Следствие ведут ЗнаТоКи (№11) - Любой ценой

– Ваша медицинская специальность?

Грибеник молчит.

– Забывчивы женщины, беда! – вмешивается Томин. – Не по опухолям она. Окулист у нас Кира Михайловна. По глазным болезням.

– Горло не меньше болит, Василий Сергеич? – спрашивает Знаменский.

Тобольцев машинально щупает горло и сплевывает, неотрывно глядя на Грибеник.

– Зачем вы сказали Тобольцеву, что у него злокачественная опухоль?

– Может быть, мне показалось… там написано по-латыни… в истории болезни.

– Будьте добры, пальчиком: где тут по-латыни или по-английски, по-испански, по-марсиански написано «рак»?

Грибеник отворачивается от папки.

– Вы поняли, Василий Сергеич?

– Нет, я не… Невозможно же… Да как же так?!

– Грибеник – добрая знакомая Холиных.

Тобольцев вскакивает как подброшенный, беспорядочно мечутся руки, душат бессвязные слова:

– Ты!.. Заживо похоронила… Гадина ты подлая… подлая. Тебе бы, как мне…

Захлебываясь слезами, он странно топчется и шатается, словно пьяный в гололед.

– Неужели жить буду?.. Буду жить…

– Гражданка Грибеник, вы когда-нибудь слышали слово «совесть»?

– Это понятие не юридическое, – она смотрит на Знаменского вызывающе.

– Давайте о юридических понятиях. Вам оставалось по старому делу…

– Пять месяцев, – подсказывает Томин.

– А нового не будет. Нет статьи. Я ведь тут не врач, а так, на побегушках. Мало ли что сболтнешь в коридоре?

– Номер не пройдет. Вы участвовали в организации двух преступлений: укрывательство убийцы и самооговор невинного человека!

– Ничего я не организовывала… Не докажете!

Слово берет Томин.

– Кира Михайловна, вы самонадеянны. О вашем знакомстве с семьей Холиных людям известно. Обман Тобольцева очевиден. Если добавить оригинальную деталь, что последнее время на свидания с вами приходит не муж, а Дмитрий Холин, то, пожалуй, для начала довольно. А дальше еще поработаем.

Грибеник начинает всхлипывать.

Томин подходит к Знаменскому, который отвернулся к зарешеченному окну, тихонько спрашивает:

– Паша, ты что? Тобольцев плачет с радости, Грибеник со страху, а ты-то что невесел?

– Да знаешь, ненавижу, когда приходится ненавидеть!..

* * *

В квартире Холиных семья за ужином.

– Кушай, Вадик, кушай, ты так осунулся, – приговаривает счастливая мать.

– По-моему, мы больше осунулись, пока он сидел… – замечает старший брат. – Иди же, папа!

– Сейчас, – тот в соседней комнате возится с протезами.

– А можно не стучать челюстями, когда люди едят? – оборачивается к нему Вадим.

– Он у себя в камере привык к тишине! – качает головой отец.

– Вадик, нехорошо, – на мягких тонах журит мать. – Папа для вас всю жизнь, не разгибая спины…

– Оставь его, он глуп, – бормочет отец, садясь за стол.

Некоторое время все едят в молчании. Но вот Вадим отодвигает тарелку и поднимается.

– Куда? – настораживается отец.

– Прогуляться-проветриться.

– Твои прогулки слишком дорого обходятся семье.

– Мама, он спятил! Он хочет снова запереть меня в четырех стенах!

– Сядь, говорю тебе! И затихни до суда. Еще неизвестно, чем все кончится, – поддерживает отца Дмитрий.

– Митя, но Вадик столько перестрадал, – робко вступается мать. – Иногда ему все-таки нужно развлечься?

– Он не умеет развлекаться прилично, мама.

– Ах, Вадим, Митя по-своему прав. Он опытней, прислушивайся к мнению брата. Митя все имеет, добился хорошей должности и пожинает плоды…

– Доби-ился! Без вас он заведовал бы в бане мочалками!

– А где бы ты был без родителей?

– Между прочим, в институт я прекрасно поступил сам!

– Мальчики, мальчики, перестаньте ссориться! – страдает мать. – Вадик, ведь разговор только о том, чтобы ты немножко потерпел.

– А я не могу терпеть. Организм не позволяет. Я не желаю пожинать плоды, когда на макушке засветит плешь!

– Он глуп, – повторяет отец, который один еще продолжает жевать.

– Зачем ты так, Вадик? Ведь ты всех нас любишь! – Мать пытается обнять его. Вадим увертывается.

– Люблю? Да чем вечно клянчить у вас то трояк, то сотнягу, лучше пойти и трахнуть кого-нибудь по башке!

– Вадик, мы никогда ничего для тебя не жалели! – скорбно восклицает мать.

– Да, кое-что я получал. Периодически. Но когда мне нужно было позарез, вы в воспитательных целях показывали мне кукиш.

– Заткнись! – обрывает Дмитрий. – Не хватает обвинять мать с отцом! Ты хоть представляешь, во сколько обошлось тебя вытащить? А еще во сколько обойдется!

– Отдайте половину этого мне, и я внесу гениальное рацпредложение.

– Какое?

– С Тобольцева довольно. Купите против него свидетеля. Очевидца и дешевле и надежней.

– Откуда же очевидец? – изумляется мать. – Митя?

Митя задумывается.

– Вообще-то… найти, пожалуй, можно.

– Отец, ты слышишь?

– Оставьте меня.

– Но как умный человек…

– Я не умный человек. Я не имею на это времени – я делаю зубы. Кому вставить? Пожалуйста, хоть в три ряда, как у акулы. Дальше меня не касается.

– Не сердись, семье нужен твой совет.

– Сколько с меня причитается за право спокойно жить в своем доме?! – Он встает, уходит в свою комнату, и слышно, как запирает дверь.

Пока Холина провожает его взглядом, Вадим быстро выпивает рюмку коньяку и выскакивает в переднюю, закусывая пирожком. Дмитрий направляется следом. Вадим уже кинул на руку пальто, брат преграждает ему дорогу. Кажется, они готовы подраться. И тут раздается звонок в дверь. На площадке стоят Томин и два милиционера.

– Добрый вечер, – говорит Томин.

– Здрасьте, – автоматически откликается Дмитрий и пятится.

Вадим застывает с недоеденным пирожком.

– Вадим Холин?

– Д-да…

– Старший инспектор уголовного розыска Томин.

Пятясь, Дмитрий кричит:

– Мама, к вам пришли!

Кругленькой, растревоженной наседкой выбегает мать.

– Вадик, что такое? Кто вы? В чем дело?! – налетает она на Томина.

Вадим на мгновение приободряется:

– Да, собственно, в чем дело?

– О вас, Вадим, тюрьма плачет, – доверительно сообщает Томин. – В три ручья.

– Опять?! – Глаза Холиной мечут голубые молнии. – Это провокация! Вам здесь нечего делать! Мы будем немедленно жаловаться прокурору!

– Именно он подписал постановление на арест. Я только выполняю его поручение.

– Вадик, не бойся!.. Не волнуйся… Мы все сделаем! Я последнюю рубашку!.. Митя!.. Отец!..

Но Митя скрылся в комнате, и отец не отзывается.

– Вадик, мальчик мой! Мы спасем тебя! Любой ценой. Любой ценой!

* * *

Холина потом часами толклась в районной прокуратуре, в городской, в судах всех инстанций, в приемных мыслимого и немыслимого начальства. Она нанимала адвокатов, писала бесконечные кассации, жалобы и прошения; из года в год слала посылки по далекому северному адресу; она поседела и сморщилась. Она перенесет все и останется любящей матерью.

Осуждать? Крутить пальцем у виска? Или снять шляпу перед такой верностью чувства?