Мой дед, мой отец и я сам

Из всех четырех проходов смотрели наверх артисты программы: в гриме, в халатах, в костюмах с блестками.

– Внимание! – строго сказал Вася.

– Есть внимание! – ответил ему Федя.

Барабанная дробь слилась в единый тревожный гул.

– Алле!

– Ап!

Оттолкнувшись ногами от штамберта, Вася прыгнул вперед вниз и полетел навстречу Фединым рукам.

– Есть! – крикнул Федя и поймал партнера.

Оркестр гремел марш, а цирк вопил от восхищения.

– Заплатил, сволочь! – счастливо хохотал Вася.

– Тише ты, социалист хренов! – прохрипел Федя. – Уроню ведь...

– Ни в коем случае! Швунгуй меня сильней и сам за мной!

– Понял! Пошел!

На каче вперед Федя выпустил Васю, и тот перелетел прямо к открытому в куполе слуховому окну. Федя мгновенно сел, затем вспрыгнул ногами на ловиторку и на следующем каче тоже перепрыгнул в проем окна.

И тут хозяин цирка, уже не заботясь о впечатлении, которое он произведет на почтеннейшую публику, завизжал от злости на весь манеж.

– Ушли! Упустили! Упустили!!!

* * *

За цирком был темный пустырь.

На этом пустыре по кругу испанским шагом ходила цирковая лошадь, с нерасседланным панно и султаном на голове. Через шею лошади были перекинуты свертки с вещами Васи и Феди, а на ее широченной спине сидел мальчишка и, видимо, уже в сотый раз говорил:

– Ты что, сдурела, животина проклятая? Шоб ты сказилась! Шоб у тебя повылазило! Нашла время для танцев... А ну, кому я говорю! Шансонетка чертова, певичка!

Мальчишка ругал лошадь и с тоской вглядывался в темный купол цирка. Оттуда неслись хохот, крики, аплодисменты.

Потом что-то затрещало, послышались два глухих удара об землю, и мальчишка увидел бегущих у нему Васю и Федю.

– И где вы ходите, дяинька Жорж? – недовольно спросил мальчишка. – А если бы зима? Я же закоченел бы...

Вася и Федя увидели лошадь и остановились, как вкопанные.

– Хозяйская, – простонал Федя.

– Где ты ее взял?! – рявкнул Вася.

Но мальчишка невозмутимо ответил:

– Сидайте, сидайте, а то и этой скоро хватятся.

– А, черт! – Вася вспрыгнул на спину лошади и крикнул Феде. – Алле!

Федя сел сзади Васи и спросил у мальчишки:

– Вещи здесь?

– Аптека, – ответил мальчишка и вонзил свои пятки в лошадиные бока.

Лошадь поскакала по кругу коротким цирковым курп-галопом.

– Вы меня простите, дяинька Жорж, – крикнул мальчишка. – Но это же не лошадь, а просто адиётка! Мало она мне без вас крови попортила!

Вася подхватил поводья и направил лошадь в темноту.

* * *

Так они втроем скакали, скакали, пока городок со своей набережной, лавками, кофейнями и цирком не остался далеко позади.

Когда же лунная дорога пошла у самого моря, они пустили лошадь шагом и ехали на ней, освещенные голубым ночным светом – странные причудливые фигуры в голубых трико. И маленький оборванный голубой мальчишка.

Их везла странная голубая лошадь с султаном на голове. Она устало отфыркивала голубую пену и только время от времени вдруг сбивалась и начинала идти испанским шагом. И это было очень красиво – луна, пыль, дорога, море и немножко нелепый испанский шаг усталой лошади.

* * *

Потом они стояли у какого-то рыбацкого причала. Уже вставало солнце. Не было трико и блесток. Были те костюмы, в которых мы увидели «Жоржа» и «Антуана» вчера на набережной. Только лошадь и мальчишка оставались в том же виде, что и ночью.

– А с вами мне никак нельзя? – без всякой надежды спросил мальчишка.

– Спасибо тебе, – ответил ему Вася. – Ты нам очень помог.

– Жаль, что мне с вами нельзя... – понял мальчишка, – но вы не горюйте, если бы мне можно было с вами, ведь вы бы меня взяли, правда?

– Правда.

– Ну, я пошел? – спросил мальчишка и не двинулся с места.

– Иди. Ты тоже не горюй. Держи хвост морковкой...

Мальчишка улыбнулся, взял коня под уздцы и пошел в ту сторону, откуда они втроем скакали всю ночь.

Федя мрачно и грустно смотрел вслед мальчишке. Глаза его были наполнены слезами – так ему было жалко этого мальчишку.

Двое сильных, здоровых парней стояли с непокрытыми головами, держали в руках по тощему узелку, и с нескрываемой печалью смотрели в удаляющуюся худенькую спину своего случайного маленького партнера.

А потом Федя надел котелок на голову и тронул Васю за плечо:

– Алле!

Вася вздохнул, повернулся к Феде и, глядя ему прямо в глаза, сказал:

– Если когда-нибудь у меня будет сын...

* * *

Ранним-ранним летним утром по спящей улице вели очень похожий на слона аэростат заграждения. Или, как называли его тогда – «колбаса».

Толстый серый аэростат заграждения вели за веревки четыре солдата войск ПВО.

Измученные бессонницей солдаты шли посреди улицы медленно, изредка погромыхивая подковами сапог по мостовой. А слоноподобная «колбаса» тихо плыла между ними.

Она плыла мимо заклеенных бумажными крестами окон домов, мимо закрытого кинотеатра «Прогресс», мимо выставленных в витринах магазинов «окон ТАСС», мимо сельскохозяйственного техникума, мимо каких-то военных приказов, наклееных прямо на стены домов. Ни одна живая душа не встретилась четверым солдатам и аэростату заграждения.

Только у калитки в низеньком заборчике, из-за которого торчали несколько стволов зенитных орудий, стоял усталый мальчишка лет семнадцати в военной форме, с автоматом через плечо.

Он внимательно посмотрел на плывущую мимо него «колбасу» и зевнул, стыдливо прикрыв рот рукой.

А солдаты довели аэростат до перекрестка и остановились около чугунной водопроводной колонки.

Один, тот, который шел впереди, снял пилотку, нажал на рычаг и, когда вода полилась из крана, нагнулся и напился воды.

Он вытер рот и лицо пилоткой, надел ее на голову, и все четверо снова двинулись по спящей улице. А между ними плыл аэростат заграждения – удивительно похожий на большого серого слона.

Мой отец

По весенней фронтовой дороге ехал грузовичок с фургоном.

Это была одна из тех чистеньких, обсаженных тополями, коротких немецких дорог, которые покрывали добротной и точной сетью всю Германию, соединяли между собой близко стоящие городишки со звонкими названиями.

Но сейчас дорога была искалечена волной стремительных жестоких боев. Сейчас это была истинно фронтовая дорога сорок пятого года.

За рулем грузовика сидел белобрысый сержант лет двадцати двух. Как две капли воды он был похож на «всемирно известного воздушного гимнаста» Васю, с которым мы только что расстались на утренней пыльной прибрежной тропе одна тысяча девятьсот тринадцатого года.

Больше всех я знаю песен,

Лучше всех даю я пар.

Я собою интересен —

И не стар. И не стар... —

пел сержант и внимательно поглядывал по сторонам.

Каждой девушке известен —

Кочегар,

Кочегар.

Сержант мельком глянул на себя в зеркальце и придвинул поближе автомат, лежавший на сиденьи.

Наверное, белобрысый сержант больше ни одного куплета из этой песни не знал, так как объезжая воронку от снаряда, он продолжал насвистывать этот популярный мотивчик из довоенного фильма «Аринка».

А из-за придорожного ельника за ним следили немцы. Немцы весны сорок пятого года, оторванные от своих частей, одетые в истрепанную форму разных родов войск.

Такие разрозненные отряды то и дело случайно оказывались тогда в наших, еще не укрепленных тылах. Несколько оборванных, изможденных офицеров следили за движущимся фургоном.

– Продовольствие... – сказал один и сделал движение вперед.

Второй, наверное, старший по званию, внимательно вгляделся в то, как подпрыгивая и переваливаясь на воронках, бежит машина, сказал:

– Она пустая. В ней ничего нет.

– Что же делать? – сказал первый. – Еще сутки и мы просто не сможем сдвинуться с места.

– Подождем немного, – сказал второй.

* * *

Через некоторое время сержант въехал в расположение своего полка.

Он подогнал фургон к штабу, вылез из машины и несколько раз присел, разминая затекшие ноги.

Затем снова встал на подножку кабины, вытащил из-за сидения котелок с ложкой и выпрямился. Посмотрел в одну сторону, в другую, убедился, что вокруг никого нет, никто его не видит, и...

... держа в одной руке ложку, а в другой – котелок, вдруг взял и сделал прямо с подножки своей машины боковое «арабское» сальто и опустился на землю. И пошел. Будто ничегошеньки не произошло, будто никакого сальто и не было, будто никто с подножки ЗИСа в воздухе и не переворачивался.

А шел он прямо к кухне. По дороге он кокетливо вставил ложку в карман гимнастерки и пощелкивал по ней пальцами, словно расправлял примятую хризантему в петлице чего-то очень штатского.

Был апрель сорок пятого. Было тепло и сухо.

В кирхе заканчивался концерт артистов фронтовой бригады. Из высоких готических окон, похожих на бойницы, неслась заключительная песня.

Сержант протиснулся к кирхе, прокладывая себе путь котелком.

Кончаем программу мы песней знакомой,

Ее от души на прощанье поем мы.

Так будьте здоровы! Покончив с врагами,

Победу мы вместе отпразнуем с вами.

Так будьте здоровы! Желаем вам счастья!

А мы уезжаем в соседние части!

Спели артисты последний куплет и полк бешено зааплодировал.

– Хороший концерт был? – спросил сержант у стоявшего рядом солдата.

Солдат поднял большой палец и ответил:

– Во, концертик! Так давали! Умрешь!

Все повалили из кирхи. Поток подхватил сержанта и солдата и выплеснул их на весеннее солнце.

– Акробаты были? – спросил сержант.

– Нет, – ответил солдат. – Только пели и представляли. Но я тебе скажу, как пели! Умрешь!

– Ясно, – сказал сержант и пошел на кухню.

* * *

– Гутен морген, гутен таг! – сказал сержант повару. – Расход оставили?

– А как же? – ответил повар. – Что ж мы – совсем бездушные? Давай котелок.

Сержант протянул повару котелок и устало присел на ящик из-под американских консервов.

Повар оглянулся и негромко спросил сержанта:

– Шнапс тринкать будешь? Я тут у одной фрау такой шнапсик за сгущенку выменял!

Сержант на секунду задумался и ответил:

– Да нет. Спасибо. Мне еще в дивизию ехать.

Повар навалил сержанту полный котелок каши с мясом и сказал:

– Не хочешь, как хочешь – ходи голодный!

И повар оглушительно захохотал. Правда, он тут же оборвал хохот, подмигнул сержанту, сказал:

– Вась, а Вась... Я чего спросить тебя хотел...

– Валяй, – ответил сержант, запихивая в рот ложку с изрядной порцией каши.

Повар зыркнул глазами по сторонам, понизил голос и как «свойсвоего» спросил:

– Васька, это верно писаря болтают, что ты раньше в цирке работал?

Рот у сержанта был набит кашей и поэтому он не смог сразу ответить повару. А когда, наконец, проглотил, то посмотрел на повара честными, прямо-таки святыми глазами и сказал:

– Врут, черти. Делать нечего, вот они со скуки и врут.

И сержант снова запихнул огромную ложку каши в рот.

* * *

Окруженные офицерами артисты выходили из кирхи. Вокруг стояли солдаты и разглядывали артистов так, как всегда разглядывают артистов.

Четверо мужчин и шесть женщин в штатских москвошвеевских костюмах и платьях выходили из немецкой кирхи в окружении двухсот пропотевших, пропыленных солдатских гимнастерок.

Был конец войны, и каждая гимнастерка бренчала медалями на грязных потертых ленточках.

У старой певицы на длинном пиджаке с огромными ватными плечами был орден «Знак почета».

Тощий подполковник слегка отстал от группы и поманил к себе младшего лейтенанта.

– Ну-ка, начпрода сюда.

Младший лейтенант метнулся в толпу и позвал толстенького старшего лейтенанта, показывая на подполковника.

Старший лейтенант подскочил, откозырял.

– Надо бы банкетик артистам соорудить, – сказал подполковник. – По баночке тушенки на брата, сахару подбрось, спиртику по сто граммчиков. Что там еще у тебя есть?

– Так, товарищ подполковник, я уже предлагал ихней руководительнице, – зашептал на ходу старший лейтенант и показал на старую певицу. – Но они говорят, что им некогда. Им, вроде бы, через два часа уже в штабе дивизии быть нужно. У них там обратно концерт.

– Ну, сухим пайком выдай. Прояви инициативу. Еще раз предложи культурненько... Что за тебя замполит должен думать? – и подполковник сердито ускорил шаг.

– Слушаюсь!

Старший лейтенант обогнал всю группу, взял под козырек перед командиром полка и спросил:

– Товарищ полковник! Разрешите обратиться к товарищу артистке насчет банкета?

– Обращайтесь, – сказал полковник и вся группа остановилась.

– Я, конечно, извиняюсь, товарищ заслуженная артистка, – культурно обратился старший лейтенант. – Но вы банкетик здесь кушать будете или с собой возьмете?

Полковник вздохнул и в отчаянии отвел глаза в сторону.

Старая певица ласково посмотрела на старшего лейтенанта и, взяв успокоительно полковника под руку, сказала начпроду:

– С собой, голубчик, с собой, если можно.

– Слушаюсь! – сказал начпрод и победно посмотрел на молодых офицеров – дескать, «и мы не лыком шиты!»

– А машина уже за нами пришла? – спросила заслуженная артистка у полковника.

Полковник улыбнулся, сделал жест рукой, говорящий о том, что «сию секунду все будет выяснено», и что-то тихо спросил у замполита.

Замполит кивнул и вопросительно посмотрел на начальника штаба. Начальник штаба пожал плечами и поманил к себе какого-то лейтенантика.

Лейтенантик козырнул, метнулся в толпу солдат, на какое-то время исчез в ней, а потом вынырнул уже за спинами толпы, таща за ремень какого-то солдатика.

Самым грозным образом лейтенант отдал приказ солдату, и солдат, изображая поспешность, потрусил к расположению полка.

* * *

Повар курил сигару, с удивлением разглядывал ее после каждой новой затяжки и по-мальчишески длинно сплевывал.

Сержант сворачивал цигарку.

– У тебя что, махра? – спросил повар и сплюнул.

– Ага.

– Кременчугская, моршанская?

– Моршанская.

– Тьфу! Это же не махорка, а «смерть немецким оккупантам!» Дать тебе сигару? У меня еще одна есть.

– Не хочу, спасибо.

– Интеллигент! – рассмеялся повар. – «Не хочу, спасибо!»

Еле волоча ноги подошел солдатик, которого лейтенант послал узнать про машину.

– Оставь покурить, – сказал он сержанту и присел рядом.

Сержант два раза затянулся поглубже и передал окурок солдату.

– Есть будешь? – спросил повар у солдата.

– А чего там у тебя?

– Каша с мясом.

– Ну ее... – отмахнулся солдат и повернулся к сержанту. – Ты не за артистами приехал?

– Нет, я на склад боепитания, за излишками.

– А-а-а. А за артистами никто не приезжал?

– Понятия не имею, – ответил сержант.

Солдат докурил, зевнул, потянулся и встал:

– Спасибо за компанию. Побёг.

И неспеша двинулся в сторону кирхи.

Потом он, непонятно каким образом, запыхавшийся и взъерошенный, торопливо докладывал лейтенанту.

Лейтенант похлопал по плечу и убежал. Солдат посмотрел вслед лейтенанту и лениво стрельнул у кого-то покурить.

А лейтенант уже докладывал начальнику штаба, и тот кивал головой...

Потом начальник штаба что-то шептал замполиту...

Потом замполит отвел командира полка в сторону от артистов и тоже что-то пошептал...

* * *

А потом наш сержант стоял перед начальником штаба и тот ему говорил:

– Погрузишь артистов и в дивизию.

– А ящики с боеприпасами куда? Их там штук сорок.

– Мы тебе прицеп дадим. Твоя коломбина потянет?

– Потянет-то потянет... – с сомнением проговорил сержант.

– В дивизии посадишь артистов и сдашь груз.

– Слушаюсь.

– Артистов не пугай. Скажи, мол, консервы нужно перебросить.

– Слушаюсь.

– И вообще там... Поглядывай.

– Разрешите идти?

– Двигай.

* * *

За добротной каменной ригой, где помещался склад боеприпасов, стоял лихой младший сержант. Коротенькая гимнастерочка, сапожки в гармошку, примятая фуражечка – все как положено старому фронтовику.

Рядом с ним стояла беременная девушка с погонами старшины-инструктора. Между ними на земле лежал вещмешок и большая уродливая трофейная дамская сумка.

Девушка плакала. Плакала и прижималась мокрым от слез лицом к лейтенантской гимнастерке. А он стоял, словно вырезанный из фанеры, тоскливо смотрел поверх ее головы и время от времени повторял:

– Ну, чего ты? Чего ты, в самом деле? Ну ладно тебе, Катюш! Ну, хватит... Смотрят же...

И сам шмыгал носом.

А девушка плакала еще сильней, и плечи ее вздрагивали, и она еще глубже зарывалась лицом в ордена и медали своего лейтенанта.

Но вот лейтенант совладал с собой и, ткнув пальцем в живот девушки, строго сказал:

– Ты только ему это хуже делаешь! Будет потом у нас нервным, психованным каким-нибудь. И все из-за тебя!

Девушка подняла залитые слезами глаза на лейтенанта и засмеялась.

– Господи! – сказала она, смеясь и плача. – Ты у меня еще такой глупый!

К складу боепитания подкатил фургон. Из глубины ЗИСа выпрыгнул сержант Вася.

Младший лейтенант, увидев сержанта, торопливо сказал:

– Подожди, я сейчас с Васькой договорюсь.

И заорал:

– Вася! Василь Васильевич!

Но тут же спохватился и испуганно посмотрел на живот девушки.

Девушка опять рассмеялась, а младший сержант молча поманил сержанта рукой.

– Сейчас! Только под прицеп развернусь!

Сержант снова сел за руль, развернулся, подогнал свой фургон к прицепу и крикнул кому-то из солдат:

– Хорошо?

– Порядок! – ответил солдат и накинул тягу прицепа на крюк ЗИСа.

Сержант выключил двигатель, выпрыгнул из кабины и подошел к младшему лейтенанту.

– Слушаю, ваше благородие!

«Его благородие» был младше сержанта года на два и под конец войны можно было позволить себе такое обращение.

– Ты в дивизию?

– Так точно.

– Возьми Катюшку... – попросил младший лейтенант и погладил девушку по плечу. – Ей там документы на демобилизацию получать. Сам видишь...

– О чем разговор? Тащи ее шмотки в кабину.

Младший лейтенант подхватил вещмешок и сумку и понес их к машине.

– Ты тоже иди, садись в кабину, – сказал сержант девушке. – Тебе сейчас стоять много вредно.

– Ничего, – сказала девушка и пошла к машине.

– Скоро вы? – крикнул сержант солдатам.

– Еще три минутки!

– Петро! – крикнул сержант младшему лейтенанту. – Иди сюда! Покурить успеем.

– Устраивайся поудобнее, – говорил младший лейтенант своей девушке. – На колени ничего не клади, не дай бог тряхнет...

Он глазами показал на живот девушки и стал запихивать вещмешок и сумку за сиденье.

– Иди, иди, покури, – улыбнулась девушка. – Ты за меня не беспокойся.

А в это время заведующий складом боепитания – хитроглазый старшина лет двадцати семи, стоял в проеме дверей склада и говорил сержанту.

– Как же! Держи карман шире! Женится он на ней! На каждой жениться – жизни не хватит. А у него ее и не было...

– Чего? – не понял сержант.

– Жизни. Что он видел-то? С шестнадцати лет до двадцати – четыре года от Москвы вот до сюда топал. Передовая да санбаты... Вот и вся его жизнь. А теперь она за свои же прегрешения...

– За какие еще прегрешения? – удивился сержант.

– «За какие, за какие»! – захохотал старшина. – Что ты думаешь, он у нее один был?

Сержант сгреб старшину за гимнастерку и тихо сказал:

– Ну-ка, иди сюда... Я тебе кое-что объясню...

И сержант неторопливо стал втягивать старшину в темноту склада боепитания.

– Пусти, кому говорят! – послышался оттуда полузадушенный хриплый голос старшины.

Затем раздался звук удара обо что-то мягкое, и сразу же за ним грохот каких-то падающих предметов, звон стекла и металлический лязг.

Из ворот темного склада, как ни в чем ни бывало, вышел сержант. Он вышел как раз в тот момент, когда к складу уже подходил младший лейтенант, доставая на ходу из кармана пачку «Беломора».

Из склада, прихрамывая, появился старшина. Верхняя губа у него вздулась, а на гимнастерке не хватало двух пуговиц.

– Это где тебя так угораздило, Сазоныч? – удивился младший лейтенант.

Старшина осторожно потрогал губу и, не отвечая, стал отряхивать штаны.

Сержант беспечно рассмеялся и легко сказал:

– Я ему сколько раз говорил: «Проведи ты свет на свой склад, а то там в темноте и убиться недолго».

Он прикурил у младшего лейтенанта и отвернулся от старшины.

– Ладно, поговорим еще... – мрачно сказал старшина.

– Обязательно! – улыбнулся сержант.

Он повернулся к младшему лейтенанту и спросил:

– На свадьбу-то позовешь?

– Тебя хоть куда позову, – сказал младший лейтенант. – Хоть на свадьбу, хоть на именины, хоть на праздник престольный!

– То-то...

– Катюшку повезешь – не гони. Потихонечку, – озабоченно сказал младший лейтенант.

– Ладно, ваше благородие, держите хвост морковкой! Это вам не «ура» кричать – тут дело тонкое. Пошли, глава семейства!

И они оба направились к фургону, а старшина посмотрел им вслед и снова осторожно потрогал свою распухшую верхнюю губу.

* * *

Провожали артистов. Руки им пожимали. Дарили на память трофейные безделушки. Подсаживали в фургон.

– Передайте наш фронтовой привет всему многонациональному советскому государству! – надсадно прокричал толстенький начпрод.

В кабине ЗИСа неподвижно сидела беременная девушка, а печальный млад-ший лейтенант стоял на подножке и держал ее за руку.

Ни о чем они не говорили и даже не смотрели друг на друга. Потому что вокруг фургона стояла веселая суматоха и девушка стеснялась плакать, а младший лейтенант пребывал в растерянности и смятении.

К машине шли командир полка и замполит.

Они вели заслуженную артистку, желая ее устроить поудобнее – в кабине. Но замполит первым увидел, что кабина занята, и незаметно подтолкнул командира полка.

Полковник тоже увидел в кабине девушку-старшину и, не останавливаясь, провел заслуженную артистку к задней двери фургона.

Замполит подошел к кабине и смущенно спросил:

– Значит, покидаешь нас, Катя...

– Покидаю, – деревянно ответила девушка.

– Так, значит... – сказал замполит.

Девушка кивнула.

– Ну, не забывай, значит... Скоро вся петрушка кончится, мы твоего в первую очередь демобилизуем.

– Спасибо, – сказала девушка.

– Вот так, значит, – сказал замполит. – В штаб дивизии приедешь, скажи, чтоб тебя с комсомольского учета сняли и личное дело на руки выдали. Скажешь, что я разрешил...

– Слушаюсь.

– Ну, прошай, Катя. Будь здорова. Рожай парня! Чтобы, значит, мальчишка был!

– Можно ехать? – спросил сержант.

– Давайте! – ответил замполит.

Младший лейтенант спрыгнул с подножки.

Они впервые посмотрели с девушкой друг на друга.

– Петенька! – шепотом прокричала девушка и в ужасе зажала рот ладонью.

Сержант перевесил автомат поближе к себе и тихонько тронул с места.

* * *

И снова сквозь тополя под колеса катилась дорога.

В фургоне сидели уставшие артисты, и каждый по-своему кушал свой «банкетик». Только старая певица, накинув ватник на плечи и надев совсем старушечьи очки на нос, пыталась читать книгу.

В кабине сержант смотрел на дорогу, на обочины и назад – в зеркальце на крыле. Руки его почти неподвижно лежали на руле.

– Конечно, – говорила девушка-санинструктор, – без наговоров все это не обойдется... Пойдут шушукаться по дворам! У нас бабы злые. В мирное-то время злые были, а уж сейчас-то, наверное, и вовсе... Так и слышу их! Господи! Хоть бы Петенька скорей приехал...

Сержант внимательно огляделся по сторонам, остановил машину.

– Посиди секунду, – сказал он девушке, взял автомат и вылез из каби-ны.

Он подошел у задней двери кабины и заглянул внутрь:

– Простите, пожалуйста. Если кому-нибудь нужно выйти... Вы понимаете, о чем я говорю? То лучше это сделать сейчас, потому что больше останавливаться не будем. Для справки: ехать нам минут сорок.

– Мы потерпим, – сказал немолодой артист. – Как дамы?

– Дамы всю жизнь во всех отношениях были в десять раз терпеливее мужчин, – не забыв снять очки, кокетливо улыбнулась сержанту старая певица.

– Прекрасно, – сказал сержант.

Он легко запрыгнул в прицеп и, повернувшись спиной к открытой двери фургона, открыл один ящик и достал оттуда осколочную гранату.

Сунув гранату в карман, сержант спрыгнул с прицепа, заглянул внутрь фургона и небрежно, словно о нестоящем внимания пустяке, сказал:

– Да, кстати, если вы вдруг услышите какую-нибудь стрельбу, ложитесь все рядком и лежите спокойненько. Ладно? И вообще, держите хвост морковкой.

Артисты посерьезнели, закивали головами, а пожилой артист сказал пышным голосом:

– «Стократ священен союз меча и лиры...»

– Правильно! – сказал сержант. – «Единый лавр их дружно обвивает». Поехали?

* * *

Тяжело фургону тащить за собой груженый прицеп. Хорошо еще, что дорога прямая.

– Парни все за войну избаловались, – говорила девушка, – домой приедут – подавай им должность. Конечно, он на фронте, может, ротой или взводом, как Петя, командовал, и на гражданке идти куда-нибудь в подчинение ему будет очень прискорбно. Но думаю, что я смогу Петьку устроить. В конце концов может в школе кружок военного дела вести. Или в райкоме комсомола будет работать. Правда ведь?

Сержант отрвал глаза от дороги и посмотрел на ожившую девушку.

– Пусть уж лучше кружок ведет...

Но девушка не слышала сержанта. Она слегка охнула, замерла, глаза у нее широко раскрылись и невидяще остановились на лице сержанта.

– Ты что? – тревожно спросил сержант.

Девушка глубоко вздохнула, улыбнулась и как-то очень по-женски проговорила слабым голосом:

– Толкнулся.

– Кто?!

– Он, – она показала на свой живот и счастливо прошептала. – Он так шевелится! Васька, он так шевелится!

И в это время раздалась пулеметная очередь, сразу же вспоровшая капот ЗИСа. Наверное, двигатель задет не был, потому что сержант резко прибавил газу, погнал машину вперед.

– Пригнись! – крикнул сержант девушке.

А пулемет бил по машине, и осколки дорожного бетона взлетали фонтанчиками из-под колес.

Сержант посмотрел в зеркальце и увидел, что горит прицеп.

Прицеп, в котором лежали несколько десятков ящиков с гранатами и взрывателями, полыхал на ветру.

– А, черт! – сержант еще увеличил скорость.

* * *

– Вот теперь он загружен! – торжествующе кричал старший по званию немецкий офицер. – Вот теперь в нем есть все!

Он сам лежал у пулемета и старательно ловил в прицел мчащийся фургон.

– Вперед! Догнать его! Догнать!..

Из ельника выскочили три мотоциклиста с пулеметами на колясках и понеслись за нелепым русским фургоном, отягощенным горящим прицепом.

Сержант еще раз посмотрел в зеркало заднего вида. Горел прицеп. Догоняли мотоциклисты.

Сержант вытянул кнопку ручного газа, установил постоянные обороты двигателя и снял ногу с педали.

– Катька! Рулить сможешь?

– Смогу.

– Держи баранку. И только прямо!

Сержант открыл дверь кабины, передал руль девушке.

– Ты куда?!

– Прицеп горит. Сбросить надо!

– Убьют, Васька! – закричала девушка.

– Не убьют! Держи хвост морковкой!

Наверное, это мог сделать только «цирковой». Сержант встал на подножку кабины, ухватился за что-то, подтянулся и впрыгнул на крышу фургона.

Мчался ЗИС, горел прицеп, совсем близко были немцы, а сержант по крыше фургона пробежал в полный рост и спустился в проем задней двери. Артисты лежали на полу кузова.

– «Единый лавр...» – пробормотал сержант и попытался снять сцепку прицепа с крюка.

Гудел и терщал огонь на прицепе, каждую секунду мог раздаться взрыв, а сцепка все никак не снималась с крюка.

Неловко изогнувшись, сидя на пассажирском сиденьи, девушка Катя, старшина медицинской службы, демобилизованная по причине беременности, вела грузовик.

На сержанте уже тлела гимнастерка. Лицо его было обожжено, руки в крови.

Одной ногой он стоял на борту прицепа, другой на ступеньке фургона, а внизу под ним неслась серая лента бетонной дороги. Сержант ждал, чтобы машину тряхнуло на выбоине и тогда сцепка ослабнет.

Переднее колесо на полном ходу скользнуло по краю воронки и сержант мгновенно сбросил сцепку с крюка. Он еле успел ухватиться за косяк фургонной двери. Машина, освободившаяся от прицепа, помчалась по шоссе.

Горящий прицеп стал отставать, и немцы поняли, что остановить автомобиль им не удастся. Тогда они открыли ураганный огонь.

Они видели, как сержант снова оказался на крыше фургона. Сержант вынул из кармана гранату, выдернул чеку и сильно бросил гранату в удаляющийся полыхающий прицеп.