Рыбаки старались так, что любо-дорого было посмотреть. Пожалуй, людей Хрольфа еще нигде не принимали так радушно, как на берегу речки, которую эстинны называли Нарова.
На людях манскап вел себя величаво и степенно, но, оставаясь с Волькшей с глазу на глаз, варяги хлопали его по плечам и всячески хвалили за спасительную придумку.
К концу дня у Годиновича язык вспух от того, сколько небылиц про походы в Северные моря он рассказал от имени Хрольфа, который в своей жизни никуда дальше северо-восточных берегов Восточного моря и не плавал. Пришлось Годиновичу вспомнить все варяжские саги, которые слышал на торжище его отец, и на ходу смешать их в немыслимую кашу.
Когда любопытствующие эстинны сжалились над ним и дали спокойно поесть и отдохнуть, Волькша улизнул к морю. Торх так много рассказывал о Варяжском море, о его берегах, укрытых чудесным песком, тоньше овсяного толокна, о волнах, выносящих из пучины куски
алатыря,о солнце, которое садится в море…
Но в этом месте эстиннской страны солнце садилось за край земли, так и не докатившись до морских горизонтов. Выходит, Торх учился премудрости златокузнеца не здесь. А жаль… Волькша осмотрелся: может статься, алатырь выкатывается на песок не только там, где полгода жил его старший брат?
Годинович пошел вдоль краешка воды.
Дочери грозного Аегира с тихим шелестом ласкались к его ногам. Кто бы мог подумать, что еще вчера они с легкостью могли перевернуть Хрольфов драккар и утопить его людей, как слепых щенят.
Горизонт пылал как… как… Годинович никак не мог найти слово, чтобы правильно описать цвет закатного неба, так похожий на гречишный мед и на… янтарь!
Да, именно!
Волкан не сразу поверил в свою удачу: он еще не прошел по взморью и сотни шагов, как ему на глаза попался огромный, размером с ладонь, кусок алатыря! Годинович поднял «медовую» гальку и уселся на песок любоваться находкой. Янтарь быстро высох и стал совсем неказистым. Если бы не рассказы Торха о том, что янтарь получает свой истинный драгоценный вид только после того, как его усердно натрут шерстянкой, Волькша мог бы и разочароваться в алатыре: галька цвета воска – и все тут. Годинович лизнул камень, и тот опять ненадолго стал таинственным янтарем…
Волкан взвесил алатырь на ладони. Так много и так сразу! Похоже, Варяжское море было не прочь сделать ему щедрый подарок. А от гостинцев отказываться – только Радогаста гневить…
Хогланд
От эстиннов уплыли на следующее утро.
Рыжего посла Ильменьского владыки провожали всем побережьем. Олькша так вжился в образ, что довольно убедительно клял даннских разбойников на своем убогом карельском языке и обещал во что бы это ни стало уговорить свейского конунга выступить против них бок о бок со словенским князем. И хотя «посол» не понимал и шестой части из того, что тараторили ему рыбаки, а они, в свою очередь, могли лишь догадываться о том, что венед им отвечает, глаза эстиннов светились радостью и надеждой.
При выходе драккара из устья Наровы его ожидала целая стая рыбацких лодок, которые взялись проводить дорогих гостей до Хогланда.
Хрольф, скрипя зубами, терпел медленный ход рыбацких посудин, пока не определил направление, в котором они двигались. После чего шеппарь отбросил всякую вежливость и прокричал:
– Illa roth! Hissa segel!
И драккар точно проснулся ото сна. Пенные струи вскипели у его носа. И гостеприимным эстиннам не оставалось ничего другого, кроме как махать руками вслед кораблю, уносящему ильменьского сотника в морскую даль, и разъехаться по прибрежным водам в поисках утреннего улова.
Как только рыбацкие лодки остались позади, манскап дал волю своим чувствам. Хриплый хохот гребцов был так ужасен, что вспугнул чаек, присевших на рею. Наспех пристроив весла вдоль борта, весь манскап без исключения собрался вокруг Волькши:
– Нет! Но как тебе в голову пришла вся эта затея с посланцем? Я когда понял, то чуть не заржал…
– Ты нам скажи! Ты нам точно скажи, и чтобы слово в слово, что ты сказал этим придуркам? У них были такие счастливые морды…
– А я кое-что понял! Он говорил им, что мы вроде как лучшие моряки конунга. Так?! Скажи, это так? Ну же…
Честно говоря, Волкан не находил ничего смешного в том, что ему пришлось сделать на берегу Наровы. Ведь эти люди теперь будут ждать и надеяться на то, что рано или поздно на горизонте появится ватага драккаров, везущих венедских и свейских ратарей вершить праведный суд над даннскими разбойниками, от которых бедным эстиннам нет никакого житья. Но варяги, а с ними и Ольгерд – сын Ладонинского ягна – требовали все новых и новых подробностей Волькшиной проделки, превратившей их неминуемую погибель от рук озлобленных рыбаков если не в победу, то в выигрыш – это точно.
В конце концов Волькша насупился и больше не отзывался ни на одну просьбу. Шеппарь, который и сам уразумел кое-что из сказанного эстиннам, сделал вид, что не настаивает на продолжении рассказа. Он приказал гребцам вернуться на сундуки:
– Ветер не так силен, так что без весел мы можем и не добраться до Хогланда засветло, – пояснил он заартачившимся гребцам. – А подходить к нему в ночи будет только шалый. Да и вообще, Гарм вас подери, русь! Русь! Я сказал!
После того как все расселись, Олькша попытался насесть на Волкана с расспросами, ведь до этого Годинович говорил по-свейски, и Рыжий Лют мог только ржать вместе со всеми, так и не понимая, о чем шла речь. Но Волькша был непреклонен. Он сказал, что не хочет больше говорить о том, как они обманули эстиннов, и отвернулся. «Высокий посол» Ильменьского князя тщетно ерепенился и совестил приятеля. Ему ли было не знать, что легче переломить лбом дуб, чем заставить Волькшу делать то, что он не хочет.
– Спроси тогда у шеппаря, могу ли я сесть на весла? – буркнул Олькша обиженно…
Как это уже было в устье Ниена, стоило Рыжему Люту взяться за весло, как драккар пошел бойчее. Да и Ньёрд, сбросив утреннюю дремоту, крепче уперся ладонями в парус ладьи.
– Слушай, Варг, – раздался за спиной Волькши голос Хрольфа, – Тор им судья, – сказал он, имея в виду манскап. – Они у меня умом под стать твоему Ольгу. Но мне-то ты можешь сказать, как тебе в голову пришло наплести всю эту околесицу? Я отродясь не слыхивал такого, чтобы языком выигрывали битву. Кто тебя этому научил? Уж не отец ли?
Волкан обернулся и поглядел шеппарю в глаза.
– Он самый, – ответил Годинович после долгого молчания.
– Чудно! – восхитился Хрольф. – Так прямо и надоумил?
– Как это: прямо надоумил? – поднял брови Волькша.
– Ну, наказал в случае чего врать про высокого посла и все такое…
– А… нет, конечно.
– Как нет?
– Да так. Отец-то меня как раз врать не учил…
– Так как же ты тогда сподобился?
– Мой отец учил меня смотреть людям в глаза, – нехотя ответил Годинович.
– И какой в этом прок? Что я, их зенок белесых не видел? Что в них смотреть-то?
Волькша понимал, что так просто ему от шеппаря не отвязаться. К тому же Хрольф всем своим видом показывал, что и правда силится понять то, о чем толкует ему венедский парнишка.
– Мой отец говорил мне: «Ты на лица-то не смотри, разные они у людей. Зри в очи. Там все начертано, точно руницей. Чего с языка не понять, то в глазах прочитать можно».
– И что?
– Ну, как же?! У эстиннов этих глаза были напуганнее заячьего хвоста. Хоть их и больше было, хоть и колья у них в руках, но твоего драккара они боялись пуще молнии небесной. Он для них был ликом всех бед, что на их берега из года в год данны на своих кораблях привозят. Однако нас было мало, сонные да безоружные. Так что они уже почитай свой страх победили. Еще немного, и нам несладко пришлось бы. Вот и надо было рыбакам их маленький страх другим, наибольшим подменить. А что может быть страшнее одного драккара?
Хрольф слушал, поджав губы. Хоть и понимал он, что парнишка говорит правильные слова, но уразуметь их шеппарь никак не мог и потому уже начинал злиться. Так что вопрос о том, что страшнее одного драккара, он оставил без ответа.
– Страшнее одного драккара – десять драккаров… – Волькша помолчал, но опять не дождался от свея ни полслова и продолжил: – А кто может снарядить сразу десять драккаров? Конунг. Это большой страх с одной стороны. С моря. А с другой, страх – с суши – венедские конники. Тот же Гостомысл на чудь белоглазую, что за Чудским озером обретается, не раз хаживал. Ну, а ежели эти два больших страха вместе сойдутся, да не беду и раздор творить, а супостатов даннских в правила ставить, так это получается уже не страх, а радость. Уразумел?
– Уразумел, – ответил Хрольф, хмуря брови. Какая-то последняя крупинка никак не давалась свею. Что-то не вязалось в Волькшином рассказе. Что же все-таки удержало эстиннов от расправы? Манскап поколоть, как свиней, драккар сжечь дотла. И концы в воду. И ни конунговы, ни княжеские люди, даже если искать будут, не найдут тех, кто посланников-мореходов сгубил.
– Варяг ты, – ответил ему Волкан. – Ты сам всегда с драккара на берег в броне сходишь. Ты сам себе владыка и судья. Вот тебе и не понять. А у этих людей другой заботы нет, как только таких, как ты, подальше от своих берегов держать. Им же мнится, что тогда и рыба в море жирнее станет, и поля обильнее родить будут. И, ежели кто за такое дело, как даннов от их берегов отвадить возьмется, так тот человек им милее родного отца с матерью станет. Понял теперь?
Хрольф рассерженно сплюнул за борт. Да разве мечтал он в отрочестве, по родным полям да лесам бегая, что будет вот так, как щепка бесхозная, по морю мыкаться и обманом мелким да разбоем себе на пропитание выкраивать? Не будь на то отцова воля да братский умысел, никогда не покинул бы он родной бонд и тоже сейчас думал бы только о том, как свой урожай от поборов в казну
херадада потравы уберечь.
Молчали долго.
Каждый думал о своем. Но когда Хрольф собирался вернуться к родерпинну, Волькша все же задал ему вопрос, который крутился у него в голове с тех пор, как он понял, что драккар идет на север-северо-запад, а не на запад, где, как он думал, должен был находиться Свейланд.
– Шеппарь, а зачем мы идем на Хогланд? Не прямее ли было бы идти вдоль эстиннского берега, как третьего дня шли вдоль сумьского?
– Йо-хо! – неожиданно взыграл свей. – Сразу видно, ты не викинг.
– Ну, да. И что с того?
– А то, что если бы ты был викинг, то не спрашивал таких глупостей.
– А я спрашиваю, – настаивал Волькша.
– Ну, это пусть тебе
Мимери растолковывает, – не без мстительного удовольствия сказал Хрольф. – Вот когда дойдем до Хогланда, тогда сам поймешь… может быть.
И обведя парня с ног до головы издевательским взглядом, шеппарь направился на корму. Терпения в норове Волкана Годиновича было столько же, сколько упрямства, и за весь переход он больше ни о чем свея не спрашивал.
Дочери Аегира в тот день были игривы, но без буйства. Ньёрд – умерен в своих порывах и работящ. Да и манскап накоротке, но порадовавший утробу эстиннскими харчами, вёсел не жалел, заставляя их гнуться при каждом гребке. Словом, солнце еще только начинало расстилать на волнах огненную дорожку, а драккар уже подошел к Хогланду.
По пути они проплывали несколько островов. Некоторые из них были весьма обширными, но Волькша почему-то ни разу не подумал, что это и есть тот самый остров, о котором так многозначительно умолчал Хрольф. Когда же Годинович увидел Хогланд, то ни на мгновение не усомнился, что драккар уже близок к цели. И раздавшийся вскоре приказ шеппаря убрать парус лишь подтвердил Волькшину догадку.
Ничего подобного венед в своей жизни не видел. Из воды вздымались высоченные горы. Волкан вспомнил Скорую Горку возле Волховских порогов – так вот, она была сущим бугорком в сравнении с ними. Две каменные вершины, поросшие соснами у подножия и лысые наверху, громоздились одна за другой. Несколько взгорий поменьше располагалось подле. Если и существовал где в Варяжском море-океане остров Буян, так наверняка это был Хогланд.
Но не только гранитные холмы потрясли воображение Волькши. Какая-то неведомая сила исходила от острова, как тепло от углей. Нечто не видимое глазом, но ощутимое кожей лба, кончиками ушей, волосинками на руках витало в воздухе. Годинович ни за что на свете не нашел бы слова, чтобы поименовать это наваждение, но и противиться ему не мог.
– Гребите медленно. Очень медленно! – кричал от родерпинна Хрольф. Его помощник взобрался почти на самую драконью голову и всматривался в глубину.
Волькша, стоявший возле форштевня, тоже вгляделся сквозь толщу воды и увидел множество подводных камней, рассыпанных по песчаному дну. Некоторые из них были размером с дом, другие напоминали очертаниями остроконечные ели. Любой из них, будь он ближе к поверхности, мог бы проломить обшивку драккара, как яичную скорлупу.
Шеппарь обогнул юго-восточную оконечность острова и медленно подвел корабль к каменистому плесу у подножия самой высокой горы. От напряжения он даже вспотел. Они с помощником перекрикивались так часто, что едва не надорвали глотки.
И все же Хрольф не решился подойти к берегу вплотную. Драккар встал на якорь в пяти шагах от линии прибоя, и гребцам пришлось брести до берега по пояс в холодной воде.
Но никто не роптал. Напротив, все варяги без исключения пребывали в радостном предвкушении чего-то. Что именно ожидали свеи от пребывания на этом каменистом берегу, Волькша даже не догадывался, но и ему, и даже тугодуму Олькше передалось их светлое, чтобы не сказать шаловливое настроение.
– Чего они лыбятся, точно приехали зваными гостями на знатный пир? – вполголоса спросил Ольгерд у Годиновича.
– Не знам, – честно ответил тот.
– Так спроси, – потребовал Рыжий Лют и чуть ли не силком подвел Волкана к гребцу, который был загребным левого борта. Весь день они с Олькшей подзадоривали друг друга каждый на своем языке, что
непомешало им проникнуться взаимным уважением. Гребца звали Уле, Ульрих Гётлинг. Он плавал на драккаре Хрольфа всего третий год и был не очень доволен мелкотравчатыми замашками шеппаря. Впрочем, о его тайных планах перебраться на другой корабль парни узнали несколько позже.
Застигнутый вопросом венедов врасплох, мосластый, как весенний лось, гёт отчаянно скреб макушку, прикидывая, стоит ли отвечать на вопрос своих новых соратников.
– Ах, венеды, – вполголоса начал Ульрих. – Лучше бы вам даже и не знать об этом. А то, не ровен час, выкличете бед, так что и сами рады не будете.
Такое начало только больше пришпорило любопытство ладонинских парней. Олькша навис над Уле, а Волькша продемонстрировал все красноречие, на которое был способен, убеждая гребца в том, что они сделают все, дабы беды не накликать.
– Так-то оно так, – согласился Ульрих со словами Годиновича о том, что все они теперь один манскап и все такое. – Но все же вы из другого теста. Только не обижайтесь, парни.
Они не обиделись, но и не дали Ульриху возможности уйти без ответа.
В конце концов он сдался, однако поведать о причинах всеобщей веселости согласился только после вечерней еды.
– Когда все разойдутся, – уточнил он, и в голосе его прозвучала досада от того, что ему самому придется задержаться.
После того как наспех разогретая эстиннская еда была проглочена, все варяги, не исключая шеппаря и помощника, не обмолвившись даже словом, разбрелись по сосняку, который рос сразу за гранитным плесом.
– Это все грибы, – наконец поведал венедам Уле. При этом его полные тоски глаза блуждали по склонам Хогландских холмов.
Парни вытаращили глаза: какие могут быть грибы на каменистом острове, да еще в начале
Травеня?
– ЭТИ грибы растут всегда. Говорят, что их можно найти даже под снегом. Их называют по-разному. Кто-то говорит, что это слезы
Нанны,которые она пролила после смерти своего мужа
Бальдера.Кто-то утверждает, что это капли крови из лона
Сиф,упавшие на землю в день, когда жена Тора рожала
Моди.Ну а кто-то уверен, что это молоко
Ёрд,которым она выкармливала самого Тора!
Все это нагромождение варяжских богов ничего не сказало Ольгерду и лишь смутно намекнуло Волькше на то, что речь идет совсем о других грибах, нежели уважаемые венедами боровики или опята. Так что, несмотря на нескрываемое желание Ульриха закончить рассказ, гёту пришлось продолжать:
– Ну, так вот, берсерки зовут его Белым Путем… Я пойду, а?
– Как это – пойду? – возмутился Годинович.
Олькша, которому Волкан не перевел еще последних слов Ульриха, и то недовольно замычал, хватая гребца за рукав.
– Что такое Белый Путь?
– Так вы что, ничего не знаете о берсерках? – Уле удивился так, что даже мотнул головой, точно вытряхивая из нее осколок сна или наваждения.
Ладонинские парни потупились. Нет, конечно, о незнающих страха и боли берсерках, о славных варяжских воинах, способных сражаться, даже лишившись руки или ноги, они слышали, и не раз, но что такое Белый Путь, было им неведомо.
– Йохо! – поразился Уле. – Какие же вы дремучие, венеды!
Чтобы лишний раз не злить Ольгерда, эти слова Волькша переиначил. Получилось что-то вроде: «Так давайте расскажу». Рыжий Лют с воодушевлением закивал головой, чем привел Уле в полный восторг. Еще никто на его веку так радостно не соглашался с обвинениями в дремучести. Ох, и чудные же эти ильменьские парни.
– Ну, ладно. Слушайте то, что знает в Гётланде каждый сопляк, – снисходительно молвил он. – Когда викинг выбирает путь берсерка, он начинает перед битвой есть грибы.
Как и догадывался Волькша, речь шла не о подосиновиках или лисичках, а о тех лесных грибах, что обычно нещадно избиваются палкой или давятся ногами – о поганках. К своему великому разочарованию, парни узнали, что бесстрашными и не знающими боли берсерков делали… мухоморы. Венедам и в голову не пришло бы различать эти грибы по породам. Поганка, она, как на нее ни взгляни, остается поганкой. Варяги же, как оказалось, распознавали пять видов мухоморов. Из них использовали два. Первый – послабее – для тех, кто только вступил на путь «бесстрашного воина» и перед боем желает усмирить свой страх. Второй позабористее – для тех, кому первый уже не помогал, для тех, чьи боевые раны ныли день-деньской, а страх перед новой болью преследовал в ночных кошмарах.
Но если волею судеб берсерк, пристрастившийся к «сильным грибам», оставался жив дольше своих попутчиков на пути бесстрашного воина, то ему уже не помогали и они. Боль и страх разъедали тело берсерка, как черви. И тогда страдалец волей-неволей начинал жевать Черную ночь. Что это за гриб, не понял даже Волькша, хотя, скорее всего, это Ульрих плохо его описывал. Неказистая поганка даровала берсерку полное облегчение и забвение боли, но делала его безвольным и жалким.
Закончить жизнь таким бесславным образом берсерк не мог. Не для того он прошел через столько битв, чтобы подобно простым бондэ оказаться не в зале Одина, а в царстве Хель. И чтобы этого не случилось, бесстрашному воину не оставалось ничего другого, кроме как стучаться в ворота Валхалы. Именно они, берсерки, вознамерившиеся всенепременно попасть в дружину Одина, и были теми безумцами, которые повергали врагов в ужас и смятение. Именно они продолжали биться, стоя на единственной уцелевшей ноге, размахивая билой в одной руке, а другой придерживая требуху, выпадающую из вспоротого живота. Но для того, чтобы совершить сей подвиг, о котором из поколения в поколение будут петь скальды, воин Одина должен был принять Белый Путь. Этот гриб выжигал из берсерка все, что мешало ему сражаться, все, что в нем было человеческого, и к своему небесному господину тот попадал, даже не заметив собственной смерти.
Уле закончил свой рассказ о Белом Пути, произнося слова распевно, точно скальд. Его лицо при этом светилось благоговейным восторгом.
– Хогланд – одно из двух мест, где можно найти Молоко Ёрд. Сделать это очень непросто, но берсерк, который намерен стучаться в двери Валхалы, всегда завещает свою долю последней добычи тому, кто даст ему нужную меру Слез Нанны. И горе шеппарю или ярлу, который не выполнит предсмертную волю бесстрашного воина. Теперь вам понятно?
Парни буркнули, что им все про этих хваленых берсерков понятно, и через мгновение Ульрих уже бежал со всех ног к прибрежному лесу.
Полнолуние девяти волхвов
Волькша так и не понял, почему Рыжий Лют раскис. Его внезапной озлобленности и раздражительности Годинович находил только одно объяснение: не иначе как Ольгерд Хорсович в своих молодецких мечтах вожделел прославиться на поле брани не меньше, чем великие берсерки, о которых пели не только варяжские скальды, но и словенские баяны. На поверку же вышло, что мужество, отвага и воля к ратным подвигам черпались его кумирами не из глубин неистового сердца и крепости тела, а из добровольной потравы, из поганой одури, которой они себя пичкали перед боем… Вот и набычился Олькша, как постреленок, который ждал-пождал заветного гостинца, а тот оказался черствым пряником.
Волькше совсем не хотелось выслушивать злобный, но пустой брех Рыжего Люта, и потому он предложил, пока не стемнело, забраться на вершину самой высокой горы Хогланда. Снизу казалось, что сделать это будет несложно. Волкан искренне надеялся вернуться на берег до наступления темноты. Однако Олькша, чего, сказать по правде, и ожидал Годинович, лезть в гору отказался, а принялся язвить над приятелем, дескать, того тоже обуяла жажда мзды, и он навострился за поганками.
После этой размолвки Волкан двинулся к горе с чистой совестью и недобрыми мыслями о том, почему же великий Велес так поскупился Олькше на разум. Видать, в тот день, когда родился Рыжий Лют, господин волхвов пировал в чертогах Перуна Сварожича и спьяну вложил сыну ягна коровьи мозги.
Однако стоило Волькше войти под сень сосен, как вся его злоба сгорела, точно пух одуванчика в пламени кузнечного горна. И вместо нее вернулось то неописуемое, опьяняющее чувство, которое Волкан испытал еще на драккаре, когда увидел Хогланд впервые. Это было похоже на какие-то младенческие восторги. Так он чувствовал себя дитятей, когда отец подбрасывал его в воздух и ловил в свои огромные добрые руки. Потешно, но страшно, высоко, но безопасно. И хочется еще и еще.
Сосняк, что рос на побережье острова, вряд ли сгодился бы даже на балясы. Стволы были сплошь изогнутые, короткие, кроны – растрепанные, разлапистые. Но дальше от моря деревья становились рослее, стройнее, ладнее. Здесь они были похожи на те сосны, что высились на взгорках возле Ладони, но что-то все же отличало их от обычных сосенок. То ли цвет коры у них был необычный, медовый, то ли иголки длиннее, то ли источали они более густой смолистый запах.
Волькша так увлекся разглядыванием сосен, что даже позабыл, куда направлялся.
И тут невдалеке сломалась под чьей-то ногой ветка. Парень обернулся, ожидая увидеть кого-нибудь из Хрольфова манскапа. Но то, что он узрел, выбило из него безмятежность почище доброй оплеухи. Ниже того места, где стоял Волькша, один за другим шествовали девять человек. Они шагали молча, уверенно, явно зная, куда держат путь, но при этом весьма не быстро. Такая неторопливость объяснялась тем, что в руках у каждого из них… был камень размером с лошадиную голову. Впрочем, не у всех. Последний путник шел налегке.
В первое мгновение Волькша подумал, что это ратари. За спинами у них виднелись круглые щиты, а сбоку из-за пояса торчали короткие копья. Но стоило ему присмотреться повнимательнее, и щиты оказались бубнами, а копья – посохами. Странно было видеть колдовские палицы не в руках, а за опоясками волхвов, но нести тяжеленный булыжник в одной руке, а посох в другой они едва ли смогли бы.
Впрочем, на тех белобородых старцев, что постоянно навещали в родимой Ладони Ладу-волхову, путники были не очень-то похожи. И различие было даже не в том, что эти волхвы были вовсе не стары. Их одеяния поразили Волькшу до остолбенения. Венедские волхвы носили длинные рубахи, подпоясанные кожаной косой, а то и золотой цепью, толстые накидки из шерстяного тканья и берестяные короба через плечо. Эти же были облачены совершенно иначе. Особенно первые восемь, те, что несли тяжеленные камни. Их тулова укрывали меховые мешки по колено с дырками для головы и рук. На поясах у них красовалось множество ниток, унизанных мелкими черепами, зубами, ушами, лапками, хвостами и тому подобными колдовскими побрякушками. Головы их венчали диковинного вида шапки. Меховое одеяние девятого волхва укрывало его до самых пят и было похоже на шубу с огромным запахом. Его лицо было скрыто еще одним мешком с прорезями для глаз. Его плечи и грудь украшали всевозможные бусы и обереги, разнообразие и богатство которых затмевало все, чем могли похвастаться первые восемь ведунов. По всем признакам последний в веренице был первым по старшинству.
Годинович, как завороженный, взирал на неведомых волхвов. Когда одни из них, точно почувствовав взгляд парнишки, обернулся, Волкан едва успел схорониться за камнем. Припадая к земле, он все же разглядел, что на голове волхва была вовсе не шапка, а кусок волчьей шкуры вместе с мордой. Что там приговаривал Олькша, свежуя для Кайи матерого волка, которого вся округа называла Белой Смертью? «Без головы из шкуры оберега не сделаешь»…
Девять волхвов тем временем прошествовали своим путем и скрылись за каменным уступом. Близкое соседство с Ладой приучило ладонинцев с почтением относиться к слугам богов. Никогда не знаешь, чем накажет тебя вещий человек за недозволенный подгляд. Так что разумнее всего было бы ринуться в противоположном от волхвов направлении.
Да куда там!
Любопытство взыграло в Волькше так, что парень, позабыв все житейские премудрости, последовал за чародеями, как телок за мамкой.
Судя по тому, что вереница волхвов упорно забиралась вверх, они направлялись к какому-то святилищу на горе. Откуда к Волькше пришла эта уверенность, он вряд ли сумел бы растолковать. Но куда еще могло направляться эдакое шествие? Либо на гору… либо под гору, в какую-нибудь пещеру.
Куда бы они не держали путь, это наверняка будет местом, которое Волкан прежде никогда не видел и вряд ли когда-нибудь увидит, если сейчас струсит и отвернет восвояси. Искательский раж овладел Годиновичем и принудил его пойти на сделку между любопытством и страхом. Волкан дал себе слово, что только разглядит кудесников как следует, посмотрит, куда они идут, и тотчас уберется прочь подобру-поздорову.
Но сделать это оказалось куда труднее, чем замыслить.
Волхвы знали, куда идут, а Волькша нет. По сему он не мог забежать вперед и дождаться их в надежном укрытии. Раз-другой он пытался это сделать, но едва не потерял волхвов вовсе. Пришлось отказаться от этой затеи и скрытно следовать сзади.
Волькша надеялся, что рано или поздно волхвы остановятся передохнуть. Как-никак, а идти в гору с увесистыми камнями в руках было очень и очень нелегко. Но время шло, а кудесники все шагали и шагали. Иногда Годинович диву давался, глядя, как они, не сбавляя шаг, преодолевают каменистые подъемы, на которых ему приходилось ползти на четвереньках.
Как и думал Годинович, неспешный путь вывел волхвов на вершину. Лес здесь был еще реже и причудливее, чем у подножия. С одной стороны, это было хорошо: у Волькши появлялось больше возможностей рассмотреть кудесников. Но, с другой стороны, и они без труда могли обнаружить соглядатая. Чтобы оставаться незамеченным, Волкану пришлось пластаться среди камней.
Он так увлекся слежкой за волхвами, что почти не смотрел по сторонам. Лишь однажды он окинул взглядом оставшийся внизу остров и обомлел. Хогланд был не велик, но величественен. Годинович насчитал на нем еще семь холмов и одну гору под стать той, на которую он карабкался. Вероятно, остров можно было обойти по береговой линии за полдня пути. И тем не менее на нем было все, что нужно для житья. Лес, чтобы построить дом и лодку, пара тихих озер, речка и звонкие ручьи, чтобы брать воду, немного земли, чтобы посеять овес и репу. Все остальное могло дать море… Однако сколько ни всматривался венед в даль острова, он нигде не видел людского жилья. И это было странно…
Волькша сумел рассмотреть волхвов, только когда те вышли на самую вершину горы, которая оказалась настолько диковинным местом, что мурашки побежали у Годиновича по телу. На ее совершенно голом взлобье был выложен широкий круг из плоских кусков камня, посередке которого чернело место давнишнего костра. Надо было обладать мозгами Олькши, чтобы не догадаться, что это нагорное капище, святилище неведомых богов. Не хватало только огромного дерева или
алатыря-камня.Однако со второго взгляда Волкан обнаружил и его. К северу от священного круга возвышался похожий на огромное яйцо валун в пять обхватов толщиной и почти в человеческий рост высотой. О том, каким чудом эта глыба красного гранита попала на вершину горы из серого камня, знали только солнце, ветер и дух Хогланда, который на вершине стал почти осязаем.
Пока Волькша во все глаза разглядывал капище, волхвы сложили принесенные камни вокруг валуна и занялись приготовлениями.
Теперь оставалось рассмотреть самих чародеев и бежать отсюда подобру-поздорову.
Как Годинович уже уразумел, урывками подглядывая за волхвами во время их подъема на гору, каждый волхв был облачен в шкуру своего цвета. Но лишь теперь Годинович узрел все, ради чего пустился подглядывать за неведомыми кудесниками. Без сомнения, они собрались на вершине Хогладской горы для какого-то очень древнего обряда, ибо все они являли собой разных зверей. Тот, которого Волькша разглядел еще по пути, был волком. Другой волхв носил медвежью шкуру, а на его голове красовался череп Бера. Третий кудесник был лисой, четвертый – зайцем, пятый – белкой. Еще среди них были рысь, лось и косуля. Всего восемь… Куда девался тот, который шел налегке? Сколько ни высматривал его Волькша, девятого волхва нигде не было. Ну, да и леший с ним. Надо было наконец убираться отсюда, пока ведуны не начали свою ворожбу. Мало ли о чем они будут говорить со своими богами.
Годинович выбрался из своего укрытия и осмотрелся. Вечернее солнце на горизонте уже коснулось моря. Но впереди были еще долгие травеньские сумерки, так что спуститься вниз к драккару, который был перед ним как на ладони, Волькша еще вполне успевал.
