Сделка Райнемана

Роберт Ладлэм
Сделка Райнемана

Предисловие

       20 марта 1944 года
       Вашингтон, округ Колумбия
      Рослый офицер, стоя у окна отеля, задумчиво глядел сквозь стекло на очертания Вашингтона за завесой из дождя и тумана.
      – Дэвид, – окликнула его молодая женщина, войдя в комнату. В руках у нее был плащ.
      Очнувшись от своих мыслей, офицер обернулся:
      – Ты что-то сказала. Джин?
      Тщетно пытаясь скрыть свое беспокойство и страх, женщина смотрела на него.
      – Скоро конец, – сказала она тихо.
      – Через час все будет ясно, – отозвался он.
      – Ты думаешь, они придут все?
      – Да, у них нет выбора, как и у меня! Помоги мне надеть плащ. Дождь, по-видимому, не скоро прекратится.
      Левая рука Дэвида была на перевязи. Расправляя плащ, Джин заметила, что на армейском кителе нет знаков различия, только ткань на их месте была чуть темнее. Не было ни погон, ни нашивок, ни золотых инициалов страны, которой он служил.
      – Это то, с чего я начинал, – сказал Сполдинг, перехватив недоуменный взгляд Джин. – Ни имени, ни звания, ни биографии. Только номер и буква. Я хочу напомнить им об этом.
      – Они убьют тебя, Дэвид, – молвила чуть слышно девушка.
      – Это единственное, чего они не сделают, – возразил он спокойно. – Не будет ни убийства, ни несчастного случая, ни неожиданного приказа о переводе в Бирму или Дар-эс-Салам. Они не могут знать, что у меня на уме.
      Он нежно улыбнулся и коснулся милого лица Джин. Глубоко вздохнув, она попыталась взять себя в руки, но это ей плохо удавалось. Затем помогла ему продеть правую руку в рукав плаща и осторожно накинула свободный край его на левое плечо Дэвида. А потом, прижавшись лбом к его спине, произнесла дрожащим от волнения голосом:
      – Я буду мужественной, обещаю тебе.

* * *

      Выходя из отеля «Шорхэм», Дэвид кивнул швейцару.
      Нет, ехать на такси ему не хотелось. Надо пройтись пешком, чтобы дать улечься бушевавшему в нем чувству гнева.
      Возможно, в последний раз он носит форму, с которой сам уже снял все знаки различия.
      Скоро он войдет в здание военного департамента и назовет охраннику свое имя.
      Дэвид Сполдинг.
      Это все, что он скажет. Вполне достаточно. Никто его не остановит, никто ему не помешает.
      Опережая его, понесутся команды, отданные безымянными лицами, и он, таким образом, сможет пройти беспрепятственно по безликим, с серыми однотонными стенами, коридорам до комнаты, на двери которой нет никакого номера.
      Эти распоряжения будут посланы по цепи из контрольно-пропускного пункта во исполнение спущенного свыше сверхсекретного приказа, о котором из посторонних никто никогда не узнает...
      Они станут требовать, яростно настаивать.
      Но он будет непреклонен.
      И это известно им – тем, кто заправляет всем, оставаясь в тени.
      В той, без номера, комнате соберутся люди, о существовании которых он и не подозревал еще несколько месяцев тому назад. Теперь же их имена стали для него символом лживости, продажности и предательства. И он, размышляя об этих типах, невольно испытывал раздражение.
      Говард Оливер.
      Джонатан Крафт.
      Уолтер Кенделл.
      Сами по себе эти имена звучали безобидно, их могли носить сотни тысяч. Они такие... ну, обычные для Америки.
      Однако из-за этих субъектов, которых звали так, он чуть не лишился рассудка.
      Они все будут там, в кабинете без номера. И он напомнит им о тех, кого с ними не будет.
      Об Эрихе Райнемане. Из Буэнос-Айреса.
      Об Алане Свенсоне. Из Вашингтона.
      О Франце Альтмюллере. Из Берлина.
      Это уже другие имена. И иные ассоциации...
      В общем, он оказался в пучине обмана и вероломства. И те, из-за кого все это случилось, – враги ему.
      Господи, как могло произойти такое?!
      Разве возможно подобное?!
      И тем не менее все это было. Он зафиксировал в письменном виде все факты. Изложил все, что знал.
      Изложил и... сдал на хранение сей документ в один из банков Колорадо, где он и покоится в ячейке надежного сейфа.
      И об этих материалах никто ничего не узнает. Сокрытые от постороннего глаза бумаги могут пролежать в подземелье спокойно хоть тысячу лет... И это – лучшее, что смог он придумать.
      Так и будет хранить он там свои записи, если только люди, собравшиеся в комнате без номера, не вынудят его поступить по-другому.
      Если же они станут настаивать на своем... если загонят его в угол... то миллионы граждан будут потрясены тем, что узнают. Весть о происшедших событиях разнесется по всему миру, не признавая государственных границ и не считаясь с клановыми интересами.
      Нынешние лидеры станут париями.
      Такими же, как он сейчас.
      Человек, обозначаемый лишь цифрой и буквой.

* * *

      Он подошел к подъезду здания военного департамента. Рыжевато-коричневые каменные колонны не были более для него олицетворением могущества. Они представлялись ему теперь обычными сооружениями, выделявшимися лишь своим коричневым цветом.
      А не символом величия, как прежде.
      Пройдя через несколько двойных дверей, он остановился у поста, где дежурили средних лет подполковник и двое сержантов, стоявшие по обе стороны от своего командира.
      – Сполдинг Дэвид, – доложил он спокойно.
      – Предъявите, пожалуйста, удостоверение личности... – Подполковник бросил взгляд на плечи и ворот плаща. – Итак, Сполдинг...
      – Дэвид Сполдинг. Из «Фэрфакса», – мягко произнес Дэвид. – Загляните в свои бумаги, солдат.
      Подполковник вскинул сердито голову, но затем, поразмыслив, уставился в нерешительности на Сполдинга. Ведь этот человек не сказал ему ничего грубого или просто неучтивого. Он лишь сделал замечание, и к тому же по существу.
      Сержант, стоявший слева от подполковника, молча протянул своему начальнику какую-то бумагу. Тот заглянул в нее. Затем, бросив быстрый взгляд на Дэвида, разрешил ему следовать дальше.
      И вновь зашагал Дэвид Сполдинг по серому коридору, на этот раз неся плащ на руке. Он ловил на себе взоры встречавшихся ему по пути служащих, которые тщетно пытались разглядеть на его форме какие-либо знаки различия. Кое-кто из них, поколебавшись немного, даже отдал ему честь.
      Все они были незнакомы ему.
      Некоторые оборачивались, глядя ему вслед. Другие смотрели на него из дверей.
      «Это... тот самый офицер», – читал он в их глазах. До них явно дошли какие-то слухи, и сотрудники департамента, несомненно, перешептывались о нем по углам. И вот теперь они увидели его.
      Приказ был отдан...
      Приказ, касавшийся лично его.
      Пролог
      1
       8 сентября 1939 года
       Город Нью-Йорк
      Два армейских офицера в отглаженной форме, но без головных уборов, наблюдали сквозь стеклянную перегородку за группой одетых в гражданское платье мужчин и женщин. В помещении, где сидели офицеры, было темно.
      В комнате за стеклом вспыхивал красный свет, из двух динамиков, установленных в противоположных углах помещения, звучала громко органная музыка, сопровождаемая доносившимся издали воем собак. Неожиданно послышался голос – сильный, отчетливый, заглушивший и звуки органа, и вой животных.
      – Всюду, где царит безумие, всюду, где слышны вопли о помощи людей обездоленных, найдете вы Джонатана Тина. Он ждет, наблюдает, сам оставаясь в тени, готовый сразиться с силами ада. Видимыми и невидимыми...
      И тут раздался пронзительный, сводящий с ума крик «И-ах!». Тучная женщина подмигнула низенькому человечку в очках с толстыми стеклами, читавшему отпечатанный текст, и, жуя резинку, отошла от микрофона.
      Однако крик этот не остановил актера, продолжавшего вешать:
      – Сегодня вечером Джонатан Тин спешит на помощь охваченной ужасом леди Ашкрофт. Муж ее исчез в тумане шотландских торфяных болот ровно в полночь три недели назад.
      И каждую ночь ровно в полночь над мрачными, погруженными во мрак полями разносится вой собак, словно предостерегая каждого, кто вздумал бы вдруг отправиться в затянутую туманом беспросветную мглу. Но Джонатан Тин ничего не боится. Он бросает вызов злу и готов сойтись в поединке с самим Люцифером. Ведь он – защитник всех тех, кто стал жертвой тьмы...
      Звуки органа перешли в крещендо, лай собак стал еще злее. Полковник, старший по званию, взглянул на своего помощника, младшего лейтенанта. Молодой человек глаз не сводил с собравшихся в освещенной студии актеров. Полковник поморщился:
      – Интересно, не правда ли?
      – Что?.. Да, сэр, очень интересно. Который из них?
      – Высокий парень в углу. Тот, что читает газету.
      – Актер в роли Тина?
      – Нет, лейтенант, другой. У него небольшая роль – всего несколько слов на испанском языке.
      – Небольшая роль... на испанском языке. – Лейтенант смущенно повторил слова полковника. – Извините, сэр, я перепутал. Но я не пойму, зачем мы здесь и что он тут делает. Я думал, он – инженер-строитель.
      – Так оно и есть.
      Звуки органа стали едва слышны, собаки умолкли. Из динамиков донеся другой голос – нежный и дружелюбный, не предрекавший неминуемой драмы:
      – "Пилигрим". Мыло с ароматом майских цветов. Путник, это мыло напомнит тебе о нашей передаче «Приключения Джонатана Тина».
      Тяжелая пробковая дверь темной комнаты отворилась, и вошел бодрый лысый человек в строгом деловом костюме и с конвертом в левой руке. Он подошел к полковнику, пожал ему руку и тихо произнес:
      – Привет, Эд. Рад тебя видеть. Честно сказать, твой звонок удивил меня.
      – Я так и думал... Ну, как ты, Джек?.. Лейтенант, знакомьтесь, мистер Джон Райен; в прошлом – майор Шестого армейского корпуса Джон Н. М. А. Райен.
      Молодой лейтенант вскочил.
      – Сидите, сидите, – сказал Райен, пожимая руку молодому человеку.
      – Рад познакомиться с вами, сэр.
      Райен обошел ряд черных кожаных кресел и сел рядом с полковником лицом к стеклянной перегородке.
      Звуки органа снова усилились, послышался лай собак. Актеры и актрисы разместились у двух микрофонов, ожидая сигнала от человека, который сидел напротив, в застекленной части студии.
      – Как Джейн, как дети? – поинтересовался Райен.
      – Она ненавидит Вашингтон, – так же, как и сын. Они бы охотно возвратились назад, на остров Оаху. Зато Синтии нравится здесь. Пропадает на танцульках. Ей уже восемнадцать.
      Человек, сидевший в застекленной будке, подал рукой знак начинать. Актеры приступили к чтению текста.
      – А сам ты как, доволен? – продолжал Райен. – Вашингтон не такое уж плохое место для службы.
      – Полагаю, ты прав, однако никто не знает, что я здесь. И, по правде сказать, мне такое положение вещей не очень-то нравится.
      – Вот как?
      – Да. Но я – из Джи-2 . Солдат.
      – Вид у тебя цветущий, Эд.
      – Стараюсь быть в форме.
      – Скажу честно, мне как-то неловко, – несколько натянуто улыбнулся Райен. – Несомненно, те десять парней из нашей конторы смогли бы лучше справиться с этим делом, чем я. Но они не имеют соответствующего допуска к подобным заданиям. Я же – своего рода символ агентства. Клиентам нужен такой.
      Полковник засмеялся:
      – Не скромничай. Ты – как раз тот, кто сможет помочь нам в этом деле, поскольку всегда умел ладить с нужными людьми. Недаром же наше начальство именно к тебе направляло конгрессменов.
      – Ты просто льстишь мне. Во всяком случае, мне так кажется.
      – И-ах! – По-прежнему жуя резинку, толстуха пронзительно прокричала во второй микрофон и отошла прочь, подтолкнув тощего женоподобного актера на свое место.
      – Слишком много шума, не правда ли? – проговорил полковник скорее утвердительно, чем вопросительно.
      – Согласен, и собаки лают, и орган ревет, и без конца эти чертовы вскрики и вздохи. Тем не менее программа с Тином пользуется огромным успехом.
      – Это так, я сам слушаю ее. И не только я, но и все в моей семье, – с тех пор, как мы приехали сюда.
      – Ты не поверишь, если я тебе скажу, кто пишет сценарии!
      – Кто же?
      – Известный поэт. Один из лауреатов премии Пулитцера. Но разумеется, выступает он в данном жанре под псевдонимом.
      – Странно!
      – Отнюдь. Жить-то надо! С нас он имеет кое-что, а с поэзии – ни гроша.
      – Не потому ли и этот парень здесь? – Полковник кивнул в сторону высокого темноволосого мужчины, который, отложив в сторону газету, сидел одиноко в застекленной части студии, прислонившись к белой пробковой стене.
      – Я оказался самым настоящим простофилей, черт меня подери! Не знал, кто он... То есть я знал, кто он, но ничего определенного о нем мне не было известно... Пока ты не позвонил мне и не попросил заняться им вплотную. – Райен протянул полковнику конверт. – Вот список организаций и агентств, на которые он работает. Я всех обзвонил. Представляешь, мы принимали его за простака. А между тем Хаммерты частенько прибегают к его услугам...
      – Кто-кто?
      – Продюсеры различных программ. У них уже пятнадцать дневных сериалов и вечерних представлений. По их мнению, на этого парня можно положиться, он не подведет. Судя по всему, к нему обращаются, когда требуется диалектная речь. Или возникает нужда в специалисте, владеющем свободно иностранными языками.
      – Немецким и испанским, – заявил полковник.
      – Правильно...
      – Но в данный момент он говорит не по-испански, а по-португальски.
      – Это же почти одно и то же. Ты знаешь, кто его родители. – Еще одно заявление, которое не должно было встретить возражений.
      – Ричард и Марго Сполдинг, пианисты, – продемонстрировал свою осведомленность полковник. – Они известны в Англии и на континенте. Сейчас почти не выступают, живут в Коста-де-Сантьяго, в Португалии.
      – Но ведь они американцы, не правда ли?
      – На сто процентов. И сын здесь родился. И где бы они ни гастролировали, сына отдавали в школу для американцев, причем два последних школьных года он провел у нас в Америке, где и окончил колледж.
      – А как удалось ему выучить португальский?
      – Кто его знает? Впервые успех к ним пришел в Европе, где они и решили остаться, что нам, думаю, только на руку.
      Сюда же они лишь наезжали, да и то не часто... Ты знаешь, парень по образованию инженер-строитель?
      – Нет, но это интересно.
      – И только-то?
      Райен улыбнулся, в его взгляде была легкая грусть.
      – Последние шесть лет или около того работы у строителей практически не было: если где-то и строилось что-то, то в основном по линии военных ведомств. – Он махнул рукой в сторону актеров в студии. – Знаешь, кто они на самом деле? Адвокат без клиентов; водитель-испытатель, уволенный с «Роллс-Ройса» в день своего тридцативосьмилетия; сенатор, сошедший с круга в предвыборную кампанию, потому что показался кому-то красным. Не строй иллюзий, Эд. Кризис не кончился. Этим еще повезло: они работают... Но долго ли им удастся здесь продержаться?
      – Если все пройдет удачно, мой подопечный не пробудет здесь и месяца.
      – Я догадывался о чем-то таком. Наверное, в связи с той операцией, не так ли? Мы приступим к ней в ближайшем же будущем. Я тоже буду задействован... И где вы собираетесь его использовать?
      – В Лиссабоне.

* * *

      Дэвид Сполдинг, держа в руках листы с записью роли, подошел к микрофону и приготовился произнести свою реплику.
      Полковник Пейс внимательно наблюдал за ним, ему было интересно услышать голос. Он заметил, что стоявшие у микрофона артисты демонстративно – или это лишь показалось ему? – посторонились, пропуская Сполдинга, словно новый участник программы был чужим для них человеком. И хотя внешне все выглядело вполне благопристойно: новичку дали возможность встать там, где ему было бы удобней, – полковник ощутил атмосферу отчужденности. Не было ни обычных в актерской среде улыбок, ни доброжелательных взглядов, ни столь привычной для артистов фамильярности.
      Никто не подмигнул ему. Даже женщина – та, что вопила истошно, жевала беспрерывно резинку и расталкивала бесцеремонно своих коллег-актеров, – теперь молча взирала на Сполдинга, забыв на время о жвачке, которую держала во рту.
      Но в следующий момент все переменилось.
      Сполдинг улыбнулся всем этим людям, и они, включая и худощавого женоподобного актера, читавшего свой монолог, радостно заулыбались и закивали Дэвиду в ответ. А толстушка подмигнула ему.
      Удивительно, подумал полковник Пейс. Динамики усилили голос Сполдинга – среднего тембра и исключительно чистый. Он исполнял комическую роль сумасшедшего доктора. И она, эта роль, могла бы стать таковой, если бы не серьезность, с которой произносил Сполдинг свой текст. Пейс ничего не знал о сценическом искусстве, но он чувствовал, когда актер играет убедительно. И должен был признать, что Сполдинг так и играл. Это пригодится ему в Лиссабоне.
      Через несколько минут выпавшая на долю Сполдинга роль была сыграна. Тучная женщина вновь издала вопль. Сполдинг вернулся в свой угол и осторожно, чтобы не шуметь, поднял сложенную вдвое газету. Затем прижался спиной к стене и вытащил карандаш из кармана. Судя по всему, он решил заняться кроссвордом, помещенным на одной из страниц «Нью-Йорк таймс».
      Пейс не сводил глаз со Сполдинга. Ему необходимо как можно лучше изучить человека, с которым он должен был, когда потребуется это, вступить в непосредственный контакт. Узнать все о нем вплоть до мелочей: как ходит и как держит голову и выражает или нет взгляд Дэвида уверенность его в своих силах. Как одевается и какие у него часы и запонки. Начищены у него ботинки и не стоптаны ли у них каблуки. И в каком он сейчас положении: процветает или нет.
      Пейс как бы пытался сопоставить данные своего наблюдения за человеком, писавшим что-то в газете, со сведениями о нем, содержащимися в хранившемся в их вашингтонском офисе досье на него.
      Впервые досье на Сполдинга было заведено в инженерных войсках. Ему предстояло пройти там срочную службу, и он, естественно, интересовался, что ожидает его в армии, сможет ли участвовать он в грандиозных строительствах и сколь долго предстоит ему прослужить. В общем, у него были те же вопросы, что и у тысяч других специалистов, уже прознавших о том, что через неделю-другую будет принят закон об альтернативной службе. Если срок службы не столь уж большой и ему к тому же представится возможность обогащать во время ее прохождения свои профессиональные знания практическим опытом, он не против того, чтобы быть призванным в армию: это все лучше, чем сидеть без работы, как многие его сверстники.
      Сполдинг заполнил, как положено, все анкеты, и ему пообещали связаться с ним в ближайшее время. С тех пор прошло шесть недель, но с ним так и не связались. И дело вовсе не в том, что он не был нужен инженерным войскам, наоборот, его охотно взяли бы на службу хоть сейчас. Ведь, согласно сведениям, поступившим из окружения Рузвельта, не сегодня-завтра конгрессу предстоит принять постановление, предусматривающее не виданное доселе развертывание строительных работ по сооружению военных лагерей и баз, из чего, само собой разумеется, следует, что инженеры – особенно инженеры-строители, к которым относился и Сполдинг, – будут буквально на вес золота.
      Однако высшему руководству в инженерных войсках было хорошо известно, что разведывательное управление Объединенного штаба союзных держав и военный департамент подыскивают нужного им человека. И делают они это тихо, незаметно и крайне осторожно: ошибки в данном случае недопустимы.
      Хотя руководство инженерных войск вполне устраивали анкетные данные Дэвида Сполдинга, поступившее сверху распоряжение предписывало не трогать его.
      Человек, в котором нуждалось разведуправление, должен был отвечать трем основным требованиям. И если оказывалось, что тот, на кого пал предварительный выбор, соответствует им, начиналось скрупулезное изучение его, чтобы выяснить, присущ ли ему еще и ряд других необходимых для разведчика качеств. Но и три основных требования уже сами по себе были довольно высокими, ибо включали в себя, во-первых, свободное владение португальским языком, во-вторых, не худшее знание немецкого и, в-третьих, обладание определенными профессиональными навыками инженера-строителя, что позволило бы быстро и точно ориентироваться в чертежах, фотоснимках и даже устных описаниях широчайшего круга промышленных объектов. От мостов и фабрично-заводских предприятий до складских помещений и железнодорожных узлов.
      Резидент в Лиссабоне, несомненно, должен был полностью соответствовать каждому из перечисленных выше основных требований: как-никак ему предстояло использовать все свои силы, знания и опыт во время войны, которая вот-вот разразится и в которой неизбежно примут участие и Соединенные Штаты Америки.
      В обязанности резидента в Лиссабоне войдет создание агентурной сети – б первую очередь для уничтожения военных объектов в тылу врага. Многие – мужчины и женщины – совершают деловые поездки по территории воюющих государств, представляя интересы неких фирм, зарегистрированных в нейтральных странах. Вот их-то и следует вербовать резиденту... еще до того, как это сделают другие. Их, а также тех, кого он станет готовить для внедрения во вражескую сеть. Им будут засылаться через территорию Франции в Германию целые группы агентов со знанием двух и трех языков. С тем, чтобы они доставляли ему необходимые сведения. И совершали время от времени диверсионные акты.
      Англичане признали, что присутствие в Лиссабоне подобного американца было бы крайне желательно. Британская разведка не скрывала того, что ее позиции в Португалии крайне слабы. Английские разведчики находились там слишком долго и успели уже засветиться. И кроме того, были серьезные сбои и в работе служб безопасности в Лондоне. Достаточно сказать, что в МИ-5 проникли вражеские агенты.
      Таким образом, Лиссабон был отдан на откуп американским спецслужбам.
      А раз так, необходимо был подобрать надлежащую кандидатуру на роль резидента в португальской столице.
      Анкетные данные Дэвида Сполдинга соответствовали всем требованиям. С детских лет он говорил на трех языках. Его родители, известные музыканты Ричард и Марго Сполдинг, владели небольшой, но весьма элегантной квартирой в Белгравии, этом фешенебельном районе Лондона, в Германии, в Баден-Бадене, у них был зимний домик, а в Коста-де-Сантьяго, в Португалии, – просторное бунгало с видом на море, расположенное по соседству с такими же строениями, которые также занимали представители творческой интеллигенции. В такой-то вот обстановке, в окружении деятелей искусства, и вырос Сполдинг. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, отец, несмотря на возражения матери, настоял на том, чтобы Дэвид окончил среднюю школу в Соединенных Штатах и там же поступил в университет.
      Андовер в Массачусетсе, Дартмут в Нью-Гэмпшире и, наконец, Институт Карнеги в Пенсильвании – таков был путь, проделанный Сполдингом.
      Само собой, все сказанное выше не могло быть почерпнуто разведывательным управлением из анкетных данных Сполдинга. Дополнительные сведения – и довольно подробные – о нем оно получило в Нью-Йорке от человека по имени Аарон Мендель.
      Пейс не сводил глаз с высокого, стройного человека, который, опустив газету, теперь наблюдал с интересом за артистами, толпящимися возле микрофона. Полковник вспомнил свою единственную встречу с Менделем. И опять он пытался сопоставить полученную от Менделя информацию о том, что наблюдал сейчас.
      Мендель работал импресарио у родителей Сполдинга и жил в небоскребе Крайслер-Билдинг. Выходец из России, еврей Мендель весьма преуспел в своем деле.
      – Дэвид мне как сын, – рассказывал Мендель Пейсу. – Но я полагаю, что вам и так известно это.
      – Что дает вам основание думать так? Я знаю лишь то, о чем говорится в анкетах. И еще имеются у меня кое-какие отрывочные сведения, почерпнутые из записей в учебных заведениях и служебных характеристик.
      – Признаюсь, я ожидал, что вы обратитесь ко мне. Или, точнее, кто-то из вас.
      – Простите?
      – Бросьте! Дэвид провел как-никак много лет в Германии. Можно сказать, вырос там.
      – Но из его анкет... как, впрочем, и из паспортных данных, следует, что семья Сполдинг проживала в Лондоне и в Коста-де-Сантьяго, местечке, расположенном в Португалии.
      – И все же, как я сказал, он провел немало времени в Германии. И свободно владеет немецким.
      – Как и португальским, я полагаю.
      – Да. И еще родственным португальскому языком – испанским... Мне и в голову не приходило, чтобы человек, призываемый в инженерные войска, мог вызвать у полковника такой интерес. Чтобы так скрупулезно копались в его прошлом, – ухмыльнулся Мендель.
      – Мне трудно что-либо ответить вам на это, – признался полковник. – Многим подобного рода беседы представляются чем-то рутинным. Или они сами убеждают себя в этом... естественно, при желании.
      – Однако из них лишь немногие могут сказать о себе, что они евреи, эмигрировавшие в Соединенные Штаты из царской России, где проживали в городе Киеве... Но чего вы все же хотите от меня?
      – Прежде всего мне хотелось бы знать, не говорили ли вы кому-либо о нашей встрече? Сполдингу или кому-то еще?..
      – Конечно же нет, – мягко прервал полковника Мендель. – Я же сказал, что он мне как сын родной. И я не хотел тревожить его.
      – Понимаю. Однако пока что я не узнал от вас ничего стоящего.
      – И тем не менее рассчитываете узнать от меня все, что вам нужно.
      – Да, говоря откровенно. У нас имеется ряд вопросов, на которые мы должны получить ответ. В жизни Дэвида Сполдинга нет ничего такого, что мы могли бы назвать столь уж необычным. В ней так же, как и у других, полно несообразностей. И вы это сами отлично знаете. Взять хотя бы то, что у нас никак в голове не укладывается, чтобы сын известных музыкантов... Я имею в виду...
      – Концертирующих музыкантов, – подсказал Мендель.
      – Совершенно верно. Так вот, у нас никак в голове не укладывается, чтобы дети таких родителей становились вдруг инженерами. Или бухгалтерами, если вы понимаете, что я подразумеваю под этим. И еще – я уверен, вы согласитесь со мной – столь же несуразным выглядит и то обстоятельство, что сын известных музыкантов, инженер, зарабатывает на жизнь в основном тем, что участвует в этих... как их там? – радиоспектаклях. Все это указывает на непостоянство его натуры, которое, возможно, и является основной чертой характера этого человека.
      – У вас, американцев, прямо-таки маниакальное стремление к упорядоченности, но я не собираюсь упрекать кого-либо за это. Из меня, например, никогда бы не вышел нейрохирург, зато вы, и научившись неплохо играть на пианино, не смогли бы надеяться, что я помогу вам выступать в «Ковент-Гарден»... На ваши вопросы несложно ответить. Вероятно, то, что скажу я, будет касаться в какой-то степени и такой вещи, как постоянство... Имеете ли вы хотя бы малейшее представление о том, что являет собою в действительности артистический мир? Это же просто бедлам какой-то... В таком-то вот мире Дэвид вращался без малого двадцать лет, и я подозреваю – нет, я знаю, – что ему подобная жизнь была не по душе... Люди, к слову, не замечают, как правило, существеннейших отличительных черт музыкантов. Особенностей, которые сами собой передаются по наследству. Выдающиеся музыканты, например, нередко обладают удивительными, пусть и на свой манер, математическими способностями. Взять хотя бы Баха. Он был настоящим гением в математике...
      По словам Аарона Менделя, Дэвид Сполдинг выбрал свою будущую профессию на втором году обучения в колледже. Он решил бежать из неупорядоченного артистического мира в мир надежных, крепких инженерных конструкций, где все рассчитано до мелочей. Но он унаследовал от родителей не только склонность к математике, но и некоторые другие черты. И в их числе – чувство собственного достоинства и независимость. Он нуждался в признании. Добиться же его молодому инженеру, только что получившему диплом и поступившему на службу в одну из крупнейших нью-йоркских фирм в наше время, в конце тридцатых годов, не так-то просто. Строительная индустрия переживает период застоя, а капитала, чтобы начать свое дело, у Дэвида не было.
      – Вот и уехал он из Нью-Йорка, – продолжал Мендель. – Взял несколько частных заказов, рассчитывая получить большие деньги. Ничем не связанный, он мог свободно разъезжать. Побывал на Среднем Западе, пару раз в Центральной Америке и, насколько я знаю, четыре раза в Канаде. Сначала искал предложения по газетным объявлениям, потом появились связи... В Нью-Йорк Дэвид вернулся восемнадцать месяцев назад. Но денег, как я и говорил ему, у него не прибавилось. Сам он ведь ничего не проектировал, а работал по проектам других, к тому же на стройках лишь местного значения.
      – А как он попал на радио?
      Мендель рассмеялся, откинувшись на стуле.
      – Как вы, должно быть, знаете, полковник Пейс, мне пришлось разнообразить свою деятельность. Концерты и война в Европе, которая, как все мы понимаем, скоро докатится и до наших берегов, как-то не согласуются друг с другом. И нет ничего удивительного в том, что в последние годы мои клиенты стали отдавать предпочтение другим видам артистической деятельности, включая и выступления по радио, где хорошо платят. Дэвид быстро сообразил, что сможет преуспеть, участвуя в радиопередачах, и я помог ему. Получается у него совсем неплохо, о чем вам и самому известно.
      – Но ведь у него нет профессиональной подготовки.
      – Да, это так. И все же у него что-то есть... Сами подумайте, большинство детей известных артистов, политических лидеров или тех же финансовых воротил что-то перенимают от своих родителей. Скажем, умение держаться, самоуверенный вид, если хотите, с которым они не расстаются даже тогда, когда у них на душе кошки скребут. В конце концов, они на виду с тех самых пор, как начинают ходить и говорить. И Дэвида не миновала чаша сия. У него такой же отличный слух, как и у родителей, великолепная музыкальная память и чувство ритма... Он не играет, он читает. Как правило, ему дают тексты на диалектах или иностранных языках, которыми он свободно владеет... Работа на радио привлекла Дэвида Сполдинга заработком: он привык жить на широкую ногу. В то время как владельцы строительных компаний могли предложить не больше ста долларов в неделю, Сполдинг имеет по триста-четыреста долларов. Как нетрудно догадаться, – продолжил Мендель. – Дэвид стремится сколотить капитал, достаточный для учреждения собственной компании. Он торопится, опасаясь, что политические потрясения в мире или в стране могут помешать ему осуществить его планы. Дэвид ведь не слепой. Каждому, кто читает газеты, ясно, что не сегодня-завтра мы вступим в войну.
      – Вы так думаете?
      – Я еврей, и, по моему мнению, ждать уже недолго.
      – Судя по вашим словам. Сполдинг предприимчив.
      – Я рассказал только то, что вам могло быть известно и из других источников. "Ну а вы познакомили меня с выводами, которые сделали на основании полученных вами сведений общего характера. Но это – не полная картина.
      При этих словах, вспоминал Пейс, Мендель поднялся со стула и, избегая взгляда полковника, зашагал по комнате. Полковник понимал, что Мендель пытается найти что-нибудь такое, что характеризовало бы Дэвида с отрицательной стороны и, таким образом, избавило бы «его сына» от посягательств представляемого им, Пейсом, ведомства.
      – Что, несомненно, поразило вас больше всего в моем рассказе, так это упоминание о предприимчивости Дэвида, о его стремлении занять свое место под солнцем, если вам будет угодно. С позиций практицизма такие вещи должны лишь приветствоваться, что, считаю нужным заметить, противоречит вашим представлениям о постоянстве. И я был бы не откровенен, если бы не сообщил вам о том, что Дэвид – исключительно своенравная личность. Думаю, он не очень-то склонен подчиняться чьей бы то ни было воле. Короче, человек он эгоистичный, не приученный к дисциплине. Мне больно упоминать об этом: я же люблю его всем сердцем...
      Чем больше Мендель говорил, тем явственнее вставало перед глазами Пейса слово «решителен», которое он прочел в досье Сполдинга. Полковник ни на миг не поверил в крайности, неожиданно приписанные Менделем характеру Дэвида. Мало кто смог бы проявить такое упорство в достижении цели, как Дэвид, если, конечно, все это правда. И если даже правдой будет лишь половина из того, что он услышал, то и тогда не беда. Такой-то им и нужен. Лучшего нечего и желать.
      Если бы в армии США нашелся сейчас хоть один солдат, способный действовать в любой ситуации, не дожидаясь команд свыше, именно он стал бы офицером разведки в Португалии.
      Резидентом в Лиссабоне.

* * *

       8 октября 1939 года
       Фэрфакс; шмат Вирджиния
      Там не было имен.
      Только цифры и буквы.
      Цифры и далее – буква.
      26В. 35Y. 51С.
      Ни биографий, ни прошлого... Никаких упоминаний о женах, детях, родителях... Как и о странах, городах, школах и университетах. Ничего, кроме данных, касавшихся физического и морального состояния и интеллекта всех тех, у кого больше не было имени.
      Лагерь, занимавший двести двадцать акров, располагался в глубинном и малолюдном районе штата Вирджиния. На его территории было все – и луга, и холмы, и буйные речные потоки. Непролазная лесная чащоба соседствовала с открытыми участками, поросшими травой. А у беспорядочных нагромождений гигантских валунов простирались топкие болота, изобиловавшие насекомыми, рептилиями и прочими тварями, с которыми человеку лучше бы не встречаться.
      Место под лагерь было выбрано с учетом всех требований, предъявляемых к подобным объектам. Участок опоясывало высокое, в пятнадцать футов, проволочное ограждение, по которому проходил электрический ток, неспособный, правда, убить человека, но вполне достаточный, чтобы вызвать шок. Вдоль изгороди, через каждые двенадцать футов, виднелись надписи, оповещавшие о том, что вся эта территория – лес, болота, луга и горы – находится в исключительной собственности правительства США. Местное население было проинформировано о том, что проход сюда закрыт для посторонних и что нарушение данного запрета чревато серьезными последствиями. И на той же ограде размещались и иные тексты, содержавшие ссылки на постановления и соответствующие статьи закона, передававшие указанный участок в собственность правительству, и уведомлявшие о напряжении в сети.
      Заповедная зона поражала разнообразием ландшафта, и, таким образом, это было лучшее место под лагерь, какое только можно найти в сравнительной близости к Вашингтону. Топография закрытого участка с удивительной точностью воспроизводила особенности рельефа тех мест, куда предстояло отправиться прошедшим здесь подготовку агентам.
      Тем, кого обозначали лишь цифрами и буквами.
      И у кого не было больше имен.
      Посреди ограждения, шедшего вдоль северной границы лагеря, располагались единственные в лагере ворота, к которым вела грунтовая дорога. А над ними возвышался металлический шит, протянувшийся между сторожевыми вышками, стоявшими по обе стороны ворот. Выведенные на нем большие буквы гласили:
      ШТАБ ДИВИЗИИ «ФЭРФАКС»
      И больше ничего. Никаких пояснений.
      На каждой сторожевой вышке у ворот имелись те же надписи, что и вдоль ограды, оповещавшие, предупреждавшие и уведомлявшие об исключительных правах правительства на этот участок, о связанных с этим статьях закона и о высоком напряжении тока в проволочной сетке.
      Все четко и определенно. Ошибки исключались.
      У Дэвида Сполдинга также имелся свой код в «Фэрфаксе» – 25L.
      Никакого имени. Только цифры и буква.
      Цифры и буква, означавшие, что подготовка этого агента должна быть завершена на пятый день второго месяца и что место – его назначения – Лиссабон.

* * *

      Трудно в это поверить, но за каких-то четыре месяца Дэвид Сполдинг должен был кардинально перестроить себя, как требовал того новый образ жизни, ожидавший его по завершении учебы. Задача сверхтрудная.
      – Возможно, вам не справиться с этим, – сказал полковник Эдмунд Пейс.
      – Я не уверен, что стал бы печалиться по данному поводу, – ответил Сполдинг.
      В программу подготовки агентов входило, однако, и разъяснение значения их будущей деятельности. Делалось это упорно, глубоко обоснованно, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений относительно целесообразности предстоящей работы. И при этом, естественно, учитывались особенности психологического склада каждого из них.
      Правительство Соединенных Штатов не собиралось размахивать флагами в честь агента 25L и вообще поднимать вокруг него патриотическую шумиху. Это было бы просто неразумно. Ему ведь предстояло провести лучшие свои годы вдали от родины, в опасном, чуждом его сердцу окружении, где он станет говорить на языке врагов. Когда-то все они были для него людьми самыми обычными – таксистами, бакалейщиками, банкирами, адвокатами, – большинство которых, он видел, так и не были оболванены нацистской пропагандой. Теперь же, как говорилось официально в «Фэрфаксе», лишившимся рассудка преступникам удалось одурачить чуть ли не всех их и повести за собой. Во главе Германии стоят оголтелые фанатики, и многочисленные свидетельства ставят вне сомнения преступный характер их деятельности. Массовые убийства без суда и следствия, пытки и геноцид – вот что принесло правление этих людей.
      Да, все именно так.
      Они – преступники.
      Психопаты.
      И вождем у них – Адольф Гитлер.
      Адольф Гитлер уничтожает евреев. Пока тысячами, но в ближайшее время счет пойдет на миллионы, если вникнуть в смысл разработанной им программы «окончательного решения еврейского вопроса».
      Аарон Мендель был евреем. Второй отец Дэвида был евреем – второй отец, которого он любил больше родного отца. А эти проклятые Богом болваны вопят исступленно «Юден!» – «Евреи!».
      В сложившихся обстоятельствах Дэвиду Сполдингу нетрудно было проникнуться ненавистью к некогда самым обычным в его глазах людям – таксистам, бакалейщикам, банкирам, адвокатам, ставшим теперь жалкими марионетками в руках своих правителей.
      В лагере использовалось и другое «психологическое средство» воспитания, применявшееся ко всем без исключения, – к одним, однако, в большей степени, к другим – в меньшей.
      Это – оценка успехов и учет промахов проходивших подготовку агентов.
      В закрытой зоне царила атмосфера соперничества, каждый стремился к победе.
      И в этом никто не видел ничего плохого. Дух соревновательности не осуждался в «Фэрфаксе».
      Руководители лагеря признавали в психологической характеристике Дэвида Сполдинга, хранившейся в постоянно пополнявшемся разведывательным управлением досье на него, что кандидат на роль резидента в Лиссабоне пока что кое в чем слабоват, и, хотя они полагали, что работа во вражеском тыле закалит его – непременно закалит, если, конечно, он не провалится в первые же дни, – было бы все же лучше, по их мнению, использовать все, что только возможно в лагерных условиях для устранения имевшегося все еще у неге серьезного недостатка. Лучше и для разведки, и для агента, особенно для него.
      Сполдинг был уверен в своих силах, держался независимо и исключительно легко приспосабливался к обстановке... Все это прекрасно. Но ему же была свойственна и одна крайне отрицательная черта. Из-за особенностей своего психологического вклада он не спешил воспользоваться предоставлявшейся ему во время поединка благоприятной возможностью и терялся, когда должен был бы убить – пусть и в игровом варианте – противника, хотя и имел все преимущества перед ним.
      Полковник Эдмунд Пейс заметил этот недостаток уже к третьей неделе обучения. Само собой, агенту 25L нечего делать в Лиссабоне с подобным, весьма абстрактным, кодексом чести. А посему полковнику ничего не оставалось, как прибегнуть к испытанному средству.
      К духовному закаливанию через физические нагрузки.

* * *

      «Захват, удержание и высвобождение» – так, без всяких затей, именовался в «Фэрфаксе» этот наиболее сложный в физическом отношении, требовавший неустанных тренировок предмет, заключавшийся в обучении будущих агентов рукопашному бою. Применялись исключительно ножи, цепи, проволока, иглы, веревки, пальцы, колени и локти... Огнестрельному же оружию на занятиях не было места.
      Главное – реакция, реакция и еще раз реакция.
      Агент 25L проявил себя способным учеником. Несмотря на свой высокий рост, он неизменно демонстрировал превосходную координацию движений, ассоциирующуюся обычно в нашем сознании с людьми лишь плотного сложения. Однако ему нельзя было давать зазнаваться, он должен был на практике убедиться в преимуществе опережающего удара. Даже если его наносит пусть и не отличающийся особой силой, но преисполненный решимости противник.
      И поэтому полковник Эдмунд Пейс позаимствовал у английских подразделений коммандос лучших из имевшихся там бойцов. Трех находившихся до поры до времени в неведении специалистов доставили на бомбардировщике в лагерь «Фэрфакс» и только здесь проинструктировали их относительно порученного им дела.
      Троица получила вполне конкретное задание: «Сделать из агента 25L настоящего парня».
      И коммандос приступили к занятиям. К занятиям, длившимся много недель.
      А затем пришло время, когда они ощутили, что теряют былые преимущества перед вверенным их попечению агентом.
      Дэвид Сполдинг не собирался в чем-то уступать им и по уровню своей подготовки все более приближался к обучавшим его специалистам. Будущий резидент в Лиссабоне делал успехи.
      О чем и было доложено полковнику Эдмунду Пейсу, когда тот находился в своем кабинете в здании военного департамента.
      Все шло по плану.
      Недели складывались в месяцы. Проходившие в «Фэрфаксе» подготовку агенты досконально изучали всевозможные персональные средства нападения и защиты, самые различные методы саботажа и все известные – как легальные, так и тайные – способы проникновения в стан врага и возвращения назад. Они свободно разбирались теперь в кодах и шифрах, а находчивость, умение моментально найти выход из наисложнейших ситуаций как бы стали их второй натурой. Агент 25L добивался все новых успехов. Стоило же ему дать себе хоть какое-то послабление, как специалисты по «захвату, удержанию и высвобождению» тут же получали указание пожестче обращаться с ним. Ключ к психологическому воздействию на этого агента заключался в усилении физической нагрузки на него: наверху понимали, что присущее кандидату в резиденты самолюбие не позволит ему отступить.
      И так – до тех пор, пока не была достигнута цель. А это случилось тогда, когда ученик превзошел наконец своих наставников из коммандос.
      В общем, все шло по плану.

* * *

      – Теперь-то уж вы смогли бы сделать это, – сказал полковник.
      – У меня нет такой уверенности, – ответил Дэвид, облаченный в форму младшего лейтенанта, когда они с полковником сидели за одним из столиков в баре под поэтическим названием «Ландыш», где неспешно потягивали коктейль. И затем засмеялся негромко. – Однако я мог бы с полным правом на то рассчитывать на диплом, если бы таковые выдавались за успехи в овладении ремеслом уголовника.
      Через какие-то десять дней окончательно завершится подготовка агента 25L. Полученный им пропуск на свободный проход и выход с территории лагеря со сроком действия двадцать четыре часа нарушал установленный в зоне распорядок, однако Пейс настоял на том, чтобы его выдали Дэвиду. Полковник хотел поговорить со Сполдингом в неофициальной обстановке.
      – Ну как, вас по-прежнему тревожит сама мысль о том, что вам придется вдруг кого-то убить?
      Сполдинг взглянул на сидевшего напротив него полковника.
      – Если у меня будет время на размышление, то, думаю, мысль эта и в самом деле не даст мне покоя. А как вы относитесь к подобного рода делам?
      – Вполне спокойно... Я понимаю, что иначе нельзя.
      – О'кей! Я придерживаюсь того же.
      – Это особенно остро осознаешь, когда непосредственно сталкиваешься с противником.
      – Само собой, – согласился Дэвид.
      Пейс присматривался к Сполдингу. Как и ожидалось, он изменился. Бесследно исчезла отличавшая раньше его речь и манеры определенная мягкость с налетом раскованности. Место же ее заступили собранность и сдержанность и в словах, и в поведении. Метаморфоза еще ждала своего завершения, но сдвиги были уже налицо.
      В нем и теперь проглядывал профессионал. Лиссабон же поможет ему стать первоклассным разведчиком.
      – Довольны, что еще в «Фэрфаксе» стали офицером? У меня, например, на то, чтобы получить вот эти самые серебряные нашивки, ушло восемнадцать месяцев.
      – Опять все упирается во время. У меня просто не было его, чтобы осмыслить сей факт. Форму я надел только вчера и, признаюсь, пока что чувствую себя в ней непривычно. – Сполдинг провел рукой по гимнастерке.
      – Раз так, не носите ее.
      – Довольно странно слышать это...
      – Каков ваш душевный настрой? – перебил Дэвида Пейс.
      Сполдинг взглянул на полковника. На какое-то мгновение к нему вернулись прежние манеры, мягкость во взгляде и даже чувство юмора.
      – Сам не знаю... Такое, в общем, ощущение, будто меня собрали на каком-то скоростном конвейере. В некой работающей в бешеном темпе мастерской, если вы понимаете, что я имею в виду.
      – Примерно так оно и было. Если не считать того, что и вы многое отдали этой «мастерской».
      Сполдинг повертел задумчиво бокал. Посмотрел на плавающие в нем кубики льда, потом – на полковника.
      – Я воспринимаю ваши слова не более чем комплимент, – произнес он неторопливо. – Не думаю, чтобы это и в самом деле было так. Я видел тех, с кем проходил подготовку. Удивительные парни.
      – Да. И они знают, за что будут бороться.
      – Эти европейцы такие же сумасшедшие, как и те, с кем они собираются сразиться. Впрочем, у них есть все основания стремиться к борьбе. Я понимаю их...
      – У нас не много американцев, – сказал полковник, снова не дав Дэвиду договорить до конца, – готовых так же, как и они, ринуться в бой. Во всяком случае, в данный момент.
      – Те, с кем вы сейчас имеете дело, мало чем отличаются от уголовников.
      – Но мы же готовим их не к обычной воинской службе.
      – Я как-то не подумал об этом, – признался Сполдинг с улыбкой. – Данное обстоятельство, бесспорно, меняет дело.
      Пейс был недоволен собой. Он допустил пусть и небольшую, но все же оплошность, сболтнув лишнее.
      – Однако все это не имеет для вас никакого значения. Тем более, что через десять дней вы покинете Вирджинию. И расстанетесь с формой. По правде говоря, не стоило бы отправлять вас вот так, одного, сразу же на передовую. У нас еще нет опыта в подобного рода делах, но правила, касающиеся заявок на специалистов и их удовлетворения, не так-то легко изменить. – Пейс выпил, стараясь не встречаться глазами со Сполдингом.
      – Я полагал, что стану военным атташе при посольстве. Одним из нескольких.
      – В бумагах так и будет говориться. В том досье, что заведут на вас. Однако имеется одна существенная деталь: все это – лишь одно из ваших прикрытий. Вас не очень-то привлекает форма. И мы не думаем, что вам придется ее носить. Когда бы то ни было. – Пейс поставил бокал на стол и посмотрел на Дэвида. – Вы намечали для себя совершенно безопасный, вполне благопристойный род деятельности. Основание для этого давали вам и превосходное знание нескольких языков, и общественное положение ваших родителей, и обширные связи, коими располагали они. И когда, короче говоря, вы решили, что служба в армии дает вам неплохой шанс, вы поспешили туда.
      – Все вполне логично, – произнес Дэвид, подумав немного. – Что же вы видите в этом такого?
      – Понимаете ли, в посольстве лишь один человек будет знать правду. Он сам раскроется вам... Со временем, возможно, кто-то и заподозрит что-то неладное, но это случится не скоро. И к тому же никто ничего не узнает. Ни посол, ни его подчиненные... То, что хотел бы я сказать вам, сводится к следующему: вы будете находиться в тени.
      Дэвид засмеялся чуть слышно.
      – Судя по всему, вам следовало бы заранее подыскать мне дублера на случай, если меня вздернут на виселице.
      – Замену мы будем искать другим. Но не вам, – ответил коротко Пейс. Его голос звучал мягко и ровно. Сполдинг с удивлением взглянул на полковника.
      – Я не понял вас.
      – Не уверен, что я вправе раскрывать перед вами все карты. Замечу лишь: на первых порах вам не следует торопиться, главное – осторожность. Английский разведотдел МИ-5 дал нам несколько имен – не так уж и много, но достаточно, чтобы было с чего начинать. И все же вам придется создать собственную агентурную сеть. Из людей, которые будут поддерживать связь только с вами, и ни с кем другим. А это значит, что вам придется постоянно перебираться из одного места в другое. Согласно нашему плану, вы должны будете перейти через северную границу в Испанию, а если точнее, то в Страну Басков... этих в массе своей антифалангистов. Мы рассчитываем, что данная область к югу от Пиренеев сможет стать для нас своего рода резервной территорией, куда смогут отойти французские войска... Мы не обманываем себя: линия Мажино не продержится долго. Францию ждет поражение...
      – О Боже! – не удержался Дэвид. – Вы все предусмотрели!
      – Так это же то самое, чем и должны мы в основном заниматься. А иначе зачем был бы нужен «Фэрфакс»?
      Сполдинг, откинувшись на спинку стула, снова повертел в руке бокал.
      – Относительно агентурной сети все ясно: ведь в лагере и готовили нас всех к чему-то в этом роде. Однако я впервые слышу от вас о Северной Испании и о Стране Басков. Я знаком с этим краем.
      – Впрочем, мы не застрахованы от ошибок. Все, о чем я сказал, лишь прогнозы. Возможно, на вашу долю выпадет и поиск морских путей... Средиземное море. Малага, Бискайский залив, побережье Португалии – кто знает, не понадобятся ли они нам? Решать что и как придется вам самому. И действовать исключительно на свой страх и риск.
      – Ол-райт! Я все понял... Но как же все-таки с моим сменщиком?
      Пейс улыбнулся:
      – Вы еще не заступили на свой пост, так что рано говорить об этом. Или вам не терпится хоть сейчас отправиться в путь?
      – Вы же сами упомянули о том, что не собираетесь готовить мне дублера. Совершено неожиданно для меня.
      – Ну что же, вы правы.
      Полковник расположился поудобнее в кресле. Сполдинг углубился в свои мысли. Заранее подбирал слова, чтобы направить разговор в нужное ему русло. Он постарается выяснить все, что интересовало его. Проявит решительность и находчивость. В общем, в бою как в бою.
      – Мы рассчитывали, что вы пробудете в Португалии довольно долго. И что свои отпуска – урочные и «внеурочные» – станете проводить лишь на юге этой страны. Там, где вдоль побережья протянулись цепочкой селения...
      – И в их числе – Коста-де-Сантьяго, – выдохнул Сполдинг. – Сие пристанище для богачей из разных стран.
      – Все так. Создайте там себе прикрытие. Постарайтесь, чтобы вас почаще видели вместе с вашими родителями. В общем, примелькайтесь. – Пейс снова улыбнулся, но на этот раз как-то печально. – Я понимаю, сколь опасна вся эта затея.
      – Вы не знаете этих городков... Если я правильно раскрыл вас, как выражаемся мы в «Фэрфаксе», то в данный момент вы думаете вот о чем: кандидату в резиденты 25L лучше бы побродить побольше сейчас по улицам Вашингтона и Нью-Йорка, ибо не скоро он увидит их вновь.
      – После того как вы создадите агентурную сеть, мы уже не сможем рисковать, переправляя вас назад, поскольку будем исходить из того, что вы и далее станете расширять ее. Если же по какой-то причине вы вылетите из Лиссабона в одну из союзнических стран, то противник скрупулезно изучит все ваши передвижения за предыдущие несколько месяцев. А это поставит под угрозу буквально все. Но если вы не станете совершать зарубежных поездок, то ни вам лично, ни вашим интересам ничто не будет угрожать. Этому нас учит опыт англичан. Многие их агенты годами живут на месте, и никто их не трогает.
      – Не слишком приятная перспектива.
      – Вы – не сотрудник МИ-5. Мы отправляем вас туда лишь на время. Война же не вечно продлится.
      Теперь настала очередь Сполдинга улыбнуться. Улыбнуться улыбкой человека, не знающего точно, что и сказать.
      – В этом какая-то несуразица... В словах «Война же не вечно продлится»...
      – Почему?
      – Мы же еще не участвуем в ней.
      – Мы – да. Но вы – участвуете, – заметил Пейс.
      2
       8 сентября 1943 года
       Пенемюнде, Германия
      Человек в полосатом костюме от модного портного с Альтештрассе с недоверием смотрел на трех мужчин, сидевших за столиком напротив него. Это были сотрудники лаборатории. На лацканах их белых халатов красовались красные металлические значки, открывавшие трем этим ученым доступ в помещения научного центра, закрытые для всех, кроме элитарного слоя служащих Пенемюнде. К отвороту пиджака прибывшего из Берлина мужчины был прикреплен такой же точно значок, служивший в данный момент его опознавательным знаком. Он сам не знал, стоило ли ему или нет выставлять на вид эту бляху.
      Но без сомнения, сейчас ему хотелось бы лишь одного – чтобы у него на пиджаке не было никакого значка.
      – Я не могу согласиться с вами, – произнес он спокойно. – Это же абсурд.
      – Тогда пройдемте с нами, – предложил сидевший посередине ученый и кивнул коллеге справа от него.
      – К чему откладывать? – сказал третий, мужчина.
      Все четверо встали со своих мест и направились к стальной двери, которая вела в апартаменты научного центра. Каждый из них отколол значок с лацкана и прижал к серой пластинке в стене. И всякий раз, когда кто-то проделывал это, зажигалась небольшая белая лампочка, выключавшаяся через пару секунд. Время достаточное, чтобы сфотографировать желающего пройти внутрь. По окончании сей процедуры шедший последним мужчина, один из сотрудников Пенемюнде, открыл дверь, и все вошли в вестибюль.
      Если бы потом из помещения вышло только трое, или пятеро, или любое число людей, не соответствующее числу вошедших в помещение и запечатленных на фотографиях граждан, тотчас же сработала бы сигнализация.
      Четверка прошла молча по длинному белому коридору. Прибывший из Берлина человек шел впереди рядом с ученым, сидевшим за столом посередине и, судя по всему, выполнявшим в данное время обязанности экскурсовода.
      Подойдя к лифтовой площадке, они повторили тот же ритуал с красными значками, серой пластинкой и вспыхивавшей лишь на пару секунд белой лампочкой, что и при входе в здание. На этот раз под пластинкой зажглась цифра 6.
      И тут же толстая стальная панель отошла с глухим звоном в сторону, открывая доступ в кабину лифта номер шесть, куда и ступили трое ученых с их гостем.
      В лифте было обозначено восемь этажей, четыре из которых располагались под землей. Когда кабина достигла самого нижнего этажа Пенемюнде, они вышли и снова проследовали по белому коридору, пока их не встретил высокий охранник в плотно облегающей зеленой форме и с кобурой, пристегнутой к широкому коричневому поясу. В кобуре же покоился «люгер-штернлихт» – выполненный по спецзаказу пистолет с оптическим прицелом. Одного взгляда на фуражку дежурного было достаточно, чтобы понять, что это оружие изготовлено для гестапо.
      Офицер гестапо сразу узнал трех ученых и небрежно кивнул им. Зато человек в полосатом костюме привлек его внимание. Охранник жестом приказал незнакомцу отстегнуть красный значок.
      Тот подчинился. Гестаповец забрал у него бляху, подошел к телефону, висевшему на стене коридора, и нажал несколько кнопок. Затем назвал имя берлинца и стал ждать. Ожидание длилось секунд десять.
      Повесив трубку, он повернулся к человеку в полосатом костюме. Самодовольное выражение исчезло с его лица.
      – Простите за задержку, герр Штрассер. Я должен был бы знать... – Гестаповец вернул берлинцу значок.
      – Не стоит извиняться, герр оберлейтенант. Ваши извинения понадобятся лишь в том случае, если вы не станете справляться со своими обязанностями.
      – Danke, – поблагодарил берлинца охранник и посторонился, пропуская всех четверых.
      Они подошли к двойной двери. Щелкнул замок. Наверху вспыхнули белые лампочки. Когда же ученые с берлинцем входили в дверь, их снова сфотографировали.
      Коридор, в котором они теперь оказались, был окрашен в темно-коричневый цвет. После ярко освещенных холлов глаза Штрассера не сразу привыкли к царившему тут полумраку, который не в силах были разогнать небольшие, светившиеся тускло потолочные лампы.
      – Прежде вы никогда здесь не бывали, – обратился к берлинцу ученый, выступавший в роли экскурсовода. – Подобное освещение задумано одним инженером-оптиком. Он хотел, чтобы глаза отдыхали после яркого света микроскопов. Однако большинство нас считает, что это пустая затея.
      В конце длинного темного коридора была еще одна дверь. Штрассер машинально потянулся к значку, но сопровождавший его ученый замахал головой и сделал рукой отрицательный жест.
      – Здесь недостаточно света для фотографирования, и поэтому в данном случае охранное устройство находится внутри.
      Дверь открылась, и все четверо вошли в большую лабораторию. У правой стены на рабочих, ярко освещенных столах стояли мощные микроскопы. К каждому столу был придвинут стул. Слева также – столы и микроскопы, но их было меньше, а стулья и вовсе отсутствовали: они здесь только бы мешали собравшимся на совещание ученым смотреть в одни и те же линзы.
      Дверь в конце комнаты вела в обшитую толстыми стальными листами кладовку семи футов в длину и шириной четыре фута. На двери – две ручки и колесо, блестевшие серебряной краской.
      Ученый, сопровождавший берлинца, приблизился к ней.
      – В нашем распоряжении – пятнадцать минут, после чего часовое устройство заблокирует все панели и ящики. Я решил закрыть хранилище на неделю. Если, конечно, вы не станете возражать.
      – А вы уверены, что я соглашусь на это?
      – Да. – Ученый повернул колесо вправо, а затем влево. – Цифровой шифр меняется автоматически каждые двадцать четыре часа, – пояснил он и, придав колесу окончательное положение, занялся ручками: верхнюю опустил, а нижнюю поднял.
      Послышался щелчок, и ученый открыл дверь.
      – Здесь хранятся используемые в Пенемюнде инструменты и детали, – повернулся он к Штрассеру. – Сейчас вы сами их увидите.
      Штрассер ступил в кладовую. Внутри в пять рядов, от пола до потолка, размещались стеклянные поддоны. По сто в каждом ряду, всего же – пятьсот.
      Пустые емкости помечались белой полосой и словом «auffullen» .
      Полные – черными полосами.
      Пустые поддоны занимали четыре с половиной ряда.
      Штрассер подошел к ним поближе, снял крышки с некоторых из них и, ознакомившись с их содержимым, обратился к ученому:
      – И это – единственное ваше хранилище?
      – Да. У нас сейчас всего лишь шесть тысяч комплектов. Сколько же потребуется их для наших экспериментов, одному лишь Богу известно. Сами можете видеть, надолго ли хватит нам всего этого.
      Штрассер взглянул ученому в глаза:
      – Вы понимаете, что говорите?
      – Конечно. Мы сможем провести только часть необходимых исследовании. И все. Пенемюнде ожидает крах.

* * *

       9 сентября 1943 года
       Северное море
      Из-за плотной завесы облаков, нависшей над Эссеном, эскадрилья бомбардировщиков «Б-17» не смогла нанести удар по этому городу, и тогда командир, несмотря на возражения остальных пилотов, наметил другую цель – судоверфь к северу от Бремерхафена. Данное место пользовалось у летчиков дурной славой. И вполне заслуженно. Указанный объект денно и нощно охраняли «мессершмитты» – самолеты-перехватчики, экипажи которых, прозванные отрядами самоубийц, комплектовались из «штук» – молодых сорвиголов из маньяков-нацистов, рвавшихся в бой и шедших чуть что на таран. И не обязательно из-за отважной своей натуры: нередко подобный поступок объяснялся их неопытностью или, того хуже, – плохой подготовкой.
      Северное предместье Бремерхафена в данный момент представляло собой лишь цель номер два. Когда же оно было главной целью, бомбардировщикам придавался эскорт из истребителей Восьмой воздушной армии, снятый тотчас, как только этот район стал для бомбардировочной авиации второстепенным объектом.
      Командир эскадрильи был человеком упрямым: недаром же он выпускник Уэст-Пойнта . И поэтому наметил не просто нанести бомбовый удар по вражескому объекту, а сделать это с малой высоты, что обеспечивало наибольшую точность попадания в цель. Его заместитель, находившийся в самолете, шедшем во фланге, пытался урезонить своего начальника, убеждая того, что даже при наличии боевого эскорта бомбить с такой высоты чистейшей воды безрассудство, без сопровождения же штурмовой авиации и истребителей и вовсе безумно, учитывая мощный зенитный огонь, который непременно откроют по ним. Но командир, оборвав резко помощника, отдал распоряжения относительно курса и прервал радиосвязь.
      Как только бомбардировщики вошли в воздушный коридор над Бремерхафеном, отовсюду взметнулись в поднебесье немецкие истребители, а зенитные орудия обрушили на эскадрилью огненный шквал. Самолет командира стремительно пошел на снижение для нанесения точного бомбового удара, но был тут же сбит.
      Заместитель командира, ценя жизнь пилотов и самолеты больше, чем начальствовавший над ними воспитанник Уэст-Пойнта, приказал немедля сбросить к чертовой матери все бомбы и, освободившись от груза, как можно быстрее набрать высоту, где их не достал бы зенитный огонь и истребители уже не так им были бы страшны.
      Однако для некоторых экипажей данный приказ запоздал. Один из бомбардировщиков загорелся и вошел в штопор, оставив в небе трех парашютистов. Еще две машины получили такие серьезные повреждения, что начали сбрасывать высоту. Летчики и остальные члены воздушных команд подбитых самолетов поспешили спрыгнуть с парашютами. Те, кто оставался в живых. Остальные бомбардировщики, преследуемые «мессершмиттами», продолжали набирать высоту. Поднимались все выше и выше, пока не оказались наконец в безопасности. И тогда поступило распоряжение надеть кислородные маски. Но, как выяснилось, некоторые из них не давали никакого эффекта.
      Четыре минуты спустя остатки эскадрильи шли уже чистым, безоблачным полуночным небом, казавшимся особенно ясным в условиях субстратосферы с ее разреженным воздухом. Сияли неправдоподобно яркие звезды, лила свой свет невероятно огромных размеров луна.
      Путь был свободен.
      – Штурман, – раздался в наушниках усталый голос заместителя командира, – будьте добры дать курс. На Лейкенхит. Какое-то время никто ему не отвечал. Потом он услышал:
      – Штурман убит, полковник. Нельсона нет больше в живых. – Это сообщил пулеметчик.
      Вдаваться в подробности не было времени.
      – Выполняйте команду, экипаж-три! – приказал полковник, находившийся во второй машине. – Навигационная карта у вас.
      Курс был дан. Уцелевшие бомбардировщики, сгруппировавшись, сбавили высоту и, скользя под облаками, повернули в сторону Северного моря.
      Прошло пять минут... семь... двенадцать... А потом и все двадцать. Видимость была прекрасная, и они должны были бы заметить побережье Англии по крайней мере минуты две назад. Пилоты недоумевали. Кое-кто из них поделился сомнениями с полковником, взявшим на себя теперь командование эскадрильей.
      – Третий, вы точно выверили курс? – спросил он.
      – Разумеется, полковник, – послышалось в ответ.
      – Есть ли у кого замечания? – обратился командир к штурманам других боевых машин.
      Оказалось, замечания были. Курс, высказывалось мнение, нуждался в корректировке.
      – Дело, по-видимому, не только в координатах, полковник, – заметил вдруг капитан из бомбардировщика номер пять. – Мне, например, не удалось следовать в точности вашему распоряжению.
      – О чем, черт подери, вы толкуете?
      – Согласно вашим указаниям, мы должны держаться курса два-три-девять. Но на приборе у меня другие данные. Думаю, в нем какие-то неполадки...
      Ему не дали договорить: в наушниках, перебивая друг друга, зазвучали голоса остальных пилотов поредевшей эскадрильи.
      – У меня – один-семь...
      – Я иду курсом два-десять-два. Мы движемся прямо на...
      – О Боже, на моем индикаторе – шесть-четыре...
      – А я и не смотрю на стрелки: они показывают невесть что. И затем наступила тишина. Все вдруг поняли. Поняли, что случилось нечто такое, что никак не укладывается в голове.
      – Полагаться на приборы больше не будем, – прервал затянувшееся молчание командир эскадрильи. – Попробуем так дотянуть до базы.
      Облака наверху расступились. Ненадолго, но и этого было Достаточно, чтобы сориентироваться по солнцу.
      – Вроде бы мы летим строго на северо-запад, полковник, – послышался в наушниках голос капитана из машины под номером три.
      И снова – молчание. Опять же прерванное полковником, который сказал:
      – Я поговорю сейчас кое с кем. Проверьте, у кого сколько горючего. Хватит на десять-пятнадцать минут, как у меня?
      – Мы давно уже в воздухе, полковник, – отозвались с машины номер восемь. – Указанное время для нас – предел, больше нам не протянуть.
      – Я полагаю, мы сбились с курса минут пять назад и теперь кружим на месте, – высказал мнение пилот бомбардировщика под номером восемь.
      – Думаю, это не так, – возразили с самолета номер четыре. Полковник, находившийся в машине под номером два, на частоте, предусмотренной лишь для экстренных случаев, попытался связаться по радио с Лейкенхитом.
      – Вы совсем близко от нас, насколько мы можем судить, – услышал он английскую речь. – А если точнее, в ничейной зоне, неподалеку от прибрежной оборонительной линии. И держите курс на Данбар, у шотландской границы. Как занесло вас сюда, полковник? – Хотя говоривший был явно взволнован, он четко формулировал свои мысли.
      – Господи помилуй, не имею понятия! Можем мы где-то тут сесть?
      – Наши посадочные полосы не приспособлены для приема стольких машин одновременно. Если бы речь шла об одной или двух, тогда другое дело.
      – Заткнись, сукин сын! И немедленно дай курс!
      – Но мы и в самом деле не в состоянии принять вас...
      – Перестань трепать языком! Нам и так изрядно досталось! И топлива едва ли хватит и на шесть минут! Давай же, я жду!
      Тишина в наушниках длилась четыре секунды. А затем заговорили из Лейкенхита – твердо, решительно:
      – Полагаем, вы находитесь вблизи побережья Шотландии. Сажайте самолеты на воду... Мы постараемся прийти к вам на помощь, ребята!
      – Лейкенхит, мы – это одиннадцать бомбардировщиков! А не стая уток!
      – У вас нет времени, командир эскадрильи... Это все, что сможете вы сделать, исходя из реально сложившейся обстановки. И ко всему прочему мы не посылали вас туда. Садитесь же прямо в море. Остальное – наша забота... И да хранит вас Господь!

Часть первая

Глава 1

       10 сентября 1943 года
       Берлин, Германия
      Министр вооружений Германии Альберт Шпеер поднимался по ступеням министерства воздушных сил, расположенного у Тиргартена. Он не замечал, что струи проливного дождя хлестали его по лицу, что его плащ расстегнулся, а китель и рубашка промокли. Министра душила ярость. Она буквально бесила его.
      Безумие! Непростительное безумие!
      Промышленные ресурсы Германии были на исходе. А ведь он может разрешить проблему. Необходимо привлечь весь промышленный потенциал оккупированных стран, их ресурсы рабочей силы. Нужны рабы!
      Производство падает, актам саботажа нет конца.
      А чего еще ждать?
      И вот теперь пришло время жертв! Гитлер не может уже больше быть всем для народа, кумиром для всех! Он не дал людям ни роскошных «мерседесов», ни оперных театров, ни первоклассных ресторанов. Зато у Германии танки, снаряды, корабли, самолеты. А это для фюрера – главное!
      Но ему так и не удалось изгладить из памяти людской революцию 1918 года.
      До чего же нелепо все! Человек, по воле своей созидавший историю и уже приближавшийся к осуществлению абсурдной идеи создания тысячелетнего рейха, вовсю спекулировал на многовековых чаяниях необузданной черни и недовольных масс.
      Шпеер размышлял о том, сумеют ли будущие историки отметить сей факт. Смогут ли они осознать в полной мере, как нелегко было Гитлеру удерживать свою власть над соотечественниками. Какой он испытывал страх, когда узнавал, что производство потребительских товаров упало ниже прогнозировавшегося уровня.
      Какой-то бедлам!
      И все же он, рейхсминистр вооружений, держит под контролем ситуацию, сколь бы ужасной она ни была. И помогает ему в этом его вера в то, что время работает на него. Ждать осталось каких-то несколько месяцев, самое большее – шесть.
      Как-никак у него – Пенемюнде.
      Пенемюнде же – это ракеты.
      Пенемюнде решает все!
      Пенемюнде – истинный символ победы. Он обратит в руины и Лондон, и Вашингтон. Правительство Англии и США убедятся в тщетности своих попыток продолжать войну, пожирающую все новые и новые жертвы.
      Те, у кого достанет ума, сядут за стол переговоров и заключат с Германией разумные, приемлемые для нее соглашения.
      Все это будет. Если даже для достижения данной цели придется унять лишенных здравого смысла людей. Включая и Гитлера.
      Шпеер знал, что не он один думает так. Фюрер явно начал сдавать. Окружил себя людьми недалекими, равными ему по интеллекту, с которыми только ему и легко. Однако дело зашло уж слишком далеко, создавая реальную угрозу рейху. Вчерашний виноторговец становится министром иностранных дел! Мелкий партийный функционер – министром по восточным вопросам! А бывший летчик-истребитель отвечает за экономику всей страны!
      Да и сам он, Шпеер, не исключение. Некогда – скромный, не известный никому архитектор, а ныне – министр вооружений.
      Пенемюнде изменит все это.
      И изменит его самого. Возблагодарим же заранее Господа Бога!
      Но такое свершится лишь в том случае, если ему удастся сохранить Пенемюнде. Нет никаких сомнений в том, что этот научный центр успешно справится с постановленной перед ним задачей и создаст наконец то, ради чего и был он учрежден. Если же Пенемюнде не будет, Германия проиграет войну.
      Тем не менее, кое-кто ставит под сомнение эффективность работы Пенемюнде. А этого делать нельзя, если не хочешь, чтобы Германию ждало поражение.
      Капрал в парадной форме распахнул перед ним дверь. Шпеер вошел и увидел: места за длинным столом заняты лишь на две трети. Сидящие разделились на несколько групп. Границей между ними служили пустые стулья. Казалось, что все в чем-то подозревали друг друга. Собственно, так оно и было.
      Шпеер стал во главе стола. Справа от него сидел единственный во всей этой компании человек, которому он мог доверять безраздельно. Франц Альтмюллер.
      Альтмюллер – сорокадвухлетний циник, высокий, светловолосый, аристократического вида, истинный ариец, символ Третьего рейха. Он не разменивался на расовую чепуху, никогда не упускал собственной выгоды и был готов договориться с любым, если это сулило прибыль.
      Это то, что знали все.
      Близким соратникам он не лгал.
      Во всяком случае, тогда, когда лгать было невыгодно.
      Шпеер был не только соратником Альтмюллера, но и старым другом его. Их семьи издавна проживали по соседству. Отцы их, не ограничиваясь просто добрососедскими отношениями, нередко совместно участвовали в тех или иных торговых операциях, а матери дружили со школьной скамьи.
      Альтмюллер унаследовал от отца предпринимательскую жилку. Он проявил себя исключительно талантливым бизнесменом и заслуженно пользовался славой высококвалифицированного эксперта в вопросах, касавшихся управления промышленными предприятиями.
      – Доброе утро, – поздоровался Альтмюллер, стряхивая воображаемую пылинку с лацкана кителя. Он носил военную форму гораздо чаще, чем требовали правила.
      – Не похоже, что оно доброе, – отозвался Шпеер, опускаясь на стул.
      Люди, сидящие вокруг стола, тихо переговаривались. Все посмотрели в сторону Шпеера, но тут же отвели взгляды, готовые в любой момент прекратить разговоры.
      Ждали, когда Альтмюллер или сам Шпеер поднимется со стула и обратится к присутствующим. Это будет сигналом к соблюдению тишины. До этого же лучше вести себя как раньше. Излишнее внимание может быть воспринято как проявление страха. Чувствовать же страх, как представлялось кое-кому, – значит признавать свою вину. Понятно, попасть под подозрение не желал ни один из присутствующих.
      Альтмюллер открыл коричневую папку и положил ее перед Шпеером. В ней был список приглашенных на совещание. Присутствовали три группы, у каждой был свой негласный лидер и свой оратор. Шпеер незаметно, как ему казалось, оглядывал собравшихся, чтобы удостовериться в том, что все три лидера на месте.
      В дальнем конца стола, сверкая великолепием своей генеральской формы, увешанной наградами за тридцать лет службы, сидел Эрнст Лейб, ведавший материально-техническим обеспечением армии. Среднего роста, богатырской силы человек, он отлично выглядел в свои шестьдесят с лишним лет. Лейб курил сигарету, вставив ее в мундштук из слоновой кости. Взмахом руки с сигаретой он привык обрывать разговоры с подчиненными в тот момент, когда это было необходимо. Порой Лейб был смешон, но тем не менее не утратил своего влияния. Гитлер любил его и за импозантный военный вид, и за его способности.
      В середине стола, слева, сидел Альберт Феглер. Наблюдательный и энергичный, он управлял промышленностью рейха. Тучной фигурой своей напоминал бургомистра. Его толстое лицо могло мгновенно менять выражение. Он был смешлив, но смех его был резким и неприятным и выражал не удовольствие, а скорее злобу. Феглер идеально подходил к занимаемой им должности. Он до смерти обожал усаживать лидеров соперничавших группировок за стол переговоров, во время которых с успехом справлялся с ролью посредника, что было не столь уж и сложно ему: практически все они боялись его.
      Напротив Феглера, немного правее, ближе к Альтмюллеру и Шпееру, находился Вильгельм Занген, представитель рейха в Немецкой промышленной ассоциации. Этот тонкогубый, болезненно худой – скелет, обтянутый кожей, – и к тому же начисто лишенный чувства юмора человек испытывал подлинное наслаждение, изучая и разрабатывая графики и схемы. Когда он волновался, на его покатом лбу, под носом и на подбородке выступал пот. Сейчас он сильно вспотел и непрерывно утирался платком. Внешность Зангена никак не выдавала в нем отчаянного спорщика. Но в споры он вступал лишь во всеоружии фактов.
      Какие все тут важные, подумал Шпеер. Он понимал, что, если бы не был так зол, собравшиеся здесь особы, возможно, и внушали бы ему трепет. Альберт Шпеер был честен в самооценках: он понимал, что не производит впечатления властной фигуры. Он всегда испытывал затруднения, когда ему приходилось говорить с враждебно настроенными людьми. Но сейчас они занимали оборонительные позиции. Он не хотел запугивать их, ему нужна была их поддержка.
      Необходимо найти выход из сложившейся ситуации. Германию надо спасать.
      Он должен отстоять Пенемюнде.
      – С чего ты предлагаешь начать? – обратился Шпеер к Альтмюллеру так, чтобы никто не сидящих за столом не услышал его.
      – Все равно. Так или иначе, час мы потратим на шумные, скучные, бестолковые споры, прежде чем придем к чему-либо конкретному.
      – Меня не интересуют их аргументы...
      – Они начнут ссылаться на разные обстоятельства.
      – И этого мне не надо. Я жду лишь одного – принятия решения по данному вопросу.
      – Перед тем как оно будет принято, в чем я, откровенно говоря, сомневаюсь, тебе придется выслушать поток пустословия. Конечно, нельзя исключать того, что мы извлечем из нынешней встречи какую-то пользу. Но я особо не надеюсь на это.
      – И что же дальше?
      Альтмюллер посмотрел Шпееру в глаза:
      – Я не уверен, что мы вообще в состоянии решить стоящую перед нами проблему. И если все же решение ее существует, то найдем мы его не за этим столом... Впрочем, я могу и ошибаться. Почему бы прежде не послушать, что скажут нам тут?
      – Может, откроешь заседание? Обратишься к ним с вступительным словом? А то, боюсь, я сорвусь.
      – Ничего страшного, – прошептал Альтмюллер. – По-моему, если ты будешь срываться время от времени, то это принесет лишь пользу. Выступать же, как я понимаю, тебе так и так придется, без этого не обойтись.
      – Ты прав.
      Альтмюллер отодвинул стул и встал, разговоры тотчас стихли.
      – Господа, это непредвиденное заседание было вызвано причинами, о которых, как мы предполагаем, вы уже осведомлены. Или, во всяком случае, должны были бы знать. Судя по всему, единственные, кто ни о чем не был проинформирован, это рейхсминистр вооружений и его ведомство – факт, который, вероятно, не очень-то придется им по душе... Короче говоря, работа в Пенемюнде на грани краха. Хотя в это огромное, жизненно важное оборонительное предприятие вложены миллионы и несмотря на обещания представляемых вами учреждений оказывать ему всяческую помощь, оно вот-вот остановится, через какие-то несколько недель. И это буквально накануне выпуска первых ракет. Никто никогда не сомневался в том, что они будут созданы в заранее оговоренный срок. Ракеты – основа всей военной стратегии: целые армии координируют свои действия с результатами работ в Пенемюнде, от которых зависит победа Германии... Но сейчас над Пенемюнде нависла опасность, а это значит, в опасности и Германия... По расчетам кабинета рейхсминистра, комплекс Пенемюнде исчерпает свои запасы промышленных алмазов менее чем за девяносто дней. Без них же точная механическая обработка деталей остановится.

* * *

      Как только Альтмюллер сел, раздался возбужденный рокот голосов. Мундштук генерала Лейба резал воздух, – будто сабля; Альберт Феглер жмурился и моргал своими заплывшими жиром глазками. Вильгельм Занген усердно утирал шею и лицо.
      Франц Альтмюллер наклонился к Шпееру:
      – Видел когда-нибудь в зоопарке дерущихся оцелотов? Так вот, полагаю, самое время и тебе показать свой норов.
      – Не убежден.
      – Не позволяй им думать, будто ты выбит из седла...
      – А я и в самом деле не думаю сдаваться, – перебил своего друга Шпеер, чуть заметно улыбнувшись, и встал.
      – Господа! – начал Шпеер.
      Голоса смолкли.
      – Господин Альтмюллер выступил чересчур резко, очевидно, потому, что я был резок с ним. Наш разговор состоялся рано утром. За истекшее время кое-что изменилось. Появилась надежда. Оставим взаимные обвинения. Это не поможет ситуации. Положение действительно серьезное. Гнев и раздражение плохие советчики. Нам же необходимо найти выход из создавшегося положения... И я рассчитываю на вашу помощь. На помощь со стороны крупнейших в рейхе специалистов в области промышленного производства и военного искусства. Прежде всего, бесспорно, нам следует ознакомиться поподробнее с кое-какими деталями. И посему я позволю себе начать с герра Феглера... Не смогли бы вы, герр Феглер, – человек, в чьем ведении находится вся промышленность рейха, – поделиться с нами своими соображениями по данному вопросу?
      Феглер не был в восторге от такого предложения: ему не хотелось выступать первым.
      – Я не уверен, что смогу четко высветить данный вопрос, господин рейхсминистр. Я так же, как и другие, сужу обо всем по поступающим ко мне отчетам. Они же достаточно оптимистичны. Вплоть до прошлой недели в них не было ни слова о каких бы то ни было трудностях.
      – Что имеете вы в виду, характеризуя отчеты как оптимистичные? – спросил Шпеер.
      – В них утверждалось, например, что в борте и других разновидностях промышленных алмазов недостатка нет. Кроме этого, проводятся эксперименты с литием, углем и парафином. Наша разведка сообщила, что англичанин Сторей, сотрудник Британского музея, подтвердил правильность теоретических разработок Ханней-Мойссана. И мало того, там уже получены с применением этой технологии первые искусственные алмазы.
      – Кто проверял данные сведения? – спросил настороженно Франц Альтмюллер. – Вам не приходило в голову, что это может быть дезинформация?
      – Проверять их дело разведки. Я не разведчик, господин Альтмюллер.
      – Продолжайте, – вмешался Шпеер. – Что еще у вас?
      – Англичане и американцы проводят совместно эксперимент под наблюдением группы Бриджмана. Они воздействуют на графит сверхвысоким давлением шесть миллионов фунтов на квадратный дюйм. Но о результатах нам пока ничего не известно.
      – Значит, в этом деле вы потерпели фиаско? – произнес мягко Альтмюллер и приподнял свои аристократические брови.
      – Позвольте снова напомнить вам, что я не разведчик. По этому вопросу мне никто ничего не докладывал.
      – Повод для размышлений, не так ли? – заметил Альтмюллер.
      Прежде чем Феглер успел что-либо ответить, Шпеер спросил его:
      – Вы с полной ответственностью утверждаете, что и борта, и других разновидностей промышленных алмазов хватает? Я правильно вас понял?
      – Да, господин рейхсминистр.
      – Конкретно – сколько их?
      – Полагаю, генерал Лейб более осведомлен в этом вопросе.
      Лейб едва не уронил свои мундштук из слоновой кости. Альтмюллер заметил его удивление и быстро вступил в разговор.
      – Откуда у офицера из управления материально-технического обеспечения армии могут быть такие сведения, господин Феглер? Я спрашиваю только из любопытства.
      – По донесениям. Полагаю, что в обязанности его управления входит и оценка объемов промышленных, сельскохозяйственных и минеральных ресурсов как на оккупированных территориях, так и на тех, которые предстоит нам занять.
      Нельзя сказать, чтобы Эрнст Лейб не был готов к ответу. Он был не готов только к подобному тону Феглера. Генерал повернулся к адъютанту, который уже разложил на столе всю необходимую документацию.
      Шпеер между тем счел нужным заметить:
      – Управление материально-технического обеспечения армии слишком загружено работой в эти дни, – разумеется, как и ваш отдел, господин Феглер. Не думаю, чтобы у генерала Лейба было время...
      – У нас на все хватает времени, – отчеканил Лейб не в пример предававшемуся бюргерской болтовне Феглеру. – Как только мы получили сообщение из отдела господина Феглера о том, что приближается кризис, так сразу же начали изучать возможности изменения ситуации в лучшую сторону.
      Франц Альтмюллер поднес руку ко рту, чтобы скрыть невольную улыбку, и взглянул на Шпеера. Но тот был слишком раздражен, чтобы уловить всю смехотворность ситуации.
      – Я рад, генерал, что управление материально-технического обеспечения армии знает, что и как делать, – произнес язвительно Шпеер. Рейхсминистр вооружений не доверял военным и с трудом скрывал это. – Итак, каков же выход из создавшегося положения?
      – Я сказал лишь, что мы приступили к изучению различных вариантов выхода из кризиса, господин Шпеер. На то же, чтобы прийти к окончательному решению, потребуется время.
      – Ну что же, в таком случае познакомьте нас с прорабатываемыми вами вариантами.
      – Мы сможем быстро решить стоящую перед нами проблему, если повторим то, что уже совершали когда-то, – я имею в виду уже имевший место исторический прецедент. – Генерал вынул сигарету из мундштука и смял ее. Сидящие за столом, видел он, с нетерпением ждут, что же он скажет дальше. И Лейб продолжил: – Я взял на себя смелость рекомендовать генеральному штабу повнимательнее отнестись к вашей предварительной разработке, предусматривающей отправку в Африку экспедиционного корпуса в составе не более четырех батальонов... А если точнее, в район алмазных копей восточнее озера Танганьика.
      – Что?! – Альтмюллер подался вперед, явно не в силах сдержать себя. – Вы шутите?
      – Продолжайте, – вмешался Шпеер. Вряд ли Лейб понял, какую глупость сморозил. Ни один военный, знающий, какие жестокие бои идут на Восточном фронте и сколь сокрушительный удар нанесен по рейху союзниками в Италии, не стал бы предлагать подобной нелепицы, если только за всем этим не скрывается реальный расчет на успех. Продумав все это, он повторил: – Продолжайте, генерал.
      – Копи Вильямсона в Мвадуи, расположенные на самой границе между округами Танганьика и Занзибар, дают более миллиона каратов промышленных алмазов ежегодно. Согласно данным разведслужбы, которая, по моему настоянию, регулярно поддерживает со мной связь, там накопились значительные запасы этого материала, добытого в течение последних месяцев. Наши агенты в Дар-эс-Саламе убеждены в успехе только что упомянутой мною военной операции.
      Франц Альтмюллер передал листок бумаги Шпееру. На нем было написано: «Он не в своем уме!»
      – Позвольте узнать, о каком именно историческом прецеденте говорили вы? – поинтересовался Шпеер, прикрыв рукой листок Альтмюллера.
      – Все районы восточнее Дар-эс-Салама по праву принадлежат Третьему рейху. Это Германская Западная Африка. Она была аннексирована нашими противниками после Первой мировой войны. Об этом сам фюрер заявил еще четыре года назад.
      За столом стало тихо. Все были смущены. Даже личные его адъютанты старались не смотреть на старого вояку. Наконец Шпеер нарушил эту тягостную тишину:
      – Одного обращения к истории недостаточно, генерал. Ссылки на историческую справедливость никого ни в чем не убедят. Интересно, каким образом смогли бы вы обеспечить всем необходимым батальоны экспедиционного корпуса, если бы мы забросили их по ту сторону экватора? Есть ли у вас какие-либо реалистические соображения на этот счет? И не могли бы быть обнаружены запасы борта или других Разновидностей промышленных алмазов, включая карбонадо, например, где-нибудь поближе... в той же Восточной Африке?
      Лейб взглянул на своих помощников. Вильгельм Занген поднес платок к носу и посмотрел на генерала. Слова вылетали из него на выдохе писклявые, раздраженные.
      – Я отвечу, господин рейхсминистр. Вы убедитесь, насколько бесплодно наше обсуждение... Шестьдесят процентов мировых запасов борта сосредоточено в Бельгийском Конго. Два основных месторождения находятся на территории Касаи и Бакванги, в междуречье Канши и Бушимаи. Генерал-губернатором там Пьер Рикманс. Этот человек верен бельгийскому правительству, находящемуся сейчас в эмиграции в Лондоне. И я могу с полным на то основанием заверить генерала Лейба, что Конго более предано Бельгии, чем Дар-эс-Салам – нам.
      Лейб сердито зажег сигарету. Шпеер откинулся на стуле и обратился к Зангену:
      – Хорошо. С шестьюдесятью процентами мировых запасов борта ясно, а где остающиеся сорок? Не говоря уже о карбонадо и других разновидностях промышленных алмазов.
      – Все, о чем вы спрашиваете, находился во Французской Экваториальной Африке, верной союзнице де Голля и возглавляемого им движения «Свободная Франция», в Гане и Сьерра-Леоне, где надежно закрепились англичане, в Анголе, принадлежащей Португалии и в силу этого придерживающейся, как и метрополия, нейтралитета, и, наконец, во Французской Восточной Африке, поддерживающей движение «Свободная Франция» и предоставившей союзникам свою территорию для размещения там военных опорных пунктов... У нас была когда-то великолепная возможность создать свой собственный форпост в Африке, но мы упустили ее еще полтора года назад. Я имею в виду захват Берега Слоновой Кости, от которого открестилось тогда правительство Виши... Но сейчас, уважаемый господин рейхсминистр, у нас нет никакой надежды завладеть с помощью армии хотя бы клочком земли в указанном регионе.
      – Понятно. – Шпеер машинально водил карандашом по листку, который передал ему Альтмюллер. – А может, у вас имеются какие-то предложения относительно решения данного вопроса без применения военной силы?
      – Нет, мне нечего вам предложить. Я изложил все как есть.
      Шпеер повернулся к Францу Альтмюллеру. Его высокий белокурый сподвижник внимательно осмотрел всех присутствующих. Они явно были растеряны. Ситуация оказалась тупиковой.

Глава 2

       11 сентября 1943 года
       Вашингтон, федеральный округ Колумбия
      Бригадный генерал Алан Свенсон вышел из такси и посмотрел на тяжелую дубовую дверь жилого особняка в Джорджтауне. Поездка по улицам, мощенным булыжником, утомила его.
      Но это – лишь прелюдия к тому, что ожидало его. За дверью, к которой ведут ступени пятиэтажного коричнево-кирпичного аристократического здания, – большая просторная комната. В ней прозвучат сейчас тысячи упреков и нареканий, не адресованных, впрочем, всем тем, кто сидел в данный момент за столом.
      И это также будет прелюдией. Прелюдией к гибели тысяч людей.
      Если только в программу не внесут изменений, во что очень трудно поверить.
      Скорее всего, все предопределено. Массовой гибели людей не избежать.
      Свенсон, как и было ему приказано, оглянулся налево и направо, чтобы убедиться, что за ним нет слежки. Глупейшее занятие! Контрразведка все равно держит всех их под постоянным наблюдением. Кто из прохожих или сидящих в едущих неторопливо автомобилях присматривает сейчас за ним? Да не все ли равно, впрочем, если и место для совещания выбрали самое неподходящее. Неужели кто-то и впрямь полагает, будто удастся сохранить в тайне включенный в повестку дня давно уже назревший вопрос? Что от подобных приватных совещаний в фешенебельных особняках Джорджтауна и в самом Деле может быть какой-то прок? Ослы!
      Не обращая внимания на проливной дождь, обычный для Вашингтона в осеннюю пору, он шел вперед размеренным шагом. Его плащ был расстегнут, китель намок, но Свенсон не обращал на это внимания: мысли его были заняты куда более важными вещами.
      Единственное, что его волновало, так это аппарат, заключенный в металлический корпус шириной не более семи дюймов, высотой дюймов пять и длиной один фут. Навигационный прибор, этот продукт наисложнейшей технологии, должен был работать точно и безотказно. Но не работал.
      Проводившиеся одно за другим испытания аппарата неизменно давали отрицательный результат.
      С конвейерных линий, разбросанных по всей стране, уже сошли десять тысяч высотных бомбардировщиков «Б-17». Но без высотных же радиолучевых гироскопов, помогающих ориентироваться в воздушном пространстве, они так и не взлетят никогда!
      А это значит, что боевая операция «Повелитель» обречена на провал. И как следствие этого, вторжение в Европу потребует от союзников еще больших жертв.
      Если самолеты во время массированных, ведущихся день и ночь бомбардировок Германии не смогут набрать нужную высоту, большинство их будут сбиты, а экипажи ждет смерть. Примеров этому сколько угодно... Недостаточно большая высота – главная причина гибели самолетов, а вовсе не ошибки пилотов, зенитный огонь или неисправности в приборах, как это иногда полагают... Всего лишь сутки назад эскадрилья бомбардировщиков, сражавшихся на бремерхафенском направлении, вышла из боя, поскольку навигационные системы не сработали на высоте выше кислородного слоя. И все машины, кроме одной, погибли в море в секторе Данбар, возле самок шотландской границы. Трое оставшихся в живых летчиков – только трое из вырвавшихся из Бремерхафена – были подобраны патрульным катером. Тот же бомбардировщик, единственный не сгинувший в морской пучине, попытался сесть на землю, но взорвался неподалеку от города... Из его экипажа не спасся никто...
      Поражение Германии предрешено, но она не собирается складывать оружие. И готовится к контрудару. Урок, преподанный ей русскими, не прошел для нее даром: гитлеровские генералы осознали реальность. И, примирившись с неизбежностью краха, думали лишь об одном – о том, чтобы, и признав поражение, во что бы то ни стало избежать безоговорочном капитуляции. А для этого, считали они, надо сделать плату за победу над Германией столь высокой для союзников, что они согласятся на более мягкие условия мира, лишь бы избежать дальнейшего кровопролития.
      Да, только так, и никак иначе, удастся им добиться своей цели.
      Но они заблуждались: подобный вариант не устраивал союзников. Безоговорочная капитуляция – таково было условие, при котором Англия, США и Россия могли бы пойти на мир. Остальное полностью исключалось. Народы в странах антигитлеровской коалиции выступали за полную победу над фашистской Германией. И той же линии придерживались и лидеры этих государств. Охваченные всеобщим воодушевлением, они, не видя иного выхода, заявляли о том, что во имя победы готовы пойти на любые жертвы.
      Свенсон поднялся по ступеням отведенного под заседание джорджтаунского особняка. И тотчас же, как по приказу, дверь распахнулась, и дежурный майор, отдав честь, пропустил его внутрь. В коридоре стояли на всякий случай четверо сержантов в парашютных крагах. Погоны на их плечах подсказали Свенсону, что эти парни из диверсионно-парашютных частей. Военный департамент неплохо обставил сцену.
      Один из сержантов проводил Свенсона к укрытой за бронзовой решеткой кабине лифта. Через два этажа лифт остановился, и Свенсон шагнул в коридор. Он сразу же узнал полковника, стоявшего около закрытой двери в конце небольшого холла. Однако не мог вспомнить его имени. Тот участвовал во многих тайных операциях, оставаясь, как правило, в тени.
      – Генерал Свенсон? Полковник Пейс.
      Полковник отдал Свенсону честь. Но тот лишь кивнул в ответ и протянул ему руку.
      – Эд Пейс, не так ли?
      – Так точно, сэр.
      – Выходит, вас выпустили из тайника на свет Божий. Я и не знал, что здесь теперь ваша вотчина.
      – Это, сэр, вовсе не так. Мне лишь поручено встретить тех лиц, с кем предстоит вам увидеться. И проследить, чтобы сюда не проник никто из посторонних.
      – Раз вы тут, то, думаю, каждому ясно, что разговор предстоит серьезный, – улыбнулся Свенсон.
      – Полагаю, что так оно и есть, хотя и не знаю повестки дня.
      – Ну что ж, тем лучше для вас. И кто же там?
      – Говард Оливер из «Меридиана», Джонатан Крафт из «Паккарда». И Спинелли, из лаборатории АТКО.
      – Они отнимут у меня целый день, мне же дорога каждая минута. Боже, хоть бы один кто из них поддержал нас! И кого же имеем мы сейчас председателем?
      – Вандамма.
      Свенсон тихо присвистнул, полковник понимающе кивнул. Фредерик Вандамм был помощником госсекретаря США и, говорят, близок к самому Корделлу Халлу. Если кто-то желал связаться непосредственно с Рузвельтом, то самое лучшее, что мог бы он сделать, это прибегнуть к помощи Халла. Те же, для кого он был недоступен, обращались с той же целью уже к Вандамму.
      – Тяжелая артиллерия, – сказал Свенсон.
      – Думается, Крафт и Оливер испугались до чертиков, когда увидели его, а Спинелли просто остолбенел, даже рот открыл от изумления, – это тот ученый, который принял как-то генерала Паттона за швейцара.
      – Мне мало что известно о нем. Знаю только, что он считается лучшим специалистом по гиросистемам. Зато с Оли пером и Крафтом я достаточно хорошо знаком. И пожелал бы вашим парням никогда не спускать с них глаз.
      – Это не так-то легко сделать, сэр, учитывая, в каких сферах они обитают. – Полковник пожал плечами. Было ясно, что он полностью разделяет взгляды Свенсона относительно этих особ.
      – Вот что я скажу вам. Пейс. Крафт – самый настоящий ливрейный лакей, а Оливер – известный проныра.
      – Что верно, то верно, – засмеялся негромко полковник.
      Свенсон снял с себя плащ.
      – Если вы услышите пальбу. Пейс, то знайте: это я пристрелил их всех. И сделайте вид, что не слышали ничего.
      – Как я понимаю, это – приказ, генерал. И посему буду глух, – ответил полковник, когда они подошли к кабинету, и, открыв дверь, пропустил старшего по званию внутрь.
      Свенсон шагнул решительно в комнату. Это была библиотека. Вдоль стен высились книжные шкафы, в центре располагался стол для совещаний. Во главе его восседал белокурый, аристократического вида Фредерик Вандамм. По левую сторону от него находился страдающий ожирением, плешивый Говард Оливер, со стопкой бумаг перед ним. Напротив Оливера разместились Крафт и маленький темноволосый человек в очках. Свенсон догадался, что это Спинелли.
      Пустой стул в конце стола, напротив Вандамма, предназначался, несомненно, для Свенсона. Вандамм все рассчитал.
      – Прошу простить за опоздание, господин помощник государственного секретаря. Если бы за мной прислали служебную машину, этого не случилось бы. Сами понимаете, найти такси сейчас – целая проблема... Итак, господа, я к вашим услугам.
      Трое представителей промышленных корпораций кивнули ему.
      Крафт и Оливер пробормотали при этом приветственно:
      – Рады видеть вас, генерал.
      Спинелли же молча взирал на него сквозь толстые линзы очков.
      – Прошу вас, генерал Свенсон. – Речь Вандамма была четкой и хорошо отработанной. – По вполне понятным причинам мы не хотели бы, чтобы это заседание проходило в одном из правительственных учреждений. Как и привлечь к нему чье-либо внимание. Эти господа непосредственно связаны с военным департаментом, о чем, я думаю, вы и сами знаете. Желательно, чтобы мы обстоятельно обсудили здесь все без излишней спешки. Что же касается служебных машин, то они носятся в данный момент по всему Вашингтону, – не спрашивайте меня почему, – и у меня создается такое впечатление, что этому не будет конца. Данное обстоятельство, само собой, порождает определенные сложности. Но я надеюсь, что вы правильно все поймете.
      Свенсон встретился глазами с немолодым уже Вандаммом. Ну и ловкий же тип, подумал он. Ссылка на такси была лишь отговоркой, и Вандамм понял это. И тут же по-своему обыграл ее, разъяснив рассудительно генералу реальную обстановку.
      Свенсону предстояло сейчас столкнуться с тремя представителями корпораций, выступавшими на данном совещании в роли его оппонентов.
      – Я все понимаю, господин помощник государственного секретаря, – заверил он Вандамма.
      – Не сомневаюсь в этом. А теперь давайте приступим к делу. Мистер Оливер просил предоставить ему возможность выступить первым. Он хотел бы обрисовать в общих чертах позицию «Меридиан эйркрафт».
      Свенсон наблюдал, как толстощекий Оливер разбирает свои бумаги. Он не любил Оливера. Это настоящий обжора и плут. Сейчас таких пруд пруди. Они прочно обосновались в Вашингтоне, зарабатывая на войне огромные деньги, заключая выгодные сделки и хорошо зная себе цену.
      Грубый голос Оливера прервал его размышления:
      – Благодарю вас, господа, за оказанную мне любезность. Мы, в «Меридиане», считаем, что... что все разговоры о серьезности нынешней ситуации лишь мешают нам увидеть имеющиеся у нас реальные достижения. Самолет, о котором идет Речь, бесспорно, продемонстрировал превосходные летные и боевые качества. Последняя модель «летающей крепости» отвечает всем требованиям, предъявляемым к стратегической авиации. Вопрос упирается лишь в высоту полета.
      Оливер, замолкнув, опустил свои жирные руки на лежавшую перед ним стопку бумаг. Крафт кивнул ему одобрительно. И оба они посмотрели выжидающе на Вандамма. Джан Спинелли молча уставился на Оливера. Карие глаза этого ученого казались особенно большими из-за толстых линз его очков.
      Алан Свенсон был потрясен. Не столько краткостью выступления, позволившей Оливеру обойти ряд острых вопросов, сколько содержавшейся в нем откровенной ложью.
      – Если действительно такова позиция «Меридиана», то я считаю ее совершенно неприемлемой. Рассматриваемый нами самолет не в состоянии продемонстрировать своих превосходных летных и боевых качеств, пока не сможет летать на предусмотренной правительственными заказами высоте.
      – Но он набирает ее, – заявил резко докладчик.
      – Набирает, и только, совершать же полеты на ней, мистер Оливер, он не сможет. Задание не будет считаться выполненным до тех пор, пока самолет, вылетевший из пункта А,не долетит до пункта Бна обусловленной высоте.
      – Вот именно, на обусловленной. И это, генерал Свенсон, все, что вы можете требовать от нас, – парировал Оливер с улыбкой, которая выражала что угодно, только не учтивость.
      – Что, черт возьми, это значит? – Свенсон посмотрел на помощника госсекретаря Вандамма.
      – Мистер Оливер коснулся вопроса о трактовке изложенных в контракте условий.
      – Но это же уход от проблемы!
      – Вовсе нет, – ответил Оливер. – Военный департамент отказался от выплат «Меридиан эйркрафт корпорейшн». Однако, согласно одному из наших контрактов...
      – Болтайте о чертовых своих контрактах еще с кем-нибудь!
      – Гнев плохой советчик, – сердито заметил Вандамм Свенсону.
      – Извините, господин помощник государственного секретаря, но я прибыл сюда не для обсуждения вопросов, касающихся интерпретации условий заключенных с правительством контрактов.
      – И все же, боюсь, вам придется принять участие в обсуждении, – холодно произнес Вандамм. – Ведь это из-за вашего отрицательного отзыва финансовый отдел прекратил производить выплаты «Меридиану». Может, дадите нам объяснения?
      – Что тут объяснять? Самолет пока что не отвечает требованиям, которые мы предъявляем к нему.
      – Но машина прекрасно справляется с задачами, обусловленными договором, – сказал Оливер, поворачиваясь всем корпусом к бригадному генералу. – Кроме того, поверьте нам, мы постоянно работаем над совершенствованием навигационной системы. Вкладываем в это огромные средства. И у нас нет сомнений в успехе. Делая со своей стороны все возможное, мы вправе рассчитывать, что и другая сторона будет соблюдать условия контракта. Разве не гарантировали нам своевременную оплату наших работ?
      – Вы предлагаете нам принять самолет в нынешнем его состоянии, я вас правильно понял?
      – Это – самый лучший бомбардировщик, – заявил Джонатан Крафт своим высоким голосом и выразительно сжал тонкие пальцы.
      Свенсон, не обращая внимания на Крафта, уперся взглядом в маленькое лицо и увеличенные стеклами очков глаза Джана Спинелли, ученого из АТКО.
      – Как насчет гироскопов? Вы можете мне ответить, мистер Спинелли?
      Говард Оливер резко вмешался в разговор:
      – Пользуйтесь имеющимися системами. И хоть сейчас отправляйте самолеты в бой.
      – Это невозможно! – рявкнул Свенсон, не в силах сдерживать себя и не желая думать более о том, что там еще скажет помощник госсекретаря господин Вандамм по поводу его несдержанности. – Наши стратеги планируют круглосуточные бомбардировки самых отдаленных районов Германии. Самолеты должны будут совершать полеты туда из самых разных точек, как уже задействованных нами, так и новых. С аэродромов в Англии, Италии, Греции... С не обозначенных на картах баз в Турции и Югославии, с авианосцев в Средиземном и даже, черт возьми, в Черном море! Тысячи и тысячи самолетов заполнят воздушные коридоры. Нам нужны добавочные высоты! Нужны навигационные системы для работы на этих высотах! Все остальное просто неприемлемо!.. Извините, мистер Вандамм, я очень взволнован.
      – Понимаю, – сказал седовласый помощник госсекретаря. – Мы здесь сегодня и собрались, чтобы найти решение... Не забывая притом и о расходах. – Старый джентльмен перевел взгляд на Крафта. – Как представитель «Паккарда» вы хотите что-нибудь добавить к сообщению мистера Оливера?
      Крафт разжал свои худые пальцы с наманикюренными ногтями и сделал такой глубокий вдох, как будто хотел набраться мудрости из воздуха.
      «Сейчас этот шут вывернет все наизнанку, чтобы ввести в заблуждение председателя заседания», – подумал Алан Свенсон.
      – Конечно, господин помощник государственного секретаря, – ответил Крафт. – Поскольку мы – основной Субподрядчик фирмы «Меридиан», то, естественно, нас так же, как и генерала, волнуют далеко не блестящие результаты испытаний навигационных систем. И мы делаем все зависящее от нас, чтобы довести их до кондиции. Присутствие здесь мистера Спинелли – лучшее подтверждение этому. И замечу еще, что мы привлекли к работе над прибором и АТКО... – Представитель «Паккарда» изобразил героическую улыбку с оттенком легкой грусти. – Как известно, эта компания отлично справляется с делами подобного рода. Хотя и берет за свои услуги немало. Но мы готовы платить еще и еще: главное – довести работу до конца.
      – Вы обратились к АТКО, – произнес устало Свенсон, – потому что ваши собственные лаборатории оказались не в состоянии справиться с задачей. Вы предоставляете «Меридиану» суммы, значительно превышающие действительную стоимость разработок, а он, в свою очередь, отправляет счета на оплату к нам. Не вижу, чтобы вы так уж много вложили в это дело.
      – Боже милостивый, генерал! – воскликнул Крафт с легким оттенком осуждения. – Мы же тратим впустую время на переговоры... Но время – деньги, сэр. Я могу показать вам...
      – Генерал обратился ко мне с вопросом. И я хотел бы ответить на него, – с сильным акцентом произнес маленький темноволосый человек, сделав вид, что не слышал последних слов Крафта.
      – Буду признателен, мистер Спинелли.
      – Мы идем к успеху последовательно, шаг за шагом. Не так быстро, как вам бы хотелось. Слишком сложна задача. Мы полагаем, искажение радиосигналов выше определенной высоты связано с изменением температур и рельефом земной поверхности. Решение этих проблем следует искать в переменных уравнениях. В ходе экспериментов мы уже нащупали кое-какие пути усовершенствования навигационных приборов... И достигнем успеха быстрее, если нам не будут мешать. – Спинелли остановился и перевел свои нелепо увеличенные глаза на Говарда Оливера.
      Толстая шея, щеки и двойной подбородок Оливера от гнева внезапно налились кровью.
      – Мы не вмешиваемся в ваши дела! – выдохнул в ярости он.
      – Как «Паккард», – заявил Крафт. – У нас своих забот хватает...
      Спинелли повернулся к Крафту:
      – У вас те же заботы... что и у «Меридиана»... Касаются только денег, насколько я понимаю.
      – Нелепость! – выкрикнул Крафт. – Всякий раз, когда проводились финансовые проверки... по требованию аудиторского отдела наших клиентов...
      – Проверки, которые просто необходимо было проводить время от времени! – перебил Крафта Оливер, даже не скрывая своего возмущения, вызванного словами низкорослого итальяшки.
      – Ваша лаборатория... ваши люди топчутся на одном месте! Они ничего не смыслят!
      Следующие тридцать секунд трое возбужденных мужчин злобно переругивались. Свенсон поймал взгляд Вандамма и усмехнулся. Они поняли друг друга.
      Оливер первый осознал, что попал в ловушку. И поднял руку... Призыв к единению, подумал Свенсон.
      – Господин помощник государственного секретаря, – произнес Оливер, стараясь держать себя в руках, – не хочу, чтобы у вас сложилось превратное представление о нас. Хотя у нас и имеются кое-какие разногласия, это не мешает нам работать сообща.
      – Работать? – обратился к нему Свенсон. – О какой это работе вы говорите? Я прекрасно помню ваши предложения при заключении контракта, касающиеся цен. И вам удалось получить все, что вы хотели.
      По взгляду Оливера Алан Свенсон почувствовал, что тот готов защищаться любыми средствами. Представитель «Меридиана» был взбешен.
      – При подсчете своих затрат мы исходим из оценок, представляемых нам нашими экспертами, – медленно, не скрывая своей неприязни к Свенсону, произнес Оливер. – Замечу также, что и у военных не всегда все сходится с предварительными расчетами.
      – Ссылки на экспертов безосновательны: не они определяют стратегию компании.
      – Мистер Оливер, предположим, что генерал Свенсон согласится все же с тем, что никуда не годится задерживать платежи. Сколько потребуется вам в таком случае времени для завершения работ? – спросил строго Вандамм.
      Оливер взглянул на ученого:
      – Что вы скажете на это, господин Спинелли?
      Большие глаза итальянца уставились в потолок. – Говоря откровенно, я не могу дать вам точный ответ.
      Мы сможем справиться с этой проблемой и на следующей неделе, и через год.
      Свенсон сунул руку в карман кителя и быстро извлек свернутый лист бумаги. Разложив его перед собой, он сказал как можно мягче:
      – Согласно имеющейся у меня на руках памятной записке... ответственные сотрудники АТКО в ответ на наш последний запрос сообщили нам, будто вы заявили, что после завершения работы над системой вам понадобится еще шесть недель, чтобы испытать ее в условиях полета на большой высоте. На полигоне в Монтане.
      – Все так, генерал, – подтвердил Спинелли. – И это заявление сделано мною, я сам продиктовал его.
      – Шесть недель, начиная со следующей недели. Или со следующего года. Допустим, опыты в Монтане увенчаются успехом. Но ведь для оснащения прибором воздушного флота потребуется еще целый месяц, вам это понятно?
      – Да.
      Свенсон взглянул на Вандамма.
      – В свете этого, господин помощник государственного секретаря, не остается ничего другого, как немедленно внести соответствующие корректировки в наши планы, изменить очередность отдельных мероприятий. А некоторые из них и отложить, поскольку своевременное материально-техническое обеспечение всех намеченных операций в данный момент вещь нереальная.
      – У нас нет другого выхода, генерал Свенсон. Нам придется дать им все, в чем они нуждаются.
      Свенсон посмотрел внимательно на старика. И тот и другой понимали, что каждый из них имел в виду.
      Операцию «Повелитель». Вторжение в Европу.
      – Мы должны отложить свои планы, сэр.
      – Невозможно. Это приказ, генерал.
      Свенсон посмотрел на тех троих, сидящих за столом.
      На своих противников.
      – Будем поддерживать контакт, господа, – сказал он.

Глава 3

       12 сентября 1943 года
       Баскония, Испания
      Дэвид Сполдинг ждал встречи в тени толстого кривого дерева на скалистом склоне. Воздух Басконии был влажный и холодный. Послеполуденное солнце перевалило за холмы и светило ему в спину. Несколько лет назад – Дэвиду казалось, что с той поры минуло целое тысячелетие, – ему втолковали, как важно, чтобы лучи солнца не отражались на стали ручного оружия. И поэтому ствол его карабина был натерт жженой пробкой.
      Четыре.
      Эта цифра втемяшилась почему-то в голову, когда он всматривался в даль.
      Четыре.
      Ровно четыре года и четыре дня назад, в четыре часа пополудни он подписал свой контракт.
      Четыре года и четыре дня назад он впервые увидел военных в мятой коричневой форме за толстой стеклянной перегородкой на радиостудии в Нью-Йорке. Четыре года и четыре дня прошло с того момента, когда он, подойдя к стулу, на спинке которого висел его плащ, заметил, что старший из них наблюдает за ним, беспристрастно оценивая каждое его движение, каждый жест. Их было двое: подполковник и молодой офицер. Если последний отводил стыдливо глаза от Сполдинга, словно его уличили в чем-то предосудительном, то подполковник не испытывал и тени смущения. И бесцеремонно наблюдал за Сполдингом.
      Таким было начало.
      Сейчас, следя за ущельем, не покажется ли кто там, Дэвид думал о том, когда же все это закончится. И доживет ли он до конца.
      Он хотел выжить.
      За выпивкой в «Ландыше», в одном из вашингтонских баров, Дэвид Сполдинг сравнивал «Фэрфакс» с мастерской. Учебный лагерь и являлся по сути ею. Но тогда он еще не знал, сколь точным окажется данное им определение. И что «Фэрфакс» – не просто мастерская, а огромное предприятие, работающее и день и ночь без перерыва.
      «Фэрфакс» не отпускал его от себя и сейчас, когда он находился вдали от него, в тылу врага.
      Иногда, почувствовав, что перенапряжение физических и духовных сил достигло предела, Дэвид давал себе передышку. Он сам определял тот момент, когда должен был остановиться. О том, что необходимо сделать перерыв, говорили ему или притупление осторожности... или излишняя самоуверенность. Или скоропалительность в принятии решений, которые лишали кого-то жизни.
      Или могли бы отнять ее у него самого.
      Порой он слишком легко принимал решения. И это пугало его. Не на шутку тревожило.
      Дни, отведенные им для восстановления сил, он проводил по-разному. Отправлялся на юг, в прибрежные районы Португалии, где в своих фешенебельных поселках пытались укрыться от ужасов воины толстосумы. Или наезжал неожиданно в Коста-де-Сантьяго, чтобы повидаться с родителями. Или просто оставался в посольстве в Лиссабоне, стараясь вникнуть в бессмысленные премудрости нейтралитета. Младший военный атташе, он никогда не носил формы. На улице она была ему ни к чему, и, хотя на территории посольства военному атташе вроде бы и следовало ходить в ней, он все равно не делал этого: никто там не обращал внимания на подобные вещи, сам же он не очень любил расхаживать в военном обмундировании, предпочитая встречаться с людьми в гражданском костюме. А встреч у него было немало. На взгляд своих сослуживцев, он был излишне общителен и имел еще с довоенных времен слишком уж много друзей. Ну а вообще-то он не интересовал особо никого из товарищей по работе, относившихся в целом к нему как к фигуре малозначительной.
      В такие периоды, свободные от опасных, тревожных занятий, он отдыхал. Заставлял себя ни о чем не думать, пытался как можно быстрее вновь прийти в норму.
      Четыре года и четыре дня назад он и представить себе не мог, какие мысли будут одолевать его потом. В те дни, когда у него появлялось свободное время. Свободное время, которого в данный момент он не имел.
      В ущелье никто не появлялся. Довольно странно. Он взглянул на часы. Группа из Сан-Себастьяна явно запаздывала. Это был сбой. Прошло лишь шесть часов с тех пор, как французские подпольщики передали по радио, что все спокойно, никаких осложнений. Группа уже отправилась в путь.
      Посыльные из Сан-Себастьяна должны были доставить на место встречи фотоснимки немецкого аэродрома севернее Мон-де-Марсана. Стратеги в Лондоне уже уши прожужжали о них. И вот теперь наконец-то фотографии получены. Но четверым – снова все то же чертово число! – подпольщикам они стоили жизни.
      Если бы все было нормально, группа давно бы уже прибыла на место и стала поджидать человека из Лиссабона.
      Внезапно он заметил впереди – как далеко, трудно было сказать, но ему показалось, что в полумиле от него, – вспышку света. По то сторону ущелья, на одном из невысоких холмов.
      Вспышки следовали одна за другой, в ритмической последовательности, через равные промежутки времени. А это значит что они не были случайной игрой света, а производились сознательно.
      Несомненно, то были сигналы. Сигналы, посылаемые ему кем-то, знакомым с его системой оповещения. Возможно, одним из тех, кого он сам обучал. И эти ритмичные вспышки призывали его быть начеку.
      Сполдинг вскинул карабин на плечо и потуже затянул ремень, чтобы оружие плотно прилегало к спине, и в то же время его легко было снять. Затем потрогал поясную кобуру. Убедившись, что все в полном порядке, как и положено, он оттолкнулся от ствола старого дерева и стал подниматься на вершину горы.
      Взобравшись наверх, Дэвид повернул круто влево и сбежал сквозь высокую траву к фруктовому саду с несколькими засохшими грушами. Два человека в грязной одежде сидели на земле и, положив ружья сбоку, молча играли с ножом. Заслышав шаги, они резко подняли головы, их руки непроизвольно потянулись к ружьям.
      Сполдинг показал жестом, чтобы они оставались на месте. Подойдя ближе, он заговорил на испанском:
      – Вы знаете кого-нибудь из группы, направленной сюда?
      – В ней, наверное, есть Бергерон, – сказал человек справа. – А возможно, и Чивье. Этот старик умеет ладить с патрулем. Вот уже сорок лет, как он торгует по обе стороны границы.
      – Итак, там Бергерон, – сказал Сполдинг.
      – А в чем дело? – поинтересовался второй мужчина.
      – Нам сигналят. Группа опоздала, и кто-то пытается связаться с нами, воспользовавшись тем, что еще не стемнело и можно пока посылать нам солнечные зайчики.
      – Вероятно, тебе хотели дать знать, что группа уже приближается, – высказал предположение первый мужчина, вкладывая нож в ножны.
      – Вполне возможно, но не обязательно. Побудем здесь еще немного. Часа два. – Сполдинг посмотрел на восток. – И давайте-ка выйдем из сада – туда, откуда лучше обзор.
      Трое мужчин, держась порознь, но в пределах слышимости, бегом спустились ярдов на четыреста. Сполдинг расположился за невысокой скалой, нависшей над краем ущелья, и стал поджидать там остальных двух товарищей. Внизу – футах в ста, как определил он, – протекала по дну расселины речушка. Группа из Сан-Себастьяна должна перейти через нее ярдах в двухстах к западу от него, где протока сужалась: посыльные из этого города перебирались через водную преграду только здесь.
      Спутники подошли к Дэвиду с интервалом в несколько секунд.
      – Старое дерево, под которым стоял ты, для посыльных служило ориентиром, не так ли? – спросил первый.
      – Да, – ответил Сполдинг, доставая из футляра, прикрепленного к поясу по другую сторону от кобуры, бинокль с мощными цейсовскими линзами отличного германского производства, взятый им у убитого немца на реке Тежу .
      – Зачем мы спустились сюда? Ведь сверху нам легче заметить, если вдруг что-то случится.
      – Если что-то случится, они узнают это и без нас. И повернут налево, на восток. Ущелье же с запада все равно не просматривается от того дерева. Однако давайте-ка будем надеяться, что ничего не стряслось, и ты был прав: нас просто хотели известить о приближении группы.
      К западу от брода, в двухстах с небольшим ярдах от них, показались двое. Испанец, стоявший на коленях слева от Сполдинга, тронул плечо американца.
      – Это Бергерон и Чивье, – тихо сказал он.
      Сполдинг поднял руку, приказывая молчать, и начал просматривать через бинокль простершееся под ними пространство. Внезапно бинокль замер у него в правой руке, в то время как левой он подал знак спутникам смотреть в сторону реки.
      В пятидесяти ярдах ниже четверо солдат вермахта продирались сквозь зеленый кустарник в сторону речки.
      Сполдинг снова повел биноклем, ища двух французов, переходивших брод. И как он и ожидал, увидел их сквозь листву у прибрежной скалы.
      Пятый немец, офицер, скрытый наполовину травой и низкорослым кустарником, держал на прицеле французов, шедших на условленную встречу со Сполдингом.
      Дэвид стремительно передал бинокль первому испанцу, прошептав:
      – Взгляни туда, в сторону от Чивье. Испанец посмотрел и вручил бинокль товарищу. Каждый из троих знал, что и как делать. Действовать нужно было точно и слаженно. Сполдинг вынул из ножен короткий, остро заточенный штык. Его спутники сделали то же самое. И затем все трое стали внимательно всматриваться вниз.
      Четыре немца зашли по пояс в воду, подняв свои ружья на плечи. Шли друг за другом. Первый постоянно проверял глубину.
      Сполдинг и оба испанца вышли из-за скалы и под прикрытием зеленых зарослей скатились вниз по склону. Звуки их шагов заглушал шум бурной реки. А еще через полминуты они затаились за ветками поваленного дерева в тридцати футах от солдат вермахта. Дэвид вошел в воду. Четвертый немец находился в пятнадцати футах от него. Он следил лишь за тем, чтобы не потерять равновесие на скользких камнях. Трое его товарищей все свое внимание сосредоточили на французах, переправлявшихся через реку выше по течению.
      Нацист заметил Сполдинга. Страх и замешательство отразились в его глазах. Долю секунды он был в шоке. Но этого было достаточно. Сполдинг прыгнул и, вонзив нож в горло врага, погрузил его голову в воду, ставшую тут же красной от крови.
      Счет шел на секунды. Дэвид оттолкнул от себя безжизненное тело и увидел, что оба испанца находятся неподалеку на берегу. Первый припал к земле, поджидая впереди идущего немца, второй следил за другим солдатом. Третьего должен был уничтожить он, Дэвид.
      Вся операция была закончена еще до того, как Бергерон и Чивье добрались до южного берега реки. Безжизненные тела трех солдат, то и дело налетая на камни и окрашивая воду в карминный цвет, плыли, уносимые течением, вниз по реке.
      Сполдинг подал знак своим товарищам-испанцам перебираться через реку на северный берег. Когда один из них подошел к нему, Дэвид заметил на правой руке испанца глубокую кровоточащую рану.
      – Что случилось? – прошептал Сполдинг.
      – Нож соскользнул. Я потерял его. – Мужчина выругался.
      – В таком случае ты должен оставить нас, – сказал Дэвид. – Сделаешь перевязку на ферме в Вальдеро.
      – Я и сам смогу перевязать потуже рану. В общем, буду в полном порядке.
      Подошел второй испанец. Он поморщился, увидев руку товарища. Сполдинг подумал, что это довольно странно для человека, который только минуту назад орудовал ножом, как мясник.
      – Неважные дела, – произнес испанец. – С такой раной ты плохой помощник, – добавил Сполдинг. – И не будем спорить: у нас нет на это времени. – Это же просто царапина. Она не помешает мне...
      – Хватит, – отрезал Дэвид. – Отправляйся в Вальдеро. Встретимся через неделю или две. Проваливай, и чтоб я тебя не видел!
      – Хорошо.
      Испанец был расстроен, но ослушаться американца он не смел.
      – Спасибо. Отличная работа, – тихо поблагодарил его Сполдинг.
      Испанец усмехнулся и стремительно скрылся в лесу, придерживая раненую руку. Дэвид жестом приказал оставшемуся следовать за собой. Они пошли берегом вверх по течению. Пройдя немного, Сполдинг остановился возле упавшего дерева, загромождавшего реку. Потом обернулся и, пригнувшись, подал испанцу знак последовать его примеру.
      – Он нужен мне живой. Я хочу порасспросить его кое о чем, – сказал Дэвид.
      – Я возьму его сейчас.
      – Нет, это сделаю я. И помни: ни в коем случае не стрелять. Помимо всего прочего, нас могут услышать: а вдруг здесь где-то немецкий патруль.
      Когда Сполдинг объяснял все это шепотом, то заметил, что испанец не мог сдержать улыбки. И понял почему. Он, Дэвид, говорил на кастильском наречии. На наречии, чуждом для жителей Страны Басков. По-видимому, использование здесь этого диалекта показалось баску чем-то чудным.
      Как, впрочем, и его, Дэвида, пребывание в этих краях.
      – Будь по-твоему, друг, – ответил испанец. – Может, я сбегаю к Бергерону? Он, наверное, с ног валится от усталости.
      – Нет, не сейчас. Подожди, пока мы не наведем тут порядок. А Бергерон со стариком пусть еще немного пройдут без нас.
      Дэвид поднялся над поваленным деревом и прикинул расстояние до скрывшегося в лесу немецкого офицера. Их разделяло ярдов шестьдесят.
      – Я прокрадусь за ним. Посмотрю, нет ли поблизости другого патруля. Если замечу его, вернусь назад, и мы с тобой скроемся отсюда. А если нет, то попытаюсь захватить этого немца... В случае, если его что-то встревожит, – скажем, вдруг мой «подопечный» услышит меня, – он, скорее всего, попытается перебраться через реку. Вот тогда-то и бери его.
      Испанец согласно кивнул. Сполдинг укоротил ремень на карабине и улыбнулся своему помощнику, отметив про себя, что руки испанца – огромные, мозолистые, как клешни, – не дадут пройти мимо офицеру вермахта, если тому вздумается направиться сюда.
      Сполдинг быстро, но осторожно вошел в лес. Отводя ветки огибая скалы, бесшумно пробираясь сквозь заросли, он ощущал себя первобытным охотником.
      Не прошло и трех минут, как он обошел немца слева и очутился в тридцати ярдах от него. Стоя неподвижно, Дэвид достал бинокль и внимательно осмотрел лес и тропу. Патрулей не было. Он осторожно двинулся вперед, стараясь держаться за кустами и деревьями.
      В десяти футах от немца Дэвид молча расстегнул кобуру, вынул пистолет и резко заговорил по-немецки:
      – Не двигаться, или я размозжу тебе голову.
      Нацист повернулся, неуклюже нащупывая свое оружие. Сполдинг быстро шагнул вперед и выбил пистолет из его рук. Человек попытался подняться с земли, но Дэвид ногой ударил немца по голове. Офицерская фуражка упала на землю, струйка крови полилась по виску. Немец был без сознания.
      Сполдинг с силой потянул его за китель. На груди оберлейтенанта был пакет. Дэвид нашел то, что искал.
      Фотографии тщательно замаскированных сооружений «Люфтваффе» к северу от Мон-де-Марсана. Вместе с фотографиями были рисунки, сделанные явно рукой дилетанта. Все это досталось офицеру от Бергерона, заманившего затем немца в западню.
      Если бы Сполдингу удалось разобраться во всех этих схемах и фотографиях, то он тотчас же сообщил бы Лондону, как вывести из строя комплекс «Люфтваффе». Однако его первоочередная задача – доставить все материалы по назначению.
      Вояки-союзники страсть как обожают бомбежки: самолеты с ревом валятся с небес, без разбора забрасывая бомбами все вокруг, не щадя ни правых, ни виноватых. Если Сполдингу удастся предотвратить бомбардировки северного пригорода Мон-де-Марсана, то это может как-то... каким-то образом... помочь ему осуществить замысел.
      Ни в Галисии, ни в Стране Басков нет ни лагерей для военнопленных, ни лагерей для интернированных.
      Лейтенант вермахта, который так неудачно пытался сыграть роль охотника... который мог бы жить в каком-нибудь заштатном немецком городке, в мире и спокойствии... должен умереть. А он, Дэвид, – человек из Лиссабона, – станет его палачом. Но прежде, чем казнить, он приведет в чувство молодого человека и допросит его, приставив нож к горлу, чтобы узнать, как глубоко удалось проникнуть нацистам в подполье Сан-Себастьяна. И только потом убьет его.
      Убьет потому, что офицер вермахта видел в лицо человека из Лиссабона и сможет потом выдать его, идентифицировать с Дэвидом Сполдингом.
      Мысль о том, что судьба милостиво обошлась с офицером, поскольку его ждет быстрая смерть, – не то что было бы с ним, окажись он в лагере у партизан, – не приносила ему утешения. Дэвид знал, что в тот момент, когда он спустит курок, на мгновение у него закружится голова, заболит желудок, накатит тошнота и отвращение.
      Но он скроет это, никому не расскажет... Слова не промолвит об этом, а легенда о нем будет разрастаться. Как и должно быть: недаром же вышел он из мастерской, что зовется «Фэрфаксом».
      Согласно же легенде, человек из Лиссабона – убийца.

Глава 4

       20 сентября 1943 года
       Маннгейм, Германия
      Вильгельм Занген прижал платок к подбородку, повел им над верхней губой и вытер лоб. Он буквально истекал потом.
      Замечание Франца Альтмюллера: «Вы должны показаться врачу, Вильгельм, на вас неприятно смотреть» – привело его в замешательство.
      Сам же Альтмюллер, произнеся эти слова, встал из-за стола и вышел из кабинета. Портфель с докладами Франц осторожно держал на расстоянии, как будто он был заразным.
      Какое-то время до этого они оставались одни. После того, как Альтмюллер отпустил группу ученых, не сказав ничего о достигнутых ими успехах. Мало того, он даже не позволил такому сановному лицу, как чиновник рейха, ведавший германской промышленностью, поблагодарить ученых мужей за их вклад в общее дело. Альтмюллер знал, что это были лучшие умы Германии, но понятия не имел, как вести себя с ними. Впечатлительные, легкомысленные, они, как дети, нуждались в похвале. А у Альтмюллера и намека не было на это в обращении с ними.
      Между тем прогресс был налицо.
      В лабораториях Круппа были убеждены, что эксперименты с графитом позволят наконец найти ответ на вопрос, что же делать дальше. В Эссене работали круглосуточно почти месяц, одна бессонная ночь следовала за другой. Уже был получен химически чистый углерод, правда, мелкий и в малых количествах, но ученые были уверены: вещество обладает всеми необходимыми качествами для точной механической обработки. Получение более крупных гранул, пригодных для промышленного использования, и к тому же в больших количествах, стало отныне вещью реальной. Все упиралось лишь во время.
      Франц Альтмюллер слушал доклад ученых без малейшего восторга, хотя восторгаться было чем. Когда представитель Круппа закончил свое краткое сообщение, Альтмюллер с самым скучающим видом спросил его:
      – Испытывались ли частицы в работе на станках? Оказалось, что нет. Конечно же нет. Да и как можно было бы это сделать? Естественно, их твердость испытывалась, но только специальными приборами. Иначе и быть не могло: слишком рано еще говорить об испытаниях на станках.
      Такой ответ Альтмюллера не устраивал. И потому он попрощался с учеными без намека на любезность.
      – Господа, мы слышим от вас одни обещания. Нам не нужны алмазы. Они нам необходимы. И мы должны их получить через месяц, в крайнем случае – через два. Советую вам вернуться в ваши лаборатории и подумать над задачей еще раз. Не задерживаю вас, господа.
      Нет, Альтмюллер был просто невыносим! А после ухода ученых и вовсе перестал себя сдерживать.
      – Это и есть то невоенное решение, о котором вы говорили министру вооружений? – сказал он почти презрительно.
      Почему он не назвал Шпеера по имени? Пытается запугать его, ссылаясь на министра?
      – Уверяю вас, это, несомненно, более реальный путь, чем безумный поход в Конго. Залежи в бассейне реки Бушимаи! Просто бред какой-то!
      – Я переоценил ваши прогнозы, я верил вам больше, чем вы того заслуживаете. Надеюсь, вы понимаете, что вы потерпели неудачу! – Вопроса в голосе Альтмюллера не было.
      – Не согласен. Рано делать такие выводы, ведь это не окончательные результаты.
      – У нас нет времени! Мы не можем терять недели, пока ваши ученые играют в игры с печами, создавая пылинки, которые рассыплются в прах при первом же соприкосновении со сталью! Нам нужен реальный результат! – Альтмюллер хлопнул ладонью по столу.
      – Вы получите его! – Щетинистый подбородок Зангена лоснился от пота. – Лучшие умы во всей Германии... – Проводят опыты, – тихо, с презрением перебил Альтмюллер. – Дайте нам продукцию. Это мой приказ. Наши влиятельные компании существуют уже достаточно долго. И несомненно, одна из них сможет найти какого-нибудь старого друга.
      Вильгельм Занген вытер подбородок.
      – Мы пытались, но никого не нашли.
      – Попытайтесь еще. – Альтмюллер указал своим тонким пальцем на платок Зангена, прижатый к подбородку. – Вы должны показаться врачу, Вильгельм, на вас неприятно смотреть.

* * *

       24 сентября 1943 года
       Вашингтон, федеральный округ Колумбия
      Джонатан Крафт медленно шел вверх по Парк-авеню. Когда он при свете уличного фонаря взглянул на ручные часы, то было заметно, что длинные тонкие пальцы сильно дрожат. Слишком уж много выпил мартини. И хотя последний глоток он сделал двадцать четыре часа назад, в баре «Эн Арбор», трехдневная беспробудная пьянка давала знать о себе. Одно утешало: слава Богу, в офис сегодня идти не надо. В офис, который неотделим для него от воспоминаний о генерале Алане Свенсоне. От воспоминаний невыносимо тяжелых. Но, как бы ни хотелось ему того, от прошлого не уйти.
      Было без четверти девять. Через пятнадцать минут он войдет в дом номер 800, кивнет швейцару и поднимется на лифте. Нужно быть на месте в точно назначенное время. Минута в минуту. В этом жилом доме он побывал уже семь раз. И каждое посещение оставляло тяжелый осадок в его душе. И все – по одной причине: Крафта здесь ждали дурные вести.
      Однако в нем нуждались. Оно и понятно. У него – безупречная репутация, знатное происхождение и солидный капитал. Учился он в престижнейших школах и, соответственно, знал, где и как себя вести. И был вхож в дома и учреждения, закрытые для обычных торговцев. Тот же факт, что он пропьянствовал трое суток в «Эн Арбор», не имел значения: это всего лишь дань военному времени. Своего рода плата за то, что свалилось на всех.
      Он должен будет сразу же, как только покончит с этим чертовым делом, вернуться в Нью-Йорк, где его ждала биржа.
      Крафт не мог не думать сегодняшней ночью о назначенной на утро встрече. А все потому, что ему предстояло на ней – теперь через считанные минуты – повторить слова Свенсона, посмевшего накричать на него в его же кабинете в «Паккарде». Он уже составил строго конфиденциальный отчет о своей беседе со Свенсоном... о невероятной беседе... и отправил его Говарду Оливеру в «Меридиан».
      «Если вы и в самом деле сделали то, что я думаю, то вашему поступку – одно название: измена родине! Мы же – на войне!»
      Надо же сказать такое!
      Да он просто с ума сошел, этот Свенсон!
      Интересно, сколько народу соберется там, в комнате, отведенной под заседание. Всегда ведь лучше, когда побольше людей – хотя бы, скажем, с дюжину. Они начинают обычно спорить между собой, совершенно забывая о нем. Впрочем, сейчас иная ситуация. Все будут ждать, что же скажет он.
      Крафт, тяжело дыша, прогуливался вдоль авеню, стараясь взять себя в руки... И чтобы убить время: ведь до встречи оставалось еще десять минут.
      «Измена родине!»
      «Мы же – на войне!»
      Когда он снова взглянул на часы, было уже без пяти девять. Крафт вошел в здание, улыбнулся швейцару, назвал лифтеру этаж и, когда медные решетки открылись, ступил в уединенный холл фешенебельной квартиры.
      Лакей принял у него пальто и провел в огромную гостиную.
      В комнате было всего двое. У Крафта засосало под ложечкой: он так надеялся, что будет много народу на этом важном для него совещании. Но главная причина была в том, что он увидел Уолтера Кенделла.
      Кенделл умудрялся руководить людьми, всегда оставаясь в тени. Старше пятидесяти, среднего роста, с редкими, сальными волосами, дребезжащим голосом, непримечательной внешности человек. Его бегающие глаза почти никогда не встречались со взглядом собеседника. Как поговаривали, цель его жизни состояла в том, чтобы перехитрить всех – друга и врага, безразлично. Тем более, что ему и в голову не приходило делить людей на такие категории.
      Для него все были противниками.
      Вместе с тем никто не смог бы отрицать, что Уолтер Кенделл обладал поистине удивительной деловой хваткой. Держась на заднем плане, он успешно проворачивал дела своих клиентов, получая при этом изрядный доход. Однако, будучи скопидомом, являлся на людях в плохо сидевшем на нем старом потрепанном пиджаке и в таких же примерно брюках – с пузырями на коленях и со свисавшей на ботинки бахромой. Впрочем, Кенделла редко когда где видели, и появление его здесь не предвещало ничего хорошего.
      Джонатан Крафт не любил Кенделла, потому что боялся его. Вторым из присутствующих оказался, как и ожидал Джонатан Крафт, толстяк Говард Оливер, представитель «Меридиана», вечно торговавшийся с военным департаментом по поводу контрактов.
      – А вы исключительно точны, – заметил Уолтер Кенделл отрывисто и неприветливо, садясь в кресло и доставая бумаги из открытого портфеля, стоящего у его ног.
      – Привет, Джон! – Оливер приблизился и протянул Крафту руку.
      – Где остальные? – спросил Крафт.
      – Никто не захотел прийти, – ответил Кенделл, взглянув украдкой на Оливера. – Мы же с Говардом не могли отвертеться. Ну и угораздило же вас, черт возьми, встретиться с этим Свенсоном.
      – Вы читали мою записку?
      – Да, – ответил за Кенделла Оливер, подходя к медному сервировочному столику, на котором стояли бутылки и бокалы. – И у него есть к вам вопросы.
      – Кажется, я изложил все достаточно ясно...
      – Это не вопросы, – перебил Крафта Кенделл, разминая кончик сигареты.
      Пока тот закуривал, Крафт прошел к обитому бархатом стулу и сел. Оливер налил себе виски.
      – Если вы хотите выпить, Джон, не стесняйтесь, этого добра здесь достаточно, – усмехнулся Оливер.
      При упоминании об алкоголе Кенделл на секунду оторвался от бумаг и бросил недовольный взгляд на Оливера.
      – Благодарю, но мне бы хотелось закончить все как можно скорее, – отозвался Крафт.
      – Воля ваша. – Оливер обернулся к Кенделлу: – Спрашивайте, что вы там хотели.
      Кенделл затянулся сигаретой и заговорил, выпустив кольцо дыма:
      – Вы встречались со Спинелли, с этим ученым из АТКО, после того как расстались... со Свенсоном?
      – Нет. Мне нечего было сказать, да я и не мог... не получив соответствующих указаний. Как уже известно вам, я разговаривал с Говардом по телефону. И он велел мне ждать. Составить докладную записку и самому ничего не предпринимать.
      – У Крафта свои дела с АТКО. И я не хотел, чтобы он появлялся там, не зная точно, что и как говорить. Его недомолвки могли бы навести кого-то на мысль, будто мы что-то скрываем, – произнес Оливер.
      – А мы и в самом деле кое-что скрываем. – Кенделл положил сигарету и стал неторопливо перебирать бумаги. – Вот претензии Спинелли, спровоцированные Свенсоном. Вникнем же в кое-какие детали.
      Кенделл излагал вкратце суть вопросов, затронутых Спинелли и касавшихся задержек с поставками необходимых материалов, кадровых передвижек, изменений в исследовательских программах и многих того же рода второстепенных вещей. И Крафт столь же кратко отвечал на них, когда мог, и честно признавался, если чего-то не знал. У него не было причин скрывать здесь что-либо.
      В конце концов, он лишь выполнял указания, а не давал их.
      – Может Спинелли доказать обоснованность своих обвинений?.. Да-да, не обманывайте себя, это обвинения, а не жалобы.
      – Какое у него право обвинять нас в чем-то? – выдохнул Оливер. – Эта свинья нам все изгадила! Да кто он такой, чтобы предъявлять кому-то претензии?
      – Прекратите! – осадил его Кенделл. – Хватит разыгрывать тут комедию. Приберегите свой актерский талант для комиссии конгресса. Если, конечно, мне не удастся найти какой-то выход.
      От слов Кенделла острая боль снова свела желудок Крафта. Даже намека на скандал достаточно, чтобы испоганить ему жизнь. Жизнь, какой думал он жить, вернувшись в Нью-Йорк. Эти погрязшие в финансовых махинациях грубые твари, подлые торгаши – разве могут они что-то понять?
      И он решил защищаться.
      – Не стоит преувеличивать, – начал было Крафт. Но Кенделл перебил его:
      – По-видимому, вы не поняли Свенсона. И мы ничего не преувеличиваем. Вы получили военные заказы, поскольку заверили всех, что сможете справиться с ними.
      – Минуточку! – выкрикнул Оливер. – Мы...
      – Хватит! – произнес с гневом Кенделл. – Я только и слышу ото всех вас: «Мы... моя фирма... я согласую эти проекты...» Мне известно, что о вас говорят. Что вы заключили слишком много контрактов, лишив тем самым своих конкурентов выгодных заказов. И то, что вы заявляете там о себе, никого ни в чем не убедит. Ни «Дуглас», ни «Боинг», ни «Локхид». В общем, кусок, который вы отхватили, оказался вам не зубам... К этому ничего нельзя больше добавить. И потому вернемся к тому, о чем мы уже говорили: сможет ли все же Спинелли доказать обоснованность своих обвинений?
      – Дерьмо он, этот Спинелли, вот кто! – взорвался Оливер и направился к бару.
      – Каким образом, полагаете вы, смог бы он сделать это? – обратился к Кенделлу Джонатан Крафт, корчась от боли.
      – Изложить все подробно в письменном виде... Кстати, не появлялось ли каких-нибудь докладных записок, касающихся данного дела? – спросил Кенделл и потряс бумагами.
      – Вот что я скажу... – Крафт умолк из-за страшной боли в желудке, но тут же превозмог себя и продолжил: – Когда рассматривался вопрос о кадровых перестановках, кое-что действительно было зафиксировано...
      – Все ясно, – произнес с отвращением Оливер и снова наполнил бокал.
      – Говорилось ли там что-нибудь о сокращении ассигнований? – поинтересовался Кенделл у Крафта.
      И опять вмешался Оливер:
      – Да, говорилось. Но мы сумели обойти этот вопрос: похоронили официальное заявление Спинелли в ворохе прочих бумаг.
      – И он не поднял шума? Не стал подавать новых докладных записок?
      – Но это же – ведомство Крафта, – ответил Оливер выпил залпом чуть ли не все содержимое бокала. – И он мог проследить за Спинелли.
      – Это так? – взглянул Кенделл на Крафта.
      – В какой-то степени да... Правда, он без конца писал заявления с изложением своих претензий и жалоб. – Крафт согнулся, стараясь преодолеть мучившую его боль в желудке. И добавил чуть слышно: – Но я вовремя изымал их издела.
      – Бог мой! – произнес осуждающе Кенделл. – Какой этом смысл: у него же, конечно, есть копии. И на них указаны даты.
      – Я затрудняюсь сказать что-либо по этому поводу...
      – И помимо всего прочего, не сам же он печатал чертовы свои писульки! Или, может, вам удалось убрать всех этих дерьмовых секретарей?
      – Не стоит оскорблять их подобными репликами...
      – Оскорблять! Не будьте смешным! Может быть, для вас уже готовят камеру в Ливенворте. – Кенделл резко повернулся к Говарду Оливеру: – Свенсон схватил суть дела, и телег он повесит вас. Ни одному адвокату не удастся изменить вашу участь. Вы совершили мошенничество... Решили использовать уже имеющиеся в наличии навигационные приборы.
      – Я поступил так лишь потому, что новые гироскопы не были поставлены нам в срок! Этот проклятый ублюдок потерял зря столько времени, что не сможет его наверстать!
      – Но при всем при том вам удалось прикарманить двести миллионов... Вы только брали и не вкладывали ничего. Везде наследили. Так что отныне любой дурак сможет запросто пристукнуть вас.
      Оливер поставил стакан и медленно проговорил:
      – Мы не заплатим вам за такое заключение, Уолтер. Придумайте лучше что-нибудь другое.
      Кенделл смял в руке сигарету, не обращая внимания на пепел, покрывший его пальцы.
      – Хорошо. Я понимаю, что, оказавшись в столь щекотливом положении, вы нуждаетесь в поддержке. Это влетит вам в кругленькую сумму, но выбора у вас нет. Не сидите сложа руки, обзвоните всех, кого только можно. Свяжитесь со «Сперри Рэндом», «Джи-Эм», «Крайслером», «Локхидом», «Дугласом», «Роллс-Ройсом», если, конечно, у вас имеются в этих компаниях свои люди... разные там сукины дети из конструкторских бюро и лабораторий. Выступите с какой-нибудь очередной ударной патриотической программой. Подработайте отчеты о своей деятельности с упором на свои достижения.
      – Да нас же просто разорят! – зарычал Оливер. – Мы потеряем миллионы на этом!
      – В противном случае вы потеряете еще больше... Я подготовлю с учетом ситуации финансовый отчет. И засуну туда столько дерьма, что его не разгрести и за десять лет. Но за это вам тоже придется кое-что заплатить. – Кенделл самодовольно улыбнулся, обнажая желтые от никотина зубы.
      Говард Оливер уставился на бухгалтера.
      – Это безумие, – сказал он тихо. – Отдать целое состояние за то, что не может быть куплено, поскольку его не существует.
      – Но вы же сами сказали, что оно существует. Вы поведали об этом Свенсону – в доверительной манере, как никому Другому. Вы продали великую свою технологию, когда же вам так и не удалось ничего произвести, попытались спрятать кон-Цы в воду. Свенсон прав. Такие, как вы, только мешают нам выиграть войну. Возможно, было бы лучше, если бы вас расстреляли.
      Джонатан Крафт смотрел на замызганного ухмыляющегося человека с плохими зубами, и ему хотелось выть. Он понимал, что вся надежда – на Кенделла.

Глава 5

       25 сентября 1943 года
       Штутгарт, Германия
      Вильгельм Занген стоял у окна, держа платок у своего воспаленного, потного подбородка. Этого отдаленного жилого района города не коснулись бомбежки, и жизнь протекала тут относительно тихо и мирно. Вдали виднелась река Неккар, она спокойно несла свои воды в сторону лежавших в руинах кварталов.
      Занген понимал, что он должен будет ответить сейчас на вопросы фон Шнитцлера, представителя «И.Г. Фарбениндустри». Вместе с фон Шнитцлером его ответов нетерпеливо ждали еще двое. Медлить больше нельзя. Он выполнит распоряжение Альтмюллера.
      – Лаборатории Круппа потерпели неудачу. Обещания Эссена не имеют значения: времени для экспериментов у нас не осталось. Министерство вооружений ясно заявило об этом. Альтмюллер непреклонен, за ним же стоит Шпеер. – Занген повернулся и взглянул на троих мужчин, которым адресовал свои слова. – Вину за провал Альтмюллер возлагает на вас.
      – С какой стати? – зло шепелявя, спросил фон Шнитцлер. – Как можем мы отвечать за что-то, о чем не имеем ни малейшего представления? Где логика? Это же просто нелепо?
      – Вы хотите, чтобы я передал ваши слова министерству?
      – Я сам свяжусь с ним, благодарю, – произнес фон Шнитцлер. – Сейчас же скажу лишь, что «Фарбениндустри» тут ни при чем.
      – Мы все при чем, – спокойно возразил ему Занген.
      – Может, вы разъясните, какое отношение имеет ко всему этому наша компания? – спросил Генрих Креппс, директор «Шрайбварена» – самого крупного типографского комплекса Германии. – Мы практически не связаны с Пенемюнде: заказы, которые передают нам от него, смехотворно малы. Конечно, нас ввели в курс дела. Но хранить тайну – одно, участвовать же в проекте – другое. И потому, герр Занген, я попросил бы вас не впутывать нас в эту историю.
      – Но вы и так уже впутаны.
      – Не могу согласиться с вами. Я располагаю точными данными относительно нашего сотрудничества с Пенемюнде.
      – Вероятно, вас попросту не посвятили во все детали.
      – Этого быть не могло!
      – Пусть так. И все же...
      – Думаю, что и нас не касается это, герр Занген, – заявил Иоганн Дитрихт, человек средних лет, изнеженный сын короля империи «Дитрихт фабрикен». Семья Дитрихт щедро ссужала крупными суммами казну национал-социалистов. Когда отец и дядя умерли, Иоганн Дитрихт возглавил дело, но больше для проформы: предприятием фактически управляли другие. – Я в курсе всего, что делается в концерне. И потому утверждаю: мы не связаны с Пенемюнде!
      Иоганн Дитрихт улыбнулся, его полные губы дрожали, а блеск глаз выдавал склонность злоупотреблять спиртным. Наполовину выщипанные брови говорили о нездоровых сексуальных наклонностях их обладателя. Занген терпеть не мог Дитрихта, его образ жизни возмущал промышленников всей Германии. Выслушав этого отпрыска немецких промышленных магнатов, Занген еще раз убедился, что откладывать дело нельзя. Шнитцлер и Креппс отлично осведомлены обо всем, и ему, Зангену, не застать их врасплох.
      – Существует множество таких аспектов деятельности «Дитрихт фабрикен», о которых вы не знаете ровным счетом ничего, – ответил Занген Дитрихту. – Ваши лаборатории совместно с Пенемюнде разрабатывали новые взрывчатые вещества.
      Дитрихт побледнел.
      – Чего вы хотите, герр Занген? – спросил Креппс. – Неужто мы здесь только затем, чтобы выслушивать оскорбления в свой адрес? Безосновательные намеки на то, будто мы, директора, не имеем ни малейшего представления о том, что творится в наших собственных компаниях? Я не слишком хорошо знаю герра Дитрихта, но относительно нас с фон Шнитцлером заверяю вас, что мы не какие-то там подставные фигуры, а подлинные руководители предприятий. – Фон Шнитцлер пристально наблюдал, как Занген орудует своим платком, нервно потирая потный подбородок.
      – Надеюсь, – сказал он, – что вы имеете какие-то конкретные сведения, бросая нам в лицо обвинения, подобные тем, с которыми вы обрушились на герра Дитрихта.
      – Совершенно верно.
      – Итак, вы утверждаете, будто кое-что из деятельности наших собственных предприятий было утаено от нас?
      – Вот именно.
      – Но как в таком случае мы можем нести ответственность за то, в чем не принимали участия? Это же абсурдно!
      – Я сказал лишь то, что есть. И исходил при этом исключительно из практических соображений.
      – Вы же занимаетесь просто словоблудием! – прокричал Дитрихт, еще не оправившись полностью после брошенного ему Зангеном обвинения.
      – Согласен! – поддержал его Креппс, хотя Дитрихт, чьи гомосексуальные пристрастия ни для кого не были секретом, вызывал у него глубокое отвращение.
      – Минутку, господа! Позвольте обрисовать вам реальное положение дел. Компании, о которых мы говорим, – это ваши – именно ваши – компании. «Фарбениндустри» поставляет восемьдесят три процента всех химикалии, необходимых для производства ракет, «Шрайбварен» – монополист в обработке чертежей и схем, а «Дитрихт» – в производстве детонирующих смесей для взрывных устройств. Мы оказались сейчас в наисложнейшей ситуации. И если нами не будет найдено разумного решения, то вас не спасут никакие ссылки на то, что вы, мол, ничего не знали, ни о чем не ведали. Скажу вам более: и в министерстве, и в некоторых других ведомствах найдутся горячие головы, которые станут отрицать, будто вы не были поставлены обо всем в известность. И обвинят вас в попытке уйти от ответственности. Признаюсь, я не уверен в том, что подобного рода заявления будут столь уж далеки от истины.
      – Все это ложь! – пронзительно закричал Дитрихт.
      – Абсурд какой-то! – вторил ему Креппс.
      – И вместе с тем цинично и практично, – подытожил фон Шнитцлер, пристально глядя на Зангена. – Это все, что вы хотели нам сказать? Или, вернее, Альтмюллер велел нам передать? Как я понял вас, мы или найдем выход из создавшегося положения, использовав весь имеющийся в нашему распоряжении промышленный потенциал, или лишимся доверия министерства.
      – Не только министерства, но и фюрера и рейха.
      – Что же нам делать? – спросил перепуганный Иоганн Дитрихт.
      Занген напомнил ему слова Альтмюллера:
      – У ваших компаний давняя история и широкие связи как официального, так и личностного характера, охватывающие целые регионы – от Балтики до Средиземного моря, от Нью-Йорка до Рио-де-Жанейро, от Саудовской Аравии до Йоханнесбурга.
      – И далее – от Шанхая и Малайзии до портов в Австралии и на побережье Тасманова моря, – тихо продолжил фон Шнитцлер.
      – Это уже – вне сферы наших интересов.
      – Да, конечно... Итак, господин Занген, вы полагаете, что мы смогли бы изменить ситуацию в Пенемюнде, воспользовавшись нашими старыми связями? – Фон Шнитцлер подался вперед и уставился на руки, лежавшие на столе.
      – Мы – в ужасном положении. И не должны упускать ни малейшей возможности исправить его. Надо как можно быстрее связаться с потенциальными контрагентами.
      – Все это так. Но что дает вам основание думать, будто они пойдут на сотрудничество с нами? – продолжал допытываться глава «И.Г. Фарбениндустри».
      – Их заинтересованность в получении прибыли, – ответил Занген.
      – Трудно вести дела под прицельным огнем. – Фон Шнитцлер передвинул свое грузное тело и взглянул в окно. Его лицо было задумчивым.
      – Я имею в виду выплату им определенных комиссионных за поставку нужной нам продукции. И все это, понятно, должно осуществляться в основном негласно, путем различных манипуляций. К примеру, с использованием ссылок соответствующих лиц на допущенную ими обычную халатность.
      – Поясните, пожалуйста, – попросил Креппс.
      – Имеется около двух с половиной десятков районов, производящих борт и прочие разновидности промышленных алмазов в объемах, позволяющих нам за раз закупить все нужное нам количество указанных материалов. Упомяну в первую очередь Африку и Южную Америку. Одно или два месторождения расположены и в Центральной Америке. Но добычу названных мною полезных ископаемых ведут компании, находящиеся под неусыпным надзором спецслужб Англии, США, «Свободной Франции», Бельгии... Вы и сами знаете все это. Экспорт продукции строго контролируется, заранее оговариваются места назначения... Что же можно сделать в такой ситуации? А вот что: при выходе в нейтральные воды суда с грузом меняют направление и идут уже туда, куда мы укажем. Это все вполне реально. Наши контрагенты попросту забывают о принятии необходимых в таких случаях мер безопасности. Проявляют, если хотите, некомпетентность. Совершают ошибку, но не предательство.
      – Ошибку, приносящую им колоссальную прибыль, – резюмировал фон Шнитцлер.
      – Совершенно верно, – кивнул Вильгельм Занген.
      – Но где вы найдете их, людей, готовых пойти на подобную сделку? – спросил Иоганн Дитрихт своим тонким голосом.
      – Да всюду, – ответил, вместо Зангена Генрих Креппс. Занген вытер подбородок платком.

Глава 6

       29 ноября 1943 года
       Баскония, Испания
      Сполдинг бежал вдоль подножия холма, пока не уткнулся в сплетенные ветви двух деревьев. Это был ориентир. От него он повернул направо и, поднявшись по склону приблизительно на сто двадцать пять ярдов, увидел вторую отметку. Далее путь шел налево. Пригнувшись, внимательно глядя по сторонам и крепко сжимая в руке пистолет, Дэвид обогнул осторожно холм и двинулся в западном направлении.
      На западном склоне он взглянул на скалу, одну из многих, усеявших этот типичный для Галисии каменистый холм. Ее подножие было обтесанным. На гладкой поверхности виднелись три выбоины в виде зубцов, служившие для Сполдинга третьим, и последним ориентиром. Подойдя к скале, возвышавшейся над островком тростника, он опустился на колени и взглянул на часы. Два сорок пять.
      Он пришел на пятнадцать минут раньше назначенного им же срока. И ему предстояло за эти пятнадцать минут спуститься по западному склону ниже обтесанной скалы и разыскать кучу веток, прикрывающих вход в небольшую пещеру. В ней – если все пойдет по плану – его должны будут поджидать трое. Один из них – член диверсионной группы. Двое других – Wissenschaftler" . Немецкие ученые из лаборатории Киндорфа на берегу реки Рур. Их побег готовился давно.
      Но осуществлению этого замысла мешал все тот же противник.
      Гестапо.
      Оно сумело заставить заговорить захваченного ими подпольщика и затем, основываясь на полученных от него данных, установило слежку за учеными. Но, что было типичным для элиты СС, все сведения гестаповцы держали при себе, надеясь на большую игру, в которой двое недовольных гитлеровским режимом ученых сами по себе не представляли для них особой ценности. Гестаповские агенты не трогали диссидентов, предоставив им полную свободу ходить, куда вздумается. Никто не следовал за ними по пятам. Ведомственная охрана в лаборатории, где работали они, пропускала их без всякого досмотра. И не было обычных в подобных случаях допросов.
      Гестапо редко когда так поступало.
      Однако подобное поведение гестапо не давало никаких оснований думать о том, что оно разучилось работать или утратило бдительность. Все объяснялось просто: СС готовила ловушку.
      Инструкция, полученная подпольщиками от Сполдинга, была лаконичной и предельно простой: гестапо может сколько угодно возиться с ловушкой, главное, чтобы в нее никто не попал.
      Ученые сделали вид, будто отправляются на выходной в Штутгарт, в действительности же подпольщики доставили их тайными путями на север, в Бремерхафен, где у антифашистов был «свой человек» – немецкий морской офицер, командовавший небольшим судном и давно уже решивший перейти на сторону союзников. Обстановка на германском военно-морском флоте, как знали буквально все, была неспокойной, что позволяло широко вовлекать военных моряков в антигитлеровское движение, развернувшееся по всей территории рейха.
      Сбить противника с толку – великое дело, размышлял Сполдинг. Гестапо пойдет по следу двух подставных фигур, принимая их за ученых из Киндорфа, тогда как на самом деле это будут два немолодых уже сотрудника немецкой военной разведки, отправившиеся в путь во исполнение ложного приказа.
      Игра и контригра.
      Планы Сполдинга многих повергали в недоумение. Не всем был понятен смысл отдаваемых человеком из Лиссабона распоряжений.
      Сегодня он, делая уступку немецкому подполью, сам выходит на связь со сбежавшими из Германии учеными. Подпольщики жаловались, что Лиссабонец слишком уж все усложняет, что увеличивает вероятность ошибок и чревато опасностью проникновения в ряды Сопротивления вражеских агентов. Дэвид не был согласен с ними. Но если этот, удачно осуществленный, побег сможет успокоить нервы антифашистов, то почему бы ему и не пойти навстречу пожеланиям своих товарищей по оружию. Что тут такого?
      У Сполдинга была собственная команда в Вальдеро, за полмили отсюда, в горах. Два выстрела, и его люди прискачут к нему на помощь на самых быстрых конях, какие только можно купить на кастильские деньги.
      Пора. Надо идти к пещере и лично увидеться с учеными-беглецами.
      Дэвид скатился вниз по склону, увлекая за собой шумный камнепад. Затем взял пригоршню рыхлой земли и бросил ее вниз, в ветки. А потом, как было условлено, ударил палкой по ним. Из соседнего куста с шумом вспорхнула птица.
      Сполдинг быстро зашагал к укрытию и остановился у входа.
      – Alles in Ordnung! Kommen Sie! – сказал он спокойно, но твердо. – У нас мало времени, а путь неблизкий.
      – Halt! – раздался окрик из пещеры.
      Дэвид отскочил, прижимаясь к холму, и поднял кольт. Изнутри снова послышался голос, но теперь неизвестный говорил на английском:
      – Вы... Лиссабонец?
      – Разумеется, да! Но нельзя же подставлять так себя! Я ведь запросто мог бы прострелить вам голову!
      «О Боже, диверсионная группа послала на этот раз проводником какого-то ребенка, или слабоумного, или того и другого вместе», – подумал Сполдинг.
      – Выходите! – сказал он.
      Ветки раздвинулись, открывая вход в пещеру. И Дэвид увидел проводника. Этот парень был не из тех, кого он обучал. Перед ним стоял маленький, мускулистый, не старше двадцати пяти – двадцати шести лет, испуганный человек. Немец, решивший бороться с фашизмом.
      – Простите, Лиссабонец. Нам туго пришлось.
      – Запомните на будущее, – произнес Сполдинг, – не надо спешить отвечать на сигнал, и вопросы задавайте лишь после того, как убедитесь, что все в порядке. Если, конечно, не решите, что лучше вам убрать человека, вышедшего якобы на связь. Es ist Schawarztuchchiffre , или одно из правил конспирации.
      – Was ist das? Черный...
      – Прежде всего – осторожность. Это все, друг, придумано задолго до нас. Данное словосочетание означает, что необходимо проверять того, кто выходит на связь, и в случае необходимости ликвидировать его... Ладно, впредь ведите себя осмотрительней. Где остальные?
      – Там. С ними все в порядке. Очень устали, напуганы, но целы и невредимы.
      Проводник повернулся и убрал ветки от входа в пещеру.
      – Выходите. Это человек из Лиссабона.
      Двое средних лет мужчин осторожно выползли из пещеры щурясь от яркого солнца. Они с благодарностью смотрели на Дэвида. Тот, что был повыше, заговорил на ломаном английском:
      – Мы ждали... этой минуты. Позвольте поблагодарить вас. Сполдинг улыбнулся:
      – Не спешите с благодарностью: мы еще не вышли из леса. Вы отважные люди. И мы сделаем для вас все, что сможем.
      Тот, что пониже, сказал, мешая английские слова с немецкими:
      – У нас никого... nichts ... не осталось в Германии. Мой друг – специалист... Но ему запрещалось говорить об этом... Покойная моя жена была... eine Judin... Еврейкой, значит.
      – Дети есть?
      – Nein... Gott dank .
      – А у меня есть сын, – произнес печально высокий. – Er ist... Gestapo .
      «Вот и познакомились», – подумал Сполдинг и повернулся к проводнику, который внимательно разглядывал холм и лес.
      – Дальше поведу их я, а вы как можно быстрее возвращайтесь на четвертую базу. Через несколько дней сюда прибудет большая группа из Кобленца. Понадобятся проводники. А пока отдохните немного.
      Посыльный колебался. Дэвид часто замечал такое и за другими, когда им предстояло возвращаться одним. Без товарищей.
      – Это невозможно, Лиссабонец. Я должен оставаться с вами...
      – Почему? – перебил его Сполдинг.
      – Так мне приказано...
      – Кем?
      – Теми, в Сан-Себастьяне. Господином Бергероном и его людьми. А вам не сообщили?
      Дэвид внимательно посмотрел на посыльного.
      «Наверное, парень просто боится, потому и лжет, – размышлял Сполдинг. – А может, он вовсе не тот, за кого выдает себя. В общем, что-то тут не так. Никакой логики во веем этом. Непонятно, что скрывается за его словами. Если только...»
      Дэвид решил пока что списать отказ проводника покинуть его на счет расшалившихся нервов. Пока что. Окончательное же объяснение подобного поведения он найдет несколько позже.
      – Нет, мне никто не сообщал об этом, – сказал Сполдинг. – Пошли. Сейчас мы отправимся в лагерь Бета. Остановимся там до утра.
      Дэвид махнул рукой, и все двинулись вдоль подошвы склона.
      – Я никогда не заходил так далеко на юг, – произнес проводник, пристраиваясь за Дэвидом. – Вы ходите ночью, Лиссабонец?
      – Доводилось, – ответил Сполдинг, оглядываясь на парочку ученых, шедших за ними. – Но стараюсь делать это как можно реже. Баски-охотники неразборчивы ночью. Могут и подстрелить. Да и собак с ними много.
      – Понятно.
      – Пойдем цепью. Мы по краям, а гости посередине, – предложил Дэвид посыльному.
      Они прошли несколько миль на восток. Сполдинг шел бистро, однако беглецы-ученые не жаловались, хотя явно были изнурены ходьбой. Время от времени Дэвид отрывался вперед, разведывая путь. Пока его не было, ученые отдыхали. В эти промежутки посыльному казалось, что американец не вернется. По возвращении Сполдинг молчал. Наконец молодой немец не выдержал.
      – Чем вы заняты? – спросил он. Дэвид посмотрел на Widerstandskampfer – новоиспеченного бойца Сопротивления – и улыбнулся:
      – Собираю донесения.
      – Донесения?
      – Да. Их оставляют в укромных местах, помеченных условными знаками. В этих донесениях содержатся исключительно важные сведения. Столь важные, что мы не можем передавать их по радио, опасаясь перехвата: последствия этого были бы уж слишком ужасны.
      Теперь они шли один за другим по узкой тропе, пока не достигли опушки леса. Перед ними расстилался луг, простершийся до подножия высившихся напротив холмов. Ученые – «виссеншафтлеры» – тяжело дышали. Они взмокли от пота, задыхались, их ноги ныли.
      – Здесь отдохнем, – распорядился Сполдинг к радости ученых. – Тем более, что мне уже пора выходить на связь.
      – Was ist los? – спросил посыльный. – Что вы имеете в виду?
      – Мы должны дать знать, где находимся, – ответил Дэвид, вынимая маленькое металлическое зеркало из куртки. – А то наши товарищи наверняка уже беспокоятся за нас... Если вы собираетесь оставаться в этом северном крае – в области, которую называете югом, – то вам следует овладеть всеми подобного рода премудростями.
      – Да-да, конечно.
      Дэвид поймал солнечный луч на зеркало и, ритмично двигая зеркальцем из стороны в сторону, направил его к вершине северного холма.
      Через несколько секунд последовал ответ. Сполдинг обернулся к спутникам:
      – В Бету не пойдем. Там фалангисты. Побудем пока здесь. До тех пор, пока не прояснится обстановка. Так что отдыхайте.
      Коренастый баск, отвечавший на сигналы Сполдинга, убрал зеркало в рюкзак. Его спутник все еще вглядывался через бинокль в то место, где сейчас находились американец и трое его подопечных.
      – Он дал понять, что их преследуют. Перейдем на другую позицию и скроемся из виду, – сказал человек с металлическим зеркалом. – За учеными спустимся завтра ночью. Он подаст нам сигнал.
      – Что он намерен делать?
      – Не знаю. Сообщил, что имеет информацию для Лиссабона. Собирается оставаться в горах.
      – Бесстрашный он человек, – констатировал баск.

* * *

      2 декабря 1943 года
       Вашингтон, федеральный округ Колумбия
      Алан Свенсон сидел на заднем сиденье военного автомобиля, стараясь изо всех сил сохранять спокойствие, и смотрел в окно. Машин на улицах в этот поздний утренний час было не много. Огромная трудовая армия Вашингтона заняла рабочие места, станки гудели, телефоны звонили, люди: кричали и перешептывались. Кое-кто из них успел пригубить свою первую за день порцию спиртного. Приподнятое настроение утра после первых часов рабочего дня постепенно сходило на нет. Ближе к полудню многих, очевидно, вновь станет раздражать и эта глупая война, и монотонная работа, и бесконечные тревожные мысли. Не каждый мог осознать, что бесконечная цепь спускаемых сверху команд и распоряжений – это то самое, что связывало тыл с фронтом.
      Большинство не понимали этого. А все потому, что никто не давал им полной картины того, что происходит. Им предоставляли одни лишь фрагменты да скучные ряды цифр, давно уж надоевшие всем.
      Люди вымотались. Так же, как вымотался он четырнадцать часов назад, когда находился в расположенной в Калифорнии Пасадене.
      Полный провал.
      «Меридиан эйркрафт» приступила – не без давления на нее – к осуществлению сверхсрочной программы, но лучшие умы страны так и не сумели устранить неполадки внутри маленькой коробки, являвшейся важнейшим элементом навигационного прибора. Крошечные вертящиеся диски не смогут точно работать на максимальных высотах. А это значит, что показания приборов будут ненадежны.
      Любое же отклонение в показаниях прибора – это гибель громадного самолета. До массированных бомбежек вражеской территории, которые должны были предшествовать операции «Повелитель», оставалось менее четырех месяцев. И если за этот срок не удастся наладить производство надежных приборов, то заранее можно будет сказать, что множество – невиданно огромное число – поднявшихся в воздух бомбардировщиков так и не вернутся на базы.
      Но это утро может все изменить.
      Может, если и в самом деле в распоряжении создателей прибора появился тот необходимейший элемент, о котором ему сообщили. Свенсон был не в состоянии ни спать, ни есть в самолете. Приземлившись на аэродроме Эндрюс, он поспешил к себе домой в Вашингтон, чтобы принять душ, побриться, сменить форму и позвонить жене в Скарсдейл, где она гостила у своей сестры. Он не помнил, о чем они говорили, но не было в его голосе обычной нежности и теплоты. Лишь несколько торопливо заданных вопросов – и все. Свенсон спешил.
      Военная машина выехала на идущее в Вирджинию шоссе и прибавила скорость. Они направлялись в «Фэрфакс», куда прибудут минут через двадцать. Меньше чем через полчаса он сможет лично убедиться в том, что и невозможное становится порой возможным. Известие о наметившемся изменении ситуации в лучшую сторону было воспринято им как приказ об отмене смертного приговора, отданный буквально за минуту до приведения в исполнение решения военного трибунала. Он ясно представил себе, как осужденный видит мчащийся бешено вниз по горной дороге конный отряд и слышит, сам не веря тому, приглушенные расстоянием звуки горна, извещающие его о помиловании.
      «Вот именно, приглушенные расстоянием», – думал Свенсон, когда машина съехала с шоссе и повернула на «Фэрфакс». Там, на участке в двести акров, расположенном посреди охотничьих угодий и опоясанном неприступной проволочной оградой, под охраной мощного радара и высоченных, фантасмагорического вида радиосигнальных башен, стояли сборные металлические домики. Данная территория находилась в ведении управления сверхсекретных операций США и по своей значимости для соответствующих структур занимала второе место после размещенных в подземных апартаментах Белого дома различных разведывательных служб стран-союзников.
      В «Фэрфакс» пришло сообщение об успехе проведенной разведуправлением операции, на что давно уже никто не надеялся. Донесение поступило из Йоханнесбурга, из Южной Африки. И хотя пока что достоверность этой информации не была еще подтверждена, имелось все же немало оснований рассчитывать на то, что на этот раз удача улыбнулась.
      Не сегодня-завтра появятся, наконец, безотказные гироскопы. Замысел близок к осуществлению.

* * *

       2 декабря 1943 года
       Берлин, Германия
      Франц Альтмюллер ехал на большой скорости из Берлина по ведущему в Шпандау шоссе в сторону Фалькензее. Было раннее утро, и воздух приятно бодрил.
      Он был так возбужден, что позабыл о театральных атрибутах тайной операции, проводимой непосредственно разведывательной группой особого назначения под кодовым названием «Нахрихтендинст» , о которой знали только некоторые входившие в высшие эшелоны власти министры и совсем немногие из руководства вооруженных сил страны. Таков был приказ самого Гелена.
      Ввиду вышесказанного не было ничего удивительного в том, что совещания, касавшиеся указанной операции, никогда не проводились в Берлине. Для них выбирались места подальше от столичного города – уединенные уголки или небольшие селения, а то и просто частные усадьбы, сокрытые от постороннего взора.
      Этим утром совещание должно состояться в Фалькензее, в двадцати с лишним милях северо-западнее Берлина, в поместье Грегора Штрассера.
      Его, Альтмюллера, непременно отправят под Сталинград, если то, что предполагал он, окажется правдой.
      Насколько известно ему, спецгруппа «Нахрихтендинст» нашла все же выход из ситуации, в которой оказался Пенемюнде!
      Нашла, иначе говоря, разумное решение проблемы. Дальнейшее зависело уже от других.
      Разумное решение. Согласно ему, более не нужно было отправлять во все части света целые группы посредников, в задачу которых входило попытаться воспользоваться – естественно, тайно – кое-какими сложившимися еще в довоенную пору связями. Где только не побывали эти посланцы! Кейптаун, Дар-эс-Салам, Йоханнесбург, Буэнос-Айрес... Всех городов не перечесть.
      Но всюду они терпели неудачу.
      Ни одна фирма, ни один представитель деловых или официальных кругов не захочет иметь дело с немецкими эмиссарами. Германия стоит в преддверии последней, смертельной для нее схватки. Дни ее сочтены.
      Так полагали в Цюрихе. А с мнением Цюриха считались дельцы во всем мире, даже не ставя его под сомнение.
      Однако спецгруппа «Нахрихтендинст» сумела разработать план обходного маневра.
      Так, во всяком случае, ему сообщили.
      Гудение мощного двигателя усилилось, машина набрала максимальную скорость. Мимо стремительно проносились грязновато-желтой полосой еще с осени убранные в пожухлую листву деревья.
      Каменные ворота поместья Штрассера появились слева. Бронзовые орлы вермахта сияли по обе стороны ворот, охраняемых солдатами с собаками. Альтмюллер предъявил свои документы часовому. Его здесь ждали.
      – Доброе утро, господин Альтмюллер. Пожалуйста, поезжайте направо, туда, за главное здание.
      – Еще кто-нибудь прибыл?
      – Так точно, господин.
      Обогнув здание, Альтмюллер медленно съехал по наклонной дороге к гостевому коттеджу. Сложенный из тяжелых темно-коричневых балок, он больше напоминал охотничий домик, чем особняк, приспособленный для постоянного проживания в нем.
      На гравиевой площадке стояли четыре лимузина. Альтмюллер поставил свой автомобиль рядом и вышел, одергивая форму и проверяя лацканы.
      На совещании имен не называли, адресовались друг к другу взглядами и жестами.
      Обстановка была неофициальной. Взять хотя бы то, что отсутствовал обязательный в подобных случаях длинный тяжелый стол, места за которым занимают строго по протоколу. Несколько человек – все без исключения в штатском, одним из которых перевалило за пятьдесят, другим же шел уже седьмой десяток, – стояли в небольшой комнате с высоким баварским потолком и, мирно и непринужденно беседуя, попивали кофе. К Альтмюллеру они обращались не иначе, как «Herr Unterstaatssecretar» . И сообщили ему, что утреннее заседание будет коротким. Начнется же сразу, как только прибудет последний участник совещания.
      Альтмюллер взял чашечку кофе и попытался включиться в общую беседу. Но не смог. Ему хотелось во всеуслышание выразить свой протест по поводу царившей здесь благодушной, на его взгляд, обстановки и потребовать незамедлительно приступить к обсуждению исключительно серьезного вопроса, ради чего они, собственно, и собрались. Но разве поймет его вся эта публика?
      Впрочем, чему удивляться? Речь-то как-никак шла о «Нахрихтендинст»! И участники еще не начавшегося заседания, естественно, предпочитали пока что помалкивать и держать свое мнение при себе.
      Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Альтмюллер услышал звук подъезжающего автомобиля. Затем дверь открылась, и он чуть не выронил чашку из рук. С вошедшим человеком Альтмюллер встречался несколько раз, когда они со Шпеером наведывались по делам службы в Берхтесгаден. Это был камердинер фюрера. Бывший камердинер. В облике и манерах его ничто теперь не напоминало о прошлом, когда он, тогда лишь слуга, являл собою само подобострастие и подхалимство.
      В комнате стало тихо. Некоторые уселись в кресла, другие встали вдоль стен и возле кофейного столика. Пожилой человек в толстом твидовом пиджаке произнес, глядя на Франца, застывшего возле кожаного дивана:
      – Нет особого смысла устраивать здесь дискуссию. Мы думаем, что располагаем нужными сведениями. Слово «думаем» я употребил не случайно: мы собираем информацию, но не проверяем ее, поскольку в обязанности министерства это не входит.
      – В таком случае она представляется мне ненадежной, – заметил Альтмюллер.
      – Хорошо, пусть так. Тогда позвольте мне задать вам несколько вопросов. Но не подумайте, что я хочу как-то обидеть вас или превратно интерпретировать ваше замечание. – Старик сделал паузу и раскурил толстую пенковую трубку. – Обращались ли вы к обычным каналам получения секретной информации? Использовали данные разведслужбы в Цюрихе и Лиссабоне?
      – Да. И не только в этих городах, но и в других местах – и в оккупированных странах, и на вражеской территории, и в нейтральных государствах.
      – Когда я говорил об имеющихся в нашем распоряжении сведениях, то имел в виду в первую очередь сообщения, поступившие к нам из таких общеизвестных центров сбора информации, как Швейцария, Скандинавские страны и Португалия.
      – Скандинавские страны представлялись нам второстепенным объектом, поэтому основные усилия мы сосредоточивали не на них. Герр Занген не думает...
      – Давайте не станем называть имен. Они нужны лишь в отчетах разведслужбы да в публичных выступлениях. Здесь же лучше ограничиться упоминанием ведомств, если вам будет удобно. Об отдельных же лицах – ни слова.
      – Государственное управление промышленности, имеюшее давние деловые связи на Балтике, убеждено, что там для нас нет ничего интересного. Я полагаю, в основе этого мнения лежит чисто географический фактор: как известно, в Прибалтике нет алмазов.
      – Может быть и другая причина: среди прибалтов слишком много болтунов, – вмешался ничем не примечательный человек средних лет, сидящий возле Альтмюллера на кожаном диване. – Если хотите, чтобы Лондон и Вашингтон знали все о ваших планах, поделитесь ими со скандинавами.
      – Это точно, – согласился другой участник совещания, посвященного деятельности «Нахрихтендинст», – тот, что стоял возле кофейного столика с чашкой в руке. – Я возвратился из Стокгольма на прошлой неделе. Мы не можем положиться там даже на тех, кто открыто поддерживает нас.
      – Если кому-то и можно доверять, то только не им, – поддержал его старик, стоявший у камина, и повернулся с улыбкой к Францу: – Насколько вам известно, вы предложили нашим контрпартнерам солидную сумму, не так ли? В швейцарской валюте, само собой?
      – "Солидная" – слишком мягкое слово для той суммы, о которой шла речь, – отвечал Альтмюллер. – Скажу откровенно, никто не желает иметь с нами дел. Те, кто нас интересует, помнят о подписанном в Цюрихе соглашении, предусматривающем полный разгром Германии, и опасаются возмездия в случае отхода от него. Они поговаривают даже о возможной проверке банковских счетов по окончании войны.
      – Если эти сведения дойдут до высшего командования, начнется паника, – пошутил бывший камердинер фюрера, устроившийся в кресле.
      Человек, стоящий у камина, продолжил:
      – Вывод из этого только один: вы не должны возлагать столь больших надежд на деньги как на важнейший стимул... Даже на невиданно огромные суммы.
      – Нашим посредникам так и не удалось чего-либо добиться. Вам известно об этом. – Альтмюллер подавил в себе гнев, Почему они никак не доберутся до сути? – И мы не знаем никого из имеющих доступ к промышленным алмазам, кто стал бы сотрудничать с нами из идеологических соображений.
      – Это и так ясно, mein Herr .
      – Из этого следует, что вам следует искать другую мотивацию сотрудничества с нами наших будущих контрпартнеров. Иные стимулы для них.
      – Не вижу, как это можно сделать. Мне сообщили...
      – Понятно, – перебил Альтмюллера старик, постукивая трубкой по каминной доске. – Сами видите, мы не скрываем от вас, что тревожимся не меньше, чем вы... Что враг наводит на нас такой же страх, как и на вас. Мы, однако, нашли приемлемый для всех нас и логически обоснованный выход из положения. Каждый из нас может помочь другому в решении нашей общей проблемы.
      Франц Альтмюллер внезапно испугался. Он не вполне был Уверен, что понимает, о чем идет речь.
      – Что вы имеете в виду? – спросил «унтерштатссекретарь».
      – В Пенемюнде есть отличные высотные навигационные приборы, не так ли?
      – Да. На них основана работа ракет.
      – Но у нас не будет таких ракет, – а если и будут они, то в ничтожно малом числе, – коль скоро мы не сможем раздобыть промышленных алмазов в достаточном объеме.
      – Разумеется.
      – Определенные деловые круги в Соединенных Штатах столкнулись с серьезнейшими... – Старик помолчал выразительно и через секунду продолжил: – Я бы даже сказал, с труднопреодолимыми проблемами, которые могут быть решены только в том случае, если им удастся обзавестись надежными высотными гироскопами.
      – Уж не предлагаете ли вы?..
      – Группа «Нахрихтендинст» ничего не предлагает, герр унтерштатссекретарь. Мы говорим лишь то, что есть. – Старик вынул пенковую трубку изо рта. – В отдельных случаях когда того требует обстановка, мы предоставляем кое-кому конкретные данные. Позвольте вновь повторить: я говорю лишь то, что есть. Так поступили мы в Йоханнесбурге. Когда человек, посланный туда «Фарбениндустри» для закупки алмазов, добытых в шахтах «Кенинга», потерпел неудачу, мы вступили в игру и с помощью разведслужб разузнали, что за этим стоит Вашингтон. Наши агенты в Калифорнии информировали нас о кризисной ситуации в авиационной промышленности Штатов. Мы считаем, что все складывается как нельзя лучше для нас.
      – Я не совсем понял...
      – Если мы не ошибаемся, представители деловых кругов, связанных с американской авиационной промышленностью, попытаются наладить контакты с кем-нибудь из сотрудников «Фарбениндустри». Об этом свидетельствуют многие факты.
      – Конечно. Вспомним те же сведения из Женевы. Полученные по известным каналам.
      – Объявляю об окончании нашего совещания. Позвольте поблагодарить вас, герр унтерштатссекретарь, за участие в нем и пожелать вам приятного возвращения в Берлин.

* * *

       2 декабря 1943 года
       «Фэрфакс», Вирджиния
      Как оказалось, сборный металлический дом, представший взору Свенсона, мало что имел общего с типовыми строениями подобного рода. Взять хотя бы уже одно то, что он был в пять раз длиннее своих собратьев и значительно выше их. Изнутри его металлическую обшивку покрывал звукопоглощающий материал, образовывавший единый, без всяких швов, кожух. Сооружение это напоминало не столько ангар, каковым оно вполне могло бы стать при иных обстоятельствах, сколько гигантский бункер с толстенными, лишенными окон стенами.
      Входная дверь вела в просторное помещение. В нем повсюду стояли столы со сложными высококачественными радиопанелями, напротив которых размещались застекленные стенды с дюжиной подробнейших карт, сменяемых простым нажатием кнопки. Над картами располагались изящные тонкие разграничители, похожие чем-то на иглы в множительном копировальном аппарате и манипулируемые радиооператорами, работавшими под наблюдением людей, сидевших за клавишными досками. Весь персонал состоял из военных рангом не ниже лейтенанта.
      Однако описанная выше аппаратная занимала по длине лишь три четверти металлического дома. В центре противоположной от входа стены имелась тяжелая, из стали, дверь. Закрытая в данный момент, она соединяла эту комнату с соседним помещением.
      Свенсону еще не доводилось бывать в этом здании. Хотя он много раз наведывался в «Фэрфакс», где знакомился с наиболее важными донесениями спецслужб и наблюдал, как ведется подготовка тех или иных диверсионных и разведывательных групп, ему тем не менее никогда не говорили о том, что представляет собой загадочный металлический дом. И это – несмотря на его звание бригадного генерала и допуск к секретнейшей информации. Все, кто работал там, должны были неделями и месяцами находиться на территории лагеря, в закрытой зоне в двести акров. И если все же кому-то и разрешали в исключительных случаях покинуть на короткое время «Фэрфакс», то к нему приставляли сопровождающих.
      Прямо как в сказке, подумал Свенсон, искренне уверовавший в то, что давно уже потерял способность удивляться чему бы то ни было. Ни лифтов, ни черных лестниц, ни окон. На стене слева он заметил дверь в душевую и, даже не заглядывая туда, понял, что там работают кондиционеры. Помещение имело единственный вход. Спрятаться внутри было нельзя. Всех выходящих отсюда подвергали тщательной проверке. Личные вещи сдавались у входа, ни один лист бумаги не мог быть вынесен из здания без визы полковника Эдмунда Пейса, который сам сопровождал до контрольно-пропускного поста лицо, получившее от него разрешение взять с собой тот или иной материал.
      В общем, если где-то и соблюдались все меры предосторожности, так это здесь.
      Свенсон подошел к стальной двери. Лейтенант, сопровождавший его, нажал кнопку. Над настенным аппаратом селекторной связи вспыхнула маленькая красная лампочка, и лейтенант доложил:
      – Генерал Свенсон, полковник.
      – Спасибо, лейтенант, – прозвучало в ответ из, ребристой круглой мембраны прибора под лампочкой. Затем послышался щелчок замка, и лейтенант открыл дверь.
      Кабинет Пейса ничем не отличался от любых других штабных помещений разведки. На стенах – огромные карты с яркой подсветкой, на столе – панель с кнопками, позволяющими менять карты и регулировать их освещенность. Ряд телетайпов на одинаковом расстоянии друг от друга. Над каждым из них – отпечатанное типографским способом обозначение региона, с которым поддерживалась с его помощью связь. Все как всегда. Исключение составляла лишь мебель. Простая и только самая необходимая. Вместо кресел и диванов – металлические стулья с прямыми спинками. Стол обычный. Если и напоминал он письменный, то весьма отдаленно. Пол дощатый, без всяких ковров. Внутреннее убранство, таким образом, указывало вполне определенно на то, что комната предназначалась для тяжелой, напряженной работы, но никак не для отдыха.
      Эдмунд Пейс, начальник управления «Фэрфакса», поднялся навстречу Алану Свенсону.
      Кроме них в комнате находился еще один человек – в штатском. Фредерик Вандамм, помощник госсекретаря.
      – Рад вас видеть снова, генерал, последний раз мы встречались у мистера Вандамма, если не ошибаюсь, – произнес Пейс.
      – Совершенно верно. Как идут у вас тут дела?
      – Вроде бы все в порядке.
      – Я не сомневался в этом. – Свенсон повернулся к Вандамму. – Господин помощник государственного секретаря, я приехал, как только смог. Не могу передать, как я измотан. Это был трудный месяц.
      – Догадываюсь, – произнес вальяжно Вандамм и, вежливо улыбаясь, пожал небрежно руку Свенсону. – Не будем же терять зря время, приступим сразу к делу. Полковник Пейс, не будете ли вы добры посвятить генерала в курс того, о чем мы с вами говорили?
      – Да-да, конечно, сэр. Итак, приступаю, – ответил Пейс с интонацией в голосе, которая, как он знал, подскажет ею коллеге-военному, что нужно держаться настороже.
      Он направился к висевшей на стене карте, изобиловавшей различными указателями и условными обозначениями. Это был крупный, подробнейший план одного из районов расположенного в Южной Африке Йоханнесбурга. Фредерик Вандамм сел за стол. Свенсон подошел к Пейсу и встал рядом с ним.
      – Вы никогда не знаете заранее, где ждет вас успех. И когда – Пейс взял деревянную указку со стола и показал на голубую отметку на карте. – И не сможете предугадать, действительно ли удачно выбрали место для проведения своей операции. Неделю назад к одному из членов законодательного собрания Йоханнесбурга, адвокату и бывшему директору компании «Кенинг майнз, лимитед», обратились заочно двое граждан, которые, как он полагает, представляют интересы Цюрихского государственного банка – «Zurich Staats-Bank». Они хотели, чтобы он выступил посредником в переговорах между ними и упомянутой выше компанией о продаже им последней стороной крупной партии алмазов за швейцарские франки. При этом предполагалось, что качественные параметры данной продукции должны находиться в строгом соответствии с требуемым стандартом и проверяться с еще большей точностью, чем проба драгоценных металлов. – Пейс повернулся к Свенсону: – На первый взгляд во всем этом нет ничего необычного. Ленд-лиз и повсеместное обесценение денег привели к резкому оживлению на рынке алмазов. Подвизающиеся на нем дельцы рассчитывают на получение баснословных прибылей в послевоенное время. Так вот, этот наш «законодатель» согласился встретиться с двумя связавшимися с ним гражданами. Вам и самому нетрудно представить себе его состояние, когда он, к несказанному своему изумлению, узнал в одном из «швейцарцев» старого, еще с довоенной поры, своего приятеля. Это был немец, с которым они вместе учились в школе: мать интересующего нас африканера – австрийка, отец – бур. Нынешний член законодательного собрания поддерживал с ним тесные контакты вплоть до тридцать девятого года. Тогда друг его работал в «И.Г. Фарбениндустри».
      – И о чем же шла речь на встрече? – спросил нетерпеливо Свенсон.
      – Я коснусь этого. Но прежде необходимо, на мой взгляд, познакомить вас с предысторией.
      – О'кей. Продолжайте.
      – Эта встреча не имела никакого отношения ни к спекуляциям на рынке алмазов, ни к расчетным операциям, производимым Цюрихским банком. Речь шла об одноразовой сделке. Представитель «Фарбениндустри» выразил желание приобрести крупную партию борта и карбонадо...
      – Промышленных алмазов? – перебил полковника Свенсон. Пейс кивнул:
      – Немец предложил своему старому другу целое состояние, если он поможет их вывезти. Африканер отказался, но по давнишней дружбе с немцем не донес на него. Однако три года назад ситуация изменилась.
      Пейс положил указку и направился к столу. Свенсон понял, что у полковника имеется дополнительная информация, зафиксированная в письменном виде, и что он сошлется сейчас на нее. Генерал подошел к стулу рядом с Вандаммом и сел.
      – Три дня назад, – продолжал Пейс, стоя у стола, – к африканеру вновь обратились. На этот раз от него не стали скрывать, кто говорит с ним по телефону. Ему прямо сказали, что звонит один немец, располагающий сведениями, которые интересуют союзников. Интересуют давно.
      – Пробный шар? – спросил Свенсон. Его голос выражал крайнее нетерпение.
      – Во всяком случае, не совсем то, что мы ожидали... Немец уведомил адвоката о своем намерении наведаться к нему в офис и предупредил, желая обезопасить себя, что если кто-то попытается схватить его, то старый друг африканера – тот, что служит в «И.Г. Фарбениндустри», – будет по возвращении в Германию предан смерти. – Пейс взял во стола бумагу и передал ее Свенсону. – Это – от нашей агентуры. Доставлено курьером.
      Свенсон прочитал отпечатанный на пишущей машинке текст, заключенный между грифом «Военная разведка» и оттиснутым штампом «Совершенно секретно. Только для чтения. „Фэрфакс“. Индекс 4-0»:
      «28 ноября 1943 года. Йоханнесбург. Информатор: „Нахрихтендинст“. Субстратосферные гироскопы усовершенствованы. Испытания прошли успешно. Пенемюнде. Будущие контакты – через Женеву. Йоханнесбургская группа».
      Чтобы дословно запомнить текст, Свенсон прочел его несколько раз. А затем задал Пейсу вопрос, состоящий только из одного слова:
      – Женева?
      – Да. У нас все отлажено в этом негласном центре сбора интересной для разведслужб информации. Обстановка в городе – типичная для нейтральной страны. Но действуем мы, разумеется, неофициально.
      – А что такое этот... как его там... «Нахрихтендинст»?
      – Разведгруппа. Небольшая, со строго специализированными функциями. Занимается широким кругом вопросов. Ее статус выше, чем у других сверхсекретных организаций. Порой у нас возникает такое чувство, будто она никого не представляет а действует сама по себе. Что касается меня, то я думаю иногда: самое лучшее, что могли бы мы сделать, – это просто наблюдать за ходом вещей, не вмешиваясь в него. При этом я исхожу не из сегодняшней обстановки, а из той ситуации, которая сложится после войны. Мы подозреваем, что за «Нахрихтендинст» стоит Гелен. Но, что бы там ни было, у этой организации ни одного провала. Дела свои она прокручивает всегда исключительно четко, не допуская ошибок или просчетов.
      – Понятно.
      Свенсон протянул бумагу Пейсу. Но полковник не взял ее. Вместо этого он вышел из-за стола и направился к металлической двери.
      – Я покидаю вас, господа. Когда окончите, пожалуйста, оповестите меня об этом нажатием белой кнопки на моем столе.
      Он открыл дверь и быстро вышел. Тяжелая стальная дверь плотно захлопнулась за ним, послышался щелчок замка.
      Фредерик Вандамм посмотрел на Свенсона.
      – Вот оно, генерал, решение вашей проблемы. Как оказалось, нужные вам гироскопы уже изготовлены. Они – в Пенемюнде. И все, что вам остается теперь, – это послать своего человека в Женеву. Где кто-то желал бы продать их.
      Алан Свенсон разглядывал внимательно листок бумаги, который держал в руке.

Глава 7

       4 декабря 1943 года
       Берлин, Германия
      Альтмюллер тоже и столь же внимательно, как и Свенсон разглядывал листок бумаги, – правда, другой, – который также держал в руке. Было за полночь. В городе царила кромешная тьма. Берлин пережил еще одну ночь смертоносных бомбардировок. Последний налет позади. Больше до утра их не будет. Однако черные шторы светомаскировки на всех окнах министерства по-прежнему были опущены. Как и всегда в этом здании.
      Главное сейчас – не упустить время. Но и строя в спешке различные планы, нельзя забывать о мерах предосторожности. Встреча в Женеве с представителем другой стороны – лишь первый шаг, своего рода прелюдия. И все же подготовиться к ней следует самым тщательным образом. Что именно будет сказано там, несомненно, имеет значение. Однако куда важнее – кто персонально представит немецкую сторону. Позицию может изложить кто угодно, наделенный соответствующими полномочиями и разбирающийся в сути вопроса. Необходимо лишь проследить на случай краха Германии, чтобы доверенное лицо ни в коем случае не представляло официально Третий рейх. Шпеер настаивал на этом решительно и бесповоротно.
      И Альтмюллер понимал его: если война будет проиграна, ярлык предателя не должен быть повешен ни на рейхсминистра, ни на других руководителей Германии. В 1918 году, после Версаля, прозвучало множество взаимных обвинений. Резкая поляризация общества, разнузданная, параноическая травля «предателей нации» – вот та питательная почва, на которой расцвело пышным цветом мракобесие двадцатых годов. Германия не в силах была смириться с поражением. С тем позором, которым покрыли ее пресловутые изменники родины.
      И этому есть свои объяснения.
      Повторять, однако, историю, сколь бы долгий срок ни прошел с той поры, – дело бессмысленное, так что надо любой ценой избежать возвращения в прошлое. Шпеер в этом вопросе был тверд. Представитель немецкой стороны в Женеве не должен иметь никакого отношения к высшему командованию и вообще к руководству Третьего рейха. Лучше, чтобы в переговорах участвовал кто-то имеющий самое непосредственное отношение к немецкой промышленности и не связанный никак с правителями Германии. Кто-то не слишком заметный.
      Альтмюллер пытался доказать Шпееру несостоятельность подобного требования: чертежи сверхвысотных гироскопов едва ли можно доверить «не слишком заметной» посредственности из немецких деловых кругов. Пенемюнде надежно сокрыт от постороннего взора, погребен буквально в недрах земли. Предпринято все, что возможно, чтобы сохранить в тайне род его деятельности, связанной самым непосредственным образом с выполнением сверхсекретных военных заказов.
      Но Шпеер и слушать не хотел. Неожиданно логика рейхсминистра дошла до Альтмюллера, он понял суть: Шпеер решил возложить ответственность за решение вопроса на тех, кто повинен был в сложившейся в данный момент ситуации. Из-за чьей лжи и обмана Пенемюнде оказался на краю пропасти. Сам же он, Альберт Шпеер, пытался всеми мерами отмежеваться от того, что происходило в Германии военной поры: от принудительного труда подневольных людей, лагерей смерти, массовых убийств. Стремясь к успешному осуществлению своих планов, он не желал в то же время пачкать свой мундир.
      В данном случае, размышлял Альтмюллер, Шпеер прав. Если предстоит грязное дело, грозящее страшным позором, то пусть им займутся немецкие промышленники. Вся ответственность за последствия должна быть возложена на плечи того из них, кто примет участие во встрече.
      Встреча в Женеве будет иметь для немецкой стороны жизненно важное значение лишь при условии достижения на ней положительных результатов. Произнесенные во время встречи слова, обдуманные заранее и тщательно взвешенные, смогут, хотя и не обязательно, подготовить почву для нового раунда переговоров.
      Во время же следующих переговоров, которые коснутся вопроса географического по сути характера, должно быть оговорено место, где произойдет товарно-денежный обмен, если, конечно, обе стороны достигнут согласия.
      Всю прошлую неделю, день и ночь, Альтмюллер напряженно думал над этим вопросом. Он подходил к нему с точки зрения противника, пытаясь вычислить ход его рассуждений. Его рабочий стол был покрыт картами, завален донесениями, детализировавшими политическую ситуацию в каждой нейтральной стране мира.
      Место обмена должно находиться на территории одного из нейтральных государств, быть достаточно безопасным для обеих сторон и – что, пожалуй, наиболее важно – располагаться за тысячи миль от... зон непосредственного влияния обоих враждующих лагерей.
      Итак, удаленность.
      Отстраненность от театра военных действий.
      И в то же время наличие постоянной устойчивой связи.
      Это конечно же Южная Америка.
      Буэнос-Айрес.
      Американцев он должен устроить. Нет оснований думать, что они станут вдруг возражать. Буэнос-Айрес многими нитями был связан с каждым из двух лагерей. И хотя обе враждующие стороны занимали в нем определенные позиции, ни одной из них так и не удалось установить над ним полный и реальный контроль.
      Третий этап осуществления плана ассоциировался у Франца Альтмюллера с человеческим фактором – с необходимостью подобрать такое лицо, которое смогло бы успешно справиться с функциями Schiedsrichter. Или иначе с функциями третьей стороны.
      Им должен стать человек, способный проследить за обменом и пользующийся достаточным влиянием на территории соответствующей нейтральной страны, чтобы взять на себя заботу по приему и дальнейшей передаче груза. Не поддерживающий явно ни одну из воюющих сторон... И приемлемый, помимо всего, для американцев.
      В Буэнос-Айресе был такой человек.
      И в этом заключался еще один из серьезнейших просчетов Гитлера.
      Звали его Эрихом Райнеманом. Он был евреем, вынужденным выехать из Германии под напором разнузданной пропаганды Геббельса. Что же касается принадлежавших ему земельных владений и предприятий, то их экспроприировал рейх.
      Впрочем, экспроприировать рейх сумел только те земельные владения и предприятия Райнемана, которые тот не успел обратить вовремя, пока еще не грянул внезапно с неба гром, в звонкую монету, чтоб вывезти ее затем за рубеж. Та часть от былой его собственности, остававшаяся все еще на территории Германии и вполне достаточная для прессы, чтобы обрушить на читателей потоки маниакальной антисемитской истерии, составляла лишь малую толику принадлежавшего Райнеману имущества, и посему нанесенный ему ущерб от проведения нацистами экспроприации его земельных владений и предприятий был относительно невелик.
      Живя в изгнании в Буэнос-Айресе, Эрих Райнеман не чувствовал себя страдальцем. Значительная часть его достояния хранилась в швейцарских банках, а своей предпринимательской деятельностью он охватил чуть ли не всю Южную Америку. О том же, что Райнеман был в душе еще большим фашистом, чем Гитлер, знали лишь несколько человек. Он являлся горячим поборником тоталитаризма как в финансовых, так и в военных делах и делил всех людей на элиту и простонародье. И его с полным на то основанием можно было отнести к тем, кто молча, не афишируя этого, и со стоическим упорством закладывал, по существу, фундамент новой империи.
      У него имелись свои резоны следовать избранным им путем.
      Он непременно вернется в Германию независимо от исхода войны. В этом-то уж Эрих Райнеман никак не сомневался.
      В случае победы Третьего рейха ослиный указ Гитлера, касающийся евреев, будет рано или поздно отменен, тем более что и правлению фюрера придет же когда-то конец. Ну а если Германию ждет-таки, как полагают в Цюрихе, полный разгром, то для возрождения немецкой нации потребуются и опыт Райнемана и его счета в швейцарских банках.
      Но все это – в будущем. Сейчас же главное другое. Эрих Райнеман в данный момент – еврей, изгнанный из своей страны его же соотечественниками, врагами Вашингтона.
      Такой человек устроит американцев.
      И в то же время он будет блюсти интересы рейха в Буэнос-Айресе.
      Со вторым и третьим этапами плана, как казалось Альтмюллеру, все было ясно. Но успех их зависит сейчас от того, сколь удачно пройдут переговоры в Женеве. Эта прелюдия к более важным делам должна быть исполнена немецкой стороной без сучка без задоринки. Подставная фигура – обычная пешка в большой игре – обязана будет разыграть там все как по нотам.
      Необходимо срочно подыскать кого-то на роль представителя немецкой стороны на переговорах в Женеве. Человека, которого никто не смог бы заподозрить в близких отношениях с правителями рейха и который в то же время был бы известным в сфере торговли лицом.
      Альтмюллер устремил свой взор на бумаги, лежавшие на столе у лампы. Глаза у него устали, как, впрочем, и сам он, но он знал, что не сможет покинуть кабинет и пойти спать, пока не примет наконец приемлемого решения.
      Приемлемое решение – его он должен был найти сам. Шпееру же останется лишь одобрить утром принятое Альтмюллером решение после беглого ознакомления с ним. И только так, для проформы. На обсуждение уже нет времени. Кандидатуру необходимо наметить как можно скорее.
      Альтмюллер никогда не узнает, что именно подсказало ему нужное решение: письма ли в Йоханнесбург или примененный им подсознательно метод исключения. Но факт остается фактом: взгляд его привлекло одно имя. Имя, заставившее усиленно заработать его мозг. Он понял, что это – просвет. И тут же признал, что долгожданный выбор был сделан им исключительно по велению свыше.
      Иоганн Дитрихт, припадочный наследник империи «Дитрихт фабрикен», мерзкий гомосексуалист, пристрастившийся к спиртным напиткам и склонный к тому же чуть что впадать в панику. Даже самому отъявленному цинику и в голову не придет, что этот тип поддерживает тесные связи с верховным командованием.
      Так почему бы не выступить ему в роли посредника?
      Стать своего рода посыльным?

* * *

       5 декабря 1943 года
       Вашингтон, федеральный округ Колумбия
      Мрачно ударили бронзовые каминные часы. Шесть часов утра. Алан Свенсон посмотрел из окна на темные дома Вашингтона. Его апартаменты располагались на двенадцатом этаже, и из окна гостиной, где он сейчас стоял босиком в одном лишь купальном халате, открывался прекрасный вид на столицу.
      Свенсон созерцал простиравшуюся перед ним панораму города чуть ли не целую ночь... Сегодняшний день не был исключением: он поступал так вот уже трое суток. Когда же генерал погружался в беспокойный, прерывистый сон, его одолевали кошмары. И он просыпался на мокрой от пота подушке. Жена, будь она с ним, стала бы уговаривать его обратиться к врачу Уолтеру Риду. И не отстала бы от него до тех пор, пока он, сломленный ее упорством, не согласился бы последовать ее совету. Но жены рядом не было. Он настоял на том, чтобы она осталась у своей сестры в Скарсдейле. В силу особого рода деятельности, которой занимался он в данный момент, у него был ненормированный рабочий день. В переводе на общедоступный язык это означало, что у Свенсона как человека военного просто нет времени для своей супруги, которой предначертано было судьбой стать женой военнослужащего со всеми вытекающими из этого последствиями. Она, жена офицера, отлично сознавала реальное положение вещей: ситуация сложилась тяжелая, и ее муж не мог уделять ей даже немного внимания и в то же время заниматься решением сложнейших проблем. Он не хотел, чтобы она видела, как приходится ему нелегко. И хотя понимал, что ей и так все известно, считал все же, что будет лучше, если она погостит немного в Скарсдейле.
      О Боже! Как можно поверить в такое!
      Никто ни словом не обмолвился о сути дела. Никому не хотелось даже думать об этом.
      И тем не менее от действительности никуда не уйти. Те немногие – всего-то несколько человек, – кто имел доступ к соответствующей информации, пребывали в смятении, так и не отважившись принять окончательное решение. Они остановились на полдороге, не признаваясь даже сами себе в том, что сделка уже близка к завершению. Пусть кто-то еще, а не они, даст на нее свое согласие.
      Их позиция была выражена в следующих словах этой хитрой бестии, старого аристократа Фредерика Вандамма:
      – Решайте же, генерал. Нужные так вам навигационные системы – в Пенемюнде... И кое-кто хотел бы продать их.
      Вот и все.
      Осталось лишь взять да купить.
      Цена же не интересовала присутствующих: для них она не имела особого значения... Пусть другие вдаются в детали. В детали столь мелкие, что упоминать о них на сегодняшнем заседании было бы просто неуместно. В нынешней обстановке они – не предмет для обсуждения! И потому ни к чему включать в повестку дня дискуссию по их поводу.
      Это означало лишь то, что теперь все дело – за приказами, посылаемыми по цепи во исполнение распоряжений вышестоящего начальства. За приказами, которые подлежат незамедлительному выполнению. Исполнители должны действовать быстро и решительно, не ожидая дополнительных разъяснений, уточнений или обоснований. Любые рассуждения в данном случае недопустимы, так как связаны с потерей времени. Иначе не может и быть в эту военную пору, когда верховному командованию дорога буквально каждая минута. Ведь, черт возьми, идет кровавый бой! И священная наша обязанность – сделать все зависящее от каждого из нас, чтобы приблизить день нашей победы!
      Ну а что же касается дел не вполне чистоплотных, то непосредственно ими займутся люди помельче. Это их руки будут в грязи. Руки тех, кто станет выполнять положенное им по Долгу самой их службы. В строгом соответствии с отдаваемыми по цепи приказами.
      Берите же товар!
      У нас нет больше времени. Да и других немало дел. Просто кругом идет голова.
      Приступай же скорее, не дожидаясь дополнительных распоряжений, к выполнению приказа, как и следует поступать примерному солдату, сознающему, что отдаваемые по цепи команды не подлежат обсуждению. Что и как – никого не будет интересовать: единственное, что важно, – это результат. Мы все понимаем, старый солдат, что такое спускаемые сверху приказы.
      В общем, просто какое-то безумие!
      По странному стечению обстоятельств случилось так, что разведслужба наткнулась в Йоханнесбурге на человека, коему сама судьба отвела роль посредника в сделке по купле-продаже промышленных алмазов. В сделке, в которой немецкий концерн «И.Г. Фарбениндустри», этот флагман военной промышленности Третьего рейха, готов хоть сейчас выложить целое состояние в швейцарской валюте.
      У Пенемюнде имеются столь нужные союзникам навигационные системы. Должны иметься там! И кое-кто не прочь выставить их на продажу. Естественно, за приемлемую цену.
      Не нужно обладать большим умом, чтобы догадаться, что это за цена.
      Промышленные алмазы – вот во что обойдутся покупателю разработанные в Пенемюнде приборы. И это опять же просто какое-то безумие. По причинам, в которые нет особого смысла вдаваться, Германия испытывала острейшую нужду в алмазах. А союзники в силу вполне понятных причин столь же остро нуждались в сверхвысотных навигационных системах.
      Оставалось лишь вынести окончательный вердикт по сделке между врагами в наиболее напряженный момент в самой жестокой войне в истории человечества.
      Безумие! Безумие, никак не укладывающееся в голове. Генерал Алан Свенсон подумал о том, что не его вина в происходящем. Он понимал это... осознавал...
      Послышался бой часов, возвестивший о том, что прошло еще пятнадцать минут. Тут и там в небольших, как казалось издали, окнах, проглядывавших сквозь полумрак бетонных громад, стали зажигаться огни. Темный только что небосвод окрасился в предрассветный сероватый пурпур. И наверху уже можно было различить плывшие неспешно кучевые облака.
      Плывшие на огромной высоте.
      Свенсон отошел от окна и сел на диван возле камина. Двенадцать часов назад... одиннадцать часов и сорок пять минут, чтобы быть точным... он предпринял первый шаг...
      Он переложил всю вину за последствия безумного по сути своей замысла на тех, кто и впрямь заслуживал этого. На людей, из-за которых и сложилась нынешняя тупиковая ситуация. На особ, чьи плутни и аферы поставили под угрозу срыва операцию «Повелитель».
      Он приказал Говарду Оливеру и Джонатану Крафту быть у него в шесть часов. Приказал ровно двенадцать часов пятнадцать минут назад. Позвонив им накануне, он дал обоим ясно понять, что не потерпит более никаких уверток с их стороны. Если у них возникнут какие-то трудности с транспортом, он поможем им. Но, что бы там ни было, точно в шесть они должны быть непременно в личных его апартаментах в городе Вашингтоне.
      В противном случае он выведет их на чистую воду.
      И они действительно прибыли ровно в шесть, что подтвердил глухой бой каминных часов. Свенсон знал, что они сделают все, что он скажет. Люди, подобные Оливеру и Крафту – особенно последнему, – не отличаются пунктуальностью, если только не испытывают страх: такого понятия, как культура поведения, для них, вне сомнения, не существует.
      Процедура совершения сделки была предельно проста.
      Прежде всего, следовало позвонить в Женеву человеку, в обязанности которого входило свести вместе представителей обеих сторон, как только он услышит произнесенный по телефону пароль, и в случае необходимости находиться при них в качестве переводчика. Предполагалось, что одна из сторон, названная условно второй, имела доступ к сверхточным высотным навигационным системам. Первая же сторона, в свою очередь, знала, каким образом произвести транспортировку промышленных алмазов, и, вполне вероятно, сама могла бы взять на себя заботу об этом. Операция должна была начаться с получения соответствующей продукции с расположенных в окрестностях Йоханнесбурга копей компании «Кенинг».
      Собственно, вот и вся информация, которой обладали они, Оливер с Крафтом.
      Свенсон настоятельно посоветовал им немедленно приступить к операции в соответствии с имеющейся у них информацией.
      Если же они завалят это дело, то военный департамент вынужден будет предъявить как им лично, так и представляемым ими корпорациям исключительно серьезные обвинения в мошенничестве, связанном с выполнением полученных от государства военных заказов.
      После подобного заявления генерала в кабинете воцарилась мертвая тишина. Оливеру и Крафту потребовалось немало времени, чтобы до конца осознать суть услышанных ими слов и разобраться в сокрытом в них смысле.
      Затем Свенсон объяснил им мягко, подтверждая наихудшие их опасения, что в Женеву нельзя отправлять никого, с кем был бы лично знаком он, генерал. Или кто-либо еще из военного департамента, связанный с одной из их компаний. Это – непременное условие.
      Встреча в Женеве будет пробным шаром. И посему в Швейцарию следует направить человека, сведущего в подобного рода делах и к тому же, что тоже нелишне, умеющего распознавать подвох. Понятно, что таким требованиям мог отвечать лишь тот, кто и сам был бы не прочь прибегнуть при случае к обману.
      Им будет нетрудно подыскать такое лицо. Подобных типов немало в тех сферах, в которых вращались они, и, несомненно, Оливер с Крафтом должны были знать многих из них.
      И они действительно знали. И, зная, остановили свой выбор на бухгалтере Уолтере Кенделле.
      Свенсон взглянул на каминные часы. Было двадцать минут седьмого.
      Почему время так медленно тянется? И почему бы, с другой стороны, ему и вовсе не остановиться? Почему бы не светить всегда солнцу? Чтобы не было этих тяжелых, тягостных ночей. Через час он отправится в свой офис и подготовит все для поездки Уолтера Кенделла в нейтральную Швейцарию. Все документы, связанные с поездкой, он сложит в папку. Приказы будут без подписей, с одним лишь штампом «Фэрфакса». Как обычно при выполнении секретных операций.
      «О Боже, – подумал Свенсон, – как было бы хорошо не участвовать в этом деле».
      Но он знал, что это, увы, невозможно. И что рано или поздно ему придется все же взглянуть правде в лицо и дать себе отчет в том, на что он пошел.

Глава 8

       6 декабря 1943 года
       Баскония, Испания
      Он пробыл в этой лежавшей к северу от Португалии области восемь дней. Сполдинг не рассчитывал на столь длительное пребывание в здешних краях, однако у него не было выхода: произошло то, чего он никак не ожидал... Обычный, как казалось вначале, побег – на этот раз двух диссидентов-ученых из Рурской долины – обернулся на деле в нечто иное.
      Ученые, сами не зная того, выступили в роли приманки. Приманки, подброшенной противникам рейха гестапо. Проводник, который «помог» им бежать из Рура, не имел никакого отношения к немецкому подполью: он был сотрудником гестапо.
      Чтобы окончательно убедиться в этом. Сполдингу потребовалось три дня. Хотя гестаповец был одним из опытнейших противников, с которыми приходилось сталкиваться Дэвиду, он тем не менее допустил ряд промахов, наведших Сполдинга на мысль, что с ролью проводника этот человек справлялся далеко не блестяще. И как только Дэвид удостоверился в своей правоте, ему тотчас же стало ясно, как действовать дальше.
      На протяжении пяти дней он вел своего попутчика-псевдоподпольщика через холмы и ущелья все дальше на восток, в направлении Сьерра-де-Гуары, отклоняясь от хоженых тайных троп миль на сто. Время от времени Сполдинг заходил в уединенные деревни, делая вид, что «совещается» со своими людьми. На самом же деле это были, как знал он, фалангисты, не подозревавшие, впрочем, с кем их свела судьба. И вот их-то и выдавал Дэвид гестаповцу за партизан. Продвигаясь по проселочным дорогам к низовьям реки Гуайярдо, он объяснял гестаповцу, что это – те самые тайные пути, которые используют антифашисты при побегах. В действительности же использовавшийся партизанами секретный маршрут вел на запад, к побережью Атлантического океана, а не к Средиземному морю, как полагали немцы. Данное заблуждение и обусловило в первую очередь столь успешную деятельность действовавшей в Пиренеях агентурной сети. Сполдинг, не собираясь их в этом разубеждать, дважды отправлял нациста в город за съестными припасами. И оба раза, следя незаметно за гестаповцем, он наблюдал, как тот заглядывал в здания, где, судя по торчавшим из-под крыш толстым проводам, имелся телефон.
      Таким образом, дезинформация поступала в Германию. А на это не жалко и пяти лишних дней. Немецкая авиация месяцами будет заниматься ведущими на восток «тайными путями», что делает относительно безопасным использование маршрутов, идущих в противоположном, западном направлении.
      Однако такая игра не могла продолжаться до бесконечности. Дэвид уже добился, чего хотел. И намеревался теперь отправиться в Ортегал, на берег Бискайского залива, где его ждали другие дела.
      От маленького костерка остались одни красные угли. Ночь между тем стояла холодная. Сполдинг посмотрел на часы. Было два часа утра. Он выдвинул «подпольщика» в дозор, подальше от света костра. Туда, где не было видно ни зги. И предоставил гестаповцу достаточно времени, чтобы тот, оставшись один, смог бы попытаться осуществить, наконец, свой план. Но немец спокойно стоял на посту и, судя по всему, предпринимать чего-либо не собирался.
      Пусть так, размышлял Дэвид, возможно, он не столь опытен, как казалось ему. Или информация, полученная им. Сполдингом, от своих людей, не отличалась точностью. Во всяком случае, он до сих пор не заметил ни одного отряда немецких солдат – скорее всего, из альпийских стрелков, – которые давно уже должны бы спуститься с гор, чтобы забрать агента гестапо. А заодно и захватить его, Сполдинга. Дэвид подошел к скале, за которой укрылся немец.
      – Отдохни немного. Я сменю тебя.
      – Danke, – облегченно вздохнув, проговорил тот. – У меня живот разболелся. Я возьму лопату и отойду в сторону.
      – Иди в лес. Сюда ведь забредают пощипать травку дикие животные, и они могут учуять тебя.
      – Понятно. А ты, вижу, подумываешь все в тончайших подробностях.
      – Точнее, пытаюсь делать так.
      Немец вернулся к потухшему костру и, достав из вещевого мешка саперную лопатку, направился в опоясывавший луг лес. Наблюдая за ним, Сполдинг еще раз убедился, что первое впечатление его не обмануло. Нет, гестаповец был опытен. Нацист не забыл, что шесть дней назад двое ученых из Рура исчезли ночью как раз в тот момент, когда он вздремнул. Дэвид заметил тогда ярость в глазах агента гестапо и знал точно, что в данный момент этот ублюдок вновь прокручивал в своем сознании события той ночи.
      Если Сполдинг правильно оценил ситуацию, то гестаповец подождет с часик, наблюдая, не попытается ли Дэвид установить контакт с невидимыми в темноте партизанами, и только тогда подаст сигнал альпийским стрелкам. И те тотчас же выйдут из леса. С карабинами наизготове.
      Гестаповец допустил явную промашку. Он слишком легко согласился с советом Сполдинга отправиться в лес, не выразив при этом никаких сомнений по поводу его замечаний относительно диких животных, которые забредают якобы на луг пощипать травку и могут учуять присутствие здесь человека.
      Между тем, спустившись в эту низину еще при свете дня, они оба могли убедиться, что перед ними, в окружении леса, простерлась покрытая чахлой травой заболоченная пустошь с торчавшими кое-где голыми скалами. Так что сюда никто не забредет никогда в поисках пищи, даже непритязательные горные козы.
      И к тому же не было ветра, который мог бы донести до диких животных запах человека. Ночь, конечно, стояла холодная, воздух же был недвижим.
      Будь на месте этого агента настоящий, опытный проводник, он, несомненно, возразил бы Дэвиду, подняв его на смех, и отказался бы идти в погруженный во мрак лес. Но гестаповец поступил по-иному, тотчас воспользовавшись предоставившейся ему столь своевременно возможностью связаться со своими.
      Если только и впрямь нацист должен был с кем-то вступить в контакт. Но об этом он, Дэвид, узнает через несколько минут.
      Увидев, что гестаповец скрылся в лесу, Сполдинг подождал полминуты и затем опустился на землю и пополз вдоль скалы.
      Обогнув ее, он еще прополз тридцать пять – сорок футов по травостою и, приподнявшись, побежал, пригнувшись, к лесу. Согласно его расчетам, немец должен был находиться ярдах в шестидесяти от него.
      Войдя в лесную чащобу, Дэвид, ступая бесшумно, стал приближаться к нацисту. И хотя того еще не было видно, он знал, что сейчас обнаружит его.
      И он не ошибся. Немец подал кому-то сигнал: зажег спичку и тут же погасил ее.
      Затем пошла в ход еще одна спичка, но она горела уже дольше – несколько секунд, после чего гестаповец, дыхнув на нее, потушил огонек.
      Из глубины леса было подано два коротких ответных сигнала. Опять же с помощью спичек. Зажженных в двух разных местах.
      Дэвид прикинул расстояние, отделявшее его от соратников агента гестапо. Выходило что-то около сотни футов. Немец, боясь заблудиться в незнакомом ему лесу в Стране Басков, предпочел стоять, где стоял, поджидая, когда связные сами подойдут к нему. Увидев, что те и в самом деле направлялись к немцу, Сполдинг бесшумно, не нарушая ночной тиши, подполз поближе к «подпольщику».
      Затаившись в кустарнике, он услышал шепот. Разобрать удалось лишь отдельные слова. Но и этого было достаточно.
      Выбравшись быстро из леса, он подбежал к скале и вынул из куртки маленькое сигнальное зеркало. Поймав им свет луны, просигналил в юго-западном направлении пять раз подряд и, прятав зеркальце в карман, стал ждать.
      Ожидание, знал он, не затянется.
      И не ошибся.
      «Проводник» вышел из леса, держа лопату и с сигаретой во рту. Было еще довольно темно. Тяжелые облака то и дело закрывали луну, погружая землю в непроглядную тьму. Сполдинг отделился от скалы и коротко свистнул, подзывая гестаповца.
      – Что случилось, Лиссабонец? – спросил тот, подойдя к Дэвиду.
      Сполдинг произнес спокойно два слова. Только два слова:
      – Heil Hitler!
      И ударил нациста коротким штыком в живот. Смерть наступила мгновенно.
      Тело тяжело осело на землю. И ничто не нарушило тишь. Чтобы не было слышно предсмертного хрипа, Дэвид зажал немцу рот.
      Покончив с гестаповцем, Сполдинг побежал по траве к опушке леса, но вошел в него чуть левее, чем в прошлый раз, И, пройдя еще немного, остановился неподалеку от того места, где немец совсем недавно разговаривал со своими двумя сообщниками. Из-за туч выглянула внезапно луна и осветила всю поляну. Дэвид вжался в листья папоротника. Несколько секунд он лежал неподвижно, прислушиваясь. Вроде бы все спокойно. Поблизости – никого.
      Луна вновь скрылась за облака. И опять мрак сгустился. Разглядеть в такой темноте труп немца, лежащего на лугу, было невозможно. Для Дэвида это имело большое значение.
      Если альпийские стрелки и находились в лесу, то уж никак не на опушке. И что бы там ни было, пока что в их планы не входило спускаться в низину.
      Они выжидали. Выжидали, собираясь группами где-то в других местах.
      Или же просто ждали, оставаясь на месте.
      Сполдинг встал на четвереньки и быстро пополз в западном направлении сквозь непролазный, как казалось, кустарник. Осторожно отодвигая преграждавшие путь ветки, чтобы не вносить дисгармонии в обычный шум ночного леса, он достиг того места, где трое людей совещались несколько минут назад. Там он никого не заметил. И не услышал ничего подозрительного. Дэвид достал из кармана спичечный коробок и вытащил две спички. Зажег одну из них и тотчас же задул. Затем зажег вторую, подержал ее пару-другую секунд и только потом погасил.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.