Остров Разочарования

      Негры благоговейно упали на колени:
      - Аллилуйя, аллилуйя, Христос вернулся на землю! Дождались-таки второго пришествия!.. Дождались!..

II

      Как и накануне, когда они впервые увидели рыжеватую бородку Егорычева, негры тотчас же вскочили на ноги и, обмениваясь на ходу ликующими восклицаниями, стремглав бросились по тропинке вниз, в деревню.
      Пока они добежали туда, пока они сообщили односельчанам о желтобородом человеке, о котором достоверно известно, что он спустился на остров Разочарования с Луны (он сам об этом сказал!), пока утихомирились и вошли в более или менее нормальное русло восторги островитян по этому поводу, пока неистовый рев труб и Звонкая трескотня барабанов собирали народ на новое торжественное шествие и пока эта процессия с барабанным боем дошла наконец до площадки перед пещерой, Егорычев в присутствии Смита и Мообса имел неприятный разговор с Фламмери и Цератодом.
      Речь шла о казни ефрейтора Сморке.
      Мистер Фламмери, получив краткую информацию о случившемся из уст Мообса, заявил в самой решительной форме протест.
      - Я не могу себе точно представить, какое было бы мое мнение, - сказал он, опираясь на явное сочувствие Цератода, - но я вынужден самым резким образом протестовать против того, что вопрос о выдаче этого несчастного десятку озверелых дикарей был решен без тщательного, спокойного и всестороннего рассмотрения этого вопроса всеми нами коллегиально и на единственно возможных демократических основах.
      Еще до того как капитан санитарной службы раскрыл рот, Егорычев знал, что тот скажет и что тот думает. Больше того, он знал, также, что если бы вопрос был поставлен на обсуждение, то даже в случае, если Смит встал бы на его сторону (а он мог и воздержаться), больше половины голосов (три из пяти) были бы против выдачи «белого» бандита. Именно поэтому Егорычев и не мешкал с передачей его в руки островитян. Но как он ни привык уже, казалось, к политической и нравственной физиономии своих товарищей по несчастью, его все же едва не вывел из себя неприкрытый смысл заявления Фламмери. Однако он сумел взять себя в руки и дал объяснения таким ровным и безмятежным голосом, словно всегда считал и Фламмери, и Цератода, и Мообса своими бесспорными и неизменными единомышленниками.
      - Понимаете, надо было немедленно решать. У нас не оставалось времени на совещание.
      - Я предлагал, прогнать этих черномазых ко всем чертям, мистер Фламмери, - пожаловался Мообс своему могущественному земляку, - а этого немца...
      - Не немца, а эсэсовца. Это совсем не одно и то же, - поправил его Егорычев на редкость ровным голосом.
      - Не вижу никакой разницы, но пускай будет по-вашему... а эсэсовца посадить в каталажку к его коллегам. Вот и Смит...
      - Я ничего не говорил, мистер Мообс, - сухо заметил кочегар, - считайте, что из троих присутствовавших двое были за выдачу этого прохвоста.
      - Ого, Смит, что-то вы чересчур безоговорочно стали принимать сторону мистера Егорычева! - промолвил с деланной улыбкой Цератод. - Вам не стоило бы так быстро забывать, что вы англичанин.
      - По совести говоря, сэр,- кротко и как бы извиняясь отвечал кочегар, - по совести говоря, я не полагал, что, раз я англичанин, я обязан быть против мистера Егорычева даже тогда, когда наши мнения совпадают. Мне искренне жаль, если это дает вам основания усомниться в том, что я добрый англичанин. Право же, вы ошибаетесь, мистер Цератод.
      Цератод молча пожал плечами.
      - Не забывайте, что этот эсэсовец меньше чем за сутки убил четырех местных жителей, в том числе старуху и грудного ребенка, и был виновником того пожара, который мы с вами наблюдали отсюда, - сказал Егорычев.
      - Ну, это еще нужно доказать! - раздраженно возразил Фламмери. - Мало ли что могут наболтать эти дикари на неугодного им белого!
      - Он сам признался во всем.
       -Сам признался?! - Фламмери несколько опешил, но тут же, не моргнув глазом, заявил: - Это еще тоже не доказательство.
      - А что вы считаете доказательством?! - У Егорычева чуть язык не отнялся от неожиданности.
      - Очень просто, - хладнокровно пояснил свою мысль американец, - мало ли что может наплести на себя человек, находясь в возбужденном состоянии. Вы не дали человеку собраться с мыслями. В спокойном состоянии он вряд ли признался бы... Если он, конечно, не был идиотом. Но я полагаю, что в войска СС Гитлер запретил принимать идиотов... Вы могли и должны были найти предлог, чтобы отвлечь от него хоть на время внимание ваших любимцев. За это время он пораскинул бы мозгами и понял, что ему нет никаких оснований сознаваться. А если бы он не признался, мы не имели бы никакого права ни как военные, ни как честные христиане выпускать его из наших рук. По-моему, ясно...
      - Ему казалось, этому немцу, что мы его друзья, и он нам признался по-дружески, - вмешался Мообс. - Если бы Егорычев с самого начала дал ему понять, что относится к нему неприязненно, немец ни за что не признался бы... Мистер Егорычев сам не откажется подтвердить, что он сказал этому немцу: «Чего вы дрожите?
      Если вы не чувствуете за собой вины, вам нечего бояться». Правильно я передаю ваши слова, мистер Егорычев? Егорычев утвердительно кивнул.
      - Ну вот, - победоносно заключил Мообс. - А этот немец, понятно, не чувствовал за собой никакой вины, вот он и признался... Я бы тоже на его месте признался...
      - Похоже, что вы вынудили его признания чисто провокационным путем, - укоризненно произнес Фламмери. - Я был бы рад, если бы вы поняли, что это в высшей степени недостойный путь, и я буду молить господа, чтобы он простил вас, мистер Егорычев.
      - Вам не стоило бы затруднять его своими молитвами, - спокойно отвечал Егорычев (его спокойствие выводило из себя обоих его обвинителей).- Я действовал в духе решений Тегеранской конференции: военных преступников должны и будут судить народы, над которыми они творили свои черные дела.
      - Демагогия! - фыркнул Цератод. - Обычная советская демагогия! Решения, касающиеся народов Европы и, ну, скажем, в самом крайнем случае, Азии, вы механически переносите на дикий народец, никому не известный и проживающий в неведомо какой части света!
      - И потом, - продолжал Егорычев, пропуская мимо ушей эту человеколюбивую тираду, - помимо всего прочего, помимо всех общих политических и моральных соображений, неизвестно, сколько еще нам придется прожить на этом острове. Нужно быть безумцем, чтобы при таких обстоятельствах из-за бандита-эсэсовца портить отношения со всем местным населением.
      - Мистеру Егорычеву, насколько я понимаю, угодно заигрывать с неграми, - сокрушенно заметил Цератод. - Как бы через денек-другой они не сели нам на голову.
      Снова вмешался Мообс. Он высказал соображение, что вообще признать белого человека виновным перед черным не более осторожно, чем ежедневно после бритья совать голову в пасть тигру.
      - Кстати о бритье, - провел Цератод ладонью по своей щетине. - Пожалуй, я еще успею побриться до того, как эти голые демонстранты доберутся до нашей площадки. Англичанин, даже если он прибыл с Луны, должен быть безукоризненно побрит.
      И он величаво удалился, озабоченный не столько приведением в порядок своей физиономии, сколько прилично оправданным выходом из затянувшегося спора с Егорычевым. Переубедить, а тем более поставить на колени Егорычева не удалось. Разговор имел все данные разгореться в крупную ссору, а то и в открытый разрыв. Кто знает, как повернется дело в дальнейшем, но пока что разрыв с Егорычевым был бы неразумным и уж во всяком случае несвоевременным. К тому же - и это было не самым последним из побуждений, заставивших достойного Цератода подумать о бритье, - при этом чрезвычайно деликатном разговоре, присутствовал кочегар Смит. Смиту лучше не присутствовать при таком сравнительно откровенном обмене мнениями. Смит должен верить Цератоду во всем, во всех его помыслах и поступках. Уже кое-что упущено: этот болван все больше и больше подпадает под влияние большевика Егорычева. Нет, нужно впредь поступать и выражаться более осторожно. Если удастся удержать Смита при себе, Егорычев будет во сто раз менее опасен.
      Спустя несколько минут к примерно такому же выводу пришел и Фламмери. Правда, за Мообса он был спокоен.
      - Я полагаю, что в дальнейшем вы будете более осмотрительны и демократичны, - сказал он и ласково улыбнулся. - Будем надеяться, что на этот раз ваш промах не будет нам стоить очень дорого. Мы с вами люди высокой культуры, и мы не можем ни на минуту забывать, что несем перед господом и нашими правительствами моральную ответственность за жизнь и благополучие людей, которые имели несчастье попасть к нам в плен.
      - Кстати о пленных, - сказал Егорычев, не выказывая ни малейших признаков благодарности за прощение, высказанное ему между строк мистером Фламмери. - По-моему, пора накормить их и вывести на прогулку. Как вы думаете, Мообс, насчет того, чтобы покараулить их, пока они будут насыщаться и пополнять свои запасы кислорода?
      Мообс молча, одними глазами спросил разрешения капитана Фламмери. Фламмери разрешил, и Мообс нехотя направился в пещеру.
      - Не забудьте держать автомат наготове! - крикнул ему вслед Егорычев. - Не особенно доверяйте их миролюбию и не вступайте с ними ни в какие собеседования! Одна неудачная фраза может создать нам уйму новых затруднений!
      - Мне кажется, мистер Егорычев, вы избрали не совсем удачную форму обращения с Мообсом, - промолвил Фламмери с искусно разыгранной мягкой укоризной. - Иногда ваша просьба звучит, как приказание.
      - Охрана военнопленных - дело военное, - сказал Егорычев.
      - Ну да, конечно, - недовольно промычал Фламмери. - Но как вы, однако, любите играть в солдатики!
      Егорычев промолчал.
      Как раз в это время из пещеры, конвоируемые Мообсом, показались Фремденгут и Кумахер. Они щурились на ярком солнечном свете, потягивались, зевали. Фельдфебель, приседая на корточки и вытягиваясь, наспех проделал несколько гимнастических упражнений, к неудовольствию Фремденгута, который хотел использовать все прогулочное время на прогулку и попутную разведку обстановки.
      Егорычев следил за ними издали. Пленные шагали гуськом, по-военному подтянутые, но не спеша, наслаждаясь свежестью и золотым покоем утра. Судя по тому, что они не обменивались между собою ни единым словом, они или уговорились об этом заранее, или досыта наговорились у себя в закутке.
      У того места, где меньше часа тому назад островитяне вязали ремнями отчаянно сопротивлявшегося Сморке, Кумахер вдруг нагнулся и поднял что-то тонкое, легкое, сквозное, блеснувшее на солнце нежным золотистым блеском. Это были очки казненного ефрейтора. Кумахер поспешно сунул их в карман, опасаясь, как бы Мообс их не отнял. Но Мообсу очки были ни к чему, и он решил, оставить их пленным на память об их злополучном коллеге. Ему, конечно, и в голову не могло прийти, что они не слышали воплей Сморке, а между тем это было именно так. Не надо забывать, что, кроме густой стены деревьев и наружной двери пещеры, пленных отделяла от событий, происходящих за ее пределами, еще и внутренняя дверь, ведущая из основного помещения в место их заключения. Для того чтобы они не могли подслушивать, что происходит и о чем говорят в передней части пещеры, Егорычев еще накануне вечером прикрыл эту дверь двумя плотными шерстяными одеялами, а поверх одеял для верности повесил еще шинели обоих ефрейторов.
      Как бы то ни было, но пленные и не подозревали о гибели Сморке. Наоборот, обнаружив на лужайке его очки, они вполголоса обменялись несколькими отрывистыми фразами, которые ничего не могли сказать человеку, не посвященному в их ночную беседу, но означали между тем, что, скорее всего, Сморке где-то совсем поблизости, что он в великой спешке как-то потерял очки (они знали, что в кармане он всегда носил с собою запасные, точно такие же золотые - возможно, что именно эти, из кармана, он и уронил), но что раз он на свободе, то есть еще надежда вырваться из этого позорного плена (подумать только: двое безоружных обезоружили и взяли в плен двух вооруженных до зубов эсэсовцев, а третьего убили!). Ефрейтор Сморке на редкость бойкий и распорядительный парень. Значит, есть основания надеяться, что он выручит их из заточения и восстановит поруганную эсэсовскую честь еще до конца недели. Было чрезвычайно важно, чтобы вся эта операция была закончена именно до конца недели.
      Дело в том, что, по расчетам барона фон Фремденгута, подводная лодка с подкреплением людьми и некоторым дополнительным вооружением, оборудованием и материалами должна была всплыть на внутреннем рейде острова Разочарования не позже девятого - десятого июня. Пока Сморке на свободе, можно рассчитывать, что он сделает все от него зависящее, чтобы освободить своего майора и фельдфебеля из плена. Хотя, с другой стороны... Время от времени майору приходило в голову, что ефрейтор Сморке сможет сделать неплохую карьеру и на том, что он один из всего гарнизона избежал пленения и что ему, пожалуй, нет расчета рисковать шкурой ради того, чтобы спасти воинскую честь и карьеру обоих своих начальников. Больше того, в случае, если ему удастся выручить их из заточения, и эта его заслуга и та, что он один остался на свободе, должны быть преданы забвению ради доброго эсэсовского имени Фремденгута и Кумахера. Как бы Сморке не стал вместо этого спокойно дожидаться прибытия подкреплений. (Фремденгут поймал себя на мысли, что он лично поступил бы именно так. Но он тут же разъяснил самому себе, что, как майор войск СС и сын директора крупнейшей германской фирмы, он сможет принести больше пользы фюреру империи, не рискуя жизнью ради спасения двух нижних чинов.) Нужно будет, пожалуй, договориться с Кумахером, чтобы на тот крайний случай, если Сморке не поможет им, оклеветать его перед их будущими освободителями, сказать, что они попали в плен исключительно из-за трусости, даже лучше, прямому предательству Сморке... Но нет, Сморке не додумается до такой подлости, чтобы оставить боевых друзей в беде!.. Господи, к чему эти страхи! Ведь Сморке не знает, когда должна прибыть подлодка! Нет, он сделает все, чтобы выручить их до девятого июня. Страшно подумать, что будет, если их выпустят на волю люди из подкрепления: срам, военный суд, разжалование, личная немилость фюрера, лишение орденов, штрафной батальон, фронт! Советский фронт! Бр-р-р-р!..
      В том, что подводный корабль прибудет и всплывет вовремя, майор фон Фремденгут ни на минуту не сомневался.
      Словом, если бы капитан Фламмери, не говоря уже о Цератоде и Мообсе, мог проникнуть в мысли, владевшие обоими пленными в связи с обнаружением очков казненного ефрейтора, он согласился бы на любые меры в отношении его нареченных «заблудших братьев», ибо, что ни говори, а он очень ценил свою жизнь.
      Но мистер Фламмери думал в это время о том, что ему было бы не в пример приятней видеть на положении арестанта этого «въедливого большевистского фанатика», нежели Фремденгута, вынужденного ко всему прочему делить заключение с каким-то вульгарным и плохо воспитанным фельдфебелем.
      Погуляв с четверть часа, пленные без возражений согласились, вернуться в камеру: им нужно было наедине обсудить дальнейшую линию поведения.
      Только они скрылись в темном провале входа в пещеру, как оттуда, блистая гладковыбритыми, чуть обвислыми щеками, выплыл торжественный и подтянутый Цератод. Лысину его до поры до времени защищал от солнечных лучей изготовленный по рецепту Егорычева носовой платок, завязанный по краям четырьмя узлами. Цератод протер другим носовым платком толстые линзы своих очков и стал всматриваться в процессию, которая уже прошла большую половину подъема.
      - Насколько я понимаю, - процедил он сквозь зубы, - милые сердцу нашего дорогого Егорычева туземцы спешат к нам всей деревней. Они поют псалмы, но мы должны быть готовы к тому, что они могут найти привлекательным пошвырять, и нас всех в океан вслед за преступным,- Цератод иронически подчеркнул это слово, - Сморке. Лиха беда начало. А начало положено при любезном содействии нашего дорогого капитан-лейтенанта. Что ж, нам остается только, мистер Егорычев, просить вас не оставлять нас наедине с вашими дикарями. Ваш пудинг изрядно пригорел, и давайте совместно чистить сковородку.
      - Вы напрасно беспокоитесь, - сказал Егорычев. - Судя по всему, вы себя обожествили в глазах этих простодушных малых, заявив, что вы прилетели сюда с Луны. Кстати, зачем вы им это сказали? Ведь помимо всего прочего ваш обман рано или поздно раскроется.
      Он отлично понимал, что майор решил под шумок сыграть на суеверии островитян. Он задавал Цератоду вопрос лишь для того, чтобы стоявший рядом кочегар Смит мог из ответов своего велеречивого соотечественника сделать для себя соответствующие выводы.
      - Ах, друг мой, - отвечал ему Цератод, исходя из тех же соображений, - вам никогда не приходило в голову, что эти чернокожие бедняги - наши младшие братья? А ведь это именно так. Для пользы младшего брата старший может, а зачастую даже обязан, сказать заведомую неправду. Разве вам, человеку, в правдивости которого я не имею ни малейшего основания сомневаться, не случалось пугать ребенка, что его заберет бука, дьявол, разбойник, людоед, ведьма, полицейский, если он, скажем, не съест своей порции каши или не даст себе вымыть голову? Согласитесь же, друг мой, что, кроме лжи греховной, есть еще и святая неправда любящего человека.
      Так мистер Цератод официально объявил себя старшим и любящим братом местного населения.
      Егорычев молча усмехнулся. Смит подумал, что все это чертовски забавно: мистер Цератод в качестве гостя с Луны, но что нужно на досуге разобраться в словах мистера Цератода. Ведь действительно бывает неправда любящего человека. К примеру, тебе грозит увольнение с парохода, безработица, а ты скрываешь это от жены и детей, чтобы раньше времени их не расстраивать, потому что и так жизнь у них далеко не конфетка...
      - Значит, если я вас правильно понял, сэр, - ядовито осведомился Фламмери, - вы собираетесь поддерживать этих невежественных чернокожих в убеждении, будто вы не кто иной, как спаситель наш Иисус Христос?
      - Кто-то из нас двоих - или я, или мистер Егорычев - обязан был признать себя Христом, - с наивозможнейшей кротостью пояснил Цератод. - Мистер Егорычев спасовал. Нельзя было терять такой превосходный случай наладить надлежащие отношения с местным населением.
      - Уж не собираетесь ли вы, сэр, объявить менясвоим апостолом? - позволил себе наконец вспылить Фламмери. - Роберт Фламмери - апостол мистера Цератода!.. Клянусь, вы начинаете забываться! Вы позволяете себе забыть, с кем вы имеете дело!.. Как это вам нравится, Джонни? - обратился он за поддержкой к Мообсу. И Мообс с готовностью ответил:
      - Сенсационное самозванство, сэр!..
      Егорычев миролюбиво (никто не знает, какого труда это ему стоило) промолвил:
      - Мистер Цератод, вы им скажете, что вы пошутили.
      - Или мы это за вас сами скажем, - подхватил его слова Фламмери.
      - Вот именно, сами скажем... Я. сам первый им это скажу, - присоединился к своему шефу Мообс.
      - Нас будут носить на руках, - пытался им растолковать несколько приунывший Цератод. - Подумайте только, каждое наше пожелание и приказание будет выполняться немедленно и с благоговением.
      - Кроме всего прочего, это чудовищное кощунство! - негодующе фыркнул Фламмери. - Спаситель Эрнест из дома Цератодова!.. И Роберт Фламмери - директор и член наблюдательных советов целой кучи корпораций, Роберт Фламмери из банкирского дома «Джошуа Сквирс и сыновья» - апостол мистера Цератода!.. Ха!..
      Наступила короткая пауза. Теперь уже совсем близко видна была густая толпа островитян. Прерывистое пение трудно взбирающихся в гору людей, грохот барабанов, плач перепуганных младенцев сливались не столько в торжественную, сколько громкую какофонию.

III

      И вот наконец толпа, задыхаясь и обливаясь потом, завершила подъем и стала быстро заполнять южную половину площадки. Старики, подростки, старухи, юноши, девушки, женщины с детьми, мужчины в расцвете сил топтались на месте с усталыми, но ликующими, потными лицами. Те, кто был в задних рядах, любопытно вытягивали шеи, все кого-то искали Глазами, обменивались недоуменными фразами и снова искали.
      Так продолжалось с минуту. Перед островитянами в каких-нибудь десяти шагах стояли Егорычев, Цератод, Фламмери, Смит, Мообс, но взгляд островитян скользил мимо них по всей площадке, дольше всего останавливаясь у входа в пещеру.
      Не обнаружив того, кого они искали, островитяне, как по команде, уселись на корточки, а небольшая группа мужчин, очевидно наиболее уважаемых, отошла в сторонку и там о чем-то зашепталась. Пошептавшись, они вернулись к остальным, знаком подняли их на ноги. Гамлет Браун, явно ходивший у них в вожаках, махнул правой ладонью, и все, нестерпимо фальшивя, запели, молитвенно сложив руки:
      Явись нам, сын небесный...
      Делая каждый раз небольшую паузу, во время которой все снова обшаривали глазами площадку, они повторили молитву подряд четыре раза. Отчаявшись в ее действенности, они сделали еще один перерыв. Несколько пожилых негров, возглавляемых вездесущим Гамлетом, хотя ему было лет тридцать восемь, не больше, вышли из толпы вперед. Из задних рядов им подали десятка полтора отборных кокосовых орехов, пять густых и тяжелых банановых гроздьев и несколько больших кусков темно-коричневого вяленого козьего мяса, аккуратно завернутых в широкие банановые листья. Эти дары были молча сложены в кучу перед выстроившимися в ряд и тоже молчавшими пятью спасшимися с «Айрон буля».
      Затем негры во главе с Гамлетом благоговейно, но полные неподдельного достоинства свободных людей, попятились назад и растворились в толпе.
      В пятый раз островитяне грянули: «Явись нам, сын небесный», и в пятый раз убедились в тщете своей молитвы. Тогда Гамлет Браун, как старый знакомый белых гостей, снова выступил из толпы, откашлялся и обратился к ним:
      - Приветствую вас, достойные милорды, от своего имени и от лица всего человечества!
      Он поклонился почтительно, радушно, но без тени подобострастия.
      Затем он вторично откашлялся и продолжал:
      - Человечество просит сообщить ему, где желтобородый, снизошедший на наш остров с Луны.
      В рядах белых наступило краткое замешательство. Затем, поспешно сняв со своей лысины носовой платок с узелками по углам и запрятав его в карман, вперед вышел мистер Цератод, нервно обтянул на себе весь белый от морской соли форменный китель, тоже откашлялся и несколько нараспев, полагая, что именно такая манера наиболее соответствует его новому высокому положению, громко произнес:
      - Это я, которого вы ищите!
      Гамлет воспринял эти слова, как не очень удачную шутку, но вежливо улыбнулся:
      - Я вам должен сказать, милорд, что мы, человечество, все люди острова Разочарования, очень рассчитываем на второе пришествие. Мы возлагаем на второе пришествие чрезвычайно серьезные надежды, сэр. Скажите, где человек, которого мы ищем?
      - Да ведь это я и есть! - раздраженно ответил Цератод. - Неужели вы не узнаете человека, с которым расстались какой-нибудь час тому назад?..
      - Джентльмен с Луны - с желтой бородой, - учтиво объяснил ему Гамлет его заблуждение.
      - Я только что сбрил бороду, - сказал Цератод, начиная понимать, что он, вероятно, не должен был так торопиться с бритьем. - У меня только что была борода... Я ее сбрил...
      Он заметил недоумевающие лица туземцев, подумал, что они не понимают значения глагола «брить», и пояснил:
      - Я ее соскоблил, свою бороду, острым ножом, называемым «бритва».
      - Мы, отцы наши, наши деды и деды наших дедов ждали с Луны желтобородого сына бога, человека с желтой бородой, - разочарованно, но твердо отвечал ему Гамлет Браун, и его односельчане печально закачали головами в знак согласия. - Борода - это не присохшая к ногам глина, которую можно отодрать и бросить на траву. Христианская вера учит нас, что придет с Луны на остров Разочарования добрый, милосердный и всемогущий человек с белой кожей и желтой бородой, и тогда наступит для человечества царство божие на земле. Но она не учит нас, что он бреет свою священную бороду...
      - Язычество! Кощунство! - прошипел Фламмери на ухо Мообсу, как прохудившийся насос. - При чем здесь Луна? При чем здесь христианство?.. Спаситель спускается на какой-то идиотский островок?! Линчевать их мало!..
      Он полагал, что если бы в самом деле вдруг оказалось, что существует на свете Иисус Христос и что будет когда-нибудь второе его пришествие на землю, то нет сомнения, что он выбрал бы для своего прибытия не затерянный в океанских просторах остров Разочарования, а Соединенные Штаты Америки, великий город Филадельфию, штат Пенсильвания, - столицу прославленного и могущественного банкирского дома «Джошуа Сквирс и сыновья».
      - Уверяю вас, милейший мой друг, - продолжал между тем барахтаться Цератод, уже сознавая, что он бесповоротно проиграл,- не пройдет и недели, как у меня снова отрастет борода, большая и весьма желтая.
      Егорычев, которого раньше волновала мысль, как не допустить продолжения надувательства, затеянного. Цератодом, теперь был спокоен и, внутренне улыбаясь, ожидал быстрого и бесславного конца Этой затеи.
      Но мистер Фламмери, которого буквально распирало от злорадства, не смог удержаться.
      - Негры! - крикнул он помрачневшим островитянам. - Мой друг, - он небрежно мотнул головой в сторону обескураженного и разозленного неудачей Цератода, - мой друг мистер Цератод попросту добродушно пошутил. Мы все пятеро только вчера прибыли сюда морем и никогда ни на Луне, ни на каком-либо другом небесном светиле не бывали! Ведь правда, вы пошутили, дорогой мистер Цератод?
      - Конечно, мистер Фламмери. Само собой разумеется.... пошутил, - отвечал припертый к стенке незадачливый претендент в сыны божьи и настолько кисло при этом улыбнулся, что Егорычев, несмотря на героические усилия сохранить серьезное выражение лица, не выдержал и впервые со времени гибели «Айрон буля» совсем по-мальчишески прыснул. Вслед за ним рассмеялись и Сэмюэль Смит, смешно топорща свои густые черные усы, и Джон Бойнтон Мообс, открывший при этом два ряда великолепных зубов (ни дать ни взять - с рекламы зубной пасты), и Роберт Д. Фламмери, учтиво смеявшийся, прикрывая широкой пухлой ладонью широкий зубастый рот с тоненькими синими губами. И даже сам Цератод счел своевременным хихикнуть разок-другой сквозь тесно стиснутые желтые зубы, что подбавило веселья в первую очередь обоим американцам, от души наслаждавшимся его поражением.
      Глядя на них, расхохотались и островитяне. Конечно, они и понятия не имели о том, что потешало этих пятерых белых. Но они были смешливы и восприимчивы, и им вполне хватало вида пятерых смеющихся людей, чтобы присоединиться к ним. Им уже и раньше было нелегко удержаться от смеха, слыша речь, столь странно похожую на ту, которой пользовались здесь, на острове, и в то же время многим так забавно от нее отличающуюся. Они обладали достаточным природным тактом, чтобы не показывать виду. Островитяне понимали, что за два дня пребывания на острове этих пятерых белых они вполне прилично для приезжих людей усвоили язык острова Разочарования куда лучше, чем те, в черных одеждах. Минут пять над лужайкой стоял веселый шум. Он окончательно разрядил дурное настроение, совсем было завладевшее островитянами. Теперь надо было поскорее закрепить их хорошее расположение духа.
      Перекинувшись между собой несколькими словами, Егорычев со Смитом сбегали в пещеру и вернулись с кое-какой мелочью из той, которую привезли сюда эсэсовцы для меновой торговли.
      Фламмери озабоченно заметил:
      - По-моему, нам пока хватит вчерашних продуктов и тех, которые они нам сейчас принесли в подарок.
      - И я так думаю, - согласился Егорычев.
      - Тогда нам, пожалуй, не стоит сейчас наменивать еще продуктов. Лучше мы это сделаем через несколько дней и будем все время иметь свежие фрукты.
      - И я так думаю, - согласился Егорычев.
      - Так зачем же вы принесли сюда эту дрянь? - осведомился Цератод.
      - Чтобы подарить, - сказал Егорычев.
      - Вам не кажется, что это будет смахивать на разбазаривание наших запасов? - ядовито спросил Фламмери. - Ведь это та же самая валюта. И невосполнимая, к тому же.
      - Нет, не кажется, - сказал Егорычев. - Это совсем не дорогая награда за симпатии и доверие здешних жителей.
      - Я не собираюсь распространять среди этих дикарей дутые акции! - вспылил Фламмери, не терпевший, когда его намеки не принимались к немедленному исполнению. - Мне их симпатии и доверие нужны сейчас не больше, чем почтовые марки или автомобильный насос.
      - Было бы все-таки неплохо, мистер Фламмери, если бы вы прежде всего помнили, что мы здесь не одни и что нам нужно жить с ними в дружбе хотя бы потому, что они хозяева острова и что мы у них гости, и гости непрошеные.
      - Люди высшей, западной цивилизации всегда и всюду дома, - высокомерно возразил мистер Фламмери.
      Егорычев молча пожал плечами.
      - В конце концов кто вам, сэр, дал право так безапелляционно распоряжаться нашими общими трофеями? - взъелся Цератод, уже успевший, спасаясь от солнечных лучей, снова прикрыть голову носовым платком. При последних словах он, полный сознания собственного достоинства, гордо взметнул голову. Платок медленно сполз на правое ухо, и Цератод, прихватив его рукой, сердито водрузил на прежнее место.
      - Простите, - холодно возразил ему Егорычев. - Я попросил бы напомнить мне сражение, в котором вы, мистер Цератод, захватили эти военные трофеи.
      Казалось, что Цератод взорвется от злости. Но он взял себя в руки и принужденно засвистел «Типперрери».
      Мообс, всегда радовавшийся любым поражениям Цератода, удовлетворенно осклабился. Смиту стало неприятно от бестактного поведения своего соотечественника и товарища по союзу, Фламмери сделал вид, будто он уже давно вышел из спора и теперь очарован действительно прелестной полуторагодовалой девчуркой. Увлеченная веселым гомоном, царившим на лужайке, она заливалась на руках у матери счастливым смехом и хлопала в ладоши, по-детски неуклюже взмахивая здоровыми, пухлыми ручонками.
      - Приступим? - обратился Егорычев к Смиту.
      - Приступим, - сказал кочегар, довольный, что пришла к концу Эта неприятная сцена. Он старательно избегал укоризненного взгляда Цератода.