Техану. Последняя книга Земноморья

      Мосс раздавила воображаемый орех и выкинула скорлупки.
      — Не остается ничего.
      — Ну, а женщина?
      — Эх, дорогуша, женщина слеплена из другого теста. Кто знает, где начинается и где кончается женщина? Знаешь, госпожа, у меня есть корни, что уходят глубоко в недра этого острова, ниже дна морского. Они старше, чем сам Архипелаг. Я веду отсчет от первозданного мрака!
      Испещренные красными прожилками глаза Мосс горели странным огнем, ее голос звенел, как натянутая струна.
      — Я веду отсчет от первозданного мрака. Я старше, чем Луна. Никто не знает, никто не может сказать, кто я, что есть женщина, обладающая Силой; что есть женская Сила, чьи корни уходят в лоно земли глубже, чем корни островов; она существовала до Сотворения, она старше Луны. Кто осмелится задавать вопросы мраку? Кто испросит у мрака его Имя?
      Старуха долго тряслась и бормотала что-то себе под нос, завороженная собственными речами. Тенар сидела прямо, как струна, и ногтем большого пальца расщепляла точно посередине одну тростинку за другой.
      — Я осмелюсь, — сказала, наконец, она и, расщепив еще один стебель, добавила: — Я много лет прожила во мраке.
 
      Время от времени Тенар заглядывала в дом, дабы убедиться, что Сокол по-прежнему спит. Сделав это в очередной раз, она вновь уселась рядом с Мосс и, поскольку настроение у той явно ухудшилось, Тенар решила сменить тему разговора.
      — Когда я проснулась сегодня утром, — сказала она, — у меня было такое чувство, будто в воздухе повеяло свежестью. Произошла некая перемена. Возможно, все дело лишь в погоде. Ты что-нибудь почувствовала?
      Но Мосс ответила уклончиво.
      — Мало ли какие ветры дуют над Обрывом. Среди них есть и благие, и недобрые. Одни несут с собой тучи, другие — ясную погоду; на крыльях третьих прилетают новости, которые расслышат, однако, лишь избранные, те, кто умеет слушать. Разве я, темная старуха, никогда не учившаяся искусству магии, вхожу в их число? Мое знание питают корни, скрытые в мрачных глубинах земли, которую попирают ногами гордые маги и вельможи. К чему им, ученым людям, смотреть себе под ноги? Что может знать старая колдунья?
      Дружить с ней непросто, подумала Тенар, но враждовать — еще хуже, в гневе она страшна.
      — Тетушка, — мягко сказала она, беря в руки очередной стебель. — Я родилась и выросла на Атуане — далеком острове, принадлежащем Каргадской Империи. Маленькой девочкой меня забрали у родителей и привезли в некое священное место посреди пустыни, которое не имело собственного названия и на тамошнем языке именовалось просто «Место». Я стала жрицей. Словом, с раннего детства меня окружали исключительно женщины. Там, были, правда, солдаты-стражники, но они никогда не заходили внутрь Места. А нам, горстке девочек и женщин, запрещено было выходить наружу, за священные стены. Так мы и жили под присмотром евнухов, не имея возможности видеть мужчин даже издалека.
      — Кто вас стерег?
      — Евнухи. — Тенар по привычке, сама того не заметив, использовала каргадское слово. — Кастрированные мужчины, — пояснила она.
      Ведьма недоуменно уставилась на нее, затем возмущенно фыркнула и сделала рукой жест, отвращавший зло. Она не скрывала своего негодования.
      — Один из них заменил мне мать… В общем, тетушка, мужчину я впервые увидела уже в довольно зрелом по каргадским меркам возрасте. Раньше меня окружали лишь девочки и взрослые женщины. Но тогда меня это нисколько не смущало, потому что кроме женщин я там не видела никого. То же самое происходит с мужчинами, которые живут в ограниченном, исключительно мужском мирке — например, с солдатами, с моряками, с магами на Рокке. Что они знают о женщинах, если практически не видят их?
      — Они что, хватают их и кастрируют, словно баранов или козлов, особым ножом? — спросила Мосс.
      Ужас с оттенком мстительного удовлетворения взял в ней верх над гневом и здравым смыслом. Теперь Мосс не могла говорить ни о чем другом, кроме евнухов.
      Тенар трудно было просветить ее, поскольку она никогда особо не задумывалась над этим вопросом. Девочкой, на Атуане, она имела дело с евнухами. Один из них был добр к ней, и она отвечала сну взаимностью. Он пытался помешать ей бежать, и Тенар убила его. Живя на Гонте, где не было евнухов, она постепенно забыла об их существовании, похоронив их во тьме вместе с телом Манана.
      — Я могу предположить, — сказала Тенар, пытаясь удовлетворить болезненное любопытство Мосс, — что они берут маленьких мальчиков и… — Она смолкла и прекратила работать.
      — Совсем как Ферру… — продолжила Тенар после долгой паузы. — Как только люди могут так обращаться с детьми? Использовать их. Насиловать, кастрировать… Слушай, Мосс. Люди поступали так в полных мрака местах, где я жила раньше. Но когда я попала сюда, то думала, что, наконец, вырвалась на волю, к свету. Я выучила язык, нашла себе мужчину, родила детей. Я жила, не зная забот, в царстве света. И вдруг, средь бела дня, кто-то сделал такое… с ребенком. На лугу у реки — той самой реки, у истоков которой Огион дал Имя моей дочери. Средь бела дня! Я хочу отыскать место, где я смогу жить спокойно. Ты понимаешь меня, Мосс? Понимаешь, что я хочу этим сказать?
      — Дорогуша, — ответила ее старшая подруга, — мир полон страданий и отчаяньи, куда не пойди — от них не скрыться.
      И увидев, что руки Тенар дрожат, когда та пытается расщепить стебель тростника, Мосс добавила:
      — Смотри, не порежь пальцы, дорогуша.
 
      На следующий день Гед впервые пришел в себя. Мосс, которая была превосходной, хотя и неряшливой сиделкой, удалось скормить ему несколько ложек мясного бульона.
      — Исхудал до крайности, — сказала она, — а лихорадка высосала из него всю воду. Откуда бы он не явился, ему там нечасто удавалось нормально поесть и попить.
      Окинув его оценивающим взглядом, она добавила:
      — Мне кажется, он не выживет. Человек в таком состоянии не в силах даже пить, хотя вода — спасение для него. Я видела, как высокие, сильные мужчины сгорали, словно свечки, всего за несколько дней превращаясь в бледные тени самих себя.
      Но, благодаря своему бесконечному терпению, Мосс все же заставила его проглотить несколько ложек своего мясного бульона, сдобренного целебными травами.
      — Теперь поглядим, что из этого выйдет, — сказала она. — Боюсь, что дело зашло слишком далеко. Он угасает.
      В ее голосе сквозило нескрываемое удовлетворение. Жалости она не испытывала. Этот мужчина не значил для нее ничего, а его смерть — какое-никакое, а все же событие. Раз ей не позволили похоронить Огиона, так хоть этого мага она, быть может, предаст земле.
      Когда на следующий день Тенар перевязывала Геда, он вдруг пришел в себя. Во время долгого полета на спине Калессина он так крепко сжимал стальные чешуи, что содрал всю кожу с ладоней и до кости изрезал пальцы. Даже во время сна Гед не ослабил хватки, словно по-прежнему держался за воображаемого дракона. Тенар пришлось силой разжать ему пальцы, дабы промыть и смазать его раны. Когда она разжала его пальцы, Гед закричал и начал хватать воздух руками, словно ему почудилось, будто он падает, а потом открыл глаза. Тенар тихо позвала его. Он посмотрел на нее.
      — Тенар, — прошептал он без тени радости в голосе, просто констатируя факт. Произнесенное вслух Имя доставило ей не меньшее удовольствие, чем сладкий аромат цветка, ибо после смерти ее мужа, из всех мужчин только Гед знал ее Настоящее Имя.
      Тенар наклонилась и поцеловала его в щеку.
      — Лежи спокойно, — сказала она. — Дай мне закончить.
      Он подчинился и вскоре вновь погрузился в пучину сна. Напряжение покинуло его, мышцы рук расслабились.
      Позже, лежа в постели рядом со спящей Ферру, она вдруг подумала: «А ведь я никогда его раньше не целовала!» Эта мысль потрясла ее. Сперва она усомнились и стала перебирать в памяти события давно минувших дней. В Гробницах?.. Нет. Может, потом, когда они вместе карабкались по горам… В «Ясноглазке», когда они плыли на Хавнор… Когда он привез ее на Гонт?..
      Нет. И Огиона она тоже никогда не целовала, впрочем, как и он ее. Старый маг любил ее, звал дочкой, но ни разу не приласкал ее. А она, взращенная как далекая ото всех, неприкасаемая жрица, не искала ласки, возможно, просто не зная, что это такое. Хотя порою она прижималась на миг лбом или щекою к ладони Огиона, и тот неуловимым движением проводил рукой по ее густым волосам.
      Но Гед никогда не позволял себе даже такого.
      «Неужели я никогда не д ум ал а об этом?» — недоверчиво спрашивала она себя, охваченная каким-то благоговейным ужасом.
      Тенар не знала. Когда она попыталась вспомнить, ее с новой силой охватили страх и угрызения совести, но вскоре они ушли, исчезнув без следа. Ее губы помнили слегка шершавую, сухую и прокладную кожу его щеки чуть правее рта, и только это было важным, только это имело смысл.
      Тенар уснула. Ей снилось, что чей-то голос зовет ее: «Тенар! Тенар!», и она отвечает ему, крича словно чайка и паря в пронизанной светом вышине. Но Тенар никак не могла понять, кого она зовет.
      Сокол разочаровал тетушку Мосс. Он выжил. Через день-другой она смирилась с этим. Старуха приходила и, заботливо поддерживая голову Сокола, поила его своим бульоном из козьего мяса и целебных трав обдавая больного ядреным ароматом своего тела. Бормоча что-то себе под нос, она, ложка за ложкой, вливала в него жизнь. Несмотря на то, что он узнал ее и назвал по имели, она не желала признавать его, хотя и не отрицала его сходства с человеком, которого звали Сокол. Он ей не правился. По ее словам, в нем все было неправильно. Тенар тоже беспокоилась, ибо была достаточно высокого мнения о проницательности старой колдуньи, но ее вера в Геда оставалась непоколебимой. Она ощущала лишь радость от его присутствия здесь и от его постепенного возвращения к жизни.
      — Вот увидишь, скоро он станет самим собой, — сказала она Мосс.
      — Самим собой! — фыркнула та и сделала вид, будто она раскалывает орех и отбрасывает прочь скорлупу.
      Вскоре он спросил об Огионе. Тенар боялась этого вопроса. Она почти убедила себя в том, что Гед не задаст его, ибо он уже догадался обо всем сам, как и положено магу. Ведь даже маги из Порт-Гонта и Ре Альби почувствовали, что Огион умер. Но на четвертое утро, когда она подошла к нему, увидев, что он проснулся, Сокол посмотрел на нее и сказал:
      — Это дом Огиона.
      — Дом Айхала, — поправила его она слегка дрогнувшим голосом. Ей все еще нелегко было произносить вслух Настоящее Имя мага. Она не была уверена в том, что Гед знал его. Наверное, знал. Скорее всего, Огион поведал ему обо всем, а может, в том не было необходимости.
      Некоторое время Гед молчал, а затем сказал без тени эмоций в голосе:
      — Значит, он умер.
      — Десять дней назад.
      Он лежал, глядя перед собой невидящим взором, словно погрузившись в какие-то свои, ему одному ведомые мысли.
      — Когда я появился здесь?
      — Четыре дня назад, вечером.
      — Там, в Горах, я никого не встретил, — сказал он. Затем его тело содрогнулось, пронзенное болью или невыносимым воспоминанием о былой боли. Он закрыл глаза, нахмурился и тяжело вздохнул.
      Силы мало-помалу возвращались к Геду. Тенар привыкла к постоянно угрюмому выражению на его лице, затрудненному дыханию, часто стиснутым в кулаки руками. Возвращались силы, но не здоровье и покой.
      Однажды теплым летним утром Гед вышел на крыльцо дома. Дальше от постели он пока еще не отходил. Он сел на пороге и уставился невидящим взором куда-то вдаль. Возвращавшаяся с бобовых грядок Тенар остановилась у угла дома, не в силах оторвать от него глаз. Он по-прежнему оставался бледной, призрачной тенью самого себя. Дело было не столько в седых волосах, сколько в мертвенном оттенке туго обтягивающей кости кожи. Былой огонь в его глазах угас. И все же эта тень, этот выгоревший изнутри человек был тем самым могучим магом, чье лицо она впервые увидела когда-то во всем блеске его величия; лицо сильного мужчины с ястребиным носом и резко очерченным ртом, красивое лицо. Он всегда был гордым, красивым мужчиной.
      Тенар подошла к нему и сказала:
      — Солнечный свет тебе сейчас необходим.
      Тот согласно кивнул, но руки его дрожали от напряжения, словно он ехал верхом, оседлав поток летнего зноя.
      Гед не промолвил ни слова, и она подумала: может, ее присутствие сковывает его. Возможно, он теперь не мог быть с ней, как раньше, на короткой ноге. В конце концов, он же Верховный Маг… она совсем забыла об этом. Уже четверть века минуло с тех пор, как они бродили по горам Атуана и плыли вдвоем на «Ясноглазке» по восточным морям.
      — Где «Ясноглазка»? — внезапно спросила она, сама удивленная тем, что вспомнила про нее, и тут же подумала: «Какая же я глупая! Прошло столько лет, теперь он Верховный Маг, и ему не к лицу плавать на крохотной лодке.»
      — На Селидоре, — ответил Гед. На лице его застыла маска невыразимого отчаяния.
       «Д ав ны м- пр ед ав но, к ак ве чн ос ть, да ле ко —п ре да ле ко, к ак Се ли до р…»
      — Самый далекий остров, — сказала она с оттенком вопрос в голосе.
      — Западный край света, — прошептал он.
 
      Поужинав, они задержались за столом. Ферру вышла во двор поиграть.
      — Значит, ты с Селидора прилетел сюда на Калессине?
      Когда она собиралась произнести Имя дракона, оно вновь сорвалось с ее губ непроизвольно, как бы само по себе, согрев ее дыхание своим огнем.
      Услыхав знакомое Имя, Гед пристально взглянул на нее, — тут она вдруг поняла, что он, по возможности, старается не встречаться с ней глазами, — и утвердительно кивнул. Затем, в порыве вымученной честности, поправился:
      — С Селидора на Рокк. А затем с Рокка на Гонт.
      Тысяча миль? Десять тысяч миль? Тенар понятия не имела. В сокровищницах Хавнора она видела огромные карты, но никто не помог ей разобраться в нанесенных на них шкалах и цифрах. «Д ал ек о- пр ед ал ек о, к ак Се ли до р»… Да и можно ли полет дракона измерить в милях?
      — Гед, — сказала она, называя его Настоящим Именем, поскольку они были одни, — я знаю, ты был на волосок от смерти и перенес невероятные страдания. И если ты не хочешь, а, может, не смеешь или не должен рассказывать мне об этом — не говори… Но если я хоть что-то узнаю о том, через чего тебе пришлось пройти, возможно, я смогу тебе чем-то помочь. Мне бы хотелось быть тебе полезной. Ведь вскоре за Верховным Магом с Рокка пришлют корабль, да что я говорю, они пришлют за тобой дракона! И ты снова уедешь. И нам с тобой может больше не представится случая поговорить по душам.
      Она даже сжала руки в кулаки — настолько фальшиво прозвучали произнесенные ею слова. А шутка про дракона столь же вымучена, как оправдания неверной жены, застигнутой на месте преступления!
      Гед не отрывал взгляда от стола. Он был мрачен и угрюм, словно фермер, вернувшийся после тяжелого дня с поля домой, где его пытаются втянуть в мелочную перепалку.
      — Думаю, никто с Рокка за мной не приедет, — сказал он. Это признание отняло у него столько сил, что прошло немало времени, прежде чем он добавил:
      — Не торопи меня.
      Решив, что он больше ничего не добавит к сказанному, она сказала:
      — Да, ты прав. Извини, — и поднялась, собираясь вытереть стол, но тут он едва слышно прошептал, по-прежнему не поднимая глаз:
      — Теперь времени у меня в достатке.
      Затем он тоже встал, положил свою тарелку в мойку и закончил вытирать стол. Потом Тенар счищала с тарелок остатки пищи, а Гед мыл их. Это было для нее внове. Она невольно сравнила его с Флинтом. Тот ни разу в жизни не вымыл за собой тарелку, считая сне женской работой. Однако когда Гед жил у Огиона, они вели хозяйство без помощи женщин. Да и впоследствии Гед делал все сам. Ему и в голову не приходило делить работу на «женскую» и «мужскую». Печально, подумала она, если он начнет задумываться над этим, если решит, что такая работа недостойна его.
      Никто и не думал приплывать за ним с Рокка. К тему времени, когда они впервые заговорили об этом, обычный корабль еще не успел бы добраться до Гонта, если, только, конечно, в его паруса на протяжении всего пути не дул магический ветер. Но шло время, а с Рокка не-прежнему не было никаких вестей. Тенар показалось странным, что их, судя по всему, ничуть не обеспокоило отсутствие Верховного Мага. Должно быть, Гед запретил посылать за ним, а, может, он окружил себя непроницаемой магической стеной, так что они просто не знали, где его искать. Да и жители деревни, вопреки своему обыкновению, практически не обращали на него никакого внимания.
      То, что никто не пришел сюда из поместья Лорда Ре Альби, не вызывало особого удивления. Его владельцы никогда не были дружны с Огионом. В деревне шептались, что женщины в той семье не чурались темных сил. Ходили слухи, что одна из них вышла замуж за знатного лорда с севера, и тот замуровал ее заживо. Другая наложила чары на дитя в своем чреве, желая превратить его в могущественнейшего волшебника, и стоило тому родиться, как он уже умел говорить, но в теле его не было ни единой кости.
      — Точь —в-точь как кожаный бурдюк с глазами, — рассказывала деревенским кумушкам акушерка, — даже сосать не умел, зато разговаривал на каком-те непонятном языке, и вскоре умер… — Была в тех историях толика правды или нет, но Лорды Ре Альби всегда держались особняком. Будучи соратницей мага Сокола, ученицей мага Огиона, героиней, вернувшей Кольцо Эррет-Акбе на Хавнор, Тенар, судя по всему, могла бы, когда она впервые появилась в Ре Альби, если бы захотела, остановиться в поместье — стоило ей только попросить. Но она не стала этою делать. Тенар тогда с удовольствием остановилась в маленьком домике, который принадлежал деревенскому ткачу Фану и был предоставлен в ее полное распоряжение, а людей из поместья она видела лишь изредка и издалека. Теперь, по словам Мосс, в доме не было хозяйки. Там жили старый Лорд, уже древний старик, его внук и молодой волшебник по имени Аспен, окончивший Школу на Рокке, который работал на них.
      Тенар не видела Аспена с тех пор, как Огиона похоронили под буком у горной тропинки с талисманом тетушки Мосс в руке. Казалось странным, что молодой маг не почувствовал присутствия Верховного Мага Земноморья в окрестной деревушке, хотя, возможно, у него были причины держаться в стороне. Однако и чародей из Порт-Гонта, который так же присутствовал на похоронах Огиона, тоже больше не возвращался. Даже если он и не знал, что Гед здесь, ему, без сомненья, было известно, что она — та самая Белая Леди, некогда носившая Кольце Эррет-Акбе на своем запястье и воссоединившая Руку Мира… «Вспомни, сколько лет прошло с тех пор, старуха! — одернула она себя. — А ты все по-прежнему задираешь нос.»
      Как бы то ни было, именно она сообщила им Настоящее Имя Огиона. Хотя бы из-за этого с ней следовало обращаться учтиво.
      Но от чародеев ей учтивости не дождаться. Они — люди, наделенные властью, которые воспринимают всерьез лишь себе подобных. А обладает ли она сейчас какой-либо властью? И обладала ли она ей когда-либо? В детстве, будучи жрицей, она служила проводником темных сил, которые струились по ее телу, использовали его и бесследно уходили, не затрагивая ее сущности. В юности Тенар училась у искуснейшего мага могущественнейшему искусству, но не приняла его, отвернулась от него. Она подчинилась власти женского начала, была хорошей женой и матерью, но и это уже в прошлом. В ней не осталось ничего, ни капельки силы, способной внушить кому-либо уважение.
      Но дракон разговаривал с ней.
      — Я — Калессин, — сказал он ей, и она ответила:
      — Я — Тенар.
      — Кто такие Повелители Драконов? — спросила она Геда во тьме Лабиринта, пытаясь унизить его, заставить подчиниться ей. И он ответил с обезоружившей ее честностью:
      — Люди, с которыми драконы разговаривают.
      И она стала женщиной, с которой разговаривают драконы. Было ли это той новой чертой, скрытым знанием, непроросшим семенем, что она почувствовала в себе, проснувшись на кровати под маленьким окошком, смотрящим на запад?
      Прошло несколько дней после того короткого разговора за столом. Тенар пропалывала на огороде Огиона заросший летними сорняками лук, который старый маг посадил весной. Из калитки в высокой изгороди, защищавшей огород от коз, появился Гед и сразу принялся полоть с другого конца грядки. Поработав немного, он выпрямился и посмотрел на свои руки.
      — Дай им еще немного поджить, — мягко сказала Тенар.
      Он кивнул, соглашаясь.
      На соседней грядке зацвели поддерживаемые колышками высокие бобы, распространяя вокруг приторный аромат. Гед сидел на корточках, упираясь исхудалыми руками в колени, и пристально всматривался в залитую солнечным светом путаницу лоз, цветов и стручков. Тенар сказала, не прекращая работы:
      — Когда Айхал умирал, он прошептал: «Все изменилось…» С тех пор я не перестаю горевать и оплакивать его, но что-то все же не дает мне упасть духом, поскольку нечто новое родилось… освободилось от оков. Я тогда проснулась утром и почувствовала: что-то в мире переменилось.
      — Да, — сказал он. — Зло ушло. И…
      Гед продолжил лишь после долгий паузы. Он по-прежнему избегал ее взгляда. Но голос мага впервые был таким, каким она его помнила — мягким, тихим, с заметным гонтийским акцентом.
      — Помнишь, Тенар, как мы с тобой припыли на Хавнор?
      «Как я могла забыть такое?» — ответило ее сердце, но она промолчала, боясь, что спугнет его, к он вновь замкнется в себе.
      — Привязав «Ясноглазку», мы стали подниматься по мраморным ступеням на набережную. Там собрался весь город… и ты подняла руку, чтобы показать им Кольцо…
      — А другой рукой цеплялась за тебя, потому что была вне себя от страха: лица, голоса, буйство красок, белоснежные башни, флаги и знамена… но видела я только одного тебя, идущего рядом со мной…
      — Слуги из Королевского Дворца отвели нас по запруженным народом улицам к подножию башни Эррет-Акбе. Но по ее высоким ступеням поднялись лишь мы вдвоем. Ты помнишь это?
      Она кивнула и прижала ладони к земле, ощущая ее животворную прохладу.
      — Я открыл дверь. Она была жутко тяжелой и поддалась не сразу. И мы вошли. Помнишь?
      Казалось, его обуревали сомнения: не приснилось ли мне все это? Не подводит ли меня память?
      — Мы очутились в огромном зале с высоким потолком, — продолжила она за него. — Это заставило меня вспомнить о том Зале, в котором я ела, хотя походили они друг на друга лишь гигантскими размерами. Свет падал из окон, прорезанных где-то на невообразимой вышине в куполе башни. Солнечные лучи скрещивались, словно шпаги.
      — И там был трон, — напомнил Гед.
      — Да, огромный, пурпурно-золотистый трон. Но пустой, как и трон в Зале на Атуане.
      — Но теперь все переменилось, — сказал Гед и взглянул на нее поверх зеленых побегов лука. На его лице лежала печать задумчивости и скрытого напряжения, словно его переполняла радость, которую он не мог выразить словами.
      — На троне в Хавноре, в центре мира, сидит Король, — сказал он. — Пророчество сбылось. Руна восстановлена, и Архипелаг вновь стал единым целым. Междоусобице пришел конец.
      Гед замолчал и, опустив глаза, сжал руки в кулаки.
      — Он вернул меня к жизни. Аррен с Энлада. В песнях, которые сложат о нем, он будет известен под своим Настоящим Именем — Лебаннен, Король Земноморья.
      — Значит, вот откуда, — сказала она, не сводя с него глаз, — эта радость, этот свет, рассеявший тьму.
      Он промолчал.
      Король на Хавноре, подумала она, и произнесла вслух:
      — Король на Хавноре!
      Перед ее мысленным взором встал образ прекрасного города с широкими улицами, башнями из мрамора, покрытыми черепицей и бронзой крышами, сверкающими белизной парусов кораблями в гавани; величественным тронным залом, где солнечные лучи падали, словно копья. Там сам воздух был пропитан богатством, достоинством и гармонией. Она представила себе, как из этого ослепительного средоточия власти во все стороны, словно круги на воде, со стремительностью влекомого попутным ветром корабля распространяются закон и порядок, неся с собой мир. Все постепенно встает на свои места.
      — Ты на славу потрудился, друг мой, — сказала Тенар.
      Гед протестующе взмахнул рукой, словно призывая ее замолчать, затем отвернулся и прижал ладонь к губам. Тенар не в силах была вынести его слез и поспешно вернулась к работе. Она выдернула один сорняк, рванула другой, но глубоко сидящий корень сломался. Тенар принялась раскапывать руками неподатливую почву, пытаясь нащупать в темных глубинах земли оставшийся там обломок.
      — Гоха, — тихо позвала своим хриплым голоском появившаяся в калитке Ферру, и Тенар подняла голову. С изуродованного лица девочки на нее, казалось, смотрели оба глаза — слепой и зрячий. Тенар подумала: «Должна ли я сказать ей о том, что на Хавноре вновь появился Король?»
      Она встала и подошла к калитке, дабы девочка излишне не напрягала голос. Когда Ферру металась в лихорадке, Бич сказал, что она надышалась огня.
      — Пламя выжгло ей голос, — объяснил он.
      — Я пошла проведать Сиппи, — прошептала Ферру, — но ее в ракитнике не оказалось. Я не смогла найти ее.
      Это была, наверное, самая длинная речь за всю короткую жизнь девочки. Малышка вся запыхалась от бега и с трудом сдерживала слезы. Сейчас мы все тут хором разревемся, — сказала себе Тенар. Как глупо, этого им только не хватало!
      — Сокол! — крикнула она, обернувшись. — Коза пропала.
      Гед тут же поднялся и подошел к калитке.
      — Посмотрите у колодца, — сказал он.
      Гед взглянул на Ферру так, словно не замечал ее шрамов, словно она был для него просто маленькой девочкой, у которой потерялась коза, а он должен найти ее, и только.
      — Или она прибилась к деревенскому стаду, — добавил он.
      Ферру уже со всех ног мчалась к колодцу.
      — Она твоя дочь? — спросил он Тенар. Прежде Гед никогда не спрашивал ее о ребенке, и Тенар невольно подумала, что за странные создания все же эти мужчины.
      — Нет, и даже не внучка. Но это мой ребенок, — ответила Тенар. Кто она, в конце концов, такая, чтобы насмехаться над ним?
      Стоило ему отойти от калитки, как мимо вихрем промчалась белая в коричневых подпалинах Сиппи, преследуемая далеко отставшей Ферру.
      — Хай! — внезапно выкрикнул Гед и прыгнул навстречу козе, направляя ее к открытой калитке и прямо в руки Тенар. Та ухитрилась поймать Сиппи за свободный кожаный ошейник. Коза тут же послушно замерла, одним желтым глазом косясь на Тенар, другим — на зеленые побеги лука.
      — Прочь, — сказала хозяйка и повела ее из козьего рая к каменистому пастбищу, где той и следовало находиться.
      Гед, хватая ртом воздух, присел на землю, вымотанный не меньше, если не больше, чем Ферру. У него дико кружилась голова. Но по крайней мере он не плакал. Происшествие с козой затмило все.
      — Хифер не просила тебя присматривать за Сиппи, — сказала Тенар девочке. — За ней никому не уследить. Если она вновь убежит, не волнуйся и расскажи обо всем Хифер. Хорошо?
      Ферру кивнула, не сводя глаз с Геда. Она крайне редко столь пристально рассматривала людей, в особенности мужчин, но сейчас малышка, нахохлившись как воробышек, не отрывала от него глаз. Означало ли это рождение ее героя?

6. СГУЩАЮТСЯ ТУЧИ

      После дня солнцестояния прошло уже больше месяца, но сумерки на краю смотрящего на запад Обрыва по-прежнему тянулись долго, и тьма опускалась не скоро. Ферру весь день собирала с тетушкой Мосс целебные растения и так умоталась, что не в силах была даже есть. Тенар уложила ее в постель и, сев рядом, стала петь ей песни. Когда Ферру так выбивалась из сил, что не могла уснуть, она свертывалась клубком, как домашний зверек, и погружалась в полудрему, постепенно переходившую в полное кошмаров забытье, из которого ее потом было крайне трудно вывести. Чтобы предотвратить это, Тенар держала девочку за руку и пела ей песни. Исчерпав запас песен, которым она научилась в Срединной Долине, Тенар переходила к Каргадским балладам, которые она выучила, будучи юной жрицей Гробниц Атуана, убаюкивая Тенар заунывными и слащавыми молитвами Безымянным Силам и Пустому Трону, наполненному теперь пылью и обломками разрушенного землетрясением Зала. Тенар не взывала к могучим силам, а просто пела, наслаждаясь звуками родного языка, поскольку она не знала, какие песни поют матери своим детям на Атуане, какие песни ее мать пела ей.
      На этот раз Ферру уснула быстро. Тенар сняла голову девочки со своих коленей, подложила под нее подушку и подождала немного, дабы убедиться, что малышка уснула крепко. Затем, оглянувшись вокруг и убедившись, что никто ее не видит, она поспешно, словно совершая нечто зазорное, но получая от этого подлинную радость, превеликое наслаждение, положила свою узкую, белокожую ладонь на лицо девочки, туда, где глаз и щека были съедены безжалостным огнем, оставившим после себя безобразный гладкий рубец. После ее прикосновения он исчез. Плеть круглого, нежного лица спящего ребенка казалась неповрежденной, словно прикосновение руки Тенар исцелило ее.
      Затем она осторожно, с большой неохотой отняла руку и увидела глубокие рубцы, залечить которые не удастся никогда.
      Солнце медленно погружалось в плотную молочно-белую дымку на горизонте. Все куда-то разошлись. Сокол, скорее всего, пропадал в лесу. Последнее время он часто приходил на могилу Огиона и часами сидел под буком в этом уединенном месте, а когда достаточно окреп, стал бродить по лесным тропинкам, по которым так любил гулять Огион. Про еду Сокол постоянно забывал, и Тенар приходилось напоминать ему, чтобы он поел. Ища уединения, он избегал общества других людей. Столь же молчаливая Ферру, не мешая ему, ходила за ним по пятам, но Сокол был неутомим, и когда малышка уставала, он отсылал ее домой, а сам продолжал бродить по лесам уже в одиночку. Что он там искал, Тенар не знала. Он возвращался домой поздно, неслышно укладывался спать, и частенько уходил вновь прежде, чем просыпались Тенар и Ферру, взяв с собой хлеб и мясо, которые сну оставляли на ужин.