История Надин была просто замечательной.
Была она из графа Каменского крепостных.
За необычайно тонкую косточку, за нежный, не крестьянский овал лица, за необычайную длину стройных ножек, девочку взяли сперва в барский московский дом…
И приметив сметливый ум девочки, баре сперва определили Наденьку по домослужению в будущие горничные, и начали заниматься ее образованием и воспитанием. Вместе с отобранной дюжиной будущих особо вышколенных слуг для петербургской службы и для петербургских дворцов графов Каменских, Наденька училась грамоте, французскому и немецкому, а так же еще и литературе, риторике и математике. Однако, когда старшему из братьев удумалось будучи в отставке – заниматься домашним театром, он заставил Наденьку учиться французскому балету в домашней труппе, где балетмейстером был выписанный из Парижа мосье Жером.
Талантливая Наденька быстро освоила несложные фуэтэ, плие, порт-бе бра и сложные па-де ша… Но тут ее заметил младший брат Михаила Федотовича – Николя.
Заметил и влюбился.
А влюбившись, сперва выиграл ее у братца в карты, о потом дав девушке вольную и паспорт на фамилию Золотицкой, сперва свозил девушку в Париж, а потом вернувшись, зажил с нею в доме на углу Невского и Фонтанки.
– При государе Иоанне Васильевиче за такие проказы, граф, с вас бы голову вместе с вашими роскошными кудрями сняли, – сказал поручику уланского полка Николаю Федотовичу его командир, полковник Кампенгаузен, когда поручик Каменский вернулся из Парижа, где пребывал в отпуске на лечении, – на грани приличий живете, на грани!
Сказал и погрозил поручику пальцем.
Однако в доме, которым формально управляла мадмуазель Золотицкая, а фактическим хозяином которого был младший Каменский, любили бывать влиятельные особы. И не считаться с этим было нельзя. Здесь даже бывал господин Сперанский, который был воспитателем молодых наследников – Александра и Николая Павловичей. Господину Сперанскому нравилась обстановка салона и нравились беседы, которыми умело управляла умная Надин. И Державин Гаврила Романович – тоже бывалс… Бывалс здесь. И главный государев советник по тайным канцеляриям – граф Безбородко – тоже сразу внедрил сюда – в салон златокудрой и голубоглазой Надин своих шпиёнов.
А внедрив, посоветовал государю не наказывать расшалившегося и высунувшегося сверх меры юного уланского поручика, а использовать салон его содержанки, как место, где можно наблюдать… Наблюдать и поджидать, покуда враги русской короны проявятся.
Так и обросла балерина Наденька – покровителями.
И салон ее – славился отныне по Петербургу духом вольнодумства.
Ведь здесь можно было даже обсуждать и конституционную будущность России, и освобождение крестьян от рабства, что просто неприлично было для России – в соседстве с просвещенными европейскими державами… Именно так говорил господин Сперанский… И именно этому, оказывается, учил он наследников – Александра Павловича, Константина Павловича и Николая Павловича…
Но можно было здесь говорить не только о политике, но и о свободных европейских нравах. О гражданских невенчанных браках, о свободе женщин – выбирать себе любовников и быть "эмансипэ"…
Однако, однажды, свободный оазис свободного европейского слова едва не пал жертвою декларированных в нем свобод.
Случилось так, что Иван Дибич-Забалканский влюбился в Надин.
Юный корнет из Царскосельских лейб-гусар пленился тонким станом и золотыми кудрями, чистыми взорами голубых глаз и нежной белоснежной улыбкой милого рта.
Двадцатилетний Иван Иваныч Дибич-Заболканский принялся осаждать Надин, присылая ей букеты и стихи собственного сочинения.
Николя Каменский был в курсе.
Но относился к этим ухаживаниям и поползновениям лейб-гусара скептически и иронически, покуда все было в рамках приличий. Если вообще можно было говорить о каких то приличиях, сожительствуя с девушкой в невенчанном гражданском сожительстве.
Но! Но любую крепость можно взять штурмом и хитростью.
Так думал юный гусарский корнет.
Если действовать через подругу и наперсницу Надин, через мадмуазель Дюваль – и прямо в комнаты!
Когда Стрельненские уланы отбудут на маневры в Нарву. На три недели. А с ними и граф Николенька Каменский.
Корнет Иван Дибич – Заболканский сидел на диванчике в караульной комнате и занимался стихосложением.
Нынче он был назначен товарищем начальника караула в новом дворце Марии Федоровны. Государыни тем временем во дворце не было, она с Нелидовой отбыла в Петербург, и посему служба была в этот день необременительной и формальной.
В караульном помещении кроме корнета никого более не было. Его начальник – штаб-ротмистр Рейнгарт под предлогом зубной боли улизнул из дворца на пару часов, оставив Дибич-Заболканского за себя – командовать полу-эскадроном караульных из лейб-гусар.
Теперь Иван Дибич-Заболканский, в силу малого чина своего не имея такой возможности, как наглый и борзый Рейнгарт покинув дворец отправиться к любовнице, вздыхал и мечтал о предмете своей страсти.
О Надин Золотицкой.
Корнет развалился на диванчике и свинцовым карандашом чирикал на обороте французского романа:
Персты твои тоньше алебастра египетских чаш И кудри твои золотисты что солнце в заутренний час А белизна грудей твоих словно кремния блеск Как стражду, как стражду лобзаний я вздохом надежд Что вот между кремниевых тех пирамид Рука моя властная вдоль заскользит И кудри твои золотые с моими совьет и завяжет забавник Амур И персты твои алебастра белее в Египет гоним Забавник Амур Пошлёт их он бегать по кудрям и плечам моим.
Корнет трижды перечитал написанное и остался им доволен. Затем поднялся с дивана, подошел к бюро, вынул из ящика лист гербовой бумаги, взял отточенное перо и принялся переписывать стихи, делая вензели и красиво выписывая заглавные буквы в строках с завитушками, словно был не кавалерийским корнетом, а штабным писарем.
Написав. Иван Дибич-Заболканский снова перечитал свои стихи, потом сложил бумагу вдвое и положив письмо в пакет, принялся плавить на свече коричневую плитку сургуча, капая им на все углы пакета. Потом, приложив к мягкому сургучу оставленную Рейнгартом печать, крикнул вестового.
– Пакет в Михайловский дворец. Отдать лично поручику Забродскому.
Семеновец Забродский был другом Дибич-Заболканского.
Он передаст!
И уже через два часа фея грёз корнета Ванечки станет читать только что написанные им вирши.
Рейнгардт вернулся от своей "зи-зи" не через обещанные два часа, а через три.
Вернулся довольный и без зубной боли.
Что творит с людьми любовь!
Амур все лечит.
Рейнгарт принес бутылку мозельского, и офицеры пообедали холодной телятиной и хлебом, запивая золотистым вином южного течения Рейна.
Едва успели отобедать, как прискакал курьер.
– Что за оказия? – удивился Рейнгарт – Ответ господину корнету, – ответил посыльный, протягивая Рейнгарту пакет.
– Это мне, – сказал Дибич-Заболканский, – мне из Петербурга. Не по службе, а по амурной части.
– Не дам! – игриво воскликнул Рейнгарт, – тут написано – депеша начальнику караула.
– Там амурное письмо должно быть, – сказал Дибич-Заболканский.
– Ну так давай прочтем, – ухмыляясь в свои прусские усы сказал Рейнгарт.
Корнет выхватил пакет из рук Рейнгарта и отойдя к окну и поворотясь к штаб-ротмистру спиной, принялся ломать сургучные печати.
– Ну что там пишут? – не выдержав долгой и томительной паузы, спросил Рейнгарт.
– Elle ecrit que le regiment des ulan partirait ou maneuvers militair demain… – сказал Дибич – Заболканский. – les oizoe serait libre, – хлопнув себя по ляжкам, воскликнул Рейнгарт – Да, друг, не все тебе одному срывать цветы с клумбы Амура.
– Скажи лучше топтать сию клумбу, mon cher!
Свидание произошло как ему и положено – в полночь.
Как и было уговорено, мадмуазель Дюваль открыла Ивану дверь.
– Се пар иси, се пар ла, ля ба, ля ба, мосье… – приговаривала мадмуазель Дюваль, светя свечкой и показывая дорогу.
Пылкий любовник два раза спотыкнулся о ступени и едва не расшибив лоб стукнулся в темноте о притолоку.
– Эль вуз аттанд, – сказала мадмуазель Дюваль, открывая перед корнетом двери спаленки Надин Золотицкой…
Сноски: она пишет что уланы отбывают завтра на маневры Значит пташка свободна Сюда, сюда мосье Она вас ждет. (Сцена интима Губаревский)
Глава пятая
Лорд Витворд.
С улыбкой высокомерного презрения глядел лорд Витворд из окна рыцарского замка новоявленного магистра Мальтийского ордена на плац, где русский царь в немецком военном платье принимал ежедневный вахт-парад.
Что есть Россия для Англии? – думал лорд Витворд двумя пальчиками отодвигая тяжелую штору, – Послушный союзник в войне с Французами и поставщик строевого леса, и строевых солдат. Мы их всегда обманем!
У Витворда были в новом царевом дворце важные дела. Дела государственной важности. Но были у него еще и дела иного свойства. Дела сердечные.
Очень глянулась англичанину новая фрейлина – смолянка Дашенька Азарова.
Среди прочих донесений, Витворд писал главному лорду адмиралтейства – этому тупоумному Мальборо-Ормсби-Роклвуду, что новой фавориткой русского царя стала юная Аня Лопухина, что Нелидова к неудовольству Марии Федоровны отправлена в отставку… Так этот Ормсби-Роклвуд прислал директиву – где Витворду предписывалось вступить с Лопухиной в интимную связь, дабы получать от нее полезные для Британской короны сведения.
Так что с него взять? С этого престарелого ополоумившего идиота, если он на переданную в одном из донесений эпиграмму на одного из вельмож, где было написано следующее:
Благодаря своей машине
При матушке Екатерине
Был в орденах Нарышкин Лев
Красавец генерал-аншеф Витворду вообще предписывалось сообщать все сплетни и все придворные новости, включая самые пошлые…
Так вот на эту эпиграмму, Ормсби – Роклвуд написал распоряжение, предписывающее Витворду раздобыть чертежи сей машины. Потому как она может составлять интерес для Британии.
Витворд чертежей доставать не стал, а нарисовал нечто… Взяв за образец собственные мужские достоинства. А еще сделал для лорда адмирала стихотворный перевод той самой эпиграммы.
Thankful to his machine
When throne was held by Katherine
He was awarded Gentle Dick
For permanent erected prick
Но самое забавное было далее.
Русскому послу в Лондоне стало известно содержание последнего донесения Витворду главному лорду адмиралтейства. И в Российском посольстве потрудились сделать свой перевод, причем не зная текста оригинала эпиграммы – (откуда им в Лондоне знать придворные остроты!?) – и посольский чинуша перевел, как умел.
И запечатав – донесение отправили из Лондона в Петербург, а там министр иностранных дел Безбородько прочитал:
Благодаря его машине
В дни
Когда ТРОН принадлежал Екатерине Он награжден был – Этот благородный Хрен За свой постоянно напряженный член!
Безбородько был в недоумении.
Про кого написал этот Витворд в своем донесении?
Ведь за напряженные чресла при государыне Екатерине награждали многих хренов…
И Зубова, и Орлова, и Потемкина, и Каменского…
Но пробыв в размышлениях около половины суток, Безбородько пришел к заключению, что Витворд писал именно о Каменском.
Причем не о старшем, а о младшем Каменском. И о его пассии – о Надин Золотицкой.
Витворд все глядел, как продолжается развод караула в этом нескончаемом процессе вахт-парада.
Вот этот курносый царь в немецкой треуголке встал напротив генерал-поручика Иванова-Штакеншнейдера.
Вот он что то выговаривает генерал-поручику.
Вот он явно гневается.
Вот он кричит что-то неслышное здесь на втором этаже…
– Ах, занимались бы они лучше любовью, чем этой прусской муштрой, – подумал Витворд, отпуская занавески и отходя от окна.
Он подумал о Дашеньке Азаровой.
– Вот уж красотка, каких в Англии не сыщешь! ….
Безбородько позвонил в колокольчик и приказал лакею вызвать его секретаря Владимира Ивановича Коблукова.
– Была ли почта из Лондона? – спросил Александр Андреевич, едва Коблуков появился на пороге.
– Была, Ваше сиятельство, – ответствовал секретарь.
– Так что же ты молчишь! – нервно скривился князь, – я жду вестей от Кочубея, что пишет, говори?
А глава Лондонской миссии, князь Кочубей сообщал следующее, что плывший в Петербург почтовым фрегатом некий сын полкового врача мистер Роджерсон – является тайным агентом форин аффеарз, следующим в Россию с тайным заданием. И что подчиняться этот Роджерсон будет непосредственно послу лорду Витворду…
– И что этот Роджерсон? – спросил Безбородко – Прибыл вчера, Ваше сиятельство и остановился у господина Пита в аглицкой фактории, – ответствовал секретарь.
– Да я не про то, как он из себя? – снова поморщился Безбродко.
– Говорят, собою пригож, молод-с, Ваше сиятельство.
– Ну, тогда все понятно! – воскликнул Безбородко, – девок будет махать, этому Витворду было приказано еще с Катериной Нелидовой сойтись, это он мог, а для молодой фаворитки государя они вишь ли молодого любовничка прислали. Ай да англичане! Наш пострел уже и здесь, как говориться – поспел!
– Ясное дело, англичанину не нравится желание государя сблизиться с Наполеоном, ясное дело, но где цель? Неужто наследник? ….
А наследник пребывал в эмпиреях. С другом Адамом Чарторыйским.
Глава шестая
Где Даше Азаровой объяснили, что красота ее женская должна послужить отечеству Светлейший князь Александр Андреевич Безбородко был сибарит. Или как говорил про него его августейший друг Павел Петрович, когда тот был еще только наследником без перспектив на наследство матушки свей государыни Екатерины, когда сиживали они оба в Гатчинском затворе за стаканом мозельского, Павел Петрович называл Александра Андреевича эпикурейцем. Конечно же, будучи наследником-долгожителем, Павел Петрович много путешествовал по Европам с супругою своею Марией Федоровной, много повидал, потому ему и судить – похож ли на эпикурейца малороссийский помещичек Саша Безбородко, али не похож?
Но аскет по натуре – Павел Петрович прощал Александру Андреевичу его неумеренности в роскошной еде и в красивых женщинах… Прощал хотя бы только за одно то, что когда матушка-государыня почила, сидючи на подаренном ей генералиссимусом Суворовым диковенном заграничном изобретении – на унитазе, Безбородко первым вместе с генерал-прокурором Самойловым вломился к государыне в кабинет и первым нашел то… то, что определило дальнейшую судьбу и Павла Петровича и самого светлейшего князя – Александра Андреевича.
Безбородко нашел в бумагах императрицы завещание, по которому трон в случае ее смерти переходил не к сыну – Павлу Петровичу, а к внуку – Александру Павловичу…
Нашел и отдал Павлу…
А Павел, а Павел, прочитав бросил бумагу в огонь. И показав фигуру из трех пальцев в сторону тех комнат, где лежала бездыханной матушка его, сказал, – вот тебе! Накось, выкуси!
А верный Безбородко стал гофмейстером и действительным тайным советником первого класса, что приравнивалось по табели к генерал-фельдмаршалу.
Теперь можно было и поэпикурействовать!
Двадцать тысяч крестьянских душ, коими владел Александр Андреевич – позволяли не экономить на столовом серебре…
В Петербурге Безбородко имел один из самых роскошных домов.
Именно в этот дом тайно и привезли маленькую фрейлину – Дашеньку Азарову. ….
Даше было страшно.
Что?
Зачем?
Почему?
Почему два молчаливых гвардейца насильно подняли ее с постели и дав ей три минуты на сборы, вывели черной лестницей на двор, посадили в экипаж и провезя по ночному Петербургу, привезли вот сюда?
Много мыслей крутилось у нее в голове.
И одною было то, что наверное ее привезли для тайного интимного свидания с какой-то важной особой…
Причем особа эта была настолько важна и влиятельна, что увозя ее из нового замка на Фонтанке, гвардейцы не боялись императорского гнева… Ведь наутро Даша могла пожаловаться, что ее – фрейлину, пожалованную шифром самим государем, так бесцеремонно похитили среди ночи. Значит, свидание предстояло с одной из самых влиятельных персон!
Неужели она глянулась кому-то из наследников?
Александру Павловичу или Константину Павловичу?
Ах, как это импозантно!
И сейчас вот – сюда, в эту комнату, где оставили ее молчаливые гвардейцы, войдет пылкий августейший любовник и пав на колено станет умолять ее о близости!
Но Александр Павлович, как Дашу уже успели просветить ее новые товарки – фрейлины, предпочитал общение с друзьями гвардейцами. И с другом Адамом Чарторыйским прежде всего.
Юные фрейленки рассказывали, как порою их приглашали на тайные содомические пирушки, где пьяные гвардейские офицеры – голяком ласкали друг дружку и средь них был наследник – Александр Павлович… А девушек они приглашали как бы для разнообразия.
– Ах, как это гадко! – воскликнула Даша, когда впервые услыхала рассказ о подобном игрище августейшего шефа Семеновского полка и его офицеров, – это же свальный грех и содомия!
– Ах, саму тебя позовут и тоже присоединишься, как миленькая, – хмыкнув ответила все уже повидавшая Анечка Голицына, – а потом это так возбуждает, когда мужчина с мужчиной, и ты вместе с ними, так возбуждает!
Даша сидела ни жива – ни мертва, когда вдруг послышались тихие шаги и наконец отворились двери.
– Знаешь меня? – спросил вельможа в золоченом парчовом кафтане с погончиком для орденской ленты… Сами ленты государь отменил и ношения их – запретил.
– Знаешь меня?
– Знаю, ваше сиятельство, – скромно потупив взоры ответила Даша, – вы Александр Андреевич светлейший князь, кто же вас не знает?
– А коли знаешь меня, – сказал светлейший, – так и раздевайся да ложись…
СЦЕНА ИНТИМА (Губаревский – срочно!) …
– Будешь Даша России служить этим самым местом своим, – сказал Александр Андреевич, указательным пальцем ткнув Даше в ее нежные промежности, – а не послужишь, так и убьем, поняла?
Когда ее всю еще дрожащую, те же два гвардейца везли назад в замок, она вспоминала все те железные… Нет, чугунные слова светлейшего князя…
– Будешь махаться с теми, на кого укажу, поняла? А что они говорить станут, все запоминай и мне докладывай. В том и служба твоя России и ее государю будет. А не то отдам солдатам чухонско-лифляндского полка. Отдам им после бани на забаву.
И с первым велел сойтись с этим… С англичанином.
С Витвордом.
Глава седьмая
Николенька Каменский и Ванечка Дибич-Заболканский стреляются на шести шагах. А начальство заминает скандал.
Смешными и забавными измены и их разоблачения получаются только в анекдотах, а в жизни же все выходит весьма драматично.
Nobless oblidges… Как много смысла заключено в этом коротеньком выражении!
Гвардейский офицер всегда говорит другому гвардейскому офицеру "ты", даже не будучи знакомым с ним, даже не будучи представленным. А гвардейцев Петербурге – два корпуса кавалерии, да корпус гренадер. Гвардейская пехота – Семеновский, Измайловский, Преображенский, Финляндский полки…
Гвардейская кавалерия – полки Лейб-гусар, лейб-уланы, лейб-драгуны, а еще два полка Его и Её величеств конно-гвардейцев-кирасир. А еще гвардейская артиллерия и гвардейский экипаж. И еще, и еще, и еще… И этими более чем двадцатью тысячами солдат, расквартированных в Петнрбурге, командовали полторы тысячи господ-офицеров… Дворян и дворянчиков. Родовитых и не очень. Но всех без исключения – подчинявшихся правилу – что ПОЛОЖЕНИЕ и ПРОИСХОЖДЕНИЕ – ОБЯЗЫВАЮТ.
Что если ты – офицер и дворянин, то честь свою обязан защищать…
А офицеров в Петербурге было очень много.
И все они хотели любовных приключений. И поэтому, ссоры из-за барышень происходили ежедневно. И дуэли были в Петербурге явлением более чем обыденным.
Ноблес – оближ. Положение обязывает. И если у простых солдат и унтеров происходивших из рязанских и малороссийских крестьян, если у этих простых солдат – что поссорившись в трактире из-за красивой бабенки-чухонки просто подрались на кулачках, да пустили друг дружке юшку из носа, да на том и помирились, то у господ офицеров все обстояло иначе.
К барьеру.
Под граненый ствол дуэльного пистолета!
Таков был Питер.
Государыня матушка-императрица за возведение ее на трон, жаловала своих офицеров-гвардейцев тысячами душ и тысячами десятин земли… И милостиво позволила не служить…
Но как же не послужить – За эти то привилегии, данные им государыней? И дворяне служили. А служба – это война.
А война – это готовность отдать свою жизнь. А эта готовность требует храбрости.
А в мирное время – что же так еще не развивает эту храбрость, как не дуэли? …
Секундантами Каменского были штаб-ротмистр Краузе и поручик Бонч-Задунайский.
Они пришли к Ване Дибич-Заболканскому на его квартиру, когда тот еще только завтракал.
– Мы уполномочены заявить, – начал было раздувавшийся от собственной значимости Бонч-Задунайский, которого по молодости, все товарищи в полку называли просто Бонч.
– Дайте пожрать, ей Богу, – взмолился Ваня Дибич, – почему ваша уполномоченность не может подождать?
Задунайский с Краузе вышли в прихожую и там дожидались, покуда Иван не закончит свою трапезу.
А трапаза была теперь испорчена, и подававший своему барину денщик Ефимка был отослан вместе с серебряным подносом, на котором так и остались недоеденными кусок холодной телятины, два куриных яйца, в смятку, как любил барин, да теплый филипповский калач с Невского…
– Нутес, господа, – выйдя в сени, обратился к офицерам Иван Дибич, – в чем ваше уполномоченное дело состоит, позвольте узнать?
Иван прекрасно понимал, что Краузе с Бонч-Задунайским пришли объявить себя, как секунданты Каменского, но он продолжал изображать холодное недоумение.
Сидевшие на сундуках и курившие, покуда хозяин квартиры завершал свой завтрак, Краузе с Бончем встали и теперь тоже выдерживали паузу.
Иван подчеркивая свое абсолютное спокойствие, застегивал манжет на все четыре уставные пуговицы и застегнув, принялся натягивать тонкие кожаные перчатки.
Сперва левую, потом правую.
– Мы имеем честь передать вам, господин корнет, что известная вам особа, а именно поручик Каменский, желают драться с вами, – сказал Краузе, ища, куда бы бросить папиросу, – и драться безотлагательно, – вставил распираемый от собственной значимости Бонч-Задунайский.
Бонч впервые принимал участие в настоящем дуэльном деле и поэтому ужасно хотел выглядеть опытным забиякой, этаким заправским бретером.
– Что значит безотлагательно? – хмыкнул Каменский, – уж не прикажете ли поехать нынче с вами на пески и драться прямо теперь и без моих секундантов?
– Конечно же вы будете иметь время чтобы назначить секундантов, – поправил своего товарища Краузе, – и мы будем ждать их прихода, дабы обсудить условия поединка.
– Да, да, – подтвердил Бонч, – мы будем ждать, чтобы обсудить условия.
– Как угодно, господа, – подводя итог, сказал Каменский, коротким кивком показывая, что разговор окончен, – мои секунданты нанесут вам визит как только я сделаю свой выбор, а теперь, честь имею…
Когда Краузе с Бонч-Задунайским вышли на двор, Каменский написал записку своему другу штабс-капитану Измайловского полка Руденко, чтобы тот прихватив с собою прапорщика Иванова, шел бы скорее на квартиру Каменского для разговора. Денщик Ефимка тут же помчался с этой запиской в Измайловские казармы.
А Иван встал к бюро и принялся писать письмо Надин.
Cher Ami,
Je ne sais quoi, mais sens donc comme mon Coeur bondit et trepigne…
Иван замер, написав сию фразу и задумался.
Потом снова обмакнул перо в чернильницу и с противным скрипом принялся царапать дальше:
Peut etre demain je ne serait pas vivant, mais mon amour…
Иван порвал лист и скомкав его обрывки, безжалостно бросил их на пол.
Из нижнего ящика бюро вынул другой лист, взял другое перо. Задумался, глядя в окно.
Написал пару фраз.
Снова порвал написанное и бросил на пол.
Руденко с Ивановым, шумно войдя в квартиру одинокого любовника так и застали ее хозяина, скучающим возле бюро, стоящим посеред разбросанных по полу комков пищей бумаги.
– Завещание пишешь? – хохотнул Руденко, – не рановато ли?
– Это он своей пассии, своей petit ami амурное послание пишет, – догадался Иванов.
– Входите, господа, суть дела, надеюсь, вам уже известна? – сказал Ваня, ногою в начищенном сапоге заталкивая комки бумаги под бюро, – господин Каменский нынче изволил вызвать меня, и я доверяю вам теперь быть моими секундантами.
– Сочту за честь, – щелкнув каблуками и коротко кивнув, сказал Иванов.
– Что же, если невозможно уладить дело иначе, то надо драться, – сказал Руденко, – так что можешь на нас положиться.
– Ну и чудно, господа! – нервически воскликнул Иван, – я надеюсь, вы сумеете договориться с секундантами Каменского о кондициях.
Руденко хмыкнул.
– Кондиции? Да ведомо ли тебе, друг мой, что он тебя почти наверняка уложит. Он ведь стрелок известный. А ты?
– И стоило ли того то полученное тобой удовольствие? – покачав головою спросил Иванов.
– Стоило ли! – воскликнул Иван, – savais vous, les sein c"etait presqu"aussi ouvert qu"a present – господа, я бы смотрел и смотрел бы на них, даже если бы сто пистолетов уперлись теперь мне в лоб, – est-ce qu"il y a quelque chose de plus beau qu"un joli sein de femme…
– Да он блаженный! – воскликнул Руденко.
– Определенно, у него жар, – согласился Иванов.
– Может отложим поединок? – поинтересовался Руденко.
– Что? Ни в коем случае! – воскликнул Иван.
И отослав секундантов к друзьям Каменского, снова встал к бюро и принялся чиркать пером:
Cher Nadine!
C"est quelque chose d"innefable, ma noble adorable Nadine… Sacre Nadine, vous autres femmes c"est votre ideal d"etre maltraitees… Mais moi Je suis un homme…
Тут Иван задумался… Ему хотелось найти убедительные слова, но в тоже самое время не грубые, чтобы донести до сознания Надин ту мысль, что с Иваном она была бы счастливее, чем с Каменским, потому как он любит ее искреннее и нежнее.
– Барин, мундир я вычистил, а саблю отдал татарину наточить, как вы велели, – нарушил тишину, тихо вошедший Ефимка.
– Уйди, дурак, не мешай! – раздраженно крикнул на денщика Иван.
Не писалось.
Вот уже шесть листов скомкал и изорвал.
Иван бросился лицом на диван и решил, что уснет и поспит часа два.
Как раз до службы.
В пять надо было на развод караулов идти.
Но не спалось.
Какие то мысли лезли в голову.
Как Руденко сказал?
– Да он тебя подстрелит, как утку на охоте, он же стрелок!
Всем было известно, что Каменский хорошо стрелял.
Ну так на все воля Божья!
Авось и промахнется. …
В это же самое время Каменский обсуждал с Надин свои кондиции. Кондиции продолжения их отношений.
– Сударыня, вам известно, что я аккуратно выполняю данные вам обещания достойно содержать вас. Ваш дом, ваш выезд, ваши причуды, наконец.
– Вы меня попрекаете? Terrible monster! – пожав плечиками фыркнула Надин, – а вам известно, что наш достаточно умеренный в фантазиях государь смотрит ваши проказы мягко говоря сквозь пальцы только благодаря моим заслугам перед вашим влиятельным родственником?
– Да, наш государь не так терпим, как была матушка императрица, – согласился Каменский, – но что вы изволите иметь ввиду, когда говорите о неких послаблениях, которыми я якобы обязан вам?
– Ах, не стройте из себя неведающего Фомы, – воскликнула Надин, – sancta simplistica!
– О чем вы? Сударыня!
– О том, что мой дом, который так уж получилось, содержится на ваши деньги, монсеньёр, служит отечеству и интересам государя, и не ваше дело, попрекать меня тем, что я вам позволила содержать этот дом, потому что кабы не вы, то был бы кто-то другой, c"est entenduit?
Каменский отшатнулся ошарашенный.
– Вы, вы, вы хотите сказать, что вы совершенно не любили меня, Надин? C"est nes pas juste…
– Quelle enfante! – всплеснула руками Надин, – я не любила? Да я с вами носилась, как дурочка с писаной торбой, да кабы не мое к вам доброе отношение, на вас бы никто всерьез не смотрел бы в свете, кабы не я… Да и разве вы не пользовались моими прелестями, сударь?
Надин смотрела на Каменского с укором.
– Ах. Вы жестокая! – с трудом вымолвил Каменский, – как вы могли так выставить мое имя, связавшись с этим Дибич-Заболканским? Я теперь опозорен.
– Вы опозорены? – округлив глаза спросила Надин, – c"est vrai les mot infantilles, я вам, сударь, не жена и не помолвленная невеста. Так что не стоит говорить о том, что я подвергла ваше имя нареканию со стороны светских правил.
Это не верно!
– Но я содержу вас! – как то уже совсем беспомощно воскликнул Каменский.
– Ну так и не содержите, дуралей! – фыркнула Надин, – завтра же Безбородько назначит мне другого покровителя, вам этого надо?
Каменский постоял, подумал.
А потом бросился в ноги к Надин, – простите, простите меня дурака, я никогда больше не посмею попрекать вас!
– То то же, – удовлетворенно согласилась Надин, – и не смейте стреляться с Дибич-Заболканским по-настоящему, а не то! …
Стрелялись в пятницу в четыре утра.
Чтобы потом как раз в казармы да на плац к вахт-параду успеть.
Каменский не доходя до барьера сразу выстрелил в воздух.
А Иван, тот тоже выстрелил в пролетавшую мимо невскую чайку..
