Человек, заставлявший мужей ревновать. Книга 2

Но все же какое блаженство иметь рядом человека, который поможет развлекать оставленных на тебя детей, с кем можно похихикать после того, как Гермиона прожужжит все уши, как правильно зашивать платье голубыми нитками, или Наташа разозлится на то, что костюм сел после стирки.

Не только Наташа заметила, что лицо и голос Лизандера становятся мягче в присутствии Китти.

– Тебе совсем не следует уделять ей так много внимания, когда Раннальдини нет рядом, – ворчала Мериголд. – Это ведь его ты должен доводить.

За два дня до назначенного срока Лизандер сидел в последнем ряду партера и намеренно, чтобы обескуражить священника и Наташу, читал порнографический журнал. Наташа в белой ночной сорочке от «Ка-вендиш Хауз» порхала вокруг, пытаясь закрепить ему нимб.

Гермиона перед началом прогона сцены Благовещения составляла свой привычно короткий список рождественских подарков.

– Что же подарить Бобу? С мужчинами всегда такие трудности, – обратилась она к Лизандеру. Затем вдруг вспомнила о визите во Флитли. – Я забыла сказать тебе, что в прошлом семестре встречалась с твоим отцом.

Одетая в безобразную робу старшего пастуха, Джорджия тут же прекратила писать рождественские открытки и подняла голову.

– Он довольно очарователен, – продолжала Гермиона. – Что ты собираешься подарить ему?

– Бутылку мышьяка, – огрызнулся Лизандер.

– Хорошая идея, – не расслышав, сказала Гермиона.

С подносом кофе и домашних оладий прибрела Китти. Лизандер тут же вскочил помочь ей.

Выглядящая бесформенной грудой в своем костюме, Джорджия вернулась к поздравительным открыткам. Она была сыта по горло фокусами приятелей и родителей Гая – им уже всем был продемонстрирован «Скорпион» – и теперь карточки посылались исключительно Гаю с нежными пожеланиями и сообщениями, как они им гордятся.

С тоской Джорджия вспомнила те рождества, что были раньше, в первые годы их брака, когда она все карточки подписывала «С любовью от Гая и Джорджии», ставя имя Гая впереди, потому что с мужчинами должно считаться. Теперь же она подписывалась только своим именем. У нее в «Ангельском отдыхе» под стопкой нотной бумаги лежала маленькая, прелестная карточка в викторианском стиле, которую она собиралась отправить Дэвиду Хоукли.

Хоть Лизандер и заморозил все отношения с нею, но вел себя достойно. Он не стал ябедничать Дэвиду – может быть, потому, что боялся повторения тех же слухов, что уже сообщила ему Джорджия о матери, но все же обвинил отца в том, что он похитил у него Джорджию, женщину, которую он любил, и Дэвид был уничтожен. Он и так до смерти перепугался, что Лизандер застукал их с Джорджией. Он рисковал своей репутацией во Флитли – выходило, что он развлекается с поп-звездой, но хуже всего было то, что Джорджия лгала ему, говоря, – как до этого часто делала и Пиппа, – что у них с Лизандером отношения чисто платонические, и тем самым оказалось, что он обманывает собственного сына. И поскольку это разбило его сердце, Дэвид отказывался от новых встреч с Джорджией.

До крайности опустошенная, Джорджия всю себя отдала работе. «Ант и Клео» был почти закончен, и, к ее огромному облегчению, Ларри прекратил подгонять ее с новым альбомом. Но ее тревожил Гай. Как раз прошлым вечером она застукала его, когда он чистил сандалии Святого Иосифа нетоксичным обувным кремом, а позже, когда во время оргазма она начала царапать его спину своими длинными ногтями, он завопил:

– Бога ради, не делай так!

– Ах, ты беспокоишься, – заорала она в ответ, – что твоя любовница может догадаться, что на самом деле ты спишь со своей женой?

Но Гай, как обычно, принял вид оскорбленного.

Наступило 21 декабря, а Джорджия еще не купила ни одного подарка и ничего не приготовила. Ведь всем этим, черт побери, мог бы заняться и Гай, который взял в галерее три дня отпуска.

Единственным сюрпризом была ее банковская декларация. Открыв ее сегодня утром, она, к своему удивлению, обнаружила, что у нее на пятьдесять тысяч фунтов больше, чем она ожидала. Должно быть, какой-то забытый гонорар из-за границы.

Шпионящий Гай также изучил декларацию Джорджии и с облегчением узнал, что голодать им не придется. В галерее положение дел было отчаянным – еще один благотворитель отказался финансировать. В отличие от Джорджии Гай просмотрел чеки и нашел один, датированный 10 декабря, на пятьдесят тысяч от Лизандера и теперь ломал голову, что бы это значило.

Вспомнив, как в прошлом он на людях подчеркнуто игнорировал женщин, с которыми имел связь, он расценил полный бойкот Джорджии Лизандером как доказательство продолжающегося романа. Его подозрения усилились, когда он увидел на Лизандере свой свитер «Свободных лесников».

Обстоятельства складывались так, что Флора никак не могла вырваться из «Багли-холла» и потому бросалась к каждому телефонному звонку. На этот раз Боб, вспомнив о ее чудесном голосе, предложил ей сыграть в намечавшемся представлении, выходя время от времени с пением рождественских гимнов без аккомпанемента.

Флора согласилась только потому, что отчаянно хотела видеть Раннальдини. Все лето она купалась в золотом сиянии его любви, затем, с той же неумолимостью и безжалостностью, как слетают с деревьев листья, после успеха Бориса в «Реквиеме», он все бросил. Теперь она готова была вылезти из кожи.

Раннальдини больше не звонил ей, она же, кроме нескольких посланий, оставленных у лондонской секретарши, оказалась слишком гордой, чтобы преследовать его. Ее не устраивала роль одной из тех безутешных, слезливых и молящих экс-любовниц, от которых Раннальдини получал садистское удовольствие, слушая их на автоответчике.

– «Не спрашивай, по ком звонит телефон», вздохнула Флора.

На самом деле Флора не надоела Раннальдини, просто он все еще рассчитывал таким образом заставить ее участвовать в его любовных играх. Но самым важным для него стало желание прибрать к рукам нью-йоркскую филармонию «Новый мир». Раннальдини чертовски не хотелось оставаться музыкальным директором, очень не хотелось. Он больше не хотел представать перед лондонским «Мет» после истории с Черным Глазом Любви. У него до сих пор после визга Гермионы болели уши. Он хотел начать новую жизнь в новой стране. Ну и потом, к его вящему гневу, он знал, что филармония «Новый мир» рассматривает кандидатуру Бориса Левицки.

Американским оркестрантам и их общественным благодетелям нравится, когда их музыкальные директора живут в городах упорядоченной жизнью. Это было очень важно для Раннальдини, и потому, чтобы избежать любого скандала и предстать перед ними в счастливом браке с Китти, он должен сделать все, чтобы вновь соединить Бориса с Рэчел, – решение, вполне соответствующее его макиавеллистической натуре. Он начал с того, что позвонил Борису со словами теплой поддержки:

– Я поговорю с нужными людьми, Борис. Твоя дорожка будет гладкой. Я целиком за тебя.

– С ножом в спину, – сказал Борис, бросая трубку.

Хотя Раннальдини и понимал, что роман с Рэчел надо осторожно тормозить, он все больше и больше становился зависим от этой ворчуньи. Ее способность втирать массажное масло во все части его тела была просто волшебной. Преследующая их на машине отца Флора также заметила возрастающее влияние Рэчел и находилась в опасном состоянии камикадзе.

Только Мериголд была еще несчастнее Флоры. Хотя уж у нее-то все подарки были упакованы и все ледники забиты припасами, все карточки отправлены и дом украшен, так что ветви белой омелы прогибались под тяжестью огромных канделябров, которые уже давно не зажигали, чтобы зря не расходовать энергию. Ларри вел себя все более подозрительно, приходя домой все позже и позже, все время хватался за телефон, затем хлопал дверью или убегал в автомобиль, чтобы позвонить, вставал пораньше, чтобы перехватить почту, и ничего не ел.

Раньше ему доставляло удовольствие принимать участие в рождественских игрищах, и он никогда не пропускал репетиций, занимаясь делами на крыле своего автомобиля. В этом же году, имея выигрышную роль хозяина постоялого двора, он лишь изредка появлялся на репетициях. Мериголд была уверена, что он, должно быть, опять спутался с Никки или закрутил роман с Рэчел, выглядевшей блестяще. У Мериголд было такое чувство, что она сломала ногу и теперь ей вправляют ее без анестезии.

44

Обстановка не улучшилась и после того, как на репетицию с костюмами и декорациями прибыла холеная и очаровательная, но чрезвычайно агрессивная представительница «Венчурер телевижн» Камерон Кук. Постоянные остановки для настройки камер и микрофонов выбивали из колеи всю труппу, даже таких матерых исполнителей, как Джорджия и Гермиона. Лампы перегорали, провода обрывались, реплики забывались. Камерон решила установить две камеры в зале, а одну поднять на менестрельскую галерею, откуда должен был спускаться к Марии священник, играющий Архангела Гавриила, а затем – пастухи. Вокруг стояли зевающие техники, валящиеся с ног от усталости. Мистер Бримскомб, приставленный к пульту освещения, подсматривал за часовней, временно превращенной в дамскую гримуборную.

Лизандер спрятался в последних рядах партера и полностью отключился от происходящего, углубившись в печальную историю в «Экспрессе» о том, что Руперт Кемпбелл-Блэк и его жена потеряли четырехмесячного эмбриона, зачатого в пробирке, и теперь крайне удручены.

«О, бедный Руперт, – думал Лизандер, – и какая жена у него красивая, ненамного старше меня». Ему очень захотелось им помочь.

Скандал на сцене разгорался.

– Да не смотрите же вы в камеру, – шипела Гермиона на пастухов.

– Их так много, обязательно в какую-нибудь да уставишься, – раздраженно проворчал Мередит.

Вновь зажгли звезды.

– Если бы дело происходило ночью, то Ларри мог бы забраться на крышу и освещать все своим медальоном, – сказала Флора.

– Если только сможет подняться, – съязвила Наташа. – Из него уж песок сыплется.

Мериголд вновь зарыдала. Бросив огромную охапку ветвей остролистника, Китти бросилась ее успокаивать.

– Баю-бай, баю-бай, поскорее засыпай, – запела Гермиона, тоже близкая к помешательству.

– Зачем ты несешь эту чушь? – спросила Камерон Кук, справившись со сценарием. – И что делает в конюшне рождественская елка? Их еще не было в те дни. И потом, почему же она тогда не украшена?

– Потому что унижение для деревьев – украшать их погремушками, – серьезно объяснила Рэчел.

– Бога ради, – проворчала Камерон. – Ну ладно, вот пришел Святой Джо, давайте-ка пройдем сцену Благовещения.

Наверху, в галерее, подобно огромной белой птице, в белом платье из «Кавендиш Хауз», священник прочищал глотку и все закреплял свой нимб.

– Привет, Благовдохновенная Мария, – воззвал он своим мелодичным голосом. – Я послан с небес, чтобы сообщить тебе, что проба на беременность дала положительный результат.

– Как чудесно, – вскричала Гермиона, рассматривая лилию. – Иосиф будет совершенно, совершенно...

Она повернулась к Мередиту, который вместо того, чтобы суфлировать, таращился на мужественного оператора.

– Иосиф будет совершенно? – повторила Гермиона, щелкая пальцами.

– Обалдевшим, – предположил Лизандер, отрываясь от «Экспресс».

– Совершенно восхищен, – нашел наконец Мередит нужное место.

– Я боюсь, что отцом является не Иосиф, – говорил священник, медленно спускаясь на тросах, закрепленных за прогнившую балку под потолком.

Гермиона склонила голову:

– Это не мог быть никто другой.

– Бог Всемогущий! – воскликнул священник, приземляясь на свободно разгуливающую курицу.

– Ну что же, я уверена, Иосиф будет заботливым отчимом, – сказала Гермиона, громко запевая «Непорочное зачатие».

– Стоп, стоп! Кто написал эту чушь? – заорала Камерон Кук.

– Ну, часть Гендель и Дженнингс, – пришел на помощь Боб, – а остальное – Джорджия.

– Ну уж нет, – взорвалась Джорджия. – Моего там ни строки не осталось.

– Тогда выкиньте отсюда ваше имя, чтоб не морочить людям голову, – посоветовала Камерон.

Взрыв был предотвращен прибытием Ферди, который заглянул, чтобы проверить, забьется ли вновь его сердце при встрече с Наташей, а также узнать, почему чек Мериголд для Лизандера дважды отклонен, а Джорджия не оплатила последние издержки. Поскольку Ларри был в самовольной отлучке, Ферди быстренько выдвинули на роль хозяина постоялого двора.

– Ты еще больше похудел, – заметил Лизандер, направляясь к боковой двери, ведущей в стойло Артура, выглядевшего очень элегантно с золотой уздечкой.

– Да пришлось попотеть, чтобы привести дела в порядок, – ответил Ферди, давая Артуру кусочек «Поло». – Занимаюсь гимнастикой со скучными домашними хозяйками, которые двигаются очень медленно, чтобы макияж не потек. Я всем им говорю, что меня скоро отправят в Персидский залив и я хочу быть в форме.

– Вот сценарий, – Боб протянул его Ферди. – Не думаю, что Ларри будет возражать, даже если и объявится. Это роль небольшая, но ключевая. Выучишь до завтра? Можешь даже сократить, что не понравится.

– Ферди в школе блестяще играл Шейлока, – рассказывал Лизандер Китти.

– Ну а все же, как дела? – спросил он Ферди.

– Всю неделю выматывался из-за этой кампании по приватизации.

– А я всю неделю выматывался, передвигая декорации, – сказал Лизандер. – Зато завтра прибывает Руперт Кемпбелл-Блэк, и они с Артуром подружатся. Правда, малыш? – он обнял Артура.

– Что здесь происходит? – зашипел Ферди, отводя Лизандера в сторону. – Никто не платит. Ни гроша ни от Мериголд, ни от Джорджии. И если они вскоре не выложат денежки, нам придется здорово урезать свои расходы. Кстати, работа в Бразилии еще не отпала, и там пахнет большими деньгами.

Но Лизандер смотрел на Китти, которая взбиралась по лесенке, чтобы украсить остролистом масляный портрет одного из мнимых предков Раннальдини. Она была одета в черные леггинсы и огромный свободный черно-лиловый свитер, который он купил ей. Он первый раз видел ее в брюках. Было что-то невыразимо трогательное в ее маленьких пухлых ножках. Когда она потянулась, то над ее белыми носочками он увидел трехдюймовую полоску ноги. Ему вдруг захотелось ее погладить. Как всегда хотелось погладить Артура, Джека и Мегги, которая сейчас догрызала оставленную кем-то пастушью палку.

Отложив «Экспресс», он направился подержать ее лестницу.

– Это Лизандера надо приватизировать, – растягивая слова, произнесла Флора. – Устав от других дам Парадайза, он заряжается от Китти.

– Не смеши, – в унисон проворчали Рэчел, Гермиона и Наташа. Будучи глубоко увлеченными Раннальдини, они не допускали даже мысли о том, что Китти могла обладать притягательной силой.

Однако, как бы часто Лизандер ни разжигал камин в громадном зале, определенно, становилось холоднее. И плотные белые струйки пара от человеческого дыхания поднимались к потолку.

– Камерон с задних рядов тоже должна бы отвечать дымовыми сигналами, – по-приятельски сказал Мередит Флоре. – Я надеюсь, что сценарий вернется к версии твоей матушки.

Флора же рассматривала новую роскошную меховую шубу, которую Гермиона накинула на голубой костюм. И шуба эта означала только одно: рождественский подарок от Раннальдини.

– Я собираюсь донести на нее в Общество охраны животных, – проговорила она в ярости.

Она также отметила, что Рэчел исчезла, а Камерон в это время вопила по телефону в летней гостиной, и никто из них не имел счастья наблюдать, как дебютировал Ферди, приглашая Деву Марию и Иосифа на постоялый двор со сценарием в одной руке и литром красного вина в другой.

– Заходите, заходите, – говорил он ласково. – Конечно же, мы принимаем парочки. Давайте мне ключи от вашего осла, и я его припаркую. Распишитесь здесь.

Оркестранты, кутаясь в пальто, откровенно забавлялись. Китти чуть не падала от смеха.

– У меня есть кассета с фильмом «Грязные танцульки», – пробормотал Лизандер, протягивая ей еще одну охапку остролистника.

– В соседней комнате толпа пастухов, все еще требуют жрать, – говорил теперь Ферди. – Если уж они совсем разойдутся, стучите им в стенку. – Затем он протянул укоризненно глядевшему Святому Иосифу ключи от комнат. – Ну а я пойду продолжу разбавлять вино водой.

– О, пожалуйста, не тратьте зря драгоценную воду, – вмешалась собиравшаяся рожать Гермиона.

Боб, хохоча от души, сказал Ферди, что это улучшило сценарий.

– А теперь тебе пора запеть «О, придите все преданные», – закричал он Флоре.

– Да во всем Парадайзе нет преданных, кроме тебя и Китти, – прокричала в ответ Флора. – Если уж следовать реализму, то я лучше спою «Придите двое преданных».

– А вот это не твое дело, – загремел Гай, становясь кирпично-красным под белокурой бородой.

Флора, сунув руки в карманы, неторопливо пошла к сцене.

– «О придите все преданные, веселящиеся и радующиеся», – мягко запела она.

– Ух ты, – сказал концертмейстер соседу-гобоисту, – это достанет даже каменное сердце Гермионы.

Тут подошла сцена, в которой Архангел Гавриил является перед пастухами, собирающимися в поля.

– Ты готов, Перси? – воззвал Боб к священнику на галерее.

– Готов, – отозвался священник, просовывая в окно свой нимб.

На улице шел снег. Все соответствовало середине унылой зимы. Священник был счастлив, что под белую ночную сорочку он поддел теплое белье.

– Пастухи, вы болтайте там между собой, – сказал Боб, сверившись с текстом.

– Что ты собираешься делать на Новый год, Рувим? – спросил Мередит, второй пастух, держащий на руках Мегги.

– Этого нет в сценарии, – прошипела Джорджия, цепляясь, что есть мочи, за какую-то жуткую овцу.

Внезапно, как запах серы, аромат «Маэстро» разнесся по огромному залу, заглушая и благовония, и «выбросы» овцы и осла.

Мгновенно сидящий ближе всех флейтист сорвал кудрявый светлый парик с бюста Раннальдини. Джорджия выпустила овцу, которая, удирая, толкнула подсматривающего мистера Бримскомба, отправив его в полет. Вновь перегорели лампы.

Раннальдини, с поднятым каракулевым воротником и с белым от сдерживаемой ярости лицом, направился к сцене.

– Я-то полагал, что растолковал вам и слова и ноты, чтобы вы к моему возвращению довели все до совершенства.

– Это моя вина, – Ферди выплюнул сигару и поднялся из рядов партера. – Я замещаю Ларри, ну и немного напутал.

– Понятно, – в бешенстве сказал Раннальдини. – Гермиона?

– Маэстро? – улыбнулась ему Гермиона в ожидании похвалы.

– Пиано, Бога ради, – проворчал Раннальдини. – Твоя колыбельная способна перебудить всех бамбино в Иудее, и, потом, детишек кормят раз в четыре часа, а не каждые четыре минуты, так что спрячь свои сиськи. Ты же играешь Деву, а не Далилу.

Затем, не давая Гермионе времени на ответный вопль, он обратился к Гаю, который в партере подкреплялся оладьями.

– Ты еще более деревянный, чем эти нелепо разукрашенные ясли, Иосиф. Ведь твоя юная женушка родила ребенка, и все поздравляют ее и подарки дарят ей, так хоть выкажи что-нибудь вроде гордости или ревности. Что же касается тебя, Перси, – он поглядел вверх на священника, все еще беспомощно болтающегося под балкой, – давай поговорим о Толстяках в Опере. У тебя такое здоровое брюхо, а голосок такой слабенький. Ведь Гермиона и Джорджия тебя просто заглушат. И потом, ты совершенно никому не можешь внушить чувство трепета или страха. Боюсь, что твое место в хоре ангелов.

Непривычно бледный Раннальдини выглядел зловеще. Черные как смоль глаза поблескивали, как дыры в преисподнюю, и вокруг него стояла какая-то атмосфера мурлыкающего удовлетворения, и не только оттого, что ему удалось довести кое-кого до бешенства. Не обращая внимания на истерики священника и Гермионы, Раннальдини взял у Камерон Кук трубку и заказал междугородний разговор.

– Кариссима, – начал он на беглом итальянском, в котором с трудом можно было понять только одно слово, похожее на «сеть». Затем с порочной улыбкой он перешел на английский, заглушаемый кудахтаньем Гермионы:

– Это всего лишь означает, что представление состоится за день до Рождества. Сценарий? Блестящий. Я скажу, чтобы Китти отправила его тебе факсом, так что за ночь выучишь. Чао.

Отключив телефон, он резко повернулся к труппе:

– Завтра прибудет Сесилия на роль Гавриила. Актерская прямота Джорджии возобладала над ужасом, и она сорвала свой головной убор.

– Сценарий вовсе не блестящ, Раннальдини, – запротестовала она. – Нас же засмеют. Рэчел его просто испортила, даже Камерон Кук согласна со мной. Кто-то должен сказать это Рэчел.

– Понятно, дорогая Джорджия, – ласково произнес Раннальдини. – Но что касается меня, то я считаю, что сценарий намного улучшен, стал более близок к теме, более насыщен, менее банален.

Он повернулся назад:

– Прекрасно сделано, Рэчел.

Все, в особенности Джорджия, считавшая, что Рэчел далеко отсюда, подпрыгнули от неожиданности, когда в дверях возникла Рэчел.

Она была одета в новый кашемировый коричнево-желтый свитер, более мягкий, чем животик персидского котенка, и вся она выглядела совершенно великолепно, так что раздражение в атмосфере рассеялось.

– Господи, – пробормотал Мередит, выпуская Мегти, стремительно сбежавшую к Лизандеру, – если Раннальдини нравится этот сценарий, значит, он втрескался.

– Позже я уйду работать в башню, – сказал Раннальдини Китти, которая, вновь забравшись на лестницу, украшала остролистником подоконники. – И я не хотел бы, чтобы меня беспокоили.

Проходя мимо Рэчел, как летучая мышь в своем черном пальто, он прикрыл ее от посторонних взглядов. Только Флора, тенью застывшая на скамье у окна, увидала, как он тронул грудь Рэчел, в то время как ее рука быстро скользнула в его брюки.

– Мой маленький квакер, – прошептал Раннальдини. – Скоренько ли ты придешь в башню?

– Сразу же, как только найду кого-нибудь посидеть с детьми.

И он удалился.

Однако даже самым лучшим планам мужчин не всегда суждено сбыться. Зайдя в кухню, чтобы приготовить Артуру котелок кофе, Лизандер нашел там Рэчел, пишущую записку.

– Где Китти? – требовательно спросила она. Схватив записку, Лизандер скомкал ее.

– Она не сможет посидеть с детьми, – сказал он равнодушно.

– Это еще почему? Разве ее уже кто-то перехватил?

– Она занимается рождественским подарком для матери.

– Ах, верно. Но, может быть, ты сможешь? Дети тебя просто обожают.

– И я не могу.

Лицо Лизандера вдруг стало жестким, словно сырая глина превратилась в бронзу.

– Я не собираюсь присматривать за твоими детьми, пока ты будешь трахаться с Раннальдини:

– О чем ты? – Рэчел выдохнула в ужасе. – У меня уже девять месяцев никого не было.

– Кроме Раннальдини. И было это 9 декабря, разве нет? Я возвращался домой от Китти, а Раннальдини целовал тебя в дверях. Твое полотенце соскользнуло. А Китти ты сказала, что поехала в город к адвокату. В общем, к мужику.

– Мы обсуждали каденции, – начала Рэчел, торопливо подыскивая оправдания.

– Брось врать, – мрачно произнес Лизандер. – А ведь Китти чертовски устала тем вечером.

Рэчел очень не хотелось, чтобы он на нее сердился.

– Послушай, приходи сегодня вечером, выпьем, я тебе все объясню.

– Нет уж, спасибо. И больше не предлагай этого дела Китти.

Бедный Раннальдини. Гермиона была так зла, что решила быть девственней самой Девы этой ночью. Китти отправилась в Сидкепс, а Рэчел заточена с детьми. Оставшись перед пугающей перспективой вечера без любви, Раннальдини решил простить Флору. Позвонив Гаю и Джорджии, он напросился зайти после ужина, чтобы просмотреть запись репетиции в костюмах, а также в последний раз обсудить сценарий.

– Вполне возможно, что Рэчел не хватило немного опыта.

К тому времени, когда он прибыл в «Ангельский отдых», вовсю валил снег. Вздрагивая под ледяным ветром, похожая на убитого страуса, на боку лежала елка.

Раннальдини разозлился, узнав, что Флора ушла на какую-то вечеринку. Джорджия разозлилась из-за того, что разглядела на пленке, как руки Гая не раз пропадали в пышной глубине голубого наряда Гермионы.

– Но это же игра, – запротестовал Гай. – И похлопывание по заднице – дружеский жест любящего мужа, доброго к своей жене.

– Или, еще лучше, к чужой, – огрызнулась Джорджия.

Гай застрял в доме на весь вечер, поскольку несчастная Флора похитила автомобиль без спроса и у него не было возможности сбежать.

Они работали на кухне, потому что там топилась плита и было теплее. К тому времени, когда они исправили наихудшие экзерсисы Рэчел, Раннальдини выпил достаточно красного вина и решил заглянуть к ней по дороге домой. Он как раз доставал ключи от автомобиля, когда вошла Флора и равнодушно взглянула на него. Ее рыжие волосы, потемневшие от снега, отросли с прошедшего лета. Перекрученный пушистый локон завивался вокруг шеи, как кожаный ремешок.

На Флоре был черный кожаный жакет, куртка из сатина металлического цвета и черные вельветовые шорты над черными чулками на ногах, потерявших свою пухлость.

– Мы беспокоились о тебе, дорогая, – сказала Джорджия. – Ведь на дорогах же черт-те что. Как вечеринка?

– Прекрасно.

Флора присела к Динсдейлу, скармливая ему раскрошившуюся в кармане сосиску.

– В следующий раз, когда берешь машину, спрашивай, – сердито отчитал ее Гай. – Пожалуй, выпью еще красного.

– Мы тоже, – присоединилась Джорджия. – Бутыль в кладовой.

Гай подпрыгнул от телефонного звонка.

– Я возьму в соседней комнате, – сказала Флора, пробегая через зал в гостиную, чтобы ответить.

Было что-то пустынное и негостеприимное в доме ее родителей, ни каких-нибудь там разноцветных шаров или мишуры.

Слыша теннисоновский ручеек продолжительного смеха, Гай машинально отметил, что не ему платить за этот разговор.

– Это Мелани, – спустя четверть часа сообщила Флора. – Она звонила из телефона-автомата из Перта с оплатой за наш счет.

Кое-как Гай сдержался, а когда Джорджия бросилась к телефону, а Раннальдини внезапно перестал куда-либо спешить, Гай отправился за следующей бутылкой.

Пять минут спустя, слезно попрощавшись с восхищавшейся ею старшей дочерью, Джорджия заметила экземпляр Катулла, который прислал ей Дэвид Хоукли, и сняла книгу с полки.

– «Как тяжело расставаться с давней любовью», – прочла она печально.

Если бы разок увидеться с Дэвидом – он гораздо искреннее Гая. С его бессонницей, он сейчас, наверное, бодрствует. Его номер запечатлелся в ее сердце. Осторожно сняла она трубку второго телефона и услыхала, как Гай говорит:

– Я не мог выбраться, Джу-Джу. Флора взяла автомобиль без разрешения, а Джорджия затеяла пьянку, так что я никак не мог. В общем, я не хотел рисковать, сердце мое. Мне искренне жаль. Позвоню тебе, как только смогу. Спи спокойно, дорогая.

– Вместо того чтобы трахаться, как ты собиралась! – заорала Джорджия в трубку.

– Мне так жаль, что не удалось поговорить сегодня днем, малышка, – пробормотал Раннальдини. – Ты пела чудесно.

– Молилась моему демоническому любовнику, – сухо ответила Флора.

Раннальдини выглянул наружу и увидел темную бесснежную тень под его машиной и трепещущего белого страуса. Сквозь темноту светились огни в коттедже Рэчел. Ему представилось видение: Рэчел и Флора в постели, томно растирают друг друга маслом, со все увеличивающейся влажностью в промежности, они ждут, когда же он придет к ним.

– Я соскучился по тебе, – сказал он ласково. – Где твоя комната?

На улице, под белой омелой, где Флора просидела это утро, ее родители в ярости раскрывали рты, в очередной раз выясняя отношения.

– О маэстро, – произнесла она дрожащим голосом, – я думала, что ты никогда не простишь меня.

– Маленьким девочкам полезно, когда их иногда наказывают.

– Я заслужила это, – согласилась Флора. – Если подняться по лестнице и повернуть налево, то моя комната четвертая по правому ряду, над тремя маленькими ступеньками, но не включай свет, а то он попадет прямо в комнату мамы и папы. Поспеши.

Она выскользнула из комнаты.

Раннальдини не смог сдержать ухмылку. Он был уверен, что у Руперта Кемпбелл-Блэка сейчас не было семнадцатилетних.

Влетел Гай с лицом краснее принесенного им кларета. Раннальдини зевнул и сказал, что не хотел бы тащиться домой. Не перепадет ли ему зубной пасты и свободной комнаты? Оставшись один, он быстренько умылся, вырвал седой волосок на груди, поплескал из одного из привезенных Гаем из Франции флаконов одеколона на шею и на плечи и подождал с полчасика, пока в доме утихнет, так что даже стало слышно шелестение снега под окном, подобное мягким кошачьим шагам.

Закутавшись в темно-красное полотенце, жесткое после стирки Мамаши Кураж, он на цыпочках вышел на лестничную клетку. Скрип был ужасный. Он подпрыгнул, когда в своей корзине громко всхрапнул Динсдеил. Первая, вторая, третья дверь. Раннальдини думал, что сейчас взорвется от страсти. Ощущая под босой ногой три незастланные ступеньки, он открыл, а затем закрыл четвертую дверь по правую руку.

– Иди ко мне, любимый, – прошептал голос.

– Малышка, это я, – ответил Раннальдини.

Наклонившись, он совершил прыжок в направлении голоса. Ему показалось, что Флора каким-то образом в самых невероятных местах то похудела, то пополнела. И в следующий момент он понял, что его руки сжимают обнаженного Гая, изгнанного разгневанной Джорджией в отдельную комнату и спьяну перепутавшего дверь. Хоть Гай и был во хмелю, но быстро все сообразил.