Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Генерал Деникин

ModernLib.Net / Детективы / Лехович Дмитрий / Генерал Деникин - Чтение (стр. 6)
Автор: Лехович Дмитрий
Жанр: Детективы

 

 


      Наконец с возмущением и болью в сердце генерал Деникин готовился вступить в открытую борьбу с развалом вооруженных сил России. Ведь шло время, и он отчетливее сознавал, что на своем пути Россия дошла до одного из тех редких исторических перекрестков, где привычные понятия морали, закона и порядка неизбежно и со страшной силой столкнутся с несущимся вперед хаосом новых утопических идей, и что никому не удастся избежать последствий этого жуткого столкновения.
      Нутром своим он чувствовал, что февральская революция, которую с гордостью тогда называли великой и бескровной, «родила бурю и вызвала злых духов из бездны».
      В таких вопросах характер Деникина не допускал колебаний. Гражданский долг указывал ему лишь на один выход. И, приняв решение, генерал с твердостью держался его до конца.

5. Новые веяния

      18 марта Деникин получил телеграмму с вызовом немедленно приехать в Петроград для переговоров с военным министром Временного правительства. Причина вызова и цель переговоров не были указаны. Предположения, догадки и неизвестность волновали Антона Ивановича. Он выехал в столицу в ту же ночь. По дороге, проезжая Киев, он с изумлением услышал на железнодорожной станции выкрики газетчика: «Последние новости… Назначение генерала Деникина начальником штаба Верховного Главнокомандующего».
      Приехав в Петроград, Деникин сразу же отправился к новому военному министру А. И. Гучкову, с которым он прежде не был знаком и никогда не встречался. В разговоре Гучков сообщил, что среди членов Временного правительства и Временного комитета Государственной думы были разногласия по вопросу о выборе кандидата на пост Верховного Главнокомандующего. Одни предлагали генерала Алексеева, другие - генерала Брусилова. Родзянко и другие были против Алексеева. Однако вопрос все же был решен в пользу генерала Алексеева. Тем не менее, считая Алексеева «человеком мягкого характера», новое правительство решило «подпереть Верховного Главнокомандующего боевым генералом в роли начальника штаба», и выбор пал на генерала Деникина.
      «Несколько подготовленный к такому предложению отделом «Вести и слухи» киевской газетки, - рассказывал генерал Деникин о своем свидании с Гучковым, - я все же был и взволнован, и несколько даже подавлен теми широчайшими перспективами работы, которые открылись так неожиданно, и той огромной нравственной ответственностью, которая была сопряжена с назначением. Долго и искренне я отказывался от него, приводя достаточно серьезные мотивы: вся служба моя прошла в строю и в строевых штабах; всю войну я командовал дивизией и корпусом, и к этой боевой и строевой деятельности чувствовал призвание и большое влечение. С вопросами политики, государственной обороны и администрации - в таком огромном, государственном масштабе - не сталкивался никогда…»
      В разговоре выяснилось, что Гучков высказал генералу Алексееву мотивы назначения Деникина и поставил вопрос об этом назначении довольно ультимативно. Генерал Деникин оказался в весьма щекотливом положении и потому выговорил себе право, прежде чем принять окончательное решение, поговорить с генералом Алексеевым. Разговор этот произошел в Ставке 25 марта.
      Алексеев принял своего будущего начальника штаба вежливо, но в разговоре чувствовались натянутость и обида. Деникин повторил все доводы, приведенные им Гучкову против своего назначения; просил генерала Алексеева, как своего старого профессора по академии Генерального штаба, откровенно высказаться по этому вопросу, ибо без его чистосердечного согласия и одобрения, он, Деникин, считал невозможным для себя принять новую должность.
      Алексеев отвечал уклончиво и сухо. «Ну что ж, раз приказано…»Характер Деникина не допускал такой постановки вопроса. Он сказал Алексееву, что отказывается принять назначение, но, дабы оградить Верховного Главнокомандующего от дальнейших трений с Петроградом, сообщит Гучкову, что отказ от должности явился его самоличным решением. И тут генерал Алексеев, переменив тон, искренне просил Антона Ивановича не отказываться. «Будем работать вместе, - говорил он, - я помогу вам; наконец, ничто не помешает месяца через два, если почувствуете, что дело не нравится, уйти в первую открывающуюся армию».
      Деникин согласился. Началась совместная работа. И, тем не менее, в отношениях между двумя генералами легла некоторая тень. В полупринудительном назначении своего ближайшего помощника Алексеев вполне естественно почувствовал опеку правительства. Но ближе узнав Деникина, увидел, что в сношениях с Петроградом новый начальник штаба всячески оберегал его от столкновений и неприятностей. Он понял, что Деникин, чуждый интригам, прямо и открыто шел на борьбу с разлагающими армию действиями новой власти. В своем помощнике генерал Алексеев нашел верного сотрудника и единомышленника, перед гражданским мужеством которого он вскоре стал преклоняться. «Со временем, - вспоминал потом Деникин, - я установил с генералом Алексеевым отношения, полные внутренней теплоты и доверия, которые не порывались до самой его смерти».
      Какие же причины так неожиданно выдвинули Деникина на одну из высших должностей в военной иерархии?
      Причин, по-видимому, было несколько.
      Несомненно, главную роль играла его блестящая репутация боевого генерала, его доблесть, твердость, находчивость. Но политический элемент в расчетах Временного правительства тоже играл не последнюю роль. Генерала Деникина считали человеком левых взглядов. Новый военный министр Гучков, хотя лично и не встречал Деникина, но по своей прошлой деятельности в Государственной думе, связанной с вопросами обороны страны, был в курсе того, что писалось в военной печати, и хорошо знал Деникина как критика военной бюрократии и устаревших устоев. Оглядываясь на Совет рабочих и солдатских депутатов, новые правители рассчитывали найти в Деникине не только приятие революции, но даже некоторую ее идеализацию и готовность следовать по пути демократизации армии. Да и крестьянское происхождение отца генерала, выдвигаемого на верхушку служебной пирамиды, не могло служить препятствием буржуазному Временному правительству в его заискиваниях перед растущим влиянием Советов.
      Не знали они тогда, что, осуждая во многом старый режим и приняв февральскую революцию всецело и безоговорочно, Антон Иванович в то же время не допускал и мысли о революционизировании вооруженных сил, и считал, что попытка их демократизации внесет в армию демагогию и развал. Таким образом, с самого начала намечался конфликт между политикой, принятой новым военным министром под давлением Советов, и взглядами Ставки, где генерал Деникин действительно оказался «подпорой» Верховного Главнокомандующего, но в области, совершенно неожиданной для Петрограда. Если правительство и имело мысль в лице Деникина учредить нечто вроде политической опеки над Ставкой, то расчет этот оказался неудачным,
      Михаил Васильевич Алексеев (1857-1918) оставил большой след в жизни генерала Деникина. Он сыграл чрезвычайно важную роль в истории первой мировой войны, в отречении последнего императора, в возникновении белого движения на Юге России. Памяти Алексеева посвящено много статей, памфлетов и кратких жизнеописаний. Но, к сожалению, нет пока подробного исследования его жизни и деятельности, вызвавших к себе различное отношение. Эту двойственность в оценке его деятельности должен был признать искренне расположенный к Алексееву Антон Иванович Деникин.
      Со слов тех, кто, мало зная генерала Алексеева, записали первое о нем впечатление, ясно обрисовывается фигура человека невысокого роста, плотного телосложения, в круглых очках, с небольшими глазами, один из которых сильно косил, скромного, очень умного, ученого специалиста своего ремесла. В наружности Алексеева было мало военного. При первой встрече с ним располагала большая простота и доступность в обращении с людьми.
      Генерал Алексеев, как и генерал, Деникин, был человеком скромного происхождения. Оба они росли в бедности и пробили дорогу упорным трудом и природными дарованиями. Без малейшей протекции получили они заслуженное признание, никогда ни перед кем не заискивая и всегда сохраняя достоинство. Оба отличались глубокой внутренней порядочностью, у обоих было искреннее уважение к личности человека, что особенно ценилось подчиненными. В беседах с посторонними оба генерала были немногословны. Эти черты взаимного сходства располагали друг к другу.
      Старше Деникина на пятнадцать лет, Алексеев выдвинулся на руководящие посты при царском режиме. Участник русско-турецкой кампании, войны с Японией, профессор Академии Генерального штаба (которую сам окончил в 1890 году), начальник штаба Киевского военного округа, командир 13-го армейского корпуса, генерал Алексеев на войну 1914 года попал начальником штаба Юго-Западного фронта. Успехи этого фронта в Галиции приписывались стратегии Алексеева. В марте 1915 года он был назначен Главнокомандующим Северо-Западным фронтом, где в тяжелых условиях отступления с честью вывел свои войска из «польского мешка» и окружения, которое готовил ему Людендорф. С момента, когда император принял на себя Верховное командование, генерал Алексеев оказался его ближайшим сотрудником. В то время как Деникин еще далеко стоял от вершины военной иерархии, Алексеев, уже фактический руководитель вооруженными силами России, постоянно соприкасался с вопросами государственного значения и размаха. Он не мог отгородиться от внутренней политики. Помимо его желания она вторгалась с разных сторон в круг его деятельности.
      Алексеев, несомненно, был сложной натурой, и возможно, что именно в этом отсутствии цельности, которой отличался Антон Иванович Деникин, крылась причина его колебаний и не всегда твердого проявления воли.
      Но гражданским мужеством Алексеев обладал. С его слов Антон Иванович записал несколько любопытных тому примеров.
      Вскоре после того, как государь принял Верховное командование, в Ставку приехала императрица Александра Федоровна. Гуляя по саду с Алексеевым, она взяла его под руку и стала говорить о Распутине. «Несколько волнуясь, - описывал этот эпизод генерал Деникин, - она горячо убеждала Михаила Васильевича, что он не прав в своих отношениях к Распутину, что старец - чудный и святой человек, что на него клевещут, что он горячо привязан к их семье, а главное, что его посещение Ставки принесет счастье… Алексеев ответил, что для него это вопрос - давно решенный. И что, если Распутин появится в Ставке, он немедленно оставит пост начальника штаба.
      – Это ваше окончательное решение?
      – Да, несомненно.
      Императрица резко оборвала разговор и ушла, не простившись с Алексеевым. Этот разговор, по словам Михаила Васильевича, повлиял на ухудшение отношения к нему государя. Вопреки установившемуся мнению, отношения эти, по внешним проявлениям не оставлявшие желать ничего лучшего, не носили характера ни интимной близости, ни дружбы, ни даже исключительного доверия.
      Несколько раз, - писал далее Деникин, - когда Михаил Васильевич, удрученный нараставшим народным неудовольствием против режима и трона, пытался выйти из рамок военного доклада и представить царю истинное освещение событий, когда касался вопроса о Распутине и о военном министерстве, он встречал хорошо знакомый многим непроницаемый взгляд и сухой ответ:
      – Я это знаю.
      Больше ни слова.
      Но в вопросах управления армией государь всецело доверял Алексееву».
      Во время службы с Алексеевым в Ставке А. И. Деникин тоже узнал кое-какие подробности о подпольных шагах, которые осенью 1916 года предпринимались некоторыми общественными группировками с целью устроить в «безболезненной для государства форме» дворцовый переворот сверху и таким образом избежать ужасных последствий революции снизу. Мысль заговорщиков (а конспиративных ячеек, не связанных друг с другом, было несколько) сводилась к простой формуле: тот, кто совершит переворот, получит власть и силу.
      Во время длительной и серьезной болезни генерала Алексеева (с начала ноября 1916 года до середины февраля 1917 года) приехали к нему в Крым, где он тогда находился, представители некоторых думских и общественных кругов. «Они совершенно откровенно заявили, - пересказывал это событие Деникин, - что назревает переворот. Как отнесется к этому страна, они знают. Но какое впечатление произведет переворот на фронте, они учесть не могут. Просили совета. Алексеев в самой категорической форме указал на недопустимость каких бы то ни было государственных потрясений во время войны, на смертельную угрозу фронту, который, по его пессимистическому определению, и так не слишком твердо держится, и просил во имя сохранения армии не делать этого шага. Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению переворота.
      Не знаю, какие данные имел Михаил Васильевич, но он уверял впоследствии, что те же представители вслед за ним посетили Брусилова и Рузского и, получив ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение: подготовка переворота продолжалась».
      Имена общественных деятелей не были упомянуты Деникиным. Но со временем стало очевидным, что здесь были замешаны и Гучков, и князь Львов, на которого определенно указывает историк русской революции С. П. Мельгунов.
      Тот факт, что генерал Алексеев не донес о заговоре государю, как того требовал долг присяги, свидетельствует о степени недоверия к старой власти, возможности сдвинуть ее с мертвой точки. Эта глубокая тревога коснулась даже высшего командования, даже ближайшего помощника императора в Ставке. Вопрос в конце концов, ставился ребром: что выше - верность престолу или родине? Алексеев служил не той или иной форме правления, он служил родине. По-видимому, у Алексеева опускались руки от сознания безнадежности вырвать царя из вредного окружения и изолировать его от пагубного влияния императрицы. Получался какой-то заколдованный круг, из которого, казалось, не было выхода.
      Возможно, что Алексеев, утратив веру в старое правительство, решил молчать, опасаясь пагубных последствий, которыми разгром организаций Гучкова и князя Львова грозил армии. В случае разоблачения подпольной работы руководителей Военно-промышленного комитета, земских и городских союзов разгром этих организаций был неизбежен. При всей своей слабости царское правительство не могло не реагировать на такой заговор.
      Но это лишь догадки и предположения.
      Осторожный генерал Алексеев не оставил истории ключа к тайне своих мыслей и переживаний. Однако нет сомнения, что внутренняя борьба сложных чувств, принципов и понятий глубоко потрясла душу старого солдата. И, быть может, последний этап жизни генерала Алексеева - когда после захвата власти большевиками он решил зажечь факел сопротивления, «чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившего Россию мрака», - явился тем путем, который он сознательно избрал для искупления ошибок вольных и невольных, ибо сказано в Писании: кому много дано, с того много взыщется, а Алексеев был человеком глубоко верующим и религиозным.
      Когда отрекшийся царь вернулся на несколько дней из Пскова в Могилев, чтобы проститься с чинами Ставки, генерал Алексеев встретил его с уважением и вниманием, подобающими императору. Он отдал распоряжение, чтобы в эти дни в Ставке жизнь шла по-прежнему, чтобы царские портреты остались на прежних местах. В почтительном обращении с бывшим императором не промелькнуло и тени заискивания перед новой революционной властью в столице.
      Во время прощального приезда государя в Ставку произошел чрезвычайно любопытный случай, который А. И. Деникин записал со слов генерала Алексеева.
      «Никто никогда не узнает, какие чувства боролись в душе Николая II - отца, монарха и просто человека, когда в Могилеве, при свидании с Алексеевым, он, глядя на него усталыми, ласковыми глазами, как-то нерешительно сказал:
      – Я передумал. Прошу Вас послать эту телеграмму в Петроград.
      На листке бумаги отчетливым почерком государь написал собственноручно о своем согласии на вступление на престол сына своего Алексея…
      Алексеев унес телеграмму и…не послал. Было слишком поздно: в стране и армии объявили уже два манифеста.
      Телеграмму эту Алексеев, чтобы не смущать умы, никому не показывал, держал в своем бумажнике и передал мне в конце мая, оставляя Верховное командование. Этот интересный для биографов Николая II документ хранился затем в секретном пакете в генерал-квартирмейстерской части Ставки».
      У некоторых историков в среде русской эмиграции сообщение это вызвало недоумение. Высказывались предположения, что свидетельство генерала Деникина было основано на недоразумении или ошибке, что, может быть, документ, который он видел и о котором говорил ему Алексеев, являлся бумагой, подписанной государем еще 2 марта в Пскове и не отправленной в Петроград, когда еще до отречения за себя и за сына в пользу брата Михаила Александровича Николай II сперва составил отречение в пользу сына Алексея. Однако этим догадкам противоречат очень веские соображения. Генерал Деникин обладал отличной памятью. Он отчетливо запомнил поразившую его здесь нерешительно-изменчивую черту в характере бывшего монарха, в характере, так трагично отразившемся на судьбах России. Бумагу, написанную государем, он видел лично и сам передал ее бывшему генерал-квартирмейстеру Ставки - генералу Юзефовичу на хранение в пакете секретных бумаг Ставки. В передаче сведений, сообщенных ему Алексеевым, особенно ввиду их исторического интереса, Антон Иванович действовал с щепетильной точностью и с полным сознанием своей ответственности перед историей. Наконец, что очень важно, свидетельство генерала Деникина подтвердил потом совершенно посторонний человек, полковник Д. Н. Тихобразов, бывший тогда помощником начальника оперативного отделения Ставки и случайно оказавшийся свидетелем этого происшествия. Неопубликованные воспоминания его находятся в архиве Колумбийского университета. В них Тихобразов не только подробно описывает разговор Николая II с Алексеевым, но и определенно указывает, что разговор этот имел место в Могилеве 4 марта, то есть двумя днями позже подписания в Пскове документов об отречении.
      Неотправленная телеграмма последнего императора никогда и нигде в печати не цитировалась.
      Исчезла ли она? Была ли уничтожена? Так или иначе, дальнейшая судьба этого таинственного документа неизвестна.
      Генерал Алексеев не оставил записок, разъясняющих свои отношения с теми, кто готовил дворцовый переворот. Но и они, участники подпольной работы, предпочли обойти этот вопрос молчанием. Почему?
      Ответ на этот вопрос кроется в той резкой перемене, которая произошла в психологии многих действующих лиц и свидетелей февральской революции. Сперва революцию широко приветствовали. На участии в ней многие пытались делать политическую и административную карьеру. Но когда осенью 1917 года надежды февраля завершились катастрофой и провалом, то среди русских либералов началась переоценка ценностей. О своей деятельности, направленной когда-то к свержению царского режима, люди стали замалчивать. В воспоминаниях, написанных в изгнании, многие политические эмигранты умышленно заметали следы того, чем когда-то гордились и хвастались. Оглядываясь на прошлое, историческую правду очень часто обходили молчанием.
      Могилев, где находилась Ставка, был небольшим, тихим, живописным губернским городом, расположенным по обоим холмистым берегам Днепра. Название свое, по преданию, он получил от множества окружающих его могил и курганов, раскопки которых обнаружили древние и весьма редкие арабские монеты. До революции, с переездом Ставки в Могилев, небольшой и скромно обставленный дом местного губернатора был резиденцией государя. После отречения императора в этот дом переехали генералы Алексеев, Деникин, их адъютанты и секретарь. Водворилась там патриархальная простота без всякого церемониала.
      В Могилеве генерал Деникин прослужил всего два месяца. Но здесь обозначилась та историческая роль, которую впоследствии ему пришлось играть.
      Приняв новую должность, он всецело погрузился в сложную и кропотливую работу начальника штаба Верховного Главнокомандующего. Огромный размах новой деятельности вначале ошеломил его. Приходилось изучать историю множества возникавших военных, политических и экономических вопросов, обдумывать текущие дела, разрабатывать планы военных действий, слушать чужие доклады и подготовлять свои, принимать важные решения, участвовать в различных приемах; самому принимать в своем кабинете несметное число людей: военных, штатских, делегатов вновь народившихся революционных учреждений, просителей, уволенных или смещенных новой властью, всяких дельцов и вообще самого разнообразного элемента честных, а порой и не совсем честных посетителей Ставки.
      Несмотря на добрые отношения, установившиеся между генералами Алексеевым и Деникиным, Антона Ивановича беспокоила одна черта в характере Алексеева: он не умел или не желал распределять среди своих главных сотрудников оперативную работу. Фактически он делал эту работу сам. Стратегические директивы и другие решения принимались единолично генералом Алексеевым. Он сам приготовлял и писал их своим мелким бисерным почерком и старался держать в своих руках все отрасли управления, что при грандиозных масштабах работы было невыполнимо.
      Деникин, привыкший к самостоятельной работе и ответственности, имел со своим начальником откровенную беседу по этому поводу.
      Генерал Алексеев искренне удивился упреку:
      – Разве я не предоставляю вам самого широкого участия в работе, что вы, Антон Иванович!
      Результат беседы генерал Деникин суммировал следующим образом: оба взволновались, расстались друзьями, но вопроса не решили.
      Работать приходилось Антону Ивановичу по 17 часов в сутки. Несмотря на невероятную нагрузку, на нервный темп работы, трудоспособный Деникин быстро освоился с непривычной деятельностью. Но он не мог освоиться и примириться с тем, что стало тогда известным под названием «демократизация армии». Ему претили военные реформы, как из рога изобилия сыпавшиеся из революционной столицы. Решения, необдуманные и подрывающие устои воинской дисциплины, принимались в Петрограде без согласия Ставки и даже без предварительного с ней совещания.
      При царизме Ставка занимала доминирующее положение во всех вопросах, касающихся военного дела. Но к моменту вступления генерала Деникина в должность обстановка радикально изменилась. За первые три недели после революции Ставка потеряла свою силу и власть. Она превратилась в орган, подчиненный военному министру.
      Новый военный министр Александр Иванович Гучков (1862-1936) был и первым штатским человеком, занимавшим этот пост. Монархист по убеждению, один из основателей партии октябристов, Гучков тем не менее, презирал династию, а затем возненавидел монарха. Как мы уже знаем, во время войны он проявил кипучую деятельность в снабжении фронта. Такую же кипучую работу проявил он и в подрыве авторитета трона. В огромных по тем временам масштабах распространял он по всей стране антиправительственную пропаганду, одновременно готовя в столице дворцовый переворот. Не только в кругах старого правительства, но и в Думе Гучкова считали авантюристической натурой и человеком с непомерным самолюбием. В молодости он пошел добровольцем сражаться против англичан в Бурской кампании, где был ранен. Затем оказался замешанным в Македонском восстании в 1903 году, а до этого, в момент армянского погрома турками, оказался в Малой Азии. С началом японской войны он проявил незаурядную способность организатора, возглавляя русский Красный Крест на театре военных действий. Человек, несомненно, храбрый, он как будто нарочно, так говорили о нем современники, искал случая поссориться и вызвать человека на поединок. Вздорный характер Гучкова создал ему репутацию бретёра. Один из тех, кому он послал вызов на дуэль, был лидер кадетской партии Милюков, но дуэль не состоялась.
      В 1908 году Гучков был избран председателем Государственной думы третьего созыва, поддерживал политику Столыпина, но затем с ним разошелся и в 1911 году отказался от председательского кресла в Думе. Там же, в Думе, начались его выпады против лиц царского дома. Репутация энергичного и решительного организатора, с крупными связями в военных кругах, с обширным знанием нужд армии давала, казалось бы, основания предполагать, что этот человек, по примеру французской революции и Карно с его Комитетом общественного спасения проявит полезную деятельность в области обороны и организации вооруженных сил. Но деятельность Гучкова в роли военного министра оказалась не конструктивной. Он не оправдал возлагавшихся на него надежд, и офицерство и либеральная общественность глубоко в нем разочаровались. Не в силах бороться со стихийным движением слева, вместо мер к поддержанию дисциплины в армии он начал сдавать одну позицию за другой и, поплыв по течению, стал подлаживаться к солдатской массе. Наконец, поняв свою беспомощность, усталый и разбитый, ушел со сцены в начале мая 1917 года, оставив по себе горькую и недобрую память в офицерской среде.
      Под лозунгом - дорогу талантам, демократизация армии началась с чистки ее командного состава. Военный министр Гучков сразу после революции забрал в свои руки назначения и смену старшего генералитета. Делал он это без ведома и одобрения Ставки, что шло вразрез со здравым смыслом и установившимся обычаем. По словам генерала Деникина, в течение нескольких недель после февральского переворота было уволено в резерв до полутораста старших начальников, в том числе 70 начальников пехотных и кавалерийских дивизий.
      В этом вопросе Гучков руководствовался списком, составленным группой доверенных лиц из своего окружения. Лица эти, в свою очередь, не всегда брали в расчет наличие военных способностей у тех или иных генералов, преобладали личные и политические мотивы.
      Гучковым была образована особая комиссия для разработки реформ в военном ведомстве, соответствующих новому строю. Для демократизация армии она одобрила учреждение выборных комитетов во всех воинских частях, ввела институт комиссаров и, наконец, провозгласила «Декларацию прав солдата». 12 марта правительство отменило смертную казнь, были упразднены военно-полевые суды, и смертный приговор уже не угрожал за тяжкие преступления, в том числе связанные со шпионажем и изменой.
      К началу апреля комитеты, советы и всякого рода солдатские организации охватили широкой сетью все части вооруженных сил страны. Бывали, конечно, исключения, но в большинстве случаев комитеты вмешивались во все детали армейской жизни, создавая полный сумбур в отношениях между офицером и солдатом.
      И Деникин был прав, когда с возмущением указывал на то, что правительство, невзирая на войну, давало свою санкцию на превращение армии в арену политической борьбы.
      Комитеты вскоре добились права смещать офицеров и выбирать на их место угодных себе людей.
      «Итак, - писал Деникин, - в русской армии вместо одной появились три разнородные, взаимно исключающие друг друга власти: командир, комитет, комиссар. Три власти призрачные. А над ними тяготела, на них духовно давила своей безумной, мрачной тяжестью - власть толпы».
      Но это было не все. 9 мая появился приказ по армии и флоту, известный под названием «Декларации прав солдата».
      Даже Гучков, заискивающий перед солдатами, отказался его подписать. Всего два месяца прошло с начала февральских событий, но Гучков, обычно самоуверенный, потерял веру в себя, в свои возможности и, по мнению близко знавших его людей, в глубине души считал все дело буржуазной революции проигранным. Он предпочел выйти в отставку, не желая, как он выразился, дальше разделять ответственность за тот тяжкий грех, который творился в отношении Родины. Однако не может быть сомнения, что и сам Гучков принял в этом «грехе» немалое участие.
      Германский Генеральный штаб за время войны потратил немало усилий и средств на русскую революцию. О ней особенно мечтал генерал Людендорф, и, когда революция наступила, «огромная тяжесть свалилась у меня с плеч», - писал он в своих воспоминаниях.
      И вот еще выдержки из воспоминаний Людендорфа:
      «Посредством пропаганды надо было развить в русской армии тяготение к миру в непосредственной и резкой форме».
      «Нашей первой задачей являлось внимательно следить за процессом разложения России, содействовать ему и идти навстречу ее попыткам найти почву для заключения мира».
      «Мы с уверенностью учитывали, что революция понизит боеспособность русской армии, наши предположения осуществились».
      «На всем огромном протяжении фронта постепенно установились оживленные отношения между неприятельскими и нашими окопами. Мы продолжали укреплять в русской армии жажду мира».
      С момента переворота германский Генеральный штаб систематически проводил политику братания на русском фронте. Методичные немцы выработали соответствующие инструкции для своего командного состава, посылали в русские окопы надежных людей, знавших русский язык. Пропаганда мира шла по определенному трафарету - говорилось о бесцельности войны. Пораженческая литература, изготовленная в Германии, сотнями тысяч экземпляров распространялась в русских окопах. Немцы утверждали, что война выгодна лишь Временному правительству и генералам. А потому, чтобы ликвидировать войну, следовало ликвидировать и правительство, и русский корпус офицеров. Одним словом, проповедовался мир на фронте и война в тылу. Одновременно происходила тщательная разведка русских сил и позиций.
      Ту же идею - превращения внешней войны и замену ее классовой борьбой внутри России - проводил с невероятной энергией приехавший из Швейцарии через Германию в «запломбированном вагоне» Ленин.
      «Отправлением в Россию Ленина, - писал генерал Людендорф, - наше правительство возложило на себя огромную ответственность. С военной точки зрения его проезд через Германию имел свое оправдание: «Россия должна была пасть!»
      Перед отъездом из Швейцарии Ленин произнес в Цюрихе прощальную речь, назвал Керенского предателем революции, а меньшевика Чхеидзе, председателя Петроградского Совета, изобразил как человека, вступившего на путь предательства. И, тем не менее, Чхеидзе от имени Совета приветствовал Ленина ночью 3 апреля на Финляндском вокзале, где под звуки «Марсельезы» выставлен был ему почетный караул и собралась большая толпа единомышленников, сочувствовавших и просто любопытных.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31