Еще раз о голом короле (сборник)

Леонид Алексеевич Филатов

Еще раз о голом короле. Пьесы, рассказы, стихи

Возмутитель спокойствия

Авантюрная комедия в двух частях по мотивам одноименного романа Леонида Соловьева

Пусть буду я сто лет гореть в огне,

Не страшен ад, приснившийся во сне,

Мне страшен хор невежд неблагородных,

Беседа с ними хуже смерти мне!

Омар Хайям

Восток – дело тонкое…

Красноармеец Сухов

От автора

Садись на ишака!..

Поедем на Восток!..

От южных городов

Я прихожу в восторг —

От ярких тех небес,

От пряных тех базаров,

От горных тех ручьев,

Где я беру исток…

А если вдруг взбрыкнет

Фантазии ишак

И понесет нас так,

Что только свист в ушах,

То мы его смирим

Уздечкою сюжета

И вновь переведем

На вдумчивости шаг…

В приключениях Достославного Ходжи Насреддина во время его пребывания в Благородной Бухаре участвуют:

Ходжа Насреддин

Эмир бухарский

Гюльджан

Начальник эмирской стражи

Ростовщик Джафар

Гуссейн Гуслия – мудрец из Багдада

Гончар Нияз – отец Гюльджан

Чайханщик Али

Кузнец Юсуп

1-й стражник

2-й стражник

Дворцовый лекарь

придворные во дворце, слуги, стражники, жители Бухары.

Часть первая

(пролог, эпизоды 1–11)

Ночь в Бухаре. Спальня богатого бухарского дома. У распахнутого окна, на фоне занимающегося рассвета, прощается некая романтичная парочка. Назовем их Красавица и Путник.

Путник

(глядя в окно, с восторгом)

Приветствую тебя, о Бухара!

Нам свидеться опять пришла пора!

Красавица

(прильнув к груди Путника)

Останься на день!

Путник

(ласково)

Я б навек остался,

Да дел скопилась целая гора!

Красавица

Но мы могли бы в случае таком

Грядущей ночью встретиться тайком?!

Путник

А как же муж?

Красавица

Да где ему проснуться!

Таким уж уродился тюфяком!

Путник

(озираясь)

Хоть волен, как весенний я ручей,

Но должен опасаться стукачей,

Поэтому в одном и том же месте

Не провожу я кряду двух ночей!

Неожиданно предрассветную тишину оглашает трубный ослиный рёв. Красавица и Путник вздрагивают.

Красавица

Кто под окном орёт истошно так?

Путник

(успокаивает)

Так обо мне заботится ишак!

(в окно)

За то, что разбудил меня, – спасибо,

Но не буди в округе всех собак!

(Красавице)

Где б мы ни ночевали – просто срам! —

Меня он криком будит по утрам,

Будь то Стамбул, Каир иль даже Мекка,

Будь то дворец, ночлежка или храм!

Красавица

(спохватившись, игриво)

Однако хороша бы я была,

Когда б узнать забыла – с кем спала!

Пора и познакомиться, любимый,

Открой своё мне имя!

Путник

(после паузы)

Абдулла!..

За окном снова слышится рёв осла. Путник торопливо натягивает на себя свой дырявый халат и прыгает в окно. За дверью шум-крики, топот сапог, громкий треск факелов. Дверь трещит, и в спальню вваливается жирный вельможа в богатом халате, за ним десяток солдат городской стражи.

Вельможа

Неужто этот подлый Насреддин

В моём семействе тоже наследил?

(Красавице)

Ответствуй, о беспутная, супругу:

Куда он делся?

Красавица

(она сама невинность)

Кто, мой господин?

Вельможа

(грозно)

Кончай юлить! Твой муж не идиот!

Со мною этот номер не пройдет!

Рассказывай! – не то твоя головка

Сегодня с плахи первой упадёт!

Красавица

(сентиментально)

Мне снились… шорох звёзд и шум листвы.

И поцелуй, что слаще был халвы…

(вскрикивает, пораженная догадкой)

Так это был другой!.. А мне казалось,

Что это – о бесценный! – были вы!

Вельможа

(в ярости)

Самцу, в мою залезшему кровать,

Излишек плоти надо оторвать,

Навеки чтоб отбить ему охоту

Бухарских жён ночами воровать!..

(стражникам)

Эй, олухи!.. Возьмите дом в кольцо!

Проверьте подоконник и крыльцо!

Кто может эту подлую скотину

Узнать, что называется, в лицо?

(открывает записную книжку и готовится записывать)

Итак, приметы!.. Но – не вразнобой!

Стражники

– Хромой!

– Косой!

– Уродливый!

– Рябой!

Вельможа

(откладывая карандаш)

Не верю!.. Зная вкус моей супруги,

Не верю, что столь мерзок он собой!

На мой вопрос – каков он, Насреддин, —

Покамест не ответил ни один!..

Красавица

(робко)

Веснушчатый… Курносый… Синеглазый.

Вельможа

(дотошно)

А цвет волос?

Красавица

(уверенно)

Естественно, блондин!

Вельможа

(удовлетворенно захлопывает записную книжку)

Ну, вот теперь мы знаем твой портрет!

Теперь для нас твой облик не секрет!

Теперь ты можешь скрыться лишь в Рязани,

Но в Бухаре тебе спасенья нет!

Утро. Берег пруда на окраине Бухары. На берегу собралась толпа горожан. Из пруда доносятся истошные крики утопающего.

Кое-кто на берегу пытается помочь несчастному. Насреддин подходит к одному из зевак.

Насреддин

Скажи, чего он так кричит и стонет,

Мужчина, что купается в пруду?

Зевака

(мрачно)

Он вовсе не купается. Он тонет.

Насреддин

Как тонет?.. У сограждан на виду?

Но коль и впрямь он тонет, этот дядя…

Зевака

(убежденно)

Ещё минута – и ко дну пойдет!

Насреддин

(продолжает)

…То почему, на этот ужас глядя,

Никто из вас и ухом не ведет?

Зевака

Попробуй-ка спаси такого злюку!

Ты видишь, как волнуется народ?

Все тянутся к нему, дай, просят, руку.

Он тонет, но руки им не даёт!

Насреддин

(задумчиво глядит на утопающего)

Он человек богатый и премерзкий…

Зевака

Да ну?..

Насреддин

Готов побиться об заклад!

Зевака

Но как ты угадал?.. Ведь ты не местный.

Насреддин

Мне многое сказал его халат!

Зевака

(недоуменно)

Все ходят в Бухаре в таких халатах!

Насреддин

(наставительно)

Не всё! Раскинь умишком, коль не глуп.

Халатец дорогой, но весь в заплатах.

А значит, наш клиент богат, но скуп!

Усвой одну нехитрую науку:

Когда богатый, скажем, тонет бай,

Нельзя ему совать пустую руку

С тупой и идиотской просьбой: дай!

Зевака

А как же быть?

Насреддин

Зажми в руке монету

И протяни бедняге с криком: На! —

И, клюнув на простую хитрость эту,

Он – даже мертвый! – выплывет со дна!

(Насреддин подходит к краю пруда и некоторое время наблюдает за утопающим.)

Боюсь, что поздно!.. Он уже не дышит!

Зевака

(подтверждает)

И с виду – не проворнее бревна!

Насреддин

А ну-ка я проверю!.. Вдруг услышит

Столь милое ему словечко…

(Протягивает утопающему руку.)

На!..

Утопающий вцепляется в протянутую руку мертвой хваткой. Насреддин вскрикивает от боли, но всё-таки вытаскивает утопающего на берег. Но спасённый, судя по всему, не спешит освободить своего спасителя.

Какой ты неотвязчивый, однако!

Мне следует себя теперь спасти!

(Зеваке)

Вцепился в кисть, как будто в кость – собака!

Спасённый приходит в себя, и Насреддин аж отшатывается, увидев, насколько тот горбат и уродлив.

Оставь меня!.. Ты слышишь?! Отпусти!..

Спасённый

Я жив!

(злобно)

Толпа, я чувствую, не рада?!

Прочь, лодыри!.. Очистить берега!

(Насреддину)

А ты, прохожий, стой!.. Тебе – награда!..

(роется в кошельке)

Аж целых… целых… целых полтаньга!..

(швыряет Насреддину монету)

Насреддин

(кланяясь)

Ты преисполнен щедрости небесной!

Знать, жизнь тебе и вправду дорога,

Когда ты оценил её, любезный…

Не сбиться бы со счета… в полтаньга!

Имея сумму крупную такую,

От пуза я наемся и напьюсь!

Уж я на эти деньги пошикую,

Уж я на эти деньги развернусь!

В это время кто-то мягко берет Насреддина под руку и отводит в сторону. Это один из горожан, бухарский кузнец Юсуп.

Юсуп

Я вижу, в Бухаре ты гость не частый,

Не посвящен ты в правила игры,

Иначе б знал, какой самум несчастий

Навлек ты на бухарские дворы!

Его у смерти вытащив из пасти,

Ты страшный Бухаре нанёс удар,

Поскольку тот, кого, к несчастью, спас ты,

Не кто иной, как ростовщик Джафар!

Во-он, видишь, дом Садыка-сыровара?

Ему, бедняге, лучше помоги!

Ведь дом его по милости Джафара

Сегодня арестован за долги!

Насреддин

(с отчаянием)

И вправду будь он проклят, этот демон!..

Поверь, мой образ жизни не таков,

Чтоб я считал своим любимым делом

Спасенье из воды ростовщиков!

(с упрёком)

Но больше вас виновен я едва ли:

Я здесь чужой, Аллах меня прости!

А вы зачем пример мне подавали,

Пытаясь эту гадину спасти?

Юсуп

Да, местные старались, но для виду,

Поскольку не спасать беднягу – грех,

Но больший грех – спасти такую гниду,

Поэтому ты грешен больше всех!..

Насреддин

(решительно)

Считай, я этот грех уже оплакал!..

Я слов бросать на ветер не люблю,

И этого хорька – клянусь Аллахом! —

Я в том же водоеме утоплю!

Чайхана на свежем воздухе. Посетители расположились группками прямо на земле посреди дымящихся мангалов. У коновязи, скучая, пощипывает травку ишак Насреддина.

Сам Насреддин, никем не замеченный, устроился отдельно от всех в глубине двора. Появляется солдат городской стражи.

Стражник

(Чайханщику)

Скажи, не проезжал ли тут один

На сером ишаке простолюдин?

Чайханщик

Да тут полным-полно простолюдинов!

Стражник

(понизив голос)

Но этот-то особый!.. Насреддин!..

Посетители чайханы настораживаются, разговоры между ними затихают, и все взгляды обращаются к стражу порядка.

Чайханщик

(с наигранной заинтересованностью)

Каков он с виду, этот Насреддин?

Стражник

(важно)

Курносый. Синеглазый. И блондин.

Кто-то из посетителей прыскает в кулак.

Чайханщик

(в ужасе)

И в этом вызывающем обличье

Он шляется по улицам, кретин?!

Стражник

(чувствуя подвох)

О чём ты?

Чайханщик

(поясняет)

Это всё-таки Восток!..

Восток всегда к блондинам был жесток.

Вот появись он где-нибудь в Калуге,

Он вызвал бы там бешеный восторг.

Первый посетитель

Но я, признаться, слышу в первый раз,

Что он светловолос и синеглаз!

Стражник

(впивается взглядом в Первого посетителя)

Ах, значит, ты встречался с Насреддином!

Не скажешь ли, дружок, где он сейчас?

Посетитель тревожно сопит, не зная, что ответить. Ему на выручку бросается Второй посетитель.

Второй посетитель

Дом Насреддина – это целый мир:

Багдад и Басра, Мекка и Каир!

Третий посетитель

Да Насреддин – куда бы ни приехал —

В любой стране – любимец и кумир!

Стражник

Но если верить местной детворе,

То Насреддин сегодня в Бухаре!..

Четвёртый посетитель

Возможно. Но поймать его не проще,

Чем тень вон той пичуги во дворе!

Стражник

(хвастливо)

Но я его поймаю!

Первый посетитель

Поглядим!

Охотишься за ним не ты один!

Но кто хоть раз встречался с Насреддином,

Тот знает: Насреддин непобедим!

Стражник обводит присутствующих недобрым взглядом, словно запоминая каждого в лицо, потом злобно сплёвывает и уходит. Посетители провожают его смехом, свистом и улюлюкиванием. Их останавливает скрипучий голос Незнакомца, до этих пор не вмешивавшегося в происходящее.

Насреддин

(скрипучим голосом)

Хвала Аллаху, есть надежный круг

Друзей и три десятка верных рук,

Которые помогут Насреддину!

Чайханщик

Но кто ты?

Насреддин

Я его старинный друг!..

(подсаживается поближе к посетителям.)

Но должен вам заметить наперед,

Что Насреддин давно уже не тот,

Которого в своем воображенье

Рисует наш доверчивый народ!..

Он стал серьезен и благочестив,

С простонародьем – груб, с начальством – льстив,

Он поменял друзей, привычки, облик

И вообще сменил судьбы мотив…

Он стал ленив, прожорлив и пузат…

Он на сварливой женщине женат…

Он целый день проводит на базаре,

Где продает редиску и шпинат…

Былой герой, короче говоря,

Навек утратил славу бунтаря,

А вместе с ней – почет и уваженье,

Безмозглости своей благодаря!

Первый посетитель

Брось, Незнакомец!.. Судя по всему,

Ты попросту завидуешь ему!

Второй посетитель

(с удивлением)

Но это – как завидовать Хафизу…

Иль, скажем, Авиценне самому.

Третий посетитель

Похоже, этот самый Насреддин

Тебе изрядно в жизни навредил!

Четвёртый посетитель

Но чем? Украл твой коврик для намаза?

Ветвистыми рогами наградил?

Чайханщик

(кричит)

А я узнал мерзавца!.. Это он,

Эмира соглядатай и шпион!..

Довольно споров!.. Бей его, ребята!

Бери его в кольцо со всех сторон!

Посетители, подзадоривая друг друга боевыми возгласами, колотят Насреддина. Беднягу выручает ишак – своим трубным ревом он отрезвляет дерущихся. Кряхтя и постанывая, Насреддин плетется к своему спасителю и благодарно обнимает его за шею.

Насреддин

(ишаку, тихо)

Всё справедливо. Никаких обид.

Знать, Насреддин в народе не забыт!

Я посягнул на собственную славу

И собственною славой был побит!..

Двор ростовщика Джафара. Сам Джафар стоит на пороге своего дома и с брезгливым любопытством разглядывает стоящих перед ним должников – гончара Нияза и его дочь Гюльджан (лицо её закрыто чадрой)

Здесь же во дворе, ближе к зрителям, за старым тутовником притаились трое наблюдающих – кузнец Юсуп, Насреддин и его верный ишак.

Джафар

(глумливо)

Не смей рыдать! Не делай скорбной позы!

Твоё мне опротивело нытье!..

Не думаешь ли ты, что эти слезы

Растопят сердце грубое мое?

Нияз

(сквозь слезы)

Я всё тебе верну, Аллах свидетель,

Но дай отсрочки мне хотя бы год!

Весь год я на тебя, о благодетель,

Без передышки буду тратить пот!

Джафар

(перебивает, не слушая)

Какой себя ты тешишь перспективой,

Какой в своих рыданьях видишь толк?

«Отсрочь мне долг!» – ты просишь, нечестивый!

А я тебя прошу: «Верни мне долг!»

Юсуп

(возмущенно)

Старик в слезах, а этот зубы скалит!

Ух, так бы и намял ему бока!..

Безжалостный злодей! Проклятый скаред!

Внебрачный сын козы и ишака!

Насреддин

(мягко)

Ругай его неистово и яро

И не жалей для брани языка,

Все образы годятся для Джафара,

Но я прошу: не трогай ишака!

Джафар

(внушительно)

Покамест не обрёл в моём лице ты

Опасного и страшного врага,

Скорей верни мне долг свой и проценты,

Верни мои четыреста таньга!

Джафар подходит к Гюльджан и резким движением откидывает чадру.

Лицо Гюльджан было на свету только мгновение, но этого было достаточно, чтобы Насреддин восхищённо зацокал языком, а Джафар потерял дар речи.

Юсуп

(язвительно)

Гляди, горбун от страсти так и тает!

Надеется понравиться, урод!

Насреддин

Ну он себя уродом не считает,

Он думает, что он – наоборот!

Словно подтверждая эти слова, Джафар приосанивается и даже пытается принять молодцеватый вид.

Джафар

(Ниязу)

Всё! Темы денег больше не касаюсь!

(Гюльджан)

Хоть я на свет родился не вчера,

Не помню, чтобы этаких красавиц

Когда-нибудь рождала Бухара!

(Ниязу)

Чтоб нам не торговаться слишком долго,

Я сразу заявляю, что не прочь

Взять у тебя, старик, в уплату долга

Твою очаровательную дочь!

Юсуп (не выдерживает)

Ну до чего же подлая натура!

Ну до чего же черная душа!

Насреддин

Однако у него губа не дура!

Девчонка-то и вправду хороша!

Юсуп

(с уважением)

Её зовут в народе «недотрога».

Любой не прочь жениться на Гюльджан.

У нас за ней ухаживает много

Известных и богатых горожан!

Насреддин

(заинтересованно)

И что же?

Юсуп

(со вздохом)

Нет покамест равной пары!

Достойный не сыскался ей жених!

(кивает в сторону Джафара.)

Вот к ней и липнут всякие джафары,

И нету ей спасения от них!..

Джафар

(Ниязу)

Надеюсь, ты упорствовать не станешь!

Коль дочь тебе и вправду дорога,

Ты вылезешь из кожи, но достанешь,

Достанешь мне четыреста таньга!..

Ступай за вышеназванною суммой,

Даю тебе отсрочки ровно час!

Насреддин

(себе)

Ты явно пребывал в отлучке, ум мой,

Когда я образину эту спас!..

Джафар идёт к калитке и, не заметив Юсупа и Насреддина, выходит со двора на городскую улицу.

Насреддин

(не отрывая взгляда от Гюльджан)

Сегодня же ей улыбнется случай!

Юсуп

(удивленно)

Ты что, волшебник?

Насреддин

(дурашливо)

Ой, не говори!

Жених ей подвернется хоть не лучший…

(лихо сдвигает тюбетейку на ухо.)

Но и не худший, чёрт меня дери!..

Юсуп

(подозрительно)

Кто ты таков?

Насреддин

Я человек, который

Распутывал уже десятки раз

Клубки таких запутанных историй,

Где сам бы Насреддин и то увяз!..

Юсуп

(настороженно)

Я вижу, врать умеешь ты неплохо,

Но всё ж таких примеров в мире нет,

Чтоб самый расталантливый пройдоха

Собрал за час четыреста монет!

Насреддин

(беспечно)

Ах, времени всегда нам не хватало!

На это можно всяко посмотреть!

Пока мы говорим: нам часа мало! —

Наш час ещё уменьшился на треть!

Хитрец Джафар, ты крепко нас неволишь,

Нам ограничив времени запас!..

Я б мог сказать: в запасе час всего лишь,

Но я скажу: в запасе целый час!

Юсуп

(недоверчиво)

Ты сможешь им помочь?

Насреддин

(пожимая плечами)

Чего уж проще!

Узнай, куда направился Джафар!

Юсуп

(выглянув за калитку)

Он, судя по всему, идёт на площадь

Базарную. Короче, на базар.

Насреддин

Ну в Бухаре базар найдем легко мы

И даже горбуна опередим!..

Юсуп

(спохватившись)

Постой!.. Но мы ведь даже не знакомы.

(представляется)

Кузнец Юсуп!

Бухарский базар. В базарной толпе Юсуп и Насреддин.

Неожиданно Юсуп, подмигнув Насреддину, вскарабкивается на один из прилавков.

Юсуп

(громко)

Все люди Бухары – не я один! —

Мечтали с незапамятных годин,

Что в Бухаре появится однажды

Любимый нами всеми Насреддин!

Аллах велик! Он даровал мне честь

Вам сообщить приятнейшую весть:

Любимец всех времен и всех народов —

Наш Насреддин сегодня снова здесь!..

Насреддин тоже вскарабкивается на прилавок и становится рядом с Юсупом. Базарная толпа приветствует его криками ликования.

Юсуп

(помрачнев)

Но стражники – вонючий этот сброд! —

У городских стоящие ворот,

До нитки обобрали Насреддина,

Сказав, что это плата, мол, за вход!

Толпа негодует, в адрес стражников летят проклятия. Юсуп доволен.

Так будем же мудры мы и щедры

И принесем сюда свои дары,

Чтоб извиниться перед Насреддином

И смыть пятно позора с Бухары!..

Человек из толпы

(Юсупу)

Какие подойдут ему дары?

Окорока? Копчености? Сыры?

Юсуп

И это пригодится, только лучше —

Халаты, тюбетейки и ковры!..

Зоркий глаз Насреддина выхватывает из толпы знакомое лицо – это Чайханщик.

Чайханщик

(Юсупу)

Но ты покамест нас не убедил,

Что этот чужеземец – Насреддин!

Пусть выдаст пару шуток нам на пробу,

Он в шутках, говорят, непобедим!..

Насреддин

(не сводя глаз с Чайханщика)

В одной из забегаловок вчера

За шутку мне сломали два ребра…

И понял я: моих изящных шуток

Пока не понимает Бухара!..

Чайханщик сконфуженно опускает голову.

Хоть я у вас, видать, в большой цене,

Оваций не устраивайте мне!

Я очень не люблю аплодисментов,

Особенно ногами по спине!..

В толпе раздаются смешки, из толпы вылезает Непоседливый мужичонка.

Непоседливый

Да не признав, что это Насреддин,

Мы сами же себе и навредим.

Останемся совсем без Насреддина,

А нам – хотя б один! – необходим!

Непоседливому вяло возражает Сомневающийся.

Сомневающийся

Не знаю, Насреддин – не Насреддин,

Но выглядит он, как простолюдин…

Чувствующий себя виноватым Чайханщик ставит окончательную точку в споре.

Чайханщик

(горячо)

Он лучше будет выглядеть Эмира,

Коль мы ему всё это отдадим!

Чайханщик обводит руками базарные прилавки, и толпа принимается носить к ногам Насреддина всё, чем богат бухарский базар. Мгновенно у ног Насреддина вырастает гора вещей: тут и конские сёдла, и богатые халаты, и драгоценные украшения.

Насреддин

(растроганно)

Спасибо вам, о люди Бухары,

За ваши драгоценные дары!

Спасибо вам за то, что к Насреддину

Вы столь великодушны и добры!..

(понизив голос)

Моё же имя, люди Бухары,

Произносить не стоит до поры:

Устал я отбиваться от шпионов,

Доносчиков и прочей мошкары!..

Неожиданно в базарной толпе появляется Джафар. Толпа расступается то ли с почтением, то ли со страхом: очевидно, что жители Бухары хорошо знают этого человека.

Джафар

(увидев Насреддина, с изумлением)

Смотри-ка!.. Мы расстались лишь вчера,

А нынче снова встретились с утра!..

Насреддин

Нам повезло б и вовсе не встречаться,

Будь попросторней город Бухара…

Джафар

(с жадностью щупая вещи, лежащие перед Насреддином)

Откуда у тебя такой товар?

Насреддин

Вчера ты дал монетку мне, Джафар…

Пустил я в оборот твою монетку,

И вот гляди – какой с неё навар.

Джафар

(самодовольно)

Благодарить ты должен день и час,

Когда меня от лютой смерти спас:

Не подари тебе я той монетки —

И где бы ты, несчастный, был сейчас?!

(завистливо)

Что ж, неплохой улов для новичка!

Надеюсь, что цена невысока?..

Какую сумму ты за это просишь?

Насреддин

(безразлично)

Так, пустяки. Четыреста таньга!..

Джафар

(опешив)

Ты сумасшедший или идиот?

Иль тешишь глупой шуткою народ?..

Кончай свои дурацкие забавы

И сбрось шальную цену до двухсот!

Насреддин

(сдержанно)

Я был бы аж двукратный идиот,

Когда бы сбросил цену до двухсот.

Дать в глаз тебе за это предложенье

Мне только воспитанье не даёт!

Плати мне столько, сколько я хочу,

Не то я цену впятеро взвинчу,

Тогда тебе и гвоздь из этой кучи

Купить едва ли будет по плечу.

Я жду. Что ты решил, Джафар-ага?

Джафар

(после паузы протягивает Насреддину кошелек)

Держи свои четыреста таньга!

(ухмыляется через силу)

Мне дорог не товар – хоть он и дорог.

Мне истинная дружба дорога!

Насреддин

(предупредительно)

Не падай! Насреддин.

И опять двор Джафара. Старый Нияз с дочерью стоят на прежнем месте.

Видно, что истекший час они не тратили на поиск денег, понимая всю тщетность таких попыток. В тени старого тутовника безмятежно пасется ишак Насреддина. Калитка чуть приоткрывается, и во двор проскальзывает Насреддин. Ещё через какое-то время калитка распахивается настежь – чувствуется рука хозяина! – и появляется Джафар, нагруженный товарами. Увидев Насреддина, он даже отшатывается назад – настолько его поражает новая встреча со старым знакомцем.

Джафар

Как?! Снова ты?..

Насреддин

Ищу здесь ишака я…

Я видел, он сюда направил шаг…

Ах, вот ты где!.. У-у, бестия такая!

Джафар

Зачем в мой двор забрался он?

Насреддин

(разводит руками)

Ишак!..

Джафар

Но по какому этакому праву

Моей травой ты кормишь ишака?..

А если я тебя подвергну штрафу,

Ну, скажем, на четыреста таньга?..

А, впрочем, нет!.. Мне лень с тобой браниться!

Отложим нашу тяжбу до поры!

Я, видишь ли, спешу сейчас жениться

На первой из красавиц Бухары…

Насреддин

(громко)

Да будет лик её ещё прекрасней,

И не коснется глаз её печаль!..

(Джафару)

Хочу тебя попотчевать я басней,

И, может, ты отыщешь в ней мораль!

Джафар

(презрительно)

Сегодня все талдычат о морали,

Куда ни ткнись: мораль, мораль, мораль!

Но мы мораль настолько измарали,

Что новую придумать не пора ль?

Насреддин

Висела на высокой ветке Вишня,

И на неё позарился Шакал,

Но ничего из этого не вышло,

Сколь он под этой Вишней ни скакал.

А между тем спокойно и неслышно

Слетел Орёл с ближайших облаков…

Орёл сорвал означенную Вишню

И с этой самой Вишней был таков!..

Джафар

(скребет лысину)

Ох, не люблю замысловатых басен!..

Какая тут упрятана мораль?..

Тут нету смысла!

Насреддин

Смысл любому ясен.

Джафар

(упрямо)

А я его не понял!

Насреддин

Очень жаль!

Джафар раздосадованно машет рукой и спешит по направлению к Ниязу и Гюльджан, покорно ожидающим своей участи. Насреддин увязывается за ними.

Джафар

(Ниязу)

Твой срок истёк!.. Что скажешь мне, бездельник?

Но только не канючь, не плачь, не ной!

Я вижу, денег нет… А нету денег —

Гюльджан моей становится женой!

Последние слова Джафара вызывают бурю рыданий у Нияза и Гюльджан. В дело вмешивается Насреддин.

Насреддин

(Джафару)

Она твоя, коль суммы нет искомой!

(Ниязу)

Не торопись рыдать, Нияз-ага!

(снова Джафару)

Но вот кошель, весьма тебе знакомый,

И в нём как раз четыреста таньга!..

Насреддин отдает кошелек Джафару, после чего берет Нияза и Гюльджан за плечи и ведет их к калитке.

Джафар

(в бессильной ярости)

Так вот кто был орлом-то в басне оной!

Так вот на что ты, подлый, намекал!

Насреддин

(через плечо)

Орёл ли я – вопрос дискуссионный,

Но – стопроцентно точно – не шакал!..

Тёплый вечер в Бухаре. Двор гончара Нияза. Насреддин и Гюльджан сидят на краю арыка. За низким дувалом прячется наблюдающий за ними ростовщик Джафар. Увлеченные беседой, влюблённые его не замечают.

Насреддин

(умоляюще)

Мне хоть разок тебя поцеловать бы!

Открой хотя бы краешек чадры!

Гюльджан

(смущённо)

Нельзя мне обнажать лицо до свадьбы…

Уж таковы законы Бухары!..

Насреддин

Прости, Гюльджан, коль я тебя обидел,

Но к нам неприменим такой закон.

Твоё лицо я нынче утром видел

И вот уж семь часов в тебя влюблён…

Гюльджан

Боюсь грешить словами, но, похоже,

И у меня теперь не будет сна…

Насреддин (обрадованно)

Ушам своим не верю!

Гюльджан

Да, я тоже

В тебя уж два часа как влюблена!

Джафар

(злобным шепотом)

Так ты влюбилась в этого нахала,

Джафару оборванца предпочла!..

Но знай: не став добычею шакала,

Добычей ты не станешь и орла!..

Насреддин

(он исполнен решимости)

Ты на меня озлишься – и за дело!

Но я нарушу правила игры!

Решительно откидывает чадру и целует Гюльджан в губы.

В следующую секунду в тишине двора раздается звонкий звук пощечины.

Гюльджан

(испуганно)

Прости меня… Я вовсе не хотела…

Но в Бухаре такие комары!

(разглядывает лицо Насреддина)

Из носа кровь!.. Да и щека опухла!

Насреддин

(пытаясь улыбнуться)

Я жив… Хотя не так уж невредим!

Гюльджан

(в слезах)

Я дура, дура!.. Чертова я кукла!..

Прости меня, любимый Насреддин!

(привлекает Насреддина к себе и крепко его целует)

Джафар

(с изумлением)

Так вот ты кто, злодей! А оболочка

Такая неприметная на вид…

(себе, со значением)

Ну что ж!.. Боюсь, что хлопотная ночка

Тебе, Джафар, сегодня предстоит!

Дворцовые покои Эмира. Поздний вечер. Эмир готовится ко сну. Появляется Стражник.

Стражник

К вам гость, о мой Эмир!

Эмир

Вот это мило!

Хотел бы я взглянуть, какой герой

Посмел меня, пресветлого Эмира,

Нахально разбудить ночной порой!

Стражник исчезает и появляется вновь, волоча за собой ростовщика Джафара.

Джафар

(падая на колени)

За поздний мой визит не обессудьте,

О мой Эмир, души моей кумир!..

Эмир

(зевая)

Скорей перебирайся ближе к сути!

Одним своим вступленьем утомил!

Джафар

Я постараюсь, о солнцеподобный!..

Но всё же, несмотря на поздний час,

Вы приготовьтесь выслушать подробный

Про некую красавицу рассказ…

Эмир

(поскучнев)

Тогда молчи!.. И понапрасну время —

Моё к тому же! – не переводи!..

Красавиц всех мастей в моём гареме —

Мильён! Как говорится, пруд пруди.

Джафар

(с жаром)

Она звездою станет между всеми

И навсегда похитит ваш покой…

Уверен, о пресветлый, что в гареме —

Я не был там, но знаю! – нет такой!

Взгляните на неё по крайней мере!

Она всего лишь дочка гончара,

Но, верьте мне, такой прекрасной пери

Не знал Париж, не то что Бухара!

Эмир

Ну что ж, пожалуй, вкратце перечисли

Все основные прелести хотя б!

Джафар

Для этого, боюсь, о светоч мысли,

Язык несовершенен мой и слаб…

(откашливается)

Её глазищи – парочка черешен —

Чаруют и пьянят, как сам Восток…

А взгляд её так пристален и грешен,

Что даже саксаул пускает сок.

От щек её исходит запах лета —

Созревшего урюка аромат…

А губы у неё такого цвета,

Как только что разрезанный гранат…

А груди у неё – тугие груши

С пупырышками алыми двумя,

И, все законы физики нарушив,

Стоят, что называется, стоймя.

А попка у неё, как два арбуза,

Идущих следом повергает в шок.

Она для ткани явная обуза,

На ней едва не лопается шелк.

А бедра у неё…

Эмир

(перебивая Джафара)

Слова поэта!

Отличное фруктовое меню!

И каждый день на стол мне ставить это

Я поварам в обязанность вменю…

Эмир хлопает в ладоши. Появляются слуги, несущие вазы с фруктами. Эмир жадно набрасывается на еду, Джафар не упускает случая поучаствовать в бесплатной трапезе.

Эмир

(спохватившись)

Но и с предметом твоего рассказа

Я всё же познакомиться не прочь.

Джафар

(услужливо)

Гюльджан живет у гончара Нияза,

Она его единственная дочь…

Эмир

(сладко жмурясь)

Портрет хорош, но коль с натурой вдруг там

Какая-то деталь не совпадет,

Твоя башка – учти, эксперт по фруктам! —

Сегодня ж утром с плахи упадёт!

Джафар

(осмелев)

А заодно узнать вы не хотите ль,

Где обитает этот сукин сын,

Спокойствия всегдашний возмутитель

И сеятель раздоров – Насреддин?

Эмир

(поперхнувшись)

С чего ты взял, ходячая проказа,

Что Насреддин сегодня в Бухаре?

Джафар

Он у того же старого Нияза

Ночует на лежанке во дворе…

Эмир хлопает в ладоши. Появляется стража.

Эмир

Внимайте, о безмозглые, приказу!

Начальник стражи

Мы слушаем!

Эмир

(язвительно)

Но слышите с трудом!..

Ступайте в дом к горшечнику Ниязу!

Надеюсь, вам известен этот дом?

(Стражники дружно кивают)

Доставить в мой гарем необходимо

Нияза дочь, прекрасную Гюльджан,

А гнусного злодея Насреддина

Швырнуть в набитый крысами зиндан!

Не поняли ль вы мой приказ превратно?

(Стражники отрицательно мотают головами)

Ведь я вас знаю – вы такой народ:

Киваете, что всё, мол, вам понятно,

А делаете всё наоборот!

(Джафару)

А ты… Коль ты солгал о Насреддине,

То будет – знай! – судьба твоя горька!

Джафар

Я чист, о кладезь мудрости!

Эмир

Гляди мне!..

(не удержавшись)

Презренный сын гиены и хорька!..

Ночь. Двор гончара Нияза. В доме погашены огни – видимо, все давно уже спят. Неожиданно со стороны улицы раздается громкий стук в ворота. Обитатели дома просыпаются, во дворе появляются Нияз, Гюльджан и Насреддин.

Голос Начальника стражи

(громко)

Не дом ли это старого Нияза,

Чью дочь зовут Прекрасная Гюльджан?

Нияз

(стараясь унять дрожь в голосе)

А что случилось?.. В городе проказа?

Потоп?.. Землетрясение?.. Пожар?..

Коль ничего такого не случилось,

Зачем будить людей ночной порой?

Голос Начальника стражи

И он ещё острит!.. Скажи на милость!..

Не зли меня! Немедленно открой!

Гюльджан

Не слишком ли они бесцеремонны?

К чему такой поток нахальных слов?

Насреддин

(тихо)

Боюсь, Гюльджан, что эти охламоны

Явились в гости вовсе не на плов!

Ночному их вторжению, родная,

Лишь я один причиной и виной!..

Пришли за мной!

Гюльджан

(с тревогой)

Ты думаешь?

Насреддин

Я знаю.

Я точно знаю, что пришли за мной.

Но уровень сыскного интеллекта

Бухарской стражи очень невысок…

Выходит, в Бухаре нашелся некто,

Кто сообщил им нужный адресок!

Гюльджан

Но кто же тот стукач?

Насреддин

Пока загадка!

Кто полон злобы – тот нанёс удар!..

(неожиданно)

Когда мы шли сюда, кто вслед нам гадко

И мстительно плевался?.. Кто?..

Гюльджан

Джафар!

(обнимает Насреддина)

Беги!.. Храни тебя Отец Небесный!..

Насреддин

(растроганно)

Моя Гюльджан!

Гюльджан

(строго)

Впустую слов не трать!..

Насреддин торопливо целует Гюльджан и перемахивает через низкий дувал в соседний двор. Слышно, как в окрестных дворах переполошились собаки.

Гюльджан вздыхает.

И хлопотно же быть того невестой,

Кому всё время надо удирать!..

Старый Нияз, подчеркнуто долго возившийся с засовом, наконец открывает ворота. Во двор вваливается отряд стражников во главе с Начальником стражи.

Начальник стражи

(делает знак стражникам, и те кидаются в дом)

Ну, говори, кого ты прячешь в доме?

Ты не впускал нас – это неспроста!

Нияз

Там нету никого, Начальник, кроме

Мордастого домашнего кота!

Начальник стражи

(хватая Нияза за шиворот, грозно)

Не смей меня обманывать, скотина,

Пока тебе не вырвали язык!..

Ты укрываешь в доме Насреддина,

А это преступление, старик!

Нияз (в ужасе)

Сказать такое громко! При конвое!..

Ты просто не щадишь моих седин!

(успокаиваясь)

Нас проживает в доме только двое —

Гюльджан и я. Но я не Насреддин.

Из дома выбегают стражники, красноречиво разводя руками: мол, никого! Но Начальник стражи уже ничего не видит, внимание его полностью поглощено Гюльджан.

Начальник стражи

(пытаясь обнять Гюльджан)

Гюльджан!.. Какая грудь!.. Какие плечи!..

К тебе я прямо страстью воспылал!

Гюльджан

(отстраняясь)

Полегче, уважаемый, полегче!..

Не трогай там, где ничего не клал!

Начальник стражи

(продолжает исследовать анатомию Гюльджан)

Смягчись, не будь со мною так сурова!

Какие бедра, талия, живот!

Гюльджан

(зло)

Не трогай, говорят тебе, чужого!

Придет хозяин – руки оторвет!..

Начальник стражи

(насторожившись)

И кто же он, счастливый тот мужчина?

Скажи, его зовут не Насреддин?

Гюльджан

(испуганно)

Не знаю никакого Насреддина!

Начальник стражи

Так кто же твой жених?

Гюльджан

(уклончиво)

Да есть один…

Начальник стражи

С тобой поладить – проще удавиться!

Гюльджан

(одобрительно)

Хвала Аллаху, понял наконец!

Начальник стражи (стражникам)

Ведите эту чёртову девицу

К пресветлому Эмиру во дворец!

Стражники берут Гюльджан в кольцо и выводят со двора. Нияз рыдает. Начальник стражи следует за солдатами, но по дороге раздраженно оборачивается к плачущему старику.

Чего ты носом хлюпаешь уныло?

Отныне будет дочь твоя Гюльджан

Наложницей бухарского Эмира!..

Соображаешь, старый баклажан?!

И для тебя не будет в том обиды!..

Ведь если у Эмира дочь в чести,

То у тебя, о сын клопа и гниды,

Есть шанс в достатке старость провести!

Начальник стражи уходит. Некоторое время слышны только всхлипывания Нияза, затем слышится какой-то шорох, и с дувала спрыгивает Насреддин.

Насреддин

(садится рядом с Ниязом)

Я слышал всё…

Нияз

(с горьким упреком)

…И мог сидеть в овраге,

Ничем покой их наглый не смутив?!

Насреддин

(грустно)

Ты думаешь, я одолел бы в драке

Весь этот многолюдный коллектив?

Двор уже знакомой нам чайханы. Здесь на редкость спокойно, посетителей почти нет. Разве что Насреддин, как всегда, незаметно пристроился с пиалой чая в уголке, да у коновязи мирно пасется ишак. Изредка из-за служебной занавески появляется Чайханщик – не по необходимости, а так, для поддержания беседы: он всё ещё чувствует свою вину перед Насреддином. А за низким дувалом чайханы, на улице творится что-то невообразимое: крики, стоны, проклятия… В воздухе мелькают палки, сабли, камни.

Насреддин

(задумчиво)

Чем нравилась всегда мне Бухара —

Что здесь покой, безветрие, жара…

А нынче вдруг такая суматоха —

Бухарцы как взбесились в семь утра!

Чайханщик

(с тревогой)

Да, нынче здесь Гоморра и Содом!

Солдаты обыскали каждый дом!

Всё утро стража ловит Насреддина…

(хихикнув)

А он, как видно, ловится с трудом!

Насреддин

Ловить меня сегодня не резон:

Сейчас на насреддинов не сезон!

А коль меня случайно и поймают,

Я тут же докажу, что я не он!..

Неожиданно во двор вваливается новый Гость. Одет он богато, даже роскошно, но видно, что уличная перепалка не прошла для него даром.

Гость

(отдуваясь)

Я просто выть от ярости готов!..

Я ожидал улыбок и цветов,

А получил мильёна три проклятий

Из искаженных ненавистью ртов!

Гость проходит через весь двор и плюхается на коврик рядом с Насреддином.

Насреддин

(сочувственно)

Но кто ты, друг?.. Представься наконец!

Гость

Я звездочёт, философ и мудрец!..

По приглашенью вашего Эмира

К нему я направлялся во дворец.

Я ехал из Багдада много дней,

Менял в пути верблюдов и коней…

И ожидал, что здесь я буду встречен

Каскадами приветственных огней.

Но по пути к эмирскому дворцу

Солдат скопилось – точно на плацу,

И каждый норовил недружелюбно

Хлестнуть меня камчою по лицу!

И все орали хором как один:

«Держи мерзавца!.. Это Насреддин!»

Да, судя по моим рубцам и шишкам,

Он крепко чем-то им не угодил!

В какие бы дикарские края

Судьбою ни бывал заброшен я —

Нигде таких я горьких унижений

Не знал, не будь Гуссейн я Гуслия.

Насреддин

Хоть ты мудрец, послушай дурака:

К Эмиру в гости не спеши пока…

Не во дворце, а у подножья плахи

Твоя, дружок, окажется башка!

Ты долго был в пути, а между тем

Эмир издал указ, известный всем:

Казнить тебя за то, что ты грозился

Эмиру обесчестить весь гарем!..

Гуссейн Гуслия

(в ужасе)

Я немощен и болен… Как и чем

Я мог бы обесчестить весь гарем?..

Я б мог их – в лучшем случае! – потрогать,

И то, боюсь, досталось бы не всем!

Насреддин

(решительно)

Твоею озабоченный судьбой,

Я должен во дворец идти с тобой!

Я громко заявлю, что ты не бабник,

А даже и напротив… голубой!

Гуссейн Гуслия

(в шоке)

Ты спятил?.. Да жена моя тогда

Повесится от горя и стыда!

Она и так не раз меня корила,

Что я с ней вял бываю иногда!..

Насреддин

(задумчиво)

Тогда… идём опять же во дворец,

И я там говорю, что ты… скопец

И в деле обесчещивания женщин

Ты, мягко говоря, не сильный спец!..

Гуссейн Гуслия

(в отчаянии)

С каким же я в Багдад вернусь лицом?

Я ж там считаюсь мужем и отцом!..

Там у меня детей осталась куча…

Так чем же я их делал?.. Огурцом?

Насреддин

Ну, милый, на тебя не угодишь!

Я за тебя тружусь, а ты гундишь!..

Я чувствую, о мудрый, ты на плаху

Эмирскую стремишься?.. Так иди ж!..

Гуссейн Гуслия рыдает, плечи его сотрясаются. Насреддин смягчается.

Насреддин

Что ж, остается третий вариант.

Теперь расчет один – на мой талант!

А также на шикарную одежду…

Давай сюда, о модник, свой халат!

Давай сюда халат свой и чалму!

Чувяки?.. Нет, чувяки не возьму!

Такие ж есть – я слышал! – у Эмира,

А раздражать Эмира ни к чему.

(разглядывает чувяки)

Взгляни-ка: жемчуг, золото, парча…

Эмир меня удавит сгоряча!

Любой богач всегда приходит в ярость,

Когда богаче видит богача…

Насреддин наряжается в богатые одежды мудреца, а тот опасливо примеряет халат Насреддина.

Гуссейн Гуслия

(кивая за дувал)

А мой верблюд?

Насреддин

(беспечно)

Дворец невдалеке.

Я доберусь туда на ишаке.

Я б дома даже голову оставил —

К Эмиру лучше ехать налегке!..

Гуссейн Гуслия

(жалобно)

А как же я?!

Насреддин

Присядь-ка в уголке.

Да мух пересчитай на потолке

Иль сам с собой – неглупым человеком —

Посплетничай часок накоротке.

Гуссейн Гуслия

Я в Бухаре не знаю никого

И на тебя надеюсь одного…

Ужели твоего коварства суслик

Нагадит в плов доверья моего?..

Насреддин

На улицу не лезь, имей в виду,

Не то опять нарвёшься на беду!..

Имей благоразумье и терпенье!

И жди меня. Ты внял, о мудрый?..

Гуссейн Гуслия

(покорно)

Жду!..

Зал торжественных приемов в эмирском дворце. Эмир привычно скучает на своем троне. Сквозь цепь стражников прорывается Насреддин в одежде Гуссейна Гуслии и, подскочив к трону, бухется перед Эмиром на колени.

Насреддин

(задыхаясь от волнения, вполне, впрочем, искренне)

Вы с женщиною были ль ночью этой?

Ответьте, о сравнимый лишь с Луной!

Эмир

Какой же нахалюга ты отпетый,

Что запросто чирикаешь со мной!

Кто ты такой?.. И что тебе здесь надо?..

Здесь задаю вопросы только я!

Насреддин

(представляется)

Мудрец и прорицатель из Багдада —

Гуссейн, как говорится, Гуслия!..

Эмир

(смягчившись)

Наслышан о твоей я громкой славе!..

Но дерзким любопытством не греши:

Хорёк твоей бестактности не вправе

Обнюхивать чувяк моей души.

Насреддин

(нетерпеливо)

Так всё ж – была ли женщина, ответьте!..

Эмир

(выходя из себя)

Твоё какое дело?.. Отвяжись!..

Насреддин

(с жаром)

Мне это знать важней всего на свете,

От этого зависит ваша жизнь!..

Эмир

(насмешливо)

Ну что ж, Багдадский Умник, докажи мне,

Открой мне, бескультурному, глаза —

Какой ущерб моей наносят жизни

Гюзель, Будур иль, скажем, Фирюза?

Насреддин

На вашу гениальность уповая,

Я всё вам объясню – ответ-то прост:

Угроза, мой эмир, как таковая

Исходит не от женщин, а от звёзд!

За небом наблюдая прошлой ночью,

Я вдруг увидел: звёзды так сошлись,

Что прочитал по звёздам я воочью,

Что женщина… погубит вашу жизнь!

Эмир

(плаксиво)

Не нравятся мне что-то эти речи!..

Мне от любви отказываться жаль…

Как раз сегодня я мечтал о встрече

С молоденькой красавицей Гюльджан.

Насреддин

(рассудительно)

Я вам в желаньях ваших не перечу,

Но коль вы продолжать хотите жить,

То вам, благоуханный, вашу встречу

Придется на недельку отложить!..

Сегодняшнего вашего девиза

Суть такова: все женщины – враги!

Гюльджан же – о! – опасная девица,

Аллах вас от неё убереги!..

Эмир

Мне вытерпеть такое нету мочи!

Ведь я здоровый, сильный, молодой!..

Выходит, все мои шальные ночи

Накрылись – как в пословице – звездой?!

Насреддин

А вы себе на время дайте роздых!..

Пусть будет даже очень невтерпеж,

Дождитесь, мой Эмир, покамест в звёздах

Желанный вам не сложится чертеж.

Слышны стоны, охи, проклятия – и небольшой отряд стражников во главе с Начальником стражи вволакивает в зал полуживого мудреца Гуссейна Гуслию.

Теперь он в ещё худшем состоянии, чем был, когда мы расставались с ним в чайхане. Борода его всклокочена, глаза вот-вот выскочат из орбит, а на и без того дырявом халате Насреддина зияют огромные прорехи.

Начальник стражи

(с гордостью)

Был день не зря сегодня отработан:

Хорёк попал в силок, мой господин!

Эмир

(нетерпеливо)

Давай-ка без метафор! Где он?

Начальник стражи

(выталкивая Мудреца вперед)

Вот он!..

Эмир

И кто он, этот дервиш?

Начальник стражи

Насреддин!..

Эмир

(он приятно удивлен)

Как удалось поймать вам Насреддина?..

Большой подарок сделали вы мне!

Начальник стражи

Вся стража Бухары за ним следила.

Нашли в одной паршивой чайхане.

Насреддин важным шагом подходит к Мудрецу и бесцеремонно оглядывает его с ног до головы.

Насреддин

Вы все сошлись во мнении едином,

Что вами арестован Насреддин…

Но я не раз встречался с Насреддином

И должен вас расстроить: он блондин!..

Эмир

(мгновенно сменив милость на гнев)

За что ж казна вам денежки платила,

А вы их нагло смели получать,

Тогда как вы брюнета от блондина

Ещё не научились отличать!

Начальник стражи

(зло поглядывая на Насреддина)

Искали мы в подвалах и на крышах,

Всё обыскали в каждом мы дворе…

Брюнетов – тьма. Нашлось с десяток рыжих,

А вот блондинов нету в Бухаре!

Эмир

(ядовито)

Тогда проблему вы решили просто:

Нашли того, кто светел от седин,

Постановив про этого прохвоста,

Что в детстве он, возможно, был блондин!

Насреддин

(возмущенно подхватывая)

Какого-то нашли авантюриста,

Глубокого к тому же старика!..

Ведь этой развалюхе лет под триста,

А Насреддину нет и сорока!

Мудрец

(падая перед Эмиром на колени)

О да, луноподобный, так и было:

Сижу я тихо-мирно в чайхане,

Подходят здоровенных три дебила

И руки вдруг заламывают мне!

И говорят, мол, ты отныне будешь

Везде и всюду зваться Насреддин!..

А если это имечко забудешь —

Так мы тебе плетьми наподдадим!

Я говорю: кому же это надо,

Чтоб стал я Насреддином, если я

Мудрец и прорицатель из Багдада

И звать меня Гуссейном Гуслия?..

Эмир (переводя обеспокоенный взгляд на Насреддина)

А ну-ка растолкуйте мне скорее,

Что это за конфуз в конце концов,

Что зрю одновременно в Бухаре я

Аж двух одноименных мудрецов?!

Насреддин

(Эмиру, тихо)

Как на меня вы не смотрели косо б,

Но знайте: прорицатель – это я!..

Как отличить, я знаю верный способ,

Прохвоста от Гуссейна Гуслия!..

(мудрецу)

Готов ли ты – скажи определенно! —

Все звёзды в небесах пересчитать?..

Мудрец

(спокойно)

А что считать?.. Их триста миллионов

Шестьсот пятнадцать тысяч двести пять!

Насреддин

(неприятно поражен)

Довольно точно. Знаешь, очень странно,

Но вовсе не такой уж ты дебил,

Как выглядишь. Но вот звезду Гассана —

Новейшую! – ты сосчитать забыл!..

Мудрец

(сконфуженно)

Признаться, я не слыхивал про эту

Звезду… Придется глянуть в чертежи!..

(спохватившись)

Да этакой звезды в природе нету!..

Насреддин

(твердо)

Есть!

Мудрец

Нет!

Насреддин

Есть!

Мудрец

Нет!

Насреддин

Есть!

Мудрец

Нет!

Насреддин

А докажи!..

Мудрец замолкает, не зная, что ответить. Эмир наблюдает за ним с явным недоброжелательством.

Эмир

Мудре-е-ец!.. Да в Бухаре таких до чёрта!..

Дурацким выражением лица

Он, может, и похож на звездочёта,

Но вовсе не похож на мудреца!

Насреддин

(Мудрецу, наступательно)

Так ты тот самый гений из Багдада,

Чье имя облетело все края,

Чей след поцеловать – и то награда

Для нас, обычных смертных?..

Мудрец

(гордо)

Это я!..

Насреддин

(круто меняя тон)

Ты жалкий самозванец и невежда!

Назвав себя Гуссейном Гуслия,

Ты станешь уверять, что и одежда,

Которая на мне…

Мудрец

(перебивает)

Она – моя!

Насреддин

Из наглецов ты самый наглый в мире!..

Но главный свой секрет не утаи:

Скажи, чувяки, те, что на Эмире, —

Они ведь тоже, видимо…

Мудрец

(запальчиво)

Мои!..

Эмир

(разводит руками)

Ну, это уж вершина неприличья!

Насреддин

(буднично)

Не стоит продолжать. Диагноз прост:

Чудовищная мания величья.

Маниакальный бред на почве звёзд.

Эмир

(зевнув)

Число улик растет неудержимо!

Опасный оказался старикан!..

(стражникам)

Поскольку это явный враг режима,

Швырнуть его немедленно в зиндан!

Мудрец

(плача)

За что?! Из-за интриги чьей-то грязной

Мне суждена пожизненно тюрьма?!

Вы тронулись умом, солнцеобразный!

Луноподобный, вы сошли с ума!

Насреддин

(Эмиру, тихо)

Я ненависти к деду не питаю,

Но, кажется, темнит чего-то он…

Позвольте-ка его я попытаю —

А вдруг да иудейский он шпион?!

Эмир

(с милостивой улыбкой)

Талантов у тебя и впрямь в избытке!

Таких умельцев прежде я не знал!

Так ты у нас ещё и мастер пытки?

Насреддин

(скромно)

Я дилетант. Непрофессионал.

(лирически)

Бывает, попытаешь на досуге

Такого же… как этот вот… козла,

Но так, без вдохновения, от скуки,

Не чувствуя к пытаемому зла…

Ведь какова судьба у звездочёта?

Вся жизнь у неба звёздного в плену!

Сидишь вот так один – и безотчетно —

Нет-нет да и завоешь на луну!

Считаешь эти звёздочки, считаешь

И весь переполняешься тоской…

Но лишь кого-то малость попытаешь —

И все недомоганья как рукой!..

Помещение, предназначенное для пыток. На стенах развешаны всевозможные, устрашающие своим видом пыточные инструменты. В углу на корточках сидит печальный мудрец Гуссейн Гуслия в обречённой позе и с потухшими глазами.

В скважине поворачивается ключ, и входит Насреддин. При появлении Насреддина узник вскакивает, взгляд его оживляется.

Насреддин

(останавливая Мудреца)

Не делай, о наивный, и попытки

Из этой славной комнатки удрать!

К тебе я применять не буду пытки,

Но ты обязан всё-таки орать!..

Когда тебя, дружок, начну пытать я,

Ты высунься в окошко и ори!

Мудрец

А что орать?

Насреддин

(нетерпеливо)

Ругательства, проклятья,

Да что угодно, чёрт тебя дери!

Как будто бы железный прут я в брюхо

Тебе воткнул!..

На лице Мудреца появляется выражение подлинного страдания.

Что, больно?.. Так ори,

Чтоб стукачи окрест лишились слуха,

Чтоб лопнули в округе фонари!..

Мудрец пытается закричать, но производит лишь жалкий блеющий звук и сконфуженно умолкает.

Насреддин

(укоризненно)

Ты мне сейчас напоминаешь кошку,

Которую журавль клюнул в нос.

Пытать тебя я буду понарошку,

Но голосить-то следует всерьёз!..

Меняй приемы, маски, мизансцены,

Побольше гнева, боли и слезы!

Попробуй вой рожающей гиены!

Попробуй вопль недоенной козы!

Попробуй подражать степному зверю!

Тревожь свою фантазию, тревожь!..

Мудрец производит ещё один невразумительный звук и исподлобья смотрит на своего мучителя.

Ну, что тебе сказать, дружок?.. Не верю!..

Весьма неубедительно орёшь!

Возможно, для ценителей вокала

Твой голос изумительно хорош…

Но в крике оскопленного шакала

Не чувствуется правды ни на грош!

Не любишь, ох, не ценишь ты работы!

Ох, на себя накличешь ты беду!

Мудрец

(жалобно)

Никак я не найду заветной ноты,

И верного я тона не найду!..

Насреддин

(жёстко)

Палач тебя научит верной ноте!

Все ноты и октавы знает он!

Загонит пару игл тебе под ногти,

И ты в момент отыщешь верный тон!..

Ты вот на чём вниманье заостри-ка:

В тебе к тиранам ненависть слаба!

Есть просто крик. А где же пафос крика?

Где яркие и гневные слова?..

Мудрец

(смущённо)

Хоть много слов в мозгу моём хранится,

Но всё ж словарный жалок мой улов.

Я не привык судиться и браниться

И потому не знаю крепких слов!..

Насреддин

(изумлённо)

Да что ты?.. Ни единого словечка?..

Я поделюсь одним-другим словцом!

(наклоняется к Мудрецу)

Давай-ка ухо, кроткая овечка!

Но не красней ушами и лицом!..

Насреддин что-то шепчет Мудрецу на ухо, и по выражению лица последнего видно, что услышанное повергает его в ужас. Зато Насреддин вполне доволен произведенным эффектом.

Насреддин

(наставительно)

Ну да, ведь ты ж вдыхал особый воздух!

Ты не привык барахтаться во зле!..

Ты жизнь провел на выдуманных звёздах,

А жить-то надо было на Земле!..

Представь: тебе зажали пальцы дверью…

Ну, что ты сморщил рожу-то?.. Кричи!

Мудрец

(что есть силы)

Мерзавцы!.. Гады!.. Сволочи!..

Насреддин

Не верю!..

Ты пропустил словечко «Палачи!».

Мудрец

(капризничая)

Трагедия случится, что ль, какая,

Коль я одно словечко… пропустю?

Насреддин

Пропустишь, глупой лени потакая,

А главный социальный смысл – тю-тю!..

Ты так кричи, чтоб сердце защемило,

Мне искренний твой гнев необходим!

Мудрец

(неожиданно)

А можно я скажу: долой Эмира?..

Насреддин

(опешив)

Пока не стоит. С этим погодим.

Придерживайся в жизни середины.

Жизнь коротка, а зла запас велик.

За правду пусть воюют насреддины,

А твой удел – художественный крик!..

Ну что же, мы довольно помолчали,

Пора и голос всё-таки подать!..

Мудрец

(истошно)

Гадьё!.. Волки позорные!.. Сучары!

Зарежу – век свободы не видать!..

Насреддин

(он ошеломлен)

Откуда вдруг из нашего народа,

Что солнцем и поэзией богат,

Попёрла эта тёмная природа,

Которая зовется – русский мат?..

Каких чудес не встретишь в этом мире!..

(мудрецу)

Скажи мне – да простит меня Аллах! —

Ты не был… в этой… как её… в Сибири?..

Не сиживал ли… в этих… в кандалах?

Мудрец

(с достоинством)

Родился в предостойнейшей семье я

И рос послушным мальчиком. Как все.

И, склонность к философии имея,

С отличием окончил медресе!..

Насреддин

(пытаясь быть рассудительным)

Твой крик хорош. И гнева в нём в избытке.

Язык же твой для публики негож!..

Мудрец

(кричит)

Какой язык – когда такие пытки?!

Под пыткой не такое запоёшь!

(высовывается в окошко)

Вперед, сыны Отечества!.. На приступ!..

Вперед!.. Алён занфан де ля патри!..

Насреддин

(хватается за сердце)

Послушай, у меня сердечный приступ…

Прошу тебя… не надо… не ори!..

Часть вторая

(эпизоды 12–20)

Вечер в дворцовом саду. В окружении экзотических деревьев и диковинных птиц Эмир и Насреддин коротают время за игрой в кости.

Эмир

Боюсь, мудрец, на женщин твой запрет

Потенции моей наносит вред.

Способности мои на эту тему,

Я чувствую, вот-вот сойдут на нет…

Насреддин

Ах, стоит ли об этом причитать!

Вам всё ещё удастся наверстать!

Эмир

(рассудительно)

Но меч, когда он не в употреблении,

Печною кочергой рискует стать!..

Насреддин

(наставительно)

Поскольку под святой звездой

Абу Всевышний вашу поместил судьбу,

Впрягите ишака долготерпенья

В своих страстей безумную арбу!

Эмир

(свирепея)

Три дня уж я – глумливый ты прохвост! —

Смиренно жду благословенья звёзд…

Но тигр страсти в клетке воздержанья

Отсиживать устал свой гордый хвост.

Насреддин

(поднимая глаза к небу)

Светила нынче выстроились в ряд,

Они так выразительно горят.

Неужто, о собой затмивший солнце,

Они вам ни о чём не говорят?..

Эмир

(важно надувая щеки)

Светила услаждать лишь могут взор,

Но с ними невозможен разговор…

Насреддин

Они вам говорят, о луноликий,

Что каждый ваш министр – отпетый вор!

Эмир

(насмешливо)

Чтоб осознать сей мысли глубину,

Не надо пялить зенки на луну.

Достаточно хотя бы раз в неделю

Заглядывать в эмирскую казну.

Насреддин

Как низко пал наш просвещенный мир!

И как вы это терпите, Эмир?..

Не верю, чтоб такой миропорядок

Был вашему святому сердцу мил.

Эмир

(со вздохом)

Что делать?! Мир стоит на воровстве!

Воруют в Самарканде и в Хиве,

В Ширазе, в Тегеране и в Стамбуле,

И даже – страшно вымолвить – в Москве!..

Иной наворовался вроде всласть —

Уж некуда украденное класть!..

Уж обожрался. Уж глотать не может,

А сам всё наготове держит пасть…

Конечно, мне известно с давних пор,

Что каждый мой министр – стократный вор,

Но было бы ошибкой думать, будто

Ворует лишь один эмирский двор.

Народу – чтоб не вздумал бунтовать! —

Мы тоже разрешили воровать.

Пусть лучше сам ворует потихоньку,

Чем с воровскою властью враждовать!..

Но – неизобретателен народ:

Один в чужой залезет огород,

Другой обчистит пьяного, а третий

На улице подкову подберёт.

Насреддин

Но если образ жизни здесь таков,

Откуда же так много бедняков?..

Боюсь, для благоденствия народа

У вас нехватка пьяных и подков.

Эмир

(злобно)

Кто беден, тот себя и виновать!..

Выходит, не умеешь воровать!..

И так уж дали полную свободу,

Так что ж – ещё пособья выдавать?..

(не без гордости)

Рост воровства у нас неудержим,

И мы кривою роста дорожим:

Раз все воруют, значит, все при деле!

На этом-то и держится режим!..

Насреддин

А не случалось вам ночной порой

Притихшей прогуляться Бухарой,

По образцу Гаруна-аль-Рашида

Проверить населения настрой?

Послушать у одних – других ворот,

Что об Эмире думает народ?..

Эмир

Народ своё сужденье об Эмире

Мне каждый день под окнами орёт!

Насреддин

И что же он орёт?

Эмир

Ругает власть,

Да так, что хоть из дома не вылазь!..

(со вздохом)

Такая уж традиция в народе —

Ему всегда кого-то надо клясть!..

(решительно смахивает со стола игральные кости.)

Что ж, время расставаться, как ни жаль!..

Пора мне навестить свою Гюльджан.

Ни соком, ни шербетом, ни кумысом

Не загасить души моей пожар!..

Насреддин

(испуганно)

А как же воля звёзд?!

Эмир

Увы и ах!..

Мне звёзды – не указчики в делах!

Свидание с наложницей моею

Мне может запретить один Аллах!..

Входит Начальник стражи, буквально волоча за собой умирающего от страха Дворцового лекаря.

Случилось что?..

Дворцовый лекарь

(заикаясь)

Г-гюльджан…

Насреддин

(быстро)

Она жива?!

Дворцовый лекарь

Ж-жива, но жизнь в ней теплится едва!

Бледна… в поту… Дрожит, как в лихорадке…

И говорит бессвязные слова!..

Насреддин

Я крайне этой вестью удручен.

Но я, по счастью, здесь!..

Эмир

(удивленно)

А ты при чём?

Насреддин

(удивлен в свою очередь)

При чём тут я?!

Да по всему Востоку

Считаюсь самым лучшим я врачом!

Начальник стражи

(в сторону)

Ух, выскочка!..

(Эмиру)

Уж больно он горяч!

Какой он врач?! Он попросту трепач!

Эмир

(Насреддину)

Немедленно займись её леченьем!

Пока тобой не занялся палач!

Спальня Гюльджан в эмирском дворце. Самой Гюльджан не видно – она лежит в кровати, закрытой глухим пологом.

Появляются Эмир, Начальник стражи, Дворцовый лекарь и Насреддин. Эмир со свитой останавливается в отдалении.

Насреддин подходит к кровати больной.

Насреддин

(громко)

Гюльджан!..

(быстрым шепотом)

Молчи!.. Не задавай вопросов!

Не вскрикивай, не ахай и не плачь!

(громко)

Ты спрашиваешь: кто я?.. Я философ,

Мудрец и звездочёт, а также врач!..

Лечу прикосновением и взглядом

И множество иных творю чудес!..

Гюльджан

Я счастлива, любовь моя, ты рядом!

Эмир

(успокаивающе)

Я здесь, моя любимая, я здесь!

Насреддин

Гюльджан!.. Стряхни с себя недуг унылый

И жизнь к себе обратно позови!

Гюльджан

Я от любви к тебе сгораю, милый!

Эмир

(растроганно)

А я – так просто плавлюсь от любви!

Насреддин

Я тяжкий груз взвалил себе на плечи:

Не вылечу тебя – так сам умру!

Гюльджан (испуганно)

Мне легче!.. Мне уже гораздо легче!..

Я непременно вылечусь к утру!

Насреддин

Я приложу талант свой и старанье,

Чтоб из тебя изгнать твою болезнь!

Эмир

(обеспокоенно)

Но только… слышь?.. лечи на расстояньи!

А сам за занавеску к ней не лезь!

Насреддин

(твердо)

Чтоб применить я смог свою науку,

Чтоб выставить я смог диагноз свой,

Мне надобно больной потрогать руку!

Эмир

(язвительно)

А ногу не желаешь, дорогой?..

А чем плоха, к примеру, ягодица!

Или бедро?.. Иль, скажем, та же грудь?..

А если даже это не годится,

То назови ещё чего-нибудь!

Ах, медики! Вам только бы потрогать!..

Мне ближе метод старых докторов:

Больной врачу показывает ноготь,

Врач дунул-плюнул – и больной здоров!

Замечу, напугать тебя рискуя,

Что с вашим братом я бываю строг!

Врачам частенько головы секу я…

Насреддин

За что?

Эмир

Как говорится: за дотрог!..

Начальник стражи

(Эмиру, тихо)

Не по душе мне умник из Багдада!

Терпеть его ужимки нету сил!..

Сказать по правде, с первого же взгляда

Я этого нахала раскусил!

О, это скорпион с опасным жалом,

И не настолько мудр он, как хитёр!..

Ей руку не потрогал, а пожал он…

Пожал, помял, потискал и потёр!

Чтоб тяжких подозрений сбросить бремя,

Давайте срам пройдохе отсечём!

Эмир

Зачем?

Начальник стражи

(досадуя)

Ведь он работает в гареме

И должен безопасным быть врачом!

Эмир

Кастрировать врача?.. Совет не лучший!

Не все твои советы хороши!

(подумав)

Ну разве только так… на всякий случай…

Для вящего спокойствия души?

Начальник стражи

(с жаром)

Он очевидный бабник! Просто явный!..

Идея появилась неспроста:

У нас скончался евнух. Самый главный.

Вакансия пока не занята!

Дворцовый лекарь

(кивая на Насреддина, одобрительно)

А доктор всё хлопочет у кровати!

Так рьяно служит делу не любой!

Начальник стражи

(Насреддину)

Эй!.. Подойди к Эмиру, врачеватель!

Он хочет побеседовать с тобой!

Насреддин нехотя отходит от кровати Гюльджан и приближается к Эмиру.

Ты знаешь, место евнуха свободно,

Он умер, и, душой о нём скорбя,

Пресветлый повелитель наш сегодня

Назначил главным евнухом тебя!

Насреддин

Меня?..

Эмир

А что ты голову повесил?

Тебе дают ответственнейший пост!

Начальник стражи

(не скрывая злорадства)

Конечно, ты чуток убавишь в весе,

Зато ускоришь свой карьерный рост!

Эмир

Тут нету для тебя партнерш возможных,

К чему ж тебе обуза между ног?

Начальник стражи

(с пафосом)

Клинок тогда клинок, когда он в ножнах,

Без ножен он стручок, а не клинок!

К тому же это лишние заботы

В карьере, в личной жизни и в судьбе:

Во-первых, отвлекает от работы,

А во-вторых, мешает при ходьбе!

Насреддин

(потерянно)

Но при ходьбе ничто мне не мешает!

Эмир

(наставительно)

Послушай-ка, любезный Гуслия!

Мешает или нет – здесь кто решает?

Да, правильно. Решаю только я!

С грохотом обрушивается постельный полог, и перед присутствующими предстает разъярённая Гюльджан.

Гюльджан

Эмир! А ну оставь врача в покое!

Эмир

(ошарашенно)

Болезни, я гляжу, простыл и след!

Гюльджан

Оставь врача! Не то в мои покои

Ты не войдешь в ближайшие сто лет!

А если вы решили в злобном раже

Кому-нибудь оттяпать естество,

Есть лучше кандидат – Начальник стражи,

И надо сделать евнухом его!

В ту ночь, когда у отчего порога

Он взял меня, мерзавец, под арест, —

Поверите ль? – он всю меня потрогал,

Не пропустив и самых тайных мест!

Когда же приступил он к поцелую

И губы к моему приблизил рту,

То вы не представляете, какую

В тот миг я испытала тошноту!

Эмир

(ошеломлённо)

Так ты моих наложниц щупать начал?!

И – надо же! – такого подлеца

Я по своей наивности назначил

Охранником эмирского дворца!

Ах, сколько чувств во мне ты вызвал гневных,

Разбив мои надежды и мечты!

Теперь я знаю, кто мой главный евнух —

На эту роль годишься только ты!

Гюльджан

(брезгливо)

И эта-то блохастая собака

Эмирский пожелала съесть пирог!

Эмир

(задумчиво)

Придется оскопить тебя, однако!

Начальник стражи

За что, мой повелитель?!

Эмир

За дотрог!

Начальник стражи

(плача)

Что станется со мною – знаем всё мы,

Но вот жена… Она сойдет с ума!

Эмир

Не бойся за неё! Свои проблемы

Она решит уж как-нибудь сама!

Начальник стражи

Едва ль она воспримет это кротко,

Моя любвеобильная жена!

Эмир

(рассудительно)

Она же у тебя не идиотка

И мыслить государственно должна!

От нас ей будет выдана бумага,

Мы объясним ей правила игры,

Что муж её использован на благо

Великой и цветущей Бухары!

Снимай штаны!

Не дожидаясь, пока до Начальника стражи дойдет смысл эмирского приказа, Насреддин коротким рывком сдергивает с него штаны.

Начальник стражи

(окончательно деморализованный)

Нельзя ль поменьше прыти?

Имейте совесть! Будьте же людьми!

(рыдает)

Уж лучше вы башку мне отрубите,

Но только не орудие любви!

Насреддин и Дворцовый лекарь присаживаются на корточки, чтобы поближе рассмотреть предмет, из-за которого возникло столько разногласий. Дворцовый лекарь пользуется при этом здоровенной лупой.

Насреддин

(презрительно)

И это называет он орудьем!

Дворцовый лекарь

(поддерживает Насреддина)

И было бы рыдать из-за чего!

Начальник стражи

(сквозь слезы)

Но я…

Насреддин

(сурово)

С наукой спорить мы не будем!

(стражникам)

А ну в кастрационную его!

Эмирские бани. Эмир и Насреддин, завернувшись в мокрые простыни, продолжают свои «философские» споры. На столике перед ними – фрукты и напитки.

Эмир

(явно тоскуя)

Гюльджан больна!

Насреддин

(скорбно)

Боюсь, что безнадёжно…

Эмир

(яростно)

И только ты один тому виной!

Ты сделал так, что стало невозможно

Ей видеться с возлюбленным!

(скромно уточняет)

Со мной!..

(слезливо)

Она в постели чахнет сиротливо,

Не видя рядом милого лица.

Так роза увядает без полива!

Так без барана куксится овца!

Насреддин

(выхватывая из-под простыни записную книжку)

Сравнение, достойное Хафиза!

Особенно второе. Про овцу!

Эмир

(укоризненно)

Какой ты льстец, однако, и подлиза!

Серьёзным людям это не к лицу.

Насреддин

Хоть лесть вполне в традициях Востока,

Я против правды вовсе не грешу:

Вы скажете – я плачу от восторга,

Вы рот открыли – я уже пишу!

Ух, наберусь когда-нибудь отваги

И предоставлю вам – настанет час! —

Вот этакую кипищу бумаги —

Цитатник из великих ваших фраз!

(с жаром)

Ну объясните мне Аллаха ради,

Как только удается это вам:

Как слово ни пророните – Саади!

Второе слово скажете – Хайям!

Эмир

(даже он конфузится от такой беззастенчивой лести)

Не ведаю, как это происходит!

И вправду: дело тонкое – Восток!

Сидишь вот так, сидишь – и вдруг находит

Случайный вдохновения поток…

(спохватившись, строго)

Но я хочу вернуться к прежней теме.

Любезный, сколь бы ты не возражал,

Сегодня же я появлюсь в гареме

И обниму любимую Гюльджан!

Насреддин

(устало)

Пресветлый, неужели вам не ясно,

Что рисковать не следует сейчас?!

Её болезнь заразна, что опасно,

О солнце справедливости, для вас!

Появляется Начальник стражи. Внешне он выглядит суровым и подтянутым, как и прежде, но вот голос… Короче, мужественный воин произносит слова… нежным фальцетом.

Начальник стражи

(с ненавистью сверкнув взглядом на Насреддина – Эмиру)

О, конкурент Луны! Я к вам с докладом!

По холодку, сегодня поутру

Я вместе с моим доблестным отрядом

Подробно всю обшарил Бухару.

Кто беден, кто богат, мне всё едино,

Я заглянул буквально в каждый двор,

Следов же негодяя Насреддина —

Увы! – не обнаружил до сих пор!

Насреддин

(с изумлением)

Не он ли тот счастливчик чрезвычайный,

Кому врачи морковку отсекли?

Я вижу, он по-прежнему начальник!

А евнух кто ж?

Эмир

Другого змы нашли!

(со вздохом)

Мы отняли у парня ценный орган…

Но жизни не бывает без утрат…

(горделиво)

Зато я бедолаге выдал орден!

Насреддин

(с интересом)

Какой же, мой Эмир?

Эмир

(смущённо)

«За личный вклад»!

Конечно, между ног у парня голость,

Но есть и обретения… Зато

Редчайший у него открылся голос —

Так в Бухаре не может петь никто!

(Начальнику стражи)

Поди сюда!.. И спой нам поскорей-ка!

Яви нам свой талант со всех сторон!

Начальник стражи

(с ненавистью глядя на Насреддина)

Не буду!

Насреддин

(ласково)

И не надо, канарейка!

Я извращенец. Я люблю ворон!

(интимно)

На кой шайтан сдалась тебе охрана?

Ты мог бы мир вокалом удивить!

С таким обворожительным сопрано

Ты стал бы в мире лучшей… из певиц.

Начальник стражи

(злобно)

За то, что ты, подлец, со мною сделал, —

Дай срок! – тебе я крепко отомщу!

За шиворот тебя, проклятый демон,

На городскую плаху притащу!

Насреддин

(Эмиру, снисходительно)

Подумаешь, оттяпали пиписку!

С мизинец, может быть, величиной!

А писку-то от этого, а писку —

Как в птичьем заповеднике весной!

Начальник стражи

(Эмиру, с отчаянием)

Бывают же такие недоумки!

И как выносит этаких земля!

(Насреддину, с угрозой)

Вот мы сойдемся в узком переулке…

Насреддин

(заканчивает)

…И я перекричу тебя, пискля!

Дворец Эмира. Комната отдыха солдат эмирской охраны. Стражники лениво перебрасываются в кости. Ставки низкие, игра идёт без азарта. Стоя чуть в стороне, за игрой наблюдает Насреддин.

Насреддин

(не выдерживает)

Боюсь, с такой копеечной игрою

Не станет ни один из вас богат!

Спешу вам сообщить: над Бухарою

Сегодня будет крупный звездопад.

Голоса

– И что с того?

– Подумаешь, забава!

Насреддин

Да звездопад-то будет непростой:

Упав на землю, звёздочка любая

Мгновенно превратится в золотой!

Готов на отсеченье дать вам палец,

Что есть такие люди в Бухаре,

Что сколотили мощный капиталец,

Лишь собирая звёзды во дворе.

Добавлю в завершенье всей тирады

И в будущем прошу иметь в виду! —

Что самые густые звездопады

В дворцовом наблюдаются саду.

В продолжение всего монолога за Насреддином с ненавистью наблюдает неизвестно когда появившийся Начальник стражи.

Начальник стражи

(ядовито)

Словам, что здесь сегодня произнес ты,

Поверить могут только дураки!

Скорей тобой обещанные звёзды

В овечьи превратятся кизяки.

Насреддин

(с завистью)

Ну, острослов! Ну, комик! Ну, задира!

Я сам большим сатириком слыву,

Но у тебя куда острей сатира…

Не в бровь, а в глаз! Я не переживу!

Начальник стражи

(чувствуя подвох)

Одно из двух: иль жулик ты отпетый,

Иль у вранья чужого сам в плену!

(важно)

Звезда никак не может стать монетой!

Насреддин

(простодушно)

Но почему, дружок?!

Начальник стражи

По кочану!

Насреддин

(восхищённо)

И снова в цель! Пора мне мыть сортиры.

Я бездарь, неумеха, дилетант!

Ты у какого гения сатиры

Оттачивал разящий свой талант?

Начальник стражи

(с угрозой)

Пошел отсюда вон, насмешник сраный!

С тобой мне пререкаться не с руки!

Шути хоть с кем, но не шути с охраной,

С охраной шутят только ишаки!

Насреддин

Послушай!.. Можем спорить мы друг с другом

До хрипоты. Не свалимся пока.

В свой адрес я приму любую ругань,

Но я прошу… Не трогай ишака!

Площадь перед эмирским дворцом. Ночь. Двое стражников, стоящих у дворцовых ворот, напряженно всматриваются в темноту. Наконец раздается легкий звон, и оба бросаются на звук упавшей на землю монетки.

1-й стражник

Уж час стоим, а только три монетки!

2-й стражник

Да, здесь довольно редкий звездопад!

1-й стражник

Скорей пойдем туда, где он не редкий,

Точнее говоря, в дворцовый сад!

Мы роемся в пыли проклятой этой,

Тогда как наши ловкие дружки

Весёлой полновесною монетой

Давно свои наполнили мешки!

Пойдем?

2-й стражник

Пойдем!

(спохватившись)

Какие ж мы бараны!

Затмил нам разум золотой телец.

Как можем мы оставить без охраны

Заботам нашим вверенный дворец?

1-й стражник

Я что-то не припомню доброхота, —

А я тут десять лет стою с копьем! —

Который ночью бился бы в ворота,

Стремясь попасть к Эмиру на прием!

(горячо)

Не истязай себя сомненьем глупым!

Ведь сам начальник наш – имей в виду! —

Сейчас усердно ползает по клумбам,

Ища с небес упавшую звезду.

Начальник!.. Сам!.. И весь отряд в придачу!

(выходит из терпения)

А впрочем, поступай, как знаешь, друг!

Но я такую редкую удачу —

Убей меня! – не выпущу из рук!

С этими словами 1-й стражник уходит внутрь дворца. Помявшись в нерешительности, 2-й стражник отправляется за ним. Из ворот появляется группа беглецов: Мудрец, Гюльджан и Насреддин.

Насреддин

(с облегчением)

Хвала Аллаху!.. Стражи больше нету!..

А я уж было чуточку струхнул,

Смекнув, что дело близится к рассвету,

А парни не снимают караул.

Я выпотрошил все мои карманы

И вижу: золотых в запасе нет,

А эти всё стоят и ждут, болваны,

Когда же хлынет ливень из монет.

Мудрец

(простодушно)

Но почему должно им падать с неба?

Каких они с небес подарков ждут?

Насреддин

Да ждут всего!.. Кумыса, мяса, хлеба…

Мудрец

Но можно это всё добыть и тут!

Насреддин

(изумленно)

Ведь ты мудрец… Ученое сословье…

А рассуждаешь, право, как дурак!

Взгляни вокруг! Восток…

Средневековье… Невежество…

Безграмотность… И мрак!

Зачем трудиться?.. Грызть гранит науки?..

Зачем чего-то сеять или жать?

Достаточно пустующие руки

Вот так зазывным ковшиком держать!

Народ устал от голода и жажды,

Но всё-таки работать не идёт.

Он свято верит, что с небес однажды

Ему в ладони что-то упадёт.

Мудрец

(с уважением)

Ты знаешь свой народ…

Насреддин

В такого рода

Делах любое знанье – капитал!

Не знай я своего, дружок, народа,

Я б на побег иллюзий не питал.

Двор чайханы. Раннее утро. Посетителей ещё нет. В центре двора мирно пощипывает травку ишак Насреддина. Калитка распахивается, и во двор вваливаются запыхавшиеся беглецы: Насреддин, Гюльджан и Мудрец. Насреддин бросается к ишаку.

Насреддин

Ты как, в порядке?

(треплет ишака по спине. Одобрительно)

Мышцы крепче стали!..

И вообще глядишься молодцом!

(садится на корточки перед мордой ишака)

А вот глаза грустят… Глаза устали…

И исхудал… Особенно лицом!

(кричит)

Али! Налей нам всем по миске супа!

Из дома выходит мальчишка-поварёнок.

Поварёнок

(печально)

Он арестован, бедный наш Али!

Ещё Нияза взяли… И Юсупа…

И всех троих куда-то увели!

Насреддин

(опешив)

Час от часу не легче!.. А причина,

Что выделили этих изо всех?

Поварёнок

Все трое укрывали Насреддина,

А это для бухарца – смертный грех!

Насреддин

(закрывает лицо руками)

Я виноват! И нет мне оправданья!

В какой ни появляюсь я стране,

Я приношу лишь горе и страданья

Всем тем, кто прикасается ко мне.

Гюльджан

(обнимая Насреддина)

Ты всем приносишь вред. И очень часто.

Но, кроме постоянного вреда,

Ты кой-кому даешь и крохи счастья…

Совсем нечасто, правда. Иногда.

Мудрец

(поддерживает Гюльджан)

Там, в пыточной, я был с тобою рядом

И убедился: ты мужик незлой!

(вспомнив)

Но как тебя зовут?

Насреддин

(улыбаясь)

Зови Мурадом

Или Ахмедом. Или Абдуллой.

(неожиданно)

Но если дружба светит впереди нам

И станем кунаками ты и я,

Зови меня Ходжою Насреддином!

Мудрец

(подхватывает)

А ты меня – Гусейном Гуслия!

Насреддин

Ну мне пора!

Гюльджан

(с тревогой)

Опять?

Насреддин

Опять!

Гюльджан

Куда ты?!

Насреддин

Мне надо быть в окрестностях дворца!

(укоризненно)

Ты, видимо, забыла, что солдаты

Арестовали твоего отца…

Площадь перед эмирским дворцом. В центре площади – плаха. На ней трое несчастных, в которых мы без труда узнаем гончара Нияза, чайханщика Али и кузнеца Юсупа. Чуть в стороне, опершись на топор, застыл Палач. Вокруг площади волнуется толпа горожан. Сам Великий эмир в окружении придворных восседает в эмирском кресле – он пожелал осенить своим личным присутствием казнь важнейших государственных преступников. Наконец Эмир поднимает руку, и толпа затихает.

Эмир

Бухарцы! Эти три простолюдина —

Злодеи!.. Мы их казни предадим!

Они друзьями были Насреддина,

У них в домах скрывался Насреддин!

(одному из придворных)

Ступай на плаху, встань посередине

И громко огласи их имена!

Насреддин

(из толпы)

Коль скоро речь зашла о Насреддине,

Внесите в этот список и меня!

Насреддин выбирается из толпы и подходит к Эмиру.

Эмир

(с удивлением)

Привык к твоим причудам я, но ныне

Понять тебя не в силах даже я!

Что можешь ты сказать о Насреддине?

Ответствуй, о мудрейший Гуслия!

Насреддин

В одной кофейне, в городе Багдаде,

Мы с ним кальян курили с терьяком…

Болтали чушь… Читали вслух Саади…

Короче, я неплохо с ним знаком!

Напрасно вы браните Насреддина,

Добра он много сделал для людей!

Чья сплетня вас во мненьи утвердила,

Что Насреддин – разбойник и злодей?

Эмир

(в гневе)

Ты защищаешь этого нахала?!

Смотри – не разругаться б нам навек!

Насреддин

(будто не замечая эмирского гнева)

Моя душа с ним рядом отдыхала —

Такой он бесподобный человек!

Эмир

Опомнись! Монолог твой вдохновенный

На честь твою, болван, бросает тень!

А нынче с этой подлою гиеной

Ты видишься?

Насреддин

(с наивным удивлением)

А как же?.. Каждый день!

(наклонившись к уху Эмира, интимно)

Шпионы хоть работали на совесть,

Но всё ж не разузнали кой-чего!

Скажу вам сногсшибательную новость:

Есть главный укрыватель у него!

Эмир

(обалдев от сообщения)

Ждал этих слов, как в летний зной дождя, я!

А то уж ты совсем погряз во лжи!

Так назови скорее негодяя,

А если можешь – то и покажи!

Насреддин

(скребет затылок)

Для этого мне знать необходимо,

Что тех троих отпустят по домам,

И главный укрыватель Насреддина

Тогда своё лицо откроет вам!

Эмир

(ёрзая от нетерпения)

Согласен. Только знай, что этот главный

Не проживет и нескольких секунд!

Поскольку это враг режима явный,

Ему башку немедля отсекут!

Насреддин

О, Бухара бы стала только краше,

Да случай тут уж больно непростой!

Боюсь, что пожеланье это ваше

Хрустальной лишь останется мечтой.

Насреддин, пошуровав в недрах халата, достает осколок зеркала и подносит его к лицу Эмира… Пауза.

И где ж ухмылка ваша удалая?

С чего вы изменились так в лице?

(придворным)

Не кушал ли с эмирского стола я?

Не жил ли целый месяц во дворце?

В дворцовой не валялся я кровати ль,

В саду ль дворцовом птиц я не кормил?

(эмиру)

Так вы и есть мой главный укрыватель,

О, солнце справедливости, Эмир!

Эмир

(выйдя из оцепенения)

Опять она мне крепко навредила,

Доверчивость проклятая моя!

Я не узнал мерзавца Насреддина

Под маскою Гусейна Гуслия!

Насреддин

(успокаивающе)

Стыда не заливайтесь алой краской,

Наивность и доверчивость кляня.

Вы не могли узнать меня под маской —

Вы ж никогда не видели меня!

Эмир

(угрожающе)

Но я с тобой разделаюсь сурово!

Насреддин

(благодушно)

Как отказать вам в лучшей из утех!

Но, мой Эмир, сперва сдержите слово

Насчет моих приятелей… Вон тех!

Эмир

О да!.. Я не сержусь на них нимало!

Я избавляю их от топора!

Они ведь пали жертвами обмана!

Насреддин

(с поклоном)

Эмир, вам рукоплещет Бухара!

Светлейший, вы мудры, как Авиценна,

И остроумны, как Омар Хайям,

И – что приятно! – знаете вы цену

Моим бесценным, в сущности, друзьям!

Эмир

(важно)

Молчи!.. Ты болтовнёю мне мешаешь

Отдать приказ казнить тебя скорей,

А значит, и возможности лишаешь

Избавить Бухару от бунтарей!

Насреддин

Но бунтарей не сами вы плодите ль?

Не вы ли населили ими мир?

Да вы их – если вдуматься – родитель!

Вы их производитель, мой Эмир!

Когда указ вы новый издаете,

Который только вам необходим,

Вы тем указом почву создаете,

Чтоб новый появился Насреддин!

Который год наш длится поединок,

И правым он и левым – всем не мил!

Чем круче власть – тем больше насреддинов,

Чем больше их – тем неспокойней мир!

Эмир

(с интересом)

А если власть захватят насреддины?

Насреддин

Счастливее не станет Бухара…

Опять не будет в мире середины,

А значит, и не будет в нём добра.

Бунтарь, живя в боренье неустанном,

Ругает и свергает всех царей,

Но, ставши сам халифом иль султаном,

Вострит топор на новых бунтарей!

Такой уж мы народ. Нам всюду плохо.

Нам жить невмоготу – и там, и тут…

Но без колючек и чертополоха,

Как видно, георгины не растут…

Эмир

(с издёвкой)

Вот ты над властолюбцами смеешься,

Но на себя, лукавец, погляди —

Ведь по тебе же видно, как ты рвешься

Скорей попасть в народные вожди!

Насреддин

Куда с моим характером в вожди мне!

Уж кто ишак – тому не стать конем.

Плохого ж мненья вы о Насреддине,

Превратного вы мнения о нём!

К чему мне лезть в бухарские эмиры,

На что мне это счастье и зачем?..

Латать не мною сделанные дыры

В казне?.. И думать, чем кормить гарем?..

Эмир

Но чем же плохо в доме жить культурном,

Иметь одежду, пищу и ночлег,

И лучше ли – валандаться по тюрьмам

И на эмирской плахе кончить век?

Насреддин

Сто странных счастий есть у человека.

Боюсь, вы их не знаете, Эмир.

Но лишь на этих странностях от века

И держится сыпучий этот мир!..

Вот я стою у этого помоста,

Как говорят, у смерти на краю,

И вам понять, я думаю, непросто

Улыбку беззаботную мою.

Но счастлив я лишь тем – хвала Аллаху! —

И тем горжусь, улыбки не тая,

Что в миг, когда в крови свалюсь на плаху,

По мне заплачет женщина моя!

А вы, Эмир?.. Ваш голос много значит,

У ваших ног склонилась Бухара…

Но вы умрете – кто по вас заплачет?

Гарем?.. Визири?.. Слуги?.. Повара?..

Печалиться никто не станет шибко,

Когда и ваш верховный час пробьет…

Любимая в бассейне вашем рыбка —

И та по вас слезинки не прольет!

Так сверим же, Эмир, две жизни эти:

Чья веселей картинка бытия?..

И кто ж из нас счастливей был на свете —

Вы, всё имущий, или нищий я?

В это время к уху Эмира наклоняется давно уже нервничающий Начальник стражи.

Начальник стражи

(тихо)

Я не пойму, чего мы выжидаем,

Оттягивая казни сам процесс?..

Ведь мы же этим сильно возбуждаем

К казнимому народный интерес.

Эмир

(так же тихо)

Ты объясни чего-нибудь народу…

Начальник стражи

Что объяснить?

Эмир

Любую ерунду!

Начальник стражи

А Насреддин?

Эмир

В мешок его – и в воду!..

Топите – на окраине. В пруду.

Начальник стражи бросается было исполнять приказ, но Эмир возвращает его обратно, поманив пальцем.

Нести его в мешке необходимо

Дорогой, где не шастает народ.

Пронюхают, что топим Насреддина,

И дело примет скверный оборот!..

Ночь в Бухаре. Окраина города. Дорога через старое кладбище. По дороге, отдуваясь и пыхтя, двое стражников тащат мешок с Насреддином. За ними важной командирской поступью следует Начальник стражи. Наконец притомившиеся стражники останавливаются и бросают мешок прямо на дорогу.

1-й стражник

(озираясь по сторонам)

Мы путь могли бы выбрать покороче!

Погони нет – прогнозам вопреки!

2-й стражник

К тому же в Бухаре такие ночи —

Таскай хоть с бриллиантами мешки!

1-й стражник

(Начальнику стражи)

Приказ Эмира нам предельно ясен,

Но вот что нам не ясно, господин!

2-й стражник

(подхватывает)

А чем он так уж, собственно, опасен,

Такой нестрашный с виду Насреддин?

Начальник стражи

Не страшен он ничем, но он причина

всемирной смуты, этот Насреддин!

Лишь истребив злодея Насреддина,

Мы насреддинство в мире истребим!

1-й стражник

Злодея?.. Не похож он на злодея!

2-й стражник

Скорее так… Обычный прохиндей!

Начальник стражи

(соглашаясь)

Он сам – лишь клоп!.. Страшна его идея.

Она – всего опасней для людей!..

Своим страстишкам низменным в угоду

Удрать готовый в случае чего,

Он всюду проповедует свободу…

1-й стражник

Свободу от чего?..

Начальник стражи

Да от всего!.. Свободу рассуждать бесцеремонно

Об алчности начальства всех мастей,

Свободу от морали и закона,

От церкви, от традиций, от властей!

В отдельных странах – кроме стран Востока! —

Идея прижилась и проросла,

И там вовсю цветут цветы порока

И буйно колосятся злаки зла!

1-й стражник

(с удивлением)

Живя на столь солидном расстоянии

От этих стран, как может Насреддин

Оказывать какое-то влияние

На жителей Парижа и Афин?!

2-й стражник

(подхватывает)

Выходит, если в Риме забастовка,

И здесь за всё в ответе он один —

Наш горемычный стрелочник с Востока,

Несчастный забулдыга Насреддин?..

Начальник стражи

(назидательно)

Есть и свои в Европе насреддины,

Они другие носят имена,

Но бунтари всех стран в одном едины:

Повсюду смуты сеют семена!

Я приведу такой пример хотя бы…—

Представлю – самого кидает в жар! —

Как там, у них в Европе, ходят бабы?!

1-й стражник

(боясь поверить в страшную догадку)

Неужто без чадры?!

Начальник стражи

(неумолимо)

И без шальвар!..

(чванливо)

Чтоб дух изжить бесстыдства и разврата,

Мы кой-кого казним, а там, глядишь,

Заставим по законам шариата

Жить и Москву, и Лондон, и Париж.

Я говорю не спьяну и не сдуру!..

Культура – вот начало всех начал!

Великую свою культур-мультуру

Мы донесем до диких англичан!..

Дойдем до Скандинавии, до Польши…

Да мало ли невежественных стран!..

1-й стражник

(опасливо)

Их слишком много!

Начальник стражи

(с угрозой)

Нас гораздо больше!

Откажутся – спихнем их в океан!

1-й стражник

От ваших слов у нас затылки зябнут!

2-й стражник

О да, рассказ ваш жуток и жесток!

1-й стражник

(неожиданно простодушно)

А где же помещаться будет Запад,

Коль будет на Земле сплошной Восток?

Начальник стражи

(снисходительно)

Что Запад?.. Скверный запах – да и только!

Ведь он, по существу, давно уж сгнил!..

(с пафосом)

Мир ждет притока свежих сил с Востока,

Здоровых и могущественных сил!..

Всему свой срок. Мы время не торопим.

Наступит час – и грянем всей гурьбой!

(сбросив пафос, буднично)

Ну а покамест…

(кивает на мешок)

…этого утопим!

Займемся скучной будничной борьбой.

Насреддин

(из мешка)

О горе мне, несчастному, о горе!

Какой же я законченный дурак!

Начальник стражи

(насмешливо)

Что ты дурак – с тобой никто не спорит,

Но стоит ли расстраиваться так?

Насреддин

Всё дело в том – признаюсь вам по чести, —

Что год назад я здесь проездом был

И клад зарыл в одном укромном месте,

А вырыть в суматохе позабыл!

В том сундуке лежат сокровищ груды,

Да что там груды – целая гора!

Рубины сплошь, сапфиры, изумруды, —

Увидев их, ослепнет Бухара!

(жалостливо)

Осталось мне недолго жить на свете,

Ещё чуть-чуть – и сгину без следа!..

Вам были бы полезней камни эти,

Чем мне – на дне бухарского пруда…

Начальник стражи ещё не вник в смысл Насреддинова монолога, а сообразительные стражники уже бурно выражают своё ликование.

1-й стражник

Вот счастье!.. Вот подарочек небес-то!

Аллах вознаграждает нас за труд!

2-й стражник (нетерпеливо)

Скорее укажи нам это место,

За это мы тебя не бросим в пруд!..

Наконец и Начальник стражи приходит в себя и тут же берет в разговоре главенствующий тон.

Начальник стражи

(напыщенно)

Клянусь священным именем Эмира,

Мы этот клад, любезный Насреддин,

Поделим меж собою до сапфира,

А самого тебя освободим!

Насреддин

(после паузы)

Где мы сейчас?

Начальник стражи

На кладбище Ахмада,

Где вечный обретается покой…

Насреддин

(радостно)

Мы там, где надо!.. Мы вблизи от клада!..

Отсюда до него подать рукой!

1-й стражник

Вблизи, но где?..

Ты дай нам адрес точный!

2-й стражник

Не так уж много времени у нас!

Насреддин

В какой мы части кладбища?

Начальник стражи

В восточной.

Насреддин

А клад зарыл я в западной как раз!

Начальник стражи

(разочарованно)

Так далеко?

Насреддин

(виновато)

Удобней прятать было!

Там редко появляется народ.

Четвертая… Нет, пятая могила…

Да, пятая могила от ворот!..

Стражники нерешительно переминаются и не трогаются с места.

1-й стражник

(кивая на мешок)

Нельзя его оставить без догляда,

Уж лучше казнь его поторопить!

И, прежде чем идти на поиск клада,

Беднягу надо срочно утопить!

2-й стражник

А коль пустой окажется могила

И клада не удастся нам найти?..

На всякий случай надо, чтобы было

На ком за это душу отвести!

Начальник стражи

(стражникам, торжественно)

Скажите, о храбрейшие, могу ли

Я положиться полностью на вас?

(стражники кивают)

Могли бы постоять вы в карауле

У этого мешка?.. Хотя бы час?

1-й стражник

Конечно, господин Начальник стражи!

Мы можем даже в случае чего

Здесь простоять всю ночь!

2-й стражник

Мы можем даже

И следующий день!.. И сверх того!..

Получив столь исчерпывающий ответ, Начальник стражи чуть ли не бегом устремляется по дороге и исчезает во мраке.

Насреддин

А этот паренек с могучим басом,

Который вас поставил в караул…

Услыхав замечание о «могучем басе», солдаты прыскают, но тут же зажимают себе рты. Начальник стражи не мог уйти далеко.

Я сильно опасаюсь, как бы вас он,

Вульгарно говоря, не обманул!

Стеречь меня – глупейшая ошибка,

Я лучше сам себя постерегу!

И без мешка я бегаю не шибко,

А уж в мешке… Куда я убегу?..

Стражники отходят от мешка на некоторое расстояние и тихонько совещаются между собой.

1-й стражник

(опасливо)

А если он начнет кричать: «На помощь!»

И кто-нибудь придет в конце концов?

2-й стражник

(со смехом)

В такое место и в глухую полночь

Придет лишь пара-тройка мертвецов!

Наконец стражники принимают решение и убегают вслед за Начальником стражи. Некоторое время на кладбище царит тишина. Потом слышится чье-то жалобное бормотание, и через секунду из мрака появляется ростовщик Джафар.

Джафар

Нет, я сейчас описаюсь со страху!

Нет, я сейчас наделаю в штаны!

(успокаивается)

Но кладбищу конец, хвала Аллаху,

Вон вроде и дома уже видны.

(воодушевленно)

Да, кладбищу конец!..

(натыкается на мешок)

Но что такое?! Боюсь, сейчас и мне придет конец!

Мешок какой-то грубый под рукою…

(в ужасе)

И в том мешке, наверное, мертвец!

Насреддин

(из мешка, возмущенно)

Обескуражен выводом я этим!

Вот дикости народной образец.

Любой, кого на кладбище мы встретим,

Выходит, обязательно мертвец?

Джафар

(обрадованно)

Так ты живой?!

Насреддин

(скромно)

Пока ещё не умер!

Джафар

Но раз уж мы с тобой накоротке,

То объясни: зачем сидишь ты, умник,

На кладбище, в завязанном мешке?

Насреддин

(словоохотливо)

История занятная такая,

Что грех не рассказать её, дружок!..

Купил аж за четыреста таньга я

У одного волшебника мешок.

Я был хромым, горбатым, одноглазым,

К тому ж имел с рожденья малый рост —

И – с помощью мешка – решил я разом

От всех своих избавиться уродств.

В моём мешке мне следовало ночью

На кладбище промыкать два часа

И убедиться утречком воочию,

Какие он свершает чудеса!..

Я испытал ужасные мученья,

Каких не испытал ещё никто!..

Зато прошел я полный курс леченья

И выздоровел полностью зато!

Когда лица рукою я касаюсь,

Я чувствую: не кожа, а атлас!

Теперь я просто писаный красавец!

И нет горба! И снова видит глаз!

Джафар

Что ж были за мучения, скажи мне!

Ответь, меня за глупость не браня!

Насреддин

Когда я был в мешке, явились джинны

И целый час дубасили меня!

Удар в лицо пинком в живот сменялся,

Но всё ж просить пощады я не стал!..

Меня лупили в пах, а я смеялся

И временами даже хохотал!

Джафар

(осторожно)

А где они сейчас?..

Насреддин

Ушли на ужин. Вернутся и опять продолжат курс!..

Джафар

Но курс уже не нужен?

Насреддин

Да, не нужен! Но я уже привык. Вошел во вкус!

Сказать ли, чем расстроен я жестоко

И чем моя забита голова?..

Я вылечился много раньше срока —

Всего за час. А заплатил за два!

Джафар

(стесняясь)

Сейчас темно, и я секрет свой выдам:

При свете дня – я форменный урод,

Своим невероятно гнусным видом

Пугаю я на улицах народ!

А ты здоров. Избавлен от пороков.

И времени потратил только часть!..

Продай же мне, дружок, остаток срока,

Продай мне неиспользованный час!..

Побыть в твоем мешке, скажу по чести,

Возможность мне настолько дорога,

Что я готов отдать не только двести,

А двести и ещё… аж три таньга!

Насреддин

(нехотя)

Пожалуй, уступлю тебе местечко…

Проверь и ты могущество мешка!

Джафар развязывает мешок, оттуда вылезает Насреддин. Лицо он прикрывает рукавом халата: как ни темно, но бережёного Бог бережёт.

(в сторону)

Поистине возмездия уздечка

Блудливого отыщет ишака!

Джафар пытается влезть в мешок, Насреддин ему помогает.

Да лезь же ты?.. Ан нет, не тут-то было!

С таким горбом в мешок тебе не влезть!

Джафар всё-таки забирается в мешок, и Насреддин завязывает его.

Горбатого исправит лишь могила!

(спохватившись, поясняет)

Пословица у нас такая есть!..

(назидательно)

И помни, брат!.. Когда вернутся джинны,

Ты страх им свой показывать не смей!

Они такою злобой одержимы,

Что станут бить тебя ещё сильней!

Подробнее о джиннах. Их три брата.

Два младших – эти вроде ничего,

А третий, старший, с голосом кастрата,

Так тот шайтана злее самого!

Захочется кричать от боли жуткой —

Кричи. Но только весело кричи!

Подначивай злодеев смехом, шуткой,

А изредка задорно хохочи!

А спросят: ты чего, мол, разорался? —

Скажи: я не от боли, мол, кричу.

Удар был слаб, я в нём не разобрался

И снова испытать его хочу!

А коль тебе ногой по пузу врежут,

Да так, что в пузе станет горячо, —

Ты не гневись, уйми зубовный скрежет

И попроси: нельзя ли, мол, ещё?

Джафар

(из мешка, растроганно)

Спасибо, дорогой, тебе за помощь!

На всю я жизнь запомню твой совет!

Насреддин

(поглаживая мешок, сочувственно)

Запомнишь… разумеется, запомнишь…

Да жизни впереди, считай, что нет…

Насреддин быстрыми шагами уходит в темноту.

И, как выясняется, вовремя, потому что через секунду, громко топая и тяжело дыша, из мрака появляются разъяренные Начальник стражи и его верные солдаты. Без всякого предупреждения они набрасываются на мешок и принимаются выколачивать из него пыль.

Джафар

(из мешка, подзадоривая)

Эй, слабаки!.. Не в форме вы чего-то!

Едва начав – уж выбились из сил!..

А мне нужна добротная работа,

Я за неё неплохо заплатил!

Начальник стражи

Ты крепко с этим кладом наказал нас,

Но мы тебе должок вернем с лихвой!..

1-й стражник (пинает мешок)

Чтоб жизнь тебе хурмою не казалась!

2-й стражник (добавляет)

И чтобы не казалась жизнь халвой!

Раннее утро. Берег пруда на окраине Бухары. Стражники, пыхтя и отдуваясь, тащат мешок с Джафаром. Следом шествует Начальник стражи. Джафар в мешке беспрерывно хохочет.

1-й стражник

Чего он, будто резаный, хохочет?

2-й стражник

Чего он веселится, баламут?!

Начальник стражи

Видать, привлечь к себе вниманье хочет.

Кончайте с ним!.. Сюда уже идут!

Привлечённые хохотом Джафара, на берегу и впрямь начинают собираться люди.

Стражники сильно раскачивают хохочущий мешок и швыряют его на середину пруда. Хохот смолкает. Люди на берегу скорбно опускают головы.

Наблюдатель

(обращаясь к пруду)

Ты обличал жестокие режимы,

Тиранов и диктаторов клеймил…

И что в итоге?.. Все режимы живы,

А ты лежишь, башкой зарывшись в ил…

Десятка стран непостоянный житель,

Ты так и не нашел своей страны,

Законов и традиций разрушитель,

И вечный возмутитель тишины!

Конец твоей ничтожной клоунаде,

Ты никого ни в чём не убедил!..

Зачем ты жил?.. Какой идеи ради?..

Покойся ж с миром, глупый Насреддин!..

Гюльджан

(гневно)

Не смей так говорить о Насреддине!

На домыслы и сплетни слов не трать!

Он жил, как подобает жить мужчине,

И умер так, как должно умирать!..

(обращаясь к пруду)

Ты б мог ему ответить, мой любимый,

Но твой язык сковал безмолвья гнет!

(плачет)

Я знаю, тихий плач мой голубиный

Тебя обратно к жизни не вернет!

Парнишка из толпы

(кричит)

Сегодня по велению Эмира

Был умерщвлен великий Насреддин!..

Эй, жители, не проходите мимо!..

Поплачьте на души его помин!

Парнишку хватает за руку неизвестно когда и откуда появившийся здесь Насреддин.

Насреддин

(тихо)

Эй, парень! Понапрасну не потей-ка!

Воззвания твои – сплошная ложь!

Парнишка

(ошарашенно)

Но почему?!

Насреддин

(авторитетно)

Ты глуп, как тюбетейка,

И потому не знаешь, что орёшь!

Ты голосишь тут траурные песни

Над горькой Насреддиновой судьбой,

А Насреддин возьми да и воскресни!

Парнишка

(недоверчиво)

И где же он теперь?..

Насреддин

Перед тобой!..

Парнишка

Но он же умер!

Насреддин

(в ужасе)

Ты ополоумел!.. Не вздумай повторять такое впредь!

Знай, Насреддин не умер! Он не умер!

Он попросту не может умереть!..

(обращается ко всем)

На дно пруда ушел мешок с Джафаром!

Я кое-что Джафару задолжал

И долг вернул!..

(Юсупу)

Я клялся в том недаром,

И слово, как вы видите, сдержал!..

(ко всем)

Меня от смерти спас счастливый случай…

Забился я в укромный уголок…

(наблюдателю)

И о себе внимательно прослушал

Весьма недружелюбный… некролог!

Не возмутитель и не разрушитель

Я в мире ничего и никого,

Простых сердец негромкий утешитель —

Вот образ мой. Не более того.

Во время всего монолога Насреддина толпа точно находилась в оцепенении.

Первой пришла в себя Гюльджан и разъярённой тигрицей кинулась к Насреддину.

Гюльджан

Ты видел скорбь мою по Насреддину

И мог – в себе не чувствуя вины! —

Всю эту сердце рвущую картину

Спокойно наблюдать со стороны?!

Ты зрил, как я от горя помешалась

И на плече рыдала у отца,

И мог сидеть в кустах!.. А, впрочем, жалость

Не посещает чёрствые сердца!

Ты юмором своим и интеллектом

Влюбленную мне голову дурил!..

Но почему о склонности к эффектам

Копеечным ты мне не говорил?!

Насреддин

(пытается шутить)

В твоих словах – ни правды, ни резона!

Ты так кричишь – аж звон стоит в ушах!..

Гюльджан

(задохнувшись от возмущения)

Ах, звон!.. Так я ещё добавлю звона

Тебе, самовлюблённый ты ишак!

С этими словами Гюльджан закатывает Насреддину очередную оплеуху, после чего тут же переходит к очередному раскаянию.

Опять я поступила некрасиво!

(гладит лицо Насреддина)

Разбитый нос… И вспухшая щека…

Насреддин

(с нежностью)

Лупи меня всю жизнь!..

Без перерыва!..

Но я прошу… не трогай ишака!

Конец

Свобода или смерть

…Толик шел бесконечными лестницами и коридорами, которым, казалось, никогда не будет конца. Точнее, его вели. Не под конвоем, разумеется, – сопровождающий был в штатском, – но все равно вели, и это повергало Толика в состояние тоскливой прострации.

Изнутри «грозная» контора выглядела довольно безобидно и вполне могла бы сойти за какое-нибудь министерство или главк, если бы не этот безмолвный сопровождающий с индифферентным лицом и не эти металлические сетки в лестничных пролетах…

* * *

…Доброжелательный следователь вот уже час водил отупевшего Толика по кругу одних и тех же вопросов, от которых свербило в желудке и раскалывалась голова…

– Скажите, а кому принадлежит идея выпустить самиздатовский журнал «За проволокой»?

– Вы обещали задавать такие вопросы, на которые я мог бы ответить односложно – «да» или «нет»!..

– Хорошо, я поставлю вопрос иначе. Инициатором этого издания был Евпатий Воронцов?

– Не знаю…

– Глупо. Вы не можете не знать. Вы же были одним из авторов журнала. Итак, Евпатий Воронцов?..

– Ну допустим…

– Такой ответ может иметь широкое толкование. Давайте конкретнее. Да или нет?..

– Ну да…

– Значит, Евпатий Воронцов. А кто еще входил в состав редколлегии?..

– Я же предупредил, развернутых показаний я давать не буду!..

– Вы ведь, кажется, отказник?.. Три года пытаетесь выехать за рубеж на постоянное место жительства?..

– Ну и что?..

– Ничего. Просто личное любопытство. Итак, вы не желаете назвать имена членов редколлегии?..

– Не желаю!..

– Тогда я сам назову. А вы только засвидетельствуете – ошибаюсь я или нет. Аглая Воронцова?..

– Н-нет…

– Подумайте как следует. Ложные показания могут обернуться против вас. Я же веду протокол. Итак, Аглая Воронцова?..

– Ну предположим…

– Ваши предположения меня не интересуют. Мне нужен исчерпывающий ответ. Принимала ли Аглая Воронцова участие в создании журнала?..

– Ну да…

– Игорь Федоренко?..

– Да.

– Лариса Федоренко?..

– Да…

Расплылось и исчезло лицо следователя… Обмякла и обесформилась комната… Стушевался заоконный пейзаж… Толик снова шел бесконечными коридорами в сопровождении анонимного паренька с незапоминающимся лицом. Он не слышал хлопанья дверей, треска пишущих машинок, не слышал даже стука собственных каблуков. Все шумы исчезли. В гулких коридорах метался только его собственный голос, искаженный до неузнаваемости, точно записанный на магнитофонную пленку и размноженный тысячью динамиков: «Да… Да… Да… Да… Да…»

Титр:

«СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ»

…Толик влетел в квартиру встревоженный и расхристанный; воротник плаща заправлен внутрь, конец шарфа волочится по полу… Из кухни выглянули две пожилые соседки – Эмма Григорьевна и Зинаида Михайловна. Молодая соседка Нина, разговаривавшая в коридоре по телефону, вжалась в стену. Не обращая внимания на любопытствующих, Толик стремительно проскочил к себе в комнату…

Тетя Вера, конечно же, была дома. Толик знал, как она провела эти шесть мучительных часов в ожидании его возвращения – бесцельно слонялась из угла в угол и смолила одну папиросу за другой: в огромной пепельнице топорщилась целая гора окурков…

– Теть Вер!.. – Толик беспорядочно метался по комнате, по нескольку раз заглядывая в одни и те же места. – Где у нас чемодан?.. Ну этот здоровый, рыжий?.. Мне нужно срочно вывезти все мои бумаги!..

Чемодан обнаружился на гардеробе. Толик стащил его вниз, вывалил прямо на пол все его тряпичные внутренности и стал сгружать в чемодан рукописи и перепечатки, грудами валявшиеся на письменном столе.

– Толик! – не выдержала тетя Вера. – Может, все-таки расскажешь, что там было?.. Я же весь день на валокордине!.. С тобой беседовали?..

– Беседовали, беседовали… – Толик продолжал лихорадочно заполнять чемодан бумагами. – Некогда рассказывать!.. Каждую минуту могут приехать с обыском!..

– Что за чушь? – сейчас тетя Вера являла собой образец рассудительности и спокойствия. – Сначала вызывать на допрос, а потом устраивать обыск?.. Обычно бывает наоборот!..

– Ну откуда тебе знать, как обычно бывает?.. – Толик раздражался все больше – переполненный чемодан не желал застегиваться. – Как будто ты полжизни провела в подполье!.. Твоя девичья фамилия не Засулич?..

– Я руководствуюсь элементарной логикой! – с достоинством ответила тетя Вера. – Если бы они хотели застать тебя врасплох, они бы тебя никуда не вызывали…

Наконец чемодан защелкнулся. Толик пристально посмотрел на него и вдруг кинулся к окну. Двор был пуст. Только на площадке, покрытой жухлой травой, древний старичок выгуливал пуделя…

– Ч-черт! – хрипло выдохнул Толик. – А если за мной слежка?.. Они же сцапают меня у подъезда!.. Нет, это надо спрятать где-то в доме…

– На чердаке! – твердо сказала тетя Вера. – Там, говорят, сыро и грязно. И воняет дерьмом. Нужно быть очень большим романтиком своей профессии, чтобы проводить обыск на нашем чердаке!..

В дверь аккуратно постучали, в комнату заглянула Эмма Григорьевна.

– Толечка! – Эмма Григорьевна смотрела на Толика преданными глазами. – Иван Васильевич просится в туалет. Вы не могли бы его проводить?.. Коля сегодня в дневную, так что вы у нас единственный мужчина…

* * *

…За долгие годы, прожитые в этой коммуналке, Толик отлично усвоил, что означает «проводить Ивана Васильевича в туалет». Это значило – взвалить грузного старика на себя и переть его до самого унитаза – у мужа Эммы Григорьевны вот уже несколько лет были парализованы ноги…

– Держите меня за шею, Иван Васильевич!.. – Толик расстегнул на старике ремень, спустил с него брюки и наконец водрузил его на унитаз. – Так, главное дело мы сделали… Ну а нюансы – это уж вы сами…

Выполнив эту милосердную, но малоприятную процедуру, Толик прикрыл за Иваном Васильевичем дверь и повернулся к Эмме Григорьевне.

– Эмма Григорьевна!.. Пять минут Иван Васильевич поразвлекает себя сам, а я на это время отлучусь, если позволите…

– Толечка, но вы уж обязательно… – заныла Эмма Григорьевна. – Сама-то я его не дотащу… Так что уж, пожалуйста…

– Не волнуйтесь, Эмма Григорьевна! – успокоил ее Толик. – Одна нога там, другая – здесь. Поспею как раз к самому финалу!..

* * *

Поднять чемодан на чердак вручную оказалось не таким уж простым делом. Промучившись минут пять, обозленный и раскрасневшийся Толик вспомнил наконец о веревке. Все-таки тетя Вера дает иногда вполне здравые советы…

На чердаке было сыро и неуютно… Под ногами хлюпало. В затхлом мраке что-то ворочалось и сопело… Кошки?.. Откуда здесь кошки?.. Тогда, может быть, привидения?.. Толик вздохнул и принялся за работу.

Он уже успел поднять чемодан примерно до середины чердачной лесенки, когда внизу, на площадке, негромко щелкнул дверной замок. Чемодан грузно шлепнулся на пол, Толик мгновенно подобрал веревку.

На лестничной площадке целовались двое. В паузах мужчина, басовитый, как шмель, гудел что-то нежное на ухо своей подруге, та отвечала ему задыхающимся раскаленным шепотом. Из-за полупритворенной двери доносились музыка, хохот, громкие выкрики – шел апофеоз семейного праздника.

Толик сидел на чердаке и молча переживал. Ну спустились бы на этаж ниже, зачем им под самой дверью-то?.. Наконец то, чего он так опасался, случилось – двое целующихся заметили чемодан…

Через несколько секунд на лестничную площадку вывалилась вся вечеринка. Кто-то позвонил в дверь к соседям напротив. На площадке стало совсем темно. Чемодан валялся в центре толпы, беспомощный, как раненый кабан, не имеющий сил удрать от глумливых охотников. Разговоры шли в неприятном для Толика направлении…

– А что вы думаете?.. Очень может быть!.. В соседнем подъезде композитора обокрали. Причем среди бела дня!..

– Они сейчас шуруют в открытую!.. Под видом сантехников или электриков!..

– Нет, но зачем они приперли чемодан сюда, на верхний этаж?.. Приперли и бросили?!

– Может, их кто-нибудь спугнул?.. С чемоданом-то удирать несподручно!.. Или хотели спрятать на чердаке?..

Два десятка любопытных физиономий обратились к черному квадрату чердачного люка. Толик беззвучно прянул в темноту. Теперь он не видел говорящих, а только слышал их голоса, но это никак не прибавляло ему спокойствия…

– А может, они на чердаке спрятались?.. Пережидают, пока мы уйдем? Мужчины, вы бы слазили, проверили!..

– Не надо, Сережа!.. Еще чего!.. А вдруг их там человек десять!.. Да еще вооруженные!..

– А может, это и не воры вовсе!.. Может, наоборот чего подкинули?.. Труп какой-нибудь или бомбу!..

– Ты уж скажешь!.. Ну все равно надо позвонить в милицию!.. Люб, отзвони в местное… По 02 не дозвонишься!..

Толику стало дурно. Он на секунду представил себе, что будет, если сюда и впрямь нагрянет милиция. Черт, как ни противно, а придется обнаруживаться!..

– Минуточку, товарищи! – Толик с проворством молодой белки пролетел по всем лестничным перекладинам. – Нет никаких причин для беспокойства!.. Это мой чемодан!.. Я живу на восьмом этаже!.. Шестьдесят четвертая квартира!..

Он попытался улыбнуться широкой и, как ему казалось, самой обезоруживающей из своих улыбок. Улыбка получилась мучительной и фальшивой. Так улыбались иностранные шпионы в отечественных детективах пятидесятых годов, когда их припирала к стенке доблестная советская разведка.

– Понимаете… Затеял вот ремонт на даче… Ну и собрал на чердаке всякий хлам… Пакля, доски, железки… Там ведь у нас чего только нет… И все валяется без пользы… Так что извините, что напугал!..

Толик рывком оторвал от пола свой неподъемный чемодан и, забыв про лифт, стал спускаться по лестнице. Далеко уйти ему не удалось – закон подлости сработал вторично. Шаркнув о стену, чемодан открылся, – и все оставшееся пространство лестницы заполнила шуршащая бумажная лава.

Жильцы молча наблюдали, как по лестничным ступенькам сползали последние запоздалые листки… Никто не пытался комментировать происходящее…

Толик с ненавистью взглянул на собравшихся и принялся запихивать бумаги обратно в чемодан…

* * *

…Эмма Григорьевна ждала Толика у входа в квартиру. Спекшееся личико ее не выразило ни малейшего удивления, когда она увидела Толика почему-то спускающимся сверху, да еще с гигантским чемоданом, но Толик понял, что этот парадокс никак не прошел мимо ее внимания.

Караулит, неприязненно подумал Толик. Господи, ну что за страна такая!.. Ни у кого никакой личной жизни, каждый стремится заполнить свою пустоту жизнью соседа!.. Всем до всех есть дело, и возникает иллюзия единения…

– Толечка, слава Богу!.. – заканючила Эмма Григорьевна. – А то я уже начала беспокоиться… Мы же с Иваном Васильевичем без вас, как без рук…

* * *

И снова Толик тащил на себе Ивана Васильевича – на сей раз из туалета в комнату. Тот обнимал его за шею и вертел головой по сторонам, как избалованный ребенок, привыкший к тому, что с ним обязаны возиться, и не обращающий на опекунов никакого внимания…

– Громадное вам спасибо, Толечка! – суетилась сзади Эмма Григорьевна. – Вы позволите обратиться к вам еще раз, если понадобится?.. А то у Ивана Васильевича понос… Уж и не знаю, чего он такого съел…

– Разумеется, Эмма Григорьевна!.. – рассеянно отвечал Толик. – Какие проблемы!.. Всегда к вашим услугам!..

– Мы ведь не сильно обременяем вас, правда?.. – Эмме Григорьевне не терпелось узаконить свои претензии на будущее. – В конце концов, вы человек умственного труда. Физические упражнения вам только на пользу!..

– Это правда! – не успев отдышаться, Толик снова вцепился в чемодан. – Я вам даже благодарен. Если бы у Ивана Васильевича не случился понос, мне бы грозила полная атрофия мышц!..

* * *

– Не получилось!.. – Толик впихнул чемодан в комнату и, не снимая плаща, рухнул на кровать. – Там, наверху, какая-то свадьба или проводы… Все выперлись на площадку и стали пялиться на чемодан… В общем, сорвалось!..

– Толик, а может, ничего страшного, а?.. – тетя Вера начала очередной сеанс своей наивной психотерапии. – Пусть все идет, как идет… Ну будет обыск… Насколько я понимаю, в твоих произведениях нет ничего такого… криминального, что ли…

– А откуда тебе это известно? – язвительно поинтересовался Толик. – Ты уже второй месяц мусолишь мой рассказ и все никак не можешь его дочитать!.. А вдруг я новый Радищев?..

– Ну ты же знаешь… – тетя Вера благоразумно отошла на оборонительные позиции. – У меня постоянное давление… Я не могу помногу читать… Глаза очень устают…

– А читать по ночам марксистские брошюры, – взвился Толик, – у тебя глаза не устают?.. Хочешь, я тебе скажу, что лежит у тебя под подушкой?.. Сказать?..

– «Антидюринг»… – конфузливо ответила тетя Вера. – Не забывай, что я всю жизнь проработала на кафедре марксизма-ленинизма. Это мой рабочий материал!..

– Но ты понимаешь… – Толик задыхался от сарказма. – Ты понимаешь, что человек, читающий по ночам Энгельса, подлежит срочной психиатрической экспертизе?.. Это же аномалия!..

– Толик! – голос тети Веры заметно окреп. – Ты сам всегда говорил, что человек свободен. Почему же тебе хочется, чтобы все думали так, как ты?! Ты веришь в одно, а я – в другое!..

– Это-то и ужасно!.. – закричал Толик. – Мы с тобой антиподы!.. До какого кошмара мы дожили, если родная тетка – мой политический антипод!..

* * *

…В телефонной будке Толик лихорадочно шарил по карманам, выгребая из них последнюю мелочь. Аппарат прилежно сглатывал монеты. По ту сторону провода напряженно молчали.

«Але! – надрывался в трубку Толик. – Кто это, Игорь или Лариса?.. Але, вы меня слышите?.. Ответьте же что-нибудь!.. Это Толик Парамонов!..»

Опять молчание. Слишком живое и выразительное для того, чтобы быть технической неисправностью. Толик беззвучно матерился, швырял трубку на рычаг и снова принимался искать очередную двушку.

«Але! – орал он через секунду. – Это Борис?.. А можно попросить Бориса?.. Скажите: Анатолий Парамонов!.. Ах его нет!.. А когда он будет?..»

Выдержав внушительную паузу, трубка ответила частыми гудками. Оставалась последняя двушка. Толик аккуратно вложил ее в прорезь аппарата и осторожно набрал номер.

«Але!.. Добрый день!.. Будьте любезны, Евпатия или Аглаю!.. Они на даче?.. А с кем я говорю?.. Соседка?.. Да нет, просто скажите, что звонил Парамонов!..»

Двушки кончились. Можно было бы, конечно, разменять пятаки, да что в этом толку!.. Толик оглянулся по сторонам. За мутным стеклом телефонной будки размыто, как на экране неисправного телевизора, двигалась безразличная толпа со смазанными лицами, текли ленивые потоки машин. Обычный тухлый московский пейзаж. Ничего такого, что могло бы смутить глаз или ухо. И все-таки Толик сжался от мгновенного и острого чувства опасности. Чувство это не покидало его весь последний день, но именно сейчас обострилось до предела. И вроде бы этот тип в польском плаще и с полиэтиленовой авоськой ничем не отличался от остальных мужичков, вяло топтавшихся у табачного киоска, но волчья интуиция Толика безошибочно выхватила из тысячи других прохожих именно этого невзрачного типа – слишком безразличный взгляд, слишком настороженный профиль. Следят, сволочи!..

Толик еще с полминуты оставался в будке, делая вид, что набирает очередной номер, – ему хотелось как следует запомнить внешность человека с авоськой, – а затем стремительно выскочил на улицу и ринулся в толпу…

* * *

…Он то замедлял шаг, то снова набирал скорость. Мало-помалу погоня начинала его забавлять. Спину покалывали мурашки, холодные и острые, как пузырьки в газировке, но Толик знал, что это не страх. Это было то веселое, дерзкое и куражливое состояние души, которое запомнилось ему еще со школьных времен, когда «замоскворецкие» ходили на «марьинорощинских».

Человек в польском плаще продолжал двигаться за ним, держа руку с авоськой чуть на отлете, точно в ней находилось нечто такое, что всякую секунду может взорваться…

* * *

…В троллейбусе они снова оказались рядом. При близком рассмотрении преследователь и впрямь оказался совсем бесцветным: блеклые глаза, рыжие реснички. Ну что ж, все правильно. ОНИ дело знают, таким и должен быть профессиональный филер.

Толик подобрался к преследователю совсем близко – пусть знает, козел, что я его рассекретил! – и принялся настырно сверлить его зрачками. Тот рассеянно отстранился, исподлобья взглянул на Толика, по лицу его скользнула тень не то удивления, не то смущения, не то досады – Толик победительно отфиксировал последнее! – и опять бездумно воззрился на бегущий за окном городской пейзаж…

* * *

…Толик выскочил из троллейбуса где-то в районе Кропоткинской. Некоторое время он шел не оглядываясь, наконец не выдержал и обернулся. Тип с авоськой, ничуть не скрываясь, следовал за ним.

В далекой диссидентской юности Толику попался в руки какой-то роман из жизни народовольцев. Революционеров Толик не любил, книжка ему активно не понравилась, но кое-какие полезные сведения он оттуда все-таки выудил. Ну, например, способы обнаружения слежки.

Сделав еще несколько шагов, он внезапно свернул в переулок и юркнул в дворовую арку. Двор был тупиковым. Толик прилично знал этот район – неподалеку находилась музыкальная школа, где он проучился целых два года.

* * *

…«Хвост» появился через несколько минут. Толик схватил его за лацканы плаща, рванул на себя и тут же прижал к стене. «Хвост» смотрел на него испуганными линялыми глазками и не делал никаких попыток освободиться.

– Вот что, боец невидимого фронта!.. – Толика прямо распирало от собственной отваги. – Передай своим соколам, что я их не боюсь! У вас есть все – тюрьмы, лагеря, доносчики, а я вас не боюсь, понял?!

Толик еще раз тряхнул преследователя за плечи, словно желая убедиться, дошел ли до него смысл сказанного. Раздался странный звук – что-то хрустнуло и чавкнуло одновременно. Толик отшатнулся. На земле валялась полиэтиленовая авоська, полная разбитых яиц. Яичная лава неторопливо текла по Толиковым башмакам…

– Лида!.. – высоким голосом закричал «хвост». – Вызови милицию!.. Или позвони соседям!.. На меня какой-то придурок напал!.. Он меня аж от Никитских ворот пасет!..

Толик оглянулся. В окнах замелькали люди. Какая-то женщина истошно закричала. В подъезде захлопали двери. Кто-то невидимый, грохоча каблуками, уже сбегал по лестнице.

– Простите меня!.. – задушенно сказал Толик. – Это недоразумение… Я просто обознался… Вот десять рублей… К сожалению, у меня с собой больше нет… Это вам за яйца…

* * *

…Толик уже целую минуту барабанил в металлическую дверь. Как ни странно, именно перед этой дверью он стал понемногу успокаиваться. Здесь ему откроют, не могут не открыть. Просто мастерская находится далеко отсюда, в самой глубине подвала, – пока услышат стук, пока поднимутся по лестнице…

Наконец послышались шаги, заскрежетала отодвигаемая щеколда. На пороге стояла Аглая. То лик привычно потянулся для поцелуя, Аглая резко отстранилась. Это было отступление от традиции. Впрочем, для Толика это была уже не первая неприятная неожиданность за последние сутки.

Внизу, перед самым входом в мастерскую, Толик предпринял еще одну вялую попытку обнять Аглаю, но та была настороже и успела перехватить его руку:

– Не надо, Толик!.. Евпатий дома… Да вообще не надо… Скучно все это… Скучно и противно… Извини.

Да, привычный Толиков мир рушился на глазах. Что они, честное слово, с ума посходили, что ли?.. Неужели они всерьез допускают, что он, Толик, может стать предателем?..

Бородатый Евпатий в черном свитере, перепачканном краской, размашисто лупил кистью по холсту. Он не обернулся на вошедшего, но по его мгновенно напрягшейся спине Толик понял, что его приход не остался незамеченным.

В центре мастерской громоздился уродливый пандус, грубо задекорированный то ли под холм, то ли под лужайку. На пандусе, склонившись друг к другу, сидели две голые девицы в васильковых веночках.

– Здрасьте, прелестницы!.. – приподнято поздоровался Толик. – Вы сегодня кто?.. Наяды?.. Дриады?.. Сирены?.. Хотя какая разница?.. Все равно под кистью маэстро вы превратитесь в винегрет!..

– Это наши соседки! – предупредительно объяснила Аглая. – Студентки из Армавира: Таня и Оля. Они иногда позируют Евпатию. Не бесплатно, разумеется.

Толик подошел к Евпатию, подал ему руку, тот пожал ее, не отрывая глаз от холста. Да, ошибки быть не может. Кто-то им сообщил. Но что, собственно, могли сообщить, что? Что Толика вызывали? Но это еще не повод подозревать его черт-те в чем!..

– Не так страшен черт, как его Малевич!.. – Толик коротко хохотнул. – Ну скажи, старый похабник, на кой тебе обнаженная натура?.. То же самое ты мог бы нарисовать, глядя в потолок. Или в телевизор.

– Девочки! – Евпатий бросил кисть в ведерко с растворителем. – Я думаю, на сегодня мы закончили. Насчет завтра договоримся отдельно. Аглая Ивановна вас предупредит.

Девицы неспешно напялили халаты, попрощались с Евпатием и Аглаей и, не удостоив Толика даже взглядом, чинно двинулись к выходу.

– Вот черт!.. – Толик никак не мог слезть с ернического тона. – Они ведь и вправду чувствуют себя жрицами искусства!.. Жаль не поинтересовался, как они умудряются сохранить в себе столько достоинства, будучи без трусов?..

– Ты сегодня слишком агрессивен, – бесцветным голосом сказала Аглая, – и очень плоско шутишь. Обычно ты остроумнее. Что-нибудь произошло?..

– Это я вас должен спросить, что произошло! – Толик пошел ва-банк. – Я целый день не могу ни до кого дозвониться. А про вас мне сказали, что вы на даче. Как это понять?..

– Видимо, кто-то пошутил, – пожал плечами Евпатий. – Мы никуда не уезжали. Аглая, правда, отлучалась на рынок. А я, как видишь, весь день работаю…

– Толик! – решилась наконец Аглая. – Это хорошо, что ты пришел. Давай поставим точки над «i». Тебя ведь вызывали, правда?

– Правда, – чистосердечно ответил Толик. – Я и не скрываю. Я потому и звонил, что хотел вас предупредить. Но вы все разбежались по щелям, как тараканы…

– А ты знаешь, – неожиданно перебил его Ев-патий, – что у Игоря с Ларисой, у Борьки и у нас были обыски?.. Сразу после того, как тебя вызывали?..

– Ты с ума сошел?.. – напрягся Толик. – Я-то тут при чем?.. Значит, кто-то навел!.. У них контора работает будь здоров!..

– Не нервничай, Толик! – устало сказала Аглая. – Тут все нервные. Просто, раз уж ты здесь, хочется понять, что же все-таки происходит…

– Да они все знали! – закричал Толик. – Они даже знали, откуда у нас ксерокс!.. Но я не сказал им ни единого слова, клянусь!..

– Ты только кивал, – тихо произнес Евпатий. – Они спрашивали, а ты говорил: да или нет. Ну тогда, разумеется, ты ни в чем не виноват!..

– Но есть же элементарный здравый смысл! – взорвался Толик. – Если тебе показывают на небо и говорят: оно синее, не так ли?.. Что ты им ответишь?.. Что оно зеленое?..

– Убийственный аргумент! – печально усмехнулась Аглая. – Ты же неглупый человек, Толик. Согласись, в твоих доводах есть некоторая двусмысленность…

– Двусмысленность?! – Толик кинулся в дальний угол мастерской и резко откинул холщовую занавеску… Тусклым глянцем замерцали ордена и звезды на груди генсека… Государственно насупив брови, глядели с холстов Косыгин, Суслов, Громыко… – А это не двусмысленность?! Одной рукой малевать авангард и толкать его за доллары, а другой – выполнять партийные заказы для красных уголков?.. Или, может быть, это одна из форм конспирации?.. В таком случае, позвольте вас огорчить, дорогие мои карбонарии, никому-то вы не опасны и не интересны!.. Те, кто представлял для них интерес, – те давно уже в лагерях!.. А вы для них – так, чайники со свистком!..

– Замолчи! – с нажимом сказала Аглая. – Ты и так наговорил достаточно мерзостей. И не смей задевать Евпатия. Он, в отличие от тебя, не трус!

– Да, я плохой! – снова взвился Толик. – А вы с Евпатием святые!.. Ты вообще образец добродетели!.. Может, расскажешь мужу, как ты поддерживаешь честь семьи в его отсутствие?.. Надеюсь, Евпатий поверит тебе на слово и не заставит меня перечислять все твои тайные родинки!.. Ну смелей, Аглая!.. Чего вам бояться, раз вы такие храбрые!..

Евпатий грузно опустился на стул и не мигая смотрел на Толика. Аглая закрыла лицо руками и прислонилась к двери, чтобы не упасть. Толик понял, что произошло что-то страшное и непоправимое, может быть, гораздо более страшное, чем смерть… У него перехватило горло, и он заплакал…

* * *

…Домой Толик вернулся затемно. Коммуналка давно отужинала, все приникли к телевизорам. Только чуткое ухо Эммы Григорьевны отреагировало на слабый щелк замка, и она тут же высунула из комнаты свое острое любознательное рыльце.

– Толечка!.. Какое счастье, что вы пришли!.. Иван Васильевич страдает, но терпит… Я пыталась подсунуть ему утку, но он отказался… На унитазе он чувствует себя более комфортно.

– Естественно! – хмуро согласился Толик. – Унитаз возвышает человека. Особенно финский. Тут Иван Васильевич абсолютно прав!..

Тем не менее операцию по очередному водружению Ивана Васильевича на унитаз Толик на сей раз проделал быстро, деловито и безапелляционно, нисколько не принимая в расчет тонкую душевную организацию своего подопечного.

– Кстати, Толечка!.. – Эмма Григорьевна желала быть ответно полезной. – Вера Николаевна просила передать, что она у соседки напротив. И что голубцы на плите в синенькой кастрюльке!..

* * *

…Оказавшись у себя в комнате, Толик открыл холодильник, достал оттуда початую бутылку водки и сделал несколько крупных глотков прямо из горлышка…

Затем вынул из кармана моток веревки… Это была та самая веревка, с помощью которой он давеча пытался затащить на чердак свой чемодан… Толик смотрел на нее напряженно и пристально, точно пытаясь сообразить, что же, собственно, с ней делать…

После сомнений, колебаний и путаных внутренних монологов у Толика всегда наступала минута ясного и спокойного прозрения: все равно ничего уже нельзя изменить. И тогда появлялось чувство легкости и свободы.

Появилось оно и теперь. Толик как бы наблюдал себя со стороны: вот он накидывает веревку на крюк от люстры, вот связывает петлю и надевает ее себе на шею, вот пробует ногами стол – удастся ли опрокинуть его одним толчком…

В какой-то момент ему вдруг показалось, что это не он, Толик, наблюдает за собой, а кто-то другой, реальный и осязаемый, находящийся здесь же, в этой комнате…

Чьи-то глаза, полные муки и ужаса, следили за каждым Толиковым движением и умоляли, заклинали его остановиться…

Толик обернулся. В широко распахнутом дверном проеме медленно, как в рапидной съемке, оседала на пол тетя Вера. Рот ее был исковеркан криком, но крика не было слышно…

Толик сорвал с себя петлю и закинул веревку в плафон.

* * *

…Вокруг тети Веры гомонили переполошенные соседи. Кто-то обмахивал ее полотенцем, кто-то капал на сахар валокордин.

– Да какая вам разница, с какого она года?.. – кричала в трубку разъяренная Нина. – Говорят же вам, сердечный приступ!.. Что это за «скорая» такая, которая полчаса выясняет, как кого зовут и кто чей родственник?!

Тетя Вера смотрела Толику прямо в глаза и беззвучно двигала посеревшими губами. Толик наклонился к ней совсем близко, пытаясь по артикуляции угадать хотя бы отдельные слова…

– Как ты мог… – шептала тетя Вера. – У меня же никого, кроме тебя, нет… Я только для тебя и живу… А ты меня предал…

– Тетя Вера, дорогая… – Толик прижался губами к теткиному виску. – Я тебя тоже очень люблю… Это была глупая шутка… Забудь про это…

* * *

…«Скорая», взметая грязные веера дождевой воды, неслась по ночному городу. Нечастые в такую пору автомобили опасливо жались к обочине, пропуская вперед эту замызганную вестницу то ли беды, то ли надежды…

…Толик держал тетю Веру за руку и твердил про себя, как молитву: открой глаза!., открой глаза!., открой глаза!.. Так ему было спокойней. Точно услышав Толикову просьбу, тетя Вера чуть разомкнула веки. Разомкнула и тут же сомкнула снова, давая Толику понять, что хочет что-то сказать. Толик придвинулся ближе…

– На книжной полке… – непослушными губами прошептала тетя Вера. – Между Чеховым и Плехановым… восемьсот рублей… я из пенсии откладывала… возьми себе…

– Ты о чем, теть Вер?.. – отшатнулся Толик. – С ума сошла?.. Вот выйдешь из больницы – мы их на радостях и прогуляем!.. А о плохом и думать не смей!..

* * *

…Сыпал мелкий, холодный, кусачий дождь. Люди сбивались в кучки под немногочисленные зонты. Рядом хоронили еще кого-то. Хоронили со вкусом, с толком, с расстановкой. Там было пестро от цветов, гудел оркестр, говорили речи.

У могилы тети Веры ничего похожего не было. И вообще пришедших на похороны было немного. В основном соседи. И еще несколько старушек, которых никто не знал. Топталась еще группа студентов – те держались особняком.

Толик встал на колени, наклонился над сырым могильным холмиком и сказал прямо туда, в темную, плотную, непроницаемую глубь: «Прости меня, тетя Вера!..»

Лицо его засборило морщинами, стало похожим на печеную сливу, и он заплакал. Кажется, только сейчас он осознал, что вот этот аккуратный продолговатый холмик – это все, что осталось от тети Веры…

– Толик! – соседка Нина потрясла его за плечо. – Хватит, не глупи!.. Земля же холодная, мокрая… Застудишь все свои дела!.. Вставай!..

* * *

…Поминки получились более чем скромные. Все тети Верины сбережения ушли на похоронные хлопоты, так что поминальный стол соседи устраивали вскладчину. Застольная беседа никак не залаживалась – все говорили скучно и тягуче, словно по принуждению.

– И что в ней было хорошо, – разглагольствовал пьяненький сосед Коля, вечно отсутствующий Нинин муж, – не кичилась образованием!.. С рабочими людьми говорила запросто!.. Вот я человек темный, неученый, а она мне: здравствуй, Коля!..

– Что же ей, не здороваться с тобой, что ли?.. – Нина явно стеснялась незамысловатых Колиных сентенций. – Ясное дело, раз встретились – здравствуй, Коля!.. Чего тут особенного?..

– Не скажи!.. – упрямился Коля. – Другая прошла бы мимо, а она – здравствуй, Коля!.. По-родственному, по-соседски!.. Кто я для нее?.. Мудак с напильником!.. А она – здравствуй, Коля!..

– Будет тебе балабонить-то!.. – устыдила мужа Нина. – Ты ж не в пивнушке!.. Господи, как зальет зенки, так и несет незнамо что!..

– Святая душа была Вера Николаевна!.. – вздохнула Эмма Григорьевна. – И редкой интеллигентности!.. Спички попросит, так сто раз «спасибо» скажет!.. Таких людей сейчас нет!.. Сейчас куда ни глянь – одни хабалки!..

– Хужает народ!.. – согласилась Зинаида Михайловна. – Особенно молодые!.. Давеча на лестнице нагадили!.. Не к столу будет сказано, вот такую кучу навалили!.. Не перепрыгнешь!.. А если бы лифт сломался?..

– Был человек и нету!.. – Коля продолжал разрабатывать излюбленную тему. – И всем наплевать!.. Даже по радио не объявили!.. А ведь какая женщина была!..

– Последнюю пьешь! – тихо предупредила Нина. – И не зыркай на меня!.. Сказала последнюю, значит, последнюю!..

Толик сидел за столом, безучастный ко всем разговорам, тупо уставившись в пустую тарелку. Он вспоминал о своих хозяйских обязанностях только тогда, когда наступала пора в очередной раз наполнить рюмки…

Паузы становились все чаще и продолжительней. В одну из них ворвался телефонный звонок. Все оживились, завздыхали, заскрипели стульями, будто в середине долгого и нудного совещания был объявлен неожиданный перекур.

Зинаида Михайловна, сидевшая ближе всех к двери, выскочила в коридор. Через секунду она вернулась и сообщила почему-то шепотом: «Толик, это вас!..»

* * *

…Толик не ждал от звонка ничего хорошего. Он знал, что никто из знакомых ему не позвонит, за последние дни его ни разу не позвали к телефону. А чужие…

В трубке зарокотал незнакомый басок. Собеседник говорил быстро, напористо и почти без пауз. Толик не верил своим ушам. Он по нескольку раз переспрашивал одно и то же, желая убедиться, что его не разыгрывают, но незнакомец, похоже, не любил, когда ему задавали вопросы, он привык задавать их сам…

– Да, Парамонов!.. – Толик пытался говорить как можно более безразлично. – А кто это говорит?.. Как это неважно?.. Нет, не передумал!.. Что значит, оформляйтесь?.. Простите, а с кем я разговариваю?..

* * *

…Гости давно уже болтали о своем. Пригашенный было костерок беседы теперь полыхал вовсю. С появлением Толика все резко посерьезнели и потянулись к рюмкам…

– Черт знает что!.. – растерянно улыбаясь, сказал Толик. – Мне разрешили выезд… Если это, конечно, не чья-то шутка… Но я записал телефоны, можно проверить…

Гости молча косились друг на друга, не зная, как реагировать на это сообщение. Все знали, что Толик ждал этого события три года. Но слишком уж не вязалась его дурацкая улыбка с печальным поводом, собравшим всех за этим столом…

– А я все-таки предлагаю выпить за тетю Веру! – Нина с вызовом подняла рюмку. – Кто-то уезжает, кто-то приезжает, а тети Веры нет!.. Царствие ей небесное!..

– Да!.. – спохватился Толик. – Да, конечно!.. Царствие ей небесное!..

* * *

…Толику и раньше приходилось бывать в здании ОВНРа в Колпачном переулке, но такого скопища людей, как в этот раз, он никогда здесь не видел. Сегодня в овировских коридорах было настоящее столпотворение!.. Стоило кому-то из сотрудников опрометчиво выглянуть из кабинета, как его тут же облепляла со всех сторон толпа страждущих. Некоторое время он еще барахтался в их объятиях, а потом покорно затихал, как моторная лодка, увязшая в водорослях…

Толик двигался в толпе по давно усвоенной системе: толчок под ребро… виноватая улыбка… извините, пожалуйста… еще толчок… снова улыбка… и снова «извините»… Нужный Толику кабинет оказался в самом конце коридора. Одинокая дверь с устрашающей табличкой «Н. И. Смертюк».

«Не хватает только черепа с костями!.. – подумал Толик. – Как на трансформаторной будке!..» Толчеи и ажиотажа тут не было. Тут вообще никого не было. Толик забеспокоился. Двери, возле которых не было очередей, с детства не внушали ему доверия. Может, он в отпуске, этот Смертюк?.. Или на бюллетене?.. Толик постучался. Нет, кажется, все в порядке. Хмурый дядька с заспанными глазами оторвался от письменного стола и выжидательно посмотрел на Толика…

* * *

…Хозяин кабинета лениво шуршал бумажками, выискивая в них Толикову фамилию. Толик пребывал в состоянии благоговейного трепета. Он смотрел на Смертюка преданными собачьими глазами и, казалось, только и ждал подходящей секунды, чтобы нежно лизнуть его в небритую щеку…

– Парамонов Анатолий Сергеевич!.. – Смертюк отыскал наконец нужную бумажку. – Да, мне звонили по вашему поводу. Полетите по израильской визе…

– Почему по израильской? – слабо зароптал Толик. – Я же не еврей!.. Мне не нужно в Израиль!.. Я хочу в Париж!..

– Французской визы мы вам сделать не можем!.. – поскучнев голосом, отрезал Смертюк. – Вот долетите до Вены, а там воля ваша!.. Хоть в Париж, хоть куда!..

– Скажите, а вот эти… товарищи… – Толик вынул аккуратно сложенный листочек. – Вот эти товарищи не смогут помочь?.. Мне сказали, что в случае чего я могу обратиться к ним…

Смертюк глянул на листочек, и брови его поползли вверх. Видимо, фамилии, которые он там увидел, произвели на него впечатление.

– Ну раз у вас такие покровители… – Смертюк впервые взглянул на Толика с уважением. – Эти могут спроворить вам любую визу. Хоть на Берег Слоновой Кости!..

* * *

…Еще около месяца Толик бегал по всяческим инстанциям, задаривал шоколадками вахтерш, дерзко флиртовал с секретаршами и, смиренно сложив руки на коленях, выслушивал поучения косноязычных начальников…

Он отдавался этой дурацкой беготне с таким безоглядным упоением, будто это была его всегдашняя жизнь, хотя уголком мозга он понимал, что его настоящая, главная жизнь стоит сейчас на обочине, с укоризной и состраданием наблюдает за его выкрутасами и, подобно умной жене, терпеливо ждет, когда он, наконец, «перебесится» и обратит на нее внимание…

Этот миг настал. Однажды утром бесконечная административная карусель остановилась. Паспорт с визой и авиационный билет лежали у Толика в кармане. Но радости не было. Вместо нее пришли испуг и растерянность. Имитация «полнокровной» жизни кончилась, главная жизнь снова вступила в свои права. Толик вспомнил о Евпатии…

* * *

…К телефону долго не подходили. Пока в трубке звучали долгие и унылые гудки, Толик спешно прокручивал в мозгу наиболее вероятные варианты разговора.

Возможно, услышав Толиков голос, Евпатий тут же положит трубку. Возможно, молча выслушает все извинения, но разговаривать не захочет. Возможно, пожелает Толику доброго пути, но откажется от встречи…

– Але!.. – настороженно сказал Евпатий.

– Але!.. – закричал Толик. – Это я, Евпатий!.. Умоляю, не бросай трубку!.. Я страшно виноват перед тобой!.. Я все наврал про Аглаю!.. Но я не со зла, я по дурости!.. Обиделся, что вы мне не доверяете, ну вот и… Прости меня, Евпатий, прости меня, ради Бога!..

Евпатий молчал, и это было замечательно. Он не швырнул трубку на рычаг, не оборвал Толика на полуслове. Значит, первая атака удалась, теперь можно было расслабиться и перейти на элегический лад.

– Мне разрешили выезд, Евпатий!.. Билет и виза уже на руках!.. Улетаю послезавтра первым парижским рейсом!.. Не знаю, вправе ли я просить об этом, но… Мне бы очень хотелось, чтобы вы с Аглаей пришли меня проводить… Кто знает, увидимся ли?..

Евпатий молчал. Но Толика не пугало его молчание, и он и не ждал от Евпатия никаких проявлений энтузиазма, достаточно и того, что Евпатий не сказал «нет».

– И еще одно!.. Ты говорил, что у тебя есть приятель в Париже… Ну из наших, эмигрант… Художник он там или кто… Может, ты ему отзвонишь?.. Было бы неплохо, если бы кто-нибудь меня там встретил и как-то помог в первые дни…

Евпатий молчал. Потом буркнул только одно слово: «Хорошо!» Толик не понял, к чему конкретно относилось это «хорошо» – к последней его просьбе или ко всему разговору в целом, но это было уже неважно. Главное, что Евпатий поддержал разговор. А кроме того, даже в самом слове «хорошо» изначально не может быть ничего плохого…

* * *

…В последний вечер Толиковы соседи на удивление долго не расползались по комнатам. Все старательно имитировали какие-то кухонные процессы, хотя должны были, по обыкновению, давно уже сидеть у телевизоров.

Толик не ожидал застать здесь столь представительную аудиторию. Он заскочил в кухню на минутку, чтобы сделать себе чашку кофе, но по острой и мгновенной переглядке женщин понял, что его здесь ждали и что «пресс-конференции» не избежать…

– Толечка, вы не обидетесь, если я вас спрошу?.. – у Эммы Григорьевны сдали нервы, и она кинулась напролом: – Мне все-таки непонятно, как это вы решились?.. Жили вы жили, и вдруг срываетесь куда-то на край света!..

– Ну Париж – не самый край… – осторожно возразил Толик. – И не самое дикое место с точки зрения цивилизации…

– Да, я понимаю… – заторопилась Эмма Григорьевна. – Там, конечно, и еда получше, и одежда поприличней… Но чужой язык, чужие нравы… Вас это не пугает?..

– Это вас должно пугать!.. – хихикнула Нина. – Вот Толик уедет – кто будет Ивана Васильевича на толчок сажать?.. Колька-то целыми днями на работе!..

– Погодите, Нина!.. – поморщилась Эмма Григорьевна. – Это же психологически интересно!.. Человек бросает насиженное место и едет в чужую страну!.. Должны же быть мотивы!..

– Мотив один, Эмма Григорьевна!., – усмехнулся Толик. – Свобода!.. Не колбаса, не джинсы, а свобода!..

– Ну свободу каждый понимает по-разному!.. – Эмма Григорьевна раскраснелась от полемического задора. – Не знаю, что вы имеете в виду под свободой, но лично я, например… Я, например, свободна!..

– Ой!.. – Зинаида Михайловна аж задохнулась от возмущения. – Синичка ты моя вольная!.. Она свободна!.. Говно из-под больного мужа выгребать – вот вся твоя свобода!..

– Фу, Зина!.. – застрадала Эмма Григорьевна. – Неужели нельзя без жлобства?..

– А что, не так, что ли? – не смутилась Зинаида Михайловна. – Ну что ты в жизни видела, кроме своего тромбофлебита?.. А тоже мне – рассуждает о загранице!..

– Потому что я бывала за границей!.. – запальчиво отпарировала Эмма Григорьевна. – В Болгарии. По турпутевке. И представь себе, не потрясена!..

– Правильно!.. – согласилась Зинаида Михайловна. – Ты бы еще в Пензу съездила!.. Болгария – это ж соцлагерь!.. Братская страна!.. Что ты там увидишь?..

– Не будем спорить!.. – примирительно сказала Эмма Григорьевна, хотя по всему было видно, что ей хочется именно спорить. – Но почему нужно покидать родину?.. Человек должен жить там, где он родился!..

– А почему бы не допустить простую мысль, Эмма Григорьевна? – Толик отхлебнул из кофейной чашки. – Что никто никому ничего не должен?.. Человек живет однажды!.. Так пусть он живет, как ему нравится!..

– Это опасная доктрина, Толечка! – Эмма Григорьевна заполыхала, как печка, в которую плеснули керосину. – А вдруг все захотят уехать на Запад?.. Кто же тогда останется?!

– Умные уедут, дураки останутся… – мрачно отозвалась Зинаида Михайловна. – Вроде нас с тобой. Чтобы было на ком воду возить!..

– Все не уедут!.. – меланхолически сказала Нина. – Да и на черта мы там нужны?.. Мы и здесь-то никому не нужны, а уж там…

– Ладно, пусть у нас плохо!.. – Эмма Григорьевна сделала тактический маневр. – Но тогда тем более грешно уезжать!.. Надо не бежать от трудностей, а преодолевать их!..

– Вот и преодолевайте!.. – миролюбиво сказал Толик. – Ходите на собрания, на демонстрации, на субботники!.. Славьте, пойте, стройте!.. А я не хочу преодолевать трудности!.. Не хочу, и все!..

* * *

…В толчее шереметьевского аэропорта Толик совершенно растерялся – он то подолгу торчал у центрального табло, мучительно пытаясь сообразить, почему там нет нужного ему рейса, то, путаясь в сумках и чемоданах, панически метался по залу, выспрашивая встречных, где ему следует проходить таможенный контроль…

Тут была другая, незнакомая Толику Москва, страшно далекая от той, в которой он худо-бедно, но чувствовал себя хозяином. Эта другая Москва говорила по-английски, по-французски и по-немецки, она шуршала декларациями, загранпаспортами и валютой, она пахла духами, ликерами и виргинским табаком…

Вот октябрятской поступью протопала японская делегация. Они шли слаженно и организованно, держась строго в затылок друг другу, и у Толика осталось впечатление, будто мимо пронесли глянцевую групповую фотографию…

Вот величаво проплыли два арабских шейха. Гордые, надменные и молчаливые, они отрешенно смотрели вдаль и покачивали в такт ходьбе головами, словно передвигались не с помощью собственных ног, а ехали на верблюдах…

А вот веселым разноцветным табунком проскакала скандинавская семья. Папа, мама и двое ребятишек – все в чем-то немыслимо ярком, все ослепительно беловолосые и все неправдоподобно синеглазые, – ну прямо сказка Андерсена, настоящий игрушечный набор!..

На фоне этих красивых, нарядных и беспечных людей взмыленный Толик, навьюченный сумками и чемоданами, чувствовал себя, как лимитчица из Караганды, случайно попавшая на Гегелевские чтения…

Толику сделалось тоскливо. Еще совсем недавно собственный отъезд представлялся ему событием исключительным и трогательным, пикантно украшенным завистью приятелей и слезами приятельниц…

А вот теперь выясняется, что есть люди, для которых перелет через границу – дело пустячное и будничное, что-то вроде того, как сделать укол или пройти флюорографию…

Евпатий с Аглаей, конечно же, не приедут. И правильно сделают… Было бы глупо рассчитывать на их дружбу после всего, что произошло в тот ужасный вечер в мастерской…

Правда, Евпатий пообещал дозвониться в Париж… Но пообещать он мог и просто так, для проформы, чтобы отвязаться…

Евпатий появился в самую последнюю минуту, когда Толик уже стоял возле таможенного контроля. Он настырно пробирался через толпу, победительно выставив животик и растопырив коротенькие ручки, похожий на пожилого, но уверенного в себе пингвина…

– Здорово, Евпатий! – у Толика сжалось сердце от благодарной нежности к старому приятелю. – Я уж и не ждал! Оказывается, это очень гнусная вещь – уезжать, когда тебя никто не провожает!.. А где Аглая?..

Толик даже не успел испугаться. Вопрос выскочил сам собой. Это был вопрос из того недавнего, счастливого и безмятежного прошлого, где все казалось простым и ясным, где говорили то, что думали, и где не надо было бояться неосторожных слов…

– Мы с Аглаей расстались, – буднично сказал Евпатий. – Да ты не бери в голову… Нормальная житейская ситуация… Сошлись, разошлись…

– Ты бросил Аглаю?.. – почти искренне возмутился Толик. – Но Аглая тут ни при чем!.. Я же все наврал!.. Ты не должен был мне верить!..

– А я тебе и не поверил, – Евпатий избегал смотреть на Толика. – Я поверил Аглае. Она сказала, что все это правда…

Толик не нашел в себе смелости длить этот мучительный разговор. Евпатий поставил в нем слишком жирную точку. Таможенник уже пропустил арабского шейха, стоявшего в очереди перед Толиком, сзади обеспокоенно чирикали японцы, времени оставалось в обрез…

– Я позвонил в Париж… – Евпатий решил наконец сменить тему. – Андрей встретит тебя в «Шарле де Голле»… Ну и поможет как-то устроиться на первое время…

– А как он меня узнает?.. – Толик с простодушием ребенка уцепился за спасательный круг, брошенный ему Евпатием. – Нужен какой-то пароль!.. Или опознавательный знак!..

– Узнает!.. – Евпатий без стеснения задрал свитер и вытащил из-под ремня журнал в голубой обложке. – Держи в руках последний номер «Нового мира». Это и будет твой опознавательный знак!..

* * *

Таможенник уже взял Толиков паспорт и даже успел раскрыть его, когда Толик вдруг с силой рванулся назад. Толпа отъезжающих смятенно всколыхнулась. Пожилая дама испуганно прижала к груди белого пекинеса. Японцы, не готовые к отступлению, валились друг на друга, как доминошки…

Отчаянно работая локтями, Толик добрался наконец до Евпатия, крепко прижал к себе его голову и лихорадочно зашептал ему в ухо:

– Ты думаешь, я стукач?.. Ты думаешь, что если мне разрешили выезд, то это как-то связано с тем допросом?.. Но это неправда, неправда!.. Я ничего им не сказал!..

– Толик, тебе пора!.. – Евпатий осторожно высвободился из Толиковых объятий и легонько подтолкнул его в сторону таможни. – Ну иди, иди, неудобно же!.. То ты рвешься за границу, то тебя палкой отсюда не выгонишь!..

…Возле паспортного контроля Толик обернулся, отыскал глазами Евпатия и прощально помахал ему рукой. Евпатий не ответил. Казалось, что он смотрит не на Толика, а куда-то поверх его головы, будто пытается издали разглядеть в фиолетовой парижской дымке смутные очертания Толиковой судьбы…

* * *

…В самолете Толик расслабился. Бесцельно шатаясь из салона в салон, он обзнакомился с доброй половиной пассажиров. То ли людям нечем было себя занять, то ли Толик действительно был в ударе, но все охотно шли на контакты. Правда, языков Толик не знал, но это ему не мешало. Дам веселил его дикий «эсперанто», включавший в себя словечки из всех языков мира и снабженный к тому же активной мимикой и жестикуляцией.

Хорошенькая стюардесса Людочка аккуратно ставила перед Толиком очередную порцию коньяку и ласково обжигала его огромными золотистыми глазами. Толик сразу же зачислил Людочку в актив своих побед. И хотя победе этой не суждено было иметь практического подтверждения, Толика вполне устраивал и теоретический ее вариант. Он летел навстречу новой, неведомой жизни, и эта новая жизнь, похоже, улыбалась ему вовсю…

Когда зажглось табло, советующее не курить и пристегнуться, Толик вернулся, наконец, к себе в салон и плюхнулся в свое кресло. Рядом сидел внушительных размеров негр, которого Толик поначалу почему-то не заметил. Всеохватная натура Толика жаждала общения.

– В Париж? – деловито спросил Толик, как будто в его воле было изменить курс и направить самолет в Аддис-Абебу.

– В Париж!.. – радостно ответил негр и осклабился на все тридцать два зуба, точно ждал этого умного вопроса всю жизнь.

* * *

…Париж ошеломил Толика, что называется, с порога. И не шумом, не многоцветием, не своим знаменитым «особым» парижским воздухом, а тем, как мгновенно, легко и безоглядно рассыпались здесь, еще в аэропорту, казавшиеся такими прочными связи недавнего дорожного братства.

Стюардесса пригласила пассажиров к выходу, и глаза давешних Толиковых попутчиков тут же подернулись ледком отчужденности. Все засуетились, засобирались, зашуршали плащами и разом потеряли друг к другу всякий интерес. Душа компании Толик Парамонов снова стал сирым анонимом.

Собственно, Париж тут был ни при чем. Люди, вынужденные какое-то время соседствовать в замкнутом пространстве – будь то салон самолета или купе поезда, – всегда легко сходятся в разговоре, проникаются друг к другу симпатиями, обмениваются адресами и телефонами, но стоит им снова очутиться в большом мире, и вселенские сквозняки моментально выдувают из них память о случайных попутчиках…

Приунывший Толик плыл в прозрачном тоннеле «Шарля де Голля» и казался сам себе серенькой плотвичкой, неведомо как попавшей в роскошный аквариум с экзотическими рыбками. Может быть, впервые за все последнее время Толик заставил себя подумать о том, что он прилетел в чужую страну, где никто не подозревает о его существовании. Прилетел навсегда.

* * *

…Толик торчал у здания «Шарля де Голля» уже минут пятнадцать и, вероятно, мог бы торчать еще столько же, если бы не вспомнил о своем «опознавательном знаке» – последний номер «Нового мира», аккуратно свернутый в трубочку, находился во внутреннем кармане плаща…

…Незнакомец появился внезапно, точно вырос из-под земли. В воздухе поплыл терпкий запах дорогого одеколона. Толик ни черта не смыслил в одежде, но даже на его непросвещенный вкус незнакомец был одет весьма элегантно.

– Вы Андрей? – непрезентабельность собственной внешности Толик попытался восполнить избытком хороших манер. – Очень приятно. Евпатий много рассказывал о вас. Сказать по правде, я боялся, что вы меня не узнаете…

– Чего же проще? – Андрей разглядывал напыжившегося Толика с откровенной, но добродушной иронией: мятые брючки, воспаленный взгляд, да еще и «Новый мир» в руках!.. Типичный портрет советского прогрессиста!..

* * *

…Андрей вел машину просто виртуозно, как, впрочем, и подобает истинному парижанину: шляпа лихо сдвинута на глаза, левая рука безмятежно лежит на руле, правая – с дымящейся сигаретой – на спинке сиденья. Вот они, хозяева жизни, завистливо подумал Толик, а ведь всего пять лет, как в Париже… Ну ничего, ничего, мы тоже не огурцом деланные…

– Я снял тебе комнату, – Андрей без всяких упреждений перешел с Толиком на «ты». – Апартамент мне не по карману. Комната вполне приличная, жить там можно. Во всяком случае, какое-то время…

– Спасибо, – сердечно поблагодарил Толик. – Я человек непривередливый, всю жизнь по коммуналкам… Хуже другое… Я совсем не знаю языка… Хотя Париж, говорят, русский город…

– Русский-то он русский, – Андрей снисходительно покосился на Толика, – но это все же не Рязань!.. Надо срочно учить язык!.. Без языка тут невозможно адаптироваться!..

– Ну, что касается адаптации… – Толик высокомерно фыркнул. – Я бы не хотел превращаться во француза… И вообще я не люблю приспосабливаться… Пусть уж принимают меня таким, какой я есть!

– Знакомый мотивчик!.. – губы Андрея чуть искривились в улыбке. – Среди нашей эмиграции таких пруд пруди!.. Языка не учат, работать не хотят. Приезжают, запираются на все замки, включают видео и смотрят Аллу Пугачеву. Спрашивается, зачем уезжали?..

Толик хотел было обидчиво возразить, что он не обыватель, а человек идеи и что для него главной задачей было не «слинять», а обрести творческую свободу… но передумал. Под колесами ровно гудела автострада. Впереди начинал сизоветь Париж.

* * *

…Пока Андрей негромко переговаривался с хозяйкой, чистенькой и опрятной пожилой дамой, осанкой и повадками напоминающей Маргарет Тэтчер, Толик с нарочито брезгливым выражением лица тщательно изучал свое новое жилище. Делал он это вовсе не потому, что ему здесь что-то не нравилось – комната как комната, вся на виду, изучать здесь было нечего – а просто так, из патриотической амбиции: мол, и мы не лыком шиты, живали в апартаментах и не падаем в обморок при виде розовой туалетной бумаги.

Неожиданно за стеной (а поначалу показалось, что прямо здесь, в этой же комнате – настолько это было громко и внезапно) грянула латиноамериканская мелодия, вслед за ней выразительно скрипнули диванные пружины, после чего, словно усиленный микрофоном, послышался тягучий женский вздох. Толик метнул затравленный взгляд на хозяйку. Та всполошенно залопотала по-французски. Андрей усмехнулся и перевел.

– Мадам Лоран говорит, что за стеной живет супружеская пара. То ли из Сальвадора, то ли из Парагвая. А может, и из Колумбии. Она всегда плохо запоминает названия. Очень милые и симпатичные люди. Хотя и коммунисты.

– Ах они еще и коммунисты?.. – Толик с ненавистью взглянул на стену, за которой любовные стоны набирали все новые обертона. – Переведи ей, что я политический эмигрант!.. Я бежал от коммунистов!.. И я не могу терпеть рядом с собой гнездо ненавистной мне идеологии!..

Слушая Андрея, мадам Лоран кивала, ахала, закатывала глаза, всем своим видом демонстрируя, сколь близко к сердцу принимает она кошмар создавшейся ситуации, но, стоило Андрею замолчать, она тут же кинулась в контратаку.

– Мадам Лоран говорит, – снова перевел Андрей, – что ничего плохого они не делают. Только танцуют кумбию и занимаются любовью. Любовь и танцы – вот их страсть. Зато за другой твоей стеной живет очень серьезная девушка. Ее зовут Сильви. Кстати, она хорошо говорит по-русски.

Не дожидаясь от Толика хотя бы формальной капитуляции, Андрей снова повернулся к мадам Лоран, сказал ей нечто успокаивающее: дескать, конфликт улажен, жилец не против, просто немного устал и поэтому дурит, – и ласково выпроводил хозяйку за дверь.

– Я оплатил за три недели, – строго сказал Андрей. – Дам еще на карманные расходы. Заработаешь – вернешь. Если только заработаешь. Деньги здесь на клумбах не растут!..

Вместо ответа Толик откинул крышку одного из чемоданов и одним махом вывалил его содержимое на пол. Гора листков с машинописным текстом загромоздила почти половину комнаты.

– Это не все! – небрежно сказал Толик. – Я привез сюда только лучшее. Четыре романа. Семь повестей. Ну и добрый трехтомник рассказов. Думаю, на первое время хватит…

– Спятил, Бальзак? – Андрей даже растерялся. – Какой трехтомник?.. Напечатают рассказик – скажи спасибо. Тебя здесь никто не знает. Кому ты интересен?

– Пока не знают! – запальчиво уточнил Толик. – Зато меня знает вся читающая Москва. А если тебя читают, значит, ты известен!..

– Тебя читают только в КГБ, – осадил Толика Андрей. – И то по долгу службы. А КГБ – это еще не вся читающая Москва…

Он смотрел на Толика с откровенной жалостью. Очередной сумасшедший, приехавший завоевывать Париж. Взлохмаченный, в жеваном пиджачке, со слюдяным блеском в глазах. Неопознанный Наполеон.

– Ладно, – со вздохом сказал наконец Андрей. – Попробую показать твои опусы сведущим людям. Сгружай свое собрание сочинений в чемодан и тащи ко мне в машину…

* * *

…Толик гулял по Парижу. Толкался у прилавков букинистов на набережной Сены, брал в руки то одну, то другую потрепанную книжицу, но не потому, что намеревался купить, а просто так, из вежливости к продавцам…

Бродил по Монмартру, излишне заинтересованно и подолгу разглядывая картины и картинки, а попутно ища – и не менее заинтересованно! – общественный туалет… Торчал на площадке возле Палас де Шайо и совершал безмолвный ритуал созерцания знаменитой Эйфелевой башни…

К вечеру ноги сами собой, без помощи какой-либо карты, привели его на Плас Пигаль. Вожделенная мечта советского туриста не показалась ему очень уж респектабельным местечком. Он задержался возле одного из рекламных щитов. Щит был анонимный, только буквы, ни одной картинки. Толик поозирался по сторонам, точно проверяя, нет ли за ним слежки, и только после этого нагнулся к окошечку кассы…

* * *

…Хорошенькая девушка – настоящая опрятная парижаночка, как только они могут работать в таких местах! – светя под ноги фонариком, проводила Толика до его места. На экране сопели, кряхтели и чмокали. Консервативная натура Толика не позволяла ему сразу же уставиться в экран. Он мазнул взглядом по сторонам: слева свободно, справа тоже. Да и вообще в зале едва ли набиралась дюжина зрителей. Какого же черта она посадила его «согласно купленным билетам»?

Прямо перед Толиком сидели четыре негра. Распрямив строгие позвоночники и по-страусиному вытянув шеи, они внимали экрану так доверчиво и прилежно, как, наверное, могли бы слушать воскресную проповедь.

Вдруг Толик вздрогнул: чья-то рука мягко и вкрадчиво легла на его коленку. Толик отвел глаза от экрана и взглянул на неведомую нахалку. Нахалка смотрела на Толика прямо и вопросительно, глаза ее, огромные, темные и влажные, были совсем близко. Толику стало жутко. По спине здоровенной улиткой прополз холодный ручей пота. Где-то на периферии его памяти забрезжила крохотная искра противненькой догадки.

Незнакомка произнесла что-то хищным баритональным шепотом, Толик нервно дернулся, парик съехал с головы незнакомки, и догадка стала реальностью.

Разумеется, ему и раньше приходилось слышать о «гомиках», он даже видел их кое-где в компаниях. Но то были свои, безобидные, в чем-то даже трогательные «гомики». Они кроили себе джинсы, стояли в очередях в Большой театр, рассуждали о Марселе Прусте и Маргарет Дюра и экономили копейку от зарплаты до зарплаты… Здесь же было нечто другое, чужое, враждебное, требовавшее от Толика некоего опасного знания.

– Ты чего, пес? – сипло спросил Толик, автоматически перейдя на чертановский диалект, не раз спасавший его в стычках с московской шпаной. – А ну прибери лапы, сучара! Давно асфальту не ел?..

«Незнакомка» сказала что-то обезоруживающе мягкое – видимо, извинилась – и тут же пересела в другой ряд. Но настроение у Толика было безнадежно испорчено. Он встал и, не глядя ни на пыхтящий экран, ни на свою «соблазнительницу», направился к той же двери, откуда пришел…

– Все в порядке, месье? – спросила хорошенькая девушка с фонариком, когда нахохлившийся Толик выходил на улицу.

– О да! – по-русски ответил Толик, стараясь казаться беспечным. – Все было замечательно, мадемуазель!.. За исключением того, что меня чуть не трахнули!.. Но это мелочи!..

* * *

…Нагруженный свертками, Толик поднимался по лестнице. Откуда-то сверху, видимо из комнаты латиноамериканцев, доносился треск маракасов и грохот каблуков. «Любовь и танцы – вот их страсть», – вспомнил Толик слова хозяйки.

Он уже добрался до середины лестницы, когда навстречу ему с гомоном ринулась неизвестно откуда взявшаяся толпа лилипутов. Лилипуты обтекали Толика с двух сторон, как сыплющиеся с горы камешки при небольшом обвале. Толпа исчезла так же внезапно, как и появилась.

Толик уже вставил ключ в замок своей комнаты, когда дверь справа, за которой, по словам хозяйки, обитала неведомая Сильви, приоткрылась. Толик услышал приглушенный женский смех и звонкий чмок поцелуя, после чего мимо Толика быстро – он даже не успел разглядеть лица – прошмыгнула мужская фигура. Толик проводил незнакомца глазами вплоть до лестницы и снова вспомнил слова мадам Лоран: «Очень серьезная девушка».

– Добрый вечер, месье! – Это было произнесено по-русски, и Толик понял, что обращаются именно к нему. Сильви стояла на пороге своей комнаты, придерживая рукой полы короткого халатика. – Вы наш новый квартирант? Мадам Лоран говорила мне о вас. Как вам нравится Париж?

– Ничего, – сдержанно ответил Толик. – Многое я именно так себе и представлял. Вот только почему у нас в доме так много лилипутов?..

– Они из цирка, – объяснила Сильви. – Пробудут здесь еще около недели. Вы не любите лилипутов? А я люблю. У них маленький срок жизни, и они живут очень ответственно.

– Вы так хорошо говорите по-русски, – Толик вдруг вспомнил о галантности. – Почти без акцента. Вы русская?..

– Не совсем, – Сильви смотрела на Толика просто и открыто, без малейшего кокетства, и этим нравилась ему все больше и больше. – Бабушка русская. А вообще-то я из Бельгии. В Париже только учусь. А вы писатель?

Толик насупился. Ему очень хотелось произвести на Сильви впечатление, но он все никак не мог попасть в нужный тон.

– Да, в общем, писатель… – Толик выбрал тон байронической отчужденности. – Политический эмигрант. Если вы понимаете, что это означает…

– О да, понимаю! – сочувственно кивнула Сильви. – Я многое знаю о России. Ну что ж, давайте знакомиться? Меня зовут Сильви.

– Очень приятно. А меня зовут Анатолий. Но на русский слух это слишком официально. Зовите меня просто Толя.

Толику хотелось казаться ироничным и раскованным, он даже попытался сделать озорной реверанс, но в ту же секунду все его свертки посыпались на пол. Бутылки, банки, гамбургеры, облитые кетчупом, – все это лежало теперь в общей безобразной куче, как символ сирости его, Толика, холостяцкого бытия. Сильви это развеселило, она звонко захохотала, так бесстрашно обнажая гортань и зубы, что Толик, которому было не до смеха, все-таки успел отметить про себя, что во рту у нее не было ни одной пломбы…

– А вы знаете, Толя, – отсмеявшись, сказала Сильви. – Это даже хорошо, что вы не успели поужинать. Поужинаем вместе. Тут через дорогу есть очень милое кафе…

* * *

…Кафе оказалось прямо на улице. Несколько крохотных столиков, огороженных веревочным барьером. Остро пахло молотым кофе и жареным картофелем. Несмотря на поздний час, прохожих на улице было предостаточно. Где-то совсем близко, как невидимый ручей, невнятно бормотал аккордеон…

Толик слишком стремительно влюблялся в Сильви, чтобы мог чувствовать себя раскованным в ее компании. Он мучительно напрягал мозг, пытаясь сочинить что-нибудь легкое, ненатужное, остроумное, но в мозгу искрило и замыкало, и разговор то и дело сползал в давно наезженную Толиком колею…

– Ну почему обязательно борьба?.. – горячилась Сильви. – Я не люблю этого слова!.. Нормальные люди не должны ни с кем бороться!.. Они должны просто жить!..

– Просто жить? – снисходительно усмехался Толик. – Просто жить – это для бабочек!.. Это значит жрать, спать и совершать естественные отправления!..

– Ничего подобного!.. – не сдавалась Сильви. – Просто жить – это значит любить, замечать красивое, радоваться солнышку…

– Как можно радоваться солнышку, – распалялся Толик, – если ты видишь его сквозь тюремную решетку?.. Счастье – это свобода!.. А свобода не дается без борьбы!..

– Но свобода – это фантом!.. – Сильви оказалась крепким орешком. – Абсолютной свободы нет нигде в мире!.. Человек может рассчитывать только на внутреннюю свободу!.. Так что же, вечная борьба?..

– Да, вечная борьба!.. – не без важности подтвердил Толик. – Вечная борьба за вечные идеалы!.. Правда, я сторонник бескровного оружия… Мое оружие – это мое перо!..

– Господи!.. – вздохнула Сильви. – И зачем вы только приезжаете в Европу?.. Если вы не можете без борьбы, сидите у себя дома и боритесь!.. Кто вам мешает?..

Толик приготовился что-то возразить, но тут зрачки его остановились, он напрягся и замер, как гончая, учуявшая дичь. Сильви проследила его взгляд, но не увидела ничего такого, что могло бы привлечь его внимание…

– Наши!.. – Толик кивнул на группу молодых людей, робко толкавшихся у обувной витрины. – Совки вы мои родимые!.. Нигде от вас спасу нет!..

– Почему ты думаешь, что это ваши?.. – удивилась Сильви. – На них не написано!.. Может, поляки или югославы… Это же туристический район!..

– Наши!.. – уверенно повторил Толик. – А галстучки на резиночках?.. А стадный способ передвижения?.. А ожидание провокации в глазах?.. Нет, я своих за версту чую!..

Толика тянуло на подвиги. Ему безумно хотелось завоевать Сильви сейчас, немедленно, сию секунду, и неожиданное появление соотечественников смутно обещало такую возможность…

– Привет, земляки!.. – Толик с сердечной улыбкой подошел к сгрудившимся у витрины. – Услыхал родную речь – не мог пройти мимо… Я тут в долгосрочной командировке… А вы, как я понимаю, туристы?..

– Делегация от комсомола!.. – авторитетно пояснил паренек в очках. – Активисты со всего Союза!.. Из Тулы, из Вологды, из Иркутска!..

– Молодцы!.. – неизвестно за что похвалил комсомольцев Толик. – А не боитесь гулять в такое время?.. Спецслужбы не дремлют!.. Тут даже дворники – церэушники!..

– А чего нам бояться?.. – хихикнула бойкая девчушка со ставропольским акцентом. – Мы поодиночке не ходим!.. И потом, у нас телефон посольства есть!..

– Значит так, ребята!.. – внезапно посуровел Толик. – Обстановка сейчас напряженная. На правах старожила даю совет. По Плас Пигаль не шляться. В секс-шопах не светиться. В порнокинотеатры не ходить.

– Да, нас инструктировали… – разочарованно сказал кто-то из группы. – Туда не ходи, сюда не ходи… А куда же тогда ходить-то?

– В Лувр!.. – жестко ответил Толик. – В Лувр, и только в Лувр!.. В смысле провокаций это самое безопасное место… Что делать, ребята!.. Противно, но выхода нет!..

– Да нас только по музеям и водят!.. – нестройно заныли комсомольцы. – Мы самого Парижа-то и не видели!.. А послезавтра уже улетать!..

– Кстати! – оживился Толик. – Может, передадите весточку на родину?.. Я мог бы воспользоваться служебными каналами, но раз есть оказия…

– Конечно, передадим!., – хором заверили комсомольцы. – Какие проблемы!.. Только адрес оставьте!.. Или телефон!..

Толик оглянулся по сторонам, давая понять, что дальнейшая информация не предназначена для посторонних ушей, – смышленые комсомольцы мгновенно уловили Толиков сигнал и тут же сдвинулись в тесный заговорщицкий кружок.

– Так вот, братцы-кролики!.. – свистящим шепотом сказал Толик. – Передайте вашему гребанному правительству и лично товарищу Суслову…

Последние его слова утонули в громком гвалте проходившей мимо компании, но по застывшим лицам комсомольцев было видно, что они услышали все, что Толик хотел довести до их сведения…

…В следующую секунду они уже улепетывали вдоль по тротуару, целеустремленно тараня собой праздную толпу, точно небольшой кавалерийский эскадрон, срочно вызванный к месту боевых действий…

– Комсомольцы-ы, добровольцы-ы!.. – дурашливо пел им вслед Толик. – Мы сильны нашей верною дружбой!.. Сквозь огонь мы пройдем, если нужно!..

– Толя, не надо!.. – потянула его за руку Сильви. – Пойдем отсюда!.. Не хватало тебе в первый же вечер познакомиться с местной полицией!..

– Вот это свобода!.. – изумился Толик. – Когда «голубые» хватают тебя за задницу – никакой полиции рядом нет, а когда тебе хочется спеть задушевную русскую песню – полиция тут как тут…

* * *

…Пока Сильви забирала в рецепции ключи и почту, Толик с удивлением наблюдал, как с улицы вползала в холл престранная процессия. Это были молодые бритоголовые люди в длинных просторных одеяниях и в сандалиях на босу ногу, каждый держал в руках что-то вроде деревянной трещетки, звук которой отдаленно напоминал треск кастаньет…

– Это кришнаиты, – объяснила Сильви, перехватив недоуменный Толиков взгляд. – Они проводят марш мира. То есть путешествуют по разным городам и раздают пацифистские воззвания…

Проходя мимо Толика и Сильви, кришнаиты так низко склоняли головы и так почтительно здоровались, как если бы сегодня им посчастливилось встретить самого Кришну с супругой. Судя по тому, как спокойно отреагировала на появление пришельцев мадам Лоран, Толик понял, что эти странные люди тоже являются законными обитателями этого дома…

– Ты, наверное, очень устал… – сказала Сильви. – Но если завтра тебе не рано вставать, мы могли бы зайти ко мне и выпить кофе…

* * *

…Комната Сильви была под стать Толиковой и выглядела более чем скромно. На туалетном столике громоздились всевозможные пузырьки, баночки, коробки, вороха дешевой бижутерии. С настенного календаря глупо улыбался красавец в плавках, рекламировавший лосьоны от Диора. На диване валялись брошенные и забытые впопыхах блузки и юбки…

Необъятный и таинственный мир, полный огней и интриг, сузился до размеров обычного гостиничного номера, и ореол «блистательной парижанки» вокруг Сильви изрядно померк, но сейчас Толику это даже нравилось: «домашняя» Сильви казалась ему проще, понятней и ближе, с ней он чувствовал себя спокойней и уверенней…

– Послушай!.. – неожиданно для себя сказал Толик. – Сегодня я впервые прилетел в Париж… И первая женщина, которую я здесь встретил, была ты… Может, это судьба?..

– Я всего лишь соседка!.. – Сильви была явно не готова к столь фундаментальному прологу. – Роман с соседкой – это несерьезно. Вот если бы мы столкнулись на улице, в толпе…

– Даже если бы я прожил в Париже всю жизнь, – Толик продолжал настаивать на эпохальной интонации, – и встретил тебя перед самой смертью, ты все равно была бы для меня первой!

– Красиво!.. – смиренно согласилась Сильви. – Так мог бы сказать Мопассан. Правда, он сделал бы это втрое короче и не так патетично…

– У тебя есть кто-нибудь?.. – почти грубо спросил Толик. – Ну я имею в виду… друг или любовник… не знаю, как это у вас называется…

– А как ты думаешь? – Сильви все больше забавляла Толикова основательность. – Я вполне взрослый человек. Должна же у меня быть какая-то личная жизнь?..

– Так вот с сегодняшнего дня, – мрачно объявил Толик, – никакой личной жизни у тебя не будет. Теперь я буду – твоя личная жизнь. Я один.

– Толя!.. – Сильви даже всплеснула руками. – Да ты скрытый тиран!.. А как же все твои разговоры о свободе личности?..

– Свобода свободой, – без тени юмора сказал Толик, – а увижу здесь какого-нибудь козла – башку ему оторву, так и знай!..

Сильви расхохоталась. Толик некоторое время растерянно смотрел на нее, будто соображая, чем же он ее так рассмешил, а потом вдруг обхватил ее лицо ладонями и поцеловал прямо в смеющийся рот.

* * *

Среди ночи тишину дома прорезал истошный женский вопль, затем послышались сердитые мужские голоса. Беседа велась явно не в парламентарных тонах.

Сильви и Толик еще некоторое время лежали в постели, прислушиваясь к тому, что происходило в коридоре, а потом разом, как по команде, откинули одеяло и принялись одеваться.

Они успели как раз к финалу разыгравшейся драмы. Двое смуглых мужчин, явно южного происхождения, отчаянно жестикулируя, наскакивали друг на друга, точно два бойцовых петуха. Красивая рослая женщина – вероятно, тоже дитя экваториального пояса – пыталась утихомирить их как могла, но в результате только подливала масла в огонь. При всем своем лингвистическом невежестве Толик все-таки уловил, что перепалка шла на испанском.

Между тем коридор заполнялся людьми. Разноцветными стайками высыпали из своих комнат лилипуты. Степенной вереницей притопали кришнаиты. Появились еще какие-то люди, которых Толик видел впервые.

Внезапно один из спорщиков резко выбросил руку вперед – Толик даже не услышал звука удара, – и его оппонент кубарем полетел вниз по лестнице. Победитель швырнул вслед поверженному еще несколько темпераментных проклятий, после чего сгреб рослую красавицу в охапку и стремительно уволок ее в комнату. Так Толик впервые познакомился с Рикардо и Долорес.

Толпа квартирантов постояла еще некоторое время в оцепенении, а затем, словно очнувшись, задвигалась, завозилась, зашумела…

Сильви и Толик спустились на один лестничный марш. Пострадавший лежал без движения, уткнувшись лицом в пол. На светлом пиджаке его во всю правую лопатку расплывалось громадное кровавое пятно. В центре пятна торчал здоровенный нож…

– Боже мой! – ахнула Сильви. – Надо срочно вызвать врача и полицию. Может быть, его еще можно спасти!..

Неожиданно пострадавший слабо застонал, зашевелился и вскочил на ноги с резвостью, которой никак нельзя было ожидать от столь очевидного кандидата в покойники. Он осторожно завел левую руку за спину и, чуть поморщившись, рывком выдернул нож из-под лопатки. Затем аккуратно вытер его носовым платком и сунул во внутренний карман пиджака с таким видом, как если бы это была обыкновенная расческа. Видимо, сознавая необычность продемонстрированного им аттракциона, пострадавший счел необходимым обратиться ко всем присутствующим – а главным образом к Толику и Сильви – с пространной тирадой, в которой французская речь была густо перемешана с испанской.

– Он говорит, – с трудом переводила Сильви, – что не надо ни врача, ни полиции. Он не хочет для Рикардо никаких неприятностей. Кроме того, Рикардо пытается заколоть его уже не в первый раз, но, по счастью, все заживает на нем, как на собаке…

С этими словами пострадавший задрал рубашку и предъявил любопытствующим смуглый живот, на котором и в самом деле можно было увидеть множество шрамов.

– Рикардо его близкий друг, – продолжала переводить Сильви, – и соратник по борьбе. Но Рикардо очень ревнив.

Он постоянно ревнует всех к своей жене Долорес. Этот недостаток очень мешает ему как лидеру, и собратья по партии неоднократно говорили ему об этом…

Толпа квартирантов сгрудилась на верхней лестничной площадке и напоминала благодарную цирковую галерку, каждую секунду готовую взорваться овациями на любую хлесткую реплику шпрехшталмейстера.

– В заключение он хочет сообщить, – переводила Сильви, – что его зовут Хорхе Гонсалес. Он благодарит всех собравшихся за участие в его судьбе и считает, что, пока в отдельных людях есть сострадание к ближнему, человечество может рассчитывать на лучшее…

Несостоявшийся покойник церемонно раскланялся и исчез в темноте лестничного марша.

Лилипуты и кришнаиты зааплодировали.

* * *

…Утром Толик, довольный собой, стоял под душем. Сегодня ему нравилось все – нравилась погода, нравился Париж, нравилась Сильви, нравилась седенькая и чистенькая мадам Лоран с постоянно исходящим от нее слабым запахом пиццы, нравился весь этот суматошный дом, густо населенный эксцентричными фантомами из всех стран света, а самое главное – нравился себе и сам Толик, нравился глубоко и принципиально.

Вот он стоит, по пояс отраженный в запотевшем зеркале, совсем еще не старый мужчина с далеко не дряблыми мышцами, а если хорошенько выдохнуть воздух, то исчезнет и намек на грядущее пузцо, а если обратиться к хорошему стоматологу, то можно будет улыбаться обеими сторонами рта сразу… Нет-нет, сегодня Толик решительно себе нравился. Решительно и бесповоротно.

Зазвонил телефон. Толик выключил воду, подхватил полотенце и, наспех задрапировавшись, выскочил из ванной. В трубке любезно застрекотали по-французски, и Толик успел уже было приуныть, как вдруг в картавом мусоре чужой речи остро сверкнуло родное словечко «Моску».

– Да-да! – закричал Толик по-русски. – Это я заказывал Москву! – и, спохватившись, добавил: – Уи, уи, сэ муа! Мерси, мадемуазель! – В трубке что-то пискнуло, а потом послышался голос Евпатия.

– Але? – всего-то и произнес Евпатий, а Толик уже облился слезами. Такого тягучего, ленивого, томного «але» нельзя было услышать нигде в мире, кроме того громадного и чумазого города, который Толик любил и ненавидел одновременно и куда дорога была ему заказана раз и навсегда.

– Здорово, Евпатий! – сглатывая слезы, проговорил Толик. – Это я, Толик Парамонов!.. Да Париж как Париж!.. Нет, в Лувре еще не был!.. Устраивался с жильем, то да се… Ты лучше расскажи, как вы там, мои дорогие!..

Сзади хлопнула дверь, но Толик не обратил на это внимания. Сейчас ему хотелось только одного – говорить!.. Говорить много, взахлеб и обо всем сразу, исторгая массу необязательных слов, перескакивая с темы на тему, промахивая важное и заостряясь на пустяках… Словом, говорить так, как это умеют делать только в Москве, в тесной компании, за бутылкой водки…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.