Лекарство от скуки - Чертовы котята

Леена Лехтолайнен

Чертовы котята

Paholaisen pennut

Leena Lehtolainen

Copyright © Leena Lehtolainen 2012

Original edition published by Tammi Publishers

Издание на русском языке опубликовано с согласия издательства Tammi Publishers и литературного агентства Elina Ahlback Literary Agency, Хельсинки, Финляндия

Книга издана при финансовой поддержке FILI – Finnish Literature Exchange

© Т. Мельник, перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014

Издательство Иностранка®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Посвящается моим дорогим друзьям

Кэрол и Ларри Колер,

пригласившим меня в Лейсен

1

Бар назывался «Ле Люнкс», хотя нарисованная на вывеске черно-белая рысь скорее напоминала льва. Юлия Герболт пробежала глазами по карте вин и заказала мохито. Я попросила большую бутылку минеральной воды: после сегодняшнего катания на горных лыжах сильно болели мышцы ног и страшно хотелось пить. Непонятно почему из всех альпийских курортов Юлия выбрала именно Лейсен, а не какое-нибудь из модных международных местечек. Хотя, надо признать, здешний пейзаж действительно был необыкновенно хорош: окрашенные светом заходящего солнца бледно-розовые вершины гор напоминали картинки в книге сказок.

Это было мое первое путешествие с Юлией. Я нанялась к ней телохранителем всего три недели назад, в начале февраля. Русская по происхождению, Юлия была помолвлена с финским бизнесменом Уско Сюрьяненом, помощник которого, Юрий Транков, как-то намекнул мне, что невесте босса нужен охранник. В то время я работала в ресторане «Санс Ном» и чувствовала, что бездарно растрачиваю профессиональные навыки, полученные в Академии частной охраны в Куинсе, Нью-Йорк. Мне совсем не нравилась высокомерная и избалованная Юлия, у которой в жизни было только две цели: тратить деньги и прекрасно выглядеть. Однако мне предложили зарплату, о которой я и мечтать не могла, к тому же сама работа казалась не слишком сложной.

Сюрьянен не случайно решил, что Юлии нужен телохранитель. Пресса проявляла к невесте финского мультимиллионера необыкновенный интерес. К тому же стоило отметить, что и сама она была далеко не бедной особой. Алексей Герболт, в браке с которым она успела прожить всего два года, был на тридцать лет старше и внезапно умер от сердечного приступа. Юлия унаследовала большую часть его состояния. Родственники Герболта негодовали, и их возможная месть послужила еще одной причиной того, что следующий кандидат в мужья решил позаботиться о ее безопасности. Но когда я поинтересовалась, кого из них Юлия боится больше всего, она лишь пожала плечами.

– Почем я знаю? Это твое дело – определять, откуда исходит угроза.

Собственно, идея нанять меня принадлежала самому Сюрьянену, который спал и видел завербовать меня в свою команду. Масла в огонь подлил и Юрий Транков. Сюрьянен был старше своей невесты на двадцать шесть лет, однако их это не смущало. К тому же молодых и зеленых Юлия терпеть не могла. Услышав о помолвке Уско, его бывшая жена Сату подняла в прессе страшный шум: ведь их официальный развод еще даже не вступил в силу! Сату обрушила на Юлию поток ругательств, но все же это был еще не повод приглашать телохранителя. Скорее всего, Юлии просто нравилось иметь рядом настоящего охранника, это поднимало ее престиж. Я казалась ей своеобразным украшением, вроде стильной сумочки или туфелек. Она тут же выдвинула требования к моему внешнему виду и велела одеваться в стиле унисекс: джинсы, пиджак и ботинки. По ее мнению, такой наряд внушал доверие. Многие из моих коллег-мужчин одевались в сшитый на заказ костюм с потайными карманами для пистолета и других необходимых в нашей профессии вещей. Многие носили галстук с булавкой – полезный аксессуар, в который легко спрятать микроскопическую видеокамеру. Я тоже было задумалась, не обзавестись ли с этой целью бусами или брошью, хотя в частной жизни надевала украшения лишь тогда, когда надо было прикинуться нежным и женственным созданием. К тому же новая зарплата вполне способствовала обновлению моего арсенала – я давно мечтала об инфракрасном бинокле и мощном навигаторе.

Юлия потягивала свой мохито. Она практически не пила алкоголя, поскольку считала, что в нем слишком много калорий, хотя мы и так каждый день сжигали массу этих калорий, закладывая виражи на трассах. Она каталась гораздо лучше меня. В школьные годы я иногда спускалась на горных лыжах по склонам Маарианваара неподалеку от дома, но воспитывавший меня дядя Яри сам ходил исключительно на беговых лыжах, к тому же для такого элитного вида спорта мы были слишком бедны. Поэтому прилично кататься я научилась лишь после возвращения из Америки, да и то, честно говоря, уступала тем, кто овладевал этим искусством с самого детства. В теннисе я тоже чувствовала себя не слишком уверенно. Гораздо лучше у меня обстояли дела с дзюдо, хотя этого я старалась не демонстрировать клиентам и лишь упоминала в резюме и на собеседовании перед поступлением на работу. Однажды мне довелось продемонстрировать пару приемов мужу моей тогдашней работодательницы, и уже через десять секунд он растянулся на земле.

У Юлии зазвонил мобильный. Пытаясь найти его, она долго рылась в сумочке, но наконец вытащила украшенный бриллиантами футлярчик. Я всегда говорила клиентам, что не стоит излишне подчеркивать свое богатство, но Юлия, услышав это, вытаращила на меня свои красивые глаза:

– А какой вообще смысл в богатстве, если его никто не увидит?

Моя прежняя работодательница Моника фон Херцен придерживалась диаметрально противоположенных взглядов. Она стеснялась своего состояния и стремилась с его помощью приносить как можно больше пользы другим. Юлия же негодовала, когда Сюрьянен чуть ли не насильно затащил ее на какой-то благотворительный вечер, и утешалась только тем, что могла там продемонстрировать свои украшения.

– Папа? – по-русски произнесла она в трубку. – Почему? Хорошо.

Я заметила в ее взгляде легкую, но искреннюю улыбку. Разумеется, бывшая модель прекрасно умела улыбаться на публику, но это была другая, профессиональная привычка. Она отвернулась, не желая, чтобы я видела ее лицо.

– На выезде из Женевы страшная пробка. Папа немного опоздает, – сказала она, отпив еще мохито. На прозрачном стакане остался бледно-розовый след от блеска для губ.

– Ты хочешь с ним здесь встретиться?

Юлия мало рассказывала о себе. Я знала только, что она единственный ребенок, а ее мать давно умерла. Отца в числе приглашенных на помолвку в модный ресторан тоже не было, и я решила, что у них натянутые отношения.

– У отца мало времени. И сейчас он в Швейцарии по делам.

– Он живет в Москве?

– Нет, около Витебска. Никогда не понимала, зачем отец уехал из Москвы, но он сказал, что дела того требуют.

Юлия пожала плечами. За пару недель работы у нее я привыкла, что этим жестом она ставит точку в разговоре.

В это время в тихий бар ввалилась толпа молодых людей, говоривших на швейцарском диалекте французского. Они мгновенно уставились на Юлию, хотя она явно была старше этих ребят. Изящное хрупкое сложение, длинные ноги и огромные, обрамленные густыми ресницами карие глаза достались ей от природы. Зато об остальном – золотистых волосах, пухлых губках, груди четвертого размера – она позаботилась сама. Каждый день Юлия проводила несколько часов в тренажерном зале, стремясь сохранить модельную фигуру. Она носила исключительно обтягивающую одежду и высокие каблуки, на которых была на голову выше своего жениха.

Я не считала группу парней источником угрозы, но на всякий случай пересела так, чтобы хорошо видеть и их, и входную дверь. Надо отдать должное, Юлия всегда умела показать, что совершенно не нуждается в чьем-либо обществе: в случае надобности у нее на лице застывало ледяное выражение, мгновенно убивавшее желание подойти и завязать разговор. В такие моменты только я и наша кухарка Ханна не пугались и продолжали общаться с ней, как обычно, а, например, Юрий Транков замирал и лишался дара речи.

Честно говоря, я не знала, что мне думать о Транкове. Пару раз мне довелось оказаться с ним в одной постели, а однажды он спас мне жизнь, несмотря на то что незадолго до этого я его жестоко обидела. Нас сблизило совершенное им убийство Мартти Рютконена, комиссара криминальной полиции, который подрабатывал продажей на сторону служебной информации. Правду об этом деле, кроме нас, знал только констебль Теппо Лайтио из зарубежного отдела центральной криминальной полиции Хельсинки. Лайтио взял ответственность на себя, но разобраться в деле было очень нелегко. В тот вечер нас было четверо на танцевальной площадке в Коппарняси, и любой из нас имел шансы стать как убийцей, так и убитым.

Снова заверещал телефон, на этот раз у меня в кармане. Пришло сообщение: «Привет, Хилья, наша кошка Мина родила пятерых котят. Можно, я назову одного Фридой в честь твоей рыси? Здесь холодно, и я накрыла котят теплым шерстяным пледом. Хорошего тебе путешествия. Ваномо». Я улыбнулась и написала: это будет честью для Фриды. О том, что у меня есть сестра и ей уже девять лет, я узнала лишь незадолго до Рождества. Мы виделись всего пару раз, но я уже была готова биться за нее хоть против всего мира. Основатель Академии частной охраны в Куинсе и мой учитель Майк Вирту всегда говорил, что в случае опасности надо забыть о себе и думать только о своем подопечном. И я стала бояться за жизнь сестры так, как никогда ни за кого не боялась. За Юлию Герболт я душой не болела, хотя в случае надобности была готова исполнять свой профессиональный долг до конца.

Согласно первоначальному плану, Сюрьянен должен был отправиться с нами в Лейсен, но внезапно у него изменились обстоятельства и ему пришлось уехать на переговоры. Юлия закатила скандал. Сначала она кричала по-английски, потом перешла на русский. Похоже, девушка не стеснялась в выражениях, поскольку даже у видавшего виды Транкова, случайно оказавшегося рядом, вытянулось лицо. В качестве утешения она решила провести сутки в Женеве и зайти в ювелирный магазин. С непроницаемым лицом я смотрела, как она выбирает новые сережки. К счастью, меха ее не интересовали.

– Надеюсь, у нее нет рысьей шубы? – спросила я у Транкова, когда он в очередной раз принялся уговаривать меня стать ее телохранителем.

Юрий мгновенно сообразил, что я имею в виду. Однажды такая шуба уже послужила причиной моего увольнения.

– Нет, дорогая. Юлия признает только голубого песца и норку. Соболь ей не идет.

Разумеется, я не считала, что Юлия откажется носить рысий мех из тех же соображений, что и защитники природы. Но почему она решила зайти на коктейль в бар «Ле Люнкс», заведение не слишком изысканное? Может, ее привлекла музыка в стиле техно? В Швейцарии снова принялись разводить почти исчезнувших рысей и даже получили весьма неплохие результаты; наверное, в честь этого бар и получил свое название.

В настоящее время брошенная жена Сюрьянена вела в прессе кампанию против его невесты и даже заключила договор об издании своих мемуаров. «Я была лечащим врачом первой жены Сюрьянена и не отходила от нее до последнего вздоха. После ее смерти Уско совсем сдал. Он стал много пить и снова обратился ко мне за помощью. Без меня он бы совсем пропал, но мне удалось поставить его на ноги. И вот благодарность за все, что я для него сделала!» Юлия откровенно смеялась над излияниями Сату и в каком-то интервью посоветовала ей похудеть на десять килограммов, сделать липосакцию и удалить жир с боков. Пока война между женщинами велась исключительно в прессе.

Уско снял для своей невесты коттедж на побережье в Киркконумми, но она считала, что это слишком далеко от центра Хельсинки. Тогда Сюрьянен купил девятикомнатные апартаменты в центре, на улице Бульвар. Там хватило места и нам с Транковым, правда, ванная была одна на всю обслугу. Юрию гораздо больше нравилось проводить время в Лэнгвике, что в окрестностях Киркконумми, в Хельсинки он приезжал неохотно и лишь по приказу Сюрьянена.

Юлия попросила меня пригласить официанта, чтобы заказать второй мохито. Я взяла двойной эспрессо, раз уж нам придется сидеть и ждать ее отца. Мы расположились в лучшей гостинице Лейсена, но и она была не по душе Юлии: не устраивала марка косметики в ванной и шампанского в баре. Я так привыкла к ее постоянному нытью, что наперед могла угадать следующий повод для жалоб. Наверное, недостаточная мощность фена. В номере я проверила все углы и привязала к балконной решетке канат, которым пользуются альпинисты, на случай внезапного бегства. С большим удовольствием я бы сейчас сидела на этом балконе и любовалась закатом, вместо того чтобы проводить время в душном баре. Но что поделаешь, работа есть работа.

Официант принес напитки и сказал, что господа у барной стойки просят разрешения оплатить наш счет.

– Ты хочешь с ними пообщаться? – спросила я у Юлии.

– Разумеется, нет.

– Спасибо, не стоит, – ответила я официанту.

– Совсем щенки. – Юлия взглянула на парней и снова передернула плечами. – Нет, такие мне неинтересны. Отшей их, если начнут приставать. И заплати за напитки.

Официант стоял возле столика, слушая наш разговор. Я протянула ему карточку «Виза», выданную на имя компании Сюрьянена. Парни смеялись и болтали по-французски. Юлия искоса взглянула на них и повернулась спиной. Ее убийственный взгляд действовал на людей сильнее оружия: недаром, стоило ей взглянуть на Сюрьянена, он начинал ползать перед ней, как червяк.

– И у больших боссов бывают свои слабости. Я, например, строгий и дисциплинированный бизнесмен, но просто схожу с ума, когда вижу красивую женщину. И вот наконец мои поиски закончились. В Юлии есть все достоинства, о которых я мог только мечтать.

В том же интервью он возмущался упорством, с которым финские чиновники следуют букве закона. Глупо заставлять его так долго ждать, чтобы развод официально вступил в силу, уж не говоря о том, что он ушел от прежней жены полтора года назад! Они взрослые люди и вполне могут отвечать за свои поступки. То же относится к закону о рабочем времени и минимальном уровне заработной платы, тем более что эти законы, в общем-то, не касаются большей части трудоспособного населения. «Как и меня лично, – добавил он, – поскольку я привык много работать и достойно зарабатывать».

Дверь бара распахнулась, ввалилась новая компания горнолыжников, в том числе несколько женщин. И вновь все взоры устремились на Юлию. С другой стороны, совсем не плохо, что ее обычный вид так бросается в глаза: в случае чего нужно будет только смыть с нее косметику, снять бриллианты и натянуть вязаную шапочку из дешевого супермаркета – никто ее не узнает.

Кофеин начал действовать: мышцы ног немного расслабились и перестали болеть, так что завтра я снова смогу встать на лыжи. Юлия отправилась в туалет, я лениво подумала, не пойти ли за ней, но осталась сидеть и вспомнила сообщение от сестренки. Если получится, она приедет ко мне в Хельсинки на пасхальные каникулы. Память услужливо напомнила, что обычно мои привязанности плохо кончаются: мама, Фрида, дядя Яри, Давид… Не много ли потерь для одного человека?

Юлия показалась в проходе и направилась к нашему столику, но вдруг остановилась. Дверь бара открылась, вошел невысокий широкоплечий мужчина в шубе из блестящего меха чуть ли не до пят, похоже, из крашеного волка. Его глаза мгновенно обежали всех посетителей и потеплели, остановившись на красавице Юлии. Радостно взвизгнув, она подбежала к мужчине и кинулась к нему на шею.

Да, Юлия любила своего отца и очень скучала по нему.

За мужчиной в шубе следовал двухметровый гигант, в котором я признала коллегу по цеху. Он был в униформе, в ухе – наушник мобильного телефона.

Я первой поднялась поприветствовать пришедших: ведь в данной ситуации я была профессионалом-охранником, а не просто женщиной. В зале воцарилась тишина: все наблюдали за встречей изящной девушки и мужчины в волчьей шубе. Объятия и поцелуи длились минуты две.

– Леша, неси лучшее шампанское заведения! – по-русски велел мужчина, и охранник бросился выполнять поручение.

Юлия проводила отца к столу. Я не ждала официального представления, но надеялась услышать его имя, чтобы позже поискать об этом человеке информацию в Интернете. Мужчина излучал такую самоуверенность, что мгновенно стало понятным: это птица высокого полета, а не какой-то мелкий торговец из Витебска.

Леша поставил на стол бутылку шампанского и два бокала. Похоже, «Вдову Клико» здесь не подавали. Нас с охранником к столу не пригласили, мы остались стоять; для мужчины в шубе я значила не больше, чем барный стул или стойка. Лешины кулаки в черных кожаных перчатках производили устрашающее впечатление: казалось, он может вытащить пробку двумя пальцами. Он аккуратно открыл бутылку и, не уронив ни капли, разлил шампанское по бокалам.

Сделав несколько глотков, мужчина поставил бокал на стол и наконец перевел взгляд на меня.

– Дорогая, ты знакома с Лешей, – с акцентом произнес он по-английски. – Представь же и мне своего охранника.

– Хилья Илвескеро, – послушно сказала Юлия.

– Охраняй мое сокровище как следует, Хилья! – Мужчина протянул унизанную кольцами руку. – Она для меня все. Я могу на тебя положиться? Меня зовут Иван Гезолиан.

2

Майк Вирту мог бы гордиться моей выдержкой. Я вспыхнула с ног до головы, но на лице не дрогнул ни единый мускул.

– Рада знакомству.

– Алексей Петушков, Хилья Илвескеро. – Гезолиан отнял руку и повернулся к своему охраннику, представляя нас друг другу и стараясь правильно произнести мое имя. – Алексей Николаевич работает у нас с тех времен, когда Юлия была еще ребенком.

Я быстро пожала руку коллеге. У нас была одна задача – охранять клиента, но дружить для этого не обязательно, да мне и не хотелось. Леша работал на одного из самых страшных бандитов, о которых я только знала. Сию секунду найти телефон! Неужели Юрий Транков не знал, кто отец Юлии? Уж он-то наверняка все выяснил, прежде чем устраиваться на работу к Сюрьянену.

Иван Гезолиан торговал оружием. Он же продал партнеру Сюрьянена, Борису Васильеву, изотоп СР-90, но сделка не состоялась, поскольку один из людей Васильева оказался двойным агентом, взорвал принадлежащую Сюрьянену яхту «I believe» и похитил изотоп. Не исключалось, что он же выступал посредником и получил комиссионные, поэтому Гезолиан занес его в черный список и приговорил к смерти. В Центральном бюро расследований Финляндии у Гезолиана был свой человек – Мартти Рютконен, которого и пристрелил Юрий Транков. Но до этого тот успел слить Гезолиану достаточно информации о намерениях и передвижениях того, кто похитил изотоп, в том числе предоставил все данные о его финской подружке. То есть обо мне.

Несколько утешало лишь то, что Гезолиан не считал женщин серьезными противниками. На мгновение я почувствовала себя рысью, на которую накинули сеть. Теперь охотнику осталось лишь тщательно прицелиться, чтобы не испортить дорогой мех. Юрий Транков заманил меня в ловушку, отомстив за унижение на глазах отца. Даже то, что мы с Лайтио скрыли вину Транкова от полиции, меня не спасло.

Гезолиан пил шампанское и болтал с дочерью по-русски. Юлия родилась в Москве и имела российское подданство, но ее отец был гражданином Белоруссии. Во времена Советского Союза власти запросто могли переместить людей куда угодно без их согласия. Возможно, Гезолиан счел Белоруссию более удобной страной для своего грязного бизнеса. Ведь в преступления, совершенные на ее территории, не может вмешаться даже Интерпол. К тому же он был на короткой ноге с президентом, а значит, законы на него фактически не распространялись.

Я сидела за столом, не шевелясь и почти не дыша. Выпитый эспрессо горьким комом встал в горле. Напряженно вслушиваясь в разговор, я пыталась уловить его содержание; мне показалось, речь шла о предстоящей свадьбе. Гезолиан хотел устроить торжество в Витебске, а Юлия возражала.

За все время знакомства с Юлией я не видела ни одной ее подруги. Сначала я думала, что все ее приятели остались в России, но потом стала сомневаться, существуют ли они вообще. Однако даже слепой заметил бы, с какой любовью и нежностью отец и дочь относятся друг к другу. В этом мы с Юлией были полной противоположностью: я своего отца люто ненавидела, хотя мы расстались более тридцати лет назад.

Рождение Ваномо было следствием его второго побега из тюремного сумасшедшего дома. В поисках еды и питья он ворвался в стоящий на отшибе сельский дом и изнасиловал семнадцатилетнюю девушку, болевшую воспалением легких, которая неосторожно открыла незнакомцу дверь. Она принадлежала к христианской секте, где считается грехом ограничивать рождаемость, поэтому сделать аборт ей не позволили.

Когда я первый раз приехала к ним, Саара, мать Ваномо, была на работе. Я представилась девочке подругой ее матери. О своем приезде я не предупреждала, поскольку боялась, что мне не дадут увидеться с сестренкой. И понятия не имела, знает ли Ваномо историю своего появления на свет. Сестренка как раз вышла в сад; когда я подошла ближе, она поинтересовалась, кто я. Я ответила, что меня зовут Хилья и я приехала из Хельсинки повидаться с ее мамой. Девочка отвела меня в дом, окна которого мороз расписал диковинными цветами из инея.

– Дома бабушка, мамы нет.

Высокая худощавая женщина в платке ставила в печь хлеб. Увидев меня, она вздрогнула, сразу заметив сходство с внучкой.

– Добрый день… Чем могу помочь? Вы оставите машину за забором или заедете во двор? Хозяин прилег вздремнуть после обеда, но я могу его разбудить, чтобы он сел за трактор и расчистил проезд.

Я оставила машину за домом, и хозяйка, разумеется, видела из окна, как незнакомая женщина идет через двор к двери.

– Не беспокойтесь. Я разыскиваю Саару Хуттунен. Речь идет о моем отце Кейо Куркимяки. Раньше он носил фамилию Суурлуото.

Женщина открыла печную дверцу и помешала угли. Пламя вспыхнуло ярче.

– В нашем доме об этом человеке не говорят. Значит, он ваш отец. Ваномо, пойди посмотри, проснулся ли дед. Этот вопрос к нему.

Девочка послушно отправилась к деду, женщина отвернулась от меня. В длинной косе, перевязанной лентой, виднелась седина. На хозяйке была бесформенная юбка до колен, на ногах валяные тапочки – от пола шел весьма ощутимый холод. Мой отец принес в этот дом беду. Неужели он совершил свое черное дело прямо в этой избе? Тогда стояла осень, на деревьях трепетала желтая и багряная листва. В тот день Хуттунены отправились в церковь, по дороге еще заглянули к ветеринару, чтобы сделать собакам прививки. Никого не было дома, никто не мог предупредить Саару, чтобы она не открывала, когда в дверь постучит сам дьявол.

Маркку Хуттунен оказался высоким плечистым мужчиной с вмятинами от очков на переносице. Эти очки он искал, растерянно оглядываясь, пока жена не протянула ему их, взяв со стола. С облегчением водрузив их на нос, он повернулся ко мне. Ни он, ни его жена не подали мне руки. Ваномо не пришла вместе с дедом в столовую, из другой комнаты слышался ее веселый голосок, перемежаемый собачьим лаем. Интересно, это та же самая собака, что и девять лет назад?

– Что вам от нас надо? – начал Маркку Хуттунен. – Денег у нас нет. У Саары, слава Богу, жизнь наконец более-менее наладилась, и мы не позволим, чтобы кто-то снова ее разрушил.

Из документов, которые дал мне Лайтио, следовало, что Саара Хуттунен является опекуном собственного ребенка и самостоятельно принимает все решения.

– Я ни в коем случае не собираюсь вмешиваться в чью-либо жизнь. Просто хочу видеть свою сестру. У меня больше никого нет.

– Откуда мне знать, чего вы хотите на самом деле? – Хуттунен пристально посмотрел на меня. – Родство с таким человеком, как ваш отец, никому не делает чести, к тому же вы намного старше Ваномо. Лучше бы вам оставить ее в покое.

Если бы я принялась возражать, они мгновенно попросили бы меня уйти, но я боялась потерять только что найденную сестру.

– Я не хочу никому мешать. Разрешите, я оставлю Сааре свои контакты, и она сама решит, связываться ли со мной.

Визитки у меня не было, и я нацарапала номер телефона и электронную почту на листке бумаги. Когда я уходила со двора, Ваномо вместе с сенбернаром смотрели на меня из окна. Она помахала мне, я тоже подняла руку, прощаясь.

– Хилья! – Повелительный голос Юлии Герболт вернул меня к действительности. – Отправляйся в гостиницу паковать вещи. У папиного друга прекрасное шале на восточной стороне склона, мы туда переезжаем. Там мы наконец сможем отдохнуть спокойно.

Идея мне понравилась: из гостиницы можно будет незамедлительно позвонить Юрию Транкову. Я послушно поднялась и жестом попросила Лешу присмотреть и за моей подопечной. Он вопросительно поднял косматые черные брови. Интересно, он владеет приемами дзюдо? Сможет противостоять мне, с моим черным поясом?

Уже стемнело, показались звезды и изящный тонкий серп молодого месяца. Внизу клубился туман, накрывая Женевское озеро. Можно ли позвонить с улицы или лучше дойти до гостиницы? В основном все здесь говорили по-французски, но и английский, на котором мы с Транковым общались, тоже не представлял проблемы для большинства встречных. Впрочем, я подозревала, что Юрий, иногда произносивший на финском пару слов, знает мой родной язык лучше, чем хочет показать.

Все же лучше будет потерпеть до гостиницы. Зайдя в номер, я выключила в комнате Юлии индикатор, реагирующий на звук голоса, сняла со стены проводной телефон и отнесла к себе. При заселении в номер я внимательно все осмотрела на предмет жучков, в то время как Юлия наблюдала за моими действиями с ироничным и при этом довольным видом.

Возможно, Юрий сейчас вместе с Сюрьяненом на тех переговорах, из-за которых тот не смог отправиться в Швейцарию. Да какая разница, главное, чтобы ответил на звонок. При первой попытке он не взял трубку, но отозвался, когда я перезвонила через пару минут.

– Хилья, я сейчас в дороге и вообще не отвечаю на звонки, вот только тебе… Как дела в Швейцарии?

– Почему ты не сказал мне, что Юлия – дочь Ивана Гезолиана?

В трубке послышался долгий вздох.

– И не говори, что ты этого не знал! Разумеется, ты был в курсе, что Гезолиан следил за Давидом Сталем, к тому же тебя шантажировал Мартти Рютконен, которому платил тот же Гезолиан! В какую ловушку ты пытаешься меня заманить, а, Юрий? Боже, если бы ты только был здесь, я бы просто выдрала тебя как сидорову козу, а потом убила бы!

Это выражение Юрий часто слышал от Валентина Паскевича, своего отца. Официально Паскевич его своим сыном не признавал, и хотя Юрий утверждал, будто ему это безразлично, я знала, что он лжет. И знала, как ранить его побольнее.

Транков не ответил. Странно, что заранее не продумал оборонительную тактику. Или считал, что я никогда ничего не узнаю? Иногда он казался маленьким мальчиком, который боялся по очереди то Рютконена, то своего отца. Неужели он сам придумал всю эту комбинацию, чтобы отомстить мне? Я и не подозревала, что он способен на такое.

– Юлия понятия не имеет, на чем ее отец сделал состояние, – промямлил наконец Юрий.

– Какая разница? Иван Гезолиан знает, что я была подругой Давида Сталя в тот период, когда Сталь обманул его с этим изотопом. Гезолиан знает, что именно Давид взорвал яхту Сюрьянена. По твоей милости, мерзавец, я попала в смертельно опасную ситуацию!

Юрий нервно сглотнул, но ничего не ответил, и я нажала отбой. Он попытался перезвонить, я не ответила. Он прислал сообщение, я даже не потрудилась его открыть и принялась собирать вещи. Шале друга Гезолиана казалось пещерой льва, где рысь подстерегают смертельные опасности. Но меня трудно было упрекнуть в трусости. Из сложившейся ситуации надо извлечь пользу, а для этого стоит познакомиться с Гезолианом поближе.

Юлия не умела путешествовать налегке. Ее чемодан уже в аэропорту Вантаа-Хельсинки весил двадцать килограммов, а в Женеве потяжелел еще на пару кило. Укладывая ее платья для вечеринок, я перебирала в уме сведения о Гезолиане. Мне говорили, что Давид получил всю предназначенную Гезолиану сумму за изотоп, но значительная доля этой суммы была выплачена фальшивыми деньгами. И то, что часть изотопа Давид так и не передал Интерполу и она бродит неизвестно где. Мужчина, которого я нашла мертвым в арендованной Давидом квартире в Тоскане, был человеком Гезолиана. Казалось, что Давид с Гезолианом оплетали друг друга паутиной, и стоило порваться одной петле, как на ее месте сразу возникала другая.

Подписав договор с Юлией, я тут же провела оценку возможных рисков. Причем не только внешних факторов, но и характера самой подопечной.

Глава Академии частной охраны неоднократно говорил курсантам, что опасность на клиентов часто навлекают их собственные пристрастия и привычки. Юлия не курила, не пила и утверждала, что не принимает наркотики. Она не нуждалась в регулярном медицинском осмотре и не принимала никаких лекарств, кроме, может быть, иногда от головной боли. Операцию по увеличению бюста она сделала в Швейцарии и грудные имплантаты были высшего качества, так что рак груди в ближайшее время ей тоже не грозил.

Мои собственные сборы много времени не занимали. Горнолыжное снаряжение у меня было арендованное, одежда помещалась в один чемодан. Большую часть жизни я провела в гостиницах и на съемных квартирах, так что имуществом не обросла, не считая пары чашек да большой кастрюли. Любимую музыку я закачала в плейер МР3, так что она вообще не занимала места. Я никогда не боялась лишиться имущества, и это давало мне чувство свободы. Самым ценным предметом у меня был револьвер марки «глок», но и он, в конце концов, являлся всего лишь рабочим инструментом. Я не испытывала к нему никаких особых чувств, кроме, может, удовлетворения от мысли, что он способен спасти чью-то жизнь. Часто, тренируясь на стрельбище, я представляла, что целюсь в грудь своего отца, который убил мою мать и, как я сильно подозревала, имел отношение к смерти моего дяди. А иногда я воображала, что навожу прицел на Ивана Гезолиана, который когда-то угрожал мужчине, которого, как мне казалось, я любила. А теперь вот я охраняю дочь своего врага.

Неужели даже старший констебль Теппо Лайтио, единственный полицейский, которому я доверяла, не знал, что Юлия Герболт – дочь Ивана Гезолиана? Европол следил за Гезолианом, и в его досье, без сомнения, должна быть информация о ближайших родственниках.

Швейцария не входит в число стран Евросоюза, но местная полиция активно сотрудничает с Интерполом в области поимки международных преступников. Сначала я предполагала, что Гезолиан находится в розыске на всей территории Европы, но позже поняла, что в Швейцарии он чувствует себя в безопасности. К тому же Юлия упоминала, что отец собирается здесь не только кататься на лыжах, но и улаживать дела с местными банками. Интересно, он путешествует со своим настоящим паспортом или по поддельным документам? Внезапно я почувствовала удовлетворение от того, что следующую ночь мы проведем под одной крышей. Интересно, насколько хорошим профессионалом является этот его Леша? Разумеется, я не собиралась расспрашивать о хозяине, ведь это только насторожило бы его.

В число дорогих моему сердцу вещей входила также потертая и согнутая в нескольких местах фотография Фриды – рыси, которая когда-то прожила несколько лет в нашем с дядей доме. Она была мне как сестра. Фрида до сих пор царила в моем сердце, как живая, и на самом деле мне не требовалось фото, чтобы воскресить перед глазами ее образ.

Третьей вещью, которую я хранила как зеницу ока, было кольцо. Оно лежало в Лэнгвике в сейфе для оружия, и я, честно говоря, не знала, что мне о нем думать. Зачем Давид Сталь приготовил для меня точно такое же кольцо с тремя рубинами, какое носила моя мать?

Это была очередная заданная им головоломка, которую я тщетно пыталась разгадать. Я стремилась как можно меньше думать о Давиде, но это удавалось крайне плохо.

Послышался цокот каблуков, распахнулась дверь, и на пороге показалась Юлия. Глаза ее сверкали, щеки пылали – сказывалось действие двух бокалов мохито и шампанского.

– Ты готова? Отец с Лешей ждут внизу. – Юлия взглянула в зеркало, поправила прическу и подкрасила блеском губы. – Я так рада, что отец смог выбраться сюда! Мы так редко видимся!

Юлия так редко пускалась в откровения о своей жизни, что я решила воспользоваться ситуацией и немного разговорить ее.

– Так ты родилась в Витебске?

– Нет, в Москве. Родители жили там в начале восьмидесятых. Отец родом из Белоруссии, и он решил вернуться туда, как только возникла такая возможность. У нас и до этого была там дача… благодаря папиным связям. В конце концов, неважно, какая власть, гораздо важнее иметь знакомство с нужными людьми.

– Транков тоже так считает.

– Транков? – небрежно переспросила она. – А при чем тут он? Я много раз повторяла Уско, что ему давно следует выгнать этого парня, а он его почему-то жалеет. А он и прилип к Уско, как банный лист. Транков прикидывается твоим другом, но, надеюсь, ты не воспринимаешь его всерьез?

– Твой отец с ним знаком?

– Разумеется, ведь они с Уско деловые партнеры. Отец о нем не очень-то высокого мнения. Все, пойдем.

Юлия подхватила на плечо дорожную сумку, купленную в Женеве за семь тысяч швейцарских франков. На мой взгляд, сумка была уродливая, но я не слишком разбираюсь в трендах и брендах. Я взяла багаж Юлии и свой небольшой чемодан, и мы вышли в коридор. Спустились на лифте в вестибюль. Леша и Иван Гезолиан ждали нас, расположившись на креслах. Гезолиан уже расплатился по счету. Леша и с места не сдвинулся, чтобы помочь мне с чемоданами. Разумеется, ведь он считал меня не женщиной, а просто прислугой.

Черный лимузин с работающим мотором ждал нас на улице. У машины были швейцарские номера.

– Антон, возьми чемоданы, – велел Гезолиан водителю.

Тот повиновался. Это был мужчина двухметрового роста, с густыми волнистыми волосами до плеч, усами и бородой на пол-лица и такими косматыми бровями, что им позавидовал бы сам Брежнев. Глаза были скрыты толстыми линзами очков.

Антон молча взял чемоданы и положил в багажник, даже не взглянув на меня. Леша открыл заднюю дверь и жестом пригласил Гезолиана с дочерью в салон. Сам он уселся рядом с водителем, мне кивком предложил сесть позади него. В длинном салоне между водителем и пассажирами имелось еще место, где можно было сидеть, согнувшись и поджав ноги. Там я и устроилась. Разумеется, ремни безопасности для этого места не были предусмотрены; впрочем, Юлия с отцом тоже не пристегнулись. Когда мы ездили с ней вдвоем, я не раз отказывалась трогаться с места, пока она не пристегнет ремень, и объясняла:

– За это штрафуют. И подкупить полицейского в Финляндии невозможно. К тому же подумай, если машину ударит и пассажира кинет вперед, осколки стекла могут изуродовать лицо.

Этот аргумент действовал. Но сейчас Юлия, видимо, считала, что от летящих осколков ее прикрою я. Шофер аккуратно вел машину по извилистой и скользкой горной дороге. Поднялся туман, видимость была плохая.

Ехали мы не более пяти минут, но из-за множества поворотов я не могла определить, в восточной или западной части деревни мы находимся. Автомобиль остановился возле длинного забора, водитель открыл со своей стороны окно, набрал код, и деревянные ворота медленно отворились. Мы въехали вовнутрь, поднялись на холм, и наконец машина остановилась возле трехэтажного бревенчатого дома. Здание было построено в старинном альпийском стиле, но, очевидно, не более трех лет назад.

Я вышла из машины и открыла Юлии дверь. Леша пошел отпирать дом, а водитель принялся вытаскивать из багажника чемоданы. Я взяла у него свою сумку и в этот момент почувствовала легкий запах очень знакомой туалетной воды. Я втянула воздух, словно взявший след зверь. Невероятно знакомый запах. Я сделала еще один вздох и, вглядевшись в скрытое бородой и усами лицо, наткнулась на взгляд знакомых глаз. Глаз, в которых я однажды утонула.

Водителем Гезолиана был Давид Сталь. Человек, которого я не видела больше года и считала погибшим. Что он здесь делает? Почему служит водителем у своего злейшего врага?

3

– Куда отнести чемоданы? – спросил водитель по-русски и, прежде чем я успела что-либо ответить, повторил свой вопрос по-английски.

Я не сразу сумела совладать с собой. Интересно, кто-нибудь наблюдает за нами из окна шале? Надо срочно прояснить ситуацию.

– Не знаю, куда нас поселят. Я здесь впервые, – ответила я, взглянув прямо в знакомые глаза цвета кофе с молоком.

Его глаза слезились от постоянного ношения контактных линз. Хоть при ком-нибудь он теперь выступает в своем настоящем облике?

Антон пробормотал что-то невразумительное и понес чемодан Юлии в дом. Он заглушил мотор, но оставил ключи в замке зажигания. Не стоит труда завести машину. Я могла бы прыгнуть в автомобиль и умчаться в Берн, а там обратиться в посольство и попросить убежища. Надо бежать. Давид, этот дьявол с кошачьей кровью, уже наверняка израсходовал семь из девяти отведенных ему жизней. Он определенно сумасшедший. И я буду совсем идиоткой, если не воспользуюсь ситуацией и не унесу ноги.

И все же я отдавала себе отчет, что побег не выход. Придется скрываться, да и поддельные документы достать не так просто. Согласившись на уговоры Транкова, я сама залезла в осиное гнездо.

Наверняка Давид понял, что я узнала его. Я вошла в дом. Холл первого этажа занимал всю площадь дома, в центре на потолке была цветной мозаикой выложена корова в натуральную величину. Антон с Лешей обсуждали порядок размещения. Интересно, какое место они определили мне в своей иерархии? После десятиминутных переговоров Антон отправился с чемоданом Юлии наверх, Леша пошел за ним, я поплелась в конце процессии.

На втором этаже Антон открыл дверь угловой комнаты и пригласил туда Юлию. Потом занес туда и мою сумку, даже не посмотрев на меня. Я зашла и огляделась – комната была в два раза больше нашего гостиничного люкса.

– Нет, ты не будешь здесь спать! – всполошилась Юлия. – У тебя будет другая комната на втором этаже. Отец сказал, в доме отличная система безопасности, так что тебе совершенно не обязательно все время быть рядом. Вы открыли комнату для Хильи? – обратилась она к Антону.

Тот кивнул.

– Днем отсюда, наверное, открывается роскошный вид, – внезапно поменяла я тему. – Интересно, здесь много диких зверей? Должно быть, полно горных коз и овец? А ты не знаешь, здесь водятся рыси? – спросила я, обращаясь к Антону.

– Я бы отстреливал этих зверей, от них сплошное беспокойство, – хрипло ответил тот и посмотрел на меня в упор.

Все-таки понял, что я его узнала.

Я не решилась говорить с ним в присутствии Юлии, и он отправился вниз. Донесся шум мотора, – наверное, повел машину в гараж. В какой комнате живет Антон? Может, нам удастся поговорить, когда остальные уснут? Но нет, здесь хорошая система безопасности: датчики движения и детекторы света не только защищают от непрошеных гостей, но и записывают каждое движение. Надо найти возможность пообщаться вне шале. Какой повод может найти охранник Юлии, чтобы поговорить с водителем ее отца? Может, придумать, что мне надо куда-то съездить на машине? Юлия, конечно, знала, что у нас с Транковым что-то было, но, пока дело не касалось Сюрьянена, мои отношения с мужчинами ее не волновали. С ее точки зрения, это естественно, что обслуга дружит и общается между собой.

Комнаты на втором этаже были просторные, площадью метров по двадцать, и каждая с прекрасным видом из окна. В одной из них в углу были свалены вещи – Лешины, судя по гигантскому размеру. На всякий случай я принюхалась, но не почувствовала знакомого запаха туалетной воды Давида. Или Антона. Удивительно безалаберный тип этот Леша – оставил двери нараспашку, хотя каждая комната закрывалась на ключ. Наверху была открыта еще одна комната, наверное для меня. Не зажигая света, я подошла к окну и выглянула, пытаясь понять, где расположено шале. Внизу расстилалась темная долина, на западе светились огни лыжной трассы и какого-то небольшого городка. Недавно я установила в телефон GPS-навигатор; возможно, он мне пригодится.

Я занесла сумку в комнату и почувствовала, что проголодалась. Однако о еде никто не упоминал. У Сюрьянена за стряпню отвечала Ханна, которая принципиально не пускала никого на кухню. Надо думать, в таком шале должна быть какая-нибудь прислуга, хотя бы кухарка. Я достала из сумки энергетический батончик и принялась изучать комнату, пытаясь найти спрятанные микрофоны или камеры. Пожалуйста, пусть Леша следит за моими передвижениями по коридорам, но в спальне я хочу обойтись без чужих глаз. Однако я ничего не нашла, кроме сигнализации на окнах, которая сработала бы, если бы их попытались открыть снаружи. От земли мое окно отделяло метров десять, так что взлома можно было не бояться. Зато ясно: хозяевам шале есть что охранять. И кто же эти хозяева, хотелось бы знать?

Заперев дверь и спрятав ключ в карман, я спустилась в холл. Там пахло сыром. Дверь одной из комнат была приоткрыта: похоже, это столовая, в углу на столике красовалась корзина с фруктами. Я взяла яблоко, обернулась и увидела, что в дверях стоит Иван Гезолиан и с усмешкой смотрит на меня.

– Проголодалась?

Я кивнула.

– Пьер накроет тебе на кухне. Спроси у Юлии, понадобишься ли ты ей еще сегодня. Леша тебе объяснит остальное. Я буду ужинать вдвоем с дочерью.

Он говорил мягким голосом, но спорить с ним не хотелось. К тому же мне было совершенно все равно, где есть, лишь бы уже положить что-нибудь в рот. Тогда я снова обрету возможность соображать и придумаю, как мне прижать Давида к стенке. Надеюсь, это окажется очень жесткая стенка.

Чувство голода оказалось сильнее гордости, и я пошла на запах сыра. Он привел меня на кухню, где Леша уже сидел за столом перед большой тарелкой с вареной картошкой, ветчиной и сыром раклет. У плиты хлопотал высокий темнокожий худощавый мужчина. Услышав мои шаги, он обернулся.

– Вы охраняете мадам Герболт? – спросил он по-английски с сильным франко-швейцарским акцентом.

Когда я кивнула, он подошел и расцеловал меня: сначала в правую щеку, потом в левую, затем снова в правую. Наверное, здесь так было принято. Потом сообщил, что он повар и что на ужин предлагается сыр раклет с соответствующим соусом. Я кивнула, и он усадил меня напротив Леши. Не успела я и глазом моргнуть, как Пьер налил мне бокал белого вина и продолжил хлопотать у плиты. Он напевал что-то по-французски, мелодия была мне знакома, наверное, я раньше ее где-то слышала на другом языке. У Пьера был приятный низкий голос, думаю, в финских караоке-клубах он пользовался бы большой популярностью.

Ужин оказался отличным, маринованные огурцы и луковая подлива были просто великолепны.

– Нет, не умеют они здесь правильно огурцы солить, – покачал головой Леша, когда я потянулась за добавкой. – Это умеют делать только в России.

Было похоже, что он не прочь пообщаться, и было бы глупо с моей стороны продолжать молча жевать. Я подхватила тему и сказала, что обожаю русские соленые огурцы с чесноком и медом. Мы продолжали кулинарную беседу, Леша рассказал, что любит баранье жаркое и медвежатину. Мой вопрос, как давно он работает на Гезолиана, прозвучал вполне уместно.

– Очень давно! Двенадцать лет. Иван Романович отличный босс, и я совершенно не собираюсь менять работу.

– Выходит, ты знал Юлию еще подростком.

– Да, в детстве она была забавным неуклюжим ребенком. – Леша улыбнулся. – Носила брекеты и лечила прыщи. А теперь только посмотри, какая красавица выросла! Этот финн должен быть счастлив, что отхватил себе такое сокровище. Видно, не последний человек в вашей стране.

В свете приближающихся выборов Сюрьянен пытался предугадать, каким будет следующее правительство и, соответственно, на чью сторону переметнуться. Обходными путями он направлял деньги своим доверенным лицам, даже как-то поинтересовался, не соглашусь ли я выступить в качестве официальной поддержки группы депутатов, хотя на самом деле спонсором являлся он сам. Я отказалась, сославшись на то, что, во-первых, ничего не понимаю в политике, а во-вторых, людям моей профессии лучше не вести активной общественной деятельности.

– Мы, охранники, все равно что солдаты. Служим своему хозяину, но стараемся держаться подальше от партий и движений.

Это удовлетворило Сюрьянена, который, по-видимому, относился ко мне скорее как к компаньонке своей невесты, чем к охраннику.

А у Пьера уже было готово следующее блюдо. Я невольно залюбовалась: он словно танцевал у плиты, отточенными движениями напоминая мне Йоуни – повара ресторана «Санс Ном», который в свое время отказался от высокопарного звания шеф-повара, предпочитая более короткое и звучное – кок. Пьер подтянул галстук, поправил белую шапку, улыбнулся мне и отправился в столовую подавать горячее. Я снова решила воспользоваться ситуацией.

– Послушай, а этот Антон так же давно работает у Гезолиана, как и ты?

– Это водитель не Гезолиана, а владельца шале, – ответил Леша с набитым ртом. – Какой-то эстонец, хорошо, что говорит по-русски. Финны и эстонцы хорошо понимают друг друга?

– Так себе.

Зачем Давид устроился работать водителем к другу Гезолиана? И кто же этот загадочный друг? Я задала Леше этот вопрос, но тот ответил только, что какой-то швейцарский банкир, с которым у Гезолиана общие дела.

– Больше знать ни мне, ни тебе не положено. А правда, что финны едят сырую рыбу, как японцы, или это болтовня?

Посреди моего кулинарного доклада возвратился Пьер: мадам желает меня видеть после ужина и вечернего эспрессо. Я решила не торопиться, Юлии будет полезно немного подождать. Пьер принес из столовой грязную посуду и сообщил, что Гезолиан с дочерью направились пить кофе в библиотеку. Судя по всему, она находилась в северном крыле.

Дверь в библиотеку была не менее трех метров высотой, и мне пришлось приложить усилия, чтобы ее открыть. Войдя, я почувствовала себя лилипутом: таким огромным было все вокруг. На полках за стеклянными дверьми стояли старинные книги в толстых переплетах, многие с русскими надписями на корешках. Кресла с резными деревянными спинками и кожаными подушками, такие высокие, что ноги Юлии в туфлях на каблуках не доставали до пола и она, словно маленькая девочка, болтала ими в воздухе. На полках стояло огромное количество чучел животных и птиц: ястребы, лисы, нутрии, бивни слона, голова медведя. К счастью, рыси не было.

– Я хочу завтра прямо с утра покататься на лыжах, вечером обещают ветер и небольшую бурю, – заявила Юлия. – Водитель отвезет нас в Хекенхорн. Но там довольно крутые склоны, боюсь, ты не справишься, так что думай сама, чем тебе заняться.

Гезолиан сказал что-то по-русски и погладил дочь по руке.

– Водитель в курсе? – спросила я, удивляясь про себя, что голос не дрожит и не срывается.

– Я отправила ему сообщение. Он живет внизу в деревне.

Эти слова убили во мне последнюю надежду поговорить с Давидом сегодня вечером. Вернувшись в свою комнату, я попыталась набрать его номер, но в ответ услышала то же, что и весь последний год: «В данный момент вызываемый абонент недоступен». Ничего, завтра я обязательно поговорю с ним, даже если для этого мне придется гнаться за ним на горных лыжах по самым сложным черным трассам для экстремалов.

Я сделала пару упражнений и открыла окно. Мороз обжег лицо: за день столбик термометра опустился до двадцати градусов. Зато туман немного рассеялся, и в долине за пеленой уже проглядывали кроны деревьев. Вдали виднелись огни деревни, но ярче фонарей на улице сверкали звезды. От душивших меня одновременно радости и ярости хотелось кричать.

Давид Сталь жив! Хотя, надо признать, он сделал все возможное, чтобы уже давно оказаться в гробу или в урне в виде кучки праха.

Я отправила Монике сообщение с приветом из Лейсена, заодно похвалила съеденный сегодня на ужин раклет. Я выпила всего один бокал вина, но чувствовала себя почти пьяной. Несмотря на возбуждение, уснула я довольно быстро. Сквозь сон слышала какие-то звуки и голоса: шум вертолета на северной стороне, рычание ровнявшего склон трактора и лай собак в долине. Может, они шли по следу рыси?

Наутро туман рассеялся, мир стал ярче. Заодно усилился ветер: бился в окно и поднимал снег на горных склонах. Пьер на кухне напевал песенку про опавшие листья. Улыбнувшись, я напомнила, что сейчас на дворе немного другое время года.

– Неужели? – усмехнулся он в ответ. – Как тебе подать яйца? Может, отведаешь швейцарского омлета с сыром? Разбить два или три яйца?

Он налил мне кофе с молоком, сделал тосты. Если бы я не думала постоянно о Давиде, можно было бы завести с ним легкий флирт. В этот момент раздались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и на пороге показался высокий мужчина. На ботинках он принес в кухню снег.

– Доброе утро, Антон! – обратился Пьер к нему по-английски. – Кофе будешь?

– Нет. Скажи хозяйке, машина ждет у двери.

Обращаясь ко мне, он даже не взглянул в мою сторону. И вышел.

– Не слишком-то он любезен, – заметила я, когда за водителем закрылась дверь. – Интересно, с хозяевами он тоже так разговаривает?

– Не знаю, он у нас недавно. К тому же большую часть этого времени мсье Шагал провел в разъездах.

– Недавно – это сколько?

– А чем тебя вдруг так заинтересовал этот эстонец? – Пристальный взгляд Пьера мог расколоть кофейную кружку.

– Да просто задумалась, насколько хорошо он знает трассу. В такой туман следует ездить очень осторожно.

Отказавшись от третьей чашки кофе, я постучала к Юлии. Она стояла у зеркала и поправляла косметику. Я отправилась к себе, переоделась в горнолыжный костюм и намазала лицо специальным защитным кремом. Прогноз погоды обещал яркое солнце, так что следовало поберечься.

Антон положил лыжи в багажник и открыл дверцу. Я села сзади рядом с Юлией, чтобы вместе посмотреть карту склонов. По ее замыслу, наш спуск должен начаться с высоты три тысячи метров.

– И не старайся угнаться за мной. Я буду иногда останавливаться и ждать тебя, но в любом случае мы встретимся внизу.

– Думаю, Сюрьянену это бы не понравилось.

– А мы ему ничего не расскажем. В конце концов, я не его собственность.

Антон спокойно вел машину, не пытаясь обгонять тракторы и другие тихоходные машины и не обращая ни малейшего внимания на нетерпеливые вздохи Юлии.

– Достань наши лыжи, – велела я Антону, когда мы приехали.

Он взглянул на меня, словно лось на муху, но послушался. Толстая, надвинутая почти на глаза шапочка скрывала пол-лица, теплая стеганая куртка, казалось, могла бы выдержать даже сибирские морозы. Идти было тяжело, с непривычки я с трудом передвигалась в горнолыжных ботинках.

На подъемник стояла очередь, но мне показалось, что большая часть толпящихся внизу людей скорее просто любовались окрестностями, чем действительно собирались спускаться с крутого склона. Была здесь пара подростков-сноубордистов и обвешанный профессиональным снаряжением фотограф. Утро выдалось солнечным, и по пути наверх я любовалась видом на Лейсен. Показалось, что среди домов я даже смогла различить шале господина Шагала. Антон стоял в кабине подъемника с равнодушным видом человека, который видел эти красоты уже сотни раз и они ему порядком надоели. Сегодня он уже не так сильно благоухал своей туалетной водой, но все же слишком близко к нему никто не подходил.

Стоило выйти из лифта, как ветер ударил с новой силой. Скорость его была не меньше двадцати пяти метров в секунду; американские туристы дрогнули и повернулись к нему спиной. Я натянула капюшон. Юлия взглянула на карту и на мгновение задумалась, пытаясь определить направление ветра.

– Сложнее всего будет добраться до той опушки. Затем ветер останется с другой стороны горы.

Надо же, как хорошо она разобралась в альпийской розе ветров! Антон помог ей пристегнуть горнолыжные ботинки. Мои крепления почему-то не хотели застегиваться, и Антон нагнулся, чтобы взглянуть. Правый ботинок никак не хотел попадать в гнездо.

– А ну-ка покажи. Да, его следует подремонтировать. Не беспокойтесь, на это не уйдет много времени, – обратился он к Юлии.

Ветер ударил с новой силой, у Юлии от холода начали стучать зубы.

– Я скоро превращусь в сосульку! Спускайся на подъемнике, если не в состоянии справиться с лыжами! Я поехала!

И, не дожидаясь ответа, она сильно оттолкнулась палками и быстро заскользила вниз. Она отлично каталась на лыжах, смотреть на нее было одно удовольствие.

– Что ты сделал с моими креплениями? – заговорила я, когда появилась уверенность, что ветер отнесет мои слова в сторону и Юлия нас не услышит. – Или, скорее, что ты вообще здесь делаешь?

Говорить по-шведски было рискованно, но мне было все равно. Порыв ветра кинул мне в глаза горсть колючего снега, буквально швырнув нас друг к другу.

– Я отвинтил один шуруп, это несложно исправить. Нам надо поговорить. Давай поднимемся повыше, ты же знаешь, что звук голоса идет вверх. Если хочешь скрыться от любопытных ушей, то лучше забраться на вершину.

Я сняла лыжи и поставила их вместе с палками к стене, хотя знала, что здесь они могут стать легкой добычей воров. И направилась к тропинке на вершину горы Хокенхерн. Местами узкая дорожка была почти полностью занесена снегом, так что приходилось держаться за толстый канат, игравший роль перил. Я не боялась высоты, но прекрасно понимала, что, если соскользну с тропинки, я пропала. Мы единственные карабкались вверх, больше таких сумасшедших не было.

Внизу жемчужным блеском сверкало Женевское озеро, вдали синел Монблан. От сильного ветра на глаза навернулись слезы, не спасали даже горнолыжные очки. Борода Давида побелела от инея.

– А теперь рассказывай, – повернулась я к нему. – Где ты был все это время и зачем устроился к Ивану Гезолиану? Ты что, сам не в состоянии умереть, тебе необходимо сунуть голову в волчью пасть и окончить жизнь в страшных муках? Какого черта ты вообще здесь делаешь, идиот?

В лицо дул ледяной ветер, а внутри у меня все клокотало от ярости. Я бы не удивилась, если бы подо мной начал плавиться лед. По небу плыли облака, туман немного рассеялся, стали видны вершины гор. Казалось, моя ярость может сдвинуть снежную лавину, которая сметет все живое: лыжников, детей, коров и продавцов швейцарского сыра. Я не могла говорить связно, лишь повторяла на всех языках: черт, дурак, идиот, дерьмо!

– Хилья, успокойся! – вновь услышала я знакомый голос, от которого в груди разливалось тепло, и я чуть не замурлыкала, как домашняя кошка. – У нас мало времени. Послушай меня. Помнишь, в тот последний вечер, который мы провели вместе, мне позвонили? Я сказал тебе, что это мой шеф.

– Да, конечно помню. – Я вдруг охрипла и закашлялась. – Не сомневаюсь, что ты соврал.

– Это был не шеф, это звонила Гинтаре. Я тебе рассказывал про нее: это литовка, с которой я жил. Она забеременела и сказала мне, что сделала аборт. Но обманула: ребенок все-таки родился.

Это же мне рассказал Транков, когда я была у него в студии в Лэнгвике. Именно тогда я сожгла последний мост и оказалась в его объятиях.

– Гинтаре умирала и попросила меня позаботиться о мальчике. Его зовут Дейвидас. Когда они решили убить Дольфини, то еще не знали, что я уже уехал из страны. Хилья, я не мог ничего поделать! Я знал, что они идут по моим следам, но должен был найти Дейвидаса. И не сомневался, что ты выберешься из трудной ситуации. Я же оказался прав!

– Кто – они?

– Гезолиан с партнерами. Дольфини был агентом Гезолиана в Тоскане. Они убили его без колебаний, когда поняли, что он знает слишком много.

– А с кем ты сидел тогда в ресторане? Кто этот отвратительный русский?

Давид на мгновение зажмурился и сглотнул. Я заметила, как у него под воротом куртки дернулся кадык.

– Один предатель, которому я слишком доверял. Из-за него и погиб Дольфини. Он уже почти перешел в наш лагерь и приехал с женой в Маремпа, где все и случилось. Хилья, я знаю, ты смелая и бесстрашная, как рысь, но пойми, я все равно хочу защищать тебя. Что ты здесь делаешь?

– Охраняю невесту Уско Сюрьянена. – У меня подкашивались ноги, казалось, следующий порыв ветра запросто снесет меня в пропасть. – Приятная работа, дает возможность много путешествовать. У тебя ребенок, Дейвидас. А ты уверен, что это твой сын? Ты же говорил, что Гинтаре могла переспать с кем угодно просто из желания досадить тебе?

Лицо Давида за меховой опушкой капюшона дрогнуло.

– Ты в своем уме? Дейвидас – это Давид по-литовски. Разумеется, я сделал тест ДНК. Помнишь, ты говорила мне о Кейо Куркимяки? Сказала, что охотно считала бы себя дочерью какого-нибудь другого отца, но фотографии не оставляют надежды на это. Так вот, здесь то же самое. По Дейвидасу ясно видно, что он сын мой и Гинтаре. Хилья, дорогая, это действительно мой ребенок.

4

Давид всегда очень переживал, что у него нет детей. Даже пару раз намекнул, что хотел бы от меня ребенка, но это так и осталось мечтой: я и вообразить не могла, что стану матерью.

– Сколько ему сейчас лет?

– Скоро исполняется девять.

Я сглотнула. Мальчик был ровесником моей сестры Ваномо.

– И куда ты собираешься его спрятать?

– В безопасное место. Хочу увезти его в Тоскану в монастырь к брату Джанни, в смысле, к Яану Ранду.

Я изумленно уставилась на Давида. Он снова собирался сделать ошибку.

– Разве ты не знаешь, что Яан Ранд – педофил? И намерен доверить ему своего сына?

– Ты, оказывается, уже в курсе этой его слабости? – Борода Давида дрогнула: он улыбнулся. – Он выбрал свой способ борьбы с пороком. Кроме того, Яан предпочитает девочек, а не мальчиков, так что в монастыре Сан-Антимо Дейвидасу ничего не грозит.

Я вспомнила льняные кудри и белое монашеское одеяние брата Джанни. К Ваномо я бы его на пушечный выстрел не подпустила!

Отвернувшись, я попыталась укрыть лицо от нового порыва ветра. Давид придержал руками свою шапку. Я замерзала, а в таком состоянии спускаться на горных лыжах еще более опасно. Правая щека, травмированная в детстве, совсем онемела. Тонкая шерстяная шапочка, надетая под шлем, нисколько не грела.

– Зачем ты устроился водителем к какому-то Шагалу?

– У меня к тебе тот же вопрос: а ты что делаешь в свите Ивана Гезолиана? Ты была связана с Юрием Транковым, который работает на Уско Сюрьянена, но это все, что я знаю.

– Я и понятия не имела, что Юлия Герболт – дочь Гезолиана. Узнала только вчера вечером. Я устроилась к ней телохранителем, потому что мне была нужна работа. На банковском счету у меня, знаешь ли, нет ворованных денег, на которые можно ездить по всему миру.

Давид придвинулся ближе, загородив меня от пронизывающего ветра. Я заметила, что борода и усы у него настоящие, натурального цвета. И не сопротивлялась, когда он привлек меня в свои объятия.

– Хилья… нам надо поговорить. Я живу в Лейсене в многоэтажном доме. Приходи вечером, если сможешь. Я не работаю водителем Шагала постоянно, а нанялся к нему совсем недавно. Его настоящий водитель получил три месячных оклада за то, что якобы сломал запястье, а врач – десять тысяч франков за фальшивый больничный лист. Я знал, что Гезолиан собирается сюда приехать, но о тебе и понятия не имел. И поразился, увидев тебя.

На вершину поднималась группа из четырех человек: двое мужчин со спутницами, все в горнолыжных костюмах и темных очках. Они не показались мне опасными, и все же не хотелось, чтобы кто-то видел, как я обнимаю Давида, и я отстранилась.

– Как мне тебя найти в этой деревне? Я понятия не имею, какие у Юлии планы.

Мы стали спускаться. В горнолыжных ботинках это было гораздо труднее, чем подниматься, приходилось изо всех сил напрягать мышцы ног и пресса, чтобы не потерять равновесие и кубарем не скатиться вниз. Давид шел за мной и, когда мы разминулись со встречными, остановился и назвал адрес. Я достала телефон и попыталась записать, но это тоже оказалось непростой задачей: замерзшие пальцы не слушались, аккумулятор садился прямо на глазах.

– Я постараюсь прийти. Но если не получится, хочу спросить у тебя одну вещь: зачем ты приготовил мне то кольцо? Откуда ты узнал, что у моей мамы было точно такое же? Или это и есть то самое?

– Расчувствовался в какой-то момент. Захотел, чтобы у тебя осталось что-нибудь на память обо мне. Это другое кольцо, я заказал его по фотографии. Я ездил в Сиунтио, разговаривал с бывшими одноклассницами твоей мамы и взял у одной альбом с фотографией твоей мамы в молодости. И заказал такое же кольцо.

– Зачем ты разговаривал с Тииной Мякеля? Я виделась с ней, она рассказала о твоем визите и передала ту глупую байку, которую ты ей скормил.

– Твой отец не будет вечно сидеть в тюрьме. – Давид ласково погладил меня по щеке рукой в перчатке. – Однажды он выйдет на свободу. Я хочу понять, насколько он может быть опасен.

– А тебе не приходило в голову, что я вполне могу сама разобраться со своими проблемами? Прежде чем лезть в мои дела, наведи порядок в своих!

Наконец-то я вышла на ровное место и направилась к своим лыжам. Теперь крепления пристегнулись легко. Давид подошел ко мне, когда я уже стояла на краю склона, готовая оттолкнуться и поехать вниз.

– Хилья, подожди! Я ведь желаю тебе только добра!

Я не ответила, лишь немного согнула колени, оттолкнулась и рванула по склону вниз. По-хорошему сначала следовало размяться, но внутри меня клокотала ярость, казалось, даже разогревшая мышцы. Встречный ветер гасил скорость, я без проблем преодолела первый склон и выкатилась на пригорок. За ним начинался настоящий спуск. Народу почти не было, видимо, люди всерьез отнеслись к предсказанной буре. Я старалась сильнее наклоняться вперед и неслась сломя голову.

Мысли путались, упоминание Давида об отце ясности не прибавило. Тот ведь был приговорен к пожизненному заключению, хотя не в настоящей тюрьме, а в закрытой психиатрической лечебнице, откуда ему уже дважды удавалось бежать. Интересно, а таким заключенным дают условно-досрочное освобождение? Возможно, мне никто не сообщил о том, что он уже вышел или его скоро выпустят, – ведь я уже была совершеннолетней, к тому же мне лично он не делал ничего плохого. Может, Саара Хуттунен что-нибудь знает? В документах Ваномо написали, что отец неизвестен, хотя на самом деле все знали, что им был беглый заключенный Кейо Куркимяки, бывший Суурлуото.

Я доехала до конца склона, умудрившись ни разу не упасть. Интересно, Юлия специально заманила меня на такую опасную трассу? Шлем, конечно, защитит голову, но ведь случиться может что угодно. Может, Юлия действовала по указанию своего отца? Желая отомстить, Гезолиан наверняка начал бы с меня, а потом очередь дошла бы и до Давида.

Склон кончался обрывом, и я резко затормозила, подняв целое облако снежной пыли. Поворот налево, немного в гору, теперь снова надо притормозить… Передо мной возник обледенелый участок, лыжи вообще не держали, я резко наклонилась вперед. На крутых склонах всегда надо наклоняться вперед. Следующий поворот удался лучше, лыжи легко повернули в нужную сторону. Скорость упала, теперь я могу хотя бы упасть и таким образом остановиться, не покалечившись, хоть и принеся в жертву гордость. Так я и сделала. Теперь надо успокоиться и перевести дух. Надо мной расстилалось яркое синее небо без единого облачка. Хорошо, что на мне темные очки, иначе солнце ослепило бы меня. Щеку снова начало жечь. Однажды в марте, когда мне было лет десять, мы с дядей Яри отправились на подледную рыбалку. Стоял тридцатиградусный мороз, дул ветер, зато клев был отличный. Мы поймали кучу окуней и радовались, что сможем испечь великолепный пирог с рыбой. Правда, за этот пирог я заплатила обморожением щеки первой степени.

Двое мальчишек летели с горы, выделывая различные трюки на лыжах с таким мастерством, что сразу становилось понятно: кататься они явно начали раньше, чем говорить. Ребята остановились возле меня и что-то спросили по-французски. Я ответила по-английски, и тогда один из них поинтересовался, не нужна ли мне помощь. Я вежливо отказалась, тихо радуясь, что Юлия не видит, как я тут ковыляю.

На опушке леса под ногами опять оказался лед. Здесь было гораздо больше народу, в толпе лыжников мелькали и сноубордисты. Последние сто метров дались особенно тяжело, мне стало жарко. Зато за время спуска пожар внутри несколько поутих. Юлии не было видно, я достала телефон и набрала ей сообщение. Давид уже стоял, прислонившись к своему лимузину, и беседовал с каким-то молодым человеком. Заметив меня, помахал рукой.

Юлия написала, что сидит в ближайшем ресторане. Я сняла шлем, отстегнула лыжи и отнесла Давиду. Он спросил по-английски, как прошел спуск.

– Стремительно.

– Не знал, что ты умеешь кататься на горных лыжах.

– Я и не особенно умею. Гораздо лучше мне удаются прыжки с трамплина. Мой рекорд сто сорок три с половиной метра.

Стоящий с Давидом парень присвистнул. Я смахнула пот со лба, достала из машины свою обувь и переобулась, ощущая, как приятно снова твердо стоять на земле. Юлия сидела за столиком у окна и нервно позвякивала ложкой в пустой чашке.

– Ты слишком медленно катаешься. Какой смысл в охране, если она не в состоянии держаться рядом?

Ничего не ответив, я подошла к бару и взяла бутылку фруктового лимонада. Вытянула под столом ноги. Хотелось принять горячий душ, но Юлия, похоже, никуда не торопилась. Она сидела, поглядывая на группу мужчин за соседним столиком. Симпатичные ребята, на вид лет по тридцать. Вскоре некоторые из них заметили взгляды Юлии и начали строить глазки в ответ. Я сидела спокойно, не вмешиваясь в их игру даже тогда, когда один подошел и поинтересовался у Юлии, что она делает сегодня вечером. Юлия извинилась, сказав, что вечером у нее свидание с главным мужчиной ее жизни. У меня в ушах зазвучала песня «My Heart Belongs to Daddy»[1].

Неужели Гезолиан позволил своей дочери спать с Сюрьяненом из деловых соображений? Королевские семьи и правители часто заключают браки в политических целях, так почему этого нельзя делать ради бизнеса? Сюрьянен любил Юлию, но в ней я не заметила никакого интереса к жениху, кроме делового.

Отказ мужчину не смутил, и он принялся выпрашивать у Юлии номер телефона. Она сделала высокомерное лицо и отвернулась. За соседним столиком болтали, смеялись и пили глинтвейн. Юлия допила чай и поднялась. Мужчина возле нас показал жестом, что девушка разбила ему сердце, но она лишь рассмеялась в ответ. Надеюсь, парень не слишком расстроился.

Давид дремал на водительском месте, но, зная его, я прекрасно понимала, что в случае опасности он проснется и соберется в десятую долю секунды. Но для Юлии он разыграл целое представление. Мне пришлось громко постучать в окно, прежде чем он проснулся, недоуменно взглянул на нас и, сладко потянувшись, отправился открывать заднюю дверь. От запаха его туалетной воды волоски на моей коже поднялись дыбом, а внизу живота разлилась горячая волна. Я даже боялась того, какую власть имеет надо мной Давид! И прекрасно знала, что сделаю все возможное, лишь бы выбраться к нему вечером и побыть хоть немного наедине!

Юлия выразила желание зайти в магазин сыра, а я обнаружила, что кончился защитный крем для лица, и Давид высадил меня у супермаркета.

– Я живу на этой же улице, в двадцать первом доме.

На самом деле он уже раньше сказал мне, что его дом – номер тридцать восемь. Наверное, таким образом он приглашал меня на девять вечера. На парковке перед супермаркетом было некуда поставить лимузин, и Давид повез Юлию к сырной лавке.

Полагаю, по мнению Сюрьянена, я не имела права оставлять Юлию ни на мгновение, но я надеялась, что при необходимости Давид сможет ее защитить. Разумеется, если это не будет противоречить его интересам. Я уже зашла в супермаркет, как вдруг сообразила, что дочь врага могла бы служить Давиду прекрасным объектом для похищения и шантажа. И я, ее личный охранник, бездумно оставила ее одну в обществе временного водителя, который может воспользоваться ситуацией. Но неужели Давид способен так подло поступить со мной? Я снова была готова поверить чему угодно.

Я быстро нашла защитный крем, но в кассу стояла длинная очередь. Когда передо мной остался всего один человек – крошечная японка, я уже изнемогала от нетерпения. Женщина покупала бананы и рылась в карманах, пытаясь объяснить кассирше, что у нее куда-то делась купюра, но та не понимала по-английски. Японка занервничала и принялась плачущим голосом спрашивать, говорит ли кто-нибудь в очереди по-английски. Желая поскорее вернуться к Юлии, я пыталась помочь японке, но перевести ее слова на французский все равно не смогла. Я была готова расплакаться, но вместо этого истерически рассмеялась. К счастью, стоявшая сзади пожилая пара владела обоими языками и помогла несчастной покупательнице.

Я бросилась бегом к сырному магазину. Лимузина на парковке не было. Запыхавшись, я ворвалась внутрь и увидела Юлию, которая не торопясь пробовала сыры. Я тоже была голодна, поэтому присоединилась к ней, отказавшись, правда, от предложенного хозяином красного вина.

– Папа предпочитает твердые сыры. Я возьму ему вот этот.

Юлия попросила взвесить ей триста граммов старого грюйера, расплатилась кредитной картой и протянула мне пакет с покупкой. Вечерело, на дорогах стали собираться пробки, лыжники спустились с трасс и возвращались по домам и гостиницам. К магазину подъехал наш лимузин, вынырнув из какого-то переулка. Давиду пришлось постараться, чтобы на такой огромной машине вписаться в поворот. Он перекрыл всю улицу, и сзади быстро скопилась очередь гудящих автомобилей. Не обращая на них ни малейшего внимания, Юлия с неторопливой элегантностью села на заднее сиденье. Я встала перед автомобилем, раскинув руки в типичном для жителей Южной Европы жесте: если кто торопится, то пусть немного подождет, уж тут ничего не поделаешь… Чтобы развернуться, Давиду пришлось спуститься с горы, затем мы снова направились вверх. Ветер утих, народ вывалил на открытые веранды баров и ресторанов: посидеть на солнышке, наслаждаясь вечерними коктейлями. Мне хотелось выкинуть Юлию из машины, перетащить Давида на заднее сиденье, прижаться к нему и разобраться наконец, носит он парик или это его родная шевелюра и что скрывает взгляд за цветными линзами. Но приходилось держать себя в руках.

Вернувшись в шале, я отправилась в ванную и стояла под горячим душем, пока окончательно не согрелась. Затем пошла на кухню раздобыть еды. Пьер сидел на стуле, задрав ноги на стол, и читал книгу. Увидев меня, он улыбнулся, вскочил и расцеловал в обе щеки. Наверное, в этом доме было положено целовать женщин при встрече. Я не возражала, но если он посягнет на большее, то получит жесткий отпор. Не делая подобных попыток, Пьер предложил мне горячий бутерброд с ветчиной и французской горчицей. В Хевосенперсете мы с дядей Яри всегда сами готовили горчицу. Дядя любил острую, и однажды сосед Матти Хаккарайнен чуть не сжег себе весь рот, отведав сосиску с нашей домашней приправой. Так что после Хевосенперсете любая горчица казалась мне мягкой и нежной на вкус.

– А ты давно здесь работаешь? – поинтересовалась я.

– Этот дом построен пять лет назад. Я живу здесь с момента его основания. До этого я работал поваром в ресторане Монтро.

– Понятно. Я тоже, бывало, работала в ресторане. Только охранником.

Из огромного, под потолок, холодильника Пьер достал мясо и поставил в духовку, разогретую до ста двадцати градусов. Затем принялся резать овощи.

– Ну а ты? Давно на службе мадам Герболт?

– Всего пару недель. Ее отец здесь часто бывает?

Пьер рассказал, что Гезолиан иногда останавливается в доме, но Юлия здесь впервые.

– Месье Шагал много путешествует и с удовольствием предоставляет дом своим друзьям. А иногда я целые недели провожу в одиночестве, лишь из деревни изредка приходит уборщица.

– А чем занимается месье Шагал?

Пьер замер с поднятым ножом, с губ исчезла улыбка.

– Хилья! – Он с таким выдохом произнес первый звук, что получилось «Илья». – Хилья, у меня хорошая работа. Я не хочу ее потерять из-за лишней болтовни.

Казалось, Пьера совсем не интересует частая смена водителей. Во всяком случае, на эту тему он говорил с совершенно безучастным видом. Ну и хорошо. Затем он принялся задавать вопросы о финской традиционной кухне, и мне даже пришлось приложить некоторые усилия, чтобы не начать ему рассказывать, какие блюда готовили мы с дядей в Хевосенперсете. История моего детства не предназначена для случайных ушей. В Академии частной охраны меня часто ругали за скрытность, я никогда никому ничего не рассказывала о себе. Поддерживал меня лишь Майк Вирту:

– В профессии, которой вы собираетесь себя посвятить, никому не интересна ваша частная жизнь. И работодателя не волнует, что когда-то вас обидели и отняли конфету. Имеет значение лишь то, насколько профессионально вы выполняете свои обязанности.

Мы с Пьером принялись обсуждать различные рецепты, и в итоге я взялась помочь ему почистить картошку. Сама я прекрасно научилась это делать, пока болел шеф-повар «Санс Ном». Юлия, похоже, про меня забыла, но я все же зашла поинтересоваться, понадоблюсь ли сегодня вечером. Ее ответ меня устроил как нельзя лучше: «Нет, я проведу вечер в шале с отцом». Леша составил мне компанию за ужином, и в полдевятого я была готова отправиться в деревню. Леша сообщил мне код, отпиравший ворота и сам дом, и я занесла их в память телефона, хотя понимала, что это рискованно, ведь вряд ли мы задержимся в Лейсене дольше чем на одну ночь. Я захватила с собой револьвер и неполную обойму патронов. К счастью, в кармане толстого пуховика пистолета не заметно.

В деревню вела узкая тропа по крутому длинному склону. Я уже подготовилась к опасному для жизни спуску, но с удивлением обнаружила, что дорога расчищена и пройти не так уж сложно. Я миновала последний поворот, как что-то звякнуло: пришло сообщение на телефон. Наверное, Давид отменил встречу. Но сообщение на финском языке прислали с незнакомого номера. «У меня в полном дерьме не только легкие, но и печень с селезенкой. Не буду лечиться, не хочу валяться в больнице. Заходи как-нибудь навестить и захвати сигары. Они не дают мне курить. БЛП».

БЛП означало Благородный Лев Правосудия. Так, общаясь со мной, шутливо называл себя старший констебль уголовной полиции Теппо Лайтио. Значит, он вправду собрался умирать. Я смахнула слезу, навернувшуюся от резкого ветра, написала, что нахожусь в Швейцарии, и спросила, сменил ли он номер телефона.

Без труда нашла нужный дом, лишь немного замявшись у входной двери: напротив номеров не было табличек с фамилиями. Немного подумав, я решила, что упомянутая Давидом цифра двадцать один может означать не только время, но и номер квартиры, и нажала на соответствующую кнопку.

– Да? – по-английски произнес в домофоне мужской голос.

Я произнесла свое имя, тут же щелкнул замок, и дверь открылась. Квартира располагалась на четвертом этаже. Я поднималась не торопясь: пусть Давид не думает, что я очень спешу его увидеть. Распахнула куртку, проверила, на месте ли револьвер.

Давид стоял в дверном проеме – на носу темные очки, длинные волосы собраны в хвост. Он был одет в темно-красную рубашку поло и черные джинсы, в правом ухе поблескивала сережка. Кроме нас, в коридоре никого не было, пахло шоколадом, словно по соседству кто-то варил какао.

Я вошла. Ни за что первая не брошусь к нему в объятия. Вся квартира была площадью метров двадцать, и помещалась в ней лишь кровать, маленький обеденный стол, плита и холодильник. Единственное окно выходило на стену соседнего дома. Изнутри стекло замерзло, что говорило о плохой теплоизоляции. Похоже, звукоизоляция была не лучше: из соседней квартиры доносился звук работающего телевизора вперемешку с перебранкой на французском языке. Я опустилась на единственный стул, Давид присел на кровать. Каждый ждал, что другой начнет разговор. Давид снял темные очки. На этот раз он не надел контактные линзы, под знакомыми светлыми глазами залегли темные тени. Я не выдержала его взгляда и опустила глаза. Взгляд манил, притягивал, я едва совладала с собой, чтобы не приникнуть к его губам.

– На кого ты сейчас работаешь? – спросила я, понимая, что уже проиграла этот тайм.

– На себя. Без ангела-хранителя и поддержки. А ты? На твоей стороне хотя бы констебль Лайтио.

– Откуда ты знаешь?

– Какая разница? И Лайтио прикончил Мартти Рютконена, который выследил меня и шел по пятам. Так было дело?

Давид наклонился вперед. Ему пора бы подкрасить волосы: уже проглядывали светлые корни. Когда мы с ним впервые встретились, он брил голову наголо, и я не могла понять, какого цвета у него шевелюра.

– Рютконена убил Транков. Он переметнулся на нашу сторону в последнюю секунду. Так что можешь благодарить его за то, что остался в живых.

– Транков? Это ублюдок Паскевича?

– Внебрачный сын. Да, многие его называют ублюдком, хоть это слово в двадцатом веке, кажется, уже устарело. А тебе понравилось бы, если бы твоего Дейвидаса называли ублюдком? Ведь, если я не ошибаюсь, на момент его рождения ты тоже не был женат на его матери?

Давид закусил губу, потом согласно кивнул. Я не могла понять, почему бросилась защищать Транкова, хотя порой отпускала в его адрес не менее крепкие слова.

– У тебя с Транковым что-то было?

– А у тебя есть право задавать такие вопросы?

– Даже если и было бы, вряд ли я мог бы надеяться получить честный ответ. Ты ему доверяешь?

Перебранка на французском в соседней комнате сменилась музыкой из популярной мыльной оперы. Затем все смолкло, повисла гнетущая тишина. Давид встал, шагнул ко мне и снял с меня куртку. Он смотрел на меня с легкой усмешкой, глаза его при этом оставались совершенно серьезными.

– Извини, совсем забыл. Ты никогда никому не доверяешь. У меня нет оружия, можешь обыскать.

Он обнял меня, положил мои руки к себе на плечи. Поцелуй был словно выстрел: наши зубы с лязгом столкнулись, его губы требовательно впились в мои, я чуть не задохнулась.

Но мне ничуть не хотелось отстраниться. Наоборот. Я хотела его сейчас и целиком всего. Оказывается, мое влечение к нему не угасло, и я почувствовала, что снова теряю голову.

5

Матрас оказался тонким, кровать беспощадно скрипела, но все это было неважно. Я была в постели с Давидом… Казалось, не было десяти месяцев разлуки, время завертелось в обратном направлении и сжалось до редких моментов наших свиданий: в Коппарняси, Киле, Андалузии, в гостинице «Торни», Тоскане и вот теперь в Лейсене. Одежда свалилась на пол, пистолет в кобуре улетел в угол, в комнате было жарко, мы вспотели, и я уже не понимала, где кончается тело Давида и начинается мое. У него на плече остался след моего поцелуя, я обвила его ногами и прижалась всем телом. Давай, еще глубже… Я вскрикивала, бормотала, мурлыкала, как кошка, и, даже когда он удовлетворенно откинулся, не могла его отпустить.

Я вдыхала запах его тела, гладила по рукам, ногам, животу, ощущая под ладонью знакомые бугорки мышц, и чувствовала, что вернулась домой.

Наконец Давид поднялся и шагнул к холодильнику.

– Хочешь пить? Есть пиво, минералка и ром. Хотя, конечно, в честь нашей встречи мне следовало купить шампанского.

Я выбрала воду. Стащила со стула одеяло и завернулась в него, наблюдая, как голый Давид ходит по комнате. Он заметил мой взгляд, улыбнулся и поднял жалюзи. На улице шла драка кошки и собаки, слышались отчаянное мяуканье и грозное рычание.

Давид открыл пиво и глотнул прямо из бутылки. Он был по-прежнему стройным, хотя уже наметился живот и появился шрам на правом бедре, которого прошлой весной не было: не менее пяти сантиметров длиной, похожий на след ножевой раны. На спине виднелись красные следы от моих ногтей, но ничего, через пару дней они пройдут. Да, перед свиданием следовало подстричь ногти.

– Можешь ответить на пару вопросов? Кто тот жуткий русский, с которым ты ужинал в ресторане «Трюфель»?

– А, там, где подают такие великолепные трюфели? Это был Андрей Романович, владелец шале, в котором ты живешь. Его фамилия Шагал.

– А этот Шагал в курсе, кто сейчас работает у него водителем?

– Вряд ли, ведь он даже не видел меня здесь, в Лейсене. Он тогда приехал в Тоскану, чтобы обсудить со мной сделку по изотопу СР-девяносто. Они с Гезолианом мечтают не только вытрясти из меня душу, но и заполучить изотоп. Да вот только денег на него еще не собрали.

Рютконен утверждал, что белорус владеет методами, с помощью которых сможет вытрясти из Давида необходимую информацию. Интересно, тот и в самом деле считает, что способен устоять под любыми пытками? А если начнут угрожать Дейвидасу? Или мне?

– В какую игру ты опять ввязался?

– Это игра называется «белорусская рулетка». – Давид улыбнулся. – В барабане из шести патронов не хватает только одного. Не думаю, что у меня получится, но, Хилья, я должен! У Гезолиана в руках есть еще изотоп СР-девяносто. Я хочу понять, откуда он его достает и где прячет.

– А где тот, который ты не отдал Европолу?

– Надо же, тебе и это известно. От кого? От Рютконена? Тебе часто приходилось иметь с ним дело? Он угрожал тебе? И вообще, что произошло в Финляндии?

Давид от меня столько скрывал, что у меня тоже не было причины уж слишком с ним откровенничать.

– Я нашла возможность проникнуть в полицейскую базу данных. Лайтио мне тогда здорово помог, жаль, что он больше не в игре… Смертельно болен… – К горлу снова подкатил ком. – Ты, кажется, что-то говорил про ром. И долго ты собираешься прикидываться водителем?

– Гезолиан завтра уезжает. Антон отвезет вас всех в аэропорт и исчезнет, растворившись на альпийских просторах.

– Да, Давид Сталь, исчезать ты умеешь, – произнесла я, поднеся к губам стакан с двойной порцией рома.

Наверное, следует молчать, пусть лучше говорят наши тела. Они не умеют ссориться, а только наслаждаются друг другом. Словами можно лгать, но тело не обманет и будет искренним до конца.

Я протянула Давиду руку, он взял ее. Я прижалась к нему, вдыхая особый аромат его кожи. Животные узнают друг друга по запаху, вряд ли люди уж так отличаются от зверей, все мы являемся заложниками феромонов. Лучше найти себе друга по запаху, чем по страницам брачных объявлений в глянцевых журналах или из соображений долга перед отечеством, как подбирают пару в императорских семействах. Я ни о чем не думала, когда снова оказалась с Давидом в одной кровати. Разум здесь ни при чем, это был чистый зов природы.

– Поверь. Лучше тебе всего не знать, – прошептал мне на ухо Давид.

– А что ты знаешь о моем отце?

– Его признали невменяемым и держат в тюремном сумасшедшем доме в Ниуванниеми. В течение многих лет к нему применяли насильственные методы лечения. Знаешь, решение о таком лечении принимает специальная комиссия. И вскоре он получит условное освобождение.

– Откуда ты знаешь?

– У меня есть друзья и связи.

– А у меня – маленькая сестренка.

И я рассказала Давиду, как нашла свою сестру.

Мать Ваномо, Саара, разрешила мне увидеться с дочерью. Ее родители были не в восторге, но Саара оказалась непреклонна. К тому времени, как девочка пойдет в первый класс, им придется что-то придумать насчет ее происхождения. Туусниеми – небольшой городок, и такие вещи невозможно хранить в тайне.

Саара позвонила мне на следующее утро. Я ждала звонка и поэтому не уехала, а осталась на ночь в Куопио. Она работала бухгалтером, и мы договорились встретиться в обеденный перерыв. Я решила пока не сдавать гостиничный номер, поскольку мне не хотелось беседовать с ней в общественном месте.

Она оказалась невысокой стройной девушкой с длинными волосами, расчесанными на прямой пробор. Было трудно поверить, что ей уже двадцать шесть и у нее девятилетняя дочь. Ее глаза за сильными стеклами очков были просто огромными, она казалась маленькой девочкой, которая пытается выглядеть взрослой. Единственным украшением ей служил довольно крупный золотой крест, висящий на шее поверх серого шерстяного свитера.

– Приятно познакомиться, – произнесла она, протянув руку, словно я была новым клиентом их компании.

В комнате стоял маленький круглый стол и два кресла. Я предложила ей кофе, но Саара отказалась.

– Ты хочешь познакомиться с Ваномо?

– Да, у меня нет других братьев и сестер.

– Нас у родителей всего четверо, я младшая. Господь не послал моим родителям больше детей, несмотря на все молитвы. Никогда не выходит так, как хочется. – Она взглянула мне прямо в глаза и спросила жестким тоном: – Ты простила этому Куркимяки то, что он убил твою мать?

– Нет! Есть вещи, которые нельзя простить.

Я задохнулась, к горлу подкатилась тошнота. Когда я вспоминала о Кейо Куркимяки, мне всегда становилось плохо. Как говорил дядя Яри, этот мужчина просто дьявол во плоти.

– Значит, это до сих пор угнетает твою душу. Мне помогло, когда я получила прощение от священника за то, что родила внебрачного ребенка. Получив отпущение своему греху, я смогла простить и Куркимяки.

– Но ведь в том, что Куркимяки изнасиловал тебя, не было твоей вины! – Я изумленно уставилась на нее.

– Неисповедимы пути Господни, значит, на то была его воля.

Саара не стала делать аборт, хотя все считали, что в данной ситуации это было бы правильно. На нее никто не давил, она сама приняла такое решение и совершенно не жалеет. Я даже представить не могла, каково это – растить ребенка, который родился в результате надругательства и в котором течет кровь убийцы и насильника. Собственно говоря, та же кровь, что и во мне.

– Я очень люблю Ваномо и счастлива, что она у меня есть, – более мягким тоном продолжила Саара, заметив мое смущение. – У моей сестры Рахили сейчас восемь детей, и она ждет девятого. А у меня она одна.

– Наверное, этот случай спас тебя от участи свиноматки. Ведь, наверное, ваши мужчины теперь тобой не интересуются? – неожиданно резко произнесла я и тут же пожалела об этом.

Саара откинулась на спинку стула и побледнела.

– Прости, не хотела тебя обидеть, – быстро добавила я. – Наверное, я просто не все понимаю.

– Если ты хочешь общаться с Ваномо, тебе придется научиться понимать. Не стоит смущать ее непонятными для нее вещами. Она мой ребенок, и только я буду решать, что для нее хорошо, а что плохо. Я хочу, чтобы в ее мире царили только любовь и прощение. Если тебе близки эти понятия, добро пожаловать.

Я встала, вышла в туалет и ополоснула лицо холодной водой. Чего она от меня хочет? Я же обычный человек из плоти и крови и не умею подставлять другую щеку, когда мне дают пощечину, обычно сразу даю сдачи. Библейские заповеди прекрасны, но на таких, как Куркимяки, они не производят ни малейшего впечатления.

Но в данный момент мне следовало принять решение. Готова ли я общаться со своей сестрой на таких условиях? Я выпила воды, вытерла лицо и вернулась в комнату. Саара сидела, скрестив руки на груди и спокойно глядя перед собой. Я попросила ее подробно рассказать мне, что именно я должна научиться понимать. И вот сейчас, лежа на узкой кровати, я шепотом передавала Давиду ее слова.

– Она сказала, что я не должна подвергать сомнению методы воспитания Саары и ее родителей, тем более что в школе она и так получает массу противоречивой информации. Во всех вопросах я всегда должна быть на стороне Саары и не должна с ненавистью говорить о нашем общем отце, ведь Господь велел прощать.

– Представляю, как тебе было сложно, – прошептал Давид мне на ухо, погладив по щеке.

Я молчала. Мне часто приходилось молчать в ситуациях, когда работодатель предъявлял непонятные претензии, выдвигал беспочвенные обвинения, пытался обмануть. Но сейчас все было по-другому.

Мы с Ваномо виделись всего дважды, и каждый раз я старалась больше слушать, чем говорить. Девочка рассказывала мне о своей семье, домашних питомцах, маленьких событиях и происшествиях в школе и дома, о вере, которая сопровождала ее повсюду. Я поведала ей свою жизненную историю, стараясь по возможности адаптировать ее для восприятия такой малышкой. Рассказала про Фриду. Даже если дядя и нарушал закон, запрещающий держать дома диких животных, это было так давно и я была такой маленькой, что сейчас это уже не имело никакого значения.

Я снова принялась целовать Давида в шею, как вдруг мне в голову пришла одна мысль.

– Если ты знал, что мой отец получит условное освобождение, то, возможно, ты в курсе и насчет остальных его преступлений? Так ты знал, что у меня есть сестра?

Давид опустил голову и уткнулся мне в плечо, пытаясь скрыть смущение.

– Я узнал совсем недавно… – пробормотал он. – Услышал незадолго до Рождества и, ты же знаешь, я не мог тебе сообщить. Ты понимаешь? Я хотел рассказать сегодня, но ты меня опередила. Хилья, подожди, не уходи, – воскликнул он, увидев, что я возмущенно поднялась. – Подожди, не убегай! Не могу же я подстроить под тебя всю свою жизнь, да, честно говоря, и от тебя этого не жду.

Я наклонилась, взяла с пола стакан с ромом и одним глотком выпила его до дна. По телу мгновенно разлилось тепло и покой, но я знала, что это ощущение обманчиво.

– Ты задал мне кучу загадок, оставил кольцо и карты. Пусть ребенок займется чем-нибудь, пока взрослые дяди спасают мир, да?

– Нет, я отнюдь не считаю тебя ребенком. Хилья, дорогая, не будем снова начинать эту тему! У нас всего несколько часов, давай не будем тратить их на ссоры.

Давид поднялся и обнял меня. И я снова забыла про гордость и подчинилась. Я ответила на его поцелуй, и мы снова упали на кровать, как вдруг в кармане брошенных на пол брюк зазвонил телефон. Давид отстранился от меня и потянулся за ним.

– Алло? Да, да, – произнес он по-русски.

Он говорил коротко и четко, словно подчиненный в ответ на вопросы шефа. Затем нажал на кнопку отбоя и принялся одеваться.

– Извини, Хилья. Это звонил Леша. Гезолиану пришла посылка, я должен съездить в Айгель и забрать ее.

– Какая посылка?

– Откуда я знаю? Водителю не докладывают. Поедешь со мной? В лимузине сзади затемненные окна, тебя не будет видно. В Айгель ехать минут двадцать, так что мы вполне успеем поговорить. Потом я высажу тебя на окраине, и до шале ты дойдешь пешком.

Я согласилась: нам следовало многое обсудить. Давид достал из шкафа револьвер.

– Да, предпочитаю, так же как и ты, всегда носить с собой оружие, – усмехнулся он, заметив мой взгляд. – Еще контактные линзы, и я готов.

Я подождала в коридоре, пока Давид заберет лимузин из гаража. Странно, что господин Шагал не держал его в гараже шале. Когда я спросила об этом, Давид ответил, что это арендованная машина.

– «Бьюик» Шагала стоит на стоянке женевского аэропорта. Кое у кого, похоже, есть деньги месяцами оплачивать стоянку в таком месте.

Был ясный вечер, тучи развеялись, на другой стороне озера мелькали огоньки. В Айгель вела такая крутая дорога, что от перемены давления у меня даже закладывало уши. Когда мы миновали Лейсен, я спросила, как он нашел Дейвидаса.

– У меня еще остались друзья в Европоле, несмотря на то что мое имя там стало почти ругательством. Дейвидас родился в Каунасе – родном городе Гинтаре. Перед смертью она успела сообщить, где я могу найти сына.

– Наверное, я неправильно задала вопрос: как она нашла тебя? Ты же скрывался от всего мира.

Мы проехали мимо ресторана, на веранде которого сидели и курили мужчины, держа в руках огромные кружки пива. Рты у них двигались, словно они пели, но до нас не доносилось ни единого звука. Наверняка Юрий Транков был знаком с Гинтаре и видел ребенка.

– Через Яана и моих родителей. Она позвонила родителям, и поскольку они просто не знали, кому еще можно позвонить, дали ей телефон Яана.

Яан Ранд, по кличке Касси, был связным Давида в Европоле. Его обвинили в совращении малолетних, и ему пришлось оставить службу. В настоящее время он жил монахом в тосканском монастыре Сан-Антимо.

Прошлой осенью в минуту отчаяния я тоже позвонила родителям Давида. Мое имя им ничего не сказало, и я повесила трубку, чувствуя себя совершенно отвратительно. Яану Ранду, похоже, Давид безгранично доверял.

– Наверное, в тот момент Гинтаре мучилась от отсутствия денег и героина, потому что моим врагам она тоже рассказала о моем намерении приехать в Тарту.

– Но ведь этим она навлекла опасность на своего сына!

– Я никогда не испытывал ломки и не знаю, что это такое. А может, Гинтаре просто работала на два фронта, ведь она всегда была умной женщиной. Однако к тому моменту, когда прибыли люди Гезолиана, мы с Дейвидасом уже перебрались в Польшу.

Неуловимый и непобедимый Давид! Ему удалось ускользнуть от врагов вместе с сыном и затеряться в Европе. В его голосе я различила нотки бахвальства: смотрите, мол, какой я крутой! Майк Вирту часто говорил, что излишняя самоуверенность плохо кончается и мои победы в дзюдо над противником на двадцать килограммов тяжелее еще не повод задирать нос. Но нельзя не признать, что иногда самоуверенность помогает: вряд ли Давиду удались бы его немыслимые трюки, если бы он не верил безоговорочно в свои силы.

В Айгеле лимузин едва протискивался по узким улочкам. Мы припарковались в тупичке возле вокзала, и Давид вышел, попросив немного подождать. Прошло пять минут, потом десять. Давид не возвращался. Я занервничала. Неужели он попал в расставленную Гезолианом ловушку?

Стрелка часов приближалась к одиннадцати, двери вокзала закрылись. Я взглянула на приборную панель. Давид оставил ключи в замке зажигания, может, не стоит больше ждать? Я уже приоткрыла дверь, как вдруг вдалеке показался знакомый силуэт. Давид нес что-то похожее на большую коробку шоколадных конфет, довольно легкую по виду.

– Что там? – спросила я, когда он сел на свое место и завел машину.

– Не знаю. Отправлено с поездом курьерской службой, вряд ли что-нибудь очень ценное. Может, Гезолиан решил преподнести дочери шелковый платок за пару тысяч франков, посылка почти невесомая.

– Не хочешь ее вскрыть?

– Ты вполне можешь и сама об этом позаботиться, ведь сегодняшнюю ночь ты проведешь с этой посылкой под одной крышей. – Давид рассмеялся. – Хилья, дорогая, любопытство сгубило кошку!

Не успела я возразить, что рысь любопытство вряд ли погубит, как Давид резко повернул, пытаясь избежать столкновения с мотоциклистом, внезапно выскочившим из-за поворота. Он успел увернуться, а мотоциклист полетел прямо до следующего поворота. Айгель располагался на несколько сот метров ниже Лейсена, но на улицах было страшно скользко, и погода совершенно не благоприятствовала лихачам.

Я попыталась завести разговор на эту тему, но Давид отвечал односложно, сосредоточившись на дороге.

– Дейвидас родился здоровым? – спросила я, когда мы выехали из города. – Ведь его мама употребляла наркотики. Или она завязала на период беременности?

– Нет, – глубоко вздохнул Давид. – Он очень нервный и ранимый мальчик. К тому же получил травму при рождении и у него проблемы с левой ногой. Но говорят, это поправимо, надо сделать операцию. Следует только найти хорошего врача.

Лимузин полз вверх по склону. На асфальте блестел тонкий слой льда, и на одном из поворотов встречная машина чуть не улетела вниз. Давид сбросил скорость. Я подалась вперед как можно ближе к нему и сидела, вдыхая знакомый запах. Из-под волос, снова собранных в хвост, виднелся затылок, который я столько раз целовала.

– И еще вопрос – о Гезолиане. Если Европолу известно, что он торгует изотопом, который используется при создании оружия, то почему ему разрешают так свободно кататься по всей Европе?

– У него дипломатическая неприкосновенность. Он занимает высокое положение в Белоруссии и официально числится сотрудником посольства в Киргизии. Правда, сомневаюсь, чтобы он хоть раз был в этой стране.

– Но ведь он обвиняется в преступлении – торговле радиоактивным изотопом!

– И это может подтвердить всего один оставшийся в живых свидетель – я, виновный в смерти четырех человек. Ведь это я убил Васильева, а вместе с ним и его людей – Петрова, Воронова и Грязева. Мы работали вместе, они доверяли мне. Да, я знаю, что всего лишь выполнял приказ, но тем не менее ответственность за их смерть и ту боль, которую испытали их близкие, лежит на мне.

В зеркале заднего вида я видела его глаза. В цветных линзах они казались совсем чужими, знакомыми остались лишь маленькие морщинки. Я погладила его по затылку, затем по щеке. А потом попросила остановить машину.

– Я хочу поцеловать тебя здесь, где не так много народу, как в Лейсене.

Я пересела на переднее сиденье, и Давид заглушил мотор. Одного поцелуя было мало, мне хотелось еще и еще, я с такой силой прижалась к его губам, что, казалось, почувствовала кровь на своих. Внутри все горело, голова кружилась, фары встречных машин слепили, стоило на мгновение открыть глаза. Мгновение, еще одно… Я с трудом оторвалась от Давида, открыла дверь и пересела назад. Давид завел мотор.

– Я не могу все время расставаться с тобой. Неужели это наша последняя встреча?

Впереди показались огни Лейсена.

– Хилья, дорогая, ты же прекрасно знаешь, что любая встреча может быть последней. И я хочу, чтобы ты знала: я буду присылать тебе сообщения при малейшей возможности. Буду передавать весточки через Яана, не теряй с ним связи.

Я вышла возле сырного магазина. Лимузины в Альпах вовсе не редкость, и никто не взглянул ни на меня, ни на машину. Ноги болели после лыж и занятий любовью, однако пришлось снова карабкаться по крутым ледяным ступенькам. На улице встретила знакомую пожилую пару из супермаркета. Увидев меня, женщина удивленно подняла брови, а мужчина сосредоточенно взглянул в лицо, словно старался меня запомнить. Я насторожилась. Совершенно не хотелось, чтобы кто-то меня запомнил и потом мог узнать при встрече. Я мысленно отругала себя: при моей профессии следует избегать любого лишнего внимания.

Когда я вернулась в шале, лимузин уже уехал. На высоком холодном небе сияли звезды.

6

Я долго ворочалась и не могла уснуть. Несмотря на усталость, в голове роилась туча мыслей. Я представляла себе хрупкого улыбающегося Дейвидаса, живущего в монастыре Сан-Антимо, и размышляла, почему Гезолиан так свободно путешествует под прикрытием дипломатического паспорта. Значит, законы на него не распространяются, разве что он будет пойман с поличным при совершении тяжкого проступка, например вождении в пьяном виде. Летом он намерен приехать в Финляндию на свадьбу дочери. Может, там его удастся задержать? Да только кому это нужно? Разве что Лайтио да бывшей моей работодательнице, Хелене Лехмусвуо, которая в апреле собиралась баллотироваться на выборах. Хелена привыкла сражаться с серьезными противниками, но сможет ли она что-нибудь сделать в этом случае? Я давно уже поняла, что якобы выбранные народом депутаты – на самом деле не более чем куклы, которыми управляют те, кто держит в руках настоящую политическую власть и капитал. Язык денег жесткий и четкий. Все имеет свою цену и за все надо платить. Наемники всегда будут служить тому, кто больше даст.

И еще Кейо Куркимяки. Что значит условное освобождение? Может, Давид имел в виду отпуск из тюрьмы? Да и может ли человек после тридцатилетнего заключения в тюремном сумасшедшем доме вернуться к обычной жизни? Кто возьмет на себя смелость утверждать, что Куркимяки сделался нормальным человеком?

Я поднялась с кровати и сделала пару глубоких вздохов, стараясь выровнять дыхание. Затем опустилась на пол и пару раз отжалась. Интересно, сколько Гезолиан заплатил бы мне за голову Давида? Пару мгновений я тешилась мыслью, что сейчас он полностью в моей власти. Успокоилась и почувствовала, что хочу спать. Растянулась на постели и быстро уснула. До утра проспала спокойно, и на рассвете мне приснилось, будто Фрида играет с красивым самцом-рысью на замерзшей поверхности озера. Это был хороший сон.

Утром началась суета. Юлия терпеть не могла аэропорты, не любила летать даже первым классом и заводилась уже в очереди на контроль безопасности. Таким людям следует пользоваться частным самолетом. Перед завтраком я запаковала вещи и отнесла вниз. Увидев, что я уезжаю, Пьер разыграл целую драму разбитого сердца. Я позволила ему расцеловать себя в обе щеки и была рада, что эта сценка произошла на глазах у Леши. Пусть лучше думает, что я кокетничаю с поваром, чем с водителем.

Ровно в девять утра Давид подал машину. Мы поздоровались, как малознакомые люди. Гезолиану требовалось что-то обсудить с Лешей, поэтому он расположился на заднем сиденье и велел мне сесть вперед.

Это было ужасно. Давид сидел так близко от меня, что я могла его потрогать и едва сдерживалась, понимая: этого делать ни в коем случае нельзя. Казалось, аромат его тела заполнил всю машину, и мне было странно, неужели пассажиры на заднем сиденье ничего не чувствуют?

Антон вел машину в перчатках, в темных очках, надвинув шапку на глаза и закутавшись в толстую теплую одежду. Интересно, Гезолиан вообще видел лицо Давида? Может, на переговорах с Васильевым по поводу продажи изотопа? Я не знала, сопровождал ли Давид на той встрече шефа. И что он намеревался выяснить, работая водителем у Гезолиана?

Мне бы завести с Давидом легкую светскую беседу, но я боялась, что не смогу, для этого я слишком плохая актриса. Гезолиан задремал, Юлия полировала ногти и делала Антону замечания, что он резко тормозит. У нее зазвонил телефон, наверное, это был Сюрьянен.

– В машине, едем в аэропорт. Все хорошо. Да, передам. Я тоже.

С женихом она говорила совершенно бесстрастно, зато когда она обращалась к отцу, голос звучал совершенно по-другому.

Стоял ясный солнечный день, лишь небольшие белые облака набегали на вершины гор. Стоило машине въехать под облако, как мы будто попадали в другой мир. Сверкало Женевское озеро, дорогие коттеджи прятались за высокими заборами. Наш водитель явно не хотел иметь дела с полицией: строго соблюдал правила, тормозил на желтый свет и аккуратно пропускал пешеходов, чем вызывал у Юлии вздохи нетерпения и досады. Наверняка Давид позаботился обо всех необходимых документах – правах и удостоверении личности, – непонятно лишь, были ли они действительно выписаны на то имя, которое он сообщил Шагалу. В аэропорту он остановился на парковке для важных персон и помог Леше выгрузить багаж. Затем, не пожав никому руку, попрощался общим кивком, пожелал по-русски счастливого пути, сел в машину и быстро уехал. Я старалась не смотреть ему вслед. Чем чаще мы встречались, тем сильнее меня угнетало чувство неизбежности расставания.

Мы с Лешей занесли вещи Юлии и Гезолиана в здание аэропорта. Затем наступил момент прощания отца и дочери: они летели в разных направлениях. И тут я увидела, что Юлия вовсе не ледышка, а вполне умеет чувствовать и переживать. Они обнимались, целовали друг друга в щеки, смахивали слезы, расходились и снова возвращались. Когда эта церемония началась в четвертый раз, я не выдержала и сказала Юлии, что пора получать посадочные талоны.

– Займись этим сама. Я хочу еще побыть с папой.

– Но чиновники хотят видеть твой паспорт и тебя лично. Пойдем!

Юлия вздохнула, словно я была жестоким родителем, который отрывал ее от возлюбленного. Затем еще раз чмокнула Гезолиана в щеку, хотя он и так был уже весь перемазан розовой помадой, словно марципановый поросенок глазурью. На регистрацию в бизнес-класс стояла очередь, и Юлия, достав из сумочки зеркало, принялась поправлять макияж. Потом она решила, что ужасно выглядит и ей срочно надо в туалет – привести себя в порядок. Я попросила ее поторопиться: очередь двигалась довольно быстро. В ответ она лишь дернула плечом.

– Я столько раз говорила тебе: хочешь безопасности – не привлекай к себе внимания, – проворчала я, но она уже скрылась за дверью туалета.

Я отправилась в очередь, надеясь забронировать хорошие места. Когда мы наконец добрались до зоны проверки, посадка уже началась. Юлия сняла украшенный драгоценными камнями ремень, тройную золотую цепочку, все кольца и велела мне внимательно смотреть, чтобы никто из проверяющих или пассажиров ничего не стащил. Тем не менее ворота металлоискателя зазвенели, и офицер попросил Юлию разуться. В ответ она подняла скандал, но потом все-таки сняла обувь, сделав из этого практически стриптиз. Затем мне пришлось пройти через металлоискатель с ее ботинками и украшениями и пообещать офицеру, что на борту она будет пользоваться только самым необходимым.

Наши имена уже звучали по громкоговорителю, но Юлия не собиралась бежать, ибо только что привела в порядок лицо.

– Беги ты и попроси самолет подождать.

Я рванула во весь дух и, добежав до выхода на посадку, солгала служащей, что моя подруга повредила колено и не может быстро передвигаться.

– Вы могли бы взять кресло на колесах, – резонно ответила та.

А когда Юлия наконец величественно подплыла к стойке, женщина заметила ледяным тоном, что с больным коленом не ходят на десятисантиметровых каблуках.

– Не смей так со мной разговаривать! – взорвалась в ответ Юлия.

Пришла пора мне пустить в ход весь свой дипломатический талант, который я обычно предпочитала скрывать. Извиняясь направо и налево, мы вошли в самолет и уселись. К тому времени Юлия уже забыла неприятный эпизод и, достав из сумочки фотографию отца в украшенной жемчугом рамке, принялась целовать ее.

Стыковка в аэропорту Копенгагена длилась почти час, и Юлия отправилась в магазин, где продавалась икра. В Финляндии ее не купить, а Гезолиан побоялся везти столь дорогой продукт в чемодане. Да и Сюрьянена, по мнению Юлии, следовало подкормить икрой, чтобы он был пошустрее в постели.

– Ну что за жизнь, если уже до свадьбы приходится думать о любовнике? Мой первый муж, Алексей, был совершенно безнадежен. У него ничего толком не работало, он принимал кучу таблеток, но и это не помогало. А Юрий хорош в постели? – вдруг спросила она, вертя в руках две здоровых банки черной икры.

– В смысле?

– Да брось, ты же с ним спала. Я, в общем-то, не вижу в этом ничего плохого, во всяком случае, пока это не мешает работе.

Я промолчала. Хоть я и работала на нее двадцать четыре часа в сутки, мои мысли и личная жизнь ее не касались. Интересно, а что бы я ответила, если бы она спросила про Давида? Что значит «хорош в постели»? Знаю только, с кем я больше всего хотела бы заниматься любовью. С тем человеком, с которым лишь недавно рассталась в аэропорту Женевы.

В самолете мне даже удалось вздремнуть. Юлия пила шампанское и флиртовала с единственным пассажиром бизнес-класса – известным игроком НХЛ. Он летел в Турку на похороны бабушки, и Юлия даже сподобилась выразить ему соболезнование. Она была знакома с несколькими игроками той же команды, так что тем для разговора хватило до посадки. Я слушала их вполуха и дремала. По прилете молодой человек оставил ей на всякий случай свой номер телефона и побежал на самолет до Турку.

Нам пришлось долго ждать багаж, а когда он наконец прибыл, оказалось, что пропал чемодан Юлии, в котором лежала сумка, купленная в Женеве за несколько тысяч евро. Мой багаж прибыл в целости и сохранности, чему я была очень рада, ведь в моей сумке лежал разобранный по всем правилам револьвер с патронами.

– Я буду жаловаться! Куда можно обратиться? – кричала Юлия.

Я отправилась разбираться. К несчастью, в службе сервиса сидела сотрудница, с которой мне однажды уже пришлось выяснять отношения. Она тоже меня узнала и принялась заполнять документы нарочито медленно. Потом потребовала привести к ней владельца потерянного чемодана.

– Но она не говорит по-фински.

– Ничего страшного, мы вполне можем объясниться на английском.

Я привела Юлию. Пусть ругаются без меня.

Когда Юлия заполняла заявление о пропаже, позвонил Сюрьянен. Разумеется, она ответила на звонок. Зря я тоже не выпила шампанского на борту, возможно, тогда я бы и сама реагировала на ситуацию спокойнее. Служащая уже была готова вцепиться Юлии в волосы. Пожалуй, будущей госпоже Сюрьянен и в самом деле необходим телохранитель.

Наконец мы вышли в зону прилета. Юлия лишь подставила Сюрьянену щеку для поцелуя и ничего не ответила на вопрос, как прошел полет. На лобовом стекле неправильно припаркованного огромного джипа уже красовался штрафной талончик. Юлия сорвала бумажку и бросила на землю, придавив каблуком.

– Ну зачем ты так, дорогая, – ласково упрекнул ее Сюрьянен. – Сорок евро – совсем небольшие деньги. К тому же мне совершенно не нужно статеек в желтой прессе, что Сюрьянен не платит штрафов.

Я услужливо подняла квиток с земли. Сюрьянен попросил меня сесть за руль: ему хотелось поворковать с невестой на заднем сиденье.

Через лобовое стекло огромного джипа мир выглядит совсем не так, как из маленького арендованного «фиата» или фуры ресторана «Санс Ном». За рулем большой машины и водитель кажется важной персоной. Молодая женщина с двумя маленькими детьми не поверила, что я притормозила, уступая ей дорогу, и ждала, пока я проеду. Богатые придурки на больших дорогих машинах гоняют как сумасшедшие. Один такой сбил Фриду и оставил умирать на обочине. Я ехала осторожно, ибо не хотела быть причисленной к той же породе.

Мы выехали на улицу Бульвар. В доме, где Сюрьянен купил квартиру, у него было два места в подземном гараже. Я высадила будущих супругов у подъезда и въехала в узкий спуск. Выходя из машины, услышала сигнал пришедшего сообщения. Неужели Давид? Но нет, письмо всего лишь от Моники. Она интересовалась, когда я смогу прийти к ней в ресторан. Я отругала себя, что не обрадовалась весточке от подруги, подумав о ней: «всего лишь».

Открыв дверь, я наткнулась на Ханну с кучей одежды в руках. К Юлии и ко мне экономка Сюрьянена относилась прохладно, зато Юрий был ее любимчиком. Ханне недавно пошел пятый десяток, но она выглядела в стиле сороковых годов – убирала волосы в тугой пучок и носила поверх платья фартук. И вела себя соответственно, хотя иногда у меня создавалось впечатление, что в глубине души она над нами смеется.

– Привет от альпийских вершин. Юрий дома?

– Нет, уехал, но обещал вернуться к ужину. Хотя ужина не предвидится. Госпожа в плохом настроении и сказала, что не будет есть. Что случилось?

Я рассказала о пропаже чемодана. Мне даже нравилось, что Ханна не пытается изображать дружелюбие: мы просто работали на одних и тех же людей и вынужденно терпели друг друга. Не более того.

Квартира предназначалась для большой семьи, но в ней была всего одна комната для прислуги, которую прочно оккупировала Ханна. Мне отвели каморку по соседству с Юлией. Она и Сюрьянен занимали разные спальни, но в обоих имелась огромная широкая кровать. Юрий располагался в большой светлой комнате возле столовой, которая, видимо, первоначально предназначалась под библиотеку или музыкальный зал. Дверь там не запиралась на ключ.

Я распаковала вещи и отнесла грязные в подсобку, откуда Ханна отправляла их в прачечную. Мне было сложно привыкнуть к тому, что чужие люди перебирают мое нижнее белье, хотя оно и не скрывало особых тайн. Я всегда предпочитала нейтральное белье в спортивном стиле, стринги носила редко и всегда стирала их сама. В Лейсен я не брала никаких кружев или чулок с подвязками, на свидании с Давидом они мне были ни к чему.

Около восьми хлопнула входная дверь. Ключи от квартиры имели пятеро, из них четверо уже дома – значит, пришел Транков. Выйдя в коридор поздороваться, я столкнулась с Ханной.

– Сегодня обеда не будет. Юлия отказалась от еды, хозяин тоже. Юрий, хочешь, приготовлю тебе что-нибудь? Может, пасту? Хилья наверняка поела в самолете, как и Юлия.

– Я тоже с удовольствием съела бы пасту, – заявила я, еще пока Юрий не успел открыть рот. По его взгляду я заметила, что он боится выволочки. – Пойду налью сока, страшно пить хочется.

Похоже, Транков стремился вырваться из-под опеки Ханны. Я тоже совершенно не доверяла этой женщине. В Хиденниеми она видела Васильева и Давида. К тому же она совсем не глупа и легко может сложить два и два. Разумеется, Ханна умела молчать, но также была вполне в состоянии сделать правильные выводы и понять, чем на самом деле занимается Сюрьянен. Я всего пару раз в жизни сталкивалась с шантажистами, и мне казалось, что Ханна вполне соответствует этому образу.

Сюрьянен тоже решил отведать пасты. Из службы сервиса аэропорта нам обещали позвонить и сообщить судьбу чемодана. Транков молча ел, Сюрьянен казался напряженным, я вообще не умела поддерживать легкую застольную беседу. Ужин прошел спокойно. Когда мы закончили, мне на телефон пришло сообщение: пропавший чемодан нашелся в Париже и его должны доставить завтра утром.

– Можешь передать Юлии хорошую новость, – объявила я Сюрьянену, который сообщил, что не прочь выпить глоток коньяка перед сном.

Юрий попросил Ханну налить ему кофе. Я отправилась к себе в комнату и, не раздеваясь, легла на кровать. Уставившись в потолок, старалась ни о чем не думать.

Наконец я задремала, но вскоре проснулась: захотелось в туалет. Часы показывали без четверти одиннадцать. Стояла тишина. В комнате у Юлии было темно, у Ханны, кажется, тоже. Сюрьянен сидел в гостиной в наушниках и смотрел по телевизору порно. Значит, Юлия спит, иначе он на такое не решился бы. Он так погрузился в созерцание двух обнаженных женщин, играющих с душем, что не заметил, как я прошмыгнула.

Из-под двери у Юрия виднелась яркая полоска света. Я вошла, не постучав.

– Хилья, что случилось? – Он сидел за компьютером спиной к входу и сильно вздрогнул, увидев меня.

– А то ты не знаешь! Почему ты не рассказал мне, что Юлия – дочь Гезолиана?

Юрий не торопясь выключил компьютер и повернулся ко мне.

– Я и не думал, что это имеет для тебя значение, – только потом ответил он. – Ведь ты не сделала Гезолиану ничего плохого, а Сталь уже давно вышел из игры.

Это была чистая ложь, он даже не попытался как-то сгладить ее.

– Едва ли Гезолиан так легко прощает обидчиков. К тому же бывшая подружка Сталя – желанная добыча. Да и откуда ему знать, что именно бывшая? Может, ты ему рассказал?

– Почему ты мне не доверяешь?

Юрий встал со стула, и мне показалось, что он готов броситься на меня. Но вместо этого он шагнул к шкафу, и, достав оттуда плетку, протянул ее мне. Однажды в доме Паскевича в Бромарве мне уже приходилось ее видеть.

– Зачем мне это?

– Ты же обещала выдрать меня, как сидорову козу. Пожалуйста! Ведь ты считаешь, что я заслужил такое наказание!

Изумленно покачав головой, я взяла плетку у него из рук.

– Вечно один только Сталь! – Побледнев, он глядел на меня пылающими от ярости глазами. – Из-за этого человека я стал убийцей, а ты все равно думаешь только о нем!

– Я думаю о себе. – Я рассекла плеткой воздух, но Транков даже не пошевелился.

– Тебя никто здесь не держит! Если тебе не нравится работать на Сюрьянена, можешь идти на все четыре стороны! Но ведь ты сама хотела попасть в круг его приближенных! Зачем тебе это было надо?

Словами можно причинить не менее сильную боль, чем плеткой, и я едва не рассказала, что занималась любовью с Давидом Сталем не далее как позавчера и что с ним мне это нравится больше, чем с Юрием. Не исключено, что моя мать нечто подобное когда-то сказала отцу в ответ на бесконечные ревнивые попреки, за что и получила град ударов ножом.

– Давай, бей. Я не боюсь. Я давно привык к боли. К тому же плеткой даже до крови нельзя ударить. Вот другое дело – ремень Паскевича! Он часто бил меня и запрещал плакать. Таким образом он собирался сделать из меня настоящего мужчину. А в тот вечер, когда ты увезла от нас ту женщину-депутата, он снова меня избил. Ты тогда толкнула меня, я упал, а Паскевич принялся избивать. Правда, недолго: я вскочил и, если бы Сами не вошел, убил бы его тогда.

– Зачем же ты терпел все это?

Его ответ я сама могла бы угадать, но Юрий промолчал.

– Нам обоим важно больше узнать про Гезолиана, – сказал он вместо этого. – Он ведь не Паскевич, это игрок совсем другого масштаба. Хилья, смерть Рютконена поставила нас на одну сторону баррикады. Пожалуйста, верь мне!

Я доверяла Транкову не больше, чем альпинист верит в надежность веревки, склеенной скотчем, и ничего не рассказывала ему про Ваномо.

Размахнувшись, я ударила его плеткой по левому плечу. Он не отклонился и не вскрикнул, только побледнел еще сильнее.

– Достаточно. – Я бросила плетку на пол. – Ты прав. Я могу уйти от Юлии в любой момент. Но сейчас все только начинается. И если хочешь, чтобы я тебе доверяла, ты должен и сам верить мне. И давай для начала ты расскажешь мне о планах Сюрьянена насчет Коппарняси. Почему-то мне кажется, что он затеял это строительство лишь с одной целью – отмыть грязные деньги, полученные за бомбу Гезолиана. Так поведай мне, дорогой Юрий, что ты об этом знаешь?

7

– Я поклялся Сюрьянену, что буду молчать о его делах. – Юрий говорил тихо, и мне показалось, он повторяет выученные наизусть фразы. – А я человек слова. Можешь хоть убить меня, я все равно ничего не скажу.

– И куда это вдруг пропало доверие ко мне? – негромко, чтобы не услышали Юлия или Ханна, если они на самом деле не спят, отозвалась я. – Разве ты не сказал, что мы с тобой по одну сторону баррикады? Юрий, ты же видел, как мы с Лайтио тебя защитили и спасли от тюрьмы за убийство Мартти Рютконена!

Юрий сидел на кровати, держась за левое плечо, куда пришелся удар плетки. Я немного успокоилась, перестала злиться и почувствовала, как меня накрывает усталость. Слишком много всего произошло за последнее время. Майк Вирту часто нам повторял, что настоящий телохранитель в любой ситуации должен сохранять холодную голову. И можно позволить себе гнев, радость или печаль лишь тогда, когда дело сделано. Я не всегда следовала этому правилу, но, к счастью, в большинстве случаев мне удавалось сохранить здравое мышление.

– Я хотел защитить тебя от Гезолиана. Ты мой друг, и к тому же мы работаем на одних хозяев, – пытался увещевать меня Юрий.

Но я лишь покачала головой и отправилась к себе в комнату. У меня был всего один настоящий друг, на которого я действительно могла положиться. И мне требовалось срочно его увидеть. Я отправила Теппо Лайтио сообщение со своего тайного номера телефона. Ответ пришел через три минуты.

«Пока не в игре, у меня недавно откачали из легких жидкость. В больнице не было телефона. Сейчас дома. БЛП».

На следующее утро я встала в семь. Из аэропорта передали, что чемодан доставят между восьмью утра и обедом, так что я даже не могла отправиться на пробежку. Утром Транков не поздоровался со мной. Он завтракал вместе с Сюрьяненом, они собирались на какую-то важную встречу. Обсуждая ее с Юрием, Сюрьянен постоянно косился на меня.

– Мы уезжаем в Лэнгвик на пару дней, а ты составь компанию Юлии, чтобы не скучала, – обратился ко мне Сюрьянен перед отъездом.

Юлия терпеть не могла ездить на природу, но Сюрьянен очень хотел на рыбалку. По большому счету он так и остался обычным деревенским парнем, который сам не всегда понимал, как это ему удалось добиться такого успеха в жизни.

Около десяти чемодан доставили, Юлия еще спала. Проснувшись, она заставила меня дважды перебрать содержимое багажа, дабы убедиться, что ничего не пропало. Я со вздохом повиновалась: после серьезной работы трудно перестроиться и подчиняться капризам избалованной женщины-ребенка, которая никогда не станет взрослой. Наконец она успокоилась и принялась рассматривать свою новую сумку, вертеться с ней перед зеркалом и прикидывать, какую одежду туда можно упаковать. Я ушла к себе в комнату звонить Лайтио. Он долго не отвечал, но наконец в трубке раздался его хриплый голос, перемежаемый кашлем.

– Ах, у вас ко мне дело, – безлично сказал Лайтио, не упомянув моего имени. – Я ничего не покупаю. До свидания. Ясно? До свидания.

Он нажал на отбой, а через мгновение пришло сообщение с незнакомого номера. «Сейчас перезвоню. БЛП».

Через минуту раздался звонок мобильного телефона.

– Это снова я. Звоню с нового номера, старый наверняка прослушивается. Я сейчас дома, на улице Урхейлукату. Жена на работе, придет позже. Она тут было собралась взять отпуск за свой счет, но я не позволил. Не хочу, чтобы кто-то постоянно глаза мозолил. Ты принесешь сигары? Только придумай что-нибудь, чтобы никто не догадался. Кстати, их можно спрятать в коробку из-под шоколадных конфет. А то жена заметит и снова примется ворчать.

Раздался хриплый смешок.

– Я подумаю, когда смогу прийти. Завтра у Юлии визит в парикмахерскую, она собирается делать какие-то процедуры, потом тонировать волосы. Пожалуй, на это уйдет не меньше трех часов. Как продвигается расследование убийства Рютконена?

– Стоит на месте. Никак не хотят верить слову честного человека. Я же сказал им, что мы поссорились и я прикончил этого подонка, а они затеяли расследование, очные ставки и тому подобную дребедень.

Лайтио дали хорошего адвоката, у него были связи в высших полицейских кругах, но, несмотря на это, расследование активно продолжалось. И понятно: ведь речь шла об убийстве одного полицейского другим. Я ни секунды не сомневалась, что телефон Лайтио прослушивается. Ему предъявили обвинение в убийстве, но некоторые детали в деле не совпадали. В таких случаях истину часто пытаются выяснить через прослушивание. Наверняка за ним еще и наблюдение установили. Не слишком ли рискованно мне будет прийти к нему домой?

– Полагаю, тебе не стоит самой сюда приходить. – Лайтио думал так же. – Может, пришлешь этого парня… как его зовут?

– Рейска Рясянен. Думаешь, так будет безопаснее?

– Он может прикинуться посыльным из магазина сигар. Завтра получится?

– Ну да. Давай в полдень.

Юлия была записана к парикмахеру на одиннадцать, но для перевоплощения в Рейску мне требовалось время. К тому же я никак не могла заняться этим в квартире на Бульваре, поскольку Ханна не собиралась выходить. Юрий Транков знал про мое альтер эго и наверняка согласился бы помочь, если бы я посвятила его в цель вылазки, но мне не хотелось этого делать. Следовало найти другое место, и единственное, что пришло в голову, была квартира моей бывшей соседки-старушки Элли Вуотилайнен на улице Унтамонтие. К тому же я скучала по этой почти восьмидесятилетней бабушке, у которой в свое время хранила вещи. Именно она когда-то навела меня на след Юрия Транкова. Она очень хорошо ко мне относилась и много раз предлагала звать ее просто Элли, но я так и не решилась, продолжая говорить «тетя Элли». Хотя, по-хорошему, она годилась мне в бабушки. Моя бабушка по отцовской линии после трагедии перестала со мной общаться, а мамина мама, похоронив дочь, разболелась и через несколько лет умерла, хотя ей было всего пятьдесят три. Так что в детстве у меня не было семьи в обычном смысле этого слова. Меня воспитывал дядя Яри, и еще какое-то время у нас жила рысь по имени Фрида. Дядя очень любил меня, и я никогда не чувствовала себя обездоленной.

Пока меня не было дома, на имя Юлии пришло несколько анонимных писем. Мы с ней договорились, что я сама буду открывать такие конверты. Скорее всего, отправителем являлась бывшая жена Сюрьянена – Сату. Я аккуратно хранила все анонимки. Если с Юлией что-нибудь случится, у меня будут хоть какие-то улики. По мнению Сюрьянена, не следовало обращаться в полицию, иначе их личную жизнь начнет мусолить желтая пресса и в итоге Сату получит то, чего добивалась, – внимания.

На мой взгляд, эти публичные персоны – странные существа. Я бы с удовольствием променяла известность на шапку-невидимку. Именно поэтому мне и нравился Рейска, простой финский парень, на которого никто не обращал внимания, если только он сам этого не хотел и не лез в драку. Он был неглуп и старался держаться в тени: не поднимал шума, видя, как карманники воруют кошельки или подростки пристают к темнокожим девушкам-сомалийкам. «Не стоит всюду лезть со своими правилами», – мудро полагал он.

Мне только следовало придумать, как представить Рейску тетушке Вуотилайнен. Но она не из пугливых, поэтому я просто позвонила и предупредила, что зайду по немного необычному делу. Времени было мало, пришлось разориться на такси.

Мы с Юлией сходили в тренажерный зал и поплавали в бассейне. На обед Ханна приготовила суп из авокадо, Юлия съела тарелку, я попросила добавки. Только мы закончили с едой, как у нее зазвонил телефон.

– Незнакомый номер. Стоит отвечать?

– Дай мне. – Я нажала на кнопку ответа и произнесла невразумительное «алло».

В ответ послышалась русская речь. Чем дольше я молчала, тем более злобным и раздраженным становился абонент на том конце. Я включила громкую связь и придвинулась ближе к Юлии, но она тут же замахала руками: мол, выключи сейчас же. Я послушалась. Ханна стояла в сторонке, наблюдая за нами. Я понятия не имела, понимает ли она по-русски. К Юлии она обращалась по-английски и с Юрием говорила по-фински. Я всегда считала само собой разумеющимся, что она не понимает по-русски, но сейчас вдруг засомневалась. Вполне возможно, она просто скрывала свое знание русского языка, чтобы подслушивать разговоры, не предназначенные для ее ушей. Вот, например, Давид тоже владел финским гораздо лучше, чем старался показать.

– Это Таня, сестра моего покойного мужа Алексея. – Юлия высокомерно пожала плечами. Бывшая невестка значила для нее очень мало. – Ужасная сучка. Но из-за нее не стоит переживать, у нее все равно нет денег на поездку в Финляндию. Позвонила с чужого номера и наверняка за чужой счет. Отец уже предупреждал ее, чтобы она больше мне не звонила и не говорила гадостей.

– Предупреждал? О чем?

– Ну, ты же знаешь, какое в Москве движение. Запросто можно попасть в аварию. К тому же, если одна и та же машина ездит за тобой несколько дней подряд, нетрудно понять, что это значит. Да и вообще, ни у Тани, ни у ее семьи нет никаких прав на деньги Алексея. Он заработал их сам, семья ни капли не помогала ему. Просто он умел оказываться в нужном месте в нужное время. А вот я ему помогала. Так почему он должен был оставить свое состояние тем, кто не имел к нему ни малейшего отношения? Интересно, откуда у Тани мой номер? Может, его стоит теперь поменять?

Не дожидаясь ответа, Юлия вышла из комнаты. Ханна принялась собирать грязную посуду. Я взялась за свою тарелку, чтобы поставить в раковину, но Ханна прикрикнула на меня:

– Оставь и не лезь в мои дела на кухне!

Я сочла за лучшее ретироваться: ссора с Ханной совершенно не входила в мои планы. Вернулась в свою комнату, достала из потайного места одежду Рейски. Последний раз я перевоплощалась в него в тот день, когда Юрий Транков застрелил комиссара Рютконена в Коппарняси. После этого мне пришлось все перестирать, поскольку одежда была в крови Лайтио.

Взяв в руки усы, я сообразила, что у меня нет специального клея, чтобы приклеить их над верхней губой. У Рейски в гардеробе было несколько футболок. Ту, что с надписью «Спасибо 1939–1945», я решила не надевать, чтобы не шокировать бабушку Вуотилайнен, которая во время войны была еще ребенком и совершенно не понимала, почему спустя семьдесят лет войной надо восхищаться. Вместо этого я выбрала футболку, купленную на блошином рынке, с надписью «Born in Savo»[2]. С чувством юмора у Рейски было все в порядке.

Утром я отвезла Юлию в парикмахерскую. Сюрьянен отдал в ее распоряжение небольшую спортивную «ауди» с регистрационным номером USK 05. Салон находился всего в нескольких кварталах от дома, и туда вполне можно было добраться на трамвае, но Юлия наотрез отказывалась пользоваться общественным транспортом.

– Не собираюсь толкаться в одном вагоне с бомжами, – поморщила она нос.

Мастер сказала, что будет заниматься с клиенткой не менее четырех часов, и Юлия велела ее не ждать. Я зашла в магазин, купила обещанные Лайтио сигары и прыгнула в автобус, идущий в Кяпюля. Вышла с чувством, что приехала домой. В подъезде пахло свежеиспеченными булочками. Бабушка Вуотилайнен обожала печь и кормить гостей сдобными плюшками. Она была рада меня видеть, напоила кофе и отвела в комнату, где я начала не торопясь переодеваться в Рейску. Я сказала ей, что такое перевоплощение является частью моей работы. Она согласно кивнула, но по ее глазам я видела, что она мне совсем не верит.

На виду у посторонних сложно менять образ, поэтому я заперлась в тесной ванной комнате. Сначала перевязала грудь и прикрепила в штаны муляж. Рейска иногда носил парик, но сейчас у меня была такая короткая стрижка, что можно было без него обойтись. Приклеила усы, постояла. Обычно мне требовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к новому ощущению на лице. На улице ярко светило апрельское солнце, так что темные очки будут очень кстати. В гостиную я вошла еще походкой Хильи, остановилась, перевела дух и присела, по-мужски разведя колени.

– Здрасьте, Рясянен Рейска, приятно познакомиться. Ух, как классно у вас булочками пахнет!

Бабушка Вуотилайнен залилась смехом. Рейска говорил на диалекте области Саво, другим финнам этот акцент казался смешным, и мало кто понимал его как следует. Но Рейске было только на руку то, что его считают деревенским простачком и не воспринимают всерьез.

Шел первый час, а я все еще стояла в гостиной бабушки Вуотилайнен и входила в образ, тренируя голос и походку. Это было не так-то просто: я старалась говорить басом Рейски, ходить вразвалку, но результат меня не удовлетворял. Даже выйдя из подъезда на улицу, я еще не чувствовала должной уверенности в себе. Успокоилась лишь в такси, заметив, как водитель характерно втянул воздух, пытаясь понять, не пахнет ли от пассажира алкоголем. Я велела ехать на улицу Урхейлукату и попросила остановить за пару кварталов от дома Лайтио. Рабочий кабинет, где мой старый друг мог беспрепятственно дымить сигарой, располагался рядом с квартирой. Я позвонила в домофон, но ответа не дождалась. Открылась дверь, из подъезда вышла молодая женщина. Я вошла.

– Вы куда? – поинтересовалась она.

Первой реакцией Рейски было ответить «не твое дело», но потом он все же решил быть вежливым.

– На верхний этаж к Лайтио.

Женщина молча кивнула и прошла мимо. Я поднялась на верхний этаж и позвонила в дверь. Внутри было тихо. Я снова нажала на кнопку звонка. Может, Лайтио забыл о встрече?

В этот момент дверь открылась, и Рейска вздрогнул. Неужели человек может так сильно измениться всего за пару месяцев? Лайтио похудел килограммов на десять, усы побелели и обвисли, щеки ввалились, под глазами образовались огромные мешки. Он был одет во фланелевую пижаму, на ногах разношенные тапочки.

– Заходи. – Голос остался прежним, но постоянно прерывался приступами кашля.

– Куда?

– Сюда, здесь хоть пообщаться можно. В кабинете разговаривать не стоит.

– Наконец-то ты поверил, что квартиру могут прослушивать. – Рейска инстинктивно перешел на шепот.

– Я сто раз все проверил. Но жена сказала, вчера опять приходил какой-то тип, якобы провести замеры влажности в помещении. Я спал, и она его впустила. Они мне не верят, не понимают, какой у меня был мотив. Хотя я же говорил, что самооборона.

Я была почти уверена в том, что квартира и в самом деле прослушивается, поэтому решила не продолжать тему. Глядя на Лайтио, который с трудом переставлял ноги, я поняла, почему его выпустили под подписку о невыезде. Он тяжело дышал, в углу комнаты стоял аппарат искусственного дыхания и пара кислородных подушек. Видимо, иногда приходилось им пользоваться.

– У вас в подъезде есть сауна или клубная комната?

– Пару лет назад на первом этаже оборудовали сауну.

– У тебя есть от нее ключи?

– У жены на связке. Я редко туда хожу, мне не нравится пар от электропечки. К тому же там нет окошка на улицу, сидишь, как в бункере.

– А где еще можно взять ключи? У дворника?

– Ну да. За то, чтобы открыть дверь, он берет пятьдесят марок и просит подписать квитанцию.

Черт. Сауна была бы идеальным местом, ведь полиция имеет право поставить прослушку только в квартиру подозреваемого. Лайтио не помнил, какой там замок, и Рейска решил спуститься и посмотреть сам. Жаль, не захватил отмычку. Дом был построен в послевоенные годы, и изначально подвальное помещение использовалось как погреб. Но теперь ведущая туда дверь закрывалась на замок.

У Лайтио была кошка по имени Кокки, эту хвостатую разбойницу знал весь подъезд. Однажды, когда я заходила к Лайтио, она выскочила на лестницу, и потребовалось немало времени и усилий, чтобы водворить ее обратно. У меня возник план, я поднялась обсудить его с Лайтио. Пока я ходила вниз, он успел сменить пижаму на спортивные брюки и флисовую толстовку.

– Ну да, скажем, что Кокки сбежала в подвал. Вообще-то, она сейчас дрыхнет у жены в постели, главное, чтобы не проснулась не вовремя.

– Не забудь взять ключи от дома! – крикнула я, глядя, как Лайтио закрывает за собой дверь квартиры.

– Деточка, не учи старого полицейского, – проворчал он, подкинув на ладони связку ключей. – Сейчас позвоню соседке. Она на пенсии, так что должна быть дома. Постой пока в сторонке, как бы она не испугалась, увидев тебя.

На месте соседки я не открыла бы ни Лайтио, ни Рейске, но та распахнула дверь. Выслушав рассказ о сбежавшей кошке, принялась сочувственно охать и бросилась было сама отпирать сауну. Ушла она лишь тогда, когда Лайтио сказал, что кошка с перепугу может укусить незнакомого человека.

– Забавно, черт возьми! – расхохотался Лайтио, когда мы наконец вошли в сауну. – Всю жизнь боролся против бандитов и взломщиков, а теперь вот сам пользуюсь их методами. Да еще из-за внебрачного сына Паскевича!

– Никто тебя не заставляет защищать его, – ответила я собственным голосом.

– Знаешь, если бы я рассказал тебе правду, ты была бы в шоке. То есть, вернее, Рейска. Принесла сигары?

Я вытащила коробку из кармана пуховика. Лайтио жадно схватил ее, открыл дрожащими руками и сунул незажженную сигару в рот.

– И почему только они запрещают мне курить? Ладно, что у тебя, говори первая.

– Хорошо. В Швейцарии я встретила Ивана Гезолиана и Давида Сталя. И выяснилось, что Гезолиан – отец невесты Сюрьянена.

Послышалось лязганье зубов – это Лайтио перекусил сигару. Затем он резко вздохнул, закашлялся, выплюнул огрызок и бросился к крану пить воду. Кашель бил не переставая, Лайтио согнулся пополам. Я испугалась, что он задохнется, и стала мучительно соображать, что делать – постучать его по спине или потрясти за плечи.

Наконец приступ закончился. Лайтио без сил присел на скамейку, вытирая дрожащими руками мокрые от слез глаза.

– Ах вот оно что. Круг замкнулся. Сюрьянен и дочь Гезолиана. Ты и Сталь. Как у него дела?

– Сталь рассказал, что у Гезолиана белорусский дипломатический паспорт, по которому он беспрепятственно путешествует по Европе. Свадьба Сюрьянена и Юлии состоится в июне, в выходные накануне Иванова дня. Гезолиан собирается приехать.

– А, в июне, – пробормотал Лайтио и снова сунул сигару в рот.

Я отвела взгляд. Сказать было нечего. Я сняла кепку и задумчиво провела рукой по волосам.

– Сейчас же надень обратно! С этими усами и прической Хильи ты выглядишь просто ужасно! Что Сталь делал в Швейцарии?

– Преследовал Гезолиана. И меня.

– Как у Сталя дела?

– Ничего пока. У него нашелся сын, он должен о нем заботиться.

Я рассказала Лайтио историю Дейвидаса и где он сейчас находится. Он лишь покачал головой в ответ.

– Надо же, оказывается, Сталь все еще доверяет Яану Ранду. Хотя, с другой стороны, выбор у него сейчас небольшой. Ну и что же ты собираешься делать? Надеюсь, не планируешь увольняться?

Я ответила, что собираюсь поступать так, как мы договорились со Сталем, а именно не терять связи с Яаном Рандом. Адрес его электронной почты есть на веб-страничке монастыря Сан-Антимо. Он должен догадаться, кто интересуется Дейвидасом.

Затем я рассказала, что мне удалось узнать про своего отца.

– Не знаю, откуда у Давида эта информация, но обычно у него сведения верные. Едва ли отец будет искать меня, но вот Саару Хуттунен полиции следовало бы предупредить.

– Официально это не положено. Но надо подумать, может, в отделении Туусниеми есть кто-нибудь из знакомых, кого можно неофициально попросить об этом. Я уже поступал так пару раз.

– Он находится на принудительном лечении. Неужели оттуда тоже выпускают на свободу?

– Да. В правовом государстве запрещено бессрочное принудительное лечение.

– То есть по закону даже дьявол когда-нибудь вновь окажется на свободе, да? – Я вспомнила слова дяди Яри.

– По медицинским показаниям его, конечно, могут долго держать взаперти. Но, знаешь, тридцать лет – это очень большой срок. Вон Яан Ранд отделался от обвинения в педофилии гораздо скорее. Не знаю, я ведь обычный полицейский. Парламентарии выпускают законы, дело полиции – следить за их исполнением. Знаешь, на время расследования, а другими словами, навсегда, меня отстранили от дел, отняли служебное оружие, права и телефон. Но у меня остались старые друзья, которые всегда расскажут, что происходит. Поэтому не волнуйся. Я смогу точно узнать, собираются ли давать Куркимяки условное освобождение или нет. И лучше действовать незамедлительно.

Флисовая толстовка Лайтио была покрыта слоем кошачьей шерсти. Я вспомнила, как мы встретились в первый раз и как я боялась тогда, ведь он пытался обвинить меня в убийстве, которого я не совершала. Мне было сложно собраться с духом и задать ему следующий вопрос, но Рейска сделал это быстро, по-мужски:

– Сколько они дают тебе времени?

– Если в больнице, то полгода. Но я не хочу. Думаю, что Пасху встречу, хотя она в этом году поздняя. А вот Иванов день вряд ли. Поэтому и хотел встретиться с тобой. Ты же знаешь, Транков передо мной в долгу. Сможет он раздобыть мне оружие? Нелегально. Я не собираюсь сдаваться на милость этих докторов, черт побери. Я уйду тогда, когда захочу сам, в своих штанах и с сигарой в зубах, а не в больничной пижаме и памперсе. Ты единственный человек в мире, кого я могу об этом попросить. Передай Транкову, пусть достанет мне револьвер.

8

Рейска обещал передать просьбу Транкову, Хилья промолчала. Я тоже была перед ним в долгу: без него я никогда бы не узнала, что у меня есть сестра, и массу других вещей. А я-то еще считала себя умной и хитрой, когда выяснила служебный пароль Лайтио для работы в полицейской базе данных! Позже выяснилось, что он нарочно оставил его мне.

– Ты очень похудел. Давай как-нибудь сходим пообедать в хороший ресторан. В следующий раз, когда смогу выкроить свободное время, приглашу тебя в «Санс Ном».

Это произнес Рейска. Хилья так и не смогла вымолвить ни слова.

– Ну, это только если договоришься, чтобы повар приготовил настоящую запеканку с беконом. Моя баба все время ворчит, что я ем слишком много жирной пищи, и теперь не позволяет ни одной калории пробраться в мою еду. – Лайтио и раньше не слишком обаятельно улыбался, а сейчас его ухмылка и вовсе напоминала гримасу.

– Я пришлю сообщение, когда у меня будет время, и приеду за тобой на такси.

– И кто же из вас приедет?

– Хилья.

– Я, знаешь ли, так до сих пор и не знаю, что в конце концов обнаружилось в бумагах Рютконена. Он преследовал Сталя по закону, ведь тот морочил голову Европолу. Та наша встреча была, конечно, не вполне легальна, но ведь о ней известно лишь нам с тобой да Транкову.

С Давидом Сталем меня связывали нежные чувства, с Транковым – общая тайна. Я начинала его бояться. Полиции, разумеется, он меня не выдаст, но вот насчет Ивана Гезолиана я не была уверена. Перед глазами встал собственный образ в виде бритоголового монаха в длинном одеянии. В монастыре мне было бы гораздо спокойнее, но меня туда не примут – ведь на самом деле я женщина.

– Самое время выкурить сигару, – прохрипел Лайтио. – Вот черт, спички забыл. А в сауне их наверняка нет.

Он осторожно поднялся, я чуть было не бросилась помочь ему. Рейска одернул меня – такой жест мог бы уязвить гордость Лайтио.

Мы вышли. На прощание Рейска по-мужски пожал Лайтио руку, обниматься он не привык.

– Ну, пока. – Он тихонько похлопал старого друга по плечу и пошел прочь.

Сидя в трамвае, Хилья отправила Транкову сообщение: надо обсудить важное дело. Он мгновенно ответил, что возвращается послезавтра, и предлагал вместе прогуляться. Ну и ладно, пусть думает что угодно. Лайтио дал трудное поручение, однако Рейска прекрасно понимал, что выполнить его – дело чести. А Хилья так и не могла решить для себя, правильно ли поступит, если передаст Лайтио оружие для самоубийства.

Бабушка Вуотилайнен снова напекла пирожков.

– Возьми с собой и передай тому милому молодому человеку, что так замечательно нарисовал рысь. Посмотри, она же совсем как живая. Надеюсь, ты уже забыла того, другого мужчину.

«Как бы не так», – вздохнула я про себя, смывая в ванной грим.

Я пообещала зайти в другой раз, когда у меня будет больше времени, и побежала в парикмахерскую. Успела как раз в тот момент, когда Юлия уже расплачивалась. Ей закрасили отросшие корни волос, покрасили ресницы и брови, и она стояла свежая и красивая, сверкая золотой головкой. Рейска наверняка смутился бы рядом с такой красоткой, но, к счастью, они с Юлией никогда не встретятся – уж я позабочусь об этом.

В машине я принялась расспрашивать Юлию об отце: мол, он произвел на меня необыкновенное впечатление. Вероятно, ей было велено молчать, но она не смогла сдержаться.

– Папа знаком со многими президентами и премьер-министрами. Он, например, хорошо знает Путина.

– А мама?

– В последние годы жизни из-за болезни она превратилась в растение. – Юлия снова характерным жестом пожала плечами. – Даже меня не узнавала. К счастью, я уродилась в отца и бабушку, его мать. Она обещала приехать ко мне на свадьбу, хоть ей уже восемьдесят.

Сюрьянен много думал, как обеспечить безопасность на свадьбе: боялся, что туда заявится Сату и приведет толпу папарацци. Церемонию планировали провести в «Санс Ном», и Моника уже вовсю готовилась к организации финско-русской свадьбы. Помимо меня, Сюрьянен нанял еще несколько охранников, а Гезолиана, разумеется, будет сопровождать Леша. Впереди было еще два месяца, но Юлия уже суетилась вовсю. Подходящего платья она не смогла найти ни в Хельсинки, ни в Петербурге, ни в Женеве, и, судя по всему, нам еще предстояло ехать за ним в Париж или Нью-Йорк.

– Тебе пришло письмо, я положила его в твоей комнате на столе, – сообщила мне Ханна, когда мы вернулись домой.

Мне совершенно не понравилось, что она заходила ко мне в комнату. Револьвер и другие важные вещи я держала под замком, но не хотелось, чтобы она трогала даже мое белье. Одежду Рейски я хранила на самом дне шкафа, его усы и кепку – в сейфе вместе с револьвером. Там же я прятала альбом с фотографиями дяди Яри, найденное у Давида кольцо и бумаги Сюрьянена, касающиеся мыса Коппарняси. Я сама не очень понимала, к чему они мне. В свое время Коппарняси принадлежал некоему индустриальному объединению, но затем его приватизировали. Разумеется, уж коли в проекте Сюрьянена принимала участие такая сомнительная личность, как Гезолиан, ему имело прямой смысл держать язык за зубами. К тому же в таком масштабном деле легко отмывать деньги через контракты с субподрядчиками. Неужели Сюрьянен и в самом деле готов рисковать? Хотя, возможно, за его простоватой внешностью скрывается душа крупного авантюриста и игрока.

Я отнесла пакет с булочками Транкову в комнату. Там сильно пахло его туалетной водой. На стене висела картина, на которой темноволосая большеглазая женщина сидела, протягивая руки к камину. Юрий никогда не рассказывал, кто изображен на картине, но я подозревала, что это портрет его матери. Я так и не могла понять, действительно ли он талантливый художник. Однажды он подарил мне холст, на котором нарисовал меня в виде принцессы-рыси, но я еще не повесила его у себя в комнате.

Примечания

1

«Мое сердце принадлежит папочке» (англ.). (Прим. пер.)

2

«Рожденный в Саво» (область в Финляндии) (англ.). (Прим. пер.)

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.