Тривейн

      — Пожалуйста, сэр! — вскрикнул официант, и все сидевшие в Палм-Корте повернулись на громкие голоса: голос Тривейна заглушил даже квартет скрипачей.
      Два детектива Плазы оттащили его от перепуганного официанта.
      — Он сказал, что они пошли наверх! — Тривейн стряхнул с себя их руки и кинулся к стойке.
      Один из полицейских поспешил за ним. И тут совершенно неожиданно для себя Тривейн сделал то, чего, как он думал, никогда бы не смог сделать: дал ему по шее. Полицейский упал, а его напарник выхватил пистолет.
      В тот же момент перепуганный портье истерически закричал:
      — Это здесь, мистер Тривейн! Миссис Тривейн в номере 5Н и I! Его сняли сегодня после обеда!
      Не обращая внимания на окружающих, Тривейн кинулся к двери с надписью «Лестница» и помчался вверх по ступенькам. Он чувствовал, что детективы бежали за ним, он слышал их приказы остановиться, но и не думал им подчиняться. Скорее, скорей найти этот номер в отеле «Плаза»: 5Н и I!
      Всем своим весом толкнув дверь, Тривейн вбежал в коридор, покрытый тонким ковром — свидетельство былой роскоши, — и принялся рассматривать таблички на дверях: 5А, потом 5В, затем 5С и D. Повернув за угол, он наконец увидел номер 5Н и I.
      Дверь была заперта, и он ударил в нее всем телом. Дверь едва поддалась. Тогда Тривейн принялся молотить по двери ногами. Она трещала, но не поддавалась.
      — Проваливай отсюда, сукин сын! — услышал он голос одного из полицейских, средних лет. — Или я пристрелю тебя!
      — Не хватит духу! Здесь моя жена!
      Ярость Тривейна возымела действие. Детектив посмотрел на оскорбленного мужа и присоединился к его атаке на дверь, наподдав по двери ботинком. Дверь в конце концов поддалась и, слетев с верхней петли, рухнула на камин внутри комнаты. Тривейн вместе с детективом ворвался внутрь.
      Представшая их взорам картина не удивила детектива отеля: подобное он видел уже много раз. Прислонившись к двери, он наблюдал за Тривейном, стараясь понять, было ли тут насилие.
      Филис Тривейн, совершенно обнаженная, лежала на кровати, на белых простынях, рядом с которой в беспорядке валялась одежда. На ночном столике слева стояла бутылка «Драмбуи» и два наполненных до половины стакана.
      На ее груди виднелись следы поцелуев, а сверху вниз от ключиц к соскам были нарисованы два фаллоса.
      «Похоже, тут неплохо повеселились», — решил полицейский и возблагодарил Бога за то, что тот, третий, успел покинуть комнату. Ну, и дурак же он был бы, если бы не сделал этого.

* * *

      Филис Тривейн, закутанная в махровую простыню, сидела в постели с чашкой кофе. Врач только что закончил осмотр и вместе с Тривейном вышел в другую комнату.
      — Мне кажется, вашей жене дали огромную дозу снотворного, мистер Тривейн. Но никаких побочных эффектов не будет. Возможно, заболит голова, расстроится желудок...
      — Ее... ее изнасиловали?
      — Трудно сказать без более тщательного осмотра... Во всяком случае, следы борьбы налицо. Впрочем, не думаю, что насильник добился своего... А попытка, вернее всего, была, мне бы не хотелось ничего от вас скрывать...
      — И она о ней знает? Об этой... попытке?
      — Простите, но тут может ответить только она.
      — Благодарю вас, доктор!
      Проводив врача, Тривейн вернулся к жене и, опустившись на колени рядом с кроватью, взял ее за руку.
      — Ну, старушка, ты меня слышишь?
      — Энди? — спокойно проговорила Филис, но в глазах ее он увидел страх, которого никогда прежде не видел. — Кто-то пытался меня изнасиловать... Это я хорошо помню...
      — Я рад, что ты помнишь... — сказал он. — Ему это не удалось.
      — Не думаю... Но почему, Энди, скажи, почему?
      — Не знаю. Фил, но я постараюсь выяснить.
      — Где ты был?
      — Дорожная авария. По крайней мере, я так думал, хотя теперь не уверен.
      — Что же нам делать?
      — Не нам, Фил, а мне. Я должен кое с кем встретиться в Вашингтоне... Я не желаю иметь с ними никаких дел!
      — Не понимаю...
      Я тоже еще не все понимаю, Фил, но думаю, что связь здесь все-таки есть...

* * *

      — Президент сейчас в Кэмп-Дэвиде, мистер Тривейн. Неудобно беспокоить его, извините. А что случилось?
      Тривейн рассказал Роберту Уэбстеру о том, что произошло с женой. От изумления и растерянности помощник президента в первый момент не нашелся, что и сказать.
      — Вы меня слышите?
      — Да... Слышу... Ужасно...
      — И это все, что вы можете сказать? Вы знаете, что на той неделе сказали мне президент и Хилл?
      — Да-да, мы с ним говорили...
      — Все это связано одно с другим, не так ли? И я имею право знать, почему такое случилось!
      — Но мне нечего вам ответить... Думаю, что президенту — тоже. Где вы сейчас — в «Плазе»? Я вам перезвоню через несколько минут!
      Он действительно сразу перезвонил. Тривейн, нетерпеливо схватив трубку, высказал не стесняясь все, что считал нужным.
      Пусть все катятся к черту! Ему наплевать на то, что завтра в два тридцать сенатские слушания! Он всех их пошлет к чертям собачьим! Филис не является частью сделки! Назначение касается только его, но ни в коей мере не его семьи! Завтра он отделает всех этих сенатских ублюдков так, как еще никто их не отделывал. А затем соберет пресс-конференцию и объявит на всю эту чертову страну, какие свиньи обосновались в Вашингтоне! Именно так он и сделает, не будь он Эндрю Тривейн!
      Он швырнул трубку на рычаг и подошел к кровати. Филис спала. Он опустился в стоявшее рядом кресло и погладил ее по волосам. Она слегка шевельнулась во сне, открыла и тут же снова закрыла глаза. Ей немало пришлось натерпеться, а тут еще новые испытания!
      Снова зазвонил телефон. Со страхом и яростью Тривейн подошел к аппарату.
      — Тривейн? Говорит президент! Мне только что все рассказали. Как чувствует себя ваша жена?
      — Она спит, сэр... — ответил Тривейн, удивляясь самому себе: даже сейчас, в полном смятении чувств, он все же добавил «сэр».
      — Боже, мой мальчик! — продолжал президент. — У меня просто нет слов! Что я могу сказать вам? Что сделать?
      — Освободите меня, господин президент, от данного слова, пожалуйста... Если вы не сделаете этого, я найду, что заявить на завтрашних слушаниях... Да и не только там...
      — Конечно, Эндрю, разумеется! — Президент Соединенных Штатов Америки помолчал секунду и добавил: — С ней все в порядке? Ваша жена в порядке?
      — Да, сэр... Это было самое настоящее нападение, уверен. — Тривейн с трудом сдерживал дыхание. — Такая грязь... — Он боялся слов, которые могли сорваться у него с языка.
      — Выслушайте меня, Тривейн. Послушайте, Эндрю! Возможно, вы никогда не простите мне того, что я вам сейчас собираюсь сказать, и все-таки... Если вы твердо решили уходить, то я не буду препятствовать. Но подумайте, хорошо подумайте! Я бывал в тяжелых ситуациях сотни раз, однако никогда не принимал решения сгоряча! Вся страна знает, что мы выбрали вас. Завтрашние слушания — всего лишь формальность. И если завтра в сенате вы скажете то, что хотите, то причините вашей жене новую боль! Неужели вы в самом деле не понимаете? Ведь они именно этого и хотят!
      Тривейн глубоко вздохнул.
      — Я вовсе не собираюсь причинять боль своей жене и не допущу, чтобы кто-то из вас лез в наши дела! Я не нуждаюсь в вас, господин президент. Надеюсь, я ясно выразился?
      — Да, конечно, и я полностью согласен с вами. Но дело в том, что я нуждаюсь в вас. И я предупреждал вас, что возможна всякая мерзость...
      «Всякая мерзость!» Какие ужасные слова!
      — Именно мерзость! — свирепо прорычал Тривейн в трубку.
      — Вам следует подумать о том, что случилось, — продолжал президент, словно не замечая грубость Тривейна. — Если такое произошло с вами, с одним из самых уважаемых людей в стране, то представьте, что может произойти с другими. Не мы ли должны положить этому конец? Не нам ли именно этим и заниматься?
      — Никто меня никуда не выбирал. И я никому ничем не обязан! Вы, черт побери, прекрасно знаете! Не желаю я ни с кем иметь дела!
      — Но вы же знаете, что это невозможно, — сказал президент. — Не надо мне сейчас отвечать. Подумайте, посоветуйтесь с женой. Я могу отложить слушания на несколько дней под предлогом вашей болезни.
      — Мне уже ничего не нужно, господин президент, я не принесу вам никакой пользы...
      — И все-таки прошу вас подумать... Дайте мне несколько часов. Вся моя команда просит вас об этом. И сейчас я обращаюсь к вам не как президент, а просто как человек! Я прошу вас остаться! Курки взведены, и пути назад нет. По-человечески я вполне понимаю ваш отказ... Передайте мои наилучшие пожелания вашей супруге... Спокойной ночи, Эндрю!
      Тривейн услышал щелчок разъединения и медленно положил трубку. Достав из кармана рубашки сигареты, он закурил, чиркнув спичкой по фирменному коробку с надписью «Плаза». Не о чем ему думать! Он не изменит своего решения, как бы ни настаивал президент.
      Он — Эндрю Тривейн, и всегда должен помнить об этом. Ему никто не нужен. Даже президент Соединенных Штатов Америки...
      — Энди?
      Тривейн посмотрел на кровать. Голова его жены была повернута к нему, а глаза открыты.
      — Да, дорогая? — сказал он, встав с кресла и быстро подойдя к ней. Его жена была еще в полубессознательном состоянии.
      — Я слышала. Я слышала, что ты сказал.
      — Ни о чем не беспокойся. Утром снова придет доктор, а потом мы поедем в Барнгет. Ты уже в порядке, поспи еще.
      — Энди?..
      — Что, дорогая?
      — Он хочет, чтобы ты остался, да?
      — Он не отдает себе отчета в своих желаниях.
      — Он прав... Неужели ты не понимаешь? Если ты уйдешь, значит, они тебя победили...
      Филис Тривейн медленно закрыла глаза. У Эндрю сжалось сердце, когда он увидел боль на осунувшемся лице. Он понимал, что за ней кроется — гнев и отвращение...

* * *

      Уолтер Мэдисон, повернув медную ручку, заперся у себя в кабинете. Тривейн вытащил его из ресторана, и, несмотря на тревогу, вызванную звонком, Мэдисон выполнил его указания: встретился с полицейским из «Плазы» и убедил его не подавать рапорта. Он дал понять полицейскому, что Тривейн хочет уберечь жену, а вместе с нею и всю семью, от комментариев прессы. К тому же, добавил он, жена Тривейна все равно не помнит насильника, все ее показания весьма туманны.
      Детектив из «Плазы» знал, что устами влиятельного адвоката говорит сам могущественный Тривейн, и его не особенно интересовали комментарии Мэдисона. Адвокат хотел сначала дать ему денег, но юрист в нем взял верх, и он передумал, хотя в его желании не было ничего предосудительного. Он хорошо знал, что ушедшие в отставку офицеры, подрабатывавшие в модных отелях, прекрасно понимают всю щекотливость подобных ситуаций: человек верит в то, во что он хочет верить. Именно за это им и платят жалованье.
      Мэдисон уселся за письменный стол и взглянул на свои трясущиеся руки. Слава Богу, что жена еще спит. Спит или отключилась? Впрочем, какая разница...
      Он старался привести свои мысли в порядок.
      Все началось три недели назад, когда он получил одно из самых выгодных предложений в своей жизни. Это был некий тайный договор, о котором никто в его фирме не знал. Договор весьма необычный, хотя с чем-то подобным ему уже приходилось сталкиваться. Правда, не слишком часто, поскольку ситуации не стоили той секретности и напряжения, с которыми были сопряжены.
      Эта — стоила. Семьдесят пять тысяч долларов в год, никому не известных и не облагаемых налогом. Деньги переводились из Парижа на его счет в Цюрих. Договор был заключен на сорок восемь месяцев и тянул на триста тысяч долларов.
      Условия сделки были совершенно очевидны: их интересовал Тривейн, с которым Уолтер Мэдисон работал вот уже десять лет.
      Теперь он должен поставлять своим новым клиентам информацию о деятельности патрона во вновь создаваемом подкомитете, которого пока еще не было в природе. Конечно, где гарантия, что Тривейн станет с ним консультироваться? Вот что следует понять. Это был риск — новые клиенты хорошо понимали. Правда, если бы так произошло, Мэдисон мог бы получить информацию из дюжины других источников и в конечном счете отработал бы свои триста тысяч долларов.
      Но о случаях, подобных истории в «Плазе», они ведь не договаривались? Совсем нет! Просто глупо втягивать его в такие дела...
      Мэдисон открыл верхний ящик стола и вытащил записную книжку в кожаном переплете. Открыв ее на букве "К", записал какой-то номер. Затем поднял трубку.
      — Сенатор? Говорит Уолтер Мэдисон...
      Через несколько минут руки у адвоката уже не дрожали: случай в «Плазе» не имел к его новым клиентам никакого отношения.
      А сенатор был шокирован. И испуган.

Глава 7

      В закрытых слушаниях участвовали восемь сенаторов, представлявших различные оппозиционные группы, а также Эндрю Тривейн, кандидатуру которого им следовало утвердить.
      Тривейн вошел и сел на свое место рядом с Уолтером Мэдисоном и огляделся... Все как прежде: тот же длинный стол на возвышении, а вокруг строго определенное количество стульев, те же микрофоны напротив каждого кресла, у стены — тот же флаг Соединенных Штатов. И еще столик для стенографиста. Пока не начались слушания, чиновники, разбившись на группки, мирно беседовали. Но вот стрелки часов показали два тридцать, и группки начали рассыпаться. Сенатор от Небраски и Вайоминга по имени Джиллет занял место в центре стола. Подняв молоток, он ударил им по столу.
      — Господа, мы начинаем!
      Эти слова служили сигналом для тех, кто не принимал участия в слушаниях, покинуть зал. Затем Джиллет объявил повестку дня, и Тривейн сразу почувствовал обращенные на него взгляды присутствующих. Моложавый чиновник в строгом костюме подошел к столу, за которым сидел Тривейн, и поставил на стол пепельницу, кисло улыбнувшись Тривейну, словно собираясь что-то сказать. Но, так ничего и не сказав, удалился. Забавно...
      Сенаторы рассаживались, обмениваясь дружескими приветствиями и улыбаясь. Так, видимо, полагалось в той атмосфере деловитости, которая царила в зале. И вдруг Алан Нэпп, сенатор лет сорока, с высоким лбом и прямыми черными, зачесанными назад волосами, включил свой микрофон и дунул в него. Реакция собравшихся оказалась на редкость дружной: все как по команде повернулись в его сторону и серьезно воззрились на Нэппа, что немало удивило Тривейна. В их глазах застыло тревожное ожидание: Нэпп отличался непримиримостью, а порою и грубостью.
      Старик Джиллет был из Вайоминга? Нет, из Небраски, подумал Тривейн. Джиллет мгновенно почувствовал возникшее напряжение и постучал молотком. Откашлявшись, еще раз сказал о том, что им предстоит принять ответственное решение.
      — Господа, уважаемые коллеги, господин заместитель министра, — сказал он, — шестьсот сорок первая сессия сенатских слушаний объявляется открытой! Стенографиста прошу приступить к своим обязанностям!
      Впрочем, стенографист в указаниях не нуждался: с первых же слов Джиллета его пальцы запорхали по клавиатуре. Тривейн понял, что «заместитель министра» — это он, один из многих.
      — Прежде чем приступить к изложению той задачи, ради которой мы сегодня собрались, — продолжал Джиллет, — я хотел бы выразить надежду, что настоящие слушания пройдут в обстановке взаимопонимания и согласия и наши политические взгляды ни в коей мере не будут мешать их достижению!
      Ответом спикеру послужили кивки, несколько глубоких вздохов и дежурные улыбки. Джиллет открыл папку и принялся монотонно излагать стоявшие перед сенатом задачи.
      — Состояние нашей обороны, — говорил он, — весьма плачевно, и это мнение разделяет каждый здравомыслящий гражданин Соединенных Штатов. Наша с вами задача заключается в том, чтобы, используя гарантированные нам конституцией права и оправдывая высказанное всем нам доверие избирателей, сделать все возможное для того, чтобы исправить ситуацию. По-моему, мы можем сделать это. По просьбе Комиссии по ассигнованиям на оборону, мы уже подготовили проект создания Наблюдательного подкомитета, который будет изучать самые крупные контракты — как одобренные, так и представленные на рассмотрение между министерством обороны и корпорациями, занятыми в оборонной промышленности. Мы с вами должны определить точку отсчета деятельности созданного нами подкомитета. И я считаю, что такой точкой должна стать цифра в полтора миллиона долларов. Договоры с министром обороны на большие суммы станут предметом исследования подкомитета. Он сам будет решать, когда и в каком случае назначить расследование...
      Джиллет вздохнул и продолжал все так же монотонно:
      — Нам с вами, уважаемые господа, надлежит утвердить на пост председателя подкомитета Эндрю Тривейна, бывшего заместителя министра. Все, что прозвучит сегодня в этом зале, должно быть сохранено в строгой тайне. А теперь мне хотелось бы, чтобы вы, уважаемые господа, сказали все, что считаете нужным, по данному поводу. Кроме того...
      — Господин председатель, — перебил оратора Тривейн. Его мягкий, слегка смущенный голос прозвучал так неожиданно, что многие вздрогнули, а стенографист, давно потерявший интерес ко всему происходящему в зале, удивленно воззрился на человека, осмелившегося перебить спикера.
      Уолтер Мэдисон, не ожидавший от своего патрона подобной выходки, инстинктивно схватил его за руку.
      — Мистер Тривейн?.. Господин заместитель министра?.. — произнес сбитый с толку Джиллет.
      — Прошу прощения. Может быть, еще не время... Извините...
      — В чем дело, сэр?
      — Мне надо кое-что выяснить, господин председатель, это не может ждать! Еще раз прошу меня извинить...
      — Господин председатель!
      Это был голос не знающего компромиссов сенатора Нэппа.
      — Меня несколько удивляет бесцеремонность бывшего заместителя министра. Для всяческих выяснений отводится специально предназначенное время!
      — Я не знаком с вашими правилами, сенатор. Я просто боялся потерять мысль, но вы, конечно, правы, — согласился с ним Тривейн, делая какие-то пометки в записной книжке.
      — Вероятно, господин заместитель министра, эта мысль весьма важная, если вы решились прервать спикера? — проговорил сенатор из Нью-Мехико, человек лет пятидесяти, которому безусловно не понравилось грубое вмешательство Алана Нэппа.
      — Да, это так, сэр, — ответил Тривейн, глядя в свои бумаги.
      В комнате установилась мертвая тишина.
      — Хорошо, мистер Тривейн, — нарушил ее пришедший в себя сенатор Джиллет. — Возможно, вы поступили правильно, хотя и в несколько необычной форме.
      Впрочем, я никогда и не считал, что замечания спикера являют собою нечто священное, и всегда старался свести их к минимуму... Пожалуйста, господин заместитель министра, мы слушаем вас!
      — Благодарю вас, сэр. Вы сказали, что высказывать свои мнения по поводу предстоящего назначения могут только сенаторы, участвующие в слушаниях. Однако, мне кажется, я тоже имею на это право, и поэтому хочу заявить вам о своих сомнениях, господин председатель.
      — У вас есть сомнения, мистер Тривейн? — удивленно спросил Митчелл Армбрастер, сенатор от Калифорнии, маленький и веселый толстяк, за которым прочно укрепилась репутация остряка. — Что ж, понятно, — продолжал он иронически, — мы с ними рождаемся и растем... Чем же вызваны ваши сегодняшние сомнения, мистер Тривейн? Может быть, уместностью наших слушаний?
      — Мои сомнения вызваны тем, — ответил Тривейн, — что подкомитету вряд ли будет дан статус некоего независимого органа. И я искренне надеюсь, что на слушаниях этот вопрос будет рассмотрен самым серьезным образом!
      — Похоже, — не удержался от реплики Нэпп, — вы ставите нам ультиматум, мистер Тривейн?
      — Ни в коем случае, сенатор, ничего даже близкого к ультиматуму я не имел в виду, — ответил Тривейн.
      — И все же, — продолжал Нэпп, — ваша просьба кажется мне в высшей степени дерзкой! Вы что, намерены вызвать Сенат Соединенных Штатов на суд и испытать его на прочность?
      — Мне не приходило в голову, что это суд, — мягко заметил Тривейн, уклоняясь от прямого ответа.
      — Интересный подход! — усмехнулся Армбрастер.
      — Хорошо, мистер Тривейн, — снова заговорил Джиллет, — ваша просьба внесена в протокол и обязательно будет рассмотрена. Вы удовлетворены?
      — Да, конечно. Весьма признателен вам, господин председатель!
      — Еще несколько замечаний, — сказал Джиллет, — и мы приступим к обсуждению.
      Несколько минут Джиллет говорил о вопросах, которые будут рассмотрены. Он подчеркнул, что их можно разделить на две группы: к первой относится обсуждение кандидатуры Эндрю Тривейна, ко второй — анализ предполагаемых конфликтов.
      — Заканчивая свое выступление, — сказал Джиллет, — я бы хотел услышать от вас, уважаемые господа, предложения или дополнения по нашей повестке дня, если, конечно, они у вас есть.
      — Разрешите, господин председатель?
      — Сенатор от Вермонта, пожалуйста.
      Джеймс Нортон, разменявший недавно седьмой десяток, обладатель сильно тронутой сединой шевелюры, говоривший с заметным восточным акцентом, посмотрел на Тривейна.
      — Господин заместитель министра, мистер Тривейн, — глядя на бывшего заместителя министра, сказал тот, — уважаемый председатель, как всегда, весьма четко рассказал нам о том, чем мы будем заниматься. Вполне понятно, что сейчас мы начнем обсуждать вопросы, входящие в компетенцию подкомитета, а также те противоречия, которые возникнут в процессе его деятельности. Но мне хотелось бы, мистер Тривейн, поговорить и о ваших взглядах, о вашей, так сказать, философии... Не могли бы вы сказать, мистер Тривейн, с кем вы?
      — Конечно, сенатор! — улыбнулся Тривейн. — Могу заверить вас, что по отношению к подкомитету я занимаю общую с вами позицию.
      — А мы пока еще ничего не утвердили, — грубо вмешался в их разговор Алан Нэпп.
      — В таком случае мне остается повторить то, что я уже сказал, — мягко ответил Тривейн.
      — Господин председатель, — обратился к спикеру Уолтер Мэдисон, слегка коснувшись руки Тривейна, — могу я поговорить с моим клиентом?
      — Да, конечно... мистер... э... Мэдисон...
      Сенаторы, сидевшие на возвышении, чтобы продемонстрировать свою деликатность, принялись проговариваться между собой и шелестеть бумагами; при этом большинство из них не сводило глаз с Тривейна и его адвоката.
      — Энди, что вы делаете? Вы хотите скандала?
      — Я делаю только то, что наметил...
      — Но зачем?
      — Хочу, чтобы все было ясно с самого начала! Хочу знать, что думает каждый из них, и пусть мнение каждого занесут в протокол. Если они ответят на все мои вопросы, значит, они поняли, чего я от них ожидаю.
      — Но тем самым вы берете на себя функцию сената!
      — Полагаю, что да.
      — Чего же вы добиваетесь?
      — Я должен подготовить поле битвы... Можете расценивать мои слова как вызов!
      — Ваш вызов? Но какой? Почему?
      — Потому что между нами огромная разница...
      — Что вы хотите этим сказать?
      — Только то, что все эти люди — мои враги! — улыбнулся Тривейн.
      — Вы с ума сошли!
      — Если это так, то прошу меня извинить... А теперь продолжим игру.
      Тривейн медленно обвел взглядом присутствующих, внимательно вглядываясь в каждого, и заявил:
      — Господин председатель, мы обсудили возникшие у нас проблемы... Я к вашим услугам!
      — Да, да, конечно... — несколько растерянно ответил тот. — Поскольку сенатор от Вермонта предложил, чтобы господин заместитель министра изложил свою, так сказать, философию, я хочу заявить следующее. Если речь идет о фундаментальных политических воззрениях, то мы принимаем предложение сенатора. Если же он намерен услышать нечто о симпатиях к той или иной партии, то мы рассматриваем это предложение как неуместное...
      И Джиллет сквозь очки внимательно посмотрел на Нортона из Вермонта, стараясь понять, насколько тот его понял.
      — Полностью согласен с вами, господин председатель.
      — Да, да, вы абсолютно правы, — хихикнул сенатор от Калифорнии, которого разделял с Нортоном не только длинный ряд кресел, но и политические воззрения, так же, как их штаты отличались географически.
      — Если я не ошибаюсь, — не спросив разрешения спикера, проговорил со своего места Нэпп, — мистер Тривейн пытался противопоставить мнения наших коллег своему собственному. Похоже, господин заместитель министра оставляет за собой право и впредь ставить перед нами подобные вопросы. Непонятно, на что он рассчитывает?
      — Ничего подобного я не имел в виду, сенатор, — возразил Тривейн ровным голосом, в котором, однако, слышалась непоколебимая твердость. — Если это было истолковано подобным образом, прошу меня извинить. Естественно, что у меня нет никаких прав и даже повода для того, чтобы выяснять ваши убеждения... Я только хотел убедиться в том, что у нас одинаковые подходы к нашему будущему сотрудничеству...
      — Позвольте мне, господин председатель? — попросил слова сенатор Тэлли от Западной Вирджинии, пожилой джентльмен, не очень известный за стенами сената, но высоко ценимый внутри за легкий характер и живой ум.
      — Сенатор Тэлли.
      — Я бы хотел вас спросить, мистер Тривейн, зачем вы вообще поднимаете этот вопрос? Ведь все мы хотим одного, в противном случае нас здесь просто не было бы! Мне кажется, эти слушания будут самыми короткими за всю их историю. Что же касается меня, то я верю в вас, мистер Тривейн. Хочу надеяться, что и вы отвечаете мне взаимностью. Я имею в виду всех нас...
      Тривейн вопросительно взглянул на председателя, испрашивая разрешения на ответ, и незамедлительно получил его.
      — Так оно и есть, сенатор Тэлли, — произнес он. — Я испытываю ко всем вам не только доверие, но и огромное уважение. Именно потому я и затронул этот вопрос: чтобы мы полностью смогли понять друг друга. Скажу больше: подкомитет сможет работать только до тех пор, пока за его работу будут отвечать такие беспристрастные и влиятельные люди, как вы!
      Тривейн сделал паузу и, обведя всех сидящих за столом долгим взглядом, продолжал:
      — И если вы утвердите мою кандидатуру, на что я очень надеюсь, мне понадобится ваша помощь...
      — Позвольте спросить вас, господин заместитель министра, — заговорил сенатор от Западной Вирджинии, не замечая того дискомфорта, который вызвали среди присутствующих последние слова Тривейна. — Человек я немолодой и, возможно, наивен. Видимо, поэтому мне трудно поверить в то, что люди, обладающие известной самостоятельностью, с различными точками зрения на целый ряд вопросов, могут объединиться для выполнения общей задачи. Ваша вера в нас, насколько я понимаю, будет зависеть от того, что именно каждый из нас скажет в этой комнате и что, соответственно, будет занесено в протокол. Если вы решите, что кто-то недостаточно лоялен по отношению к вам, это позволит вам выставить его в неприглядном свете... Не так ли?
      — Боюсь, сенатор Тэлли, — ответил Тривейн, — что та нервозность, которую я испытывал в начале слушаний, наложила известный отпечаток на мои слова... Впредь постараюсь не поднимать этого вопроса...
      Судя по тому, как смотрел на Тривейна поверх очков Джиллет, он волновался.
      — Вы можете задавать любые вопросы, — поспешил сказать спикер, как только умолк Тривейн. — Точно так же, как все присутствующие... Сенатор Нортон, вы хотели выяснить, каких взглядов, — продолжал он, сверившись со своим блокнотом, — придерживается мистер Тривейн. Не могли бы вы разъяснить нам, что именно вы имеете в виду? Мне кажется, вас вряд ли удовлетворит его ответ о том, что он одобряет основные законы нашей страны...
      — Господин заместитель министра, — произнес Нортон на своем вермонтском диалекте, в упор глядя на кандидата. — Буду краток, дабы не тратить ни ваше, ни наше время... Устраивает ли вас, мистер Тривейн, та политическая система, в рамках которой существует наша страна?
      — Конечно, устраивает! — ответил Тривейн, слегка удивленный наивностью вопроса.
      Однако его удивление длилось недолго, поскольку сразу же заговорил словно ожидавший этого момента Алан Нэпп.
      — Господин председатель... — Настала его очередь. — Господин заместитель министра! Вы известны как независимый в политическом отношении человек, если я, конечно, не ошибаюсь.
      — Вы не ошибаетесь, сенатор.
      — Это весьма интересно... Мне, конечно, известно, что во многих кругах выражение «политически независимый» пользуется известным уважением. И звучит оно, надо признать, здорово!
      — Не я придумал его, сенатор.
      — Но есть и оборотная сторона медали, — продолжал Нэпп, не обращая внимания на реплику Тривейна, — и она весьма далека от понятия «независимый»... Мистер Тривейн, правда ли, что ваши компании неплохо заработали на государственных контрактах? Особенно когда расходы на освоение космоса достигли пика?
      — Да, правда... Но я могу доказать законность всей полученной нами прибыли.
      — Хотелось бы надеяться... Однако, скажите, не стояло ли за вашим сотрудничеством с другими фирмами нечто большее, нежели политические убеждения? Вы ведь не были сторонником ни одной политической группировки, ведь вы устранились от участия в каких бы то ни было политических конфликтах, не так ли?
      — Подобная тактика не мое изобретение.
      — Но это значит, никто не сможет говорить с вами о политике: ярлык «независимого» служит вам щитом...
      — Подождите, сенатор! — перебил Нэппа встревоженный таким поворотом дела Джиллет.
      — С вашего разрешения, я мог бы ответить сенатору...
      — Вы сможете, мистер Тривейн, но только после моего замечания. Сенатор Нэпп, — повернулся спикер к сенатору, — я полагаю, что выразился достаточно ясно, предупредив присутствующих о том, что у нас двухпартийные слушания. И я нахожу ваши вопросы неуместными и даже не совсем приличными! Теперь предоставляю слово вам, господин заместитель министра.
      — Мне хотелось бы заверить сенатора Нэппа, — сказал Тривейн, — что никто и никогда не сможет узнать о моих политических убеждениях, задав мне этот вопрос так вот, как вы. Я не из пугливых! Но я никогда не слышал о том, что правительство заключает контракты с фирмами на основании их политической лояльности...
      — Это именно то, мистер Тривейн, о чем я и хотел говорить, — повернулся Нэпп к председателю.