Русское слово в лирике XIX века (1840-1900): учебное пособие

Людмила Карловна Граудина, Галина Ивановна Кочеткова

Русское слово в лирике XIX века (1840–1900): учебное пособие

Введение

…Прекрасные стихотворения, как живые существа, входят в круг нашей жизни; они то учат, то зовут, то благословляют; среди них есть ангелы-хранители, мудрые вожди, искусители-демоны и милые друзья. Под их влиянием люди любят, враждуют и умирают…

Н. Гумилев

В 2004 г. в Москве небольшим тиражом (550 экз.) вышла в свет выдающаяся по своим достоинствам книга – «Душа России. Пятнадцать веков русской поэзии. Всеобщая энциклопедическая антология». В ней на тысяча трех страницах автор-составитель, поэт В.А. Ленцов, представил великую русскую поэзию «от былинных времен до наших дней». Среди двух тысяч поэтов, произведения которых помещены в этой антологии, Золотой век русской поэзии представлен девяносто девятью поэтами – от всеми любимого Александра Пушкина до мало кому известного Дмитрия Стахеева. В.А. Ленцов в предисловии к книге («от составителя») подчеркнул одну особенность Золотого века в нашей культуре: «…Величайшим завоеванием поэтов Золотого века – считаем то, что изо всех веков век девятнадцатый в сознание людей вошел наиболее зримо, наиболее объемно, видимо, в наибольшей мере доступно сознанию мыслящего человека… Да, потрудились над этим и проза того времени, и драматургия. Но вскормила их духовно – поэзия… Если мы с вами, дорогой читатель, прочтя эту книгу, возьмем да и представим, что породила в вас поэзия Золотого века, все это вместе сложим, то мы вдруг ощутим, как поднимает нас могучая сила, как будто вырастают у нас крылья, и мы парим над трепетной Москвою той поры, над четким Петербургом… И всякий тогдашний житель их, кто молод духом был и был открыт добру, он вдруг становится нам с вами самым близким другом, хотя по сути – он наш прапрадед, но никогда он не состарится в восприятии нашем! Вот такие чудеса сотворяет поэзия! И наивысших высот в этом волшебстве достигли они, поэты Золотого века…»

А.С. Пушкин дал мощный толчок развитию поэзии XIX в., ставшей для русского народа источником вечной красоты, духовности и гармонии. Его творчество в XIX в. навсегда осталось маяком, на который равнялись все последующие поэты – и по уровню интеллекта, и по уровню художественного сознания, и по уровню версификационного мастерства. В обществе укрепилось понимание, что без хороших поэтов и литераторов наступает «беспробудный сон золотой посредственности», как сказал некогда А. Бестужев. Послепушкинская поэзия 40—90-х годов XIX в. – это особый материк, со своими разительными контрастами, драматическими сюжетами и величественными достижениями. Философ и знаток русской культуры И.А. Ильин писал: «Вряд ли есть еще один народ на свете, который имел бы такую поэзию, как русская; и по языку, и по творческой свободе, и по духовной глубине. Да – по глубине. Ибо силою исторического развития оказалось, что русский поэт – есть одновременно – национальный пророк и мудрец, и национальный певец, и музыкант. И в русской поэзии – открытой всему на свете – и Богу – и молитве – и миру; и своему – и чужому; и последней полевой былинке, и тончайшему движению души – мудрость облекается в прекрасные образы, а образы изливаются в ритмическом пении»[1]. Надо обращаться к русской поэзии. «Войти в ее воды, как в воды самой России, и внять ее словам, как глаголу России о ней самой»[2]. Главная особенность поэтов Золотого века состоит в том, что каждый из них, при всем удивительном разнообразии индивидуальностей и талантов, выполнял духовную миссию, которую создатели поэзии осознавали как служение отечеству, своему обществу и народу России.

Содержание, мотивы, жанры послепушкинской поэзии, так же как средства и способы словесно-художественного творчества, хотя и развивались под знаком классической пушкинской поэзии и других поэтов пушкинской поры 1-й трети XIX в., но все же с

течением времени видоизменялись, насыщались новым содержанием и ранее неизвестными формами. Заметно менялись литературные нормы и вкусы эпохи. Поэтическая стихотворная речь, как море, находилась в неустанном движении – приливах, отливах и возмущениях – в соответствии с теми новыми возникавшими направлениями, которые существовали и даже в какое-то время главенствовали в поэзии 2-й половины XIX в. Да, поэт учился у поэта. Но вместе с тем это были и конкретные личности, которые, с одной стороны, различались по своим взглядам и средствам самовыражения, а с другой – объединялись по неким социальным, психологическим и культурологическим причинам в группы, создавая школы, направления, течения.

Часто в учебниках по истории русской поэзии XIX в. творчество авторов рассматривается в отдельных главах, расположенных в хронологическом порядке по персоналиям: А.В. Кольцов; Ф.И. Тютчев; А.А. Фет; Н.А. Некрасов; А.Н. Майков и т. д. В предлагаемой вниманию читателей книге принят другой принцип изложения – по поэтическим школам, группам и направлениям. Так, в отдельных главах излагаются сведения о поэтике любомудров и славянофилов; рефлективной лирике; романтической лирике; демократической лирике; поэтике предсимволистов и т. д.

Вместе с тем внутри каждой главы рассмотрено творчество отдельных поэтов. Причем во главу угла ставилась задача познакомить читателя с самыми выразительными и характерными лирическими произведениями этих поэтов. Так, авторы стремились соединить общее и частное, органично показать индивидуальные различия в творчестве поэтов на фоне живых и динамических процессов развития искусства слова в XIX в.

Во 2-й половине XIX в. поражал фейерверк сверкающих поэтических дарований, которые нередко враждовали между собой. России нужны были и поэты «чистого искусства», открывающие красоту, гармонию мира, и поэты, отражающие драмы, трагедии, конфликты и несовершенства социальной жизни общества. Однако и тем и другим были свойственны некие семантически целостные мотивы с определенным сюжетообразующим потенциалом. Таковы лирические мотивы и темы любви, красоты, родины, судьбы страны и народа.

Еще важнее другое. Глубокие корни общности миропонимания поэтов XIX в., открывающие всечеловеческое их единство, скреплялись великими идеями христианства. Идеи православия были характерны не только для философски настроенных религиозных поэтов типа А.С. Хомякова или B.C. Соловьева, но и гораздо глубже – для личного морального сознания многих поэтов XIX века. Это проявлялось, в частности, в широкой поэтизации христианских идей в лирике, нередко – в религиозной ориентации авторов, в развитии некоторых тематических и жанровых категорий лирических произведений. Например, в пышном расцвете жанра стихотворной «молитвы». Вл. Личутин в статье «Цепь незримая…», опубликованной в журнале «Дружба народов», писал: «…размышлять о национальной культуре помимо истории православия – ошибка непростительная, и мы эту беду укореняли и, вместо того чтобы раскрыть, отмыть взгляд свой для постижения исторических основ, постоянно умножали пелены на глаза, чтобы не знать, не видеть очевидности существа».

В настоящей книге важно было сохранить духовный стержень, определяющий корневую культуру русской поэзии XIX в. Вот эти «мечты и думы» поэтов, так же как и объединяющие поэтов разные школы, группы и направления, рассмотрены в первом разделе.

Как писал Феофан Прокопович, «поэты прививают добродетели душе, искореняют пороки и делают людей, раз они избавлены от вожделений, достойными всякого почета и хвалы. И они делают это тем легче и успешнее, что стихи их в силу наслаждения, порождаемого размером и стройностью, охотнее слушаются, с большим удовольствием прочитываются, легче заучиваются, глубоко западают в души»[3]. Задача этой книги как раз в том и состоит, чтобы обратить внимание читателя на то, как важно научиться понимать поэзию и ценить ее. Этим во все времена начиная с древней классики занималась и занимается поэтика (греч. poietike – поэтическое искусство). Она рассматривает законы построения литературных произведений, в том числе стихотворных, и всю систему изобразительных средств, используемых в этих произведениях.

Поэтика родственна риторике, практически являясь ее продолжением, но на ином – художественном уровне. По мнению академика С.С. Аверинцева, «поэтику позволительно рассматривать как «инобытие» риторики, особо выделяемый внутри ее раздел»[4]. Риторика учит приобретению твердых навыков в многочисленных формах прозаической речи, причем с целью активного ее воспроизведения. Поэтика же не ставит задачей научить сочинять стихотворения, если объектом ее изучения избрана поэзия: «Poetae nascuntur, oratores giunt» – «Поэтами рождаются, ораторами становятся». Но она учит понимать поэзию, т. е. способности постичь, осознать смысл и значение стихотворного произведения, ориентироваться в его композиции, оценить глубину его мысли, силу чувства, красоту поэтической речи. Без этого трудно себе представить образованного человека.

Интересно, что на протяжении длительной истории обучения искусству речи преподавание риторики и поэтики шло рука об руку. Так, об истории поэтики обычно пишут, начиная с древнегреческого ученого-энциклопедиста Аристотеля (384–322 г. до н. э.), который создал два классических труда античной эстетики – «Риторику» и «Поэтику». Вначале преподавалась риторика как дисциплина более широкого содержания, а затем поэтика как дисциплина более специализированная, созданная в древнейшие времена прежде всего применительно к поэзии. Аристотель свою «Поэтику» начал так: «Мы будем говорить как о поэтическом искусстве вообще, так и об отдельных его видах, о том, какое приблизительно значение имеет каждый из них, и как должна слагаться фабула, чтобы поэтическое произведение было хорошее; кроме того, о том, из скольких и каких частей оно состоит, а равным образом и обо всем прочем, что относится к этому же предмету»[5].

В России основоположник просветительства Феофан Прокопович (1681–1736), талантливый ученый, поэт и теоретик литературы времени Петра I, преподавал в Киево-Могилянской академии на латинском языке написанный им курс риторики «De arte rhetorica librix» и вслед за ним курс поэтики – «De arte poetica». Этой же традиции преподавания курса риторики, а вслед за ней и поэтики, следовали российские академики XVIII в., например А.С. Никольский, затем первый ректор Харьковского университета И.С. Рижский и др. Так, наряду со знаменитым тогда трудом – «Опытом риторики» (М.,1809), И.С. Рижский написал в продолжение темы об искусстве слова и «Науку стихотворства» (СПб., 1811). Книга была издана Академией и отмечена золотой медалью. Она представляла собой один из первых опытов систематического изложения поэтики на русском языке.

Обучая студентов русскому языку и словесности в Московском университете, этой же традиции следовал известный филолог-лингвист, искусствовед и палеограф Ф.И. Буслаев (1818–1897). Он написал специальную главу «Риторика и пиитика» (в работе «Преподавание отечественного языка», 1844), в которой рассказал об особенностях своего преподавательского опыта, сложившегося в процессе чтения этих двух курсов[6].

Проблеме тесной взаимосвязи поэтики и риторики уделял особое внимание и академик В.В. Виноградов в своей работе «О языке художественной прозы»[7].

Когда в конце 20-х годов XX в. риторика была изгнана из школьного и вузовского курса образовательных программ, этот факт не мог не отразиться и на судьбе поэтики. С точки зрения марксистской теории отражения и необходимой, по мнению власти, партийности и классовости гуманитарных наук, не могло быть универсальной науки, пригодной для разных общественных групп. Так, В. Гофман в 30-е годы писал в духе воззрений тех лет: «Все попытки и рецепты оживления и омоложения риторики со стороны людей науки можно уподобить любовному прикладыванию пластыря к деревянной ноге»[8]. Дисциплины такого рода, как он считал, должны быть сданы на попечение филологам и эстетикам и отнесены «к «воздушным» сферам культуры, как нечто отвлеченное, далекое от непосредственных практических интересов общественной жизни»[9].

Автор «Поэтического словаря» А. Квятковский в предисловии с обидой писал: «Еще сравнительно недавно наша поэтика переживала период застоя. Находились литературоведы, которые даже отказывали ей в праве на существование, полагая, что самый термин «поэтика» вышел из употребления. Об этой тенденции третировать поэтику как научную дисциплину писал акад. В.В. Виноградов: «Возникает замысел растворить поэтику в общей концепции теории литературы. Формы воплощения этого замысла разнообразны (ср., например, руководства для высшей школы по теории литературы – проф. Л.И. Тимофеева, проф. Г.Н. Поспелова, В.И. Сорокина, Г.Л. Абрамовича, Л.В. Щепиловой и др., а также относящиеся сюда статьи, брошюры, сборники)»[10].

Однако термин поэтика в дальнейшем закрепился в наименованиях определенных жанров научных трудов: лингвистическая поэтика, теоретическая поэтика… Но все же так и не вернулся в образовательные программы школьных учреждений. Между тем в европейских международных школах поэтика преподается старшеклассникам и в наши дни во всей необходимой полноте общих ее сведений и конкретного содержания. Сейчас и у нас стали вспоминать о духовных истоках и духовном мире поэтического русского слова в школьном образовании. Так, в программе для образовательных учреждений гуманитарного профиля для 10—11-х классов (под редакцией Г.А. Обернихиной), допущенной Министерством образования Российской федерацией (М., 2003), рекомендовано изучение поэтики русских романтиков (А.А. Фета, А.К. Толстого) и поэзии Серебряного века: символистов (Д.С. Мережковского, Ф. Сологуба, З.Н. Гиппиус), акмеистов (Н.С. Гумилева, А.А. Ахматовой), футуристов и эгофутуристов (В. Хлебникова, И. Северянина) – словом, тех поэтов, творчество которых не входило в прежние школьные программы.

Как скромно выразился в одной из телевизионных передач министр образования Андрей Фурсенко, «с образованием у нас было не все в порядке…». Слово делилось на касты с социологической точки зрения. В книгах о поэзии 2-й половины XIX в. можно было встретить такой текст: «…Фет, А. Толстой, Мей, Тютчев – вся плеяда дворянско-крепостнической и либеральной литературы была проведена сквозь строй пародий «искровцев»[11]. Или: «За оболочкой приглаженной, утонченной, рафинированно-созерцательной поэзии Фета «искровцы» обнажили лицо врага, лицо крепостника»[12]. Тех литературоведов, которые находили достоинства в поэтике романтиков того времени, называли буржуазно-дворянскими историками литературы, и неистово критиковали буржуазно-дворянские источники всех, кто недостаточно высоко оценивал «революционную» поэзию и «политический уровень своих поэтических ударов».

Вспомним: еще совсем недавно (до 90-х годов) только с отрицательной оценкой и сниженной стилистической окраской использовались все термины и номинации, которые называли представителей высших социальных групп в XIX в.: дворянин, аристократ, буржуа, предприниматель, помещик, господин, барин, вельможа и т. д. В наши дни активно развивается процесс энантиосемии, и знаки оценок у многих из этих слов меняются на противоположные[13].

Представляется важным напомнить об особой, позитивной роли дворянства как высшего сословия, создававшегося в России на протяжении многих веков, если вспомнить первоначальное название «дворян» еще у Суздальского летописца в Воскресенской летописи под 1215 г. – в описании эпизода убийства князя Андрея Боголюбского, произошедшего, по свидетельству летописи, в 1175 г. В течение столетий дворяне выполняли важную роль на широком поле службы военной и государственной. Начиная со времени царствования Петра I, роль дворян особенно выросла в деле развития в России торговли, искусств, науки и образования. Интересные соображения по поводу русского дворянства высказал И.С. Тургенев в своей незаконченной статье, которая опубликована в полном собрании его сочинений под названием «Несколько мыслей о современном значении русского дворянства»[14]. Сравнивая дворянство западноевропейское и русское, Тургенев писал: «Дворянство на Западе стояло впереди народа, но не шло впереди его; не оно его двигало, не оно его влекло за собою по пути развития. Оно, напротив, упиралось, коснело, отставало. Почти все имена великих европейских деятелей принадлежат не к аристократическому клану; у нас мы видим явление противоположное… дворянство наше, оно служило делу просвещения и образования. Наши лучшие имена записаны на его скрижалях»[15].

Нельзя считать случайностью тот факт, что вся русская поэзия XIX в. была в основном создана поэтами дворянского происхождения[16]. Поэты из дворянских семей имели возможность в детстве получить прекрасное образование, знали не только основные европейские языки, но и древние (греческий, латынь), знакомились с лучшей античной и европейской философской, социологической и поэтической литературой своего времени. Это помогало им даже в самых трудных житейских ситуациях оставаться на уровне высокого искусства, одухотворенного светлыми идеалами и пониманием высшего общественного назначения поэта. Как писал один из замечательных литераторов-эмигрантов К. Зайцев, «именно нашему поколению выпал великий жребий сберечь вверенный ему светоч культуры и сквозь вихрь разбушевавшейся стихии пронести его трепещущее пламя»[17].

Отходя от идеологем послеоктябрьского периода, авторы стремились в настоящей книге пересмотреть отношение к поэтам романтического направления – приверженцам чистого искусства, склоняющимся к поискам совершенного художественного выражения. Таких поэтов, как А.А. Фет, А.Н. Майков, Я.П. Полонский и др., литературоведы нередко ставили на второе место по сравнению с поэтами демократического направления, придерживавшихся в своем творчестве в первую очередь социальных тем.

И.А. Ильин писал: «Как солнце взращивает плод, пронизывая его своими лучами, так художественный замысел поэта должен пронизывать все стихотворение, глядясь в него и сияя из него людям…»[18] Главное – развитый эстетический вкус поэта и художественность его стихотворения. Прямолинейная дидактика вредит любому лирическому произведению любого поэта – будь то сторонник мечтательного романтизма или представитель некрасовской школы. Поэтому казалось важным соблюсти некое равновесие противоположных эстетических позиций, сосредоточившись в большей степени на проблемах научно-объективного анализа материала. И уж, конечно, нельзя было обойти вниманием произведения поэтов-эмигрантов – таких как Д.С. Мережковский, или таких как Великий князь и государственный деятель Константин Константинович Романов (писавший под псевдонимом К.Р.).

Масштаб достижений русской поэзии в XIX в. несравним ни с одним другим веком в отечественной истории. Россия блистала и славилась своими поэтами. А вот затем, как горько заметил А.И. Солженицын, «Россия проиграла двадцатый век», хотя «русская литература, – как он отмечал, – всегда давала высокий нравственный стандарт». А что мы видим сейчас? Взлета поэзии в наше время пока нет. Печально еще и то, что в обществе наблюдается разрыв исторической памяти. Помнят Пушкина и вспоминают периодически поэтов Серебряного века. Весь поэтический Золотой век – в его целостности и разнообразии – почти забыт: не вспоминают ни имен, ни отдельных стихотворных произведений наших уникальных поэтов этого времени[19]. Когда-то философ И.А. Бердяев (1874–1948), будто предвидя дальнейшее развитие общественной жизни в России, сказал: «Должна народиться новая интеллигенция, но она будет очень понижена в своем культурном уровне, ей не свойственны будут высшие запросы духа». Да, действительно… Как заметил в одной из телепрограмм Иван Дыховичный, «в послереволюционное время

Поспешно разрушались церкви,

И долго строились ларьки…»

В повседневной жизни сейчас наблюдается стремление возвести в норму жестокость, грубую брань, ненормативную лексику. Утверждают, будто бы в нашем обществе поэзией интересуется не более одного процента населения, а может быть, и того меньше: «попса заела…» Ритмы и стихотворные размеры пригодились лишь в рекламе:

Ко дню рождения жены

Купил диван за полцены.

Что же касается современной песни, то на языке улицы о ней сложилось определенное мнение:

И не важно, чо орет,

Важно лишь, чтоб громко…

По поводу стилистики текстов современной песни филолог Э.Д. Головина написала в журнале «Русская речь» статью с характерным названием: «Ту-ту-ту и на-на-на. О языке современной популярной песни». Трудно удержаться, чтобы не процитировать концовку этой статьи: «Стильно – прикольно – бессвязны тексты, написанные М. Фадеевым для исполнительницы, известной как Глюкоза: «Я не любила, она про любовь рассказала, ага, ту-ту-ту, ту-ту-ту, я настроена ту-ту-ту, просто, как она, на-на-на».

Качество песенных текстов достойно публичного обсуждения на страницах популярных периодических изданий уже потому, что поп-музыка – естественная и важнейшая для подростков и молодежи эмоционально воспитывающая и формирующая мыслительно-речевые процессы сфера бытия, где подмена искусства халтурой может быть подобна долгому-долгому эху»[20].

Духовное оскудение все же преодолимо. В обществе звучат голоса о том, что интерес к подлинной поэзии снова возродился. Так считает, например, поэт Н. Добронравов. В этом отношении может помочь восстановление связующей нити нынешнего времени с прошлыми эпохами русской культуры и прежде всего с эпохой Золотого века.

Поэзия есть «высшее искусство духа» (по словам Гегеля), нельзя забывать, что ценность ее заключается еще и в том, что она распространяется на многие виды искусства и культуры. Так, поэты 2-й половины XIX в. внесли огромный вклад в развитие музыкальной культуры России. Возвышающая нравственная сила поэзии этого времени вдохновляла лучших отечественных композиторов. На стихотворные тексты поэтов были написаны сотни лирических песен и романсов, которые и сейчас продолжают волновать слушателей своей искренностью, сердечностью и теплотой. Один только П.И. Чайковский написал десятки романсов на слова А. Апухтина, А.К. Толстого, Я. Полонского, А. Плещеева, А. Фета, А. Хомякова, Н. Некрасова, Д. Мережковского, К. Романова (К.Р.) и др.

Русское изобразительное искусство также не оставалось в стороне от наиболее ярких и выразительных проявлений жизни поэтической России. Портреты поэтов, написанные выдающимися русскими художниками, их графика, иллюстрации к лирическим произведениям, которые выставляются в художественных галереях, – оставили нам наглядную память об этой эпохе. Таков, например, известный портрет замечательного поэта К. Фофанова работы И.Е. Репина; его картина, написанная по мотивам поэмы Н.М. Минского «Последняя исповедь»; портрет символиста Ф. Сологуба, написанный К.А. Сомовым; портрет поэтессы З.Н. Гиппиус работы Л. Бакста, с большим мастерством передающий ее красоту, и мн. др.

Не менее важно замечательное наследие поэтов послепушкинского времени – создателей образных, выразительных крылатых слов русского литературного языка. Запас их составил не менее сотни единиц. В основном это те крылатые выражения, которые закрепились в широком употреблении в печатных прозаических и публицистических текстах.

Как не может быть забыта отечественная история, так не может и не должна быть забыта вся полнокровная поэзия Золотого века с ее покоряющей стихией человеческих чувств, возвышенными и часто тяжелыми думами; тонким, острым юмором и негасимым, доходящим до глубины сердца лиризмом.

Поэтический Олимп России в послепушкинское время

Над братской могилой Российской Империи потухли прежние страсти, и пред мятущейся стихией встревоженного хаоса померкли прежние бури. Не их ищет душа, смятенная и усталая. Она ищет покоя и отдыха, она тянется к красоте…

И образ за образом встают великие тени.

К.И. Зайцев

В послепушкинский период в отечественной поэзии сложилась новая художественная и эстетическая перспектива. Поэты уже в 30—40-е годы в своей лирике углублялись в поэзию чистой мысли, и на этой основе возникло творчество любомудров и славянофилов. Философская эстетика, самые острые вопросы которой были поставлены в это время и в европейской, и в русской действительности, вопросы внутреннего субъективного духа, соотнесенные с реальной действительностью, осияли поэтический мир «роскошным и великолепным огнем», как было сказано в одной из критических статей 1840 г.

Появившиеся идейно-теоретические искания вызвали к жизни еще одно новое течение в стихотворном творчестве – рефлективную лирику как выражение настроений «общественного недуга». Моменты самоанализа, рефлективного размышления оставили глубокий след в поэтике этого в большей мере психологического направления в русской поэзии XIX в.

Поэты последующего времени все дальше уходили от стилистики эпохи Пушкина. Об этом писал академик В.М. Жирмунский: «Поэты XIX в. не были учениками Пушкина; после его смерти возобладала романтическая традиция, восходящая к Жуковскому и воспитанная под немецким влиянием. В середине XIX в. романтическая поэтика обнаруживается особенно ярко в лирике Фета и поэтов его группы; на рубеже XX в. она находит естественное завершение в творчестве русских символистов: Бальмонт в этом отношении продолжает Фета, Блок учится у Владимира Соловьева»[21].

Однако развитие и углубление романтической линии в поэзии было не однолинейным. Практически в каждом новом десятилетии XIX в. проявлялись особые векторы другого направления, противостоящего чисто романтическому. Так, уже в творчестве A.В. Кольцова – основоположника песни как стихотворного жанра, соединившего устную народную поэзию с книжно-письменными традициями поэтической речи XIX в., сказались тенденции проникновения новой стилистики, возросшей на демократических и народно-поэтических основах культуры русского слова.

К началу 60-х годов XIX в. лидером демократического направления, пришедшего на смену романтическому, в стихотворном творчестве стал Н.А. Некрасов. Ф.М. Достоевский писал о Некрасове: «Это было раненое сердце, – раз на всю жизнь, и незакрывающаяся рана эта и была источником всей его поэзии, всей страстной до мучения любви этого человека ко всему, что страдает от насилия». Н.А. Некрасовым и поэтами некрасовской школы были привнесены новые элементы реалистической и народнопоэтической стилистики в поэзию XIX в.

Даже в романтической лирике таких поэтов, как А.К. Толстой и Л.А. Мей – поэтов «исключительно созерцательной мысли» (по словам В. Соловьева), нашли воплощение идеи самобытного мира народных и русских исторических первообразов.

Реалистическая изобразительность, начиная с 50-х годов расцвела в жанрах комического и сатирического стихотворного творчества, достигшего затем значительных высот.

Особенности поэтики, связанные с группами, школами и направлениями в творчестве авторов Золотого века и отражавшие «бесповоротную силу общего исторического движения» (по словам B. Соловьева), охарактеризованы во второй части книги.

Нельзя не отметить, что главными, сквозными мотивами чистой лирики в творчестве всех поэтов XIX в. были некие базовые человеческие ценности, такие как любовь, вера, родина и «врачующая власть» природы (по словам А.К Толстого). Как справедливо писал B.C. Соловьев, «загадка нового сфинкса – души и любви человеческой – разрешается явлением духовного человека, действительного и вечного царя мироздания, покорителя греха и смерти». Смысл разумного отношения к совершенному содержанию и укладу бытия идет для русских поэтов XIX в. от главного явления непреходящего значения – от христианства, «от Того, Кто изначала вложил в Свой образ и подобие зародыш высшего совершенства и как Грядущий приготовлял чрез всю историю необходимые условия своего действительного воплощения»[22].

Духовности и животворного наследия христианского миропонимания и мироустройства не миновала душа поэтов XIX в. Ценности христианства существовали и существуют «не для одиночного утешения отдельного человека»[23] отдельной школы или группы поэтов. Поэтому общие черты, органически свойственные творчеству поэтов разных направлений и разных призваний, были выявлены и освещены в первой части раздела, посвященного послепушкинской поэзии, о чем и ведется речь в дальнейшем повествовании.

Часть I Поэтизация христианских идей, тем родины, природы и любви

Душа вселенной тосковала

О духе веры и любви!

B.C. Соловьев

Поэзия художественно отражает действительность и включает ее в свою образную систему. Переработанные по законам стихотворного творчества поэтические отражения реальности, «лики культуры», как их называют, возникают перед нами новыми и неповторимыми явлениями духовной жизни. В одних случаях, когда, скажем, в поэзии воплощаются частные и третьестепенные стороны прошедших событий, они могут восприниматься как нечто интересное, но все же – только как относительно интересное; тогда как в других – приобретают характер непреходящих ценностей.

К таким непреходящим ценностям относятся прежде всего христианские идеи, появляющиеся в художественных образах прекрасных поэтических произведений. Христианство возникло в I в. в восточных провинциях Римской империи «как религия угнетенных, искавших избавления от бесчеловечных условий жизни в приходе мессии (спасителя)».[24] Принятое Киевской Русью в 988 г. православное христианство укреплялось на протяжении прошедшего тысячелетия во всех областях жизни, и особенно в области искусства и поэзии, обогащая и окормляя русскую культуру своим высоким духовным содержанием. Высшая жизнь духа привносилась поэтами в мир поэтического творчества, соединяясь в нем с христианским миросозерцанием и христианскими идеалами добра и красоты. «Русская поэзия много сделала для утверждения непреходящей ценности человека как личности гуманной, совестливой, честной и благородной. Побуждать человека к добру, к справедливости, к прекрасному – в продолжении этой вечной традиции мирового искусства видели русские поэты свой высокий долг»[25]. Как подчеркивал русский философ Н.А. Бердяев, подлинная любовь к людям «есть любовь не против истины и Бога, а в истине и в Боге…»[26].

Душевный склад русских поэтов XIX в., вышедших из образованных дворянских семей, из семей духовного сословия, был воспитан церковью. Христианские традиции воспринимались с детства из окружающей среды, из духовной атмосферы, проникнутой православными воззрениями и обычаями. И это составило основную особенность русских поэтов XIX в. как лучшую часть интеллигенции того времени. Поэты XIX в. увлекались то романтическим шеллингианством и немецкой философией, как любомудры и романтики, то философией критики отвлеченного идеализма Гегеля, как славянофилы, находившиеся под влиянием философа и поэта А.С. Хомякова, то особой концепцией мировосприятия блестящего религиозного философа и поэта Вл. Соловьева.

Но в любом случае в духовном облике всех поэтов XIX в. и в их творчестве просвечивали черты христианства, что проявлялись и в выборе жанров стихотворений, и в системе поэтических сюжетов, образов, символов, и в характере использования языковых средств. Христианство было внутренним стержнем стихотворного творчества всего XIX века, его сквозным началом, которое проходило не как ветер, продувающий пространство, но как свет, пронизывающий и охватывающий самые разные стороны поэтического творчества, либо в форме прозрачно и явно выраженных христианских идей, как у славянофилов; либо в брезжущем сиянии отдельных бликов и просветов, как у поэтов-демократов; либо в «сквозном прогреве» духовной и «небесной» темы, как у романтиков.

В этой связи интересные мысли о русской интеллигенции высказывал философ и богослов С.Н. Булгаков, принявший священство в 1918 г. и с 20-х годов по 1944 г. являвшийся профессором догматики и деканом русского Богословского института в Париже. Он писал: «Из противоречий соткана душа русской интеллигенции, как и вся русская жизнь… Нельзя ее не любить, и нельзя от нее отказываться… В страдальческом ее облике просвечивают черты духовной красоты, которые делают ее похожей на какой-то совсем особый, дорогой и нежный цветок, взращенный нашей суровой историей…» Как важную черту Булгаков отмечал в интеллигенции «напряженное искание Града Божия, стремление к исполнению воли Божией на земле, как на небе», и они, эти искания и стремления, «глубоко отличаются от влечения мещанской культуры к прочному земному благополучию… Религиозна природа русской интеллигенции. Достоевский в «Бесах» сравнивал Россию и прежде всего ее интеллигенцию с евангельским бесноватым, который был исцелен только Христом и мог найти здоровье и восстановление сил лишь у ног Спасителя. Это сравнение остается в силе и теперь. Легион бесов вошел в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях, мучит и калечит. Только религиозным подвигом, незримым, но великим возможно излечить ее, освободить от этого легиона»[27].

Достойно внимания, что появляются и современные светские авторы, которые глубоко понимают и ценят очищающее значение религиозной составляющей в искусстве. «Религиозное искусство – это прежде всего искусство. И самое полное. Религиозность ничего не отнимает от искусства, а напротив, дает ему. Если стихия, природа и всякое зачатое от них искусство дает душе жизнь, которую можно отнять, дает полноту жизни на миг, то религиозное искусство дает большую полноту жизни, ту самую «жизнь вечную», которую отнять нельзя… Жизнь, которую дает религиозное искусство, бесконечно глубже, полнее, мощнее»[28].

Значение темы «Христианство и поэтическое творчество» поэтому трудно переоценить. Именно с этой главы и начинается характеристика русской поэзии в послепушкинское время.

Поэтический язык духовных и религиозных прозрений всегда отличался повышенным экспрессивным зарядом. Роль стилистических славянизмов и церковно-славянских элементов в русской поэзии XIX в. была с этой точки зрения весьма значительной. Отношение к этим словам до сих пор овеяно романтическими ассоциациями:

Ветшают прадедов слова.

Они уже полузабыты.

Но, как извечная трава,

Все ж пробиваются сквозь плиты.

…………………..

Слова угасшей старины

Вдали мерцают еле-еле,

А прежде, жизнью рождены.

Они ласкали, жгли и пели.

Так говорил современный поэт Всеволод Рождественский о словах, которые писались «волей сердца / Из черноземного пласта / Для друга и единоверца».

Все творчество поэтов разных направлений и школ пронизано чувством материнского родства родины, природы и человека. «Врачующая власть» (по словам А.К. Толстого) русской природы воспета поэтами 2-й половины XIX в. с небывалой силой и щемящей душу красотой. Читаем у Фета:

Какая ночь! На всем какая нега!

Благодарю, родной полночный край!

Из царства льдов, из царства вьюг и снега

Как свеж и чист твой вылетает май!

Какая ночь! Все звезды до единой

Тепло и кротко в душу смотрят вновь,

И в воздухе за песнью соловьиной

Разносится тревога и любовь.

……………….

В XIX в. поэтами была создана широкая и подвижная панорама пейзажной лирики самого крупного масштаба и высокого качества, проникнутая и согретая любовью писателей к родине. Теме родины, ее природы и красоты посвящена отдельная глава.

Наконец, не менее важная, но даже еще более всеохватная и всевластная для поэтов тема – тема любви. Как написал Б. Евсеев в предисловии к составленному им сборнику «Любовная лирика русских поэтов», «почти всегда любовь русского поэта была и высшей точкой его жизни. Любовь ценилась выше ума, она была нужней морализаторства и рациональной философии, граничила с высоким безумием. Эта любовь терзала ночами, не уходила днем, становилась стержнем и смыслом бытия поэтов»[29].

В главе «Стилистика темы Эроса в поэзии: душа и чувство» раскрыта содержательная сторона поэтики любовной лирики 2-й половины XIX в.

Христианство и поэтическое творчество

Мы молимся к Тебе, Слово,

от начала бывшее у Бога,

выговаривающее без речи

молчания его глубины:

низложи сплою Твоею

беса глупого и немого,

подай несмутимую ясность,

благую членораздельность.

Мы действо призываем Духа,

что властно претворить творенье.

С. Аверинцев

Фрагмент стихотворения «Молитва о словах» академика С.С. Аверинцева, вынесенный в эпиграф и составляющий вместе со всеми его произведениями этого типа, как сказано в аннотации к изданию, «особый опыт исповедального слова», входит в его сборник «Стихи духовные»[30]. В коротком «Слове» к читателю этой книги автор писал: «Заглавие “Стихи духовные” – для меня не просто манерный синоним словосочетания «религиозная поэзия». Как известно, таково традиционное обозначение одного из фольклорных жанров песен, которые с очень давних времен распевали на Руси, на всем пространстве восточного славянства, безымянные странники, слепцы, нищие, «калики перехожие»[31].

Поэтическое слово с думой о Боге, о православной церкви и христианских ценностях сочинялось с древнейших времен и анонимными авторами, и поэтами, чьи имена запечатлелись в истории русской словесности. Вот одно из лаконичных стихов протопопа Аввакума:

ХВАЛА О ЦЕРКВИ

Се еси добра, прекрасная моя,

Се еси добра, любимая моя.

Очи твои горят, яко пламень огня,

Зубы твои белы паче млека,

Зрак лица твоего паче солнечных лучь,

И вся в красоте сияеши, яко день в силе своей.

Поэзия в России во все времена осмысливалась, как правило, с точки зрения насыщающих ее духовных ценностей. Поэтому неудивительно, что христианство составляло важнейший принцип художественного творчества и в произведениях всех отечественных поэтов, в том числе и поэтов XIX в. В этой связи нельзя не вспомнить о тех мыслях, которые высказывал И.А. Ильин в своей знаменательной статье «Когда же возродится великая русская поэзия»: «О русском народе надо сказать словами Тютчева: “Невыносимое он днесь выносит”… И справляется он с этим потому, что идет по своим исконным путям, проведшим его через все его климатические суровости, через все его хозяйственные трудности и лишения и через все его военные и исторические испытания. Эти средства, эти пути суть: молитва, терпение, юмор и пение. Все вместе они создавали ему ту особенную русскую выносливость, ту способность приспособляться не уступая, гнуться без слома, блюсти верность себе и Богу и среди врагов и в порабощении, сохранить легкость в умирании, накапливать ту силу сопротивления в веках из поколения в поколение, которая и спасала его в дальнейшем»[32]. И еще: «…Великая русская поэзия была порождением истинного чувства, восторга, одушевления, вдохновения, света и огня, – именно того, что мы называем сердцем и отчего душа человека начинает петь (Веневитинов, Языков, Баратынский, Лермонтов, Тютчев, Хомяков, граф А.К. Толстой и другие)»[33]. И, конечно, Пушкин был для России «точно сброшенный с неба поэтический огонь, от которого как свечки зажглись другие самоцветные поэты», – писал о Пушкине Н.В. Гоголь.

Трудно не согласиться с религиозным философом Борисом Петровичем Вышеславцевым, вынужденным в свое время эмигрировать из России на знаменитом философском пароходе, который писал: «Подлинное искусство есть вольное искусство, гений – всегда “вольный гений”… Вольный гений… воспринимает свое призвание, как служение поэтическое и пророческое; он слышит “Божественный глагол”, он исполняет Божественную волю: “виждь и внемли!” И от нее получает высшую свободу духовного прозрения и постижения»[34].

На протяжении всего XIX в. был широко распространен жанр библейской религиозной лирики. К нему относились стихотворения и поэмы, тематическую канву которых составляли евангельские сюжеты. Примеров тому великое множество. Напомним лишь некоторые. Это раздел лирики Л.А. Мея «На библейские мотивы»: «Отойди от меня, сатана!», «Псалом Давида на единоборство с Голиафом», «Эндорская прорицательница», «Нагорная беседа», «Притча пророка Нафана» и др. Это поэмы А.К. Толстого «Иоанн Дамаскин» и «Грешница». Это многие стихотворения А.С. Хомякова: «Воскресение Лазаря», «Суд Божий», «Давид», «По прочтении псалма» и др. Это произведения христианского философа и поэта B.C. Соловьева, писавшего и публицистические сочинения на тему «Духовные основы жизни», «Россия и Вселенская церковь», и стихотворения на библейские темы – «Неопалимая купина», «Знамение» и др. Процитируем лишь одно стихотворение из библейских произведений, принадлежащее И.С. Никитину.

НОВЫЙ ЗАВЕТ

Измученный жизнью суровой.

Не раз я себе находил

В глаголах Предвечного Слова

Источник покоя и сил.

Как дышат святые их звуки

Божественным чувством любви,

И сердца тревожные муки

Как скоро смиряют они!..

Здесь все в чудно-сжатой картине

Представлено Духом Святым:

И мир, существующий ныне,

И Бог, управляющий им,

И сущего в мире значенье,

Причина, и цель, и конец,

И Вечного Сына рожденье,

И крест, и терновый венец…

Как сладко читать эти строки,

Читая, молиться в тиши,

И плакать, и черпать уроки

Из них для ума и души!

Еще шире круг лирических произведений разных жанров, которые, казалось, были написаны исключительно на темы, близкие к ежедневной жизни поэтов. Однако в них всегда присутствовала высокая религиозная идея, и все высказанные поэтами мысли и чувства овеяны целостно-духовным христианским содержанием. В качестве иллюстрации напомним лишь некоторые из большого числа таких стихотворений: В.Г. Бенедиктов «Благовещение»; А.П. Барыкова «Юродивая»; Ю.В. Жадовская «Среди бездушных и ничтожных»; К.К. Павлова «Видение», «Не гордою возьмем борьбою…»; А.Н. Майков «Завет старины», «Не говори, что нет спасенья…», «Христос воскрес!»; А.К. Толстой «Благовест», «Меня, во мраке и в пыли…», «Господь, меня готовя к бою…»; А.С. Хомяков «России», «Вдохновение», «Раскаявшейся России»; Н.Н. Апухтин «Жизнь»; B.C. Соловьев «Ночь на рождество», «Око вечности», «Святая ночь»; Д.С. Мережковский «Темный ангел», «Не надо звуков».

Бог и христианские ценности были духовным фундаментом русской поэзии XIX в. – и для Пушкина, и для поэтов послепушкинского времени, искавших «стихов божественные тайны». Вот еще один из фрагментов стихотворения B.C. Соловьева:

НОЧЬ НА РОЖДЕСТВО

Пусть все поругано веками преступлений,

Пусть незапятнанным ничто не сбереглось,

Но совести укор сильнее всех сомнений,

И не погаснет то, что раз в душе зажглось.

Великое не тщетно совершилось;

Недаром средь людей явился Бог;

К земле недаром небо приклонилось,

И распахнулся вечности чертог.

…………………….

1894

«Какой свет и какая строгость величия!» – сказал бы об этих стихах Н.В. Гоголь, как сказал он о близких по мысли и духу этому стихотворению Соловьева стихах Н.М. Языкова: «Я изъяснял это тем, что наши поэты видели всякий высокий предмет в его законном соприкосновенье с верховным источником лиризма – Богом, одни сознательно, другие бессознательно, потому что русская душа вследствие своей русской природы уже слышит это как-то сама собой, неизвестно почему»[35]. Поэты жили в твердой вере, и это не давало им в поэтическом творчестве опускаться ниже того духовно-эстетического уровня, которого они достигали, получая высокое художественное, в том числе и религиозное образование.

Гуманистический пафос поэзии, обращенной к верховному Промыслу и христианской вере, определял самые разные элементы поэтических произведений: заглавие, мотивы, общую точку зрения автора, специфику избранного им жанра и, конечно, конкретные речевые структуры, наряду с приемами речевой изобразительности. К сожалению, стихотворное художественное наследие XIX в. в аспекте проблемы «Христианство и творчество» исследовано в меньшей степени, чем тема того заслуживает.

О поэтике русской стихотворной «молитвы»

Научи меня молиться.

Добрый ангел, научи:

Уст твоих благоуханьем

Чувства черствые смягчи!

Да во глубь души проникнут

Солнца вечного лучи,

Да в груди моей забьются

Благодатных слез ключи!

П.А. Вяземский

Стихотворная «молитва» занимала особое место в системе поэтических жанров XIX в. Связано это было в первую очередь с тем, что христианские идеи, на которых с детских лет воспитывались будущие поэты, обогащали их обостренное художественное чувство, так же как и философское осмысление жизни.

Молитва и молитвенное слово всегда были частью русской духовности. Бог в культурном ареале, начиная с первых веков православия, был своеобразным вместилищем морали, гуманистических традиций, питающих искусство, в том числе искусство слова. Таков был и поэтический мир XIX в., который нельзя глубоко понять, если не учитывать и эту сторону сложившихся вековых традиций. Сгущенная эмоциональность, высокий стилистический строй мысли и языка роднили религию и поэзию. Не случайно В.Ф. Одоевский утверждал, что в области фантазии поэзия занимает место религии. Это высказывание подтверждается всей молитвенной лирикой, которая «живет» на границе с религиозной сферой и ориентирована на религиозную молитву как на жанровый канон.

Стихотворная «молитва», хотя в основе своей и по прямому назначению, общей устремленности к Богу, святым и небесным силам нередко сохраняла связь с церковной молитвой, тем не менее была самостоятельным и самобытным художественным произведением. И поэтому качественно отличалась от молитвы как важнейшей составной единицы религиозного культа. Прежде всего стихотворная «молитва» характеризовалась целым рядом существенных признаков, отражающих ее содержательную сторону и коммуникативные особенности. «Перейдя в литературную сферу, поэтическое бого-общение начинает жить собственной жизнью, – теперь оно подчиняется законам авторского слова и авторского мировидения, впитывая в себя философские, мистические, эстетические аспекты современности»[36].

Одна из базовых особенностей молитвы заключается в том, что по форме она представляет собой диалог, выражающий неравноправные, иерархические отношения между говорящим и адресатом – тем, к кому обращено молитвословие. Это отражается и в приподнятой стилистике молитвы, и в подборе слов, и в ее звучании. Если в церковной молитве характер ее конкретного содержания в принятой форме диалога определяется священнослужителем и закрепленными церковью традициями, то в стихотворной «молитве» отмеченная асимметричная вертикальная организация диалога иная. Он ведется от имени лирического героя и обусловлен мотивами и внешними обстоятельствами, которые автор избирает в качестве поэтической темы. Отсюда и важнейшие различия, существующие между стихотворной и ритуальной молитвами. Отметим наиболее важные из них: 1) по ритмико-просодическому строю молитвы; 2) по адресату; 3) по характеру конкретного содержания и стилистического воплощения молитвы; 4) по жанровым вариантам молитвы и ее экспрессивной направленности.

Что касается ритмико-просодических особенностей молитвы, уместно напомнить рекомендации современного «Молитвослова» о благоговейном отношении к молитве, совершаемой «пред Всевидящим Богом». Следует произносить ее «без поспешности и со вниманием сердечным» (см., напр., «Православный молитвослов и псалтирь» издания Псково-Печерского монастыря [1991. С. 3]. Текст ритуальной молитвы отличается ритмическим строем. При чтении молитвы вслух специалисты отмечают «доминирование свойств древней музыкально-тонической системы» и ее особое просодическое воспроизведение. В сегментации речевого потока можно заметить членение молитвы «на симметричные и пропорционально соотносительные минимальные интонационные отрезки». При молитвенном чтении создается «специфический мелодический контур»[37] и особая структура основных интонационных моделей.

В отличие от ритуальной канонической молитвы стихотворная «молитва» с точки зрения ее ритмико-просодических качеств подчиняется только законам стихотворного творчества, правилам метрики и мелодики стиха, выработанным поэтикой на основе живых образцов классической русской поэзии. Обратим внимание, например, на «Утреннюю молитву», написанную Н.Ф. Щербиной. Приведем лишь ее фрагменты:

УТРЕННЯЯ МОЛИТВА

Я пал под горем и бедами;

Мне тяжело нести свой крест, —

И ропот грешными устами

Душа готова произнесть…

………………………

В молитве теплой я излился,

Но благ себе не смел просить, —

Я только плакал и молился,

Я только мог благодарить.

1844

Это стихотворение написано излюбленным в русской поэзии XIX в. четырехстопным ямбом (двухдольная стопа с ударением на втором слоге). Примерно в те же годы (1844–1847) была написана «Молитва» известной поэтессой Ю.В. Жадовской. Вот фрагмент из нее:

МОЛИТВА

Мира Заступница, Матерь всепетая!

Я пред тобою с мольбой;

Бедную грешницу, мраком одетую,

Ты благодатью прикрой…

…………………..

Здесь поэтессой использован четырехкратный дактиль (трехдольная стопа с ударением на первом слоге), перемежаемый с двухкратным.

Совершенно в другом ритме написана покаянная молитва А.А. Григорьевым – в двухсложной стопе с ударением на первом слоге (хореем):

ПОКАЯНИЕ

(из Гете)

Боже правый, пред Тобой

Ныне грешница с мольбой.

Мне тоска стесняет грудь,

Мне от горя не заснуть.

Нет грешней меня, – но Ты,

Боже, взор не отврати!

………………….

Стихотворные «молитвы» писались поэтами разными размерами, но роднились одной чертой: лирический герой в них относится к Всевышнему, Богоматери или Ангелу-хранителю с особым чувством – с сердечной надеждой и верой… Стихотворная художественная «молитва» такого типа, как и ритуальная христианская молитва, – общение с Богом или другим высшим существом (Богородицей, Духом Святым, Ангелом небесным и т. д.), ведущееся в форме диалога, отличающегося по своей предназначенности: это обращение низшего к высшему. Причем разговор велся чаще всего от первого лица, в форме так называемой Я-Молитвы о самом сокровенном, необходимом и глубоко личностном. Конечно же, избранный поэтом ритм и размер стихотворной «молитвы» был обусловлен индивидуальными качествами поэта и отражал часть религиозного сознания, особую молитвенную «музыку души». Четкий рассудочный элемент уступал в этом случае эмоциональному духовному опыту личности.

В поэтике стихотворной «молитвы» особую роль играл адресат. Молитвенная форма самовыражения в немалой степени была связана с привнесением светского и внеритуального поэтического элемента в содержание стихотворной «молитвы» и в наименование адресата, к которому обращается лирический герой или героиня.

Во многих случаях стихотворная «молитва» была максимально приближена к ритуальной – и по адресату, и по выраженной в ней высокой христианской и эмоциональной ноте, и по языку. Такова, например, просительная «Молитва» Я.П. Полонского:

МОЛИТВА

Отче наш! Сына моленью внемли!

Все проникающую

Все созидающую

Братскую дай нам любовь на земли!

Сыне! Распятый во имя любви!

Ожесточаемое

Оскудеваемое

Сердце ты в нас освежи, обнови!

Дух Святый! Правды источник живой!

Силы дай страждущему.

Разуму жаждущему

Ты вожделенные тайны открой!

………….

В тексте курсивом выделены все церковнославянские элементы «молитвы», сближающие ее с религиозным ритуальным жанром. Вместе с тем концовка этого стихотворения отражает те гражданские тревоги и душевные метания поэта как сына своего времени, когда призывы к «святой борьбе» все чаще звучали в поэзии демократов. Приведем последнюю строфу молитвы:

Вставших на глас

Твой услыши мольбу!

И цепенеющую,

В лени коснеющую

Жизнь разбуди на святую борьбу!

По контрасту с этим стихотворением можно привести два других, написанных поэтом М.И. Михайловым (1829–1865). Творчество Михайлова было разнообразно по стилистике и жанрам, и одним из его излюбленных был жанр антологических стихотворений. «Стих Михайлова музыкален, ясен, эмоционален», – отмечает литературовед П. Фатеев. Эти качества проявились, в частности, и в стихотворных антологических «молитвах», написанных по мотивам лирики античных поэтов. Приведем две из них:

МОЛИТВА

Зевс, дай добра мне, хотя б я его не просил у бессмертных;

Зло отврати от меня, если б молил я о нем!

1847

МОЛЬБА

Что бы просил ты у Зевса, великого бога вселенной,

Если б из урны судеб жребий выбрать ты мог?

Дар сладких песен просил бы и сильно разящее слово:

Словом порок поражать, песнью сердца умилять…

1848

В этих обращениях сохраняется характерное для молитвы противопоставление, с одной стороны создателя Вселенной, высшего разума и, с другой, просящего у него милостей более слабого существа, человека с его греховными помыслами, страстями, просьбами, надеждами…

Обращает на себя внимание смена наименования адресата, что обусловлено особыми художественными задачами поэта.

Достаточно четко выраженная, монолитная композиционная основа жанра стихотворной «молитвы» привлекала поэтов еще одной возможностью: в емкой поэтической форме выразить возвышенные чувства, создать художественные образы, семантико-стилистическим центром которых становились некие божественные сущности, представленные воображением поэта даже и в форме олицетворений: истина, разум, надежда и т. д. Так, Н.И. Тургеневым написана молитва, в которой в качестве адресата избрана Истина:

Приди, о Истина, и поселись меж нами,

Приди, искорени вгнездившийся порок,

Соделай, чтоб враги нам сделались друзьями,

И чтоб невинного не гнал уж больше рок.

…………………

Поэтесса Ю.В. Жадовская, воспевая возвышенные духовные начала, в стихотворении «Молитва» (1858–1859) широко использовала художественные переносы:

МОЛИТВА

Дух премудрости и разума, и силы,

Всеобъемлющей, божественной любви!

Нас, заглохших в суете, помилуй

И своим дыханьем оживи!

…………………

О, Дух жизни, света и свободы!

На сердца жестокие повей!

Просвети заблудшие народы,

Свет и жизнь на страждущих пролей!

В семантическом плане все приведенные в качестве иллюстрации «молитвы» в церковной ритуальной традиции назывались бы просительными. В них содержится прямая просьба. В составе речи в этом случае широко применяются императивные глагольные форм: спаси, помилуй, исцели, научи; просвети, оживи, сердце обнови, зло отврати и т. д.

В поэзии широко использовался также вариант – молитвы призывательной. В ней семантико-смысловая форма несколько видоизменяется – в ней подчеркивается обращение к Богу или к Божественным силам с призывом прийти и откликнуться на зов. Так, призыв к достижению благословенного, благодатного молитвенного состояния выражен в стихотворении «Сладость молитвы» (1854), написанном И. С. Никитиным:

СЛАДОСТЬ МОЛИТВЫ

Бывают минуты, – тоскою убитый,

На ложе до утра без сна я сижу,

И нет на устах моих теплой молитвы,

И с грустью на образ святой я гляжу.

…………………

И в душу прольется мне светлая радость,

И смело на образ тогда я взгляну,

И, чувствуя в сердце какую-то сладость,

На ложе я лягу и крепко засну.

Оригинальна и призывательная «Молитва природы», написанная не позднее 1857 г. поэтом В.Г. Бенедиктовым. В ней поэт природу наделил человеческими чувствами, мыслями и речью:

МОЛИТВА ПРИРОДЫ

Я вижу целый день мучение природы:

Ладьями тяжкими придавленные воды

Браздятся, сочных трав над бархатным ковром

Свирепствует коса; клонясь под топором.

Трещит столетний дуб в лесу непроходимом…

…………………

Вот вечер, вот и ночь, – и небо с видом ласки

Раскрыло ясных звезд серебряные глазки,

А вот и лунный шар, – лампада зажжена,

В молельню тихую земля превращена;

Замолкла жизнь людей, утихла эта битва…

Природа молится. Да – вот ее молитва!

Стихотворная «молитва» на протяжении всего XIX в. находилась в процессе органического развития: она складывалась как сложный, многомерный и многоплановый жанр, вобравший в себя несколько разновидностей «молитвы». Помимо личностной Я-Молитвы, по тематике наиболее близкой к ритуальной, нельзя не отметить такие варианты «молитвы», как гражданская, социальная, игровая, шутливая и даже пародийно-сатирическая.

Библейские образы и каноны христианской веры, с их историей и языком, безусловно, оставили самый глубокий, можно сказать, неизгладимый след в жанре русской стихотворной «молитвы» XIX в. Достаточно вспомнить, например, «молитву» А.А. Фета, написанную им между 1874 и 1886 гг.:

Чем доле я живу, чем больше пережил,

Чем повелительней стесняю сердца пыл, —

Тем для меня ясней, что не было от века

Слов, озаряющих светлее человека:

Всеобщий наш отец, который в небесах,

Да свято имя мы твое блюдем в сердцах,

Да прийдет царствие твое, да будет воля

Твоя, как в небесах, так и в земной юдоли.

Пошли и хлеб обычный от трудов,

Прости нам долг, – и мы прощаем должников,

И не введи ты нас, бессильных, в искушенье,

И от лукавого избави самомненья.

В этом стихотворении практически зарифмована ритуальная молитва.

Однако величие и значительность Священного Писания выражались поэтами по-разному. Характер наследования смысла и преданий христианского вероучения зависел не только от глубины и широты религиозного сознания поэтов, но в большей степени от их мировоззренческих и эстетических взглядов и позиций. Огромное значение имела личность поэта, его внутренний мир, его талант. Тема эта обширна и заслуживает особого научного исследования. Здесь хотелось бы обратить внимание лишь на удивительную пластичность художественной формы стихотворной «молитвы».

Так, нельзя не отметить «молитвы» с гражданственным и патриотическим настроением, которые писали замечательные поэтессы графиня Е.П. Ростопчина и Ю.В. Жадовская. Из ряда этих стихотворений особенно интересны две «молитвы» Е.П. Ростопчиной: «Молитва за святую Русь» (1855) и «Молитва об ополченных, сложенная в часовне Иверской Богоматери, в день праздника Чудотворной Иконы и открытия Московских выборов по ополчению» (1855).

Говоря о жанре гражданской молитвы, важно вспомнить о главной государственной стихотворной «молитве» России XIX в. Еще в 1816 – первой половине 1818 г. В.А. Жуковский написал «Молитву русского народа», которая в 1833 г. была положена на музыку

А.Ф. Львовым и получила статус официального гимна России под названием «Боже, царя храни».

В этой просительной по содержанию молитве на первый план выведена «Русь православная», ради которой гимн и был написан:

Перводержавную

Русь православную

Боже, храни!

Царство ей стройное!

В силе спокойное!

Все ж недостойное

Прочь отжени.

…………………

Эта соборная «молитва», написанная поэтом высоким слогом, с широким использованием стилистических славянизмов[38] (ниспошли, отжени, воспомяни; воинство бранное, благословение, к Богу стремление и т. д.), сконцентрировала в себе основную концепцию государственности, освященной религиозной верой в Богохранимость России и ее Царя.

Среди гражданственных стихотворений подобного типа выделяется «Молитва» (1854) А.Н. Майкова, написанная на вечную для России тему, касающуюся взаимоотношений Запада и Востока.

МОЛИТВА

Шла туча с запада, другая от востока.

Сошлись, ударились: гремит в раскате гром,

И свищет молния – и на земле кругом

И зверь, и человек замолк в тоске глубокой.

Лишь пастырь душ один, грозою осиян,

Подъемлет длань к Тому, кто властвует вселенной,

Колеблет твердь земли и движет океан.

Один он, мудростью библейской просветленный

Смиренно молится: Да суд свершится Твой,

И мир, десницею Твоею обновленный,

Возблещет радостней! Твоя нам скрыта цель,

Но благ еси, Господь! Долинам шлешь  Ты грозы —

Да утучняются! Даешь ты людям слезы —

Да перст познают Твой! Кровавую купель

Народам – да ярмо греховное с них канет,

И новый человек из старого восстанет!

В молитве использованы библейские образы и слова повышенной экспрессии, почерпнутые из церковнославянского источника: грозою осиян, / подъемлет длань..:, десницею Твоею обновленный,/ Возблещет радостный!; Но благ ecu, Господь!; Да перст познают Твой!

В среде поэтов романтического направления можно встретить стихотворные «молитвы», в которых звучит тема любви к женщине. Наиболее выразительной иллюстрацией в этом отношении может служить одно из любовных стихотворений Я.П. Полонского, написанное в 1845–1850 гг.

Вижу ль я, как во храме смиренно она

Пред образом Девы, Царицы небесной, стоит, —

Так молиться лишь может святая одна…,

И болит мое сердце, болит!

Вижу ль я, как на бале сверкает она

Пожирающим взглядом, горячим румянцем ланит,

Так надменно блестит лишь один сатана…

И болит мое сердце, болит!

И молю я Владычицу Деву, скорбя:

Ниспошли ей, Владычица Дева, терновый венок,

Чтоб ее за страданья, за слезы, любя,

Я ее ненавидеть не мог.

…………………

Молитва-просьба, обращенная к Царице Небесной, Владычице Деве в первой части стихотворения, приобретает в конце стихотворения характер призыва – заклинания. Использованная стилистическая фигура повтора в конце каждой из двух строф – И болит мое сердце, болит! – подчеркивает душевный диссонанс молящегося. Это же настроение усиливается употреблением возвышенной лексики (Владычица– Дева, святая, молить, ниспослать), сменяющейся по контрасту сниженной характеристикой той, во имя которой молится лирический герой (пожирающий взгляд; так надменно блестит лишь один сатана…). Возникшее противопоставление выражает силу чувства и драматической напряженности. В стихотворении чувствуется связь с лермонтовской темой искупительного страдания. Сюжет очищающего страдания восходит к канонам христианства, и эта тема была одной из излюбленных в русской литературе 2-й половины XIX в.

Шло время. Отчужденность и прозаической, и стихотворной литературы от русской жизни ощущалось все в большей степени. Еще в 1835 г. Белинский напоминал поэтам: «Истинная и настоящая поэзия нашего времени» есть «поэзия реальная», поэзия жизни, поэзия действительности. Само понятие народности как «альфы и омеги нового периода» должно состоять «в верности изображения картин русской жизни». Развитие стихотворного творчества в этом направлении приводило и к поискам новых тем и к заметному преобразованию традиционных поэтических жанров, в том числе и жанра стихотворной «молитвы».

Появился жанр социальной «молитвы», в которой поэты напрямую затрагивали тему страданий и бедности русского народа. Наиболее убедительные и выразительные духовные произведения этого типа были созданы Н.А. Некрасовым. Так в стихотворении «Молебен» (1876) поэт писал:

МОЛЕБЕН

Холодно, голодно в нашем селении.

Утро печальное – сырость, туман,

Колокол глухо гудит в отдалении,

В церковь зовет прихожан.

Что-то суровое, строгое, властное

Слышится в звоне глухом,

В церкви провел я то утро ненастное —

И не забуду о нем.

Все население, старо и молодо,

С плачем поклоны кладет,

О прекращении лютого голода

Молится жарко народ.

Редко я в нем настроение строже

И сокрушенней видал!

«Милуй народ и друзей его, боже! —

Сам я невольно шептал…

…………………

Стилистика некрасовской социальной «молитвы» существенно отличалась от стилистики «молитвы» романтического типа. В стихотворении «Молебен» четырехкратный дактиль гармонично согласуется и с повествовательным, почти прозаическим тоном вступления, в котором обрисовано холодное и голодное существование прихожан, и с мольбой лирического героя о помощи народу во всех его бедствиях и несчастьях. Стихотворный рассказ написан простым и непринужденным слогом. Характерна семантика подобранных поэтом наречий и прилагательных, оценивающих ситуацию с отрицательной экспрессией: холодно, голодно; колокол глухо гудит..:, утро печальное, утро ненастное; что-то суровое, строгое, властное/ Слышится в звоне глухом…

Во второй части стихотворения поэт усиливает настроение печали и безысходности. Это стихотворение в прижизненные издания Некрасова не входило, а в собрание его сочинений было впервые включено лишь в 1879 г. Но сразу же стало популярным, широко известным, а в 1902 г. оно было положено на музыку Ц.А. Кюи.

Сравнительно с поэтами романтического направления Некрасов предпочел в жанре «молитвы» иную семантическую и образную систему с особым стилистическим обертоном и с другим душевным настроем. В поэтике его стихотворной «молитвы» сменились художественные ориентиры. Так, в стихотворении, написанном в форме гимна – обращения ко Господу, Некрасов публицистически обозначил, какой должна быть программа действий по отношению к народу. В одном из своих писем к Л.Н. Толстому поэт писал: «Вы забываете, что здоровые отношения могут быть только в здоровой действительности». Какой же должна быть «здоровая действительность»? Процитируем «молитву» 1866 г.

ГИМН

Господь! твори добро народу!

Благослови народный труд.

Упрочь народную свободу,

Упрочь народу правый суд!

Чтобы благие начинанья

Могли свободно возрасти,

Разлей в народе жажду знанья

И к знанью укажи пути!

И от ярма порабощенья

Твоих избранников спаси.

Которым знамя просвещенья,

Господь! ты вверишь на Руси!..

В этом стихотворении нет сюжетной «пружины». В торжественной «молитве», названной гимном, крупным планом выделены лишь ключевые, концептуальные слова. В ней говорится только о том, что поэт считал бы самым важным для народа: свобода, благословенный труд, правый суд и просвещение (к знанью укажи пути!). Поэт пропел хвалебную и просительную «молитву», обращенную ко Господу и относящуюся к народу, в выражениях точных и прямых, не стремясь к изысканной метафорической красоте.

Далеко не все «молитвы» общественного характера были столь определенными в социальном смысле по содержанию просьб, обращенных к Всевышнему. Так, Ф.И. Тютчев писал в жанре «молитвы» самые искренние, исповедальные стихотворения. Одно из таких произведений, написанное в 1850 г., поэт посвятил всем, кто чувствует себя в этой жизни обделенным и обойденным.

Пошли, Господь, свою отраду

Тому, кто в летний жар и зной

Как бедный нищий мимо саду

Бредет по жесткой мостовой;

Кто смотрит вскользь через ограду

На тень деревьев, злак долин,

На недоступную прохладу

Роскошных, светлых луговин.

…………………

Пошли, Господь, свою отраду

Тому, кто жизненной тропой

Как бедный нищий мимо саду

Бредет по знойной мостовой…

Роскошь, красота и благополучие не для бедных… Высказывание в символической форме «тем поэтичнее, чем менее удаляется от образа конкретности, но вскрывая при этом наиболее полно его смысловое значение»[39].

В свое время эта художественная «молитва» Тютчева произвела глубокое впечатление. И.С. Тургенев в статье «Несколько слов

о стихотворениях Ф.И. Тютчева» писал: «… Такие стихотворения, каковы:

Пошли, Господь, свою отраду…

и другие, пройдут из конца в конец Россию и переживут многое в современной литературе, что теперь кажется долговечным и пользуется шумным успехом». Л.Н. Толстой отметил это стихотворение буквами «Т.Ч.» («Тютчев. Чувство» и отчеркнул три первые строфы).

В середине XIX в. социальная «молитва» как разновидность жанра была достаточно широко распространена. Например, в стихотворении Л.А. Мея «О господи, пошли долготерпенье!..» (1855) встречаются строки с ярко выраженным чувством возмущения несправедливостями в обществе:

Но, господи, ты первенцев природы

Людьми, а не рабами создавал.

Завет любви, и братства, и свободы

Ты в их душе бессмертной начертал,

А твой завет нарушен в род и роды.

…………………

От упрочившегося во второй половине века жанра социальной «молитвы», «молитвы» протеста и жалоб на царящую вокруг несправедливость, было рукой подать до «молитвы» пародийно-сатирической, в которой поэтам оказывалась важной и нужной лишь внешняя форма традиционной стихотворной «молитвы». В этом отношении выразительной иллюстрацией может служить стихотворение Н.Ф. Щербины «Молитва современных русских писателей» (1858):

О ты, кто принял имя Слова!

Мы просим твоего покрова:

Избави нас от похвалы

Позорной «Северной пчелы»

И от цензуры Гончарова…

Причиной написания этой «молитвы»-эпиграммы стало требование цензора И.А. Гончарова изменить четверостишие в стихотворении «Поколению», в котором были использованы образы из Евангелия. В первой строке эпиграммы перифраза – «О ты, кто принял имя Слова» – поэт имеет в виду первые слова Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово – Слово было Бог». Известно, что петербургская газета «Северная пчела» (1825–1864), издаваемая Ф. Булгариным, возмущала многих литераторов. Внешнюю форму молитвы (евангельское обращение и просительную интонацию) поэт использовал как средство создания тончайшей иронии.

Интересным представляется пример сатирической «молитвы» поэта Н.Л. Ломана, который выступал в печати под псевдонимом Н.Л. Гнут, что дало повод одному из стихотворцев (П.А. Степанову) написать каламбур:

Судьбой ты мало избалован —

Порою Гнут — порою Ломан.

Сатирическое стихотворение Н.Л. Ломана «Перед Милютиными лавками» (опубликованное в «Искре», 1860, № 3) было пародией на стихотворную «молитву» Ф.И. Тютчева «Пошли, господь, свою отраду…». Пародия в целом значительно отличалась от тютчевского произведения. Она, скорее, являлась литературной вариацией на тему «молитвы» Тютчева. В этом можно убедиться, прочитав хотя бы фрагменты из нее.

ПЕРЕД МИЛЮТИНЫМИ ЛАВКАМИ

Пошли, Господь, свою подачку

Тому, кто жаркою порой,

Как утлый челн в морскую качку,

Идет по знойной мостовой…

…………………

Так облегчи, Господь, вериги

Тому, кто много претерпел,

Кто в здешней жизни кроме фиги.

Других плодов еще не ел.

Не позднее 1869 г.

Милютины лавки – гастрономический магазин в Петербурге. В пародии сохранены лишь некоторые внешние языковые контуры стихотворения Тютчева – в его первой и последней строфе. Так, у Ломана использовано одинаковое начало первой строфы и ее грамматическая конструкция:

Пошли, Господь, свою подачку

Тому, кто…

То же заимствование и в последней строфе:

Так облегчи, Господь, вериги

Тому, кто…

Этих строк было достаточно, чтобы создать выразительную аллюзию – намек на хорошо известное стихотворение. Собственно говоря, сатирические стрелы внешне направлены не против произведения Тютчева. В пародии лишь усилена мысль о социальном неравенстве. В концовке стихотворения остроумно использован каламбур – игра разных значений слова фига.

В этой «молитве», как и в других случаях, Ломан использовал маску поклонника пародируемых поэтов. Отвечая критикам своих пародий, Н.Л. Ломан писал: «Решительно я начинаю считать себя непонятою натурою!.. Хвалю откровенно, простосердечно – в похвале моей видят иронию; пишу рабское подражание любимому поэту – литературную вариацию принимают за пародию… Вариация не пародия: она только выясняет основной мотив, выставляет рельефнее красоты подлинника. Варьировал же я стихотворение г. Тютчева: «Пошли, господь, свою отраду», хотя мне очень хорошо известно, что оно перейдет в потомство наравне с лучшими произведениями Пушкина» (Искра. 1860. № 39).

Жанр сатирической «молитвы» пользовался большим и неизменным успехом. Трудно обойти вниманием еще одну разновидность жанра – шутливую и даже игровую «молитву». Так, во 2-й половине XIX в. ходила по рукам комическая эпиграмма-эпитафия под названием «Пастору». Она была написана в форме молитвенного обращения к Господу. Сочинивший ее автор предпочел остаться неизвестным:

Лежит здесь пастор Симеон;

Он проповедник был достойный.

Пошли, Господь, ему тот сон,

Что нагонял на нас покойный.

Тонкая ироническая, но, как кажется, добродушная насмешка заключена здесь в одном лишь прилагательном (достойный!), но подкреплена удачным каламбуром, в котором использована игра прямого и переносного значения у слова сон.

В языке комических вариантов «молитвы» нередко употреблялись разговорные формы, так же как стилистические фигуры, рассчитанные на эффект остроумной, насмешливой речи (аллюзии, гиперболы, иронии, гротеска и под.), и сниженные эпитеты не столько художественного, сколько обличающего плана.

Неполной была бы характеристика разнообразия образцов «молитвы», если не упомянуть ее игровой вариант. В лирических стихотворениях с игровым элементом особенно популярным приемом было использование акростиха. Акростих известен как предпочтительная, избранная форма языковой игры, которую, как дорогой и нарядный убор, особенно ценили отечественные поэты. Этим приемом пользовались поэты XVIII и XIX вв.: Ю. Нелединский-Мелецкий, Л.А. Мей, B.C. Соловьев, В.Я. Брюсов и некоторые др. Например, B.C. Соловьев на протяжении 1992–1894 гг. сочинял акростих, состоящий из девятнадцати перенумерованных четверостиший, в каждом из которых первые четыре буквы по вертикали составляют лишь одно имя поэтессы – «прекрасной филистимлянки» Сафо. Седьмое четверостишие из этой серии по форме представляет собой короткую «молитву», обращенную к поэтессе. Приведем некоторые четверостишия из этого цикла, среди которых более рельефно выделится и «молитва».

Примечания

1

Ильин И.А. Россия в русской поэзии // И.А. Ильин. Одинокий художник: Статьи. Речи. Лекции. М., 1993. С. 173–174.

2

Там же. С, 174.

3

Прокопович Феофан. Из трактата «О поэтическом искусстве» // Л.K. Граудина, Г.И. Кочеткова. Русская риторика. М., 2001. С. 231.

4

Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996. С, 133.

5

Аристотель. Риторика. Поэтика. М., 2000. С. 149.

6

Опубликована в хрестоматии «Русская риторика» (М.,1996. С. 200–207).

7

Виноградов В.В. Поэтика и риторика //В.В. Виноградов. Избранные труды: О языке художественной прозы. М., 1980.

8

Гофман В. Слово оратора (Риторика и политика). Л., 1932. С. 25.

9

Там же. С. 131.

10

¹ Квятковский А.П. Поэтический словарь. М., 1966. С. 3–4.

11

Поэты «Искры» Л., 1933. С. 20.

12

Там же. С. 21.

13

Интересные сведения в этом отношении приведены в книге Н.А. Купиной «Тоталитарный язык». Екатеринбург – Пермь, 1995.

14

Статья датируется 1859 г.

15

Тургенев И.С. <Несколько мыслей о современном значении русского дворянства;-: «Полное собр. соч. и писем: В 30 т. Т. 11. М., 1983. С. 285.

16

За исключением очень немногих поэтов, вышедших из разночинных и купеческих семей.

17

Журнал «Русская речь». 1997. № 2. С. 41.

18

Ильин И.А. Одинокий художник. М., 1993. С. 255.

19

Справедливости ради все-таки следует отметить, что в последние годы стали появляться книги, помогающие «освоению» всей поэзии 2-й половины XIX в. Такова, например, «Книга для ученика и учителя. Русские поэты 2-й половины XIX в. (Школа классики)» (М., 2001) и «Русские поэты XIX века. Хрестоматия» (под редакцией и методическим руководством Л.П. Кременцова. М., 2004).

20

Русская речь. № 4. 2005. С. 123.

21

Жирмунский В.М. Задачи поэтики //В. Жирмунский. Поэтика русской поэзии. СПб., 2001. С. 67.

22

Соловьев В.С. Литературная критика. М., 1990. С. 117.

23

Там же. С, 118.

24

Христианство. Словарь. М., 1994. С. 512.

25

Кременцов Л.П. Несколько слов о поэзии: Вступительная статья // Русские поэты XIV в. М., 2004. С. 4.

26

Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1990. С. 12.

27

Булгагов С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1990. С. 72.

28

Миркина 3. Дорога к внутреннему храму // Лики культуры. М., 1995. С, 474.

29

Евсеев Б. Век любви // Любовная лирика русских поэтов М., 2004. С. 5.

30

Сергей Аверинцев. Стихи духовные. Киев. 2001. С. 8.

31

Там же. С. 3.

32

Ильин ИЛ. Одинокий художник: Статьи. Речи. Лекции. М., 1993. С. 219.

33

Там же. С, 224.

34

Вышеславцев Б.П. Этика преображенного Эроса. М., 1994. С. 176.

35

Гоголь Н.В. О лиризме наших поэтов // Духовная проза. М., 1992. С. 76.

36

Афанасьева Э.М. Русская стихотворная «молитва» XIX века: Антология / Предисловие. Томск, 2000. С. 8.

37

См. АКД О.А. Прохватиловой на тему «Речевая организация звучащей православной проповеди и молитвы» М., 2000. С. 21–22.

38

Стилистические славянизмы – это славянизмы, имеющие общеупотребительные синонимы и обладающие высокой и поэтической стилистической окраской (чело — лоб, злато — золото, вран — ворон, сребро — серебро и под.).

39

Флоренский ПЛ. О поэзии // П.А. Флоренский. Оро. Лирическая поэма. 1934–1937 гг. Документы, отрывки из переписки с семьей. Рисунки. М., 1998. С, 171.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.