Блуждающий огонь

Рауль сохранил полное самообладание и твердость, держал себя так спокойно и с таким достоинством, что не мог не внушать к себе невольного уважения. Его ответ сделал бесполезным дальнейший допрос Итуэла, и после нескольких незначительных замечаний со стороны прокурора оставалось только выслушать оправдание подсудимого.

— Господа, — начал Рауль, — я не скрыл от вас своего имени, своей национальности, характера и профессии. Я — француз и ваш враг так же, как и враг Неаполитанского короля; я одинаково истреблял как ваши, так и его суда. Если вы отпустите меня на мой люгер, я примусь опять за прежнее. Все враги Франции — враги Рауля Ивара. Такие достойные моряки, как вы, господа, не могут этого не понять. Я молод, у меня не каменное сердце, и меня не могут не трогать красота, скромность и добродетель другого пола. Я полюбил Джиту Караччиоли и вот уже год как добиваюсь ее согласия выйти за меня замуж. Должен признаться, что она не поощряет меня в этом направлении, но от этого она ничего не теряет в моих глазах. Мы расходимся с ней во взглядах на религию, и я думаю, что, отказав мне в своей руке, она сочла за лучшее удалиться из Арджентаро, чтобы больше не встречаться со мной. Таковы девушки, господа, но мы, как вам должно быть известно, мы не так легко соглашаемся на подобную жертву. Я узнал, куда отправилась Джита, и последовал за ней. Ее красота, как магнит, притягивала мое сердце. Необходимо было войти в Неаполитанский залив и пройти среди неприятельских судов, чтобы разыскать ту, которую я любил; но это совсем не то, что взяться за гнусное ремесло шпионажа. Кто бы из вас, господа, поступил иначе? Я вижу молодых среди вас, они должны сознавать силу красоты; да и другие, более пожилые господа, верно, испытали в свое время подобные страсти, присущие всем людям. Господа, мне больше нечего сказать, вы знаете все остальное. Если вы осудите меня, то осудите как несчастного француза, сердце которого оказалось слишком слабым, но не как подлого и вероломного шпиона.

Сила и искренность этой речи не прошли бесследно, и если бы решение зависело от воли сэра Фредерика, подсудимый был бы немедленно оправдан. Но Лейон не понимал любви и к тому же обладал неудержимым духом противоречия, не допускавшим его легко соглашаться с чужими мнениями. Подсудимого увели, а судьи приступили к обсуждению дела.

Было бы несправедливостью перед капитаном Куфом не сказать, что он почувствовал некоторую долю сострадания к мужественному врагу; и если бы решение зависело от него, то он отпустил бы его на борт «Блуждающего Огня», дал бы ему отъехать на известное расстояние и затем снова начал бы свою погоню за ним. Но решение зависело не от него одного, да к тому же его связывало присутствие королевского прокурора, не обладавшего большей мягкостью, чем сам Лейон.

Результат совещания, длившегося добрый час, оказался роковым для подсудимого. Двери открыли, подсудимого ввели и прочли приговор. Он заключался в том, что Рауля Ивара, пойманного переодетым среди враждебных ему союзных эскадр, как шпиона, присудили к повешению завтра на одном из английских судов, по указанию главнокомандующего.

Так как Рауль и не ожидал ничего другого, то он выслушал приговор спокойно и вежливо и с достоинством поклонился военному совету, после чего его увели, чтобы заковать в кандалы, согласно установленному для подобных случаев обычаю.

Глава XIX

Свет не более как заглавие книги, и это заглавие не заключает ничего.

— Свет не более, как лицо.

Если кто-нибудь покажет свое сердце, его упрекнут в наготе и будут презирать.

Юнг

Больт не был призван к суду, так как относительно его судьбы возникало много затруднений и разногласий. Капитану Куфу дано было полномочие неограниченного произвола в подобных случаях, но в нем заговорило чувство гуманности по отношению к иностранцу, насильно завербованному в число английских матросов. Куф решил взять Итуэла обратно на свое судно на том основании, что он не может быть подвергнут суду, пока не докажет своей национальности — к такому выходу из затруднительного положения нередко прибегали капитаны, желавшие избежать необходимости произнесения смертного приговора. Во всяком случае Куф решил переговорить об этом с адмиралом, который далеко не был чужд снисходительности, когда не был под влиянием прекрасной сирены, у которой он находился в положении покорного раба.

После произнесения приговора над Раулем и после того, как он был уведен из комнаты совещания военного совета, суд поспешил немедленно отправить лодку к Нельсону, чтобы отвезти ему копию с судебного приговора для подписи. Затем возникли горячие прения относительно местонахождения люгера «Блуждающий Огонь» в настоящее время и способах изловить его, что всех сильно занимало. В одном все были согласны, это — что люгер не должен быть далеко, — но где именно? Этого никто не мог сказать. Офицеры были отправлены на все прибрежные высоты Капри, откуда можно было обозреть море по всем направлениям на большом протяжении; но все было безуспешно, люгер как в воду канул.

Большая часть дня прошла таким образом, потому что полное затишье в воздухе не позволяло ни одному из судов двинуться в путь. Капитан Куф настолько был уверен в том, что преследуемый люгер находится неподалеку, что даже сделал уже некоторые приготовления к новой атаке, рассчитывая на этот раз на больший успех ввиду соединенных сил трех судов. Но вот возвратилась и последняя лодка, посланная на разведку к острову Искии, и с тем же результатом — нигде никаких признаков «Блуждающего Огня».

Куф разговаривал с другими двумя капитанами в то время, когда ему принесли это последнее известие.

— Меня уверяли, — сказал он, — что этот Рауль Ивар имел смелость входить во многие из наших портов под английским флагом и оставаться в них, не возбуждая подозрения, сколько ему заблагорассудится. Не пробрался ли он и теперь в глубь залива? Около городского мола такое множество разнообразных судов, что при некоторых незначительных изменениях во внешнем виде такое небольшое судно, как люгер «Блуждающий Огонь», могло не обратить на себя ничьего внимания. Что вы об этом думаете, Лейон?

— Действительно, капитан Куф, таков закон природы: мелкие предметы теряются перед лицом крупных, и то, что вы говорите, вероятно. Нет лучшего средства укрыться, как затеряться в массе.

— Может быть, это и верно, Лейон, — проговорил сэр Фредерик, — но мне что-то не верится, чтобы французское судно, большое ли, маленькое ли, осмелилось бросить якорь перед самым носом Нельсона.

— Это было бы вроде того, как если бы ягненок улегся перед волком, — сказал Куф. — Винчестер, не наша ли идет лодка?

— Как же, капитан, это возвращаются с ответом от Нельсона. Рулевой!

— Рулевой! — сурово крикнул Куф. — Вы невнимательны к вашим обязанностям! Наша лодка почти подошла к нам, а вам и дела нет!

Рулевой ничего не возразил, приученный к строгой дисциплине и безмолвному послушанию. Офицер, отвозивший Нельсону постановление военного совета, поднялся на палубу «Прозерпины» и вручил капитану Куфу ответ адмирала.

— Посмотрим! — сказал Куф, вскрывая пакет у себя в каюте, куда он удалился с обоими командирами. «Одобряю. Приговор должен быть приведен в исполнение на палубе фрегата „Прозерпина“ завтра днем между восходом и закатом солнца».

Затем следовала хорошо всем знакомая подпись Нельсона. Это было то, чего и ожидал Куф, даже чего он желал; но он предпочел бы больший простор в выборе времени для исполнения приговора. Не следует думать, будто Куф отличался особенной мстительностью и жестокостью. Нет, он рассчитывал на другое: объявлением подписанного адмиралом смертного приговора он надеялся добыть от Рауля сведения о местонахождении люгера, а затем, опираясь на его признание, испросить для него помилование и задержать его у себя в качестве военнопленного. Куф не был высокого мнения о корсарах и предполагал, что человек, для своих личных выгод вступивший в борьбу, не остановится перед возможностью спасти свою жизнь ценой выдачи тайны; морскому офицеру, состоящему на службе у французской республики, он не решился бы сделать подобное предложение.

Сэр Фредерик и Лейон были того же мнения, а потому возможность взятия «Блуждающего Огня» все они считали делом решенным.

— Однако это очень печально, Куф, — заметил сэр Фредерик своим ленивым тоном, — когда нет другого выбора, как предать своих друзей или быть повешенным.

— Так, так, Дэшвуд, — отвечал Куф, — никто, вероятно, и не находит его положение приятным. Чего бы я не дал, чтобы поскорее покончить с этим ненавистным люгером! Ну, да теперь недолго ждать.

В эту минуту в каюту буквально ворвался Гриффин, не предупредив даже о своем приходе обычным стуком в дверь.

— Что случилось, Гриффин? — холодно спросил его Куф.

— Простите, капитан, — начал Гриффин, тяжело дыша, так как он торопился сообщить новость, — часовой, оставленный на высотах Кампанеллы, сейчас дал знать, что он видит люгер на юго-востоке, приблизительно в окрестностях горы Пиане, и это нам как нельзя более теперь кстати: ветер уже поднимается.

— Превосходная новость! — воскликнул Куф, потирая руки от удовольствия. — Распорядитесь, Гриффин! Скажите Винчестеру, чтобы снимались с якоря и другим бы судам об этом передали. Ну, господа, игра начинается, и остается только хорошо ее разыграть. Теперь распределим наши обязанности. Так как «Прозерпина» лучшее из трех судов (при этом сэр Фредерик иронически улыбнулся, а Лейон поднял брови, как будто услышал нечто совершенно новое для себя), то она пойдет вперед, а вы, сэр Фредерик, только после солнечного заката последуете за мной; вы же, Лейон, переждете, когда наступит уже совершенная ночь. Таким образом мы преградим все пути отступлению и, наверное, удачно выполним свое дело; окруженный со всех сторон нашими судами и лодками, загнанный в залив, он принужден будет сдаться.

— Прекрасно задуманный план, капитан Куф, — заметил Лейон. — Только иногда случается, что вместо того, чтобы его вогнать между берегом и нами, мы сами окажемся загнанными к берегу, а неприятель останется снаружи. Что тогда делать?

— Пуститься за ним в погоню, и тогда видно будет, что надо кому из нас делать. А теперь, господа, простите за негостеприимность, но «Прозерпине» пора пуститься в путь, так как путь ей предстоит не малый, а сами вы знаете, можно ли очень рассчитывать на ветер в это время года.

Куф так торопился, что его гости немедленно поднялись. Вернувшись на свой фрегат, сэр Фредерик потребовал себе обед, на который пригласил некоторых из своих офицеров. После обильного обеда он часа два пиликал на скрипке, затем отдал необходимые приказания первому лейтенанту и больше уже не заботился о своем фрегате.

Капитан же Лейон, поднявшись на свой корвет, прежде всего распорядился, чтобы принялись за починку по меньшей мере в восьмой или девятый раз нескольких старых парусов, после чего он приступил в одиночестве к довольно умеренному обеду.

Совсем иное происходило на «Прозерпине». Работа кипела, и в скором времени фрегат на всех парусах уже огибал вершину Ана-Капри. Дул попутный ветер, и ход судна не обманул ожидания командира.

Когда солнце зашло и все кругом оделось легким туманом, с фрегата «Прозерпины» можно было смутно различить вдали темную точку — то была «Терпсихора», двинувшаяся по следам первого фрегата. Сэр Фредерик ужинал у себя в каюте с приглашенными офицерами, но на палубе у него находился умелый и добросовестный старший лейтенант, строго придерживавшийся данных ему инструкций, и настолько опытный, что в случае какой-нибудь неожиданности мог распорядиться и самостоятельно.

На корвете капитана Лейона в это время шла усиленная починка старых парусов, которые обязательно надо было исправить прежде, чем отправиться в путь. Но вот и для корвета наступило время отплытия, и он снялся с якоря.

Когда он шел уже полным ходом, капитан Лейон позвал к себе в каюту своего старшего лейтенанта.

— Посмотрите, Мак Бин, — сказал Лейон, указывая ему на разложенную на столе карту, — капитан Куф должен теперь находиться как раз около Пиане, а сэр Фредерик вот здесь. Должен же стоить чего-нибудь этот люгер, если на него пускают такую солидную облаву! Говорят, эти корсары большие любители золота, да если принять во внимание стоимость самого судна, да перерыть там все сундуки — меня бы не удивило, если бы этот приз дал от восьми до десяти тысяч фунтов стерлингов! Недурно было бы для экипажа корвета, но сущая безделица, если разделить между экипажами трех судов. И этим учетом мы обязаны адмиралу. Что вы об этом думаете?

— Совершенно то же самое, что вы мне сейчас сказали, капитан. Придется делить на три части долю каждого лейтенанта, как и каждого капитана.

— Вот именно. Нет никакой необходимости пройти так далеко, как предписал капитан Куф, потому что в случае, если загонят этот люгер в залив, он естественно прежде всего захочет выбраться из него к этому мысу, и тут-то мы его и встретим. Вы следите за моей мыслью?

— Вполне, капитан, и обо всем позабочусь.

— Если мы возьмем люгер перед наступлением полной темноты, когда капитан Куф и сэр Фредерик не будут даже знать, где он, то как они могут нам помочь овладеть им?

— И вы желаете, чтобы мы смотрели во все глаза в эту ночь, капитан Лейон?

— Несомненно. Чем лучше будем смотреть, тем скорее захватим добычу. Согласитесь, что было бы жаль разделить на троих то, что мы можем получить одни.

Вот с какими мыслями отправились три капитана на поимку люгера. Куф главным образом из честолюбия желал овладеть им, отчасти, может быть, и удовлетворяя чувство мести за причиненные ему потери. Сэр Фредерик думал только о том, чтобы как-нибудь убить время, предоставив все заботы своему старшему лейтенанту; капитаном Лейоном руководил личный корыстный расчет.

Час или два спустя после захода солнца, собираясь лечь спать, Куф послал за своим старшим лейтенантом, приглашая его к себе, если он еще не лег в постель. Винчестер занят был составлением своих личных заметок, но сейчас же пошел на призыв капитана.

— Добрый вечер, Винчестер, — дружески и фамильярно обратился к нему капитан, из чего лейтенант понял, что его призвали не для выговора. — Садитесь и попробуйте этого славного винца.

— Благодарю, капитан. Это, действительно, очень хорошее вино. Я слышал, капитан, что адмирал подписал решение Совета, и этого француза повесят завтра на нашем судне?

— Так гласит бумага; если же он укажет нам, где стоит его люгер, он будет помилован. Но теперь обстоятельства так сложились, что мы возьмем этот проклятый «Блуждающий Огонь» и будем за это обязаны только самим себе.

— Так оно и лучше, капитан. Неприятно слышать, когда человек выдает своих товарищей.

— Я с вами согласен, Винчестер; однако нам во что бы то ни стало надо захватить этот люгер. Но я вас позвал собственно по поводу Вольта. Надо как-нибудь порешить с этим плутом.

— Это совершенно несомненный случай дезертирства, капитан, и даже дезертирства к врагам. Я предпочел бы видеть повешенными десять подобных ему негодяев, чем того француза.

— Вы не злопамятны, Винчестер. Забыли вы Порто-Феррайо и гонку на лодках? Или вы любите ваших врагов, как предписывает Евангелие?

— Все шло совершенно правильно в том деле, о котором вы говорите, капитан, и мне не в чем упрекнуть мистера Ивара. Совсем другое дело — Больт! Беглый негодяй, предоставляющий другим отстаивать интересы своей родины, в то время когда сам поступает на службу ее врагов!

— Вот в этом-то и вопрос, Винчестер. Интересы «своей» ли родины отстаивал он на нашем фрегате?

— Мы его взяли как англичанина на наше судно. Или, капитан, вы верите его россказням о том, что он янки? Будь это правда, то мы уже оказали ему величайшую несправедливость, какая только возможна, но я не верю этим уверткам и всех, прибегающих к ним, считаю не иначе, как бунтовщиками, поступаю с ними соответствующим образом.

— Прекрасное средство усыпить свою совесть, Винчестер. Но дело становится слишком серьезным, когда касается жизни человека. А я не уверен в том, что он не американец, также и относительно некоторых других из нашего экипажа.

— Но в таком случае почему он не представит доказательств своей национальности?

— Это не всегда возможно. Откуда ему взять все нужные для того бумаги?

— Но тогда вам остается только отпустить всех, в чьем происхождении вы не уверены, капитан!

— Большая разница — отпустить или повесить, Винчестер. Нам недостает рук в настоящую минуту, мне бы надо было по меньшей мере еще человек восемнадцать-двадцать, чтобы привести фрегат в полный порядок. А Больт совсем не бесполезный человек, он мастер на все руки — словом, мы не можем обойтись без него.

— Как же думаете вы поступить, капитан?

— Я думаю опять взять его в свой экипаж. Если он действительно американец, то в его поступке нет ни дезертирства, ни измены. Нельсон дал мне произвольную власть, и я воспользуюсь ею, чтобы успокоить нашу совесть и получить пользу. Через год, может два, мы вернемся в Англию, и там можно будет основательно разобрать вопрос о его национальности, а до тех пор, я полагаю, Больт только может радоваться предлагаемым ему условиям.

— Может быть, капитан. Но что скажет экипаж при виде такой безнаказанности проступка?

— Я уже думал объявить его королевским свидетелем. Знаете вы, что это такое? Это когда, за неимением никого другого, свидетелем является соучастник обвиняемого, получающий таким образом помилование в награду за выдачу товарища. Больт, как вам известно, служил свидетелем в деле Ивара.

— Это возможно, капитан, но тяжеленько тогда придется бедняге — матросы ненавидят доносчиков более, чем преступников.

— Все же это лучше, чем быть повешенным, Винчестер. Плут будет рад, что дешево отделался. К тому же вы присмотрите, чтобы его уж не слишком преследовали. Итак, Винчестер, распорядитесь, чтобы с него сняли кандалы и объявите ему о его судьбе, прежде чем ляжете спать.

Вот каким образом решена была участь Итуэла Больта, по крайней мере, в настоящую минуту. Если бы разбирательство его дела досталось Нельсону, то можно было бы безошибочно предсказать, что он был бы безусловно отпущен, так как весь нравственный облик адмирала был слишком возвышен, чтобы заведомо допустить всю вопиющую несправедливость требования службы со стороны насильно завербованного в матросы иностранца. Но теперь все сложилось иначе, и Винчестер, согласно приказанию капитана Куфа, разбудил каптенармуса и велел ему расковать американца.

— После всего происшедшего сегодня, Больт, — обратился к нему лейтенант, повышая голос настолько, чтобы его могли слышать все присутствующие поблизости матросы, — капитан приказал снять с вас цепи и возвратить вас к вашим прежним занятиям. Вы должны оценить снисходительность капитана, Больт, и не забывать, что вы были на волос от смерти. С завтрашнего утра вы вступаете в свою прежнюю должность.

Итуэл был достаточно хитер, чтобы промолчать в ответ. Он прекрасно понял, в силу каких соображений его пощадили, и решил, что не пропустит первого могущего представиться случая для вторичного бегства. Однако мысль Куфа выдать его за государственного свидетеля, предавшего своего друга, вовсе ему не нравилась, так как, по общему убеждению матросов, это был больший грех, чем тысяча преступлений. Винчестер не мог уловить того, что происходило в голове Больта; поболтав еще немного с дежурным офицером, зевнув раза два, он отправился в свою каюту, бросился на койку и через какие-нибудь пять минут уже спал крепким сном.

Глава XX

Последний проблеск надежды, являющийся взору несчастного, блестит, как белый парус, который видят в море, когда горизонт наполовину покрыт тучами, наполовину освещен дневным светилом и который виден на границе темных волн и неба.

«Остров»

Рано утром на следующий день капитаны Куф и Лейон стояли уже на палубах своих судов, пытливо всматриваясь в окружающие предметы. Даже сэр Фредерик Дэшвуд разрешил дежурному офицеру разбудить себя и сообщить о положений вещей.

Куф поднялся еще за полчаса до восхода солнца и теперь вместе с подошедшим к нему Гриффином присутствовал при появлении первых лучей, озаривших дивную панораму полного пробуждения дня.

— Я не вижу ровно ничего там, вдоль берега, — заметил Куф.

— Я различаю что-то темнеющее вот около тех развалин, о которых мы слышали столько чудесного. Но ничего похожего на оснастку люгера.

— А в той стороне, Гриффин? Но это слишком велико для «Блуждающего Огня».

— Это, должно быть, «Терпсихора», капитан; она как раз должна быть в этом месте. Но вот какие-то удаляющиеся паруса, туда, к северу; возможно, что это люгер.

— Это непременно люгер, он, очевидно, все время скрывался в окрестностях Амальфи.

«Прозерпина» шла хорошим ходом по направлению предполагаемого люгера; но по мере того, как расстояние между двумя судами уменьшалось, возникало все больше и больше сомнений относительно того, люгер ли это на самом деле.

«Терпсихора» следовала за первым фрегатом; но уже два часа спустя все убедились, что судно, ошибочно принятое за люгер, было не что иное, как корвет Лейона. В своем желании опередить оба фрегата и захватить люгер раньше, чем другие его заметят, капитан Лейон нарушил предписание Куфа и обманул его ожидания.

— Не может быть никакого сомнения, что это большое судно и даже, по всей вероятности, именно корвет Лейона! — воскликнул капитан Куф с явной досадой. — Но, черт его знает, что он там делает? Разве он заметил что-нибудь подозрительное?! Мы это сейчас сами узнаем.

У всех пропала надежда на удачу. Решили, что часовой, сообщивший о люгере, ошибся, приняв за него какую-нибудь фелуку. Но как-никак, а ошибка была сделана на фрегате «Прозерпина», и виновником оказывался очень опытный и пользующийся общим доверием офицер, который давно уже дослужился бы до звания лейтенанта, если бы не его несчастное пристрастие к вину. Теперь он подъезжал к борту фрегата на лодке со своего сторожевого поста, и Куф не мог скрыть своего раздражения против своего любимца и, как всегда в таких случаях, ушел к себе в каюту, приказав, чтобы того ему прислали немедленно, как только он появится на палубе «Прозерпины».

— Что же это значит, сударь! — закричал Куф, пронзительным и резким голосом, когда в дверях показалась голова злополучного офицера с красным и в то же время смуглым лицом, с правильными чертами. — За кем это вы нас заставили гоняться? И теперь благодаря вам мы туда зашли, откуда неизвестно когда выберемся по милости ветра.

Клинч по опыту знал, что в таких случаях надо дать гневу начальники излиться беспрепятственно, а потому не возражал; единственно, что он позволял себе в таких случаях, это выражение некоторого недоумения и сожаления на своем лице, как будто говорившем: «Но что же я такое сделал? А если я действительно в чем-нибудь виноват, то вы видите, как я об этом сокрушаюсь». И это немного комическое его выражение всегда влияло смягчающим образом на расходившегося командира.

— Извольте же объясниться, по крайней мере, — закончил, наконец, Куф, передохнув.

— Будьте любезны, капитан, скажите мне, что я должен вам объяснить? — возразил Клинч с ясно выраженным недоумением.

— Это мне нравится! Но, послушайте, как можно было понять ваш сигнал? Разве вы действительно видели «Блуждающий Огонь»?

— Видел, и я вижу, капитан, что поданные мной сигналы были поняты совершенно правильно. Я видел люгер около южной части Капри — я не мог ошибиться, слишком характерна внешность этого люгера, и кто раз его видел, тот навсегда запомнит.

— Но куда же он в таком случае девался?

— Я полагаю, капитан, что, пользуясь ночной тьмой, люгер проскользнул незамеченным и ушел из залива в открытое море; на это у него хватило смелости. Но что это был именно тот люгер, это несомненно, я его видел на расстоянии не более четырех миль!

— Четырех? Я полагал, что на восьми, по крайней мере. Почему вы не дали нам знать о расстоянии?

— У меня не имелось для этого надлежащих сигналов, да и к тому же…

— Что к тому же? Говорите.

— Я полагал, что на фрегате никто не может сомневаться в том, что небольшой люгер не может быть виден на расстоянии восьми-девяти миль.

На самом деле «Блуждающий Огонь», которого действительно видел Клинч, прошел ночью между обоими фрегатами никем не замеченный под благодатным покровом ночи и направился в пространство между Парни и Искией, пересекая как раз последнее место стоянки трех судов. Оставляя люгер, Рауль условился относительно сигналов со своим старшим лейтенантом Пентаром; но тот напрасно прождал в обоих указанных пунктах: он не получил никакого сигнала от своего капитана, да и не мог получить, как мы знаем. Замеченные с люгера корвет и два фрегата были им приняты за отправлявшиеся на Мальту и в Сицилию, а сам люгер до наступления ночи спасало от посторонних глаз частью отсутствие верхних парусов, что практикуется корсарами именно во избежание быть замеченными, частью скалы, до некоторой степени прикрывавшие его. Клинч же не мог видеть дальнейшего движения «Блуждающего Огня», так как поспешил со своими матросами отыскать какую-нибудь деревушку, где можно было бы приютиться на ночь, как только увидел, что «Прозерпина» откликнулась на подаваемые сигналы.

— Где вы переночевали, Клинч? Надеюсь, не под открытым небом на той возвышенности? — спросил Куф после того, как уже исчерпан был весь материал, касающийся люгера.

— Как нельзя лучше, капитан, в деревне, где нас и приютили, и накормили.

— И вы не надеялись растерять ваших людей, Клинч? Вино и хорошенькие девушки — такая приманка для наших матросов.

— Как видите, мы возвратились в полном составе. И вообще мне ни разу не случалось терять моих людей.

— Вероятно, вы выбрали с собой женатых?

— Напротив, я совершенно не этим руководствовался. Наши семьянины еще хуже холостых, капитан, они рады избавиться от своих жен.

— Да, это, пожалуй, верно. А вы сами женаты, Клинч? Я слышал, что-то говорили.

— Ради самого неба, капитан Куф! Это одна из сказок наших мичманов. Если верить половине того, что они сочиняют, можно утратить все нравственные и религиозные понятия. На нашем фрегате в настоящее время такие сумасбродные мичманы, что надо только удивляться тому, как справляется с ними Винчестер.

— Мы с вами тоже были молоды, Клинч, не будем слишком строги к молодежи. Но расскажите-ка, как же вы устроились на ночь?

— Так хорошо, как только может быть вне Англии. Бок о бок с одной старой женщиной по имени Джунтотарди — итальянской фелукой, наверное, сооруженной шестьдесят лет тому назад.

— А!.. Но вы немного понимаете по-итальянски, если не ошибаюсь?

— Я так много ездил по свету, что кое-что удержал из каждого языка — все, знаете, пригодится, когда захочешь достать чего-нибудь поесть или выпить. Так вот она мне рассказала целую историю, так как была в большой тревоге и сильно огорчена. К ней, видите ли, приехали погостить брат и племянница да отправились в Неаполь, откуда должны были возвратиться еще третьего дня вечером, а между тем их нет и до сих пор. Она спрашивала, не повстречалась ли нам их лодка.

— С нами Бог, Клинч, мы напали на след, и я сожалею, что вы об этом ничего не знали. Наш арестант ссылался на то, что был в этой местности, и от этой женщины мы могли бы кое-что разузнать, если бы ее половчей выспросить. Надеюсь, что вы расстались друзьями?

— Лучшими в мире, капитан. Мне всегда друг тот, кто меня пригреет и накормит.

— Я в этом не сомневаюсь, Клинч, вы верный человек.

Легкая судорога передернула лицо честного моряка, и его глаза забегали по всей комнате, кроме лица его командира. Он знал, что давно пора ему было повыситься по службе, и также знал, что служило ему помехой.

— Я служу верой и правдой своему королю, а он кормит меня ложкой подшкипера и укрывает в трюме, — проговорил Клинч, отпивая грог.

— Мы с вами давно вместе служим, Клинч, — мягко возразил ему Куф, — мне знакомо ваше положение, и вы не обидитесь на меня, если я скажу вам, что всему виной ваш любимый враг, который вам тем более вредит, чем вы чаще к нему прибегаете. Вы понимаете меня, Клинч?

— Да, капитан, и я не могу не согласиться с вами. Но тяжела жизнь без всякой надежды впереди.

Эти слова, произнесенные с неподдельной тоской, вообще свойственной Клинчу, тронули Куфа. Он вспомнил, как они оба с Клинчем одновременно служили мичманами и какая теперь разница в их служебном положении.

— Конечно, тяжела жизнь без надежды, — начал опять Куф, — но надежда — это последнее, что должно умереть в человеке. Вы должны еще раз испробовать свои силы, прежде чем окончательно отказаться от всякой надежды.

— Если я об этом думаю, капитан, то не столько ради себя, сколько ради моих родных. Когда мой отец, пользующийся общим уважением купец в Плимуте, отдал меня в морскую службу, он надеялся, что я со временем стану выше его по общественному положению. И вот, вы видите, я занимаю положение скорее низшее сравнительно с ним.

— Но это может быть переходной ступенью, Клинч. Почему вы ставите крест на возможности вашего повышения?

— Подшкипер в мои годы, капитан, — это безнадежно.

— Но вы, должно быть, моих лет, Клинч? Сколько вам?

— Тридцать два, капитан. А моя мать мечтала видеть меня на более видном месте… И еще одна молодая особа, подарившая всю свою привязанность человеку недостойному.

— Вот это новость для меня, Клинч! — с любопытством обернулся к нему Куф. — Я почему-то никогда не думал о возможности женитьбы с вашей стороны. К тому же люди вашего положения редко женятся.

— Мы с Джейн решили ждать более благоприятного времени и не торопиться со свадьбой.

— А справедливо ли это, Клинч, держать таким образом молодую девушку на буксире без ее ведома, куда ее ведут, в таком возрасте, когда она могла бы, может быть, найти хорошую гавань и бросить якорь на всю жизнь?

Глаза Клинча поднялись к лицу его капитана и подернулись слезой. Он не дотрагивался до своего стакана с тех пор, как разговор принял это последнее направление, а на лице, обыкновенно бесстрастном, отразилось сдерживаемое глубокое волнение.