Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб

      Через минуту возле меня взвизгнул тормозами громадный джип. Дверь отворилась, и я услышала:
      – Садись! Только быстро!
      Книге перемен я доверяю. Здравомыслия, конечно, надо было побольше. Но уж как пошло…
      В ноль часов ноль минут он не позвонит, хотя завтра все будут звонить друг другу в полночь и поздравлять, поздравлять, поздравлять. Но меня в городе не будет.
      В двадцать три тридцать тридцатого числа я уже ехала в ночном поезде Псковского направления. Весь этот день и прошлую ночь я корпела над диссовским гнусным отчетом. Но до конца все-таки не успела.
      Уже по дороге на вокзал встретилась с Никой и сунула ей замурзанные листки Дисса и собственную версию перевода. Ника обрадовалась неадекватно. Я по глазам поняла, что оплату за труд она собирается получить с Антона натурой. В добрый час! Только зубы не обломай. Антон Дисс – крепкий орешек.
      Нике я призналась, что на работу скорее всего не вернусь. И посоветовала ей устроиться на мое место, которое теперь уже точно будет пустовать. Ждать, пока шеф официально уволит меня с работы своим волевым решением, желания у меня не было. Пусть Ника поработает. Ей – в кайф.
      Будущее очаровывало меня своей млечной туманностью.
      Интересно, кто доберется до деревни Мешково первым – я или моя телеграмма? Встретить Новый год с бабушкой – моя давняя мечта. Пока училась, мешали сессии. Раньше мама не отпускала одну. Ездили только вместе. А на работе к концу года всегда был аврал.
      Уже утром я буду смотреть на заснеженные купола. Буду вдыхать чистый сухой воздух. Слушать, как скрипит под ногами снег. Почему-то в Питере он давно уже не скрипит.
      А на кончике вдоха буду каждый раз ощущать то, что чувствовал сам Александр Сергеевич. «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет».
      И никаких тебе поволжских немцев!
      Поезд набрал скорость и наконец застучал колесами именно в том темпе, который так бередит душу.
 
      Расстаться с Антоном – звучит красиво. На самом деле значило это только одно – уйти с работы. И больше ничего.
      Антона я знала давно. Он узнал о моем существовании много позже.
      В университете я пересекалась с ним только на первом курсе. Я поступила на французское отделение, а он заканчивал непопулярное сербо-хорватское отделение. Пришел туда уже после армии.
      Он брился наголо. За его бритую голову впервые и зацепился мой любопытный взгляд. На филфаке такое нечасто встретишь. Не говоря уж о том, что лица, похожие на мужчин, здесь и вовсе редкость. Если представить побритыми налысо тех немногих мальчишек, которые у нас были, то получились бы узник концлагеря, испуганный новобранец и больной брюшным тифом.
      Антон мне казался похожим на гладиатора. Вот уж неуемное девичье воображение!
      У него были пружинящая походка борца и удивительно целеустремленный взгляд. Он не обращал внимания на мелочи. На меня в том числе.
      Учился он без всякого энтузиазма. А поступил, потому что на русском училась его молодая красавица-жена Дина, очень скоро ставшая бывшей. Обо всем этом рассказала мне моя однокурсница Ника. Она знала про него все, потому что Антон очень ей нравился. И в общем-то я могла ее понять. Параллельно с учебой Ника работала библиотекарем в здании Двенадцати коллегий и была лично знакома с Диссом. Книжки он у нее вроде на абонементе какие-то брал, и знакомые общие у них были.
      Однажды, когда я была в библиотеке, я видела его совсем близко. Ника даже представила нас друг другу, очень гордая тем, что может это сделать.
      – Антон.
      – Ангелина.
      Он носил обручальное кольцо на левой руке. Часы – на правой.
      Меня поразили тогда его светлые, как «Ессентуки», невеселые глаза. Он меня не запомнил, это точно. Он даже не пытался. Я подумала еще, что его, наверное, подтачивает изнутри какой-то червь. Или он серьезно болен. Или не очень счастлив.
      Это уже потом я рассказывала ему, что несколько раз встречала его в универе и прекрасно помню. А он тер переносицу, сдержанно удивлялся и переводил разговор на волнующую его тему. А волновало его только одно -работа.
      Работа у нас с ним оказалась общая. Я попала в сферу его деятельности два года назад, когда училась на четвертом курсе. Позвала Ника, которая связи с Антоном не теряла.
      – Антоха стал крутым продюсером. Работает с Би-би-си. С какими-то канадцами. Повеселел. Язык забросил. Если не страшно, давай поедем вместе. Он мне вчера звонил, – она завела глаза, подчеркивая значимость момента. Я восхищенно подняла брови, подыгрывая ей.
      – Говорит, интересная работа на неделю со швейцарским телевидением. Завтра утром нужны три переводчика – встречать в аэропорту. Платят много. Правда, рабочий день ненормированный. Гелка, ты как? – обеспокоенная моим нерешительным видом спросила она. И категорично добавила: – Гелка, я ему обещала, что найду переводчиков.
      Вечером нужно было ехать знакомиться с московскими продюсерами в гостиницу «Прибалтийская», где располагалась штаб-квартира съемочной группы. Я немного засомневалась. Вечером? В гостиницу? Но Ника меня утешила – там же Антон.
      Поехали Катя, которая уже давно подрабатывала переводчиком, сама Ника и я. Честно говоря, я заставила себя сказать да, просто понимая, что переводчик без практики равен нулю. И когда-то этому должен быть положен конец.
      Мы встретились с девчонками на выходе из вестибюля станции метро «Приморская» в полседьмого. Все были отчаянно хороши. Да и настроения нам еще никто к тому времени не испортил.
      Мужчины произвели на нас вполне благоприятное впечатление. Я заново и по-деловому познакомилась с Антоном. Он был здесь не самым главным. Барин из Москвы по имени Юра, лет сорока пяти, взял на себя светскую часть общения с тремя симпатичными девчонками. Мне сразу стало понятно, что дело это для него не столько приятное, сколько привычное. Каждой из нас он отвесил по милому комплементу. Кате сказал, что ресницы у нее, как стрекозы. Я малодушно позавидовала. Нике что-то промурлыкал про глаза-озера. Меня это неприятно кольнуло. Свои глаза я тоже считаю голубыми. Мне Юра ненавязчиво предложил: «Садись, красотка». Не так конкретно. Но меня это вполне устроило.
      Антон томился, пережидая обязательную часть программы по ознакомлению с вновь прибывшими сотрудниками. Он сидел за столом, закинув ногу на ногу, и с отсутствующим видом отстукивал карандашом какой-то бравурный ритм. Ворот своего видавшего виды свитера он натягивал почти до самого своего арийского носа. Вид у него при этом был абсолютно запредельный.
      Встреча длилась не больше получаса и была чисто формальной. Главное, что мы поняли что утром опаздывать нельзя. Иначе «Икарус» уедет без нас.
      Мне тогда было девятнадцать. И ничего особенного в моей жизни к тому времени еще не произошло, кроме того, что я стала жить одна в коммуналке на Косой линии. Так мы осуществили обмен с моим отчимом Васгеном Вартановичем Мовсесяном. Жить с ним под одной крышей я не могла категорически. Мне не нравилось, что этот одутловатый, всклокоченный по утрам дядька пытается занять вакантное место моего отца. И мучилась до своего совершеннолетия целых два года.
      О моих мучениях Васген вероятнее всего не догадывался. Я человек воспитанный. Портить жизнь маме в мои планы не входило. Чисто теоретически я все понимала. Ей не было еще сорока. А отца своего я даже не помню.
      Васген был не самым плохим человеком. К тому же еще и ветеринаром. Правда профессиональными навыками он, кажется, тоже не блистал. Мама носила к нему нашего дряхлого кота Амура, гниющего с двух сторон. Васген сделал ему операцию. И Амур сдох, не приходя в сознание. Мама плакала. А Васген ее утешал. Сначала в коридоре. Потом в кабинете. А потом у нас дома, приняв кончину Амура близко к сердцу.
      В этом как раз ничего плохого не было. Но я не могла слышать, как он ест и пьет. Как сливает в туалете воду. Как утром полощет горло. Мне кажется, я даже за ручки дверей перестала хвататься. Стала открывать их, толкая плечом. И чашку после него перемывала с мылом.
      И еще от него пахло зверьем. От него самого, а не от его одежды. Или это уже плод моего воображения.
      Как бы там ни было, но в августе перед третьим курсом я переехала в коммуналку. Две недели мы с моей двоюродной сестрой Райкой делали в комнате ремонт. Запах краски и новых обоев полностью вытеснил запахи Васгена.
      Это было сплошным блаженством! Жить самостоятельно, пока самостоятельность еще не называется одиночеством, – это настоящий подарок судьбы.
      Я тогда ходила в астрологический кружок. В Публичке нашлась необходимая мне дефицитная таблица Эфемерид. Я сидела в Ленинском зале с зелеными лампами и строила космограммы на всех своих друзей и знакомых. Никто не назначал мне свиданий, никто не осаждал мой бастион, потому что о моем существовании на этой планете знали совсем немногие. Но меня это совсем не беспокоило. Я знала, что мой час настанет. Стоит только захотеть и выйти из подполья.
      Я старательно учила язык. Каждый день выписывала по пять незнакомых французских слов и вешала их перед собственным носом. Подолгу сидела в лингвистической лаборатории и слушала тексты, начитанные французами, понимая в них лишь половину. Я вспоминаю то время со щемящей ностальгией.
      До встречи с Антоном Диссом мне было спокойно и хорошо. В университет поступила. До окончания еще почти три года. Васген удалился на ментальный план моего сознания. Деньги они с мамой давали мне регулярно. Стипендию я тратила на книжки. Два раза в неделю ходила на аэробику в клуб «Первомай», через два двора.
      И все это разом кончилось.
      Ночью накануне работы со швейцарскими телевизионщиками я нервничала ужасно. Теперь-то я понимаю, что это моя интуиция, изъясняющаяся посредством мычания и пихания, мешала мне сладко заснуть.
      Как маленькое зеркальце, Луна бросала на меня солнечных зайчиков.
      Я встала как зачарованная. Подошла к окну и поставила на подоконник стеклянный кувшин с водой. Гладкая поверхность воды тут же поймала желток Луны и стала укачивать его в кувшине. В полнолунии – сила. Для женщин – особая. Луна отражается в воде, вода набирает мощь и цепко запоминает слова, нашептанные в самое ушко.
      Бабушка Нюра так делала всегда. И меня учила. Так, говорит, и батюшка в церкви святую воду делает. Только без Луны. Но у него другой источник силы. А ты бери то, что сама можешь.
      Мне хотелось чего-то сказочного. Все мои девятнадцать лет замерли в тревожном ожидании счастья. Чего только я не нашептала над той водой, которая давно уже утекла и в которую не войдешь дважды.
      Сложность заключалась лишь в том, что повторить нашептанное нужно было трижды. Повторить же то, что льется из самого сердца в одном душевном порыве, было невозможно. Теперь-то я знаю, что подходить к таким ритуалам надо, все хорошенько взвесив, точно зная чего ты хочешь. Тогда повторишь и не трижды, а все девять, что хоть и утомительнее, но зато надежней.
      Может быть, поэтому, а может быть, и нет, но сбылось далеко не все из того, что я так самозабвенно призывала. Но настоящая жизнь, на которую я заговаривала воду, не замедлила явиться.
      Началась она с нервных потрясений.
      Оказалось, что приблизительно понимать, о чем идет речь, – для переводчика недостаточно. Для меня это было серьезным откровением.
      Пятнадцать человек французов и швейцарцев грузили в наш автобус свое неподъемное оборудование. Были они молодые и интересные. Но никто на меня не смотрел.
      Красивый, как Ален Делон, французский продюсер Жан-Шарль Бурсико в красной дутой куртке приехал вместе с невысокой раскосой девушкой. И тут же представил ее нам.
      – Моя невеста Сюко. Мисс Япония прошлого года.
      Ну конечно, стоило на него взглянуть, и сразу становилось понятно, что обычной девушки он бы рядом с собой не потерпел. А эта была, как породистая сука, с медалью. То есть Сюко с медалью. Мисс Жапон.
      Переводчик с французской стороны Вивиан Разумовская прожила десять лет в России, будучи замужем за известным литературоведом. Русский у нее был лучше моего. А французский родной. Она оказалась очень энергичной. Только благодаря ей все это не кончилось полным крахом.
      – Я очень-очень рада, что у меня будут такие очаровательные помощницы. Работы хватит на всех. Народу очень много. – И она показала на сутуловатого режиссера Мишеля, его пожилую жену в двояковыпуклых очках, на кишащий людьми автобус.
      – Ангелина, – над ухом сказал мне Антон, – скажи всем, чтобы ждали внизу в гостинице. И повнимательнее с оборудованием. Сейчас везем их в «Прибалтийскую». Через полтора часа едем на объект. С Петропавловкой я договорился. Снимаем сегодня до вечера. – И видя, что я смотрю на него и чего-то жду, он нетерпеливо сказал: – Ну! Говори!
      Я перевела и тут же устала от умственного напряжения и от того, что пришлось говорить громко, чтобы все услышали. Катя и Ника стояли за моей спиной.
      До гостиницы мы доехали нормально, если не считать моего резко ухудшившегося настроения. Вивиан переводила стремительные переговоры Антона и красавчика Жан-Шарля. Я не понимала ничего. Даже того, что говорилось по-русски. Это был тревожный симптом. Девчонки совсем приуныли. Мы переглядывались, делая большие глаза, как заключенные, решившие убить своего тюремщика.
      Перекинувшись парой фраз со съемочной бригадой, мы поняли, что все-таки что-то сказать по-французски можем. Но говорить от себя лично и переводить – вещи абсолютно разные. Если я не понимаю слово в слово, что мне говорят, – это не беда. Я вообще могу перевести разговор на другую тему. Или ответить примерно так, как надо. Но перевести на русский то, что я понимаю не до конца, я просто не могу.
      Так получилось, что в самый ответственный момент, когда русская съемочная группа встретилась с французской, нас троих перестало хватать на всех. Нашим видеоинженерам нужно было уяснить какие-то тонкости по поводу французского оборудования. Нас растащили по разным углам автобуса. И дело закончилось тем, что русский Вася на пальцах объяснял швейцарскому Ксавье, куда что воткнуть, потому что напрямую они понимали друг друга лучше, чем с моей профессиональной помощью.
      Я чувствовала себя официанткой. Мне щелкали пальцем, подзывая туда, куда надо. Антон в основном обходился помощью Вивиан. Но когда она была занята, подозвал меня.
      – Значит, смотри, Ангелина, – сказал он очень энергично, пожирая глазами чужое оборудование, – они сейчас будут монтировать. Переводи мне все, что они будут говорить. Поехали. Матюги можешь опускать.
      Он оперся руками о спинки сидений и даже пригнул ухо к моим губам. Белобрысый Ксавье с резинкой на хвосте и двумя тонкими косичками, обрамлявшими красное лицо, вместе со своим помощником собирали какой-то агрегат. Подсоединяли его к монитору. Потом к автономному блоку питания. Они беспрерывно переговаривались. Да еще и шутили. Но, кроме отдельных слов, я в этом потоке речи не различала ровным счетом ничего.
      – Ну?! – нетерпеливо поторопил меня Антон. И гневно ко мне обернувшись, спросил, как у идиотки: – Ну! Что они говорят? Ты будешь переводить или как?!
      – Я не понимаю, – смущенно проговорила я, готовая провалиться на этом месте сквозь землю. – Это какая-то специальная терминология… И потом, очень быстро… Практики маловато…
      Антон застонал, как раненый, привалившись лбом к покрытой белой тканью спинке кресла.
      – Девочка, тут тебе не ликбез! – наехал он на меня с чудовищным напором. – Тут – работа! Вкалывать надо! Ферштейн?
      Я была совершенно уничтожена. Я была уверена, что сейчас он нас высадит из автобуса и с позором выгонит в шею. Но он с силой провел по лицу ладонью и как будто сменил его. Взял себя в руки и живо оглянулся в поисках Вивиан. Я смотрела на него, как на птицу феникс, возрождающуюся из пепла.
      Пауза в нашем нелегком труде случилась тогда, когда ссутулившийся от пронзительного осеннего ветра режиссер Мишель Клод выбирал места для натурных съемок. Пока он ходил по стрелке Васильевского острова, мы стояли рядом с автобусом вокруг Антона.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.