Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тарбаганьи приключения

ModernLib.Net / Кузнецов Олег / Тарбаганьи приключения - Чтение (стр. 2)
Автор: Кузнецов Олег
Жанр:

 

 


      Примерно так рассуждала умная Альма.
      А Кадыр окончательно сник. Помятый, обшарпанный, он неподвижно лежал на дне ящика, больше похожий на груду старого тряпья, чем на дикого зверя. Его глаза тускло смотрели в дощатую стенку и ничего не хотели видеть. Перед ним лежала морковка, две очищенные и разрезанные сырые картофелины, пучок самой роскошной травы, какую только мог найти Ачжок в цветущей степи, стояла консервная банка с прозрачной водой, но ничто не привлекало внимания тарбагана.
      Кадыр угасал, Кадыр был на верном пути к смерти, он готов был безо всякого сопротивления умереть в любую минуту и не умирал лишь потому, что в нем сохранялись остатки жизненных сил, пока неодолимых для смерти.
      Пожалуй, сам он уже считал себя мертвым, потому что все, что он видел и чувствовал, было совершенно не похоже на жизнь. Жизнь была там - на склоне горы, в норе, на бутане. Даже тяжелое испытание наводнением было жизнью - прекрасной жизнью!
      По временам глаза пленника закрывались, он впадал в полусон и тогда вдруг оказывался там, среди своих...
      Это было всего лишь пережитое прошлое, воспоминание, сновидение...
      Вот опять весна... Вцепившись в земляную стену когтями, он прижался к отцу. Ледяная струя бьет ему в бок, ему даже холодно, как тогда!..
      5
      Ведь все кончилось благополучно!
      Они улеглись в новой спальне; кажется, опять неплохо устроились, потому что догадались натаскать подстилки из старого помещения. Правда, она сырой оказалась... От дыхания, от многих движений, от тепла живых тел воздух в подземелье стал довольно сносным - можно бы еще недельку-другую поспать, пока не зазеленело в горах.
      Но ведь как бывает трудно заснуть, когда тебя внезапно разбудят да какие-нибудь волнующие известия сообщат! Например, скажут, что соседний дом горит. Ты туда побежишь, насмотришься всего, может, и наработаешься кстати, и обгоришь, потом попробуй-ка засни! Вот и тарбаганы, хотя у них всего лишь наводнение случилось, заснуть толком не смогли. То один заворочается, то другой встанет, чего-то понюхает, послушает. А старый папаша, так тот три раза ходил проверять, не прохудилась ли затычка. Вернется каждый раз мокрый, дрожащий - всем беспокойство.
      Короче сказать, потерпевшие положенного срока не выдержали и покончили с зимней спячкой раньше времени.
      В тихий, теплый день, когда на дальние горы нацепились мохнатые бороды тумана, над тем местом, где недавно чуть не разыгралась трагедия, выросла вдруг маленькая кучка земли.
      Через минуту причина странного явления разъяснилась. Кучка шевельнулась, рассыпалась по холмику, и вместо нее возникла толстая, с обрюзглыми щеками голова папаши-тарбагана. Голова повернулась туда и сюда, осмотрела все вокруг блестящими черными глазами, но, наверное, час прошел, не меньше, прежде чем старик поверил, что весенняя панорама вокруг не таит никаких подвохов.
      Поверил и решился взлезть на бутан. Он полежал немного, потом поднялся, разочарованно свистнул и грузно поплелся вниз по склону - туда, где метрах в двадцати от норы приметилась ему ранняя травка. Но он лишь раз-другой куснул, а больше есть не стал: отвык от еды, аппетиту не было.
      Тут как раз и Кадыр высунулся. Как он обрадовался свету! Хмурый папаша хотя и оглядывал окрестности битый час, а, наверное, и десятой доли окружающей красоты не рассмотрел. Всё у него одни только заботы!
      Тарбаганенку открылся мир счастливый и радостный. Ему не чудились кровожадные хищники, спрятавшиеся за камнями. Он просто увидел, что камни уже сухие и на них можно взобраться. Папаша заметно расстроился и даже поворчал: травы мало выросло! А Кадыр был доволен: ведь трава все-таки есть! Папаша, сколько ни глазел по сторонам, так и не заметил, что выступающие из тумана склоны, как будто ради праздника, тонко изукрашены сине-фиолетовыми узорами кустиков маральника. А тарбаганенок, хотя и не умел толком отличить один цвет от другого, узоры все же увидел. И они ему понравились.
      Он кубарем скатился вслед за папашей, дернул крепкими резцами одну-другую травинку - есть ему тоже еще не хотелось, - толкнул папашу в бок и заслужил ворчливый выговор: не так ведешь себя, надо быть медлительней и осмотрительней.
      Вскоре вылезли мамаша и сестричка. Их определенно все еще в сон клонило - не выспались! - и они разлеглись на бутане.
      Только не пришлось им долго лежать. Папаша встал рыжим столбиком и хрипло засвистел. Этот свист обозначал, что он заметил опасность и приказывает всем скрыться. Неизвестно, действительно ли он кого-нибудь увидел или решил попросту опробовать голос (не отсырел ли за зиму), но семейству пришлось подчиниться с возможной торопливостью.
      Кадыр, прежде чем спуститься в нору, посвистел тоже - тоненьким и не очень уверенным голосом. Он хотел быть похожим на отца.
      А ворчливый старик раскомандовался не на шутку. Согнав домочадцев с бутана, он и внизу не оставил их в покое: напомнил, что работать надо, нечего нежиться и бить баклуши.
      Он был прав. Работ предвиделось много. Лаз на бутан - это как парадный подъезд тарбаганьего дома. Кроме него, надо было раскупоривать и запасные выходы, потому что сырость одолевала, а чтобы ее выгнать, нужна вентиляция, сквозняки. А значит, отворяй все двери!
      Раскопать и выбросить предстояло не один кубометр грунта. Шутка ли! Тарбаган не проходческий комбайн, у него никаких особых приспособлений нет, его рабочая техника - зубы да лапы.
      ...Уже на следующий день два или три отверстия появились на склоне. Одно из них отрыл Кадыр. Подражая отцу, он высунул голову из земли и долго-долго осматривал окрестности...
      Тарбаганы очень чуткие звери. У них хотя и маленькие уши, но слышат они так, как немногие могут слышать. Им, например, ничего не стоит различить шум автомашины, проезжающей где-нибудь за десяток километров. Сидя глубоко в норе, они знают, когда вблизи появился человек: как бы он ни старался пройти тихо, стук сапог его выдаст. Из-за этой чуткости возня, которую затеяло проснувшееся семейство, ускорила пробуждение соседей; на склоне горы их было много, еще десятка два сложных подземных сооружений, и в каждом - по нескольку тарбаганов.
      Соседи начали появляться в точности так же, как появился папаша Кадыра. Сначала вырастала на бутане небольшая горка земли, потом она рассыпалась, и на ее месте оказывалась сонная голова, которая невыносимо долго оглядывалась по сторонам. Потом зверь, будто после утомительной работы, отлеживался на бутане.
      Изредка кто-нибудь из этих новопоявившихся вставал столбиком и пронзительно свистел. Тогда по всему склону начинали выскакивать такие же столбики, и каждый из них свистел, как бы докладывая, что сигнал принят, понят и будет передан дальше. Посвистев, тарбаганы скрывались в норах, все вокруг становилось тихо и безжизненно. Бывало, правда, что причина тревоги - обманутый в своих ожиданиях беркут спускался с небес на какой-нибудь бугор и долго сидел на нем, нахохлившийся, злой, мрачный.
      Не всегда сигнал тревоги поспевал вовремя. Порой тревожные свистки раздавались вместе с рычанием напавшего хищника.
      Успешнее всех действовали волки. Они разведали, что в здешней колонии все проснулись, и частенько шатались поодаль, оставив в покое отары овец. Легче стало пастухам. Да и самим волкам тоже! Ведь охота за овцами чрезвычайно опасна: у пастухов винтовки. А за тарбаганов никто не наказывает...
      Однажды корсак, знакомец семьи Кадыра, прокрался ночью по тарбаганьей деревне и в самом ее центре наткнулся на заброшенную нору. Он залез в нее и терпеливо затаился. Утром, когда местное население разбрелось на кормежку, корсак неожиданно вылез. Рядом с ним оказался один молодой тарбаган... Хриплый его вскрик огласил окрестность.
      Вообще тяжелое это время - первые дни после пробуждения. Тарбаганы очень вялы, есть почти не могут и очень худеют. Ко всем неприятностям добавляется еще и линька - это когда старые волосы вылезают, а на их месте растут новые. На иного зверя посмотреть жалко: вроде бы еще не старик, а на спине у него какие-то лысины...
      Но проходит неделя и другая; вздымаются над низинами травы, над травами - цветы. И вот уж видишь, как зверь, который недавно поразил тебя своим убогим видом, весело и прилежно скусывает с цветов головку за головкой. Он уже не похож на оборвыша - успел обзавестись новой шубкой. И шубка начинает блестеть, что, конечно, хороший признак. Он означает, что зверь и сыт и здоров.
      Утро Кадыра начинается так. Проснувшись, он некоторое время лежит прислушиваясь. Снаружи тихо сейчас, лишь смиренно урчит под горой река. Не шелохнутся отяжелевшие от росы травы, цветы и ветки кустарников; мертво лежат увлажнившиеся камни. Но солнце уже поднимается из-за снегового хребта. От движения его лучей кажется, что зашевелилось все вокруг, стронулось с места, поплыло...
      Решив, что движение воды и теней не опасно, Кадыр поднимается, протискивается длинным коридором и высовывает голову наружу. Бывает, он оказывается первым проснувшимся из всей колонии. Он тогда тихонько и торжествующе свистит: эй вы, просыпайтесь!
      Он стоит и ждет: кто первый ответит на его зов? И вот где-нибудь вдалеке вырастает рыжий столбик, и оттуда слышится ответное посвистывание... И вспыхивают тут и там огоньки-шубки. День начинается!
      Иногда Кадыр, разнежась, проспит и, выбравшись на бутан, застанет там папашу, лениво жмурящегося на солнце. С папашей повозиться одно удовольствие, только расшевелить его трудно - очень уж постарел и не любит зазря двигаться. Кидыр кидается на него, но съезжает с гладкого, толстого бока, как с валуна.
      Они идут кормиться. Быстро и ровно, словно механической бритвой, срезают резцами сладкие, острые листья осота. А вот молодой стебелек полыни попался - пахучая, ароматная пища, но много не съешь - горька. По нескольку лепестков проглотили и хватит; очень хорошо для возбуждения аппетита.
      Вылезает сестренка. Она носится сломя голову, а щиплет торопливо, без разбору. Лишь иногда, если что-нибудь необыкновенное попадется на зубы, она замрет, как бы в удивлении, поднимется на задние лапы и, забавно подправляя падающие листики передними лапками, склоняет изумленную голову то в одну, то в другую сторону.
      Мамаша редко выходит наружу. У нее теперь в заново отделанной и выстланной спальне, куда никто не допускается, появились пять маленьких тарбаганчиков...
      А сестренке жить не пришлось... Беззаботная, неосторожная, она никак не хотела запомнить, что даже из пустоты чистого неба может нагрянуть лихая тень беркута. Впрочем, никто из целой деревни ничего не успел заметить. На том месте, где только что копошилась сестренка, глухо стукнуло, пискнуло... Оглянулся Кадыр и видит: там уже нет никого! А повыше - беркут, трудно махая крыльями, поднимается ввысь. В когтях его извивается рыжий зверек...
      Мигом опустела распуганная колония, лишь кое-где из нор выглядывали ошалелые усатые морды. Злодей же, поднявшись повыше, разжал когти... Раздался жалобный крик, а затем - хрясткий удар о землю, от которого, кажется, сотряслись стены нор.
      Она упала и не пошевелилась больше, не побежала к распахнутому лазу норы...
      Хищник не спеша спустился и принялся клевать. И пока он справлял свое кровавое пиршество, трепетало подземелье под ним. И слышались оттуда вопли возмущения и бессильных угроз.
      Жестока, как посмотришь, жизнь в дикой природе, вечно там кто-то кого-то должен съесть, а если не сделает этого, погибнет сам...
      Наступало лето. Погода стояла хорошая, как ее понимают городские жители. То есть дождей не было, а солнце, поднявшись утром и часок понежившись над неровным горным горизонтом, жарило затем до самого вечера. За день даже большим каменным глыбам удавалось прогреть бока.
      Многие тарбаганы не выдерживают зноя и, как только досыта нажируются, торопятся вниз. Там или прохлаждаются, или занимаются домашними делами: роют, благоустраивают подземные квартиры.
      Конечно, приходилось трудиться и Кадыру. А что, он с удовольствием, была бы работа! Но все же, верно, подражая пожилым тарбаганам, он больше всего любил поторчать под яростным солнцем.
      Если удавалось расшевелить отца, они либо боролись, катаясь по траве, либо даже боксировали. Встанут - и пошли тузить друг друга под микитки! Но у папаши высшая весовая категория, в нем с полпуда, он поэтому опасен. Если нерасчетливо стукнет, Кадыр кувырком летит.
      Но чаще они поступали более мудро: просто лежали. Разумеется, лежать да толстеть от этого мудро только с тарбаганьей точки зрения: ведь за счет жира тарбаганы живут долгие месяцы зимней спячки.
      Лягут они, распластаются на бутане. Кадыр дали оглядывает, любуется. А папаша уж всего насмотрелся. Он моргает-моргает сонными глазами, а потом уронит голову - задремлет.
      Если издали на тарбаганью колонию в бинокль смотреть, царят в ней благодушный покой и безалаберность. Всюду ленивые фигуры; кажется, подходи и бери их голыми руками. Но это обманчивое впечатление.
      Вон видите, подбирается к желанной добыче вооруженный человек охотник. Пока на него внимания не обращают, но это потому, что он слишком далеко. Звери вроде как знают: ружье его оттуда не дострельнет.
      Но он ближе. И тогда ближайший тарбаган, поднявшись столбиком, любезно кланяется: вижу вас, очень признателен за внимание, но извините... И быстро скрывается в нору.
      Охотнику слышно, что тарбаган не только поклонился, но и посвистел особым образом, предупреждая сограждан. От его свистка на другом бутане переполох. Но и там не удерут, пока не покланяются и не посвистят, - такая вежливость!
      И вежливость заразительная: от бутана к бутану, от зверя к зверю передается. Через минуту весь склон опустел - нигде ни одной рыжей фигурки. Охотник в досаде, что шапку из тарбаганьего меха ему опять не носить, подойдет к какой-нибудь норе и услышит: доносятся из подземелья утробные звуки. И уже что-то не похожи они на доброжелательные приветствия. Скорей всего, ругаются внизу... Вроде бы так кричат: "Чего ходишь здесь? Делать тебе нечего? Убирайся!"
      И уйдет охотник, потому что знает: пока он тут, звери ни за что не вылезут.
      Как-то раз на берег речки опустился с неба зеленый вертолет страшная штука для того, кто видит его впервые. Но тарбаганы лишь поначалу испугались, попрятались, а уже через минуту из каждой почти дыры в горе торчало по голове. Такими живыми, умными глазами они вглядывались в невиданное чудо! Трудно было даже предположить, что эти звери - сони. И, кажется, никто из них не впал в заблуждение, не решил, например, что вертолет - это орел-переросток.
      Сильнейшее впечатление произвел вертолет на Кадыра. Тарбаганенок до самого позднего вечера просидел на бутане, разглядывая машину. Уже солнце зашло и улеглись все спать, а он стоял и стоял, как обыкновенный городской мальчишка-зевака.
      Утром вертолет заревел и улетел куда-то...
      Конечно, в тех далеких краях столь интересные события случаются редко. Месяцами там ничто не нарушает тишины. Вот разве промчится долиной табун молодых лошадей, выбьют они тучу пыли из твердой степи, страстным ржанием разбудят горное эхо - и нет их... Или проедет, колыхаясь, машина серый фургон с большими буквами на боку: "АвТоЛавКа". Но тарбаганы читать не умеют, да и не нужно им ничего из богатств разъездного этого магазина ни костюмов, ни сапог, ни конских седел, ни парфюмерных изделий. Иногда мимо пройдут геологи с тяжелыми рюкзаками. Тарбаганы им посвистят и покланяются: "Счастливый путь! Желаем вам побольше найти полезных ископаемых!"
      И тишина, тишина, тишина...
      Да ведь скучно!
      А что, не отправиться ли соседей навестить? В гости, а? Лежит скучающий возле своей норы и все поглядывает на другой бутан, где, например, расположились в непринужденных позах юный Кадыр и его папаша. Этим тоже сегодня невесело, и они, заметив, что сосед намерен их посетить, определенно заинтересовались - то и дело посматривают в его сторону и усиленно кивают. Как бы сказать хотят: "Ну что же ты? Иди скорей, мы ждем".
      Но сосед, увидев такое внимание, по-видимому, рассуждает: "Раз они не против, чтобы мы одну компанию составили, то пусть сами ко мне приходят; у меня на бутане места хватит".
      Но папаша с Кадыром дорожат своим гостеприимством. "Иди, мы будем исключительно рады!" - как бы убеждают они мимикой и жестами. "Э, нет, вы - ко мне!" - упирается сосед. "Да нет же, у нас веселей!" - настаивают они.
      Долго длятся переговоры. Посторонний, незнающий наблюдатель обязательно подумал бы с возмущением, что звери позорно обленились. Но причина нерешительности - в полусотне метров, которые разделяют жилища. Тарбаганы бегуны, прямо скажем, никудышные: ноги у них коротковаты, а тела толстоваты. Им поэтому боязно при перебежках; а вдруг, откуда ни возьмись, враг?!
      Наконец желание развеяться побеждает страх. Сосед с возможной торопливостью минует открытый участок и плюхается рядом с Кадыром и папашей. Все трое страшно довольны, скуки и в помине нет. Они обмениваются выразительными гримасами, кивают головой - не иначе как последними новостями делятся.
      Но странная у тарбаганов повадка. На своем бутане они с удовольствием принимают гостей, а в нору не пригласят. Если же гость по какой-нибудь необходимости все-таки в чужую нору залезет, ему несдобровать. Встреча будет жаркой - шерсть клочьями полетит, а то и кровь прольется.
      Однажды сосед загостился у своих друзей. Время провели довольно весело и содержательно - и повозились и побеседовали. Вдруг Кадыров папаша вскакивает и свистит: спасайся кто может! Оглянулись, а из-за большого камня, каким-то чудом державшегося на склоне, выглядывает человеческая голова в кепке. И около головы - ружье!
      Кадыр, едва успев пискнуть, свалился в нору. Папаша - за ним. И что же вы думаете? Сосед, такой порядочный вообще тарбаган, повел себя прямо-таки неприлично: он прямо на папашу спрыгнул!
      Папаша его, конечно, отчитал. А вернее сказать, вздул как следует.
      Пробкой сосед вылетел из чужой норы. А наверху нарушителя, разумеется, выстрелом встретили. Хорошо еще, что не попали...
      Думаете, сосед обиделся? Ничуть. На следующий день притащился опять как ни в чем не бывало. Наверное, понял, что сам поступил неправильно.
      Когда папаша вытуривал соседа, Кадыр тоже чистосердечно негодовал на него и только из-за тесноты не принял участия в этом праведном действии. Знал бы он, что в самом недалеком будущем ему тоже придется пострадать из-за жестокого обычая!
      Метрах, наверное, в ста двадцати ниже по склону жила семья: мать с отцом и сверстники Кадыра: две тарбаганочки и два тарбаганенка. Братья и сестры устраивали турниры по борьбе и боксу, бегали вокруг бутана взапуски и вообще позволяли себе все, что хотели.
      Что же Кадыр? Он все видел и день ото дня копил зависть и обиду на свою одинокую судьбу. Ведь у него фактически остался всего один товарищ для игр - папаша. Но папаше, известное дело, вечно некогда или неохота...
      А желтые фигурки тарбаганят так и мелькали, так и суетились, так и приманивали! Однажды не выдержал Кадыр. Отправился знакомиться с озорными соседями.
      Туда добрался благополучно. И там сначала все было хорошо: тарбаганята приняли его как своего. Но поиграть толком не успели.
      - Эгей-ге-гей, тарбаганы! - вдруг раздался пронзительный мальчишеский крик. И что ужасно: крик этот, как плетью хлестнувший по склону, вылетел откуда-то сбоку! Но откуда! Тарбаганы всей колонии остолбенели.
      Это и был мальчишка Ачжок. С утра, взяв для виду мешок, в который собирали топливо, он странствовал с целью изучения местности. Заметив издалека колонию, он решил подшутить над тарбаганами. Обвязал мешок зелеными ветками, надел его на себя, а для глаз дырочки ножиком проткнул. Большой зеленоватый мешок оказался мальчишке почти до пят, и, когда он в нем тихонько приблизился к колонии, никто из зверей не обратил на него внимания.
      Стоят тарбаганы, посвистывают, недоумевают: откуда звук?! И тут Ачжок сбросил с себя мешок.
      Что началось! Взметнулись, замельтешили, замелькали желтые тела зверей - как будто взрыв потряс колонию. Через несколько секунд на виду у Ачжока остался только один молоденький тарбаган.
      Этот тоже бросился было бежать к своей норе, но далеко пора, а на пути - мальчишка с мешком. Видит зверь, дело плохо, и повернул назад, к норе новых приятелей. Он прыгнул вниз. И как назло - прямо на старого тарбагана!
      Можете не сомневаться: знакомая история повторилась. Влепил старичище наглому мальцу такую оплеуху, что у того в глазах потемнело. А в следующее мгновение он безо всякой задержки вылетел на белый свет!
      Ачжок давно мечтал поймать тарбаганенка. Учитель в школе однажды рассказывал ребятам, что в Швейцарии, в Альпийских горах, водятся альпийские сурки - те же тарбаганы, только помельче. Некоторые охотники их ловят и приручают. Рассказ запомнился Ачжоку. "Вот бы и мне поймать, подумывал он, приглядываясь к поселениям тарбаганов. Только как? Вон они какие осторожные... Чуть что - сразу в нору".
      А тут Ачжок видит: прямо на него бежит нужный зверь! Конечно, он не растерялся. На Алтае вообще мальчишки отличаются находчивостью и ловкостью. Едва подрастут, а уже и верхом умеют ездить, и из винтовки мелкокалиберной палить, и по горам лазить. Ачжок среди них был не из последних. Он, мгновенно сообразив, что нора тарбагана далеко, приступил к ловле.
      Тарбаган повернул влево, и Ачжок бросился туда же. Зверь вправо устремился, но Ачжок - опять ему навстречу! Ринулся беглец куда-то в такое место, где никто не ходит, и угодил в мелкий, но густой кустарник. Он застрял там среди веток, а ловец - тут как тут, навалился сверху.
      Стало тарбагану темно, отчаянно страшно. Изо всех сил забился он, стараясь вырваться, да поздно: он был уже в мешке.
      Над самым его ухом Ачжок закричал:
      - Ой, какой я счастливый! Тарбаганчик мой, тарбаган! Как бы мне тебя назвать, а? Придумал! Кадыром! Ка-дыр!
      6
      Но нет, не довелось нашему герою выступать в цирке и по телевидению. Не попал он и в зоопарк для почетного, но утомительного пребывания в клетке. Не услышал он радостного смеха множества детей, не было ему аплодисментов, славы и всеобщего почета.
      Потому что ровно в двадцать три часа четырнадцать минут по горноалтайскому времени Кадыр бежал.
      Как же это Альма, такая внимательная и добросовестная собака, могла проворонить убежавшего?!
      Дело в том, что собака при отаре не бездельничает. Днем и ночью она сторож, а если волки нападут - первый боец. Эти важные обязанности и отвлекли Альму от охраны ящика. Когда вечером пастух погнал овец в степь, ей пришлось оставить свой добровольный пост возле Кадыра. Не хотелось уходить, да что поделаешь - работа!
      А утром, когда Ачжок стоял над продырявленным ящиком и втихомолку глотал слезы, Альма приласкалась к нему и вместе с ним немножко поскулила, давая понять, что и ей жалко тарбагана.
      Да, не пришлось Кадыру пожить безбедной жизнью домашнего животного. Он даже морковки так и не попробовал и не узнал, что этот корнеплод исключительно полезный и вкусный.
      Ночь выдалась холодноватая и очень темная. В природе иногда бывает, что днем солнечно и небо целиком синее, без облачка, а ночью, откуда ни возьмись, - тучи. С величайшей тщательностью застелют они весь небосвод, так что нигде ни щелочки. А утром солнце встает как ни в чем не бывало. Небо опять чистое; и куда этакая масса туч девалась, не известно никому, кроме работников метеорологических станций.
      Догадавшись, что его никто не охраняет, Кадыр воспрянул духом. Вначале он работал потихоньку, боясь, что его услышат, но хрусткая доска поддавалась легко, и он невольно увлекся. Полетели щепки, послышался треск, едва не разбудивший Ачжока, которому как раз снилось, что он уже знаменитый циркач, на нем костюм весь в драгоценных каменьях, в руках же хлыст дрессировщика.
      В тот самый момент, когда Ачжок во сне изящным движением выпускал ученого тарбагана из клетки, а зрители неистовствовали от восторга, Кадыр протиснулся в щель, вылез из ящика и замер, прислушиваясь и принюхиваясь.
      В какую сторону бежать? Наверное, надо все прямо и прямо, и тогда очень скоро на пути встанет милая гора, склон, изгорбленный бутанами, издырявленный норами.
      Он побежал, стараясь поскорей отдалиться от аила, который казался ему страшнее всего на свете. Юрты стояли на месте, никто за тарбаганом не гнался, но ему все чудилось, что жуткие сооружения, источавшие массу враждебных запахов, наседают на него сзади.
      Бегство было прервано ужаснейшим образом. Оглушительно, как гром, грянуло над Кадыром рычание какого-то безмерно огромного зверя. Это всего лишь лошадь зафыркала, учуяв набежавшего зверя, но тарбаган в первое мгновение просто ошалел от страха.
      Страх был правильный, обоснованный, потому что всего лишь два-три метра отделяли Кадыра от кованых копыт, способных одним ударом убить волка.
      Но он не бросился улепетывать. Опасность неожиданно пробудила в нем такое качество, какого он, вероятно, и не предполагал в себе: мужество. Он взвился, оскалился, пробурчал что-то вроде боевого клича, - в общем, приготовился к драке!
      Никто не мог видеть презабавную картину: большая вороная лошадь, а против нее - свирепый соперник, который, даже поднявшись на задние лапы, может достать ей едва выше колена.
      Однако поединок не состоялся. Лошадь, шарахнувшись, помчалась прочь и бежала до тех пор, пока не натянулась длинная веревка, которой она была привязана. Она еще долго пофыркивала и, кажется, дрожала. Уж не от страха ли?
      Так или иначе, путь был свободен. Не тратя времени на торжествование победы, Кадыр снова устремился вперед. Когда несколько улеглось волнение от странной встречи, он стал двигаться медленней, часто останавливался, чтобы прислушаться и понюхать, чем пахнет воздух вокруг.
      Он уже настолько удалился от аила, что ни один запах, ни один звук оттуда не настигал его. Дикая степь окружила беглеца своими собственными звуками и запахами. Простые мелодии выпиликивали на ненастроенных скрипках цикады. Где-то журчала вода. А вот лапа провалилась в небольшую норку, и из нее потянуло живым теплом спящего суслика. Все это было настолько привычно, родственно, что Кадыр поверил наконец в свою свободу.
      Степь заметно клонилась вниз, и вскоре густая трава кончилась, под ногами загремели мелкие камешки. Здесь пролегало русло реки - полноводное во времена таяния снегов, теперь же смутно-серое и мертвое. Лишь ручеек всплескивал где-то невдалеке.
      Кадыр побрел вдоль по руслу, и теперь голод, до сих пор подавленный переживаниями бегства, напомнил о себе. Мало что росло в каменистом ложе реки. Но в одном месте он все-таки наткнулся на какие-то громыхающие листья. Это был ревень, и, попробовав, Кадыр стал уписывать его быстро и жадно: он и не знал, что существуют такие вкусные вещи, ведь тарбаганам из-за их домоседства приходится довольствоваться только теми растениями, которые растут вблизи их нор.
      Покончив с ревенем, к сожалению еще не разросшимся настолько, чтобы накормить досыта, Кадыр учуял, что поблизости есть что-то еще - терпкое и соблазнительное. Он пошарил в темноте и наткнулся на кустик горного лука, изловчившегося вырасти между камней, уложенных рекой плотно, как на булыжной дороге. Скусив перышки, Кадыр так увлекся этим тоже незнакомым растением, что не поленился разворотить камни, чтобы добыть и луковку. Он ее съел, тщательно очистив, и ощутил не сравнимое ни с чем удовольствие. Недаром же этот самый лук человек сделал почетным жителем своих огородов!
      А потом счастливый беглец подобрался к ручью, набрал полный рот воды, встал, задрал голову и сделался похожим на мальчишку, который после еды рот полощет. Он плескался, фыркал и, кажется, забыл, что его могут услышать. Но никого не было поблизости.
      В путь Кадыр тронулся отяжелевшим: вряд ли он был в состоянии пройти хоть полкилометра. Через несколько шагов его стало клонить ко сну, что было естественно для зверя, непривычного к ночному образу жизни. Но ведь не ляжешь посреди дороги! Не меньше часа Кадыр искал место, подходящее для ночлега. Он нашел наконец довольно уютное местечко: на пути реки крепко лежали крупные камни; он к ним притулился, решив, что здесь он никому не доступен.
      7
      Его не сразу оставили переживания минувшего дня. То и дело он вздрагивал и, вскочив, озирался по сторонам. По-настоящему крепко ему удалось заснуть, когда этого уже не следовало делать: серыми, даже немного голубоватыми стали камни речного дна; ушли тучи, обнажив небо, уже почти беззвездное; восток разгорался, будто готовил дорогу, достойную принять шествие солнца.
      И оно взошло.
      И ударило спящего зверя по закрытым глазам самым первым и самым длинным своим лучом: вставай! И в тот же момент совсем рядом брякнул камешек под чьей-то осторожной ногой.
      Тарбаган проснулся, очумело глянул вокруг и затем взвился, как подброшенный. Перед ним стоял волк.
      Он стоял неподвижно и пристально разглядывал Кадыра, который то ли от страха, то ли от красного света солнца казался рыжей самого себя.
      Это был волк матерый, пожилой отец выводка. Он после ночных странствий и удачной охоты нес волчатам куски свежего мяса, которые временно лежали в его собственном желудке. Тут ничего удивительного нет. У волков это любимый способ переносить пищу. Когда матерый придет к логову, он без затруднений отрыгнет мясо: ешьте, дети.
      Теперь брюхо у него было полное, и он, как видно, стоял и соображал, что делать с тарбаганом. Тарбаган вроде хороший, но куда его деть? На себе тащить не хочется...
      Он приоткрыл пасть, из которой сверкнули колючие белые частоколы миллион зубов, не меньше! Что означала такая гримаса? Устрашение жертвы? Или просто насмешку?
      Да, это была улыбка! Волк потешался, разглядывая раскрасневшегося тарбагана, который хотя и похож был больше всего на трепещущий, готовый упасть лист осеннего дерева, но храбрился, как хищник. Он готовился вступить в бой. Чего доброго, он мог напасть первым!
      Волк постоял еще немного и, не переставая улыбаться, медленно повернулся и зарысил своей дорогой. Он спешил. Тут было слишком открытое место, а он не любил показываться на глаза ни людям, ни зверям, ни птицам.

  • Страницы:
    1, 2, 3