Калевала

Как мы оба вместе жили,

Как с тобою мы ходили

На поля больших сражений?

Деревень прошли мы много,

Десять изб в деревне было,

В этих избах все герои,

По десятку было в каждой;

Ни один из тех героев,

Из мужей никто не спасся,

Всех с тобой в бою убили,

Всех мы в битве поразили".

У окна родитель Тиары

Вырезал для копий древки;

У амбара на пороге

Мать сбивала масло в кадке;

У ворот трудились братья,

Там сколачивали сани;

У мосточка были сестры

И стирали там платочки.

От окна отец ответил,

Мать с порога у амбара,

От калитки молвят братья,

Сестры молвили с мосточка:

"Нет, не время биться Тиэре,

Воевать с копьем не время:

Тиэра сделку заключает,

По рукам уже ударил;

Он ведь только что женился,

Взял недавно он хозяйку

И грудей еще не тронул,

Не прижал ее он к груди".

Тиэра тот лежал на печке,

На краю лежал тот Кура;

На печи обул он ногу,

На скамье обул другую,

На дворе надел он пояс,

У калитки застегнулся,

И копье схватил потом он.

То копье не из великих,

Но не очень чтоб из малых,

Так оно длиной из средних:

На конце стоит лошадка,

Скакунок по древку скачет,

А на ручке воют волки,

На кольце рычат медведи.

Вот копьем он потрясает,

Потрясает и качает,

Бросил древко он на сажень.

В пашню с глинистою почвой,

В твердый луг копье вонзает,

В землю ровную, без кочек.

И потом копье он бросил

Близ копья у Каукомьели

И поспешно устремился,

Как товарищ Ахти, в битву.

Ахти, тот Островитянин,

Оттолкнул челнок свой в воду,

Как змею между колосьев,

Как живучую гадюку.

И поехали на север,

В море Похъёлы помчались.

Тут хозяйка Сариолы

Вызвала мороз ужасный

В Похъёлу — на зыбь морскую,

На открытое теченье;

Говорит слова такие

И такие наставленья:

"Ты, морозец, мой сыночек,

Мною вскормленный малютка!

Ты иди, куда пошлю я

И куда тебя отправлю.

Заморозь ты лодку Ахти,

Челночок у Каукомъели

На хребте блестящем моря,

По открытому простору!

Пусть замерзнет сам хозяин,

Пусть веселый сгинет в море,

Пусть оттуда он не выйдет

Никогда, пока живешь ты,

Коль сама я не избавлю,

Коль ему не дам свободы!"

Сын дрянного поколенья,

Юный, с нравами дурными,

Стал мороз морозить море,

Стал он сковывать теченье;

А пока он шел до цели,

По земле пока влачился,

Покусал листы деревьев,

У травы забрал все семя.

А когда ступил на берег,

Берег Похъёлы широкий,

На морское побережье,

То сначала заморозил

Ночью бухты и озера,

Сделал твердым берег моря -

Моря самого не тронул,

Не сковал еще теченья.

На хребте морском был зяблик,

На волнах там трясогузка:

Когти зяблика не мерзли,

Голова не цепенела.

Но второю ночью начал

Он все дальше простираться

И совсем уж стал бесстыдным,

Вырос с дерзостью ужасной;

Все сполна он стал морозить,

Леденить с ужасной силой:

Лед он сделал выше лося,

Набросал на сажень снегу,

Заморозил лодку Ахти,

На волнах челнок у Кауко.

Самого хотел он Ахти

В страшных льдинах заморозить:

На руках уж тронул пальцы,

Стал до ног он добираться.

Рассердился Лемминкяйнен,

Рассердился, обозлился,

Он в огонь мороз толкает

И теснит его к горнилу.

Он схватил мороз руками,

Кулаками держит злого,

Говорит слова такие

И такие речи молвит:

"Сын ты северного ветра,

Сын зимы, мороз знобящий!

Пальцы рук не смей морозить,

Пальцев ног моих не трогай,

До ушей ты не дотронься,

Головы не смей касаться!

Есть и так тебе работа,

Можешь многое морозить,

Ты оставь людскую кожу,

Тело матерью рожденных;

Ты морозь болота, землю

И холодные каменья,

На воде морозь ты ивы,

Пусть расколются осины,

Облупи кору с березы,

Раздирай большие сосны,

Но не тронь людскую кожу,

Волосы женой рожденных.

Если этого все мало,

Ты морозь еще другое:

Раскаленные каменья

И горячие утесы,

Скалы, полные железом,

Горы дикие со сталью;

Вуокси пусть оцепенеет,

Иматра пусть онемеет.

Ты заткни пучине глотку,

Укроти ее свирепость!

Иль сказать твое начало,

Объявить происхожденье?

Знаю я твое начало,

Верно знаю, как ты вырос,

Родился на ивах холод,

Сам мороз пошел с березы

В Сариоле возле дома,

У избы страны туманной,

От отца, что был злодеем,

И от матери бесстыдной.

Кто ж вспоил мороз на ивах,

Кто же придал злому силы?

Мать его была без груди,

Молока совсем не знала.

Там его вспоили змеи,

Там гадюки насыщали.

Не свежо их вымя было,

Без концов у змей сосочки.

Там мороз качала буря,

Ветер северный баюкал

На дурной воде меж ветел,

На источниках болотных.

Был воспитан мальчик плохо,

Перенял дурные нравы,

Рос без имени мальчишка,

Тот злокозненный ребенок.

Наконец уж дали имя:

Стал Морозом называться.

Жил потом он по заборам,

По кустарникам таскался,

Летом плавал он в трясинах

По верхам болот широких,

А зимой трещал он в елях,

Бушевал в сосновых рощах

Иль гудел в лесах, в березах,

Иль неистовствовал в ольхах.

Мерзнут травы и деревья,

Выровнял мороз поляны,

Покусал листы деревьев,

Снял у вереска цветочки,

Покусал кору у сосен,

Пощипал у елок корку.

Ты велик уж что-то слишком:

Чересчур высоко вырос.

Ты меня морозить хочешь,

Чтоб мои распухли уши,

Хочешь ты отнять мне ноги

И концы похитить пальцев?

Перестань меня морозить,

Перестань знобить со злобой,

Я огонь в чулки засуну,

В башмаки же головешки,

Наложу углей по складкам,

Под ремни напрячу жару -

И мороз меня не схватит,

Холод тронуть побоится.

Прогоню тебя заклятьем

К дальним северным пределам.

И когда туда прибудешь,

Только родины достигнешь,

Застуди котлы немедля,

В очаге печном все угли,

Руки женщин в вязком тесте,

На груди у жен младенцев,

Молоко у всех овечек,

Жеребенка в кобылице!

Если ж этого все мало,

Прогоню тебя отсюда

В кучу угольев у Хийси,

На печной очаг у Лемпо.

Ты в огонь туда проникни

И садись на наковальню,

Чтоб кузнец тебя помял там

Молотком и колотилом,

Молотком чтоб бил сильнее,

Раздробил бы колотилом!

Если ж этого все мало,

Ты послушаться не хочешь,

Знаю я другое место,

Подходящее местечко:

Я твой рот направлю к лету,

Твой язык в его теплицу,

Чтоб навек ты там остался,

Никогда б назад не вышел,

Если я не дам свободы,

Сам не выпущу оттуда".

Тут сын северного ветра,

Сам мороз беду почуял;

Он взмолился о пощаде,

Говорит слова такие:

"Так давай мы сговоримся

Не вредить друг другу больше

Никогда в теченье жизни

И пока сияет месяц.

Коль услышишь, что морожу,

Что веду себя я дурно,

Ты в огонь меня направишь

И толкнешь в большое пламя,

Меж кузнечными углями

К Ильмаринену в горнило,

Ты мой рот направишь к лету,

Мой язык в его теплицу,

Чтоб всю жизнь я там остался,

Никогда б назад не вышел!"

Так веселый Лемминкяйнен

Лодку там во льду оставил,

Свой челнок военный в льдинах,

Сам пошел дорогой смело,

Тиэра вслед за ним шагает,

Вслед за другом, за веселым.

Вот по льду ступает Ахти,

Он идет по ровной глади,

День идет так и другой день,

Наконец, уже на третий,

Показался мыс Голодный:

Там дрянная деревушка.

В замок мыса входит Ахти,

Говорит слова такие:

"В крепости найдется ль мясо,

На дворе найдется ль рыба

Для героев утомленных,

Для мужей, ослабших сильно?"

Только не нашлось тут мяса,

Только не нашлось тут рыбы.

И промолвил Лемминкяйнен,

Молодец тот, Каукомъели:

"Пусть огонь спалит всю крепость,

Пусть снесет ее водою!"

И пошел оттуда дальше,

По густым лесам идет он,

Где совсем жилья не видно,

По дорогам неизвестным.

Собирает Лемминкяйнен,

Молодец тот, Каукомъели,

Мягкий пух по всем каменьям

И волокна по утесам;

Он связал чулки поспешно,

Рукавицы быстро сделал,

Чтоб мороза *** бояться,

Всей его свирепой стужи.

Он пошел искать дорогу

И разведать направленье:

Путь прямой тянулся к лесу,

В лес дорога направлялась.

И промолвил Лемминкяйнен,

Молодец тот, Каукомъели:

"Тиэра, братец мой любезный,

Плохо нам с тобой пришлося!

Дни и месяцы блуждая,

Вечно странствовать мы будем".

Тиэра так ему ответил,

Он такие речи молвил:

"Месть нам, бедным, угрожает

И погибель нам, несчастным;

Для войны сюда пришли мы,

В Похъёлу, в страну тумана,

Чтоб своей лишиться жизни,

Навсегда самим погибнуть

На местах, совсем негодных,

На неведомых дорогах.

Никогда мы не узнаем,

Не узнаем и не скажем,

По какой идем дороге,

По какой пошли тропинке,

Чтоб погибнуть здесь, у леса,

Умереть здесь, на равнинах,

Здесь, где ворон лишь родится

И живут в полях вороны.

Смело вороны потащут,

Понесут здесь злые птицы,

Тело наше расхватают,

Жадно выпьют кровь вороны,

Клювы вороны запустят

В трупы мертвецов несчастных,

Понесут на камни кости,

На скалистые утесы.

Мать, бедняжка, знать не будет,

Мать несчастная, родная,

Где ее осталось тело

И где кровь ее сбегает:

На равнинах ли болотных,

Иль в сражении жестоком,

На хребте ль большого моря,

По обширному теченью,

На горе ль, где много сосен,

По дороге ли к кусточкам.

Ничего мать не узнает

О несчастнейшем сыночке:

Будет думать, что он умер,

Будет думать, что погиб он.

Мать тогда заплачет горько,

Причитать начнет старушка:

"Там теперь мой сын, бедняжка,

Там любимец мой несчастный:

Туонелы посев он сеет,

Боронует поле Калмы.

Дал мой сын теперь, бедняжка,

Дал сыночек мой несчастный

Отдыхать в покое луку,

Благородным дугам — сохнуть.

Птицы могут откормиться,

Куропатки жить в кусточках,

Без боязни жить медведи

И играть на поле лоси!"

Отвечает Лемминкяйнен,

Молодец тот, Каукомъели:

"Мать несчастная, родная,

Ты меня в себе носила!

Кур ты выходила много,

Лебедей большую стаю;

Вдруг их всех развеял ветер,

Вдруг их всех рассеял Лемпо,

Ту сюда, туда другую

И загнал куда-то третью.

Помню я былое время,

Помню дни, что были лучше:

Выступал цветком я дома,

Точно ягодка ходил я.

Кто на нас, бывало, взглянет,

Удивится, как растем мы.

Но совсем иначе стало

В это бедственное время:

Знаем мы теперь лишь ветер,

Видим мы теперь лишь солнце,

Но его скрывают тучи,

Дождь собою закрывает.

Но все это мне не страшно,

А моя о том забота:

Хорошо ль живут девицы,

Как прекрасные играют,

И как женщины смеются,

Как невесты распевают,

И не плачут ли от горя,

Не страдают ли от скорби?

Нет пока здесь чародейства,

Нет и против нас заклятий,

Чтоб мы умерли в дороге,

Чтоб в пути мы здесь погибли,

Чтобы юные свалились

И столь бодрые пропали.

Коль чаруют чародеи,

Колдуны коль здесь колдуют,

Пусть их чары обратятся

На жилища их родные;

Пусть колдуют друг на друга,

На детей наводят чары,

Род свой быстро умерщвляют

И родных уничтожают!

Никогда отец мой прежде,

Этот старец седовласый,

Колдунам не поклонялся

И не чтил сынов лапландских.

Так говаривал отец мой,

Так и я теперь промолвлю:

"Защити, могучий Укко,

Огради, о бог прекрасный,

Охрани рукою мощной

И твоей великой силой

От мужских коварных мыслей,

От коварства злобных женщин,

От злословья бородатых,

От злословья безбородых!

Будь мне вечною защитой,

Будь надежною охраной,

Чтоб дитя не заблудилось,

Чтоб сын матери не сбился

На пути благого Укко,

На дороге, богом данной!"

Тотчас сделал Лемминкяйнен,

Молодец тот, Каукомъели,

Из забот коней рысистых,

Вороных коней из скорби,

А узду из дней печальных

И седло из тайных бедствий.

На спине коня уселся,

На лошадке этой пегой,

Едет он тяжелым шагом.

С ним Тиара едет рядом.

Он с трудом по взморью едет,

По песку едва плетется,

Едет к матери любезной,

К ней туда, к седой старушке.

Я теперь бросаю Кауко,

Долго петь о нем не буду;

В путь отправил я и Тиэру -

Пусть на родину он едет,

Сам же пенье поверну я,

Поведу другой тропою.

Руна тридцать первая

1. Унтамо начинает войну против своего брата Калерво, убивает Калерво вместе с его войском, оставив в живых из всего рода только одну беременную женщину; эту женщину он берет с собой, и у нее в Унтамоле родится сын Куллерво.

2. Куллерво еще в колыбели думает об отомщении Унтамо, а Унтамо пытается различными способами убить его, но это ему не удается.

3. Когда Куллерво вырос, он портит всякую работу, которую ему поручают, и рассерженный Унтамо продает его в рабство Ильмаринену.

Воспитала мать цыпляток,

Лебедей большую стаю,

Привела цыплят к насести,

Лебедей пустила в реку.

Прилетел орел, спугнул их,

Прилетел, рассеял ястреб,

Разогнал крылатый деток:

В Карьялу унес цыпленка,

Взял другого он в Россию,

Дома третьего оставил.

Тот, кого он взял в Россию,

Вырос там и стал торговцем.

Тот, кого он взял к карелам,

Имя Калерво там принял,

А оставленный им дома

Унтамойненом был назван.

Он принес отцу несчастье,

Сердцу матери печали.

Ставит сети Унтамойнен,

Где у Калерво затоны.

Калервойнен видит сети,

В свой мешок берет всю рыбу.

Унтамо исполнен злобы,

Сильно сердится на брата.

В бой свои пускает пальцы

И в борьбу пускает руки

За остатки этой рыбы,

За окунью эту мелочь.

Оба бились и боролись,

Не могли побить друг друга:

Сильно бьет один другого,

Получая — сам ответно.

Наконец, уже в другой раз,

На второй день иль на третий,

Калерво овес посеял

Рядом с Унтамо жилищем.

Унтамойнена овечка

Всходы Калерво поела,

Но у Калерво собака

Унтамо овцу пожрала.

Угрожает Унтамойнен

Калерво, родному брату,

Род весь Калерво прикончить,

Всех от мала до велика,

Уничтожить всех домашних

И пожечь у них жилища.

Он мужей снабдил мечами,

Храбрецам дает оружье,

Молодым на пояс копья,

Топоры дает красавцам,

И пошел он, чтоб сражаться

Против собственного брата.

Калерво сноха-красотка

У окна как раз сидела;

Вот в окно она взглянула,

Говорит слова такие:

"Дым ли это заклубился,

Туча ль темная находит

На краю вон той поляны,

На конце дороги новой?"

То не туча поднималась,

То не дым густой стелился:

Войско Унтамо поднялось,

Шло на Калерво с войною.

Вот пришли мужи с мечами,

Войско Унтамо явилось,

Всех у Калерво убили,

Все его большое племя,

И дотла весь двор спалили,

Весь с землей его сровняли.

Дева Калерво одна лишь

Там спаслась с плодом во чреве.

Люди Унтамо схватили,

Увели ее с собою,

Чтоб мела она там избы,

Пол почище подметала.

Мало времени проходит -

Родился малютка-мальчик,

Сын той матери несчастной.

Как теперь назвать малютку?

Куллерво, — так мать прозвала,

Воин, — Унтамо промолвил.

Положили тут малютку,

Вез отца того ребенка,

Чтоб качался в колыбели,

Чтобы двигался он в люльке.

Вот качается он в люльке,

Волосами повевает.

День качается, другой день;

Но когда настал и третий,

Вдруг толкнул ногами мальчик,

Взад, вперед толкнул он люльку,

С силой сбросил свой свивальник

И ползет на одеяло,

Люльку надвое сломал он,

Разорвал свои пеленки.

Обещает выйти мужем

И как будто будет храбрым.

В Унтамоле ожидают,

Что, когда войдет он в возраст

И получит смысл и силу,

Будет мужем, как и надо,

Сотни он рабов заменит

Или тысячи, пожалуй.

Два, три месяца растет он,

Но уже на третий месяц,

Ставши ростом по колено,

Так раздумывать он начал:

"Если б вырос я побольше,

Получил бы в теле силу,

За отца я отомстил бы

И за скорбь моей родимой!"

Унтамо ту речь услышал,

Сам сказал слова такие:

"В нем семье моей погибель,

Новый Калерво растет в нем".

Размышлять мужи тут стали,

Стали женщины тут думать,

Мальчика куда бы спрятать,

Как бы вовсе уничтожить.

Вот его сажают в бочку,

Вот запрятали в бочонок,

Отнесли ребенка в воду

И на волны опустили.

Посмотреть потом приходят,

Как три ночи миновало,

Погрузился ль мальчик в воду,

Не погиб ли он в бочонке.

Но в воде не утонул он,

Не погиб в своем бочонке!

Из бочонка мальчик выполз,

На хребте волны уселся,

Удочку из меди держит,

Палку с шелковою леской;

Ловит мальчик в море рыбу,

Измеряет в море воду:

В море там воды немного,

На два ковшика, быть может;

Если ж все его измерить,

Хватит, может быть, на третий.

Унтамо тут думать начал:

"Деть куда теперь ребенка,

На него навлечь несчастье,

Чтобы смерть его настигла?"

Вот рабам своим велит он

Взять березовых поленьев,

Много сотен сучьев сосен,

Сосен толстых и смолистых,

Чтобы сжечь на них ребенка,

Куллерво чтоб уничтожить.

Вот собрали, наложили

Там березовых поленьев,

Много сотен сучьев сосен,

Сосен толстых и смолистых,

Тысячу саней бересты,

Ясеня сто сажен полных.

Был огонь в поленья брошен

И по куче разошелся;

В кучу бросили ребенка,

В пекла самого середку.

День там жгут его, другой день,

Жгут его еще и третий.

Вот пришли туда и видят:

До колен сидит он в пепле,

До локтей в золу зарылся,

Кочергу руками держит,

Увеличивает пламя,

Разгребает ею угли,

И волос он не лишился,

Ни единой даже пряди!

Рассердился Унтамойнен:

"Деть куда теперь ребенка,

На него навлечь несчастье,

Чтобы смерть его постигла?"

И на дерево повесил,

Притянул ребенка к дубу.

Вот проходит уж три ночи,

Столько ж дней проходит также.

Унтамо тут думать начал:

"Не пора ль пойти проверить,

Жив ли Куллерво на дубе,

На суку он не погиб ли".

И раба он посылает.

Так ответ слуга приносит:

"Куллерво и тут не умер,

Не погиб на этом дубе!

Он в коре рисунки режет,

У него в ручонках гвоздик,

Все стволы стоят в рисунках,

Ствол дубовый изрисован:

Он мужей с мечами сделал,

По бокам приделал копья".

Ничего не может сделать

Унтамойнен с тем ребенком!

Как бы смерть ни приготовил,

Как бы гибель ни измыслил,

Все не гибнет этот мальчик,

Нет погибели на злого.

Наконец он утомился,

Погубить его желая:

Куллерво растить решил он

Как дитя своей рабыни.

Унтамо тогда промолвил,

Говорит слова такие:

"Поведешь себя пристойно,

Будешь жить как подобает,-

Так останься в здешнем доме

И рабом моим работай.

Будешь ты иметь и плату,

По заслугам ты получишь:

Поясок себе на тело

Или по уху удары".

Куллерво подрос побольше,

Он на четверть стал повыше,

Тут ему работу дали,

Чтобы он имел занятье -

Малого ребенка нянчить,

Крошку ростом только с палец:

"Ты смотри за ним прилежно,

Дай поесть и сам поешь с ним!

Постирай в реке пеленки,

Вымой платьице ребенка!"

Нянчит день, другой день нянчит:

Вырвал ручки, колет глазки,

А на третий день больного

Доконал совсем ребенка,

Побросал пеленки в реку,

Сжег дитяти колыбельку.

Унтамо тогда подумал:

"Вижу, что не будет годен

Куллервойнен нянчить деток

И качать ребенка с палец!

И на что он только годен

И к чему его приставить.

Подсечет лесочек разве?"

Посылает в лес на рубку.

Калервы сын, Куллервойнен,

Говорит слова такие:

"Вот тогда я стану мужем,

Как топор дадут мне в руки,

Буду лучше я, чем прежде,

Посмотреть приятно будет:

Пятерых мужчин сильнее,

Шестерых я крепче буду".

К кузнецу пошел к горнилу,

Говорит слова такие:

"Ты, кузнец, послушай, братец!

Скуй получше мне топорик!

Как герою, мне секиру,

Мне железную по силам!

В лес иду я на подсечку,

Там хочу рубить березы".

Тут кузнец, что нужно, сделал,

Он топор сковал поспешно.

И топор по мужу вышел,

По работнику железо.

Калервы сын, Куллервойнен,

Свой топор железный точит;

Целый день топор готовит,

К ночи занят топорищем.

В лес затем идти собрался

Старые рубить деревья,

Строевого ищет лесу,

Самых крепких из деревьев.

Топором деревья рубит,

Лезвием их режет ровным:

Крепкий ствол одним ударом,

А похуже — в пол-удара.

Пять деревьев повалил он,

Восемь там стволов огромных,

Говорит слова такие

И такие речи молвит:

"Пусть работает здесь Лемпо!

Пусть разрубит Хийси балки!"

Он воткнул топор в колоду,

Поднял шум большой по лесу,

Засвистал по лесу громко,

Говорит слова такие:

"Пусть дотуда лес валится,

Лягут стройные березы,-

Голос мой докуда слышен,

Свист докуда раздается!

Пусть ни веточка не выйдет,

Ни один не выйдет стебель,

Никогда в теченье жизни

И пока сияет месяц,

Где сын Калервы рубил здесь,

Где молодчик новь расчистил!

Коль ячмень посеют в землю,

Выйдут новые посевы,

Выйдут всходы молодые,

Всходы станут стебелиться,-

Пусть они не колосятся,

Никогда не выйдут в колос!"

Унтамойнен, муж отважный,

Посмотреть тогда приходит,

Как у Куллерво подсечка,

Новый раб прилежно ль рубит:

Не годилась та работа,

И плоха была подсечка.

Вновь подумал Унтамойнен:

"И на это не годится!

Бревна лучшие испортил,

Строевые все деревья!

Для чего он только годен

И к чему его приставить,

Заплетет плетень, быть может?"

Заплести плетень велит он.

Калервы сын, Куллервойнен,

Заплетать плетень собрался.

Взял стволы огромных елей

И как колья их поставил,

Сосны целые лесные

Для плетня жердями сделал;

А для этих кольев связки

Из рябин огромных сделал;

И плетень сплошной устроил,

Без ворот его оставил.

Говорит слова такие

И такие речи молвит:

"Кто летать не может птицей

И на двух подняться крыльях,

Тот войти сюда не сможет

Через Куллерво ограду!"

Унтамо из дому вышел,

Посмотреть сюда приходит,

Как тут Куллерво работал,

Раб его, в войне добытый:

Вот плетень сплошной он видит,

Без прорубок, без отверстий

На земле плетень поставлен

И до облака поднялся.

Говорит слова такие:

"И на это не годится!

Он плетень сплошной мне сделал

И поставил без калитки,

От земли довел до неба,

К облакам его он поднял:

Чрез плетень нельзя пройти мне,

Нет отверстия для входа!

Для чего он только годен,

Для какой такой работы?

Разве пусть мне рожь молотит?"

Молотить его заставил.

Калервы сын, Куллервойнен,

По приказу рожь молотит:

В пыль он зерна обращает

И в мякину всю солому.

Вот приходит сам хозяин,

Посмотреть туда приходит,

Как сын Калервы молотит,

Как там Куллерво цепом бьет:

Рожь летит тончайшей пылью,

А солома вся трухою!

Рассердился Унтамойнен:

"Никуда слуга не годен!

Что ни дам ему работать,

Всю работу он испортит.

Отвести ль его в Россию

Или в Карьялу продать мне

Ильмаринену на кузню,

Чтоб там молотом махал он?"

Продал Калервы он сына,

Продал в Карьяле на кузню,

Ильмариненом он куплен,

Славным мастером кузнечным.

Цену дал кузнец какую?

Цену дал кузнец большую:

Два котла он отдал старых,

Ржавых три крюка железных,

Кос пяток он дал негодных,

Шесть мотыг плохих, ненужных

За негодного парнишку,

За раба весьма плохого.

Руна тридцать вторая

1. Жена Ильмаринена назначает Куллерво пастухом и со злости запекает ему в хлеб камень.

2. Хозяйка выпускает стадо на луг, провожая его заклинаниями.

Калервы сын, Куллервойнен,

Юноша в чулочках синих,

Стройный, золотоволосый,

В башмачках красивой кожи,

К кузнецу пришел в жилище;

У хозяина он просит

Тотчас на вечер работы,

У хозяйки же на утро:

"Мне бы надо дать работу,

Указать работу надо:

Что я должен здесь работать

И какое делать дело?"

Ильмаринена хозяйка

Размышлять об этом стала:

Что раба заставить делать,

Дать ему какое дело?

Пастухом его послала,

Сторожить стада велела.

На смех сделала хозяйка,

Кузнечиха для обиды:

Пастуху готовит хлебец,

Хлеб печет довольно толстый,

Верх пшеничный, низ овсяный,

И кладет в середку камень.

Мажет хлеб негодным маслом,

Мажет жиром корку хлеба

И слуге тот хлеб вручила,

Пастуху на пропитанье.

Так сама слугу учила,

Говорит слова такие:

"Этот хлеб ты ешь не раньше,

Чем ты стадо в лес загонишь!"

Ильмаринена хозяйка

Выпускает скоро стадо,

Говорит слова такие

И такие речи молвит:

"В лес коров я выпускаю,

Я гоню молочных в поле,

По березам криворогих,

По осинам пряморогих,

Чтобы жиру набирались,

Чтобы салом запасались

На лесных полянах чистых,

Посреди широких рощиц,

Средь березняков высоких,

Средь осин, растущих туго,

В золотых лесах сосновых

И в серебряных дубравах.

Ты возьми воды в потоке,

Чтоб стада мои омылись,

Чтоб стада получше стали,

Чтоб хозяйкин скот удался

Раньше, чем придет хозяйка,

Чем увидит их пастушка,

Та неловкая хозяйка,

Неумелая пастушка.

Миэликки, хозяйка леса,

Попечительница стада!

Ты пошли рабынь повыше,

Ты пошли служанок лучших,

Чтоб смотрели за стадами,

За скотом чтоб наблюдали

Непрестанно этим летом,

Что творец дал на тепло нам,

Что дарует нам всевышний,

Что дает нам милосердный!

Тапио красотка дочка,

Теллерво, ты дочка леса,

В нежном платье из тумана,

С золотом кудрей прекрасных,

Ты, что стадо охраняешь!

Сохрани стада хозяйки

Среди Метсолы радушной,

Среди бдящей Тапиолы!

Охраняй стада получше,

Прилагай заботы больше!

Охраняй рукой прекрасной,

Пальцами чеши и гладь их,

Пусть их шерсть блестит, как рысья,

Пусть блестит, как рыбьи перья,

Пусть блестит, как шерсть тюленя,

Словно шерсть овечки дикой!

Как стемнеет, свечереет,

Сумрак вечера настанет,

Проведи стада домой ты,

Подведи к очам хозяйки,

Чтоб вода была на спинах

И молочные озера!

А домой уйдет лишь солнце,

Птичка к ночи защебечет,

Ты стадам тогда промолви,

Ты скажи им, криворогим:

"Ну, домой вы, рогоносцы,

Молоко домой несите!

Хорошо вам будет дома,

На земле вам спать там мягко;

По лесам блуждать вам страшно,

Топать шумно по прибрежью.

А когда домой придете,

Разведет огонь хозяйка

На траве, богатой медом,

На земле, где много ягод".

Нюурикки, сын Тапиолы,

Ты, сын леса в синей куртке!

Ты поставь стволов еловых

И с верхушкой стройной сосен,

Постели на грязь мосточки,

По мосточкам неудобным,

По трясинам, жидким топям,

По трясущимся болотам

Проведи ты криворогих,

Погони ты двухкопытных

К облакам густого дыма

Без вреда и без блужданья,

Чтоб не вязли по болотам,

Чтоб в грязи не утонули!

Не послушается стадо

И не будет дома ночью,

Ты тогда, рябины дева,

Можжевельника девица,

Срежь березовую розгу,

Прут березовый в кусточке,

Хлыст рябиновый в лесочке,

Можжевеловую плетку

Там, где Тапиолы крепость,

За черемушной горою.

Ко двору гони ты стадо,

Как топить начнут там баню,

Скот домашний — прямо к дому,

Скот лесной весь — в Тапиолу!

Отсо, яблочко лесное,

Гнешь медовую ты лапу!

Мы с тобою сговоримся,-

Вечный мир с тобой устроим,

Мир на время нашей жизни,

На года, что проживем мы:

Не губи ты двухкопытных,

Скот молочный ты не трогай

Во все время, долгим летом,

Что творец дал на тепло нам!

Коль услышишь колокольчик

И призыв рожка узнаешь,

Ты ложись тогда на дерне,

Ты улягся на лужайке

И уткни в былинки уши,

Головой уткнися в кочки

Иль беги оттуда в чащу,

В кучу моха удалися;