Амнезия творца

Кэйл развел руками:

— Ты видел и слышал ровно столько же, сколько и я. — Казалось, он приуныл.

Действие наркотика слабело. Эверетт это чувствовал.

— По дороге сюда, в пустыне, я видел машину вроде этой, на которой мы сейчас летали. С нее мою тачку пометили.

— Да, такие машины тут встречаются. А может, просто снятся. Ты когда-нибудь видел соты? Ведь не видел, правда?

— Правда.

— И я. В вэнсовском Лос-Анджелесе с ними не соприкасаешься. Только летаешь и лупишь по ним издали.

Эверетт вдруг подумал: а вдруг он и впрямь способен на то, чего ждет от него Кэйл? Вдруг он способен во сне сделать пробирочный мирок Кэйла явью? И если в настоящем мире Вэнс действительно мертв, вдруг он оживет?

Может быть, он обязан это сделать ради Гвен?

— Конечно, я помню Вэнса, — сказала Даун Крэш. — Тупой самонадеянный мужлан.

— Значит, он настоящий, — сказал Эверетт. — Не просто выдумка Кэйла. — Ему приходило в голову, что сцена над Лос-Анджелесом могла быть всего-навсего риторическим вымыслом, пропагандистским трюком в холодной войне Кэйла с Илфордом.

— Конечно, настоящий. И скандалы тут устраивал настоящие, пока его Илфорд не выгнал. — Она усмехнулась. — Если хочешь знать, я с ним даже спала.

— Выходит, пришельцы…

— Вэнс настоящий, но из этого еще не следует, что инопланетяне тоже настоящие, — возразил Фолт. — Всего-навсего еще один сон. Знаешь самый легкий способ держать народ в узде? Покажи ему какого-нибудь грозного врага, и тогда все твои глупости можно будет оправдать военной необходимостью.

Едва наступил вечер, Даун и Фолт приехали на машине и предложили Эверетту развеяться. Эверетт сидел в комнате Фолта у подвального окна, смотрел, как меркнет в тумане закат, и отходил от визита к Кэйлу. При виде взломанного холодильника Фолт нахмурился, но ничего не сказал.

Они спустились с холма в Прикрепленный район, к злачному местечку под названием «Пустота», где подавали мерзкое пиво в объемистых грязных кувшинах. Бар показался Эверетту знакомым, но воспоминания ускользали и на фоне всего прочего, что никак не удавалось припомнить, испортили ему настроение. В баре было людно, в кабинках и за столами — уйма мексиканских подростков с жидкими бороденками и стареющих шлюх, охотниц за дармовой выпивкой. У бильярдного стола, примеряясь стукнуть по шару, скалил зубы негр. Бармен непрестанно пихал монеты в проигрыватель, будто ему давно осточертела болтовня посетителей и он хотел заглушить ее музыкой. Эверетт, Даун и Фолт расположились в сумрачной кабинке у черной стены.

Эверетт почувствовал, как по жилам побежали хмель и ритм музыки. Показалось, что сам он — всего лишь сумма этих ощущений.

— Ты моих родителей помнишь? — спросил он Фолта.

— Ни разу их не видел, — осторожно ответил Фолт. Его, похоже, встревожила угрюмость в глазах Эверетта.

— Неужели я про них никогда не рассказывал?

— Может, и рассказывал, да только я не припоминаю. — Фолт поднял пивную кружку, спрятал за ней лицо.

— А я-то думал, если возвращаюсь, значит, кого-то найду. Себя.

— Когда я тебя в Вакавилле отыскал, ты был Хаосом. Радуйся тому, что имеешь.

— Понять, кто ты такой, воспоминания не помогут, — сказала Даун. — Тем более сейчас.

— Ну а что поможет? — спросил Эверетт с горечью и сарказмом. Лишь оставшись ни с чем, он понял, как ему был необходим ответ.

— Ты — это то, что ты делаешь. Ты — это твой выбор. — Она глотнула пива. — Тот, в кого себя превратишь.

— Значит, мне не надо беспокоиться насчет того, кем я был раньше? Даун пожала плечами.

— Беспокойся, если охота, только не зацикливайся. Потому что никогда не будешь знать наверняка.

— А как насчет тебя? — Эверетта вдруг разозлил ее самоуверенный тон. — Почему для тебя все так просто? Или ты помнишь, кем была до Развала? И считаешь, что нынче тебе живется ничуть не хуже, чем тогда?

— Мне бы очень хотелось забыть, кем я была раньше.

Эверетт поразмыслил над этим откровением и почувствовал жгучую зависть. Хотя, возможно, тут мало разницы с желанием не видеть снов, подумал он. С беспробудным пьянством, чтобы не видеть Келлога.

— Ведь ты и раньше была замужем за Гарриманом, да? — спросил он. — Ты ведь его жена?

— Мы уже давно вместе. Но это, пожалуй, не то, что ты думаешь.

— Он кто, ученый? Спец по снам? Кем он раньше был?

— Да, он вел исследования в этой области, но Развал, конечно, ему помешал, как и всем остальным. Не хочу говорить о Гарримане. Скучная тема.

Эверетт забрался поглубже в кресло. Он устал вытягивать из собеседников ответы, не проливающие ни капли света. Его взгляд медленно прошелся по стойке бара к в фасадному окну с полосками липкой ленты на трещинах в стекле и пыльной ветхой рамой. Он узнал стоявшего на улице человека, вернее, человекоподобного робота, телевангелиста. Он то ли проповедовал, то ли выговаривал двум пацанятам, которые сразу напомнили Эверетту Рэя и Дейла. Но это, конечно, были другие, совсем незнакомые дети. На глазах у Эверетта они вырвали из карманов андроида кипы брошюр, швырнули на асфальт и дали деру. Робот невозмутимо нагнулся и подобрать свое добро.

— Почему бы тебе на бильярде не поиграть? — сказала Даун Фолту.

Тот послушно кивнул и выскользнул из кабинки. Эверетт смотрел, как он подходит к столу, как, заговаривая с игроками, нервно дергает головой.

— Я хочу потолковать о девушке из снов, — произнесла Даун.

— Это ты о ком?

— О Гвен. Ее ведь так зовут? Ты ее любишь. Потому и вернулся.

Эверетт кивнул. Он слишком устал, а может, был слишком пьян, чтобы возражать.

— Кэйл хочет, чтобы ты сделал его мир настоящим.

Он отвернулся, не желая подтверждать. На вечеринке от него не укрылось, что Даун презирает Кэйла.

— Чтобы они с девушкой могли жить, — напирала она. — Только не лги, Билли мне все рассказал.

Он снова встретил ее взгляд. Все равно что кивнул.

В полумраке кабинки она придвинулась к нему — соприкоснулись плечи, бедра и колени.

— Знаешь, — сказала она, — а ведь у меня есть идея получше.

— Получше, чем какая?

— Преврати меня в Гвен.

— Не понял.

— Воспользуйся своей силой, чтобы сделать из меня ту, кого ты хочешь. Тогда она станет живой, и ты ее получишь. Ты ведь способен, сам знаешь. Сделай меня ею, и уедем отсюда вместе. Если хочешь, переберемся в тот дом из твоих снов.

Он закрыл глаза, поднял и осушил кружку. И почувствовал на своем бедре ее ладонь.

— Это не очень порядочно, — выдавил он.

— Благодарю.

— Можно спросить, какая тебе в этом выгода?

Она рассмеялась и вонзила пальцы в его ногу.

— Эверетт, я бы могла ответить: не твое дело. Но я скажу. Я снова стану молодой. Конечно, я еще не старуха, но твоя Гвен совсем молоденькая, как и ты. А мне хочется новой жизни. И ты способен посодействовать. У тебя есть сила.

Он промолчал.

— Эверетт, она же не настоящая. И я знаю, как тебе этого хочется. А после тебе не придется творить чудеса.

— Ну а как же Гарриман и Илфорд? Как насчет их планов?

— Милый, я с удовольствием погляжу, как их планы развеются в дым. — Не убирая руки с его бедра, она повернулась, и ее лицо оказалось напротив лица Эверетта.

— Поцелуй меня.

Он приник к ее губам и ощутил вкус ее дыхания. Сладкое, как яблочный сок. Но с горьковатой примесью. Вроде сажи или уксуса.

Даун оторвалась от скамейки, прижалась к Эверетту грудью и животом. Эверетт почувствовал, как она расстегивает ему ширинку. Рев динамиков, запах пота и застоялого дыма, стук бильярдных шаров, язык Даун у него во рту и рука на его бедре — все отодвинулось прочь, точно айсберг. Перед Эвереттом остались только море и туман.

Он выпрямил спину и потряс головой. Даун открыла глаза, усмехнулась и отстранилась.

— Ты же знаешь, ты — не Гвен. — Ему хотелось вместе с этой фразой выплеснуть всю свою мировую скорбь.

Но с лица Даун не сходила улыбка:

— Да. Пока — не Гвен. Но я не совсем безнадежна.

Он покинул кабинку, прошел в туалет и встал, покачиваясь, у писсуара. Следом вошел Фолт с кием в руке.

— Ну, чего, Эверетт? Ты как?

— Пошли отсюда, — сказал Эверетт.

Он стоял и смотрел вверх, на низкий небосклон, на толщу тумана, что придавила черные рощи. Даун высадила Эверетта и Фолта у подъездной дорожки перед домом Илфорда, и ее машина скрылась в ночи, и почти тотчас умер гул мотора.

В тот миг Эверетт пожалел, что отпустил ее. Ведь он мог вырваться из этой гнетущей громадины — дома Илфорда, поехать к ней, лечь в ее постель и спрашивать, спрашивать… Похоже, ее влечение было как-то связано с тем, что она помнила… Он ненавидел себя. За то, что толкнуло его к ней. За то, что у него нет прошлого.

Он повернулся к дому и разглядел силуэт Фолта. Тот ждал. Внезапно к горлу подкатила рвота.

— Так ты и нашим и вашим, ara? — спросил он.

— Чего? — Фолт вытаращился на него в потемках.

— Всем подряд меня подсовываешь. Ил-форду, Кэйлу, а теперь и Даун…

— Хамишь, Эверетт.

— Каждому охота отщипнуть от меня кусочек, — сказал Эверетт. — Всем, кроме тебя. Для тебя я — живец.

— Ты очень многого не понимаешь, — сказал Фолт.

— Тебя хоть заботит, на чьей ты стороне?

— Меня одно заботит: выжить, — гордо изрек Фолт. — Как и тебя, как и всех прочих. Что надо делать, то я и делаю. Ты ведь, Эверетт, моих проблем не знаешь. Понятия не имеешь, что со мной было.

Наступила тишина. Эверетт и Фолт стояли друг против друга во тьме на подъездной дорожке. Эверетт слышал собственные вздохи, чувствовал пульс, усиленный хмелем. Впереди сияли окна Илфордовой гостиной, точно маяки в тумане. Окно подвальной комнаты не светилось.

— Ты прав, — сказал наконец Эверетт. — Я не знаю, что с тобой было.

— То-то и оно.

— Ну так расскажи. Что с нами было, когда случился Развал? Что произошло с Кэйлом?

— Да ничего особенного. Могло быть куда хуже.

— Кого защищаешь? Илфорда? Кэйла? Или себя?

— Никого я не…

— Тогда расскажи, что знаешь.

— Не могу. — Фолт повернулся и зашагал к дому.

Эверетт остался кипеть от злости. Он чуть было не пошел в противоположную сторону, в ночь, в туман. Но в конце концов взял себя в руки и направился следом за Фолтом, в круг света, что падал из окон. У спуска на цокольный этаж он догнал Фолта.

— Мне кольнуться надо, — сказал он.

— Ступай наверх и ложись спать. И так меня ограбил.

— Билли, дай.

— Заткнись, нельзя тут об этом тре паться…

— Тогда внизу.

Они спустились в комнату Фолта.

— Ты долго не приходил, — сказала Гвен.

Дел было невпроворот, — объяснил он. — Все так усложнилось…

Сидя на контурах постели в окружении пустоты, она привлекла его к себе, обняла. Эхо прикосновения, шепот на языке памяти… Но ему надоели эхо и шепот.

— Ты должен что-нибудь сделать, чтобы мы были вместе, — сказала она. — Больше не могу лежать тут и ждать. Невыносимо…

— Но это не так просто, — возразил он.

— Кэйл говорит, способ есть.

— Кэйлу кажется, что способ есть.

— Он сказал, ты можешь закончить начатое им. Ведь ты позвал меня, помог проснуться. Ты можешь возвратить меня в мир.

Эверетт поморщился, как от боли:

— Возможно. Возможно, что-нибудь подобное в моих силах.

— Да, Эверетт. Кэйл в этом уверен.

— А Кэйл… — Он не договорил. Кэйла здесь нет, но это не важно. Она говорит словами Кэйла. И вообще, лучше считать, что это — сам Кэйл, в ее образе, с ее голосом. Лучше, чем думать, что он запрограммировал ее или управляет ею издали. Впрочем, не имеет значения.

Он отстранился.

— Что-нибудь не так? — Она посмотрела ему в глаза.

— Мне надо знать, кто я.

— Я знаю, кто ты.

— Скажи.

— Ты Эверетт. Ты любишь Гвен. Эверетт для Гвен. Точь-в-точь как я. Гвен для Эверетта. Гвен с Эвереттом. Она заморгала и потупилась, затем снова посмотрела ему в глаза. — Эверетт, ты меня любишь?

— Да. Но я не…

— Выходит, я тебя знаю.

— Нет, не выходит, — сказал он. — Ты меня не знаешь.

— Но почему?

Он отодвинулся от нее на постели:

— Можно, я тебе кое-что покажу? Она безропотно кивнула. Он перенес ее в Хэтфорк.

Они очутились на автомобильной стоянке подле Комплекса. Пекло солнце, дул ветер пустыни; у обоих вмиг пересохло в горле. Афиши по-прежнему утверждали, что во всех кинозалах идет только «Хаос». Асфальт жег подметки, норовил добраться до пяток. Хаос поморщился и потянул Гвен за руку под козырек служебного входа.

— Эверетт… — заговорила она.

— Тут надо звать меня Хаосом, — перебил он.

Хаос достал из кармана старые ключи и отворил дверь. Они вошли в коридор, что вел в проекционную кабину.

— Почему я должна звать тебя Хаосом? — Гвен жалась к стене коридора. Она, похоже, боялась.

— Потому что это мое здешнее имя. — Он протянул руку, коснулся ее плеча, и она робко улыбнулась. — Может быть, я сам себя так прозвал. Ведь я участвую во всем, что здесь делается. Я помогал создавать это место.

— Не понимаю. Место уже ничего не значит, так Кэйл сказал. Он говорит, что может сделать любое место, какое захочет. И ты, Эверетт, можешь.

— Это другое место, не такое, как те, что Кэйл делает. То есть я его не в одиночку создавал. Оно мне даже не нравится. Но оно — часть меня. Часть, которую я могу вспомнить.

Он затворил дверь, заточил себя и Гвен во мрак. Но путь он помнил и знал, что не забудет никогда. Схватил Гвен за руку и повел вверх по лестнице.

В проекционной кабине все было по-прежнему: старая аппаратура под слоем пыли, грязные одеяла, запиханные под кровать. Сигареты лежали там, где он их оставил. Он вспомнил, что не курил со дня отъезда. Он вспомнил тот день, тот спор с Келлогом в сухом водохранилище, побег. Он разорвал и сбросил липкую паутину воспоминаний, усадил Гвен на кровать и зажег свечи в углах кабины.

— Это что? — спросила она. — Ты тут жил?

— Пять лет.

— Эверетт, по-моему, ты ошибаешься. Кэйл мне сказал, что ты думаешь, будто не был с нами пять лет, но ведь это — не на самом деле.

Все, что она знала, она знала со слов Кэйла. Эверетт видел: Кэйл не пожалел труда на подготовку. Чтобы Гвен, когда придет ее час, с блеском сыграла свою роль. Чтобы она не упустила свой шанс стать настоящей.

— Не важно, — сказал Эверетт. — Я здесь был, и я это помню. Для меня это — пять лет.

Она недоверчиво покачала головой и вдруг нахмурилась, взглянув ему в лицо:

— Ты не похож на себя. Он кивнул. Здесь у него были волосы колтуном, кожа темна от загара, зубы нечищены.

Она прилегла на кушетку.

— Ладно. Я посмотрела. Теперь я знаю.

— Нет, — сказал он. — Тебе придется… придется съездить со мной. Увидеть. Мне надо, чтобы ты увидела все.

Он усадил ее в машину, и они поехали по городу. Сначала отправились к Декол. Эверетт представил Гвен, Декол одарила ее щербатой ухмылкой и рукопожатием. Декол дала два квартовых молочных пакета со спиртом, Хаос запер их в багажнике. У Сестры Эрскин он добавил бутыль супа и две печенью птичьи ножки в алюминиевой фольге, бывшей в употреблении. «Сколько времени я уже не видел консервную банку или продрейнджера? — подумал Хаос, и в уголке сознания родилась мысль:

— А были ли в действительности продрейнджеры или они тоже выморочены Келлогом?"

Потом он повез ее за околицу, в пустыню. Там они сидели на горбах соляных барханов, смотрели на закат и ужинали.

Мысли его бродили далеко. Он долго сидел в молчании, Гвен тоже. Наконец она осведомилась тишайшим голосом:

— А другое место сделал Кэйл? Дом для нас? Он похож на тот, где ты жил прежде?

— Да.

— Почему мы туда не отправились? — спросила она. — Там лучше, чем здесь.

— Я хочу, чтобы ты меня здесь видела.

— Почему?

— Ты должна знать и эту часть меня.

— Эверетт, это худшая часть тебя. Все это лишнее. Ты ведь отсюда сбежал.

— Я… — Он не сумел подобрать слов.

— Что?

— Разве не в этом суть любви? — спросил он. — Если любишь, люби и худшую часть. — Он знал, что уходит в сторону. Говорит о любви, когда надо говорить о настоящем и поддельном.

— Не знаю, — сказала она.

— Ну так вот, Гвен, мне кажется, что сейчас от меня осталось только это. Худшая часть.

— А мне кажется, ты себя жалеешь. — Она положила на фольгу кость с жилистым мясом. — И еще мне кажется, это тухлятина. Я не верю, что ты мог создать такую помойку, это поганое место, только для того, чтобы меня сюда затащить.

Он смотрел вдаль, туда, где заходящее солнце играло на полотне автострады, и думал о своем путешествии в Калифорнию, о том, что оставлял, как ему верилось, позади, о том, к чему, как ему верилось, стремился.

— Кэйл говорит, ты способен на любые чудеса, — сказала она. — Эверетт, мы можем получить все, что захотим.

Он промолчал.

— Давай вернемся, — попросила она.

— Рано.

Она сжала его руку:

— Ну, тогда давай отправимся в тот дом. Да куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Ну, пожалуйста.

Он повернулся и увидел в ее глазах страх.

— Ладно.

Он перенес еду в машину и отвез Гвен обратно в Комплекс.

Там она уселась на кушетку, съежилась:

— Мне страшно. Если ты меня бросишь, я не буду знать, что случится дальше. Не буду знать, куда попаду. Господи, тут такой запах!

— Я не хочу тебя бросать.

— Тогда прекрати! Ты же все портишь. Резкий тон. Снова — отголосок Кэйла.

— Мы же здесь — всего ничего, — сказал он. — Дай шанс.

— Эверетт, это безумие!

— Пожалуйста, зови меня Хаосом. Это важно.

— Нет. Я не буду звать тебя Хаосом. У тебя другое имя. — Она опустила голову и заплакала. — Все это неправда.

— Неправда?

— Все это — не ты. Ненастоящее. Эверетт, это подделка. Как плохо, что ты не понимаешь!

— Все — подделка. — Он вскрыл молочный пакет и глотнул спирта. — Сейчас все — подделка. Но и среди подделок встречается немало важного. Того, что характеризует реальное. Вроде тебя, Гвен. Ты характеризуешь меня. — Он снова хлебнул. — Знаешь, ты ведь тоже — подделка.

— Не надо так говорить. — Ее щеки покраснели от гнева, слезы мигом высохли. — Эверетт, я так долго тебя ждала, а ты…

Слова Кэйла. Каждый раз, когда она злилась, Эверетт слышал Кэйла. Ее ласковая сторона выглядит убедительней, ведь она извлечена из снов Хаоса, но злую пришлось изобретать целиком. А образец у Кэйла был один — он сам. И его голос.

— Тебя создал Кэйл, — произнес он наконец, презирая себя за это.

— Нет…

— Ты — подобие. Он тебя сотворил по нескольким клочкам воспоминаний. А в основе — мысль обо мне, о том, что мы с тобой были вместе. Вот почему все это — ради тебя. Он рассчитывает, что я закончу его работу. Наделю тебя кровью и плотью, сделаю настоящей.

— Кэйл мне совсем другое говорил.

— Он тебе лгал. Ты — слайдфильм. — Он глотнул спирта, пряча глаза. — Гвен, ты — подарок для меня. Приманка, чтобы я вернулся. Кэйл потрудился на славу, ты — его шедевр. Он добился, что ты сама поверила в свое существование.

Она снова заплакала:

— Неужели ты не видишь, что я — это я? Неужели не слышишь мой голос?

— Будь ты настоящей Гвен, ты бы меня и здесь любила. Любила бы Хаоса.

— Эверетт, я не обязана любить тебя только за то, что ты есть. — Она встала. — Я не собака.

Он ничего не сказал. Лишь подумал: «Никому бы и в голову не пришло делать фальшивую собаку».

А хэтфоркская частица его разума подумала: «Будь ты собакой, мы б тебя зажарили. Отменная жратва».

— Все это — вранье. — Она направилась к двери. — Не обязана я выдерживать никакие проверки. Ладно, Эверетт, до встречи. Я ведь даже не знаю никого но имени Хаос.

Придерживаясь в темноте за стену лестничной шахты, она затворила за собой дверь. Каблучки процокали по ступенькам и постепенно утихли внизу.

Эверетт — нечто едва ли большее, чем его привязанность к Гвен, — не выдержал бы ее ухода. Наверное, побежал бы за ней.

Но Хаос не побежал за ней. Хаос потянулся за выпивкой.

Глотая, он подумал: а все ли из того, что он ей наговорил, — правда? А если правда, то что все это значило? В глубине его существа сидела боль. Он пытался погасить ее спиртом. Сидел, глядел на меркнущие свечи, и слова, сказанные им, и слова, сказанные ей, проносились эхом в голове и таяли, как нематериальный осадок Келлогова сна. В конце концов, как всегда, осталась только эта комната. И старые кинопроекторы, что таращились в пустые залы.

А вдруг все, что предлагал Кэйл, — правда? Вдруг Эверетт способен превращать сои в явь? Вот это было бы забавно. Поскольку кое-чего Кэйл определенно не учитывал.

Хэтфорка.

"За это и выпьем». Хаос приподнял пакет.

В вентиляционной системе завывал ветер пустыни. Снаружи царила ночь. «Интересно, — подумал Хаос, — куда пошла эта женщина, в город или на автостраду? А может, исчезла, как только покинула здание и пределы моей досягаемости? Бессмыслица какая-то… Все бессмыслица: и Сан-Франциско, и тамошний народ. Сущий бред. Ох уж этот Келлог со своими дурацкими идеями…"

Он тоскливо вспомнил прощальные слова женщины. Ладно, если уж на то пошло, он тоже не у верен, что знает какую-то Гвен.

Если у Келлога — дурацкие идеи, какого черта он запихивает их в чужие головы?

Да потому что кретин им под стать, решил Хаос.

Он провел в кабине два дня. Пил, курил, мастурбировал. Ночью, чтобы не уснуть, глотал спирт. В конце концов его выгнал на улицу голод. Он сел в машину и поехал к сестре Эрскин за съестным. Пыльный горячий ветер ерошил волосы. Заметив в зеркальце заднего вида свою физиономию, а за ней — полосу автострады, он ухмыльнулся. Все образуется. И со снами Келлога жить можно. Это будет его работа. Его крест. В конце концов, Хэтфорк ему не чужой, здесь он хоть что-то, да значит. Все будет путем.

На стоянке у Комплекса он увидел чужую машину. Незнакомую. Понес сумку наверх и обнаружил, что на его диване сидит и дожидается Келлог. Толстяк освещал кабину автомобильной мигалкой и дымил огромной сигарой.

— Хаос, нам бы поговорить.

Хаос не поверил собственным глазам. В последний раз, когда он видел этого человека, тот, окровавленный, валялся на песке.

— Твоя краля у меня в гостях. Ну, парень, она и нагородила! Хоть я и слыву чокнутым, куда мне до нее! Хе! Где ты только таких находишь?

— Моя краля?

— Гвен. Городская цыпочка, припоминаешь? Ах, до чего же мы забывчивый народ! Надо было тебя назвать капитаном Рассеянным, Космическим Ковбоем. Ладно, не бери в голову. Мы с ней все в лучшем виде уладили. Кто-то теряет, кто-то находит. Ну и милашку ты себе во сне заделал, капитан!

Келлог пыхнул сигарой. Та жирно поблескивала в сполохах мигалки, и Хаосу вдруг почудилось, что она усажена орехами. Что Келлог курит шоколадный батончик.

— Гвен у тебя? — Хаос вспомнил о ней. Только теперь.

Келлог рассмеялся, пуская дым:

— Что, капитан, ревнуем маленько?

— А? Нет. Она не настоящая.

— Не настоящая? Да ты, брат, слепой. Хаос, у тебя совершенно гребаное мироощущение. Она такая же реальная, как и я. Мы оба вышли из тебя.

— Ты псих!

— Какая прелесть! — Келлог вскочил с дивана, Хаос отступил на шаг. — Что я должен на это сказать? «Нет, это ты псих?» Ну, давай поиграем, время терпит. — Он дурашливо скашивал глаза, когда изображал Хаоса:

— «Ты псих». Нет, это ты псих. Извини, но это ты псих. — Он протянул руку и ткнул Хаоса в грудь изжеванным концом сигары; коричневая от табака слюна осталась на тенниске. — Сдавайся, Хаос. В наши времена нормальность и реальность выеденного яйца не стоят.

— Оставь меня в покое. Келлог воздел руки:

— Ты — начальник. В том-то все и дело, Хаос. Ты тут всем заведуешь.

— Дерьмо собачье! — вспылил Хаос. — Я совсем запутался. Я ведь сейчас в Сан-Франциско, верно?

— Ну, допустим…

— И смотри: я снова рядом, точу с тобою лясы. — Хаос опустил голову на ладони. — Дотащился до самого Сан-Франциско и все-таки не сбежал от тебя.

— Ну что за белиберда! Дружище, это ты меня позвал. Я в этом деле всего лишь консультант.

Хаос пропустил его слова мимо ушей.

— В моей жизни огромных кусков не хватает, — продолжал он. — Даже родителей вспомнить не могу.

Келлог пренебрежительно помахал рукой:

— Хаос, тебе уже тридцать. Не тот возраст, когда хнычут про родителей. Кто мешает самому обзавестись семейством?

— Келлог, кто это все со мной сделал? Ты?

— Я? Да ты что, приятель. Ты уже был таким, когда я тебя нашел. Когда ты меня нашел. Когда мы начали работать вместе. Такая уж у тебя жизнь. Не вылазишь из Оэсэр.

— Оэсэр?

— Ограниченная Субъективная Реальность, так я это называю. Надо бы авторское право зарегистрировать. Все просто: ты прибираешь к рукам небольшую территорию, пока не сталкиваешься с другим парнем, который промышляет тем же самым. Небольшое сферическое поле реального и нереального, нормального и ненормального. Всего, что ни напихаешь. Вот так ты и живешь. Оэсэр.

— У тебя на любую загадку готова теория.

— В чем-то ты прав, пожалуй. И твоей Оэсэр явно не мешало бы принарядиться. — Келлог помахал рукой и сбил свечу. — 0-па! Ладно, мне пора. Всяческих успехов. — Он поднял мигалку и пропел:

— Ты пойдешь верхом, а я пойду низом, но буду в Шотландии раньше тебя… — У двери он остановился и повернулся. — А, блин, чуть не забыл. Глен тебе записку черкнула. — Он покопался в кармане и добыл скомканный клочок бумаги. — Лови.

Он бросил записку Хаосу и затопал по ступенькам. Хаос расправил бумажку и прочел:

"Кэйл не может до нас добраться. Из-за тебя ему нас не найти. Если не сделаешь чего-нибудь, мы тут насовсем застрянем».

Хаос положил записку на стол рядом с сигаретами. Посидел неподвижно минуту-другую, затем достал из сумки снедь от сестры Эрскин, снял фольгу, подкрепился.

В ту ночь его разбудили тихие шаги на лестнице. Он сел и зажег свечу. Отворилась дверь, вошла Мелинда.

— Ты, козел! Зачем меня к родителям отправил?

Он протер глаза и моргая уставился на нее. Мелинда плюхнулась в изножье дивана.

— Снова драпанула, только что. Прикончить меня собирались!

— Как ты сюда попала?

— На Эджа наткнулась, он подбросил. Вот козел! Глаз на меня положил, все цепляется… Никак не может поверить, что я вернулась в город.

— Где Иди? Она усмехнулась:

— Ну вот, теперь ты хочешь знать, где Иди. Хаос, малыш, а ты не думал, что уже поздновато?

— Ты о чем?

— В Вакавилле все пошло ко всем чертям. Кули…

— Что?

— Трудно объяснить. И вообще, где тебя носило? И что мы тут делаем?

— Пришлось вернуться. Я не хотел тебя затащить. Это из-за той женщины…

— Знаю, знаю. Девушка из сна. Эдж сказал, она теперь у Келлога. Ну а ее ты зачем сюда приволок?

— Надо было выяснить… Я… Для нее я даже не Хаос. Я думал, возвращаюсь в прошлое… Но ничего там не нашел.

— Ну и что?

— Мне вдруг показалось, что необходимо снова стать Хаосом.

— Ладно, что сделано, то сделано. — Мелинда закатила глаза и зевнула. — Только сдается мне, ты стал не тем Хаосом.

— Что значит — не тем? Она подняла ноги на диван и опустила голову на колени.

— Тебе достался неудачник. Хаос, который только сидит и хнычет. Я в том смысле, что тебе нужен был другой. Тот парень, который чесанул по автостраде.

На это ему нечем было возразить.

— Может, в него она и влюбилась бы. Если это то, чего ты хотел. Если ты хотя бы знаешь, чего хочешь. — Она снова зевнула. Господи, до чего ж я устала. Пришлось впотьмах валяться с открытыми зенками, ждать, когда предки уснут. Ну и натерпелась же страху из-за тебя! — Она приподняла голову и произнесла чуть бодрее:

— Это не ты часы потерял? Там, на стоянке…

Она свернулась клубочком у него в ногах и вскоре уснула. «Похоже, нисколько не сомневается, что ее место — здесь, — размышлял Хаос. — Как бы ни злилась на меня».

Он долго сидел и смотрел на спящую девочку. Когда решил, что уже не разбудит ее, слез с кушетки, спустился по лестнице и вышел из здания. Светало. Он повернулся и увидел над западными холмами последние гаснущие звезды.

Часы он нашел на кучке щебня на краю стоянки. Они оказались на удивление массивными. Когда Хаос их поднял, раздалось звучное щелканье и заходил золотой маятник. Часы щелкали мерно, как их Хаос ни поворачивал. Уму непостижимо, думал он, рассматривая их. В Хэтфорке и Малой Америке никогда не бывало и не могло быть таких чистых, красивых, целых вещей.

Новый знак, новая стрелка, указующая ему путь из Хэтфорка. Но на сей раз — странный, неожиданный знак.

Он понял: придется вернуться. Там, откуда эти часы, осталось незаконченное дело. Возможно, это так и не удавшийся побег.

Щелканье расстраивало ясную мысль, хоть и призывало вернуться.

Хаос подошел к рекламному щиту на краю стоянки и повернулся лицом к солнцу. Оно всходило над пустыней, испаряло росу на траве, что росла вокруг столба и в трещинах асфальта.

«ХаОС» «хАОС» «ХАоС»

Он позволил Хэтфорку исчезнуть. Вместе с небом, пустыней, Комплексом и девочкой, спящей наверху. Целиком.

Часы были счастливы.

Их распирало от гордости. Жизнь была полна смысла. В каждом щелчке звучала целеустремленность. Работа давалась легко. Работа — вторая натура. Быть часами — значит тикать, но эти часы не тикали, а щелкали. Не только сами часы, но и щелканье, и отражение были золотыми. Они не просто делали свое дело. Они исполняли великую миссию.

Резной корпус часов вмещал всю гостиную в миниатюре, только искривленную и позолоченную. Но свет струился и в ту и в другую сторону. Мерцающий маятник раскачивался в дюйме от поверхности кофейного столика, и на стекло сыпались волшебные искры, отлетали на стены комнаты, на все вокруг — огненный танец в безупречном ритме, каждое па в точности повторяет предыдущее. Золотые лучи подчеркивали изящество интерьера, где каждый предмет сиял на идеально подходящем для него месте, — хотя их отражения под гладью корпуса часов сплетались в рельефный блестящий узел.