Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Жизнь замечательных людей - Татищев

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Кузьмин Апполон / Татищев - Чтение (стр. 9)
Автор: Кузьмин Апполон
Жанр: Биографии и мемуары
Серия: Жизнь замечательных людей

 

 


Татищев составил «роспись» этих книг (семнадцать наименований) и отправил в Петербург. При содействии Бенцеля в периодическом собрании документов шведской истории в 1725 году была издана на латыни заметка Татищева (в форме письма к Бенцелю) о находках костей мамонта в Сибири. Это была первая и единственная прижизненная публикация Татищева. Заметка вызвала большой интерес в научном мире. В том же году она была переведена на шведский язык. Затем перепечатана на шведском языке в 1729 году. В 1743 году статью перепечатали также в Англии. В 1730 году только что открывшаяся Академия наук в Петербурге пыталась дать ее в своих «Примечаниях к Ведомостям», где появилось ее изложение. Но полный текст, заново проверенный и подготовленный к изданию на русском и немецком языках самим Татищевым, вышел в свет лишь в самое недавнее время.
      По заказу Татищева секретарь коллегии древностей Эрик Юлий Биорнер (1696-1750) делал из шведских рукописей выписки, относящиеся к «гистории российской». Биорнер незадолго до приезда Татищева совершил путешествие по северу Швеции с целью осмотра древних курганов, рунических надписей на камнях и иных древностей. Помимо того, он был лучшим знатоком древних саг. В сагах и надписях на камнях он встречал упоминания о варягах (верингах). Знал он также, что, по русским историческим преданиям, записанным в летописях, варяги были основателями княжеской династии на Руси. Уже несколько позднее, в 1743 году, была издана его работа о варягах. Автор знал, что такого народа в Швеции никогда не было. И он доказывал, что варяги — это «оберегатели границ», служившие у шведских и других скандинавских королей. Родоначальником этой сторожевой службы он считал Тригва, жившего, по расчетам Биорнера, в VI веке. Потомками этих варягов были, полагал он, легендарные Рюрик с братьями.
      Коснулся Биорнер и вопроса о происхождении Руси. Он считал, что руссы — это славянский народ, поселившийся в районе Ладожского озера. Татищев, очевидно, уже был знаком с точкой зрения (точнее, с ходом рассуждений) Биорнера, почему позднее также ищет разрешения варяжского и русского вопроса в Приладожье.
      Мнение Биорнера интересно и как первая реакция на возникновение норманской теории. В начале XVIII века, по традиции, варягами считали население южного берега Балтики, и спор велся лишь о том, был ли, например, Рюрик славянином-вендом или германцем. Эти две точки зрения соперничали и в исторических рассуждениях ученых людей из германских герцогств на побережье Балтики. Зигфрид Байер, приехавший в Россию с открытием Академии наук, выдвинул теорию, что варяги и руссы — это норманны, то есть принадлежащие к германскому корню племена шведов, датчан и норвежцев. Схема эта, кстати, удерживается и до сих пор почти в том же виде. Биорнер, понимая ее неосновательность и умозрительность, предложил иное объяснение (впрочем, также умозрительное).
      Тесные взаимоотношения поддерживал Татищев и со Страленбергом. Он пытался заинтересовать русское правительство трудом Страленберга, поскольку речь шла об описании Сибири. Сам Страленберг готов был посвятить свой труд Петру I и в предисловии «обещал многия его величества вечной памяти достойный дела изобразить».
      В XVIII веке посвящение труда тому или иному деятелю обычно означало, что это лицо берет на себя расходы по изданию. Татищев уже 2 января 1725 года сообщал о желании Страленберга в Петербург, надеясь заинтересовать возможностью издания книги самого Петра. Но Петр вскоре умер, а больше никого в Петербурге эта идея интересовать не могла. В конечном счете книга вышла несколько лет спустя с посвящением шведскому королю Фридриху.
      В Стокгольме Татищев общался также с известным ученым Генрихом Бреннером (1669-1732), знатоком восточных языков. Бреннер также с 1700 по 1722 год находился в русском плену, что придало его восточным занятиям большую широту. Татищев получил от Бреннера немало толкований отдельных топонимов и терминов, встречавшихся в различных источниках, что было им позднее использовано в «Истории Российской».
      В письмах Черкасову Татищев сообщает и «о госпоже Бреннеровой, которая в стихотворении не только в Швеции, но и в других государствах славу имеет». Татищев ничего не написал о Петре I ни при жизни царя (он считал при жизни вообще неприличным писать о ком-либо), ни позднее. Но, находясь в Швеции, он настойчиво занимался вопросом возможного прославления русского императора. Ему виделся в этом один из путей «к славе и пользе российской». Он готов был помочь Страленбергу сочинить посвящение Петру. Теперь же он пытается натолкнуть на эту мысль кузину Генриха — Софию Бреннер (1669-1730).
      Интересно, что длительная Северная война ничуть не усилила этнического антагонизма между русскими и шведами. Скорее даже наоборот. Многие шведы, побывавшие в русском плену, вывезли самые благоприятные впечатления и о стране, которая оказалась на редкость доброжелательной и гостеприимной, и о самом императоре, благоволившем иноземцам более, нежели своим соотечественникам. София Бреннер по своей инициативе написала стихи на коронацию Екатерины I и направила их в Петербург. Теперь она готова была согласиться с предложением Татищева и написать поэму о Петре. Но она хотела, прежде чем приступить к работе, получить одобрение Екатерины. «Она тем отговаривалась, — пишет 9 апреля Татищев Черкасову, — на посланное от нея к коронации ея величества никакой отповеди получить не могла, того ради оное до днесь не печатано». Татищев обещал заплатить за свой счет. Но просил поставить в известность Екатерину: «Мню, что сто червонных довольно б ей было». В данном случае Екатерина выслала сто червонных и золотую медаль о коронации. К собственному прославлению она все-таки не была безразличной.
      Уговаривая Софию Бреннер, чтобы «она для бессмертной славы его императорского величества величайте ниже в стихах изобразить потщилась», Татищев составил своего рода проспект, копию которого отправил в Петербург. Речь, конечно, шла об официозном панегирике. Тем не менее кое-что в этом иконописном образе было и от татищевского идеала. Первый тезис Татищева гласит, что Петр побеждал не силой, а «благоразсуждением и храбростию». Второе положение прямо должно было ответить на волновавший некоторых шведов вопрос: в какой мере можно было полагаться на союз с Россией? Тезис Татищева гласил, что Петр «союзников и приятелей, не взирая пременностей оных, для утверждения своего постоянства и славы отечества до конца был защитник и охранитель».
      В двух пунктах Татищев говорит о покровительстве Петра наукам и ученым людям. В поэме надо было показать, что Петр «манифактуры и купечество многократно размножил, вольные науки и искусства открыл, суеверие опровергл». В заслугу царю ставится также упорядочение правосудия, искоренение несправедливостей и мздоимства (в смысле лихоимства), чего, полагает он, не было до сих пор ни в монархиях, ни в республиках.
      В отношении дворянских недорослей Татищев сомневался, будут ли они учиться и захотят ли передавать свои знания ученикам из «подлого» сословия по возвращении в Россию. Но в числе ценнейших качеств Петра он выделяет как раз его владение многими недворянскими специальностями, в особенности токарным искусством, «в котором подобного себе не имел». Социальных вопросов в данном случае Татищев не затрагивает. Но задача правителя и правительства нарисована им весьма четко: забота о благосостоянии отечества путем развития промышленности, наук и просвещения.
      Будучи в Швеции, Татищев устанавливает (или возобновляет) связи также с рядом немецких и датских ученых, ведет с ними переписку. В Германию ему поехать не удалось. Но Копенгаген он все-таки посетил. И целью этой поездки было прежде всего приобретение книг.
      Книги, как и во все другие поездки, составляли главную статью расходов Татищева. Он неустанно пишет по всем возможным российским адресам, сообщая об имеющихся книгах и предлагая купить их для казенных библиотек или в частные собрания. «Ежели б я деньги мои имел, — писал он Черкасову, — то б я все здешния до российской истории касающиеся книги купил, на которое надобно до ста червонных, и ежели бы занять мог, то б не жалел, ибо многое, нам неизвестное в древности находится».
      Кунсткамера согласилась взять за свой счет десятка два разных книг, а также ряд картин и коллекций медалей. Некоторые книги оказались весьма дорогими. Так, заказанная Павлом Ягужинским книга «о чинах цесарских» стоила двести рублей. Значительно больше, очевидно, купил Татищев книг для себя. 27 сентября 1725 года он отправил из Христианштадта «ящик с книгами и с коллежскими письмами за печатью штокгольмской таможни». Татищев просит Черкасова сохранить эти книги до его возвращения в Петербург. Видимо, это была не единственная посылка.
      По своей инициативе Татищев задумал собрать сведения о всей коммерческой деятельности Швеции. Ему удалось получить «табель» о торговле стокгольмского порта за 1723 год. Он полагал, что такие же сведения надо было бы иметь и по другим торговым центрам Швеции, но явное безразличие Кабинета вызывало у него беспокойство: «То удерживает, — писал он, — что не всяк знает, колико оное потребно нам ведать, и может быть, что вместо благодарения за такие расходы, могу оскорбление понести. Однакож мня за неколико червонных оныя достать, и оныя, ежели не примут, за благо про себя удержу». «За благо» правительство Екатерины добытые Татищевым сведения принимать не хотело.
      Пребывание в Швеции явилось большим стимулом к осуществлению давнего намерения написать историю России на широком фоне всемирной истории. Поэтому Татищев собирает исторические сочинения, касающиеся разных европейских стран, а также сочинения древних авторов. Интересуют его также вопросы общей государственной экономической политики и постановки образования. Он высоко оценил действовавшее в Швеции специальное училище «для пользы горных заводов», о чем сообщал в отчете на имя императрицы от 17 октября 1726 года.
      На протяжении 1725 года Татищеву из Петербурга неоднократно напоминали о необходимости немедленного возвращения и отправки на Урал. Но вернуться он не мог, так как у него не было денег для погашения долгов и на дорогу. Доверенное лицо императора оказалось за рубежом в положении, унизительном для великой державы. Жалуясь на свое бедственное положение, Татищев писал Головину: «В коллегию же хотя многократно о присылке денег писал, но отказ с гневом вместо денег получил, ис которого вижу, что они моим письмам не верят и поставляют здешнее мое разорительное икаждочасно досадное житье в самохотную и бездельную прихоть». Головин в целом поддерживал и действия и траты Татищева. Он настойчиво разъяснял это в доношениях петербургским чинам, сожалея, что не имеет собственных средств, чтобы покрыть долги Татищева или дать ему ссуду в долг (долги в общей сложности составляли 2600 рублей, израсходованных на разные приобретения для казны). Коллегия вынуждена была уступить этим настояниям. Деньги наконец выслали. 12 апреля 1726 года Татищев покинул Швецию. В конце апреля он был в Ревеле, а в начале мая прибыл в Петербург.

На Московском монетном дворе

      Выгода для одного часто бывает ущербом для другого.
Монтень

      Компромисс — хороший зонтик, но плохая крыша.
Боуэлл

      Полтора года не был Татищев в России. Но за это время произошли весьма значительные изменения как в расстановке сил при дворе, так и в общих настроениях в господствующих сословиях.
      Смерть Петра I привела к неизбежной борьбе при дворе, а борьба помогала выявлять недостатки предшествующего правления. С другой стороны, возникшие проблемы оказались настолько неотложными, что требовалось объединение потенциальных противников для их решения. Уже в 1725 году Меншиков вынужден был признать крайне бедственное положение основных податных сословий. Недоимки в 1724-1725 годах составили одну треть от всей суммы налогов. В этой обстановке 8 февраля 1726 года создается Верховный тайный совет, в который вошли А. Д. Меншиков, Ф. М. Апраксин, П. А. Толстой, Г. И. Головкин, А. И. Остерман, герцог голштинский Карл-Фридрих, а также Д. М. Голицын.
      Еще в 1721 году Дмитрий Михайлович Голицын был призван из Киева в Петербург, чтобы возглавить сначала Камер-, а затем (при Петре II) Коммерц-коллегию. Включение его в состав Верховного тайного совета было и признанием его деловых качеств, и выражением стремления ближайшего окружения Екатерины создать действенное и авторитетное правительство. И действительно, на всех крупных экономических мероприятиях правительства в это время так или иначе сказывается влияние Голицына — лучшего в совете знатока финансов и коммерции.
      Необходимость серьезного снижения разорительных налогов, конечно, сознавалась всеми членами Верховного тайного совета. Весь 1726 год предлагаются разного рода проекты, в которых изыскиваются пути сокращения государственных расходов или возмещения предполагаемого снижения на одну треть подушного обложения. Но ничего весомого в этом отношении, разумеется, не предлагалось, поскольку значительное сокращение расходов могло быть осуществлено прежде всего за счет резкого сокращения армии. А на это правительству было пойти нелегко хотя бы по престижным соображениям. К тому же простое закрепление результатов Ништадтского мира требовало поддержания вооруженных сил на высоком уровне.
      Некоторую экономию могло дать возвращение столицы из Петербурга в Москву, на чем постоянно настаивали Д. М. Голицын и поддерживавшие его собственно «русские» деятели. Эта экономия положительно должна была сказаться на расходах двора и особенно на бюджете дворян, имения которых располагались, как правило, в Подмосковье. Но расходы двора как раз и труднее всего было регламентировать. Лишь задним числом, после смерти Екатерины, новый состав Верховного тайного совета смог осудить чрезмерное расточительство императрицы, тратившей сотни тысяч на свои прихоти, «в то самое время, когда тысячи ее подданных терпели недостаток в насущном хлебе».
      Пока же приходилось выбирать, с кого брать: с крестьян или с купцов и промышленников? Меншиков и его сторонники рассчитывали возместить уменьшение поступлений от крестьян повышением налогов на купечество и предпринимателей. Речь в этом случае шла, конечно, не столько о крестьянах, сколько о дворянах, которые постоянно жаловались на чрезмерные государственные подати, не позволявшие дворянам увеличить собственное обложение их крепостных. Тем не менее в указах Екатерины от 26 января и 9 февраля 1727 года звучат такие мотивы, которые не всегда можно встретить даже у оппозиционных деятелей: «Известно нам учинилось, что нашей империи крестьяне, на которых содержание войска положено, в великой скудости находятца, и от великих податей и непрестанных экзекуций и других непорядков в крайнее и всеконечное разорение приходят».
      Поразившая императрицу скудость крестьян не могла, конечно, устраняться за счет сокращения потребления венгерских вин или данцигских устриц (последних Екатерина закупила на 16 тысяч рублей). Поэтому увеличиваются косвенные налоги, непосредственно бившие по карману купечества и мануфактурно-ремесленного населения. Голицын такой путь считал самым неудачным, так как справедливо полагал, что именно торговля и расширение производства обещали значительное увеличение доходов в будущем. Борьба в Верховном тайном совете приводила к постоянному изменению курса в налогообложении. В 1726-1727 годах несколько были ослаблены подати с крестьян и увеличены косвенные налоги. Затем правительство решает, что положение уже «выправилось», и стремится вернуть «недобранное». Напротив, в отношении предпринимательства делаются известные послабления.
      Неудачи с попытками выйти из финансового тупика побуждали противоборствующие стороны согласиться с тем временным решением, которое дает инфляция. Правительство Петра I постоянно практиковало выпуск медных денег взамен серебряных. Сначала это была мелочь — полушки и копейки, а затем пошли и пятаки. В последние годы постоянно вставал вопрос о необходимости изъятия из обращения медных пятаков. Однако неизменный дефицит побуждал продолжать их выпуск. И теперь Меншиков, Остерман, Макаров и генерал-поручик Волков подали в ноябре 1726 года записку о покрытии бюджетных расходов за счет выпуска медных денег. Указом 26 января 1727 года «для облегчения крестьян в податях и других нужд» было предписано выпустить на два миллиона рублей медных пятаков.
      Уже в Швеции Татищеву пришлось заниматься некоторыми делами, связанными с российским монетным производством, тем более что Монетная контора входила в ведение Берг-коллегии. Но о непосредственном участии его в этом производстве речи пока не было. Да и вообще никто в Петербурге не ожидал его с распростертыми объятиями.
      Возвышение Меншикова, сопровождавшее воцарение Екатерины I, привело к отставке Брюса с поста президента Берг-коллегии. Вернулся в коллегию с Урала Михаэлис, усилив и без того значительный круг недоброжелателей Татищева в его непосредственном ведомстве. В коллегии, в сущности, не оставалось никого, в ком Татищев мог надеяться встретить единомышленника. Бесполезно было предлагать что-либо на обсуждение господ коллежских советников. И советники были озабочены лишь тем, как бы им поскорее вытолкать Татищева подальше от столицы. «Птенцы гнезда Петрова» — Меншиков, Апраксин и кабинет-секретарь — охотно присоединялись к этому желанию коллег Татищева. В таких условиях коллегии нетрудно было принять решение о посылке Татищева на Урал под начало Геннина.
      О том, что коллегия руководствуется отнюдь не деловыми соображениями, было ясно всем, и в первую очередь, конечно, Татищеву и Геннину. Но в сложившихся обстоятельствах Татищеву не на кого было опереться. Поэтому он оттягивал окончательное решение необходимостью составить обстоятельный отчет о пребывании в Швеции. Попутно он обращается в Сенат с рядом записок и напоминаний о поручениях, возлагавшихся на него Петром I. Он, в частности, попытался воспользоваться тем, что Петр в 1724 году дважды напоминал ему о скорейшей подготовке межевания. В Швеции он приобретал соответствующие книги и знакомился с современной ему практикой межевания и составления карт. Из Швеции же через посредство Черкасова он пытался заинтересовать этим делом Кабинет Екатерины. Однако его предложение никто даже не рассматривал. Другой проект Татищева касался постройки канала, о чем он писал еще в 1721 году. Теперь, после возвращения из Швеции, он в представлении Екатерине излагает план сооружения водного пути, соединяющего Белое море с реками Каспийского бассейна, а также сухопутного тракта из европейской части России в Сибирь. Татищев прямо намекал на то, что он мог бы осуществить этот план «без обиды обывателей и надмерных расходов». Однако и это его предложение не получило одобрения. Снова напоминал он и о своем проекте 1724 года, предусматривающем передачу рудников и предприятий в компании. К этому времени идея эта все более стала привлекать и Геннина. Сенат также не считал ее слишком смелой. Но дело пока откладывалось до «лучших» времен.
      Чиновники из Берг-коллегии с явным раздражением встретили попытки Татищева выйти на более высокий уровень со своими проектами и предложениями. Уже 3 июня 1726 года, то есть менее чем через месяц после возвращения Татищева, коллегия обязала его «бес продолжения времени» представить отчет и ехать в Екатеринбург в распоряжение Геннина. Татищев должен был прямо изложить свои «резоны» против такого заключения. Он это и сделал в специальном доношении в коллегию, которое обсуждалось 31 октября 1726 года. Рассчитывая на полное содействие высокопоставленных недругов Татищева, коллегия приговорила услать его в Нерчинск, на серебряные заводы, «для доброго установления и произведения» этих крайне запущенных и убыточных предприятий. Очевидно, речь шла о простой ссылке. Так это вполне основательно расценивал и сам Татищев. Поэтому он обращается с челобитной к Екатерине, в которой, перечисляя предшествующие заслуги перед государством, просит определить его «к иному делу».
      Остается неясным, кто непосредственно оказал покровительство Татищеву в этот чрезвычайно трудный для него момент. Сама императрица никаких симпатий к нему не испытывала, да и он никогда не обмолвился о ней добрым словом. Но к концу 1726 года Меншиков уже не был всесильным временщиком. У него были довольно натянутые отношения с зятем Екатерины — герцогом голштинским Карлом-Фридрихом. Герцог заменял императрицу в заседаниях Верховного тайного совета и энергично добивался возвращения захваченного Данией герцогства. Екатерина рада была оказать любимому зятю любую помощь. Но другие члены совета, в особенности как раз Меншиков, ограничивались ничего не обещавшим сочувствием. У Меншикова с Карлом-Фридрихом, как у своеобразных соперников, установились и лично неприязненные отношения.
      Из последующих событий не видно, чтобы у Татищева были какие-либо связи с Карлом-Фридрихом. Но герцог не мог не знать, что заморские страдания Татищева происходили в значительной мере по его вине. Весьма вероятно, что только он и был в какой-то мере осведомлен о содержании секретного поручения Петра Татищеву.
      Другим деятелем, имевшим основание поддержать Татищева, был Д. М. Голицын. Он полностью соглашался с татищевской идеей «увольнения коммерции», то есть освобождения ее от казенной опеки и регламентации. Близки были их взгляды и на собственно русскую старину. А в противодействии немецкому наступлению Голицын занимал и еще более решительные позиции, чем Татищев. Судя по отсылкам Татищева в «Истории Российской», он хорошо был знаком с московской библиотекой Голицына. Это говорит об их тесном общении именно в конце 20-х годов, когда и тот и другой находились в Москве.
      В конце 1726 года, по-видимому, не имел особых оснований «добивать» Татищева и Меншиков. В сущности, для него был более неприятен Брюс, нежели Татищев. А Брюса к этому времени уже устранили. Охлаждение же отношений с императрицей побуждало Меншикова искать контактов со «старорусской» партией, прежде всего с Голицыными, и подготавливать позиции на случай — теперь уже очевидного — прихода на царский трон внука преобразователя — Петра II.
      Слишком очевидна была и пристрастность немецких членов Берг-коллегии, стремившихся расправиться с единственным своим сотрудником, способным сделать что-то полезное для развития отечественной промышленности. В условиях коллегиального руководства, а Верховный тайный совет, несомненно, являлся таковым, все-таки гораздо труднее провести откровенно беззаконное решение, чем при неограниченном самовластии самодержца. 14 февраля 1727 года Екатерина подписала указ, которым Татищев направлялся на Московский монетный двор.
      В 20-е годы рыночная цена меди составляла шесть-восемь рублей за пуд. Пятаки же, которые начали штамповать с 1723 года, делали из расчета сорок рублей из пуда, то есть в пять-шесть раз дороже реальной стоимости меди. Естественно, что эта операция влекла за собой целый ряд отрицательных последствий, причем главное заключалось даже не в инфляции, а в огромном соблазне для фальшивомонетчиков. Но пока правительство не видело иного выхода и обсуждало более способы борьбы с фальшивомонетчиками, чем пути предотвращения самого появления столь прибыльной для ловких проходимцев «специальности».
      Для выпуска объявленного в указе от 26 января 1727 года количества монет нужно было пятьдесят тысяч пудов меди (не считая неизбежных отходов). На Урале можно было получить примерно десять тысяч пудов в год. По-прежнему ввозилась медь из-за рубежа, главным образом из Швеции, где годовая добыча составляла шестьдесят-восемьдесят тысяч пудов в год. На один 1727 год купцам сделан был заказ более чем на пятнадцать тысяч пудов привозной меди. Вместе с тем Генин получил задание изыскать возможности увеличения выплавки меди и облегчить работу монетным дворам, отправляя медь в Москву не в слитках, а формами-кружками для пятикопеечников.
      Намеченное мероприятие требовало довольно мощной производственной базы. В России было четыре монетных двора: три в Москве и один в Петербурге. На московских дворах и было решено осуществить чеканку медной монеты. Сюда с большими полномочиями еще в январе 1726 года был направлен А. Я. Волков. Картина, которую он увидел, оказалась вполне в духе того, что было и на других казенных предприятиях, за исключением, может быть, тех, которые находились под неусыпным контролем доверенных от «вышнего» правительства лиц (вроде Геннина). Волкову было «жалостно смотреть», поскольку монетные дворы выглядели «как после неприятельского или пожарного разорения». Указом предписывалось оказывать Волкову содействие со стороны сенатора Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, возглавлявшего Московскую сенатскую контору. К этому делу был подключен также сын сенатора, будущий президент Коммерц-коллегии и соратник Артемия Петровича Волынского Платон Иванович Мусин-Пушкин.
      С назначением Татищева первоначально, по-видимому, предполагалось все это дело и передать в его руки. Но работа здесь уже велась. В нее уже включились лица, стоявшие неизмеримо выше по служебной лестнице, и решено было оставить их при этом деле. Указом от 7 марта 1727 года была создана Монетная контора, во главе которой затем был поставлен сам московский губернатор Алексей Львович Плещеев. В состав конторы вошли отец и сын Мусины-Пушкины, а также Татищев. Контора выводилась из подчинения Берг-коллегии и приобретала функции самостоятельной коллегии.
      С самого начала у Татищева складывались хорошие деловые отношения с Плещеевым, который ценил и знания Татищева, и его предприимчивость. Труднее были отношения с Мусиными-Пушкиными. Со старшим из графов Татищев сталкивался еще в 1717 году. Во всяком случае, к тому времени относился эпизод, в котором он позднее противопоставлял коварной льстивости графа, унижавшего перед Петром царя Алексея Михайловича, мужественную правдивость Я. Г. Долгорукого. Не исключено, что какой-то отпечаток оставило и участие Мусина-Пушкина в суде над Татищевым в 1723 году. Так или иначе между Татищевым и обоими Мусиными-Пушкиными постоянно возникали споры и пререкания.
      О состоянии монетного дела в России Татищеву пришлось размышлять еще в Швеции. Теперь он, следуя укоренившейся привычке начинать со всестороннего изучения вопроса, выполняя любые поручения, составляет несколько записок. В свое время в письмах из Швеции он уже обращал внимание на один недостаток чеканки русских монет: разный вес монет одного и того же достоинства. Недостаток этот был связан как с несовершенством штамповальной техники, так и с большим разнобоем показаний весов. Последнее было характерно не только для России, но и для европейских стран.
      Татищев предлагает начать с упорядочения весов. Он вновь советует перейти на десятеричную систему. За основу веса берется куб чистой воды, соответствующий фунту веса. Фунт затем делится на сто золотников, а золотник далее на десять и сто частей. Записка Татищева с рекомендацией введения десятеричной системы была представлена в Верховный тайный совет и должна была обсуждаться специальной комиссией. Дело это, однако, отодвинулось, как отмечалось, почти на два столетия.
      Вопрос упорядочения весов, дабы «во всем государстве сделать равные», все-таки удалось поставить па практическую почву. Как и в проекте земельного размежевания, Татищев подчеркивал целесообразность такой операции для уменьшения ущерба казне и предотвращения «обид и разорения» частных лиц. Берг-коллегии совместно с Академией наук предлагалось сделать образцы точных гирь — от пудовой до мельчайших подразделений — и разослать по всей стране по таможням и полицейским управлениям. Проверка точности обеспечивалась взаимопроверяемостью гирь разных размеров. Именно этот принцип в конце XVIII века был испытан и применен во Франции.
      В монетной конторе вес гирь был отрегулирован под непосредственным наблюдением Татищева. Учитывая, что гири от времени стираются, он создал специальные образцы, которые употреблялись только для проверки других гирь. Комплекты гирь весом от 1/16 золотника до 20 пудов хранились в особых ящиках. С аналогичными целями использовались в качестве эталонов комплекты гирь в Коммерц- и Камер-коллегиях в Серебряном ряду и в канцелярии Главной артиллерии, куда они были направлены по инициативе Татищева. Десять лет спустя Нартов проверял точность разных наборов гирь. Самыми точными оказались гири Монетной конторы.
      Легко подделывать деньги оказывалось возможным главным образом из-за плохого их чекана. Фальшивомонетчики едва ли не удвоили находящееся в обращении количество полушек. Производство же пятаков становилось и вообще непреоборимым соблазном как для отечественных, так и для зарубежных подпольных монетных компаний. Поэтому нужен был такой чекан, который был бы недосягаемым для фальшивомонетчиков. Татищев и добивается создания новых штампов из более качественной стали, для чего делаются соответствующие заказы и на Урале и в Швеции. По просьбе Татищева из Петербурга в помощь ему прибыл Андрей Константинович Нартов с группой слесарей. В итоге были изготовлены инструменты гораздо более высокого качества, чем все имевшиеся ранее на русских предприятиях.
      Для штампования денег Татищев предложил сделать машины, приводимые в движение водой («вместо людей и лошадей действовать водою»). По наметкам Татищева, это должно было ускорить выпуск монет и значительно уменьшить расходы. Идея Татищева получила одобрение, и самому же ему поручили ее осуществить. Превосходство Татищева над другими членами Монетной конторы вполне признавали и они сами. Технические усовершенствования, предлагавшиеся Татищевым, его коллеги очень часто не в состоянии были сразу и оценить. Но обычно оказывалось, что зря он ничего не предлагает. Поэтому Волков, уже покидая Москву, советовал членам конторы не противодействовать «предложениям и всяким ученым изобретениям» Татищева, поскольку он «в том деле немалое искусство имеет».
      По проекту Татищева на Яузе была построена плотина, энергия которой приводила в действие весь цикл машин одновременно. В итоге производительность монетных дворов резко возросла. Значительно убыстрился процесс изготовления монет и снизилась себестоимость их выпуска. «Водяные машины» Татищева дали казне свыше двадцати тысяч рублей чистой прибыли, не говоря о том, что они позволили уже к осени 1727 года выполнить правительственный заказ.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26