Невеста маркиза

      – И сколько у вас кораблей?
      – Три.
      Хейвуд кивнул.
      – «Нинья», «Пинта» и «Санта-Мария?
      Тристан бросил на него быстрый взгляд и покачал головой:
      – «Констанс», «Маргарет» и «Бернадетта». – Он снова сосредоточил свое внимание на Симоне: – Для краткости мы зовем их «Конни», «Мэгги» и «Берни», хотя я понятия не имею, в честь кого их назвали. Они пришли ко мне со своим прошлым, которым, как дамы сдержанные и гордые, делиться не желают, а я, будучи джентльменом, не допытываюсь.
      Симона рассмеялась.
      – Сейчас здесь, в порту, тоже стоит ваш корабль?
      – «Мэгги» в Китае, «Берни» в Индии. Но если «Конни» благополучно обогнула мыс Доброй Надежды, то она прибудет в Лондон в ближайшие несколько дней с грузом, который я приобрел во время последнего плавания.
      – Мне очень хотелось бы посмотреть на те чудесные вещи, которые вы привезли.
      – Что ж, буду рад устроить вам ознакомительную прогулку, – пообещал Тристан, не обращая внимания на то, как щетинится Хейвуд. Однако пожилой джентльмен не успел напомнить им о правилах приличия, потому что Симона тут же возбужденно спросила:
      – А вы, случайно, не покупали больших клеток для птиц?
      Клеток для птиц? Вот это неожиданность!
      – Насколько большая клетка вас интересует?
      Симона осмотрелась.
      – Размер с эту карету прекрасно подошел бы.
      – И для кого? Для пони?
      – Моя младшая сестра Фиона спасает раненых животных, и у нее есть немалое количество птиц, которые хотя и выздоровели, но еще не готовы к тому, чтобы их отпустили. У Фионы по всему дому стоят маленькие клетки, но, думаю, было бы намного проще, если бы животные находились в одной большой клетке. Фиона действительно очень хорошо умеет обращаться с животными, так что вам не мешает как-нибудь познакомиться с ней и со всеми ее подопечными. Через неделю у нее день рождения, так что если у вас окажется такая клетка, то я заплачу за нее сколько угодно, лишь бы доставить удовольствие сестре.
      Вот как? О, это было бы…
      – В пределах разумного, конечно, – мрачно уточнил Хейвуд.
      – Я не собираюсь брать с вас деньги за что бы то ни было, – ловко парировал Тристан.
      – Нет, только не подарки! – запротестовала Симона. – Особенно от мужчины, с которым я едва знакома. Это неприлично; меня и так уже до потери сознания измучили лекциями на эту тему.
      – Тогда, – быстро предложил Тристан, – мы сочтем это платой за то, что вы сегодня вечером спасли жизнь моей сестре!
      Симона вздохнула:
      – Я спасала собственную жизнь, а заодно прихватила ее с собой, так что с моей стороны это вовсе не проявление бесстрашия или самопожертвования.
      – Как бы вы на это ни смотрели, я очень благодарен вам за то, что вы не позволили Эммалине ринуться в толпу, чтобы попытаться выйти на террасу.
      Симона покачала головой.
      – Мы бы оказались ближе к концу толпы, а если принять во внимание то, насколько быстро огонь распространялся по залу, то это обстоятельство могло стать роковым для нас.
      – А где были вы, лорд Локвуд, – сухо осведомился Хейвуд, – когда начался пожар?
      – Шел через зал в поисках бокала с пуншем, – ответил Тристан, намеренно опуская другие важные детали. – Ну а вы где были, когда начался пожар, мистер Хейвуд?
      – Прогуливался по саду и курил сигару.
      – Ах, полно, Хейвуд! – возразила Симона, очень мило, но совершенно не по-аристократически фыркнув, после чего подалась вперед, позволив Тристану наблюдать дивную картину, открытую вырезом ее корсажа. – Ты был с леди Дентон, и если там что-то и дымилось, то это были панталоны почтенной леди.
      Тристан, не выдержав, расхохотался, а Хейвуд возмущенно воскликнул:
      – Симона, что ты себе позволяешь!
      – Даже не пытайся изобразить невинность, Хейвуд, я тебя знаю как облупленного…
      – И кто же я, по-твоему?
      – Записной дамский угодник! – объявила Симона, откидываясь на спинку сиденья. – И это ни для кого не секрет.
      Тристан с трудом справился со смехом.
      – Так я и понял.
      – Неужели? – Симона тут же стала серьезной. – Скажите, существует ли где-то леди Локвуд?
      Хейвуд укоризненно кашлянул.
      – Мне кажется, – раздраженно заметил он, – мы еще не миновали ту точку, когда тонкость и изощренность необходимы для светского разговора.
      Тристан не обратил на это нравоучение ни малейшего внимания.
      – В настоящий момент единственная леди Локвуд – это третья жена моего покойного отца и моя мачеха Люсинда.
      – Мать Эммалины? – уточнила Симона.
      – Именно. – Решив, что все пойдет лучше, если он сам расскажет подробности, Тристан добавил: – Она объявила, что намерена следовать примеру королевы Виктории и провести остаток жизни в трауре.
      Симона кивнула, и ее лицо стало немного грустным.
      – Наверное, она очень любила вашего отца.
      – На самом деле это был брак, заключенный поспешно, о чем обе стороны пожалели сразу же, а затем еще долго раскаивались в своей опрометчивости. Они жили раздельно с самого начала, и публичная демонстрация горя после гибели мужа была рассчитана главным образом на то, чтобы вызвать всеобщее сочувствие. Уверен, через месяц ей это прискучит.
      Заметив, что Симона размышляет над услышанным, Тристан перевел взгляд на Хейвуда.
      – Если вы свободны от обязательств, мистер Хейвуд, то считайте, что я честно предупредил вас о приближающейся охоте.
      Хейвуд кисло улыбнулся.
      – Ваша мать…
      – Моя мать умерла девятнадцать лет назад.
      У Хейвуда хватило совести смутиться: это говорило в его пользу.
      – Примите мои самые искренние соболезнования. Но, хотя я и ценю вашу заботу, никакого предостережения мне не требуется, лорд Локвуд. Репутация вашей мачехи всем известна.
      Как и репутация всей его семьи. Тристан приготовился к неизбежному, прекрасно зная, что Хейвуд не преминет сообщить Симоне, насколько ужасающе он не подходит для знакомства.
      В точности следуя этому предсказанию, Хейвуд откашлялся и мрачно начал:
      – Также и….
      – Правда? Неужели она настолько неподобающе себя ведет? – изумилась Симона, прервав Хейвуда и переводя взгляд на Тристана. – А вот Эммалина несколько стеснительна…
      Тристан кивнул.
      – Моя сестра не просто стеснительна – она вообще не слишком ловкая. Люсинде был нужен титул, а рождение ребенка являлось самым верным способом его заполучить. Однако она никогда не стремилась стать хорошей матерью, не говоря уже о том, чтобы быть любящей и заботливой. Эм росла на попечении нянек и гувернанток, и если бы Люсинда пожелала оплачивать услуги более квалифицированных и утонченных наставниц, мою сестру все же научили бы держаться в обществе. Но Люсинда оказалась скрягой, и поэтому Эммалина мало чему обучена должным образом.
      – Бедняжка Эмми!
      – Я очень благодарен вам за вашу готовность с ней подружиться, – совершенно искренне сказал Тристан и, когда карета остановилась, взявшись за ручку дверцы, добавил: – Мне кажется, что у Эми никогда не было человека, с которым она могла бы говорить откровенно; тем более определенно не было подруг одного с ней возраста.
      – Мне кажется, что она очень милая девушка, – спокойно проговорила Симона. – Надеюсь, вы позволите заехать к ней с визитом?
      Тристан кивнул.
      – Она будет в полном восторге. Благодарю вас за вашу доброту. – Тристан коротко поклонился. – Доброй ночи, леди Симона, было очень приятно с вами познакомиться. – Затем он кивнул ее недовольному спутнику. – Мистер Хейвуд, спасибо вам за то, что подвезли. Надеюсь, ваше плечо скоро заживет.
      – Прощайте, лорд Локвуд.
      – Доброй ночи, Тристан!
      Получив одновременно столь разные напутствия, Тристан закрыл дверцу кареты и махнул кучеру, а затем, сцепив руки за спиной, долго смотрел вслед карете, взвешивая открывшиеся возможности. С одной стороны, не было никакого сомнения в том, что Хейвуд, не теряя времени, поведает Симоне все гадкие детали истории семейства Локвуд; с другой стороны, он был совершенно уверен в том, что этому человеку известны только публичные скандалы. Если он не совершил ошибки, оценивая характер Симоны, это вряд ли ее остановит.
      Улыбаясь, Тристан пошел к своему дому, мысленно решив утром прийти с визитом и увидеть ее у Эммалины.
 
      – Знаешь, Симона, это очень опасный человек.
      Конечно, Симона это знала! Если бы Тристан не был опасным, она на него и смотреть бы не стала! Но поскольку говорить такое вслух не следовало, она решила просто выразить заинтересованность:
      – Опасный? Ну, полно, Хейвуд, ты слишком серьезно относишься к своей роли лорда-протектора. Разве ты забыл, что этот человек – пэр?
      – Он не рассчитывал стать маркизом и не вел тихую жизнь, дыша чистым воздухом Англии, зато приобрел немалый жизненный опыт.
      – Да? И что же в этом плохого?
      – Готов поставить дюжину лошадей, что этот человек повидал немало темных притонов.
      – Возможно, но ты напрасно тревожишься: я прекрасно смогу с ним справиться.
      Хейвуд подался вперед.
      – Нет, Симона, не сможешь Ты видишь поверхность, но совсем не знаешь, каков он внутри, этот коварный соблазнитель.
      – И что?
      – А то, что он решил тебя завоевать.
      Просто удивительно, до чего наивной ее считают некоторые люди!
      Каким-то образом за шесть лет им удалось совсем забыть о том, где и как она провела первые четырнадцать лет своей жизни.
      – Я ужасно польщена тем, что кто-то считает меня заслуживающей своих усилий, но его ждет разочарование.
      – И все же тебе необходимо держаться от него подальше.
      Понимая, что Хейвуд останется глух к любым ее заверениям, Симона подавила досадливый вздох.
      – Я сделаю все, что смогу, обещаю.
      Хейвуд кивнул:
      – Я предпочел бы ничего не говорить про это, потому что тебя вряд ли остановит мой призыв к твоему здравомыслию… Твой сказочный принц – последний из оставшихся в живых мужчин семейства Локвуд. В течение трех поколений их называли Безумными Локвудами, и совершенно заслуженно.
      Обвинение в безумии? Кажется, Хейвуд позволил себе пасть слишком низко!
      – А вот мне Тристан показался совершенно нормальным. Может, я пропустила момент, когда он начал бешено вращать глазами?
      – Он – нет, но его дед по отцовской линии… – Хейвуд поморщился. – Этот человек имел обыкновение резвиться в городских фонтанах без клочка одежды на теле и в обществе… странных женщин.
      Боже, как он старается уберечь ее от прозы жизни!
      – Шлюх, что ли? – уточнила Симона.
      – Ну… да. – Хейвуд откашлялся. – Трех или четырех одновременно.
      – Готова признать, что это довольно странное поведение, но назвать это безумием, значит, зайти слишком далеко. Единственная разница между дедушкой Локвуда и большинством пэров в том, что остальные ограничивают свои групповые увеселения помещениями борделей и своих городских особняков.
      – Но дед Тристана умер… от болезней.
      – Это случается со многими мужчинами, – холодно отметила Симона. – А раз у нас никогда прежде не было возможности обсудить этот вопрос, то позволь мне воспользоваться случаем, поскольку он идеально подходит, и выразить мою самую искреннюю надежду, что ты сам в своих развлечениях предпринимаешь необходимые меры предосторожности, чтобы избежать столь ужасной судьбы.
      Лицо Хейвуда покрылось красными пятнами.
      – Леди не должны…
      Остальное заявление Хейвуд проглотил, с силой закусив нижнюю губу.
      Решив воздержаться от дальнейшего обсуждения столь скользкой темы, Симона улыбнулась и плотнее закуталась во фрак Тристана. До чего удачно она забыла предложить вернуть ему этот предмет одежды, когда он выходил из кареты! Если говорить о благовидных предлогах, то необходимость вернуть фрак может оказаться идеальным предлогом, чтобы заехать в особняк утром и увидеться с Эмми. А если окажется, что брат зайдет ее проведать, вряд ли гостья должна тут же вскочить и убежать – это было бы просто глупо и неловко.
      – Сын этого старика – отец Тристана – был безудержным пьяницей.
      Поняв, что Хейвуд собирается продолжить свои разоблачения, Симона едва сдержала стон.
      – По-моему, я ни разу не видел его даже отдаленно трезвым: мерзкий и злобный, он постоянно устраивал публичные драки, а в последние годы дрался даже с собственным старшим сыном, который последовал его примеру.
      – Мужчины всегда много пьют. – Симона вздохнула.
      – Да, но пьяниц-пэров обычно не находят мертвыми вместе с детьми, а у отца Тристана и у его старшего сына было прострелено сердце. Дознание показало, что речь шла об убийстве и самоубийстве. Титул перешел к следующему сыну, Джеймсу, человеку, увлекающемуся изящными искусствами, но в скором времени он бросился в Темзу.
      – Все это очень трагично, – признала Симона, – однако, на мой взгляд, это говорит не столько о безумии, сколько о том, что у членов этой семьи денег всегда было больше, чем здравого смысла.
      – Вот и нынешний лорд Локвуд такой же.
      Теряя терпение, Симона все же сумела изобразить улыбку.
      – Эммалина определенно не безумна, и в поведении Тристана я не заметила ничего, что указывало бы на это несчастье.
      – Все же я считаю…
      – Что ошибки и глупости родителей не всегда наследуются детьми, верно?
      Хейвуд закашлялся и нервно оттянул пальцем накрахмаленный воротничок сорочки.
      – Я хотел сказать вовсе не это!
      – Нет, – печально заявила Симона, – именно это.
      – Но…
      – Чудесный был вечер, правда? – перебила спутника Симона, когда карета повернула на подъездную аллею. – Конечно, если не считать этого ужасного пожара. Надеюсь, светские увеселения не отменят на время траура?
      – Я тоже надеюсь.
      – Да? Это еще почему? Ты заранее раздал много приглашений на танцы, верно?
      Хейвуд вздохнул.
      – Лорд Локвуд не может считаться соискателем твоей руки, потому что тебе надо выйти замуж за кого-то более надежного, а такого человека можно найти только во время сезона.
      Симона неожиданно хихикнула. Тристан не был искателем руки – он был соблазнителем. Не желая дальше обсуждать эту тему, она сказала как можно мягче:
      – Сомневаюсь, чтобы законодатели светских развлечений стали советоваться в этом вопросе с тобой или со мной, так что мы сможем только с покорностью принять их решение.
      Хейвуд уже собирался что-то ответить, но в этот момент карета остановилась, и лакей открыл дверцу, избавив Симону от продолжения разговора. Продолжая кутаться во фрак Тристана, она спрыгнула на плиты двора, а потом, обернувшись, подождала Хейвуда.
      – Надеюсь, что плечо не помешает тебе уснуть, – сказала она, поднимаясь по каменным ступенькам. – К счастью, с тобой не случилось ничего более опасного…
      – Зато теперь дамы целый год будут выражать мне свое сочувствие. – Хейвуд в первый раз за весь день улыбнулся по-настоящему.
      Ну конечно! Неудивительно, что он распознал тайные побуждения Тристана Таунсенда! Волки обычно неплохо чуют появление себе подобной твари.
      В холле Симона поцеловала Хейвуда в теку.
      – Доброй ночи, сладких снов.
      – И тебе. Но смотри, чтобы в твоих снах не было никаких непристойных мужчин!
      – Ну что ты, Хейвуд, конечно, нет!
      Поднимаясь наверх в свою комнату, Симона думала о своей печальной участи. Каждая минута ее бодрствования была отдана ожиданию очередного вмешательства в ее жизнь. Сделай то, сделай это, и, ради всего святого, не делай вот этого. Список запретов был бесконечным, и, казалось, что все уверены: судьба Британской империи зависит от ее способности запомнить этот список и жить в соответствии с ним.
      Не то чтобы меньшее количество правил существовало для тех, кто не был возвышен до статуса дочери умершего герцога, мысленно признала она, закрывая за собой дверь спальни; просто правила, предназначенные этим людям, были значительно более разумными. Если кто-то их игнорировал, то почти ничем не рисковал, что в целом делало ограничения значительно менее раздражающими.
      Вздохнув, Симона скинула туфли и сняла с плеч фрак Тристана. Ее сразу окружил пряный, с оттенком чего-то глубокого, и лесного аромат с едва заметной ноткой солнечного света.
      Поднеся фрак к лицу, Симона уткнулась в теплую шелковую подкладку и глубоко вдохнула запах Тристана Таунсенда. Затем она подняла голову и стала внимательно рассматривать черную шелковую ткань, отчего ее брови сосредоточенно сдвинулись. Невозможно было пересчитать тех мужчин, которых она повидала на протяжении своих двадцати лет – мужчин самых разных классов и обладавших всеми мыслимыми пороками и достоинствами. Одни были красивы, другие нет. Некоторые были явно развращены и являли собой физическую угрозу, тогда как другие вызывали вопрос вроде: «Боже, неужели ему разрешают ходить всюду без присмотра?» Но ни разу ни один из них не заинтересовал ее лично, так чтобы…
      Симона грустно улыбнулась. Ни один из них не заставил ее сердце дрогнуть, как сделал это Тристан Таунсенд. Конечно, она никогда и ни за что не признается ему в этом, ведь если дать Тристану хоть крошку поощрения, он будет вести себя еще более смело.
      Отложив в сторону фрак, Симона призналась себе, что при мысли о такой возможности ее сердце начинает биться быстрее, а на душе становится невероятно приятно и сладостно. Опасность крылась именно в том, насколько ей нравится это ощущение. Разумом Симона понимала, что ей следует держаться от Таунсенда подальше: он настоящий повеса, и вокруг него обязательно возникает скандал. Но ведь разумом она понимает и то, что ей не следует ездить верхом на норовистых конях, однако все равно это делает, не так ли?
      А вот оседлать Тристана Таунсенда… Симона выгнула бровь и расстегнула лиф испорченного бального платья, одновременно испытывая изумление и любопытство из-за того, насколько ясно и в каких подробностях может представить себе эту картину. Проведя детство в борделях, она всегда воспринимала половой акт как весьма заурядный и в целом неинтересный факт жизни. И конечно, она не могла даже вообразить, что сама будет участвовать в совокуплении.
      Теперь же она неожиданно смогла представить себе, насколько безмерно приятным это будет с Тристаном Таунсендом…
      Однако все знают, что хорошие девушки и добродетельные женщины не получают наслаждения от совокупления. Учителя Симоны немало потрудились, внушая ей, что она должна будет выйти замуж ради денег и высокого положения в обществе, а затем безропотно выполнять свой долг на супружеском ложе. Поскольку иногда легче плыть по течению, Симона всегда кивала, позволяя всем думать, что она действительно собирается выйти замуж и что, выйдя замуж, будет вести себя так, как этого от нее требует общество. Мысль о браке по-прежнему не казалась ей привлекательной, но вот возможность смять простыни с Тристаном…
      Симона упала на постель и устремила взгляд в потолок, пытаясь понять, насколько громкий скандал готовы будут стерпеть Каролин и Дрейтон.

Глава 4

      Перебросив фрак Тристана через руку, Симона ожидала в гостиной; она надеялась, что дворецкий быстро сможет найти Эмми, а что касается самой гостиной… У нее дома гостиная нашептывала очень утонченные и довольно веселые слова приветствия явившимся с визитом; а вот гостиная Таунсендов не шептала и не приветствовала; она скорее кричала, и смысл этого крика был очень ясным: «У нас есть деньги, очень, очень много денег!»
      Рассматривая изящные белые стулья с золотыми резными украшениями и сиденьями с пестрой обивкой, Симона готова была признать, что они выглядят весьма внушительно. К сожалению, усилия, потраченные на приобретение и демонстрацию всех этих предметов обстановки, пропадали даром в отношении таких людей, как она. Вот если бы матушке Эмми пришло в голову повесить над камином норманнский щит или пару старинных шотландских палашей… Но, увы, вкусы и интересы бывают разными.
      – Симона! Какой приятный сюрприз!
      Услышав радостный вопль Эммалины, Симона повернулась к дверям гостиной. Эмми улыбалась и, похоже, не замечала огромных красных пятен, покрывавших всю переднюю часть ее белого фартука.
      Симона быстро оглядела пятна и кивком указала на руку подруги:
      – Ты, кажется, порезалась, Эмми…
      Эммалина подняла руку.
      – Нет, это краска. Я в оранжерее прилагаю все силы к тому, чтобы выработать главные умения, которые положено иметь настоящей леди, но, к счастью, ты пришла, чтобы спасти меня.
      Симона рассмеялась и приподняла руку с фраком Тристана.
      – Твой брат вчера вечером одолжил мне эту одежду, и я подумала, что ты сможешь вернуть ему фрак вместе со словами благодарности.
      – Ты можешь сделать это сама, – отозвалась Эмми, светясь лучезарной улыбкой. – Тристан обещал зайти сегодня утром, так что я жду его с минуты на минуту.
      Если бы Симона хотела поступить разумно и осмотрительно, то придумала бы какую-нибудь отговорку и убежала. Однако она лишь пожала плечами:
      – О да, так будет лучше. А что ты рисуешь?
      – Пойдем, я тебе покажу. – Эмми быстро повернулась и направилась в глубину дома, предоставляя Симоне идти за ней.
      Их сразу окружило невероятное количество причудливых предметов мебели, которыми были уставлены все коридоры, но Эммалину Таунсенд это нисколько не смущало – она шагала, высоко подняв голову и прямо держа спину.
      – Предполагается, что это будет натюрморт с розами, но пока получается не слишком хорошо, – сказала Эмми, когда они вошли в оранжерею и подошли к мольберту, установленному среди множества плетеных кресел с мягкими подушками. – Мои розы больше похожи на потеки краски, чем на цветы. Может, хочешь выпить кофе – он довольно свежий и еще не совсем остыл.
      – Кофе будет очень кстати, спасибо, – ответила Симона и, пока Эмми возилась у чайного столика, стала рассматривать картину.
      – Ты тоже пишешь картины, Симона? – вдруг услышала она.
      – Только если ко мне очень пристанут, – призналась она, вешая фрак Тристана на спинку кресла и принимая от подруги блюдце с чашкой. – Моя старшая сестра как-то наняла мастера, который попытался пробудить во мне художницу, но, в конце концов, вынужден был признать свое поражение.
      – А мой наставник уехал в отпуск и забыл вернуться. – Эмми тоже взяла чашку и, оглядев свою картину, добавила: – Это было крайне эгоистично с его стороны. Джеймс умел писать неплохие картины, а Тристан способен творить просто потрясающие вещи с помощью куска графита. Ужасно несправедливо, что они забрали все таланты, а мне ничего не оставили.
      – Уверена, все дело в том, чтобы очень сильно захотеть, – дипломатично сообщила Симона. – И еще надо отвести достаточно времени на занятия.
      – Ты правда так считаешь?
      На самом деле Симона так не думала, но признание этого могло оказаться слишком обидным для ее собеседницы.
      – Может, дело в том, что тебя не вдохновляют натюрморты? Ты никогда не пробовала изображать что-то, что тебя интересует?
      Эмми со вздохом кивнула:
      – Кот, но он не желает достаточно долго сидеть на месте.
      – Да, коты очень независимые, – согласилась Симона. – Если им надоело, то надоело – и все тут.
      – Послушай, я могла бы нарисовать тебя!
      Симона не сразу нашлась, что ответить. Если Эммалина не может изобразить цветок, то где гарантия, что ей удастся похоже передать лицо…
      – Ты согласишься позировать мне, ведь правда? Пожалуйста, согласись! Портрет ты могла бы преподнести кому-нибудь в качестве подарка…
      Симона осторожно покрутила головой.
      – Ну…
      – Ох, спасибо! – Эмми быстро поставила свою чашку на столик. – Это куда интереснее, чем рисовать пустые винные бутылки или вянущие цветы на глупой подставке! Как бы ты хотела позировать?
      – А разве нельзя просто сидеть в кресле?
      – Конечно, нет! – заверила ее Эммалина. – Мне нужно поймать твою истинную суть, твою энергию и уверенность в себе. Глядя на портрет, люди должны понимать, что ты самый интересный человек из всех, кого они до сих пор встречали.
      «Если принять во внимание способности Эмми к изобразительному искусству, то единственное, что люди смогут понять, – так это то, что Эмми следовало бы заниматься вышиванием», – с грустью подумала Симона.
      – А что, если мы предложим коту рыбки и блюдечко сливок? Кстати, где он?
      Эмми засмеялась.
      – Лучше поищи место, где тебе нравится позировать, а я пока приготовлю холст и краски! Не бойся, это быстро: у меня всегда все готово на тот случай, если меня посетит муза и я не смогу бороться с потоком творческого вдохновения.
      Эммалина была настолько обрадована, что Симона не рискнула возражать дальше и принялась снимать жакет для верховой езды. Потом она положила его на спинку кресла поверх фрака Тристана, а к тому времени, когда ее подруга вернулась с большим холстом, успела устроиться на диванчике с самыми толстыми подушками, решив, что сидеть на них будет наименее мучительно.
      – Так подойдет, Эмми? – спросила она, расправив юбку так, чтобы разрез стал не слишком заметен.
      – Да, но только тебе надо немного наклонить голову.
      Симона послушалась, решив, что теперь будет больше походить на кота Фионы, когда он смотрит на птичку сквозь оконное стекло.
      – Нет, я была не права. Держи голову так, как вначале.
      Симона с удовольствием повиновалась и постаралась не вздыхать слишком громко, когда Эммалина принялась разглядывать ее из-за мольберта. Боже, если бы она не обещала…
      И тут ей показалось, что Тристан услышал ее мысли: быстрым шагом войдя в оранжерею, он остановился и прищурился.
      Симона улыбнулась и позволила своему взгляду медленно скользнуть по нему, начиная с головы и кончая носками сапог. Этот неспешный осмотр оказался настолько приятным, что она повторила его еще раз, в обратном направлении, а когда встретилась с ним взглядом, его глаза искрились и уголки рта приподнялись в понимающей улыбке.
      – Чем это вы тут занимаетесь?
      Эммалина быстро обернулась:
      – Я собираюсь написать портрет Симоны! – Она замерла в ожидании.
      Тристан забавно втянул щеки, но не стал высказывать свое мнение вслух, а, подойдя к сестре, ласково ее обнял. Глядя поверх мольберта, он встретился взглядом с гостьей и негромко сказал:
      – Доброе утро!
      Сердце Симоны забилось сильнее; она словно ощутила легкое прикосновение кончиков его пальцев к своим губам.
      – Доброе утро. Вчера вечером я забыла вернуть вам ваш фрак и поэтому взяла его с собой. Спасибо, вы были так заботливы…
      – Всегда рад помочь. – На его лице появилась понимающая улыбка. – Вам удобно так сидеть?
      Разумеется, ей было не очень удобно, но теперь это не имело никакого значения. Стоять было бы нисколько не лучше… раз они не там, где он смог бы заключить ее в объятия и прижать к себе.
      – Пока не знаю, – ответила Симона, пытаясь понять, почему он настолько задел ее чувства этим утром, когда накануне вечером ничего подобного не происходило. Неужели волнения, вызванные пожаром, настолько затуманили ее восприятие? Боже правый! Да его присутствие просто… просто опьяняет!
      Продолжая удерживать ее взгляд и улыбаться все той же особенной улыбкой, Тристан спросил:
      – Могу я сделать пару предложений?
      Эммалина приветливо улыбнулась:
      – Ах, пожалуйста, брат! У тебя это так хорошо получается – а мне очень нужна любая помощь!
      – Полный фас или острые углы редко дают удачные портреты. Леди Симона, не будете ли вы так добры прилечь на диванчике?
      «И ждать меня», – заключили ее разнузданные мысли. Симона отвела взгляд и изменила позу – подняла ноги и повернулась на бок. Опираясь на подлокотник кушетки, она спросила:
      – Так?
      Эмми выглянула из-за мольберта.
      – О да, теперь гораздо лучше!
      Тристан медленно поднял бровь.
      – Вы всегда перевязываете волосы лентой?
      – Если честно, то очень редко, – призналась Симона, хотя решила стянуть волосы сзади только этим утром в надежде, что Тристану эта прическа понравится.
      – Пожалуйста, не стесняйтесь, снимите ее.
      «А также все остальное, что только пожелаете…»
      – Где у тебя карандаши, Эм? – спросил Тристан, пока Симона боролась со своей буйной фантазией и развязывала бант, стягивавший ее локоны.
      – Карандаши?
      – Да. Сперва надо набросать основные линии.
      – Они у меня в комнате! Сейчас принесу! – Эммалина быстро вышла.
      Симона рассеянно откинулась на подлокотник дивана; накануне вечером, посреди огня, Эмми очень не хотелось оставлять ее наедине с братом. Так что же случилось сегодня?
      – У вас очень накрахмаленный вид.
      – Накрахмаленный? – переспросила она, переводя взгляд на Тристана.
      – Благопристойный, правильный и совершенно респектабельный.
      – Эмми планирует подарить этот портрет моей сестре и ее мужу, – с улыбкой объяснила Симона. – А они еженощно молятся о ниспослании мне благопристойности, правильности и совершенной респектабельности. Оба будут в восторге, узнав, что я способна так выглядеть.
      Низкий раскатистый смех Тристана прозвучал невероятно приятно.
      – Если кистью будет орудовать Эм, – заявил Тристан, направляясь к Симоне, – то ваш портрет станет напоминать искалеченную обезьяну, сидящую на потрепанной подушке. Разумеется, тогда он ни при каких условиях не покинет стен этого дома. Так что не будет никакой беды, если вы немного расслабитесь: об этом не будет знать никто, кроме нас.
      Симоне пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в лицо:
      – И что для этого нужно сделать?
      – Стать смелее, – ответил Тристан, устраиваясь на краешке дивана рядом с ней.
      Лента выскользнула из пальцев Симоны и упорхнула на пол. Теперь Симона остро ощущала аромат его одеколона, ровную линию его щеки, то, как его темные глаза смотрят прямо в центр ее души. Ее сердце отчаянно колотилось, кровь шумела в ушах.
      – Смелее? Это как же?
      Глаза Тристана заискрились.
      – Вы должны держаться чуть более вызывающе.
      Симона судорожно сглотнула.
      – Вот как?
      – Нет, только не застегнутой на все пуговицы!
      О Боже! Ясно, к чему это ведет. Подобающим ответом было бы твердое: «Ну конечно же, да!» – но…