Честь проклятых - Басаргин правеж

– Опоздала, – сказала Мирослава. – Застал меня боярин ненакрашенной.

– Ты без румян только прекраснее, – успокоил ее Басарга.

– Надеюсь, ты не осерчаешь, любый, если я немного попорчусь для посторонних? – улыбнулась княжна. – К столу хочу выйти одетой как положено. Твои друзья ведь здесь, с тобою живут?

– Да, у них у каждого светелки есть чуть выше, – признал Басарга.

Судя по тому, как решительно Мирослава собиралась присутствовать на ужине с боярами, она твердо вознамерилась выйти в свет. Того, что о ее возвращении кто-то проболтается, явно не опасалась. Мчалась вперед очертя голову, ровно конница на вражеские пики. Главное – ударить. А уж там – будь что будет.

Насиделась взаперти. Затворничество теперь казалось для нее страшнее позора…

* * *

Любовники напрасно обещали друг другу, что теперь не станут более расставаться. Уже через неделю после приезда Мирославы в Москву государь вызвал всех четверых побратимов в Александровскую слободу. И, как оказалось, не их одних. В обширной, комфортной и богатой царской загородной резиденции[9] собралось больше трех сотен крепких молодых бояр – причем большинство были худородными и успели хорошо проявить себя в походах.

В конце декабря сюда приехал и сам государь. Отстояв поутру службу, Иоанн первым подошел к причастию, а приняв его – обратился собравшимся в храме воинам:

– Слушайте меня, бояре! В сей трудный час вручаю вам свою судьбу и судьбу державы нашей! Готовы ли вы ныне отдать животы свои за меня, за отчину мою и право на престол в битве супротив ворога, не знающего ни чести, ни совести? Там, за стенами крепости Александровской, есть немало людей знатных, что хотят изгнания моего, предают общую державу нашу, ищут лишь себе обогащения и утех, не желая службы на благо общее. Ложь и богохульство их оружие! В предательстве набирают они силу свою! Сии псы неблагодарные захотят помутить и души, и разум ваш обманными клятвами, уверят в пришествии иных, истинных правителей, сошлются на древность родов своих и тем захотят сыскать вашего доверия. Сим вопрошаю вас, бояре: готовы ли вы принять муку смертную, полагаясь лишь слову моему, готовы ли отказать в вере всем, кроме меня и воевод моих? Готовы ли отречься от друзей, родичей своих, от таинств церковных из рук священников из храмов иных, кроме нашего? Готовы ли ради служения мне, помазаннику Божьему, и державе нашей отринуть мир прочий, замкнув жизнь свою в стенах братства общего?! Загляните в душу свою и ответьте твердо, ибо для всех, кто решится дать клятву верности, закроются в сей час двери крепости, и лишь мы станем семьей его, и лишь служба честная станет смыслом его жизни. Час один отвожу всем вам на размышление. Лишь час будут открыты врата, оставляя путь в мир прежний для тех, кто не готов к самоотречению. Для тех, кто останется, врата закроются навсегда, отныне и до смертного часа. И да укрепит Господь вашу волю!

Иоанн размашисто осенил себя знамением и через толпу торопливо расступающихся бояр вышел из храма.

Из всех воинов только побратимы по Арской башне догадывались, что именно происходит, на что намекает государь и к чему готовит воинов. Если знатные заговорщики, призвав старшего брата Иоанна, попытаются устроить переворот – боярам из Александровской слободы придется услышать немало неожиданного. Вполне может случиться, что и выдержать осаду тех, кто станет называть себя служителями истинного царя.

Остальные воины знали лишь то, что услышали… И к их чести, несмотря на странности в речи Иоанна, предпочли сохранить ему верность. В течение часа ни один человек так и не вышел через распахнутые для трусов ворота.

А затем створки затворились.

Третьего января Иоанн объявил о своем отречении от престола. В разосланных государем письмах открывалась правда об измене среди знати, об их желании извести своего господина и о нежелании помазанника Божьего править подобными подданными. Отдельными письмами к простому люду Иоанн сообщал, что на них зла не держит и в их честности не сомневается.

Это был поступок, неожиданный для заговорщиков. Как бы ни желали они убрать с престола излишне сильного и волевого царя, но сделать это в день, назначенный самим Иоанном, были не готовы. Хотя бы потому, что для провозглашения нового правителя его нужно было доставить, показать народу и доказать его права на престол. Между тем, знать надеялась на испуг и смирность Иоанна, а вовсе не на его бунт, не на новое своевольство.

Царь разломал заговор, даже не зная его участников и их планов. Уже через два дня в Александровскую слободу приехали князья и думные бояре во главе с архиепископом Пименом, чтобы позвать Иоанна обратно на престол. Другого царя у знати не нашлось – а народ, к которому государь обратился сам, напрямую, уже забеспокоился, угрожая покарать изменников своими собственными руками.

К «простому люду» недвусмысленно примкнули стрельцы, что набирались также из низов. Несколько полков бывалых воинов с пушками и пищалями холопьей плетью не разгонишь, они и сабли с рогатиной не испугаются, а в сече еще неведомо, кто верх одержит. Сражаться стрельцы умели – даром что из безродных. Может статься, только потому крови и не пролилось – думные бояре предпочли биться на переговорах, оговаривая свои привилегии и нехотя признавая царские.

К февралю все закончилось – Иоанн вернулся в столицу, истребовав себе право на свою собственную армию, свой особый двор, свои отдельные земли, в которых мог бы править по собственному разумению, не считаясь с прежними обычаями. Назначать слуг, наместников и воевод, не считаясь с их знатностью, наследными правами и мнением думы. Теперь, даже устроив успешный переворот, князья могли привлечь на свою сторону только часть войск, часть земель, часть двора… Личная армия, личный двор и личные земли государя останутся верными Иоанну в любом случае. Да еще и среди земства у правителя оставалось немало сторонников…

Надежды на успех переворота растаяли словно дым – и для этого не пришлось никого пытать и никого казнить. Даже имен своих врагов Иоанн не узнал – так и разгромил безымянными.

Большинство молодых бояр, ставших на время опасного противостояния личной ратью государя, так и не поняли тайной подоплеки произошедшего. Услышать же благодарность из уст царя довелось и вовсе только четверым.

– Боярин Зорин, боярин Булданин, боярин Заболоцкий, боярин Леонтьев, – назвал каждого по имени Иоанн, останавливаясь и с интересом оглядывая с ног до головы. – Храбрые витязи, честные слуги. Счастье мое, что такие воины охраняют мой трон и мою землю. За службу вашу награждаю вас золотом и шубами со своего плеча, дабы каждый по сему одеянию увидеть мог личную мою вам благодарность. Однако к делу. Знаете вы о тревогах моих зело более остальных и потому поручение получите соответственно знанию. Мне больше не нужно опасаться заговора. Однако же я все равно желаю найти своего брата! Хочу, чтобы он жил при моем дворе, а не на чужбине. Хочу советоваться с ним, стоять рядом с ним в церкви, сидеть за одним столом. Надеюсь на ваше усердие, бояре. И… прошу выпить за мое здоровие!

Последнее пожелание сопровождалось увесистым кошелем, легшим в руку царского подьячего.

Золото позволило боярам устроить хорошую пирушку и поправить свои денежные дела – однако не могло подсказать, как именно найти царского старшего брата. Мучительные раздумья боярина заметила даже Мирослава, лежа рядом в постели и целуя пальцы его руки:

– Что, любимый мой, невесел, что ты голову повесил?

– Царь дал поручение, которое я не в силах исполнить.

– Какое?

Басарга колебался недолго. Тайна Иоанна была велика… Но что за смысл хранить секрет даже от любимой, если о нем все равно знают столь многие, от псковского юродивого до князей-заговорщиков?

– Я должен найти сводного брата государя, – признался боярин.

– Сына Соломонии Сабуровой?

– Ты о нем знаешь?! – вскинулся Басарга.

– Забавный ты, – улыбнулась княжна. – Если у великого князя Василия было всего две жены, то чей сын может быть сводным братом для ребенка второй супруги?

– Да… И правда… – признал Басарга и продолжил: – Игуменья Васса сказала перед смертью, что княгиня Соломония отправила его к родичам в Крым.

– Тогда многие бежали в Крым от царского гнева, – откинулась на спину Мирослава. – Когда великая княгиня Елена, мать государя, к власти пришла, головы горохом покатились. Василий перед кончиной совет боярский назначил, дабы воспитанием сына его занимались, государством помогали управлять, о вдове заботились… С них Елена казни и начала. Направо и налево рубила, даже собственного дядюшку, Михаила Львовича, не пожалев. Следующими братья ее покойного дядьки стали, князья Поджогин и Путятин. Вот тогда очень многие в Крым отъезжать и поспешили. Кто-то спасся, но мой дед и его брат не успели…

– Извини, я не знал…

– Ты не бойся, Иоанну в то время всего три годика исполнилось, посему на него никто зла не держит. А княгиню Елену через четыре года отравили, и никто о ней не жалел. Однако же из Крыма иные бояре так и не вернулись. Монахиню Софию, в миру Соломонию, Елена тоже сослала… Не помню, куда[10]. Посему, полагаю, за сына инокиня опасалась правильно.

– Ты знаешь, как его можно найти?

– Это совсем нетрудно. – Княжна перекатилась на живот. – Скажи Иоанну: если я снова стану кравчей, то разыщу его брата с легкостью.

– Как?

– Инокиня объяснила вам, где его искать, во всех подробностях. – Мирослава сладко потянулась и снова откинулась на спину. – Достаточно лишь немного подумать, и сам догадаешься…

* * *

Вырвав у знати согласие на собственный, опричный, двор, земли и армию, первым делом государь начал «перебирать людишек», призывая к себе на службу лучших из лучших, достойнейших из достойных: образованных, храбрых, преданных. И впервые в истории Руси эти достоинства стали куда более важными, нежели происхождение. По разным городам и весям помчались отряды доверенных слуг, что останавливались в приказных избах, созывали местных боярских детей, осматривали их, старательно выспрашивали – что знает, о чем мыслит, чего желает? После чего иные получали предложение вступить в «избранную тысячу», иные оставлялись жить прежним порядком, а иные получали тяжелый кошель с серебром в качестве платы за удел – и отправлялись в земские земли, где могли жить привычным порядком и не мутить соседей недовольством деяниями царя Иоанна.

Басарга Леонтьев и его друзья носились по стране, примыкая то к одному, то к другому из таких отрядов, и тоже выспрашивали, проверяли родословные, испытывали молодых воинов на умение держать в руках саблю и читать, знать псалтырь или радеть об интересах русского царства – после чего неожиданно бросали одну комиссию и мчались в иные земли и уделы, чтобы примкнуть к другой.

Со стороны, наверное, казалось, что они обезумели и сами не знают, чего хотят, – однако дело свое побратимы вершили по тщательно обдуманному плану….

В середине июня струг подьячего Басарги Леонтьева приткнулся к берегу Волги близ Костромы, в которой «перебирал людишек» боярин Темеш Бастанов со товарищи. Оставив лодку на попечение холопов, бояре поднялись в вознесенный на высоком холме кремль, срубленный из толстых, полутораобхватных елей. Стены крепости успели потемнеть от времени, и потому новенький белоснежный Успенский собор[11] смотрелся над ним особенно ярко.

Впрочем, побратимы торопились не в церковь. Перекрестившись на золотые кресты храма, они направились в крытую тесом, высокую и просторную приказную избу[12], стоявшую аккурат под самой звонницей.

Присланные опричники поселились прямо в ней, выставив охрану и прибрав себе под руку воеводскую конюшню, – однако Басаргу боярские дети узнали еще до того, как тот успел показать грамоту с царской печатью, и пропустили внутрь.

Засидевшиеся в лодке побратимы легко взбежали на второй этаж, решительно распахнули двери воеводских палат:

– Здрав будь, боярин! – кивнул вскочившему воину Басарга. – Прости, коли от дел государевых отвлекаем, однако же Иоанн Васильевич узнать желает, как поручение его исполняется и когда бояре избранные ко двору царскому явятся?

– Готовы уже списки, подьячий. Завтра отослать на утверждение царское полагал, – оскалился в усмешке опричник.

Боярин Темеш Бастанов был невысок, но широкоплеч, даже кряжист. Густая курчавая борода, крепкие белые зубы и широкие брови над голубыми глазами выдавали отменное здоровье; большие ладони больше подходили для работы рогатиной, а не пером, длинный синий кафтан с высоким воротником, скромно украшенный всего двумя алыми атласными вошвами на груди, указывали на хороший вкус. Никакой робости перед царским посланником боярин тоже не выказал, головы не опустил.

– Сам местных помещиков проверял? – поинтересовался Басарга. – Али сотоварищам доверил?

– С каждым боярином словом перемолвиться года не хватит, – покачал головой опричник. – Токмо с теми беседовал, коих сотоварищи достойными сочли. Иных и не пропустил.

– С Годуновыми говорил? – спросил Софоний Зорин, обходя стол и заглядывая в лежащий на нем список.

– Это с каковыми? Братьями Дмитрием и Федором, кои худородными из худородных значатся? – проявил достойную осведомленность Темеш Бастанов. Ни в какие бумаги не заглядывал, с ходу по памяти ответил. – На этих двоих даже сотоварищи времени тратить не стали.

– Нешто столь худородны? – вкрадчиво поинтересовался боярин Софоний и стрельнул быстрым взглядом на побратимов. Тимофей Заболоцкий и Илья Булданин затворили дверь и встали перед ней, передвинув пояса рукоятями сабель вперед.

– Выродились Годуновы, подьячий. – Темеш Бастанов свернул грамоту, пряча список от глаз излишне любопытного гостя. – Во времена Дмитрия Зерна богатый род, знамо, был. Однако же, сам понимаешь, с каждым поколением земли наследные дробились. Коли у отца три сына вырастает, каждый втрое беднее родителя в итоге становится. По тому обычаю Годуновы столь обнищали, что удела отцовского разделить ужо не смогли. Сам ведаешь, по уложению о службе боярин одного воина со ста чатей[13] выставить обязан. Коли поместье меньше ста чатей выйдет, то какой ты уже боярин? Смерд ты обычный, крестьянин черный, и тягло у тебя крестьянское.

– Так у них что, меньше?

– Больше, – усмехнулся опричник. – Да токмо на троих! Еще у родителей на двоих без малого сто тридцать четвертей было. Посему, как только отец братьев преставился, дядька их к себе в семью взял. Осьмнадцать на троих, как тут ни дели, все едино крестьянская доля выходит. А так весь удел на старике числится. Токмо потому они еще детьми боярскими и записаны.

– Так, может, воины знатные?

– Может, и были знатными. Да токмо годы у них уже не те. А Федор Годунов так и вовсе на левый глаз кривой. Хорош витязь отборный для государя: нищий, слабый и увечный!

– Выходит, из сотоварищей твоих с ними никто и вовсе не разговаривал? – переспросил Басарга.

– Нет, подьячий. Хватило слова старосты земского. Боярин Путята своих воинов и так всех знает.

– Не обидишься, коли я с ними побеседую?

– Беседуй, коли не лень, – пожал плечами опричник. – Однако же я своим словом за братьев сих не поручусь.

– То на моей совести останется, боярин. Ты токмо в город их призови. Твои посыльные, мыслю, земли здешние ужо изучили?

– День к закату идет, – немного поколебавшись, ответил боярин Бастанов. – Сегодня к ним гонец уже не поспеет. Стало быть, завтра. Пока соберутся, пока приедут… Полагаю, дня три вы, други, можете отдохнуть. А как Годуновы доберутся, велю известить.

Неведомо, что там подумал Темеш Бастанов об интересе примчавшихся в Кострому с особым приказом опричников к роду Годуновых, однако же сообщивший о приезде братьев посыльный привел Басаргу и его товарищей не в приказную избу, а в пыточный погреб, устроенный в угловой башне крепости, неподалеку от поварни и хлева, – чтобы запахи кровавые и крики истязаемых обычному люду не досаждали.

Помещение было небольшим, даже скромным – где-то десять на десять шагов и в две сажени высотой. Три лавки, один стол, пара изрезанных чурбаков да свернутая в углу веревка. Даже кнута не имелось – его, как писарь чернильницу, кат завсегда с собой приносил. Однако же такое место для разговора с московскими боярами братьев Годуновых явно тревожило – хотя на дыбу их никто не вздергивал, токмо обождать на скамье пригласили. И на опричников оба смотрели со страхом – даром что бывалые воины.

Впрочем, линялые, истрепанные кафтаны и стоптанные сапоги, ремни с небольшим замшевым подсумком и всего одним ножом с костяной рукоятью, полотняные шапки… Внешне бояре Годуновы от смердов особо не отличались. Иной зажиточный крестьянин куда лучше одевается. И шапка у него меховая, и ложка в нарядном чехле, и сапоги начищены. А коли день воскресный – так еще и рубахой атласной щегольнет. А здесь… Видать, не любила служба этих захудалых бояр. Ни добычей не радовала, ни жалованьем достаточным. Еле-еле концы сводили.

Федора Басарга узнал по темной повязке на глазу, кивнул его брату на дверь:

– Обожди снаружи, Дмитрий Иванович, дай с младшим твоим словом перемолвиться.

Боярин поднялся, стянул шапку, осенил себя крестным знамением, кашлянул. Но ничего не сказал, вышел из пыточной на воздух. Тимофей Заболоцкий притворил за ним створку двери, Софоний же спросил:

– Род свой помнишь, Федор Иванович?

– Как же не помнить, боярин? – неуверенно ответил тот. – Отец Иван, дед Григорий, прадед Иван Годун, прапрадед Иван Красный…

– А брата своего прадеда помнишь?

– Как же не помнить? – Боярин несколько приободрился и перестал выглядеть зашуганным смердом. – Федор Сабур, дядька отцу двоюродный, всему роду Сабуровых прародитель. Через него мы самим царям родичи! – Боярин Годунов окончательно развернул плечи, осознав свою знатность. И откуда вдруг взялось столько спеси в нищем удельщике? Непостижимо!

– Это хорошо, что о своем родстве с великой княгиней Соломонией ты помнишь, – присел на край стола Басарга. – Потому как из одного корня вы с нею, всего в трех коленах разошлись. Кровь у вас с нею, почитай, одна, и родичи у вас общие.

– Знамо, близкие! – охотно подтвердил Федор. – Кто же о том не ведает?

– И крымские родичи общие… – подсказал боярин Зорин, подходя ближе.

– А как же! Само… – Федор Годунов запнулся, развернутые было плечи медленно пошли вперед, и он поправился: – Есть и в Крыму родичи, как без того?

– Те самые, к которым княгиня Соломония сына спровадила?

– Ничего о сем не слышал, – мотнул головой боярин, опять поникший, сгорбившийся, ставший меньше ростом и утративший остатки спеси.

– Половина Руси о том сказывает, а ты не ведаешь? – рассмеялся Софоний Зорин. – Получше отговорки не мог придумать?

– До нашей глухомани слухи московские не добредают.

– Посмотри на себя, Федор Иванович! – подошел ближе к Годунову Басарга. – Ты же не просто худородный, ты всему роду своему завершение! О детях своих подумай. Какой удел им оставишь? Чем они кормиться станут, на какой доход в походы снаряжаться, в чем на службу выступать? Ведомо мне, сын у тебя растет, Борис. Сколько ему ныне? Пятнадцать, шестнадцать? Отчего не в новиках? Снарядить не на что? Ну, так скажи мне, боярин, каковую судьбу наследнику своему пророчишь? В смерды, в холопы?

Примечания

1

В XVI–XVIII вв. хоругвью называлось подразделение в польско-литовской армии.

2

Умбон – выступ на щите, прикрывающий вырез для руки над рукоятью. Обычно делался в виде железной чашки, но нередко являлся украшением и даже оружием, когда к нему крепился прямой обоюдоострый клинок.

3

Шестопер – разновидность палицы, навершие которой собрано из толстых железных пластин. Оружие столь древнее, что даже в Средние века уже было по большей части церемониальным.

4

Данный факт авторским вымыслом не является. Согласно описи Царского архива XVI века и архива Посольского приказа 1614 года под ред. С.О. Шмидта (М., 1960. С. 23.), Иван Грозный действительно истребовал и лично изучил все архивы, связанные с делом Соломонии.

5

Дарственные сохранились.

6

Имеется в виду храм великомученика Георгия Победоносца.

7

Эту рубашку, расшитую жемчугом, ныне можно увидеть в исторической экспозиции суздальского музея, рядом с ней – крышка от гробницы. Ложное захоронение сына великой княгини Соломонии было вскрыто в 1934 году и авторским вымыслом не является.

8

Об отправке старшего брата Ивана IV в Крым говорят и записи западных дипломатов, и народные предания, нарекающие спасшегося царевича Кудеяром.

9

Александровская слобода как новая столица основана великим князем Василием III в 1505 году и изначально строилась с размахом и роскошью как резиденция правителей, за что получила прозвище «русский Версаль» (хотя Версаль на полтора века младше). Иоанн не начинал строительство с нуля, а лишь воспользовался отцовским заделом.

10

В Каргополь.

11

Успенский собор Костромского кремля построен в середине XVI века и стал первым каменным зданием города.

12

Говоря о XVI веке, следует помнить, что термин «изба» означал тогда не только тип строения, но и название административного органа.

13

Чать (четь) – размер пашни примерно в полгектара.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.