба солгали при заполнении анкет. Не будем тогда обманывать друг друга сейчас. И потому… – сказала Шелли и добавила с интонацией ведущего телевикторины: – Участник Номер Один! Расскажите нам немного о себе! На этот раз правду!

– То есть только факты? – задумчиво произнес Кит. – Ну, когда-то я надеялся стать профессиональным игроком в футбол, но травма лишила меня всех надежд на спортивную карьеру. Поэтому я стал первоклассным незваным гостем на всех вечеринках в Лос-Анджелесе. Отправлялся туда, где можно было выпить на халяву. Зашел как-то раз вместе с приятелем на собеседование в модельное агентство. Предложили работу не ему, а мне. Вскоре я появляюсь на гигантском рекламном плакате на углу бульвара Сансет – рекламирую трусы «Калвин Клайн». Плакат вызывает транспортные пробки. В результате – огромная куча жалоб.

Шелли не сомневалась, для женщин-водителей это были самые приятные катастрофы. О, как славно, должно быть, смотрелся Кит в этих трусах! «Ну еще, малыш, еще один разочек высеки меня!»

– В обшем, с рекламой я завязал. Попробовал было основать рок-группу, но ни хрена не вышло, попробовал себя в качестве актера – снова облом, после чего я пустился в странствия. Едва не обнюхался кокаина в Боливии. Получил удар молнии в Малайзии. Чуть было не наступил на противопехотную мину в Сьерра-Леоне. В Мозамбике моего верного пса слопал крокодил. Ну, ты понимаешь, обычные дела.

Обычные? Шелли слушала его с неподдельным восхищением. Опасности, засады, погони, торнадо, вулканы, тайфуны, снежные лавины… Обычные дела – если ты Индиана Джонс.

– А что скажет Участник Номер Два? – принял эстафету Кит. – Каких высот вы добились в своей жизни?

– Ну… в прошлом году я организовала в школе концерт, и во время сольного номера никто изучеников не пукнул. Просто диву даюсь.

– Отлично. Следующий вопрос. Почему вам всегда кажется, что стакан наполовину пуст?

– Наверное, не нужно быть Зигмундом Фрейдом, чтобы понять – это из-за моего отца, – угрюмо призналась Шелли. – Он никогда не приезжал к нам, чтобы повидаться со мной. Слишком был занят, выступая в пабах с очередной вшивой командой под названием типа «Слизняк и гнилая капуста». Или «Слизь и яичко». Его последний ансамбль назывался «Четыре члена». Правда, когда ушел гитарист и их стало трое, пришлось поменять название на «три». Звучало не так круто. В общем, они распались и перестали выступать.

Кит удивленно покачал головой:

– Как же он посмел бросить такую восхитительную, славную девчушку?

Серебристое море дрожало под луной. Шелли тоже дрожала, однако вовсе не потому, что ей было холодно.

– Моя мама постоянно твердила, что это не из-за меня. Но ребенок не может не чувствовать, что его не любят. Как не может не чувствовать отцовского равнодушия.

Кит улыбнулся, понимающей улыбкой, предназначенной именно ей, Шелли. Улыбкой, которая заставила ее по-другому взглянуть на окружающий мир, почувствовать его тепло и великолепие. Ей тотчас стало легко и спокойно на душе. Они шли вдоль самой кромки воды, и их ступни синхронно погружались в мокрый теплый песок. Шелли стоило немалых усилий, чтобы не взять Кита за руку. Ей казалось, будто она открывается миру – подобно устрице, постепенно размыкающей края створок.

– А потом?

– А потом, когда умерла мама, для меня вместе с ней умер и весь остальной мир. Мама всегда говорила мне: «Оставляй записку, когда уходишь, чтобы я знала, куда ты ушла». Когда ее не стало, я думала только одно: где же ее записка? Куда она ушла?

Кит немного помолчал.

– Черт возьми, Шелли, кажется, ты достучалась до моего эмоционального либидо. – Он улыбнулся ей, и на этот раз в его глазах она заметила короткую вспышку ожидания. – Жаль, что тебе до сих пор интересно лишь мое тело!

– Неправда. Сейчас я даже отдаленно не интересуюсь твоим телом. Теперь, когда ты открылся мне, мне интересны твои мысли. – В это мгновение, обдав брызгами их босые ноги, на берег накатила высокая волна.

– Тогда это не произведет на тебя никакого впечатления, – сказал Кит и, нагнувшись, поцеловал ее в шею.

От прикосновения его губ Шелли впала в экстаз, сродни тому, в какой впадали подростки на концертах «Битлз» году этак в 1966-м.

– Ты прав, совершенно никакого, – солгала она, избегая взгляда Кита и устремив глаза на незнакомые звезды. Брать его за руку ей расхотелось. Захотелось схватить за что-то другое – например, за пах.

– На самом деле? – шепнул Кит ей на ухо. – А если я сделаю так? – В следующее мгновение его теплый и сладкий, как карамель, язык скользнул ей в рот. Поцелуй длился добрых пять минут. – Ну, что ты скажешь теперь?

«Трахни меня», – ответила про себя Шелли. Хотя, впрочем, ту же самую просьбу можно было бы выразить более формально. Например – не желает ли он немного побарахтаться с ней на песочке за какой-нибудь отдаленной дюной?