Работа над ошибками

И у меня не было желания работать во власти, никакая должность не прельщала…

С уходом Дементея борьба за власть обострилась. Хотя Кебич и снял свою кандидатуру на выборах председателя Верховного Совета, но было невооруженным глазом видно, что у них с Шушкевичем противостояние.

Я с уважением отношусь к Станиславу Станиславовичу Шушкевичу – профессор, член-корреспондент Академии Наук, лауреат Государственной премии. В науке он прошел весь путь, – тупенька за ступенькой. А в политике: взлетел резко, в один миг, и голова закружилась, потерял опору. Не мной и не сегодня замечено, что резкие карьерные взлеты ни к чему хорошему не приводят – страдает и дело, и сам человек надламливается, теряет земную и нравственную опору. Вот и сейчас мы, белорусы, пожинаем плоды головокружительного взлета нынешнего лидера государства…

Шушкевич не понял до конца своей роли. Он занимал должность главы государства, и как глава государства отвечал за все и за всех. Он говорил дискриминирующие и государство, и его лично глупости, вроде ответа женщине, которая не знала, чем кормить пятеро детей: «Ты нарожала, ты и думай». Он не сумел опереться на партократов, которые его избрали спикером и предлагали ему помощь: мы заставили Дементея предложить его кандидатуру, хотя тот очень не хотел этого делать и упирался. А мы говорили ему: «Должен был быть баланс сил. Сейчас демократия – и во главе государства должен быть демократ». На переговоры с Шушкевичем пошел Альфонс Ильич Тишкевич, который тогда был председателем Минского облисполкома, он убедил Шушкевича не снимать свою кандидатуру.

И это было закономерно. Не буду преувеличивать, но когда пошла волна национального возрождения, уже очень большой процент нас, партократов, понимали, что дальше так жить нельзя – надо многое менять. Не всегда и не во всем мы были полными единомышленниками и союзниками демократов, но и не душили их, если не считать Ефрема Соколова, сдуру согнавшего водометы на празднование «Дзядоу» в 1989 году. И одна из главных ошибок Шушкевича состояла как раз в том, что он не захотел опереться именно на этих людей, на тех, у кого был управленческий опыт и кто понимал необходимость перемен. Многие из старого состава партии готовы были идти за ним и служить делу. Но Шушкевич этого не пожелал. С другой стороны, по понятным причинам, не пожелал он примкнуть и к правому крылу. И, в силу своей административной неопытности, оказался ни с чем. Вроде бы ни на кого не опирался, вроде бы ни за что не отвечал. И не мог не проиграть.

Демократам в Верховном Совете вообще не повезло на лидеров. После каждого выступления Зенона Позняка все убеждались, что демократию нам хотят навязать необольшевистскими методами. Цель была новой, а методы прежними. У Позняка точь в точь, как теперь у Лукашенко, было желание сеять постоянный страх, нервозность, делать обстановку напряженной и истеричной. В результате какая-то часть (25–28 человек) была вокруг него сплочена, а зал Позняка поддержать не мог, не хотел. Из страха трудно поддерживать. Не идеи отпугивали, а методы, антикоммунистическая истерия отпугивала. Требовать объявить партию вне закона, когда наиболее активная часть общества была в партии, – это безумство для политика, решившего завоевывать власть. Я не раз говорил активистам Белорусского Народного Фронта: «Смените вождя! Вы из-за него проигрываете!»

Экстремизм Позняка и K°, думается, был одной из главных причин, что в судьбоносное время у нас, в отличие от других союзных республик, разлом произошел не по линии «за» – «против» Беларуси, а по замшелой классово-ортодоксальной догме «демократ» – «партократ». И это в полной мере использовал выступающий то с правого, то с левого фланга радикал и популист Лукашенко. О том, что он поставил своей целью выставиться в президенты, было ясно всем. Делалось это на примитивной основе – и это тоже было ясно. После очередного его выступления с криком: не дадим эксплуатировать наших трудящихся в свободной экономической зоне в Бресте! – я подошел к нему и задал вопрос: «Вы рветесь к власти. Станете президентом – и что же будете делать? Вы же в экономике ничего не соображаете! Вы отдаете себе отчет, что у вас ни хрена не получится? Тут же нужно будет заниматься сложными, конкретными вопросами, а не просто лозунги бросать!» Он мне ответил дословно: «Я позову профессионалов и дам возможность им работать». Это было за два года до его избрания президентом.

Все в зале, да не только в зале, понимали, что он занимается популизмом, пытается еще и еще раз себя показать всей республике – заседания тогда транслировались в прямом теле и радиоэфире. Честно говоря, это было одной из причин, почему мне было противно выходить лишний раз к микрофону после выступлений Лукашенко и других наших популистов.

Правда, главные открытия, связанные с Александром Григорьевичем, я сделал для себя, когда он стал, наконец, президентом. Его выступления в зале Верховного Совета я понял не сразу. Туда постоянно сзывали всех членов правительства: Леонид Синицын со своей командой выстраивал, рассаживал всех по ранжиру. В Овальном зале разыгрывались настоящие спектакли. С одной стороны, депутаты чувствовали себя вправе подразнить президента, что-то ему бросить в лицо, с другой – сам глава государства по поводу и без повода поднимал визг, будто его бьют. Часто мне становилось неудобно. Однажды сказал Синицыну: «Что вы делаете? Не превращайте президента в посмешище! Чего он сюда ходит; если его дразнят, чего заводится?» И вдруг я узнал в собственном доме, что, оказывается, президенту мешают работать депутаты. Жена спросила у меня, видел ли я, как депутаты издеваются над президентом? Речь шла о заседании, где я присутствовал, а жена смотрела телерепортаж. После этого я начал присматриваться, что показывают по телевизору. Одно дело в зале слушать, другое – дома по телевизору. Действительно, из телекартинки следовало, что он, бедный, бьется из всех сил, сражается, а ему мешают депутаты.

С Григорием Киселем я на эту тему не говорил – бессмысленно. Я знал его по Могилеву, как человека блеклого, несамостоятельного, а эти телекартинки свидетельствовали о том, что это человек еще и не вполне порядочный, врун. Общаться с такими людьми просто неприятно – они служат не делу, а хозяину.

Тем более, я почти был убежден: не серенький Кисель, а сам Лукашенко – главный сценарист и режиссер телешоу. И когда в 1995, а затем в 1996 году начали громить Верховный Совет как государственный институт, как самостоятельную ветвь власти, в общественном мнении все уже было сформировано…

Правда, и сам Верховный Совет по собственной же вине оказался безголосым. Когда Лукашенко своим указом снял с должности главного редактора парламентской «Народной Газеты» Иосифа Середича, Мечислав Гриб, тогдашний Председатель Верховного Совета, просто смолчал. Потом, когда ему на смену пришла связка Шарецкий – Новиков, я пытался убедить их: рассмотрите вопрос по редактору газеты, а то Лукашенко навяжет вам своего. То ли смелости не хватило, то ли желания не было, в результате Верховный Совет фактически лишился своей газеты.

Именно руководство Верховного Совета 13-го созыва стало виновником всего происшедшего в 1996 году. Оно не хотело сражаться, оно надеялось, что назревший государственный переворот как-нибудь рассосется сам по себе. Им нужно было бороться за каждый голос, а они думали, что удастся ограничиться статьями в газетах и бесконечными взываниями к совести человека, вознамерившегося заполучить неограниченную власть.

Мне были довольно хорошо известны действия, планы и переживания Семена Георгиевича Шарецкого. Он ничего не скрывал, иногда приезжал ко мне домой для совета и просто «излить душу». Задолго до разгона Верховного Совета я с тревогой наблюдал, как интеллигент, профессор Шарецкий пытается уговаривать, увещевает Лукашенко. Почти как крыловский повар. Для людей типа Лукашенко, взявших на вооружение беспардонную ложь, плутовство, коварство, наглость, не существует таких понятий, как совесть, порядочность, нравственный императив. Исторический опыт свидетельствует, что в схватке цивилизаций, как правило, побеждает более варварская. Правда, и конец ее ждет печальный. Но надежда на то, что молодой белорусский президент, историк по образованию, осознает бесперспективность избранного им пути на установление диктатуры, таяла с каждым днем. Уничтожение демократии в собственной стране было для Лукашенко лишь промежуточным этапом в борьбе за Московский Кремль, в которую Александр Григорьевич ввязался со всем своим природным азартом. Кремль же в лице Бориса Ельцина и его политического окружения всячески подыгрывал белорусскому президенту, сознательно закрывал глаза на то, что, эксплуатируя лозунги о «братской дружбе», белорусский режим «делает деньги» на дружеской границе. В Кремле делали вид, что не замечают хулиганские поступки Лукашенко, его оскорбительные публичные высказывания в адрес российских политиков. Чтобы «сохранить лицо», россияне придумали оправдание: мол, да, конечно, сукин сын, но – наш сукин сын…

Летом 1996 года стало очевидно, что Лукашенко не остановится ни перед чем, чтобы растоптать Конституцию Беларуси. У меня было лишь одно сомнение: не сумеет найти бездумных и бездушных исполнителей своего преступного замысла. Ведь уже было известно, какая судьба постигла исполнителей замыслов Сталина. Я глубоко заблуждался, думая, что среди белорусов не найдется столько палачей своей Родины. Нужно было оказаться за решеткой, чтобы вспомнить о том, сколько же среди белорусов было полицаев и предателей даже во время Второй Мировой войны. Так и на этот раз. Кто-то готов был служить, чтобы сохранить свое место у корыта, кто-то из страха, кто-то – просто из желания «насолить» всем остальным. Можно смело говорить, что нравственная эволюция многих наших граждан пошла по нисходящей – к деградации. И лишь со временем, когда диктатура падет, можно будет очиститься от порожденной ею скверны…

Нельзя говорить, будто Конституция, как документ, сама по себе может таить какую-то опасность. Голосуя за Конституцию в 1994 году, никто не чувствовал никакой опасности. В первоначальном варианте была установлена возрастная планка для кандидатов в президенты – сорок лет. Так и не понимаю, почему и в какой момент она исчезла. Меня не было тогда на сессии, я за нее не голосовал. Потом спустя время, мне рассказывали, как Дмитрий Булахов, то ли уговаривая, то ли шантажируя депутатов, обращался к ним – и в первую очередь к Кебичу: «Чего вы боитесь?» И – возрастная планка была опущена. Кебича, как говорится, взяли на подначку, как подростка во время дворовой драки: ты что, боишься, ты что, слабый?! А ведь многие депутаты понимали, что опускаешь планку до 35 лет – и президентом становится Лукашенко. А когда ему в руки дали такой пропагандистский козырь, как пост председателя так называемой антикоррупционной комиссии, вопрос был фактически предрешен.

Конституция 1994 года была Конституцией компромисса времени и поколений. Не могу сказать, что это была полностью Конституция демократического государства. Но компромисс все-таки был достигнут. И никто не думал, что ее будут так скоро переписывать, не пройдет и трех лет.

Можно было, конечно, послушать БНФ и провести роспуск Верховного Совета. Но мне, например, и в тот момент казалось, и теперь убежден, что это привело бы лишь к очередной кампании взаимного шельмования. Ведь политические дрязги и споры не давали ответа на главный вопрос: как живет рабочий, как живет крестьянин. Меня парламентская болтовня иногда даже раздражала так, что подумывал: а не сложить ли депутатские полномочия? Даже съездил в Костюковичский район, где меня избирали депутатом, поговорил на этот счет и с рядовыми избиратели, и с руководителями района. Они меня осадили: район нуждался в лоббировании своих интересов в правительстве, и это будет несолидно по отношению к поверившим в меня людям. У них было такое право. В районе я бывал часто, старался помочь, как мог. Даже работая в Германии, старался выбивать из белорусских правительственных чиновников помощь району. А районное руководство меня контролировало довольно жестко, причем я сам это инициировал еще во время выборов. Тогда, в 1990 году, была составлена специальная программа, которую я как депутат высшего законодательного органа страны должен был реализовывать. Избиратели могли проверить, насколько успешно я исполняю свои обещания. Избиратели напомнили мне не только о выполнении предвыборных обещаний в части решения экономических проблем района. Верховный Совет работал над новой Конституцией, и мои избиратели вправе были напомнить мне о том, что не время менять депутатов Верховного Совета. Могу сказать, что главные колебания во время голосования по статьям Конституции 1994 года были у меня о введении поста президента. Я отдавал предпочтения все-таки сильной президентской власти. Памятуя и судьбу Великого Княжества Литовского, и Речи Посполитой, где шляхетско-парламентское своеволие сыграло свою роковую роль. Необузданный парламентаризм, когда над королем смеялись и делали из него шута, был для меня всегда неприемлем. Не мог спокойно смотреть, как манипулируют Кебичем – премьер-министром – областные царьки, депутаты: соберутся два-три и начинают давить. Кебич был вынужден отступать от очень принципиальных позиций во имя того, чтобы они агитировали своих голосовать, «как нужно». Такая вольница на переходном периоде была очень опасна. Я не мог поэтому поддержать идею коммунистов о том, что нам не нужен президент или нужен, но слабый, с малыми полномочиями. Парламентская республика предполагает высокий уровень демократической сознательности и рядовых граждан, и политиков-управленцев. А так – все увлеклись популизмом, танцевали перед телекамерами, а делом в республике никто не занимался.

Лукашенко ведь выбрали не только благодаря его ораторскому, популистскому таланту. Да, талант у него есть. Но ведь сложилась обстановка, когда около 90 % граждан Беларуси почувствовали резкое ухудшение своего положения, а процентов пять начали в это же время строить настоящие дворцы. Это не могло не сказаться на том поведении избирателей, которое потом дало о себе знать на избирательных участках. Был социальный заказ на жесткую, авторитарную власть, прямо противоположную предыдущей деятельности правительства и Верховного Совета.

Кебич никак не мог понять, что его не выберут президентом. После того, как в 1989 году партийные организации Могилевской области вытянули его на выборах, он поверил, что сделает для него все. Ведь теперь именно он руководил исполнительной властью в Беларуси – благо, Шушкевич самоустранился полностью, а Гриб позже просто подыгрывал правительству. Исполнительная власть уверяла его, что победит, что вопросов никаких нет. И Кебич уже видел себя президентом. Он оторвался от реальной обстановки и доверился приближенным, которые то ли несознательно, то ли сознательно заблуждались относительно народного мнения. Поздно было делать и проправительственную партию. Партию вообще за год не слепишь. А все белорусские партии, кроме БНФ, в принципе, не были против Кебича. Да и чиновники собирали за Кебича подписей, сколько хочешь…

Я помню ту сессию, когда снимали с должности главы парламента Станислава Шушкевича. Снимали не только за то, что при его попустительстве литовским спецслужбам выдали нашедших в Беларуси приют литовских ортодоксальных коммунистов. Надоело его отнекивание, постоянные отказы от властных действий. Ему говорили: «Ладно, Кебич не хочет – так давай, ты предлагай!» Но он тоже не предлагал ничего. И выдача коммунистов стала событием-детонатором, спровоцировала парламентский взрыв. Не хочу сказать, что это был какой-то заговор. Меня, например, никто не уговаривал и не агитировал голосовать против Шушкевича. И многих других депутатов, с кем приходилось и тогда, и позже беседовать на эту тему. Просто – накопились усталость и раздражение. Шушкевич, Кебич, генпрокурор Василий Шолодонов, председатель КГБ Эдуард Ширковский, министр внутренних дел Владимир Егоров фактически начали топить друг друга в своих выступлениях, в том числе, конечно, Шушкевича. Они противоречили друг другу) и это еще больше подливало масла в огонь. Но никто не думал, что эта свара приведет к немедленной отставке высшего должностного лица государства. Об этом свидетельствует и тот факт, что у парламентского большинства не оказалось даже продуманной и согласованной кандидатуры вместо Шушкевича. Лишь потом у кого-то всплыло имя Мечислава Гриба.

Почему не освободили от должности Кебича? Просто он и врал более убедительно, и был для большинства голосовавших более «своим», чем профессор Шушкевич – ведь Верховный Совет 12-го созыва все еще делил сам себя на номенклатурщиков и выскочек. И Зенон Позняк своим поведением, своим высокомерием еще больше делил зал на своих и чужих, заставлял определяться не вместе, а против друг друга. И тот факт, что Кебич уцелел во всей этой разборке, еще больше убедил его окружение, что Вячеслав Францевич является истинным лидером нации, и кресло президента ему обеспечено.

Однако Кебича в 1994 году не «продавили» в президенты не потому, что не хотели. Правительство Кебича не вело никого и никуда, оно шарахалось вместе с парламентом, не имея четкой программы и самое главное – желания ее реализовывать. Не было воли к осуществлению определенной линии. Чиновники это видели. Кроме того, тогда «вертикаль» на фальсификацию результатов выборов не шла, и Кебич такой задачи перед ней не ставил. И люди дали свою оценку правительству.

А Лукашенко много обещал, у него был солидный рейтинг борца с коррупцией, народного заступника. Бесконечное состязание между Кебичем и Шушкевичем создало для него идеальные условия и дало возможность одержать реальную, причем сокрушительную победу. Микрофон, телеэкран, газета, несколько людей из окружения Кебича, на которых повесили ответственность за все происходящее – и премьер-министр из нападающего превратился в защищающегося, был вынужден уйти в глухую оборону. Но у него не было сил даже на оборону. И победил – Лукашенко.

Накануне президентских выборов 1994 года Кебич предложил мне возглавить его предвыборный штаб. Я сказал Вячеславу Францевичу: «Вы подумайте, на той ли кандидатуре Вы остановились. И я подумаю. Но учтите, что я выдвину некоторые условия». «Какие?» – спросил Кебич. «Например, некоторые люди из вашего окружения должны от вас отойти – для начала». Не могу сказать, что они были преступниками, но служили они Кебичу крайне примитивно, по принципу: услужливый дурак опаснее врага. Кебич выслушал мое мнение о них, и я понял, что он больше никогда не вернется к этому разговору.

Так и случилось. Мы с Владимиром Васильевичем Самощевым, согласовав этот вопрос с Кебичем и используя наши московские связи, пригласили приехать в Минск российских политтехнологов. Сняли им квартиру за свои деньги. Они прожили в Минске две недели, посмотрели телевидение, послушали радио, начитались газет и заключили: «Выборы выиграть можно, хотя очень далеко все зашло. Мы найдем, как остановить Лукашенко». Состоялся детальный обмен мнениями. Пока мы всем этим занимались, Кебич полностью укомплектовал свой штаб, назначив руководить им Михаила Мясниковича. Рассчитаться с фактически уже отработавшими на Кебича людьми у штаба и кандидата денег не нашлось.

Я посмотрел, как работали Мясникович и Заметалин, и честно сказал Вячеславу Францевичу: «Ты не выиграешь». Он обиделся. На этом и расстались.

Лукашенко, еще до того как был сформирован штаб Кебича, подошел ко мне в перерыве сессии: «Я не прошу вас, чтобы вы мне помогали, прошу только об одном – не мешайте мне». Тогда я ничего не обещал Лукашенко, но получилось, что не мешал благодаря Кебичу. Правда, потом, когда шла предвыборная кампания под руководством Мясниковича-Заметалина, мне из штаба Лукашенко предлагали присоединится к ним. Иван Титенков и Аркадий Бородич были особенно настойчивы: «приходи к нам быстрее». Я им отвечал: «Закончится все тем, что вы изберете, кого не надо избирать». А когда Титенков еще раз предложил присоединиться, я ответил ему: «Иван, вам никакой штаб не нужен. Кебич сам все сделал для того, чтобы вы победили».

Кампания Кебича строилась очень просто. Приехал Виктор Черномырдин и привез с собой группу молодых и дерзких политтехнологов во главе с Сергеем Давитая, жителем Санкт-Петербурга, – ныне одним из близких советников губернатора Владимира Яковлева. Те сидели в правительственной резиденции, пили-ели, кого-то к ним водили. Идеологию кампании вел Давитая. От штаба Лукашенко с ним контактировал Аркадий Бородич. Так что координация деятельности штабов Кебича и Лукашенко осуществлялись на протяжении всех выборов. Давитая хвастался тем, что именно он уговорил Кебича пойти на второй тур, не снимать свою кандидатуру, – это якобы позволило спокойно взять Лукашенко власть.

Эта и другие детали работы избирательных штабов Кебича и Лукашенко стали известны мне после Указа президента о моем назначении на должность министра сельского хозяйства и продовольствия. Мне навязчиво предлагалась помощь в составлении программы реформирования сельского хозяйства Беларуси, в решении других вопросов. А сформированное Лукашенко правительство свои первые шаги делало без диктата президента, таких реальных попыток не было, если не считать некоторые популистские речи.

… Нельзя сказать, что, став президентом, Лукашенко не собирался проводить реформы. Он долго искал кандидатуру на пост министра сельского хозяйства. Не знаю, чем его не удовлетворял многоопытный Федор Владимирович Мирочицкий. Скорее всего сменой руководства нужно было подать сигнал аграриям, что перемены в отрасли будут, и перемены существенные. Знаю, что уговаривали пойти в министры Кузьму Дягилева – президента концерна «Белптицепром», но тот категорически отказался. Было еще несколько кандидатов, но потом позвали меня. Позвонил Иван Титенков и сообщил, что Владимиру Гаркуну, уже назначенному на пост вице-премьера курировать аграрные вопросы, поручено меня найти. Но Гаркун якобы сказал, что меня в Беларуси нет. «Так что, – сказал Иван, – говорить с тобой будут о назначении на пост министра, и я тебя прошу – ты не отказывайся». Пришел я в правительство фактически против воли премьер-министра и вице-премьера, курировавшего аграрную отрасль.

Лукашенко встретил меня приветливо, напомнил о состоявшемся когда-то в парламентских кулуарах разговоре о том, что после победы он позовет профессионалов, и сказал: «Будешь министром, проводи реформы, какие сочтешь нужными!» Я изложил свое видение проблемы, попытался объяснить, что сельское хозяйство в нашей стране можно сделать вполне конкурентно-способной и выгодной для производителя и государства отраслью. Сказал, что пойду в правительство лишь при условии проведения глубоких реформ. «Давай программу!» – сказал Лукашенко. Он знал, как проводилась пусть еще не реформа, но серьезные организационные и экономические меры, когда внедрялись арендные отношения в Могилевской области в горбачевские времена, помнил, что удвоение поголовья, например, свиней в некоторых районах достигалось за год – два. И даже тогда, когда в конце перестройки весь аграрный комплекс республики начал падать, Могилевщина, вопреки всем законам логики, продолжала держаться на прежних показателях.

Я согласился на работу в правительстве, понимая, что надо делать дело, работать с той властью, которую в тот момент выбрал народ.

Три месяца мы трудились над программой. Привлекли специалистов, немцев, израильтян, россиян. Это была программа коренных преобразований в сельском хозяйстве, затрагивающая, конечно, и остальные отрасли. Президент читал программу очень внимательно, стараясь вникать в смысл изложенного, вооружился новейшими экономическими справочниками, словарями, проверял терминологию. Программа, судя по всему, ему понравилась. Пригласил меня и наложил на программу жесткую резолюцию: «Чигирю, Богданкевичу. К исполнению».

Я никогда не был заядлым монетаристом, хотя с уважением относился и отношусь к взглядам профессора Станислава Богданкевича, тогдашнего председателя Правления Национального банка. Но считал и считаю, что к экономическим реформам можно и нужно подходить с минимумом шоков. В программе я ставил вопросы аграрного ведомства на высокий уровень, и естественно, Богданкевичу мои подходы не очень нравились. Иного от него ожидать не следовало – он тоже возглавлял свое ведомство. Надо было искать баланс интересов, и найти его, конечно же, можно было. А Михаил Чигирь, премьер-министр, работал по вполне традиционной схеме советского управленца: расписал программу для исполнения своему заместителю Владимиру Гаркуну.

Гаркун, чьи экономические воззрения весьма отличались от моих, уже по этой причине не мог поддерживать программу. Вставал и еще один вопрос: а кто ее подал? Леонов? А почему минуя своего непосредственного начальника (то есть, Гаркуна)? Тем более, что полная реализация программы делала со временем пост Гаркуна не нужным, привела бы к серьезному изменению функций министерства и полномочий министра. На это Владимир Гилярович пойти не мог, и была запущена бюрократическая машина по пуску программы под откос.

Три месяца подчиненные Гаркуна из аппарата правительства готовили записку, из которой следовало: программа, конечно, хорошая, но нуждается в доработке, дополнительном изучении, согласовании и т. д., и т. п. Как ни странно, но записка получила почти матерную резолюцию Лукашенко. Тогда Чигирь, как ему казалось, нашел компромиссное решение: раз Гаркун отказывается работать по этой программе, поручить ее курирование вице-премьеру по вопросам макроэкономики Сергею Лингу.

Я Сергея знал давно, мы с ним когда-то были коллегами. И это решение расставило все точки над «i»: правительство во главе с премьером, несмотря на грозную резолюцию президента, решило похоронить эту программу, поскольку более квалифицированного, матерого гробовщика экономических реформ, чем Сергей Степанович Линг, пожалуй, не было в республике.

Задает он мне вопрос: «Реформа не может быть без банкротства. Значит, кто-то окажется безработным?» – «Окажется», – соглашался я.

– Но ведь это несоизмеримо с тем, что вся отрасль сидит без зарплаты, а зарплата «дошла» уже в ряде случаев до 10–15 долларов в месяц». «А что ты будешь делать, когда люди с плакатами придут сюда, к Дому правительства, к твоему министерству, требуя работы? Зачем тебе это надо?»

– увещевал Линг. – «А зачем мы здесь сидим, Сергей? – отвечал ему, – Пенсии дожидаемся? Нас ведь для того назначили в правительство, чтобы мы что-то делали, куда-то вели страну. Куда?» Действительно, куда мог привести экономику Линг?

Ждать от правительства серьезной, заинтересованной работы по реформированию аграрного сектора не приходилось. Но не сидеть же сложа руки, надо делать что-то на уровне министерства, что зависело от меня как министра. Начали программу сотрудничества с Германией. Выделили группу хозяйств, где начали массовую «промывку мозгов» управленцам. Немцы шли на сотрудничество с большой охотой, особенно правительство земли Бранденбург. Они рассматривали Беларусь как своеобразный плацдарм не только для продвижения своих передовых технологий на восток, дальше в Россию, но и как пропаганду немецкого образа жизни. И еще, зачем немцу кормить комаров в тайге? Это с успехом могут сделать и белорусы – лишь дайте нам свои технологии, научите нас работать! Так я «агитировал» их, работая еще торгпредом Беларуси в Германии.

И дело пошло. В Германию – не на экскурсию, не за покупками, а за делом – поехали заместители председателей исполкомов и сотрудники управлений агропромышленного комплекса исполкомов всех уровней, председатели колхозов, ведущие специалисты министерства и аппарата правительства, депутаты-аграрники. Правительство Германии выделило своего специалиста на должность советника; мы платили ему тарифную ставку по нашему штатному расписанию, а остальное, до четырех тысяч марок в месяц, доплачивал ему германский бюджет. Он в совершенстве владел русским языком, был отставным дипломатом, постоянно находил для наших хозяйств германских партнеров, решал вопросы, оказывал консультационную помощь. Премьер-министр земли Бранденбург предложил: давайте возьмем для эксперимента один район, проведем там полную реорганизацию системы управления сельскохозяйственным комплексом, посмотрим, что получится, а после начнем продвигать шире. Выбор пал на Копыльский район Минской области. Провели солидные социологические исследования, давшие удивительный результат. Поныне еще проскальзывает у кое-кого из чиновников мнение, будто крестьяне выступают против реформ. Неправда! Примерно 70 % крестьян при анонимном опросе высказывались против колхозной системы, за частную форму собственности, в том числе на землю.

Нельзя изображать как однородную тупую и косную силу и чиновников из местной власти. Гам разные люди. Например, председатель Витебского облисполкома Владимир Андрейченко – просто трус. Он понимает, что разваливает сельское хозяйство, но у него в области меньше всего реформированных предприятий. Отвечал просто: «Команды сверху не было, так что делать это опасно». А вот Владимир Заломай, Николай Войтенков, Александр Дубко брали ответственность на себя. Они не боялись ответственности и за реформы и при решении других вопросов.

Закончилась программа «промывки мозгов» визитом в Германию всех шести губернаторов. Визит долго переносился – его организации всячески противился Мясникович, даже сумел привлечь в союзники тогдашнего председателя Гродненского облисполкома Александра Дубко, и тот заартачился: «Не поеду! Чего мне там смотреть? Я сам – аграрник!» Я ему говорю: «Александр, какой ты, к черту, аграрник? Поехали! Посмотришь на настоящих аграрников». И все поехали…

Пробыли там неделю, и я с ними. Посмотрели все, что хотели увидеть. Смотрели восточные земли: какой была в Восточной Германии колхозно-совхозная система, и как она трансформировалась. Немцы не скрывали от нас и проблем. Выступали специалисты, ученые, практики. Назад ехали молча. Помню последний день в Германии. Ранним утром ехали по живописным землям Бранденбурга и один из губернаторов, слушая рассказ немецкого специалиста о том, как немцы разводят в водоемах рыбу, не выдержал и с горечью произнес: «Мы пока можем похвастать лишь красотами нашей природы, но не далек день, когда и этого не будет».