Вернер сидел в своей коляске, остановившейся на краю площади. Ни малейшего желания смешиваться с другими покупателями у него не было. Возможно, им это и казалось необычным. Однако поскольку они, как ему было известно, считали его человеком странным, непохожим на прочих плантаторов, это его мало волновало.
Генри был занят тем, что курсировал между коляской и помостом, на котором стояли рабы. Когда он советовал кого-то купить, Вернер приподнимался со своего места и громко называл свою цену. Он приехал с намерением купить восемь человек; это должны быть мужчины в расцвете лет. Поскольку он неизменно давал хорошую цену, купить тех рабов, которых выбрал Генри, не составляло труда.
К полудню Вернер приобрел семерых из намеченных восьми человек. Он радовался, что дело идет к концу. Скоро уже повозки отправятся в «Малверн». Вернер зажег сигару от горящей свечи, вставленной в подсвечник на дверце коляски, откинулся на спинку сиденья покурить и расслабиться. Спустя какое-то время он вытянул шею, чтобы выглянуть в окно, и увидел, что Генри разговаривает с одним из немногих оставшихся рабов, стоявших в очереди и ожидавших, когда их выведут на помост.
Человек, с которым разговаривал Генри, был среднего роста, но широкоплеч и очень силен. Вся его одежда состояла из рваных штанов. На его широкой груди мускулы переплетались, точно змеи. Он выглядел человеком в самом расцвете сил. Но тут Вернер заметил нечто такое, от чего содрогнулся.
Этот невольник был в цепях – цепи сковывали его лодыжки и запястья. Значит, это либо беглый, либо смутьян. Других объяснений быть не могло.
В это время Генри отошел от раба и направился к коляске. Вернер сошел ему навстречу.
– Маста, – сказал Генри, – я говорить с сильным парнем. Его звать Леон. Я думать, это хорошая покупка.
Вернер затянулся сигарой.
– Но этот человек закован в цепи, Генри. Что это значит?
– Он быть в бегах, маста Вернер, – ответил Генри, немного смутившись, – он убегать несколько раз, но я думать…
– Я всегда доверял твоему суждению, Генри, ты это знаешь. Но беглый? С ним хлопот не оберешься.
– В том-то и дело, – тихо проговорил Генри. – Он говорить, ему надоедать убегать, всегда быть в бегах. Я говорить ему, что вы хороший маста, лучше всех здесь. Он клясться, что хорошо себя вести. Ему надоедать, что за ним всегда охотиться с собаками, надоедать, что его пороть кнутом и держать в цепях. Он говорить, что, если вы хороший маста, он работать хорошо и не убегать. А раз он в цепях, – нерешительно добавил Генри, – его отдавать дешево, вы знать.
– Генри, я просто не знаю, что делать. Беглый раб…
– Его привозить сюда с Юга. Его маста надоедать, что он все время убегать, и он думать – никто его там не купить. Беглые, которых я знать, они по большей части с норовом, они не любить, когда с ними обращаться жестоко. Обращаться с ними хорошо – они хорошо работать. Купить его – я обещать, он быть самый лучший работник на плантации.
Вернер внимательно смотрел на закованного в цепи раба; вид у того был удрученный, он стоял, свесив голову. Если его и купит кто-нибудь, то первое, что наверняка сделает покупатель, – выпорет его, чтобы сломать непокорный нрав. И Вернера охватила жалость. Мгновенно приняв решение, он кивнул:
– Ладно, Генри. Прежде ты ни разу не ошибался. Но отвечать за него будешь ты. Ясно?
Генри улыбнулся и поспешно направился к помосту. Продавец принялся расхваливать товар, упирая на цветущий возраст невольника и на его силу, тщательно избегая упоминания о цепях.
Он назвал первоначальную цену, и Вернер первым воскликнул:
– Пять фунтов!
В толпе раздался ропот, на Вернера оборачивались. К нему подошел Барт Мэйерс.
– Малкольм, вы спятили? Хотите купить ниггера в цепях? Это же беглый оттуда, с Юга.
– Генри посоветовал мне купить его.
– Генри! – фыркнул Мэйерс. – Какой вы чудак, Малкольм Вернер! Доверяете суждению одного ниггера о другом ниггере!
Кто-то из толпы назвал другую цену, и Вернер повысил свою.
– Ну, смотрите, дело ваше. Однако, по-моему, это глупо. – И Мэйерс отправился восвояси.
Кончилось тем, что Вернер купил невольника за пятнадцать фунтов – смехотворно низкую цену.
– Ладно, Генри, – бодро сказал он, – сажайте людей в повозки и поезжайте в «Малверн». Я еще побуду в городе. У меня здесь дело.
Когда новые рабы сошли с повозок в «Малверне». Генри велел им не расходиться и обратился к ним с небольшой речью. Тот, кого звали Леоном, уже освобожденный от цепей, слушал со спокойным и скептическим видом.
– А теперь, ниггеры, вы слушать хорошенько, что я говорить. Эта плантация – не плохая плантация. Маста Вернер – лучший маста в округе. Здесь мы не спать на земле, и когда холодно, маста давать нам дрова. Нас не кормить объедками. Еда хорошая. Нам давать хорошая одежда. На Рождество дарить хорошие подарки. И мы не работать с рассвета до заката каждый день недели – разве только когда собирать урожай и сушить табак. От вас требовать только одно: усердно делать, что вам говорить. И нас никогда не пороть кнутом. Маста Вернер употреблять свою плеть, только если мы врать и воровать. Если кто находить себе жену, он получать свое жилище. – Генри понимающе улыбнулся. – Вам не нужно прятаться, чтобы взять девчонку, которая вам нравится. Если находить себе по душе – приходить и сказать мне…
И Генри продолжал еще некоторое время в том же духе. Леон вздыхал, слушая все это. Его одолевали сомнения, однако он надеялся, что Генри говорит правду. Видит Бог, ему, Леону, надоело убегать, надоело, что за ним охотятся, как за диким зверем, заковывают в цепи, морят голодом, бьют до полусмерти. Такое происходило с ним не раз. Не один раз он пытался бежать во всю мочь, чтобы добраться до спасительного Севера, где, как он слышал, с людьми его расы обращаются чуточку получше. Но его всегда успевали поймать. Помогать же беглому люди боятся – даже сами ниггеры.
Да, ему надоело быть в бегах. Он уже не так молод, теперь в нем меньше огня и упорства. Да, конечно, его расцвет еще не миновал, и выполнять дневную норму он сможет не хуже кого другого, но время, проведенное в бегах, и побои сильно ослабили его.
Если то, что говорит этот Генри, правда, он, Леон, пожалуй, не станет больше убегать. Он не смирится – никогда не смирится с тем, что он раб белого человека, но если нашел место, где можно работать, постоянно получать еду и где его не будут бить каждый Божий день, – он будет вести себя смирно, насколько это возможно.
Кое-что показалось Леону весьма обнадеживающим. На этой плантации – единственной из всех, о которых он слышал, – надсмотрщиком был негр. Может быть, этот белый, Малкольм Вернер, и впрямь не такой, как другие рабовладельцы…
Леон поднял голову – поток его мыслей прервался, потому что Генри кончил свою речь. И тут он услышал громкий стук копыт и увидел, что все уставились на огромного жеребца, мчащегося к конюшне. В седле сидела белая женщина. У нее были длинные волосы цвета меди; она держалась в седле легко и прямо.
– Это хозяйка поместья, – пояснил Генри, – миссис Ханна. Она тоже хорошая хозяйка, как и маста…
Леон смотрел на длинные распущенные волосы, и в голове его зашевелилось какое-то смутное воспоминание. Что-то в облике этой женщины было странно знакомым. Но он не стал об этом думать, решив, что это игра воображения. Он никогда не бывал в этих краях.
И все же он смотрел ей вслед, хмурясь и напрягая память, – раб, который теперь называл себя Леоном, беглый раб, которого когда-то знали под именем Исайя.
Глава 12
–Расскажи сказку о Великом Джоне-Победителе, – попросили дети, собравшиеся на кухне вокруг Бесс.
Зимний холод всех загнал в помещение. Час был поздний, уже перевалило за девять, и обычно все дети в это время лежали в постели. До Рождества оставалось совсем немного, и все работы в поместье приостановились. Единственное дело, которым сейчас занимались в «Малверне», – это расчистка участка площадью в двадцать акров под новые посадки. Бесс напекла печенья из кукурузной муки, и теперь все жались к теплу огромного очага и грызли лакомство.
– Ну-ка, дайте мне подумать минутку, – с торжественным видом проговорила Бесс. – Вроде бы я рассказать все истории про Великого Джона. Больше я вроде, и не знать, малыши мои.
Раздались вздохи и несколько протестующих голосов.
– Тихо, тихо, дайте мне подумать.
Взгляд стряпухи устремился над детскими головами на дверь, которая открылась и закрылась. Вошел один из новых обитателей «Малверна» – тот, кого звали Леон. Бесс нахмурилась. Не велеть ли ему выйти вон? Не очень-то он ей нравится, этот Леон. Генри говорит, что работник он хороший. Но у Бесс он вызывал настороженность. Она нутром чуяла, что это дурной человек. И все же решила не прогонять его. Пусть остается.
Она не проронила ни слова, когда Леон сгреб с подноса целую горсть печенья и, прислонясь к стене, принялся с хрустом грызть его. Может, он голодный. Стряпуха вздохнула. Видит Бог, почти все рабы голодали, прежде чем попали сюда, и теперь никак не могут поверить своему счастью, оказавшись в поместье, где их хорошо кормят. Конечно, еда их простая, не такая изысканная, как та, что подают в господском доме, но сытная и изобильная. А Бесс просто не могла отказать голодному, какие бы неприязненные чувства к нему ни питала.
И она начала рассказывать:
– Я уже говорить вам, что Великий Джон всегда зарабатывать деньги для своего масса, когда тот заключать на Джона пари. И вот однажды масса велеть Великому Джону бежать наперегонки с одним ниггером с другой плантации. Великий Джон бежать полдня, бежать, пока другой ниггер не упасть наземь, и Джон выиграть для своего масса пятьдесят фунтов. И тогда Великий Джон решить, что, раз он выиграть столько денег, он не ходить в поле работать в тот день. А масса все одно посылать его работать. Великий Джон сильно обидеться на масса. И вот ночью он взять и пролезть в сарай. И поломать там все мотыги, и лопаты, и все-все. Наутро старый масса заподозрить, что это дело рук Джона. И стал виноватить его. А Джон ухмыляться во все лицо и говорить: «Ясное дело, это я». А масса говорить: «Я тебя за это убивать, Джон». А Великий Джон знай себе смеяться: «Ясное дело, масса, а я держать пари, что ты убивать, а я добывать деньги».
– Ну, – продолжала Бесс, – конечно, старый масса, он этому не поверить. И вот он совать Джона в мешок и тащить к реке. Притащить, значит, и вспомнить, что забыть привязать груз к мешку. И пойти за грузом в сарай. А у Джона-то быть нож, он и прорезать этот мешок. Насовать туда камней и завязать обратно. Масса приходить с грузом и бросать мешок в воду. Он-то не знать, что там, в мешке, камни. А Джон об эту пору уже крепко спать.
Утром Джон вставать спозаранку, брать шкуру мула и уходить в город. Там он гадать за деньги. Великий Джон уметь это при помощи шкуры мула. Он уметь предсказать, когда человек умирать и когда дитю родиться. Он уметь наводить всякие чары. Он уметь даже заставить птиц петь и полночь, если ему так захотеться!
Ну, стало быть, ходить Джон в город и возвращаться к вечеру, а в карманах у него звенеть монеты. Масса как увидеть его, так чуть не грохнуться без памяти. И как закричать: «Джон, это ты? Быть не может такого!»
А Джон, он засмеяться и позвенеть монетами. «Я же, – сказать он, – говорить: ты меня убивать, а я добывать деньги!» Масса глазами хлопать и спрашивать: «А как ты думать, если ты убивать меня, я тоже добывать деньги?» А Джон хохотать, а сам хотеть убивать масса. И говорить ему: «Конечно, добывать, масса, уж я-то знать!»
И масса залезать в мешок и велеть Джону завязать его. Джон привязать к мешку груз, да и скатить его в речку. А перед этим масса еще успевать спросить: «Джон, а ты уверен, что я добывать деньги?» Ну, Джон громко смеяться и отвечать: «Конечно, добывать, уж я-то знать!»
Скатить Джон мешок в речку, тут масса и конец!
Бесс рассмеялась рокочущим смехом и шуганула детей из кухни, велев им идти спать. Леон медлил. Когда в кухне никого не осталось, кроме него и Бесс, он подошел к стряпухе.
Та встала.
– Чего тебе надо, Леон? Еще печенья? Ты и без того нажраться, как свинья!
Леон отрицательно покачал головой:
– Нет, старуха. Я вот стоять, слушать и удивляться. Ты забивать детям головы всякими россказнями, а?
Бесс пожала плечами:
– Рассказывать сказки, чтобы детишки не скучать, вот и все.
– Нет, не все. Ты сама знать, что ты смутьянка и хотеть, чтобы они стать смутьянами. Для того ты рассказывать, как этот Великий Джон бороться с белыми, убивать своего масса, и все у него получаться!
– Это просто сказка, чтобы детишки не скучать, – упрямо возразила Бесс. – И ничего не хотеть другого.
– Черт побери, если я не прав, старуха, – тихо проговорил Леон.
– А ты не очень-то ругаться!
– Да я просто сильно удивляться, как ты осмеливаться на такое, вот и все.
– А миссис Ханна, она сама слушать мои сказки и смеяться. – Бесс затрясла головой.
– Стало быть, правда, что я слыхать об этом поместье. Эта миссис Ханна… что ты знать о ней?
– Что я знать, не твоего ума дело, ниггер! – сверкнула глазами Бесс. – Теперь она хозяйка поместья. А ты знать, что с тобой сделать масса, если узнавать, что ты задавать вопросы насчет хозяйки?
– Если он узнавать, так только от тебя. – Внезапно в Леоне появилось что-то угрожающее, и Бесс стало страшно. Он шагнул к ней. – А ты лучше не болтать. Слышать, стряпуха? Ты старая, и совсем не трудно…
Из господского дома раздался громкий крик, прервавший Леона. Бесс поняла, что кричит Ханна, и бросилась к двери, ведущей в крытый переход к господскому дому. Леон уже исчез – незаметно, как привидение, через заднюю дверь.
Опять раздался голос Ханны:
– Бесс!
Бесс выбежала из кухни.
– Господи, золотко, что с тобой приключиться?
– Пойдем, Бесс, пойдем скорее! – воскликнула молодая женщина.
В этот вечер Ханна и Малкольм рано ушли к себе. Ханна взяла с собой книгу из библиотеки. Прежде чем подняться наверх, молодая женщина сделала крюк и подошла к кабинету Вернера.
– Малкольм, я ложусь, – сказала она, постучавшись в дверь.
Вернер ответил не сразу.
– Я скоро приду, дорогая.
Поднявшись наверх, Ханна в нерешительности постояла у двери в спальню мужа. Вот уже целый месяц она спала по большей части в своей прежней комнате. Так предложил Малкольм.
– Тебе там будет, без сомнения, спокойнее, Ханна. Я часто просиживаю за книгами допоздна и только бужу тебя своим приходом.
Ханна понимала, что это верно только отчасти. Малкольм опять запил – хотя и не так сильно, как было до их свадьбы, но, когда он поднимался наверх, от него почти всегда пахло бренди. Он приходил к ней один или два раза в неделю, но, как правило, эти посещения оканчивались полным разочарованием для них обоих, а для Малкольма – Ханна была в этом уверена – еще и унижением.
И, тяжело вздохнув, Ханна пошла по коридору в свою комнату.
Она готовилась ко сну при свече, горящей в подсвечнике, укрепленном на столбике кровати. Потом, подложив подушки под спину, принялась за чтение. Это стало у нее привычным занятием перед сном.
Наряду со многими вещами Андре занимался также ее образованием. Он ввел ее в мир книг, которых в библиотеке Малкольма было очень много. Андре сам отбирал для нее книги; среди них были романы, но по большей части то были книги, обучающие общественным добродетелям и предназначенные для того, чтобы воспитывать образцовых благородных леди. Ханна даже могла уже разобрать несколько фраз по-французски – на этом языке было издано много романов. Слова и предложения, которые она не понимала, молодая женщина подчеркивала, а на другой день просила Андре перевести их.
В определенной степени романы обескураживали Ханну. Действие их, как правило, происходило в высшем свете, рассказывали они о бессмертной любви отважных героев и прекрасных молодых дам. Ханна читала и вздыхала. Сколько бы она ни училась, каким бы хорошим преподавателем ни был Андре, ей никогда не стать похожей на тех дам, о которых пишутся подобные книги.
Почитав около часа, Ханна захотела спать. Она скользнула под одеяло, задула свечу и погрузилась в дремоту. Погода стояла холодная, и Ханна знала, что в течение ночи служанка будет потихоньку заходить в комнату, чтобы поддерживать в камине огонь, и утром, когда Ханна проснется, у нее будет тепло.
Она проснулась внезапно, потому что кровать кто-то толкнул. Первое, что она почувствовала, был крепкий запах бренди.
– Малкольм?
– Д-д-а-а, дорогая моя Ханна. Твой преданный муз… муж.
Он был пьян, пьян в стельку. На мгновение Ханну охватило отвращение, и ей захотелось прогнать его. Неужели она кажется ему настолько отталкивающей, что нужно как следует накачаться, чтобы прийти к ней? Однако она не стала сопротивляться и лежала неподвижно. Ей было понятно, что на самом деле причина совсем в другом, и ее охватила жалость.
Немолодое тело Малкольма было обнажено, и Ханна едва удержалась, чтобы не отпрянуть. На этот раз он ласкал ее недолго, неловко, причиняя боль. В его поведении была пьяная назойливость.
Ханне захотелось, чтобы все поскорее закончилось. Она протянула руку вниз и обнаружила, что Малкольм еще совсем не готов.
– Сэр, вы уверены, что это необходимо? Вы слишком много выпили…
– Вы моя жена. – Он уже лег на нее. – Вы обещали перед Богом и людьми подчиняться моим требованиям.
Она вспомнила пьяного пирата, и ей стало противно.
Малкольм пытался овладеть ею, но у него ничего не получалось. Однако нижняя часть его тела двигалась так, словно он совокуплялся с ней.
Вдруг он издал хриплый стон, напрягся, пальцы его больно впились в ее плечи. Потом он обмяк.
Ханна какое-то время лежала неподвижно, полагая, что он, наверное, все же испытал какое-то удовольствие. Она ждала, когда он пошевелится. Но Малкольм так и не шелохнулся. Может, он уснул? В последнее время так бывало часто. Правда, в таких случаях он почти сразу же начинал храпеть.
Охваченная смутной тревогой, Ханна позвала его:
– Малкольм!
Ответа не было, не было и намека на какое-либо движение. Ханне пришлось сталкивать его с себя. Ей всегда казалось, что ее муж очень легок, но теперь он стал необыкновенно тяжел. Ее охватил панический страх. Собравшись с силами, она одним толчком сбросила его с себя.
Ханна встала, вынула свечу из подсвечника, дрожащими руками зажгла ее от огня в камине. Вставила свечу обратно в подсвечник; только после этого она повернулась к Малкольму и внимательно рассмотрела его. Он лежал на спине, руки его были раскинуты, широко раскрытые глаза смотрели не мигая.
Молодая женщина опустилась перед ним на колени и схватила его за плечи.
– Малкольм, проснитесь!
Он не пошевелился, не издал ни звука, и Ханна в ужасе отпрянула. Вскочив с пола, она схватила пеньюар, набросила на себя и, босая, выбежала из комнаты, громко крича.
Она сбежала вниз по лестнице, промчалась через буфетную. Ханна смутно видела служанок, в изумлении смотревших на нее. Но в голове у нее была только одна мысль – Бесс. Она была уже на середине крытого прохода, когда увидела стряпуху, выходящую из кухни.
– Господи, золотко, что с тобой приключиться?
– Пойдем, Бесс, пойдем скорее! Что-то случилось с Малкольмом!
– Успокойся, детка, – Бесс погладила ее по плечу. – Сейчас посмотреть.
Ханна быстро пошла в дом, останавливаясь то и дело, чтобы подождать Бесс, которая поспешала за ней, тяжело дыша. На лестнице ей пришлось останавливаться несколько раз и торопить стряпуху.
Когда Бесс подошла к кровати и бросила взгляд на обнаженное тело Малкольма, она произнесла лишь:
– Господи Боже! – Затем быстро повернулась к Ханне. – Дать мне зеркало, детка. Мигом!
Ханна подбежала к туалетному столику и подала Бесс ручное зеркальце. Та приложила его к открытому рту Малкольма, подержала с минуту, потом внимательно посмотрела на его поверхность.
– Похоже, это удар, – тяжело вздохнула Бесс.
– Может, послать в Уильямсберг за кем-нибудь? – в отчаянии спросила Ханна. – А разве ты, Бесс, ничего не можешь сделать?
– А тут нечего делать, золотко, – ласково ответила Бесс. – Он уже на небесах.
Ханна не сразу осознала, что это значит. Она стояла, похолодев, не сводя глаз с неподвижного тела на кровати. И только когда Бесс, осторожно потянув одеяло, закрыла тело и лицо Малкольма, Ханна поняла все. И заплакала, всем телом сотрясаясь от рыданий.
Бесс обняла ее и погладила по волосам.
– Давай, детка, плакать, плакать. Тебе нужно хорошенько выплакать себя.
Малкольм Вернер был похоронен в «Малверне», в ста ярдах от господского дома, рядом с могилой Марты Вернер, на небольшом холме, откуда открывался вид на реку Джеймс.
Ханна отказывалась принимать соседей. Она знала, что в Виргинии поминки зачастую превращаются чуть ли не в празднество вроде свадебного. Здесь срабатывал все тот же принцип: поскольку люди съезжаются со всей округи, предполагается, что они останутся ночевать и что их будут кормить и поить вдоволь.
Андре неодобрительно отнесся к ее решению.
– Дорогая Ханна, отрицание общепринятых условностей хорошо в меру. Но если вы не пригласите соседей на похороны человека, занимавшего такое положение, как Малкольм Вернер, вы навлечете на себя их гнев. Лично я смотрю на похороны, как на варварский обряд, но все же…
– И все же нужно делать из этого балаган? – в ярости бросила ему Ханна. – Нет! Я знаю, что Малкольм этого не захотел бы.
Андре проницательно взглянул на нее.
– Но ведь это не истинная причина, не так ли?
Ханна отвела взгляд.
– Это не единственная причина, да. Неужели вы думаете, будто я не знаю, что они будут говорить, что они уже говорят? Человек в таком возрасте берет в жены семнадцатилетнюю девчонку и находит смерть в ее постели! – Теперь она смотрела прямо в глаза Андре, гордо откинув голову. – Неужели вы думаете, что я хочу видеть их здесь – видеть, как мужчины ухмыляются, а женщины смеются и перешептываются, прикрывшись веерами?
Андре пожал плечами, давая понять, что сдается, и все произошло так, как хотела Ханна.
Столяру заказали простой сосновый гроб, сделали небольшое мраморное надгробие, на котором были высечены только имя Малкольма и даты его рождения и смерти.
Ханна даже отказалась пригласить священника из города.
– Вы скажете несколько слов, Андре. Вы образованный человек.
– Я? Mon Dieu! – в ужасе воскликнул тот. – Дорогая леди, меня никогда не водили в церковь. Я ничего не смыслю в таких вещах!
– Придумайте несколько слов, подходящих для данного случая.
В поместье прекратились все работы; у могилы собрались рабы. Ханна стояла между Бесс и Андре, долго смотрела на заколоченный сосновый гроб у свежевырытой могилы. Потом, взглянув на Андре, она жестом велела ему начинать. Андре сделал два шага вперед и откашлялся.
Случись это при других обстоятельствах, Ханна позлорадствовала бы. Ведь впервые она видела Андре растерянным, не знающим, что сказать.
Наконец он начал; говорил он. запинаясь, приглушенным голосом.
– Великий Шекспир писал: «Что живо – то умрет и вслед за жизнью в вечность отойдет». А другой поэт, Джон Донн, сказал: «Сон минет, мы проснемся в вечный свет; ты, смерть, умрешь – там смерти больше нет». – Андре кашлянул, прикрыв рот рукой. – Я ничего не понимаю в таких вещах, я не знаю, проснемся ли мы в вечный свет! Но за тот короткий отрезок времени, что я знал Малкольма Вернера, я понял, что это добрый человек, человек, сделавший много добра в рамках своих возможностей. Смерть его преждевременна, и те, кто знал его, охвачены горем, однако, если есть жизнь вечная, он теперь пребывает там. Adieu
, месье Малкольм Вернер. – Немного поколебавшись, Андре еще раз кашлянул и неловко закончил: – Аминь.
Он стал подле Ханны. Взяв его за руку, молодая женщина прошептала:
– Все очень хорошо, Андре. Благодарю вас.
Повинуясь ее приказу, несколько рабов выступили вперед, чтобы опустить гроб в могилу. Но прежде чем первые комья земли упали на него, рядом с Ханной раздался странный звук. Она удивленно взглянула на Бесс. Та что-то напевала. А потом громко запела какой-то гимн – запела мощным сочным голосом. Рабы присоединились к ней один за другим. И вот уже пели они все, и их голоса, слившись в один голос, катились вниз с холма к реке.
Жгучие слезы полились из глаз Ханны, и она разрыдалась, не стыдясь их; она плакала впервые с тех пор, как позволила Бесс обнять себя у смертного ложа Малкольма.
Допев гимн, рабы принялись засыпать могилу. Ханна повернулась и пошла к господскому дому, опираясь на руку Андре. Говорить у нее не было никакого желания, и Андре на этот раз был молчалив.
Молодая женщина хотела разобраться в своих чувствах. Хотя она и не любила Малкольма, но была глубоко к нему привязана, и его смерть стала для нее настоящим ударом. В то же время ее тревожила еще одна мысль, и эта мысль теперь, когда похороны позади, настоятельно требовала ее внимания.
Теперь она действительно стала хозяйкой «Малверна»! Все здесь принадлежит ей. Меньше чем за полгода она проделала путь от служанки, работающей по договору на постоялом дворе, до хозяйки лучшей плантации во всей Виргинии.
Мысль эта взбодрила Ханну, и с немалым усилием удалось ей скрыть торжествующую улыбку. С большим трудом она сохранила опечаленный вид.
Ханна работала в кабинете Малкольма, пытаясь разобрать его бумаги и счетные книги. Задача была не из легких, и Ханна поняла, что потребуется немало времени, прежде чем она поймет, что к чему. Поэтому она слегка рассердилась, услышав осторожный стук в дверь.
– Войдите!
Дверь отворилась, и вошел Генри, надсмотрщик. Он держал в руках широкополую шляпу.
– Миссис…
– Да, Генри, что такое? Я занята, как видишь.
– Миссис, я насчет… – Он вертел шляпу в руках, но по его крупному лицу было видно, с каким трудом ему удается выговорить то, что он хочет сказать: – Я бы хотел знать, раз маста умереть, я все одно быть надсмотрщиком?
Ханна удивленно посмотрела на него.
– Но я не понимаю, с какой стати не оставить все как есть. Тебе ведь нравится эта работа?
– Ну конечно, миссис. Очень нравится.
– Кажется, Малкольм освободил тебя?
– Да, миссис, – пылко проговорил Генри. – Он, когда делать меня надсмотрщиком, дать мне свободу. – И добавил с гордостью: – Я получать жалованье.
Ханна решительно кивнула.
– В таком случае все остается по-прежнему. Малкольм сам говорил мне, что полностью тебе доверяет и что никогда не встречал белых надсмотрщиков, равных тебе.
– Спасибо, миссис Вернер, – с благодарностью сказал Генри. Он наклонил голову и хотел было выйти.
– Постой, Генри! Есть еще кое-что. Наверное, тебе не очень понравится то, что я сейчас скажу. Но поскольку хозяйка «Малверна» теперь я, то хочу, чтобы ты научил меня всему, что знаешь о выращивании табака.
Генри только рот от удивления раскрыл.
– Ты согласен? – спросила Ханна.
– Да, миссис, если вы так хотите, – промямлил он. – Хотя я не знать, что подумать белые люди…
– Если согласен, то ступай. – И Ханна, решительно кивнув, жестом отпустила Генри.
Она вернулась к книгам и бумагам, лежавшим на столе Малкольма. Вскоре ей кое-что стало понятно, и она обрадовалась. Она знала, что Малкольм Вернер богат, но размеры его богатства далеко превосходили ее ожидания. Он владел не только плантацией, у него были обширные владения в Уильямсберге, различные торговые компании…
И снова стук в дверь прервал ее занятия.
– Проклятие! – Ханна стукнула рукой по столу. – Войдите!
На этот раз это был Андре Леклэр. Вид у него был крайне нерешительный, что само по себе удивляло.
– Миссис Вернер…
– Миссис? – Ханна удивленно взглянула на него. – Почему вдруг так официально?
– Ну, я… я вдруг подумал… – Он обвел комнату рассеянным взглядом. Потом выпрямился и пристально посмотрел на Ханну. – Желаете ли вы, чтобы я остался в «Малверне» теперь, когда ваш супруг скончался?
– И вы тоже, – пробормотала Ханна, не обращая внимания на его настойчивый взгляд. – Андре, вам здесь хорошо?
– Дорогая леди, раз уж я вынужден отбывать ссылку в этой нецивилизованной стране, лучшего места для себя я не представляю!
– Тогда почему же, ради всего святого, вы являетесь сюда и задаете мне такие вопросы? Ведь вы же знаете, что я хочу, чтобы вы остались!
– Ваши соседи, дорогая Ханна. Пойдут сплетни. Здесь, v вас, живет мужчина… – Его полуозорная, полугрустная улыбка вернулась. – Ведь они почти ничего не знают обо мне.
– Фу! – нетерпеливо вздохнула Ханна. – Вам же известно, что я думаю о мнении соседей. Перестаньте дурачиться и найдите себе какое-нибудь занятие.
– С удовольствием, дорогая леди, с удовольствием.
Спустя несколько минут, до Ханны донеслись звуки клавесина из музыкальной комнаты. Прислушавшись, она улыбнулась. Эта была песенка, которую когда-то пел ее отец.
Она снова сосредоточила свое внимание на письменном столе. Вскоре ей попалась бумага, которую она прочла жадностью. То было завещание Малкольма, написанное почти месяц назад, – простой, короткий документ.
«Я, Малкольм Вернер, находясь в здравом уме и твердой памяти, настоящим завещаю все мое имущество и собственность моей дорогой супруге Ханне Вернер. В случае если до или после моей смерти появится отпрыск мужского пола, вышеозначенный отпрыск мужского пола по достижении им совершеннолетия получит две трети моего состояния, и моя дорогая супруга унаследует оставшуюся треть.
Составлено и подписано 12 ноября 1717 года от Рождества Господа нашего, Уильямсберг, Виргиния».
Внизу стояли подпись Малкольма, а также подписи двух свидетелей.
«Значит, теперь все совершенно законно, – подумала Ханна. – Почему Малкольм не сообщил мне о том, что составил завещание?» – мелькнула у нее мысль. Сама тональность этого официального документа говорила о том, что Малкольм уже предчувствовал близость смерти. В глазах Ханны стояли слезы. Ей так хотелось носить дитя, его сына. Но этому не суждено сбыться.
