Адо

      Зима жизни, суровая старость уже убеляла власы Убальда.
      Он с своего девятогонадесять года находился в полку неискусрбрачных витязей, воителей Христовых, но он осквернял сан свой, ежедневно нарушал клятву, налагающую на него целомудрие иноческое, и разливался распутством. Ветхий сластолюбец взглянул на Маю, и кровь его взволновалась. Но он Михаилу рек с улыбкою: "Мой друг, сия неверная ненавидит наш божественный закон; ты сам еще недавно утвердился в нем; страшусь, да не вовлечет тебя в отступление, в грех, ничем не искупимый! Я твой восприемник, я перед богом отвечаю за душу твою и не могу согласиться тотчас на брак ваш! Но жизнь ей дарую, - пусть она пробудет в вамке моем; мой духовник обратит ее в веру истинную, потом она будет тебе женою!"
      Михаил понял своего властителя, устремил на него взор пылающий, принудил его потупить пристыженные очи и в душе поклялся ему в непримиримой ненависти, но прикрыл на время ярость свою личиною покорности.
      Между тем Мая находилась во власти изверга. Он сначала был уверен в легкой, неминуемой победе, но неожиданно встретил отчаянное сопротивление. Гнев и вожделение попеременно волновали и делили перси Убальда: он то грозил своей пленнице, то пресмыкался пред нею, но всегда встречал равное презрение. Наконец он ей предложил свободу отца - наградою за ее посрамление.
      Тогда злополучная смутилася. "Убальд! - сказала она, - я принадлежу моему родителю: веди меня к нему!" Их свидание было ужасно: она застала несчастного старца, неукротимого сына вольности, в глухом смрадном погребе, обремененного оковами.
      Когда узнал Адо, для чего пред ним дочь его, он ее обнял, впервые в жизни зарыдал и вещал, лобзая руки ее: "Дитя мое!
      Ты оказала силу, превышающую пол твой! Признаюсь, я считал тебя уже погибшею для чести. Будь тверда! Своим бесславием не спасешь меня, умри свободною, чистою моею дщерью!"
      Их беседу подслушал Михаил. Он видел, как тюремщик - его дядя - привел девицу, и предложил ему проводить ее обратно к Убальду. Сей, зная благосклонность к нему рыцаря, без затруднений согласился и оставил племянника у входа темничного.
      "Ты не умрешь, великодушная! - воскликнул он, врываясь к ним. - Во что бы то ни стало спасу тебя! Дождись моего возвращения!" С сими словами он снова бросился вон из подвала и в два мига возвратился с мужскою одеждою. "Теперь ты свободна, девица! Кафтан сей обратит тебя в отрока - никто не узнает тебя!" - сказал он ей.
      Мая. Избавь моего родителя! Не помышляй обо мне, юноша!
      Михаил. Твой отец тремя толстыми железными обручами в обхват прикован к стене, наши соединенные усилия не сломят их. Скорее тебя его откроют при выходе!
      Мая. Еще раз молю тебя: не помышляй обо мне! Будь его хранителем! Знаю твою милость ко мне. Злополучная, не могу отвечать на любовь твою: мое слово дано, ни за что не изменю ему!
      Оставь меня, великодушный юноша!
      Михаил взглянул на прекрасную. Его взоры темнели и сверкали, он готов был удалиться, наконец сказал ей трепещущим голосом: "Найди средства избавить своего родителя; верь, во мне найдешь помощника! Жизнь его на два - и на три месяца обезопасена: его должен судить приор дерптский, который возвратится из Риги не прежде как по наступлении зимы! Ищи друзей и покровителей в России!" - Мая еще долго упорствовала, долго еще заклинала предпочесть ей родителя. Увещания и просьбы Михайловы, просьбы, приказания самого Адо в первый раз на нее не действовали; она только тогда решилась изыдти за своим избавителем, когда убедилась, что нет другого средства спасти старца.
      Она опомнилась на брегу озера, - Михаила уже пред нею не было. Долго стояла она бездыханна, трепетна, накднец пошла вдоль по Щйпусу и в полночь узрела Неналь и рыбачьи суда русские.
      Полновесный кошелек, подарок Михаила, который нашла в своем кармане, чрез три дня доставил ее в Новгород. Не зная языка, она не могла отыскать Юрия и уже, быть может, начинала думать, что в узах какой-нибудь прекрасной русачки он забыл и несчастное отечество, и бедную Маю.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Однажды за городом, при потухающей заре вечерней, Юрий сидел на склоне покатых брегов Волхова и, задумчивый, следовал глазами за его течением. Давно уже не говорил он языком своей родины, давно уже звуки оного не ласкали слуха юноши. Ныне в уединении напевал он заунывную песнь эстонскую:
      На брегу чужой реки
      Одинок тоскую,
      Грустно в дальной стороне
      Воду пить чужую!
      Ах, зачем я не сокол?
      Полетел бы к милым!
      В их дремучие леса,
      К их холмам унылым!
      В те места, где злой пришлец
      Зрит, смеясь, их слезы,
      Где одна глухая ночь
      Слышит их угрозы!
      Полетел бы я туда,
      К ним, к родным, в объятья!
      На пришельцев бы восстал!
      С вами б умер, братья!
      Едва он кончил последний стих своей жалобы, как вдруг поразил его голос знакомый и сладостный, - он пронесся над водами как невидимый дух, как ветерок, струящий зеркало ручья ему знакомого, как тужащая душа плененного отечества:
      На брегу чужой реки
      Ты почто тоскуешь?
      Нор, воздвигнись, потеки,
      Вспомни край родимый!
      Что ты медлишь, храбрый Нор?
      Нас пришлец терзает!
      Варвар - долы, луг и бор
      Кровью напояет!
      Юрий вскочил, озирается, рукой касается чела и очей, не знает - спит или бодрствует. Но он еще раз устремляет взоры: пред ним прекрасный юноша, по одежде - его соотечественник. Мягкие, черные как смоль локоны падают на рамена из-под круглой синей шапочки, плотно касающейся главы его; темный кафтан опоясан широким ремнем, украшенным большими серебряными пряжками; шея блестящей белизны открыта, грудь плотно застегнута, ноги покрыты обувью из коры древесной. В третий раз Юрий всматривается в юношу и узнает его: пред ним Мая, дщерь Адова.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Юрий привел своего друга в дом Держикрая; поведал ему и вместе с ним оплакал жребий своего отца, сказал опасность, в которой находится отец Майн, и объявил, что немедля отправляется в Логуз для его избавления.
      "Благословляю тебя, сын мой! - вещал ему старец. - Иди, куда зовет тебя долг твой! Выслушай меня: бог послал тебе неожиданных союзников. Хищный сосед наших отдаленных волостей - Пургас, князь мордовский, учинил, как знаешь, набег на страну нашу. Нашим витязям удалось одолеть его, он отступил и с своею дружиною побег в землю Ямскую. Ямь сопредельна вам. Иди в стан народа, говорящего с вами языком для вас понятным, народа вам одноплеменного; прельсти вождя их богатствами замка Убальдова, убеди его освободить отца Майна!"
      Восходящая заря застала Юрия и подругу его на пути в стан Пургасов.
      Между тем в Логузе царствовало веселие. Рыцарь угощал приора дерптского, возвратившегося из Риги, приехавшего гостить к нему. Соседственные дворяне и братья ордена съехались в замок Убальдов. Вино, мед и пиво лились рекою; ристалище для турниров открылось - храбрые состязались, победители получали награды из рук красоты - боярышни Аделаиды Анреп, племянницы рыцаря, прибывшей в Логуз с своими родителями. Залетный посетитель - певец явился в сонме неукротимых воинов и на миг смягчил железные души их. Даже Убальд, казалось, забыл свирепость свою и отложил суд и казнь несчастного Адо к самому отъезду настоятеля; или, может быть, считал их лучшим празднеством, долженствующим возложить венец на все прочие, и для того берег для окончания.
      Однажды рыцари, боярыни и боярышни собрались в сумрачном терему и обстали певца-странника, рожденного при благословенных водах Некара. Юноша хотел им воспеть любовь и счастие, но его волновало смутное предчувствие: поэт всегда пророк. Ветер завывал и ныл в высоких трубах замка, облака преждевременно потушили светильник солнца - и томный день, проливавшийся в остроконечные, покрытые живописью окна, превратился в бледное мерцание. Чудно выставляли из мрака лики свои предки Убальдовы, вызванные из гроба дикою кистью младенчествующего художника: они, казалось, хотели провещиться языком иного мира.
      Всеоружия, висевшие между сими изображениями, в неверном свете являлись, будто вмещают оживщие, дышащие тела богатырей минувшего времени, готовых шагнуть в среду веселящихся потомков своих. Невольная боязнь прокралась в сердца всех. Певец долго безмолвствовал; наконец несколько резких, угрожающих чем-то звуков предвестили голос его; глава его склонилась на перси, снова подъялась, вдохновенные очи вспылали, восторг и ужас подъяли власы его.
      Душа моя полна боязни!
      Однажды долгу изменив,
      Злодей не минет поздней казни:
      Суд божий справедлив!
      Пусть был решителем сражений,
      Высокой башней среди сеч:
      Вдруг сломится, как лед весенний,
      В его деснице меч!
      Как жатву зрелую, Каратель
      Пожнет главы его друзей,
      Их жизнь неведомый предатель
      Погубит в цвете дней!
      Увы! Почто певец оставил
      Твои струи, родной поток?
      Почто в чужбину путь направил?
      Я раб твой, грозный рок!
      Деля беспечно хлеб надменных,
      Смиренный делит жребий их,
      Судьбу на гибель обреченных,
      Возданье дел чужих!
      Вдруг струна на арфе лопнула, - он вспрянул, бледный, трепетный. Вслед за ним, объятые быстрым страхом, вскочили витязи, боярыни, боярышни.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Вверх по крыльцу, за высокими стеклянными дверьми, незапно услышали вопль, стук и грохот оружия. Рыцари не успели обнажить мечи, как уже вторглась густая толпа Пургасовых диких воинов и мятежные подданные Убальда. Их вожатыми зрелись Юрий, Мая, Михаил, исчезнувший из замка в день освобождения дщери Авинормского пустынника, и ужасный Адо, обезображенный полугодовым заточением, вооруженный топором и оборвью оков своих.
      Первый пал певец, пораженный самим Пургасом. Думал ли потомок каттов, возрастая среди виноградников своей отчизны, что погибнет от секиры уроженца приволжского?
      Михаил устремился на Убальда. Их чингалища взвились и звукнули. Летт, пронзив перси своему наставнику в военном деле, был им пронзен в тот же миг в перси же, - оба пали: Михаил испустил последнее дыхание, рыцарь восстенал, но жизнь его еще не покинула.
      Адо поверг на землю обмирающего от ужаса настоятеля. Вдруг кто-то отвел смертоносный удар его. Он оглянулся яростный и узрел Юрия, всмотрелся в него, объят изумлением, но снял с трепещущего инока шуйцу, которою придавил его к помосту, готовясь исхитить жизнь его.
      "Сдайтесь! - потом воскликнул юноша, - сдайтесь, мужи саксонские! Сопротивление бесполезно: вы и ваши ратники вдесятеро слабее нас! Отвечаю вам головою, что ваша жизнь, что честь жен и дочерей ваших будут для нас священными". Рыцари бросили мечи к ногам Юрия. Мордва окружила безоруженных.
      Пургас подошел к сыну Сурову. "Как смеешь, дерзкий отрок, ручаться им за сохранение жизни, единственно от моей воли зависящей?" - вопросил он его дрожащим от бешенства голосом.
      "Государь милосердый! - ответствовал Юрий, - я радел единственно о твоей пользе. Сии иноплеменники владеют сокровищами несметными; выкуп, который взнесут за себя, обогатит весь род твой! Прости слугу своего, что не предварил тебя, что не узнал заранее твоего хотения!"
      "Ты человек мудрый! - ответствовал разбойник, - я доволен тобой!"
      "Пургас! - прервал его Адо, - исключи из общего выкупа монаха и злодея Убальда: дай мне напиться крови их!"
      Пургас. Здесь мне никто законов не предписывает. Старик, для тебя я прошел леса Ижорские и Ямские; твоя казнь была уже назначена! Прими, признательный, милость мою; судьбу же сих рабов - я решу!
      Потом он подошел к мертвому Михаилу и ногою пнул труп его.
      "Этот неверный домочадец господина своего приял заслуженное возмездие: он первый встретил нас в бору Авинормском и возвеселился о гибели своего благодетеля. Он провел нас путями тайными, он ввел нас сюда на собственную смерть: если бы не наказал его булат Убальда, я бы велел его повесить на первой сосне - в пример и в ужас всем предателям!" Пургас при сих словах вышел, велел рассадить пленников по подвалам замка и вынесть все сокровища владетеля.
      Испуганная Мая долго смотрела вослед свирепому, потом преклонила колено пред трупом злополучного юноши и облобызала его охладевшие руки. С помощью своего отца и Юрия она его вынесла.
      В полночь Мая, Адо, Юрий на берегу озера предали тлению тело своего благодетеля.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      Отец, дочь и обреченный сын его возвращались в Логуз, шумный от буйной радости упоенных победителей. Вдруг Адо стал и вещал Юрию: "Я понимаю, Нор, почему ты удержал над монахом мстительную длань мою: тебе не довольно смерти его и злого Убальда; их казнь должна быть мучительна! Но погаси во мне последнее сомнение: ты властен над душою Пургаса, клянись, что убедишь его предать мне врагов моих, клянись страшным именем Юмалы!"
      Юрий. Клянусь святым именем Христа спасителя, что служитель его, хотя недостойный своего священного сана, будет невредим и цел, что ни один влас на главе Убальда не погибнет, пока я дышу еще!
      Адо. Матерь-земля, поглоти меня! Нор. изменил своим богам и отечеству!
      Юрий. Нет, нет, Адо! Я не изменил, вовеки не изменю моему несчастному отечеству, ему принадлежит до последней капли вся Кровь моя! Но я познал бога истинного, - его заповедь гласит:
      любите враги ваши! Вооруженного угнетателя моих братиев смело встречу лицо к лицу в сражении; безоруженный, он найдет во мне заступника. Прости меня, Адо! Он найдет во мне заступника даже против отца Майна. И ты, старец, - надеюсь на господа, - и ты некогда познаешь божественный закон его; твоя великая душа непременно должна наконец постигнуть его святость!
      Адо хотел негодовать на Юрия, но вдохновенное лицо юноши пролило в него невольное, непонятное некое благоговение.
      Юрий был посредником между Пургасом и его пленниками.
      Они выкупились и, оставляя замок, дали клятвенное обещание сыну Индрика щадить своих подданных. Станем верить,что большая часть исполнила оное, ибо люди вообще лучше, нежели обыкновенно думают.
      УбальдгЛогуз умер от полученной раны. В последнее мгновение раскаяние терзало его. Кончина преступника пролила трепет в сердце доминиканца, друга его, и сей потом примерным, строгим житием привел в забвение свои прежние заблуждения. Мордва с богатою добычею возвратилась в степи приволжские, а с нею удалилась и большая часть прежних подданных Убальда. Тщетно Юрий вызывал земляков и удалых их одноплеменников воздвигнуться войною на немцев и освободить Эстонию; первые пали духом повторенными неудачами, вторые жаждали объятий жен и детей своих, давно уже ими покинутых.
      Адо долго оставался в недоумении. Он сегодня хотел бежать в Мордву, на другой день не мог решиться на разлуку с отчизною и говорил, что здесь останется при гробе Тио, верной жены своей, на страх снова повергнуться в узы саксонские. Всего позже и по долгом, упорном сопротивлении, побежденный наконец слезами Манными, он дал жениху ее слово с ним искать приюта в Новегороде, в ненавистном ему Новегороде, ибо его обитателей он называл обольстителями любимца души своей.
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
      Между тем наступила уже зима, когда Адо с дочерью и Юрием отправился в Новгород. Пейпус превратился в огромное зеркало.
      Сани их вихрем мчались по звонкому льду; белые облака над ними пролетали. Они прибыли в великий город, и Адо расстался с Юрием. "Жить в дому Держикраевом не могу! - говорил он ему. - Мне противен лукавый старик, он оторвал тебя от сердца моего; тебя осуждать не хочу, но дочери моей не быть твоей женою!" При последних суровых словах изменял ему голос. Он на прощание крепко пожал руку того, кого привык считать сыном, и с Маею поселился в небольшом загородном домике, который купил за деньги, стяжанные им когда-то от датчан, обитателей Талины, названной немцами Ревелем. Сии деньги вырыл он из земли, куда сокрыл при нашествии меченосцев.
      Крестный отец Юрия принял его радостно, утешал сколько мог, велел ему уповать на бога и часто говаривал: "Не горюй! Перемелется рожь - мукою будет!"
      Между тем Мая грустила, и отец, глядя на нее, кручинился.
      Наконец от печали и перенесенных трудов, насилий и горестей он слег и занемог тяжкою болезнию, которая при самом начале лишила его чувств и памяти. Едва Держикрай узнал о недуге старого еманда, как стал за ним ухаживать вместе с Юрием. Зная средства врачебные - простые, но действительные, он вскоре доставил ему облегчение: бред покинул больного, но за ним последовала крайняя слабость.
      Однажды у одра страждущего Держикрай вполголоса беседовал с Юрием об истинах святой веры нашей; он считал Адо спящим. Он рассказывал своему питомцу об святых страстотерпцах Христовых, об их твердости в испытаниях и среди мук, об прощении обид; раскрыл Писание, которое сопровождало его повсюду, и даже в дом язычника, и стал читать ему страсти спасителя по Евангелию от святого Матфея. Мая довольно уже разумела язык русский; она сидела на полу у подножия ложа своего родителя, - сильно взволновали ее стихи: "Прискорбна есть душа моя до смерти. Отче мой, аще возможно есть, да мимо идет мене чаша сия: обаче не яко аз хощу, но яко же ты"; она взрыдала, когда услышала: "Тогда ученицы вси, оставльше его, бежаша".
      Адо встрепенулся. Держикрай закрыл Писание. "Что не продолжаешь? спросил его тогда больной, - я не спал, я слушал тебя!"
      Адо выздоровел. Встав с одра, он стал примечать глубокую задумчивость во всех чертах Манных. И не тоска любви томила ее:
      она была счастливою невестою Юрия, дочери Держикраевы уже своими песнями нередко приводили в краску девицу, пророчествуя ей близкое празднество брачное.
      "Родитель и господин мой! - наконец она отвечала старцу на вопросы его. - Дозволь мне умыться водою искупления, давно уже втайне исповедую спасителя! Да присоединюсь к стаду божественного пастыря!"
      Адо не отвечал ни слова, но вышел и велел ей за собою следовать. Робко девица шла за строгим отцом своим, но не колебалася, она готова была умереть за сладостную веру Иисусову. Они вступили в дом Держикрая. "Старик! - вступая, вещал Адо хозяину, - ты отъял у меня дочь мою, мое единственное дитя, мое последнее утешение. Но се возьми ее, она твоя; омой ее водой крещения. И я понял и на сердце согрел слова вашего учителя: любите враги ваши!"
      Адо в первый раз по своем прибытии в Новгород преступил чрез праг дома Держикраева и уже хотел один, без Май, возвратиться в сирое свое уединение, но вдруг остановился, пожал руку изумленному старцу и едва слышно изрек ему: "Но нет, отец Юрия, ты не враг мой!" Потом, закрыв лицо руками, он вышел; Держикрай проводил его до дому.
      На другой день Мая в святом крещении назвалась Мариею. На третий день был девичник ее брака с Юрием, и сенные девушки пели ей между прочими свадебными песнями:
      Что ты, Машинька, призадумалась?
      Что, голубушка, пригорюнилась?
      Ах, пришла пора тебе, Машинька,
      Пора бросить житье девичье,
      Расплести свои косы черные,
      Дом покинуть родного батюшки!
      Не затем ли ты пригорюнилась?
      Не на то ли, свет, призадумалась?
      Молодицы отвечали красным девушкам:
      Уж вы, девицы, вы, затейницы,
      Вы, головушки неразумные!
      Что вы шутите над невестою?
      Что смиренницу в краску вводите?
      Вы зачем сами льете олово?
      Петуха овсом зачем кормите?
      За ворота вы, за широкие,
      Вы зачем вечор выбегаете?
      Имя молодца зачем просите:
      "Расскажи ты нам, добрый молодец,
      Как зовешься, сударь, по имени,
      Как по отчеству, сударь, кличешься?"
      Прошел день, прошла неделя, другая, и месяц, и еще месяц. Мария была счастливою женою Юрия, отец навещал их, часто звал к себе и наслаждался их благополучием. В Держикрае, казалось, воскреснул для него друг его Сур, и Держикрай был отцом его Нора, которого, однако же, долго не мог привыкнуть называть Юрием.
      Недавно князь Ярослав Всеволодович в третий раз возвратился в Новгород. Он не забыл вражды своей к немцам. Ныне обстоятельства ему благоприятствовали - он объявил им войну, и его дружина переславская, войско суздальское, полки ростовские и владимирские, а с ними вместе и новогородцы, двинулись в Ливонию. Сердце Адово вспылало, но его уже обессилила старость.
      Вспылало и сердце Юрия, и он однажды вступил в терем жены своей в шлеме, покрытый кольчугою, препоясанный мечом. "Не сетуй, Мария! - сказал, обнимая ее, - меня зовет Отечество; быть может, пробил час его освобождения!"
      Бедный юноша ошибся: несчастия, постигшие Россию целые пятьсот лет, препятствовали ей воздвигнуть народ, с которым была соединена узами приязни еще до времен Рюрика.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      Спустя потом месяц было веселие в Новегороде, но печаль в дому Адовом и в дому Держикраевом. Ярослав быстро Шагнул в Ливонию до Юриева; у стен его сразились новогородцы с рыцарями, и вспять побегли мужи железные. С толпой удальцов сын Сура ворвался уже во врата, уже водрузил знамя свободы на мосту реки Аможивы, нарицаемой германскими пришельцами Эмбахом, - но вдруг пал, засыпан стрелами их. Его дружина пробилась сквозь густые полчища неприятелей, тело же вождя досталось в добычу немецким ратникам. Приор дерптский по заключении мира торжественно похоронил оное, много сетовал над великодушным своим врагом и благодетелем и в произнесенной над ним речи вещал:
      "Уповаю на милосердие божие, что чистая душа сего витязя будет принята в царствие небесное, хотя он и умер не в недрах церкви римско-католической!"
      Известие о смерти Юрия поразило тестя его. Убежденный с некоторого уже времени в истине веры Христовой, и он наконец всенародно принял ее и вслед за тем под именем брата Адама постригся в иночество. Скорбная Мария осталась по муже беременною.
      Родив сына, она прешла от сей жизни многосуетной и тленной в жизнь вечную, куда друг ей предшествовал. Держикрай по завещанию отца и матери велел окрестить младенца во имя святого архангела Михаила - в память злополучного юноши, погибшего за его родителей.
      Увижу ли тебя еще раз в жизни, Чудское озеро? Удастся ли мне бродить по песчаному твоему брегу? В восторженных мечтаниях голос духов - обитателей вод услышу ли над зеркалом Пейпуса?
      Может быть, мне привидится призрак Михаила погибшего за любовь свою, или тень пришельца от холмов Некарских, тень певцастранника!
      (1824)
      B. К. КЮХЕЛЬБЕКЕР
      Адо. Эстонская повесть. Печатается по изданию: Декабристы: Антология.
      В 2-х т. Т. 2. Л.: Художественная литература, 1975.
      C. 70. ...пренесенный младенцем на брега Пейпуса... - Пейпус эстонское название Чудского озера. Детство Кюхельбекера прошло в Эстонии в имении его отца Авинорм.
      Саксонское иго - Эстония была завоевана немецким рыцарским орденом меченосцев в XIII в.
      С. 71. Клеврет - приверженец.
      Летты - латыши.
      С. 72. Рухлядь - меха.
      С. 73. Шуйца - левая рука; десница - правая.
      Перси - грудь.
      С. 74. Магистр - в средневековых духовно-рыцарских орденах высшее должностное лицо. (От лат. Magister - начальник, глава, учитель.)
      Смурый - темный, черно-серый.
      С. 75. Чудь - старинное общее название финских племен.
      Камка хрущатая - шелковая китайская ткань.
      С. 76. Ярослав Законодатель - имеется в виду Ярослав Мудрый (ок. 978 1054) - великий князь киевский, полководец, крупнейший государственный деятель; при нем был составлен первый русский свод законов "Русская правда".
      Ярослав Всеволодович (1191 - 1246) - в 1238 - 1246 гг. - великий князь владимирский; по завещанию отца владел Переелавлем-Залесским; в 1220 1230-е гг. неоднократно был князем в Новгороде.
      С. 78. Св. София - главный собор Новгорода.
      Литургия - главная церковная служба.
      Иванов день - издревле почитаемый языческий праздник летнего солнцестояния 24 июня; после христианизации был соотнесен с церковным праздником в память Иоанна Крестителя:
      Стогны - площади.
      Посадник, именитые граждане, тысяцкие, бояре - высшие чины самоуправления Новгородской республики, в которой князь не имел политической власти и приглашался только как военный руководитель, обязанный оборонять новгородскую землю от внешних врагов.
      С. 80. Холм Вадимов - место в Новгороде, название которого предания связывают с именем легендарного вождя новгородцев Вадима (IX в.), поднявшего восстание против захватившего власть в Новгороде варяга Рюрика и погибшего в схватке с ним.
      С. 81. Калка - река, на которой в мае 1223 г. произошло первое сражение русских войск с войсками монголо-татар, окончившееся поражением русских.
      Ныне же татары снова ворвались в православную землю... - завоевательный поход монголо-татар под предводительством хана Батыя (1208 - 1255) в Восточную и Центральную Европу начался в 1236 г.
      ...о незапном и чудном отступлении Батыя от стен богом хранимого града. - Войска Батыя в марте 1237 г. находились в 100 верстах от Новгорода, но неожиданно повернули обратно.
      С. 82. Доминиканец - член монашеского ордена, основанного в 1215 г. испанским монахом Домиником; в 1232 г. папа римский поручил этому ордену судебно-полицейское учреждение католической церкви - инквизицию.
      Приор - настоятель, глава монастыря.
      С. 83. Находился в полку неиску собранных витязей, воителей Христовых т. е. был монахом, давшим обет целомудрия.
      С. 86. Некар - река на юго-западе Германии, приток Рейна.
      С. 87. Катты - древнегерманское племя, обитавшее на Рейне.
      ...Чингалище - большой нож, кинжал.
      С. 92. Юриев - ныне Тарту.