Муха

Никогда, до самой кончины, не забуду я этого дня, этой страшной охоты за мухами. Я все перевернула вверх дном. Слуг тоже включила в поиски. Хоть я и объяснила им, что ищу подопытную муху, улетевшую из лаборатории, которую надо любой ценой поймать, они смотрели на меня как на сумасшедшую. Именно это и спасло меня от позора смертной казни за убийство.

Я подробно расспросила Гарри. Ребенок не сразу понял, о чем речь. Я схватила его за шиворот, и он заплакал. Необходимо, поняла я, вооружиться терпением.

Да, вспомнил мальчик наконец, муха была в кухне на подоконнике, но он ее выпустил, как я приказала.

В этот день я поймала сотни мух. Везде – на подоконниках и в саду я расставила блюдца с молоком, вареньем и сахаром. Ни одна из пойманных мух не отвечала описанию Гарри. Напрасно я рассматривала их в лупу: они были похожи как две капли воды.

В обед я отнесла мужу молока и картофельное пюре.

– Если мы до вечера не отыщем муху, надо будет подумать, что делать, Боб. Вот что я предлагаю.

Я устроюсь в соседней комнате. Когда ты не сможешь отвечать «да» и «нет» условным сигналом, ты будешь печатать ответы на машинке и подсовывать их под дверь.

«Да», – простучал Боб.

Тем временем наступила ночь, а мухи мы так и не нашли. Перед тем, как отправиться к Бобу с ужином, я помедлила перед телефоном. У меня не оставалось сомнений – для Боба это действительно был вопрос жизни и смерти. Достанет ли у меня сил для того, чтобы противостоять его воле и помешать покончить с собой?

Боб, я знала, никогда мне не простит, что я нарушила обещание, но лучше уж вызвать его гнев, чем быть пассивной свидетельницей его исчезновения. Поэтому я решилась и трясущейся рукой набрала номер профессора Мура, его ближайшего приятеля.

– Профессора Мура нет. Он возвратится лишьк концу недели, – любезно ответил чей-то безразличный голос.

Ну, что ж, в таком случае мне самой предстоит бороться за мужа. Бороться и спасти его.

Входя к Бобу в лабораторию, я была почти спокойна. Как мы и уговорились, я устроилась в соседней комнате, чтобы начать мучительный разговор, который, как мне думалось, должен был затянуться до глубокой ночи.

– Боб! Ты не можешь мне сказать, что именно про изошло?

В ответ послышался стук машинки, и спустя несколько минут Боб сунул под дверь записку.

«Анн!

Я предпочитаю, чтобы ты запомнила меня таким, каким я был. Мне придется себя уничтожить. Я долго размышлял и вижу лишь один надежный способ, причем тебе надо будет мне помочь. Сначала я думал о простой дезинтеграции посредством моей аппаратуры, но этого делать никак нельзя: я рискую в один прекрасный день быть реинтегрированным другим ученым, а этого не должно случиться».

Читая записку, я подумала: «Может быть, Боб сошел с ума?»

– Какой бы способ ты ни предлагал, я никогда не соглашусь с самоубийством. Пусть твой опыт кончился ужасно, но ты человек, мыслящее существо, у которого есть душа. Ты не имеешь права уничтожить себя.

Ответ был немедленно написан на машинке.

«Я жив, но я уже не человек. Что касается моего разума, то я могу потерять его в любой момент. А душа не может существовать без разума».

– В таком случае с твоими опытами должны познакомиться твои коллеги!

Два гневных удара в дверь заставили меня вздрогнуть.

– Боб, почему ты отвергаешь помощь, которую люди, я уверена, окажут тебе от всего сердца?

Боб бешено заколотил в дверь: настаивать было бесполезно.

Тогда я стала говорить ему о себе, о сыне, о его родных.

Он даже не ответил. Я уже не знала, что придумать, что бы такое ему сказать. Исчерпав все аргументы, я спросила:

– Ты слышишь меня, Боб?

Последовал однократный удар, на этот раз мягче и спокойней.

– Ты упоминал о пепельнице, Боб. Как тебе кажется, если б ты снова дезинтегрировал и реинтегрировал ее, буквы встали бы на свое место?

Через пять-дссять минут от сунул под дверь записку.

«Понимаю, что ты хочешь сказать. Я тоже об этом думал – поэтому мне необходима муха. Она должна быть со мной в кабине – иначе никакой надежды нет».

– Попробуй все-таки. Никогда нельзя быть уверенным до конца.

«Уже пробовал», – написал он.

– Попробуй еще разок!

Через минуту я читала:

«Восхищен очаровательной женской логикой. Пробовать можно сто семь лет… Но чтобы доставить тебе удовольствие – по всей вероятности, последнее – попробую еще раз».

Было слышно, как он передвигает вещи, открывает и закрывает дверцу передаточной кабины. Через мгновение, показавшееся мне вечностью, раздался ужасающий треск, и веки мои словно озарило молнией.

Я обернулась назад.

Боб со скатертью на голове вышел из приемной кабины.

– Что-нибудь изменилось? – спросила я, касаясь его руки.

Он отпрянул, споткнулся о табуретку и, не удержав равновесия, упал. При этом золотистая плюшевая скатерть сползла с его головы.

Никогда не забыть мне того, что открылось моему взору. Чтобы подавить невольный крик, я до крови прикусила руку, но все же продолжала пронзительно кричать.

Мне не справиться с этим криком, понимала я, до тех пор, пока я не сумею закрыть глаза, отвести от него взгляд.

Чудовище, в которое превратился муж, торопливо накрыло голову и ощупью двинулось к двери. Я закрыла наконец глаза.

До самой смерти не забуду я этой отталкивающей картины, этой белой косматой головы со сплющенным черепом, кошачьими ушами и глазами величиной с тарелку, покрытыми коричневыми пластинками. Его трясущаяся розовая морда тоже походила на кошачью, а вместо рта был вертикальный разрез, поросший длинными рыжеватыми волосами. Оттуда торчало нечто вроде хобота, длинного и волосатого, по форме напоминавшего трубу.

Я, наверное, потеряла сознание, потому что, придя в себя, увидела, что лежу на каменном полу, повернув голову к двери, из-за которой доносился стук пишущей машинки. У меня жестоко болело горло: я, должно быть, сорвала голосовые связки.

Но вот стук машинки прекратился, и под дверью появился лист. Дрожа от отвращения, я взяла его кончиками пальцев и прочла:

«Теперь ты, надеюсь, поняла. Эта последняя попытка принесла новое бедствие. Ты, по-видимому, узнала часть головы Данделло. До этого превращения у меня была голова мухи. Теперь от мухи остались лишь голова и рот, а остальное восполнилось частичной реинтеграцией головы исчезнувшего котенка. Теперь ты понимаешь, наконец, Анн? Мне необходимо исчезнуть. Стукни три раза в знак согласия, и я тебе объясню, что делать».

Да, он был, безусловно, прав – ему следовало навсегда исчезнуть. Я сознавала, что не должна предлагать ему новых опытов, что каждая попытка может привести к еще более страшным изменениям. Я подошла к двери, открыла рот, но мое воспаленное горло не сумело издать ни звука. Тогда я три раза постучала, как он просил.

Об остальном нетрудно догадаться. Он изложил на бумаге план, и я одобрила его.

Дрожа, с пылающей головой, я последовала за ним в цех. В руках я сжимала подробную инструкцию о том, как пользоваться молотом.

Подойдя к электрическому молоту, он еще раз обмотал свою голову и, не оглянувшись, не махнув рукой, лег на землю так, чтобы голова оказалась точно под молотом.

Дальнейшее было не так уж страшно: я помогла уйти из жизни не мужу, а какому-то чудовищу. Мой Боб исчез уже давно. Я только выполняла его желание.

Глядя на тело, я нажала красную кнопку спуска. Бесшумно, но не так уж быстро, как я думала, металлическая масса опустилась вниз. К глухому звуку удара о землю примешался сухой хруст. Тело моего… чудовища, содрогнувшись раз, больше уже не шевелилось.

Я подошла к нему и лишь тогда заметила, что правая рука – рука мухи под молот не попала. С трудом преодолевая отвращение, стуча зубами и всхлипывая от страха, я переместила сухую руку, оказавшуюся необычайно легкой. Потом я вторично опустила молот и стремглав выбежала из цеха.

Остальное вам уже известно. Поступайте, как сочтете нужным».

На другой день инспектор Твинкер зашел ко мне на чашку чая.

– Я только что узнал о смерти миссис Браун, и так как я занимался вашим братом, мне поручили и это дело.

– И к какому выводу вы пришли?

– У доктора мет никаких сомнений. Леди Браун приняла цианистый калий.

– Пойдемте ко мне в кабинет, инспектор. Я дам вам прочесть любопытный документ.

Пока я курил трубку у камина, Твинкер, сидя за письменным столом, серьезно и внешне невозмутимо читал «исповедь» моей невестки. Закончив, он аккуратно сложил листки и протянул их мне.

– Что вы об этом думаете? – поинтересовался я, бросая листы в огонь.

Инспектор ответил мне не сразу. Выждав, пока пламя поглотит листки, он сказал, глядя на меня в упор своими прозрачными светлыми глазами:

– По-моему, это окончательно доказывает, что леди Браун была безумна.

– Без сомнения, – закуривая трубку, кивнул я.

Мы помолчали, глядя на огонь.

– Странная со мной вещь произошла, инспектор.

Пошел я на кладбище, на могилу брата. Там никого не было.

– Я там был, но решил вам не мешать.

– Вы меня видели?

– Да, я видел, как вы закапывали спичечный коробок.

– Знаете, что и нем было, инспектор?

– Надо полагать, муха?

– Я нашел ее утром в саду. Несчастная запуталась в паутине.

– Она была мертвая?

– Не совсем. Но я ее тут же прикончил камнем.

Голова у нее была белой-белой.