Кыся-2

Кунин Владимир
Кыся-2

      Владимир Кунин
      КЫСЯ-2
      Как зритель, не видевший первого акта,
      В догадках теряются дети,
      И все же они ухитряются как-то
      Понять, что творится на свете.
      Самуил Маршак.
      Итак: вот уже полтора месяца я -- мюнхенский КБОМЖ. Как говорится -- Кот Без Определенного Места Жительства. Когда-то Шура Плоткин писал статью о наших Петербургских БОМЖах для "Часа пик", мотался по притонам, свалкам, чердакам, подвалам, заброшенным канализационным люкам, пил водку с этими несчастными полуЛюдьми, разговоры с ними разговаривал. А потом, провонявший черт знает чем, приходил домой, ложился в горячую ванну, отмокал, и рассказывал мне разные жуткие истории про этих бедных типов, каждый раз приговаривая:
      -- Нет! Это возможно только у нас! Вот на Западе...
      И дальше шли, как я сейчас понимаю, не очень квалифицированные упражнения на тему: "На Западе этого не может быть потому что не может быть никогда".
      Ах, Шура, Шура... Милый, ироничный, умный, талантливый Шура. Даже он не сумел избежать нашей вечной российской идеализации Запада. Но я не из тех Котов, которые, ущучив Человека на ошибке, начнут кидать в него камни. Отнюдь. Я же понимаю, чем вызваны подобные заблуждения. Среднему россиянину живется у себя дома так фигово, что автоматически срабатывает некий защитный механизм, и Человек начинает думать, будто где-то есть такая "земля обетованная", и называется Запад, где наших российских уродств днем с огнем не сыщешь. Ну, просто сплошной парадиз, черт побери!
      Отсюда, я думаю, и добрая половина ошибок в той повальной эмиграции, которой теперь славится Россия на весь мир.
      Так вот, находясь в здравом уме и трезвой памяти, я -- Кот Мартын, русский, неженатый, родившийся в Ленинграде, проживающий в Санкт-Петербурге, в настоящее время случайно пребывающий в столице Баварии городе Мюнхене Без Определенного Места Жительства, имеющий относительно постоянную базу в Английском парке под "Хинезише Турм" (Китайская башня), -- с полной ответственностью за свои слова свидетельствую: не знаю, как -- где, а здесь, в Мюнхене, этих самых западных БОМЖЕЙ столько, что, как выражался мой Водила, -- "хоть жопой ешь" (то есть -- "очень много". Дословный перевод с Русско-Водительского).
      Увидеть БОМЖей можно повсюду, особенно ночью, когда они дрыхнут под каким-нибудь навесом прямо на земле, подложив под себя несколько слоев картона из упаковочных коробок. Как правило, рядом стоит недопитая бутылка с вином или пивом, и тут же лежит огромный, грязный лохматый Пес, зачастую очень даже породистый. Хотя здесь, в Германии, я заметил, наличие породы не обязательно. Впоследствии я наблюдал в баснословно дорогих автомобилях таких "Самосерек", которых у нас в России можно встретить, наверное, только в деревнях Псковской области, куда мы ездили как-то с Шурой на дачу к одному редактору.
      Ночью немецкий БОМЖ укрыт с головой лоскутным ватным одеялом или храпит в спальном мешке, а его Псина валяется рядом.
      Потом, днем я несколько раз встречал этих Псов и их опухших Хозяев за "работой". Хозяин сидел с бутылкой пива в руке, на его груди висела картонка с разными, наверное, жалостливыми словами, рядом спал его клочкастый Пес, а в пластмассовую мисочку прохожие изредка бросали монетки -- на Пса! БОМЖу никто ничего не подавал, а вот "бедненькому Песику, несчастной Собачке" хотели помочь многие...
      Поэтому, БОМЖ с Собакой -- человек состоятельный и уверенный в завтрашнем дне, а БОМЖ без Собаки -- деградант и люмпен, как выражается Шура Плоткин.
      Вечерами БОМЖи со своими Псами-добытчиками, как правило, кучковались в трех местах Мюнхена -- в конце Леопольдштрассе на Мюнхенерфрайхайт, у Зендлингертор на Герцог-Вильгельмштрассе, и, конечно же, у Хауптбанхофа -у Главного железнодорожного вокзала! То есть в местах, густо посещаемых туристами и разным приезжим людом.
      В этих трех местах БОМЖи собираются чуть ли не со всего города, и пока их Собаки мирно спят вповалку, БОМЖи дуют винище, накачиваются пивом, выясняют отношения, ссорятся, дерутся и любят друг друга -- Мужчины Женщин, Женщины Женщин, Мужчины Мужчин...
      Короче, такая Человеческая помойка, что я, в поисках пристанища для самого себя, выбрал все-таки Английский парк, куда БОМЖи почему-то не заходили.
      Рассказом о Баварских БОМЖах я вовсе не хочу обидеть прекрасный город Мюнхен!
      И в подтверждение моих симпатий к городу, заполненному таким количеством колбас и сосисок, которое не может пригрезиться даже Рэю Бредбери -любимому фантасту Шуры Плоткина, -- так же ответственно заявляю, что Бродячих, Бездомных, Безхозных Кошек, Котов и Собак здесь нет и в помине! А это достижение цивилизации, достойное всяческого уважения.
      Заблудших -- видел, сочувствовал, но помочь ничем не мог. Ибо пока еще плоховато знаю город, и название улицы, сообщаемое мне растерянным немецким Котом или потерявшейся Кошкой, -- мне ничего не говорило. Сами же они, в общей своей массе, не имеют понятия, где находится их дом даже тогда, когда они всего лишь перешли на другую сторону улицы. Полагаю, что это в них чисто национальное. Уж больно часто я сталкивался с подобным явлением.
      Заблудившихся Кошек зачастую удавалось трахнуть. В этом деле они достаточно раскованны, но тоскливы. Почти всегда неясно -- получает она физическое удовольствие или всего лишь моральное -- от добротного исполнения своих дамских обязанностей.
      С Котами же говорить практически было не о чем. Мои предложения вместе перекусить (причем, я ориентировался только на свои запасы!) вызывали в них довольно кислую реакцию. Во-первых, местные Коты воспитаны на Кошачьих консервах типа "Ваша Киска купила бы "Вискас"!". У нас теперь пол-России этим дерьмом завалено. Поэтому они вежливо воротили нос от куска нормального мяса, отменной косточки или грудинки, или шматка курицы, которые я чуть ли не ежедневно стяжал в "Биргартене" -- такой пивной ресторан около моей "Хинезише Турм", где прописался старым ленинградским способом. Притащил им дохлую крысу, которую, к сожалению, пришлось ловить самому, и был обласкан и накормлен.
      Дня три я им таскал одну и ту же крысу, каждый раз выдавая ее за "свежака", но в конце концов она протухла и завонялась так, что я сам не мог к ней близко подойти! Пришлось отлавливать другую...
      И пока не наступили холода, и "Биргартен" работал во всю ивановскую, -- я был сыт и мои запасы позволяли мне пригласить на ужин хоть пять заблудившихся Котов. Но, повторяю, они ничего моего есть не хотели. Первую причину я уже называл, а вторая, как я сообразил позже, заключалась в том, что, приняв мое приглашение, местный Кот считал себя обязанным сделать мне ответное приглашение. А ему этого страсть как не хотелось! Он бы и рад был поболтать с иностранным Котом (это я-то иностранец!..), похвастать своей квартирой, обстановкой, "песочницей", куда он гадит, и все его испражнения под воздействием передовой германской технологии мгновенно превращаются в бело-серые ничем не пахнущие каменные комочки...
      -- Как?!. У вас в России этого нет?!. -- пугался такой Кот, когда я, не веря что это возможно, просил медленно повторить мне про комочки еще раз. Как же вы живете без этого?!!
      Но приглашать к себе не торопился. Ибо такой прием требовал расходов.
      Мои вопросы -- не знает ли уважаемый местный Кот кого-нибудь, кто в ближайшее время едет в Россию? Или, может быть, Хозяин уважаемого Кота как-то связан с Людьми, ездящими в Россию, -- сейчас это очень взаиморазвито -- я мог бы с таким же успехом задавать своей деревянной "Хинезише Турм", под которой нашел себе приют и крышу.
      Ни хрена эти Коты не знали, ничем не интересовались, никаких Контактов со своими Людьми не имели, считая, что главное предназначение Людей -- кормить и холить своего Кота, возить его в отпуск -- в Италию, Испанию и на Канарские острова, и работать не покладая рук для того, чтобы Коту было мягко спать и сладко есть это свое консервированное дерьмо с витаминами...
      Несколько раз встречались мне и наши Коты и Кошки. Из случайных знакомств с ними и ни к чему не обязывающей болтовни я разделил их на три категории.
      В первую категорию, которой я безумно позавидовал, входила Кошка одного нашего российского вице-консула -- веселая, деловая и неглупая москвичка Нюся, которая про Мюнхен знала все: где можно пожрать на халяву, как пройти в нужное место кратчайшим путем через служебные двери и проходные дворы, какому Коту имеет смысл ДАТЬ, а какому и нет.
      Но вот тут всплывал один-единственный, но весьма существенный недостаток этой Нюси. Знать она знала, но удержаться и не ДАТЬ кому угодно она была не в силах! Тем не менее, а может быть, и поэтому с ней было не обременительно, легко и спокойно.
      Вторым был Кот (имя вылетело из головы), про которого Нюся сказала, что он принадлежит Человеку, являющемуся "правой рукой" Генерального консула. На какой-то момент мне показалось, что эти два знакомства для меня -- прямой путь к Шуре и Водиле. И я закатил им приемчик, как говорит Шура Плоткин, "под большое декольте". Во всяком случае, пока я трахал Нюсю, она обещала мне безграничную помощь и покровительство своего Хозяина.
      Кот же "правой руки" Генерального консула оказался довольно мерзким типом, хотя и выглядел крайне авантажно -- красивый, ухоженный, с признаками породы какого-то странного, специфического воспитания. Он все время делал вид, что ему известно что-то такое, чего другим знать не положено. Ко всему прочему, он постоянно взывал к честности, честности и честности, хотя Нюся клятвенно уверяла меня, что большего ворюги, чем этот Кот, не знали ни Германия, ни Россия!
      Однажды, когда он уж слишком настойчиво призывал меня к честности и расспрашивал о том, как я здесь оказался, а всем своим видом давал понять, что не верит ни одному моему слову, я разозлился и начистил ему холеное рыло.
      Больше он не приходил. Но, к сожалению, перестала приходить и веселая вице-консульская Нюся. Видимо, эта сволочь Кот капнул на нее кому надо, и Нюсю перестали выпускать из дому.
      А позавидовал я им только потому, что и этот Кот-дипломат, и эта вице-Нюся совершенно точно знали, что пройдет какое-то определенное время и они обязательно вернутся в Россию. Чего, в отличие от меня, дико боялись и не хотели!
      Ко второй категории я отнес Котов-эмигрантов из Киева. Их было великое множество. Они прибыли сюда под флагом "Киев и Мюнхен -города-побратимы!".
      Кому пришло в голову когда-то "побратать" Мюнхен и Киев -- ума не приложу. Все равно, что насильно женить меня на овце и ждать от меня и супруги ежегодного приплода "Котоягнят". Бред какой-то! Рассказать Шуре -обхохочется.
      Тем не менее, все киевские евреи, а также украинцы и русские, загодя прикупившие липовые еврейские документы, и пожелавшие сначала послать советскую власть, а потом и "ридну Украйну" ко всем чертям, оказались в Мюнхене по так называемой "еврейской линии".
      Обо всем этом я узнал от единственного пристойного и интеллигентного Кота-киевлянина, принадлежащего одному симпатяге -- инженеру по автомобилям. В Мюнхене инженер спокойненько работал обычным автомехаником, а вечерами вел со своим Котом разные беседы.
      Никогда не сталкиваясь с книгой доктора Шелдрейса, они оба своим умом дошли до Телепатического Контакта. Не в полной мере, но достаточно для доброй поверхностной трепотни, овладели этим искусством и пребывали теперь в тихих радостях и заботах друг о друге.
      Этот же Кот говорил мне, что под Мюнхеном, километрах в сорока, живет еще одна чрезвычайно милая пара киевских художников -- муж и жена. Они как-то приезжали к этому инженеру чинить свой автомобиль и познакомились. Ни Кота, ни Кошки у них, кажется, нет. Поэтому, сведения о них крайне скудны. О них даже не сплетничают. А для киевско-мюнхенского круга это явление поразительное и из ряда вон выдающееся. Или -- "выходящее"? Как нужно говорить? Ни черта не помню...
      Все же остальные, с кем меня сводила судьба, были на редкость одинаковы в своем наступательном провинциализме, необязательности, всезнайстве и постоянных потугах сообщить всему миру -- кем они были раньше, до приезда в Мюнхен.
      Процент вранья в этих рассказах был удручающе высок, и если Кот заявлял, что в Киеве у него была четырехкомнатная квартира с потолками в три шестьдесят, а ЕГО Н[cedilla]ма или Петя, или Жорик, или Арон были "Главными инженерами", "Ведущими конструкторами", "Главными врачами Четвертого управления", или "Выдающимся музыковедом" -- это, в лучшем случае, означало, что все они имели в Киеве аж двухкомнатную в блочном доме с потолками в два сорок пять!
      И Н[cedilla]ма никогда не был "Главным инженером", а занимал довольно скромную должность техника. Жора служил не "Ведущим конструктором", а просто чертежником. А "Главный врач Четвертого правительственного управления" Петя полжизни оттрубил терапевтом в районной поликлинике, напрочь растеряв в ней все знания, полученные еще в институте. Но вот "Выдающийся музыковед" Арон был, действительно, хорошим настройщиком и очень неплохо зарабатывал. В Киеве у него был даже раздельный санузел!
      Когда я, в слепой надежде найти хоть какую-нибудь возможность вернуться в Россию, спрашивал у каждого из них -- не знают ли они Человека, собирающегося в Петербург, они все в один голос предлагали мне ехать в Киев, с удовольствием вспоминая -- сколь прекрасен этот город, как хорошо было в нем жить, где их знала "каждая Собака"!
      Поэтому мне были совершенно неясны побудительные причины их переезда в Мюнхен.
      Киевские Кошки были поразительно суетливы и постоянно пребывали в состоянии полного восхищения собственными персонами. Отожравшись на добротных немецких продуктах, они, действительно, стали неплохо выглядеть. Морды у них разгладились, шерсть лоснилась от сытости, и единственное, что можно было бы поставить им в упрек -- это чрезмерное употребление сладостей и излишне раннюю полноту, которую я ошибочно принимал за позднюю беременность. А так как я обычно беременных Кошек не трогаю (я как-то уже говорил об этом), то, как шутит одна моя знакомая киевская Кошка по имени Циля, я несколько раз "пролетал, как фанера над Парижем..."
      Это у них такая острота. Если перевести ее с южно-русско-еврейского хохмачества на нормальный московско-ленинградский язык, это будет означать, что я "ошибался и проходил мимо того, чем мог бы воспользоваться".
      Кстати, о Циле. Циля была единственной изящной Кошкой-киевлянкой, сумевшей сохранить вполне приличную фигурку. Как и все ее приятельницы, она была в восторге от самой себя и постоянно рассказывала всем о своих победах над немецкими Котами, не забывая намекнуть, что, дескать, владеет такой техникой секса, перед которой не устоять даже молодому Тигру. Дескать, она его затрахает в первые же три минуты. Был бы рядом Тигр -- она бы всем показала, как это делается!..
      Я не испугался Цилиных обещаний и угроз, и тут же влез на нее, чтобы немедленно испытать на себе всю мощь неведомой мне доселе "техники секса", способной свести Тигра в могилу.
      ... Знал ведь, давно уже знал, что ни одной Кошке нельзя верить на слово. Но такого разочарования не испытывал уже лет сто! Как сказал бы мой Шура Плоткин, -- "Об технике секса там не могло быть и речи!"
      Обычная раздражающая любительская суетня, фальшивое раззевание пасти, якобы страстное закатывание глаз, взвизгивания не тогда, когда нужно, и полное неумение чувствовать партнера по траху!
      От злости я чуть загривок этой Цили не прокусил. Меня удержало только то, что я вовремя вспомнил миротворческую присказку Шуры, которую он говорил каждый раз, когда сталкивался с проявлением любительщины в чем угодно:
      -- Знаешь, Мартын, -- говорил в таких случаях Шура. -- В американских салонах Дикого Запада всегда висела табличка: "Не стреляйте в пианиста. Он играет как умеет".
      Что, впрочем, не помешало мне остаться с Цилей в приятельских отношениях.
      И, наконец, третья категория -- староэмигрантских Котов и Кошек, выросших и воспитанных в семьях, смылившихся из Совка массу лет тому назад.
      Наверное, наверное, и среди них есть уйма замечательных, добрых и мудрых Котов и Кошек! Мой небольшой опыт общения со староэмигрантским Кошачьим сословием не позволяет мне судить обо всех Котах, взращенных в таких семьях.
      Думаю, мне просто не повезло. Те немногие, которых я случайно узнал, произвели на меня более чем странное впечатление. Часть из них принадлежала бывшим сотрудникам радиостанции "Свобода", уволенным при переезде радиостанции из Мюнхена в Прагу. Несмотря на то, что Конгресс Соединенных Штатов Америки достаточно щедро выплатил им выходные пособия, исчислявшиеся доброй сотней тысяч марок, а то и больше, -- оставшиеся не у дел в Мюнхене все равно чувствовали себя униженными и оскорбленными. Чуть ли не выброшенными на улицу...
      Хотя, при том, что они заработали за эти годы, ведя идеологическую войну с Россией с очень безопасного расстояния, да плюс бабки, полученные ими при увольнении, вполне обеспечивали им спокойную жизнь до самой глубокой старости.
      Все это я узнал от их же Котов и Кошек, которые тоже были хороши по-своему. При встречах они приветливо мурлыкали и облизывали друг друга, а после расставания один из них непременно рассказывал мне гадости про ушедшего. Или, наоборот: сначала гадости, затем появлялся тот, о ком эти гадости говорились, а уж потом, сразу, без какого-либо перехода, -- облизывание и мурлыканье с тем, кого только что поливали жидким дерьмом!..
      Про такое трогательное сообщество мой Шура Плоткин непременно процитировал бы одного уже умершего поэта, которого Шура очень любил.
      -- Террариум единомышленников, -- наверняка сказал бы Шура.
      А Водила, помню, как-то про такую же компаху выразился попроще, сохранив абсолютно тот же смысл:
      -- Ну чистый гадюшник, бля!
      Но что бы эти Коты и Кошки не говорили друг про друга, все-таки это было Сообщество! Объединяли их -- относительная равность положения, примерно одинаковый высокий жизненный уровень и общая давность пребывания за границей своей родины, которой они видите ли, стеснялись, и между собой зачастую разговаривали на плохом английском языке.
      И, конечно же, все вместе не переваривали представителей последней волны эмиграции. Глядя на недавно приехавших в Мюнхен Котов и Кошек, которые поначалу на каждом шагу делали привычные советские глупости и попадали впросак из-за элементарного незнания Запада, -- староэмигрантские Коты, наверное, вспоминали свое собственное ничтожество тех лет, когда они сами впервые появились на этой заграничной земле.
      Стоило хоть немного споткнуться Новоэмигрантскому Коту, как Старый эмигрант презрительно цедил сквозь усы:
      -- Ах, как это все у вас по-русски!
      Тем самым давая понять, что уж он-то никакого отношения к этой ужасной стране не имеет.
      -- Уж если вы все-таки оказались на Западе, -- назидательно говорил такой Кот, -- переехали, так сказать, в Свободный мир, так извольте...
      Дальше шел поток бездарных нравоучений, примитивных сентенций, банальнейших благоглупостей и невероятного количества примеров из "богатого жизненного опыта" самого Кота-Староэмигранта.
      Вся это местечковая словесная шелуха перемежалась английскими и немецкими словами, что должно было показать -- сколь Западен стал Староэмигрантский Кот, если он даже позабыл многие русские слова, и их значение помнит только на двух других языках!
      Правда, со мной они так разговаривать не рисковали. Они прекрасно знали, что я тут временно, и вот-вот укачу в Россию, а во-вторых, явно чувствовали, что я в секунду могу набить морду и оборвать хвост любому из них.
      Мне лично было наплевать -- кто сколько тут живет. Но однажды, когда у меня в гостях под "Хинезише Турм" собралась компашка и тех и других, и Староэмигрантские Коты начали хамить Котам вновь прибывшим, я не выдержал и сказал:
      -- Даже и не знаю, чем больше гордиться? Тем, что ты смылился из Союза кучу лет тому назад и все последующие годы жил под теплой крышей сытно и спокойно, или тем, что все эти годы -- один хуже другого -- продолжал жить в Совке, лазал по отравленным помойкам в поисках пищи, спасался в подвалах и на чердаках от непогоды и разных шапочных дел мастеров, вместе со своими Людьми переживал антисемистские митинги, а кое-кто и бесславные кровавые войны на собственной земле...
      Тут староэмигрантские Коты забыли про осторожность и стали наперебой что-то мне орать. Но я только чуть-чуть прижал уши, слегка приподнял верхнюю губу и совсем немного показал клыки. Правда, я еще выпустил когти передних лап и легонько постучал кончиком хвоста по земле.
      Этого оказалось вполне достаточно, чтобы все они быстренько стали собираться по домам, не забывая на прощание сказать, что "прекрасно провели вечер"...
      Наступила самая настоящая осень. "Биргартен" -- этот пивной ресторан на свежем воздухе -- свернул свою деятельность, сложил скамейки и столы в штабеля; кухни, а их было предостаточно, закрылись; а весь биргартеновский Люд перешел в рядом стоящее помещение -- в так называемый "гастштет" под вывеской "У Хинезише Турм". Куда мне заходить было воспрещено.
      Теперь, лежа на пятом, нещадно продуваемом, ярусе своей дурацкой Китайской башни, я уже не просыпался от стоящих столбом одуряющих запахов жарящихся свиных ног, грудинок, потрясающих ребер, куриц, от перезвякивания "массов" -- литровых пивных кружек, и от непрерывного журчания десятков кранов, безастановочно наполняющих эти "массы" темным пивом, светлым, мутным -"вайсбир", и "радлером" -- истинно баварским напитком -- смесь светлого пива со специальным лимонадом...
      Теперь я просыпался от ночной сырости и голода с одной лишь мыслью -- где согреться и пожрать.
      Уже не играл под Китайской башней военный оркестр свои марши, но слышался стук молотков, визжание электропил, и вокруг моей башни шла какая-то неторопливая суетня. Возводились десятки временных ларьков и ларечков, вроде наших, которыми забит весь Питер. Как объяснил мне один весьма приличный Песик, -- он здесь каждое утро выгуливал своего не очень здорового Человека, которому было предписано почаще бывать на свежем воздухе, -- эти ларьки готовились к Рождеству Христову. А вот что такое Рождество -- Песик и сам не очень хорошо знал. Говорил только, что в это время по всему городу в таких ларечках продают много ярких, не очень нужных маленьких вещичек и уйму горячего вина -- прямо на улицах!
      Кстати, если уж говорить о здешних Собаках, то ко всем неоспоримым достоинствам Мюнхена я бы приплюсовал то обстоятельство, что Мюнхенские Собаки (а по Английскому парку их гуляет великое множество!) в отличие от наших Петербургских, удивительно приветливы к Людям и к Собакам любых пород, и очень спокойно, -- я бы даже сказал, -- с достаточной долей уважения относятся к существованию Котов и Кошек.
      Наши же засранцы сначала должны обязательно облаять ни в чем не повинного незнакомого Человека, затем непременно перегрызться между собой, а потом сделать все возможное, чтобы попытаться загнать какого-нибудь несчастного Кота на дерево или в подвал. А убедившись в невозможности достать его оттуда, еще час тупо рваться с поводка и оглашать окрестности своим идиотским осипшим голосом.
      Скорее всего, и здесь есть такие же Псы-кретины, которые не переваривают других пород Животных. Считающие себя, как говорил Шура Плоткин, -"стержнем и основой нации". Но если у нас в Советском Союзе это явление десятки лет трогательно поощрялось и тщательно культивировалось, как рассказывал мне тот же Плоткин, то здесь таких Псов совсем немного, и они, при любом проявлении нетерпимости к другим видам Животных, достаточно строго наказываются.
      -- Это уже наша сегодняшняя политика, -- сказал мне тот Песик-- симпатяга, с которым я познакомился в Английском парке.
      А еще этот Песик, сто раз извинившись передо мной, чтобы не оскорбить мое национальное достоинство, сказал, что вся эта зараза идет от Собак Германской демократической республики. Потому что до воссоединения с Федеративной, Германская демократическая была очень близка по строю и по духу Советскому Союзу.
      Ни в коем случае не оправдывая этого уродливого явления, я попытался объяснить милому интеллигентному Песику, что в нашей стране все это происходит не от хорошей жизни. Что сегодня в России всеобщее Озверение стало буквально повальным бедствием и распространилось почти на все слои общества -- не только Собачьего, но и Человеческого! Мало того, как в этом ни грустно мне признаваться, но сегодня этой язвой заражена и очень большая часть кошачьего сословия... А все от того, что жить стало невмоготу, и каждый ищет виноватого не в себе, а в ком-то другом.
      -- Вот такие пирожки, уважаемый герр Песик, -- сказал я.
      -- Я с вами совершенно согласен, майне либер герр...
      -- Мартын, -- подсказал я. -- Или можно просто -- "Кыся"...
      -- Я с вами совершенно согласен, майне либер герр Мартин-Киса, -- не очень разобрался в наших русских именах этот Песик, и, посмотрев на переминающегося с ноги на ногу своего Человека, смущенно добавил: -- Но, к моему великому сожалению, сейчас я вынужден извиниться и прервать наш удивительно интересный разговор. Как видите, мой Человек уже просится в туалет, а длительное воздержание в его возрасте... Сами понимаете. Кроме всего, ему необходимо еще принять кое-какие лекарства, и я в меру своих сил стараюсь, чтобы он это делал вовремя.
      Мы любезно распрощались и я, дрожа от холода, помчался на промысел.
      Еще когда стояли теплые дни и вовсю работал "Биргартен", а мои запасы жратвы превышали самые смелые предположения, я как-то прогуливался по берегу узенького ответвления Мюнхенской реки Изар, протекающего через весь Английский парк. И неожиданно на поверхности воды увидел спинки довольно толстеньких и крупных рыб, стремившихся плыть только против течения. А так как течение в этой узкой парковой речушке было очень сильным, то глупые рыбы почти стояли на месте.
      Как объяснила мне тогда вице-консульская Нюся, эта рыба называется "форель" и Людям ловить ее запрещено. Нюся сама слышала, как ее Хозяин рассказывал жене, что для того, чтобы получить разрешение на ловлю рыбы, нужно сначала пройти специальные платные курсы, затем за приличненькую сумму сдать экзамен, а потом за семьдесят пять марок купить разрешение-лицензию. И только после этого тебе позволят поймать несколько рыбешек в специально отведенном месте под бдительным оком еще более специального рыбного контролера.
      Но самое забавное в такой рыбной ловле, что, поймав эту рыбу, полюбовавшись на нее, ты обязан выпустить ее обратно в реку!
      -- Какой-то спортивный онанизм! -- помню, возмущалась тогда Нюся. -Представляешь, это все равно, как если бы мы с тобой сидели друг против друга и сами себя удовлетворяли вместо того, чтобы немедленно слиться в едином экстазе?!
      Нюся обожала разные роскошные формулировки и объяснения своему блядству.
      -- Да, -- сказал я. -- Действительно!
      И чтобы никому в голову не пришло бы заподозрить нас в онанизме, мы тут же как сумасшедшие слились с ней в этом, как его ... экстазе!..
      Но тогда было еще тепло, работал "Биргартен", еды было навалом, и разговор с Нюсей о рыбе носил чисто теоретически-познавательный характер.
      Теперь холодно, Биргартен закрыт. Ни жрачки, ни Нюси, ни хрена этого нет, а лопать хочется безумно. И я помчался к нашей парковой речушке сломя голову, как только вспомнил о рыбе. Авось, повезет?..
      Главное было не попасть под ноги лошадей. Здесь в парке есть такие спецдорожки для верховой езды, и однажды, недели две тому назад, я перескакивал через такую дорожку и чуть было не попал под эту Лошадину с ее жуткими копытами.
      Я-то вывернулся, а вот эта огромная дуреха так испугалась меня, что захрапела на весь парк, встала на дыбы, потом начала вскидывать задницей, и, конечно, сбросила с себя всадника, который оказался каким-то Мюнхенским тузом. Он так блажил на весь свет, что сейчас же позвонит бургомайстеру Мюнхена, сегодня же напишет самому бундесканцлеру и вообще на кой черт Германии столько партий и разных их вонючих лидеров, если ни один из них не может оградить Его от нападения диких Котов в его родном Английском парке, в то время, когда он платит такие умопомрачительные налоги!!!
      По выражению Шуры Плоткина -- "Картинка маслом": я сижу на соседнем дереве, подо мной на земле валяется этот Мюнхенский туз и несет по пням и кочкам всю государственную систему Германии, а его кретинская Кобыла, оправившись от первого испуга, спокойненько щиплет травку у ног своего взбесившегося владельца.
      Так что я теперь мотаюсь по парку с величайшей осторожностью.
      Вот и сейчас -- бегу к той речушке с запретной форелью, а сам как заведенный кручу головой, оглядываюсь ежесекундно по сторонам, шарахаюсь в кусты, словно на меня охотится целый табун Лошадей.
      На кой мне хрен эти случайности в чужой стране, в чужом городе, где нет ни Шуры, ни Водилы, ни моего бесхвостого дружка-приятеля Кота-Бродяги? Не дай Бог, какая-нибудь огромная Коняга-мудила, рабски таскающая на себе своего Человека, наступит на меня своим ужасным копытом -- ко мне же здесь подойти будет некому! И если я даже выживу и оклемаюсь -- насколько затянется мое возвращение в Петербург?
      -- Нет, нам такой хоккей не нужен! -- как часто говорил Шура, когда ему что-то очень не нравилось.
      Вот с этими мыслями я мчался за рыбой. Причем, клянусь, я никогда в жизни сам рыбы не ловил. Но я откуда-то точно знал -- как это делается. Вернее, КАК ЭТО ДОЛЖЕН ДЕЛАТЬ КОТ...
      Я уже сейчас не помню, в связи с чем Шура как-то сказал мне, когда я совершил какую-то небольшую оплошность:
      -- Странно, Мартышка... Как ты мог это допустить? (убей Бог -- не помню что!). Ты же на редкость образованный Кот. Я не шучу. Ты обладаешь широким, полифоническим образованием, состоящим из трех могучих слоев -- домашнего образования, к которому, смею надеяться, я имею некоторое скромное отношение; уличного -- достаточно посмотреть на твое рваное ухо и шрам через всю морду; и телевизионного -- самого распространенного образования для широких слоев трудящихся. Но кроме этого, ты обладаешь потрясающим комплексом инстинктов, ставящих тебя по отношению к половине народонаселения мира -- на высшую ступень развития. А это, Мартын, не хухры-мухры!
      Так вот то, что я досконально знал, КАК НУЖНО ЛОВИТЬ РЫБУ, наверное, относилось именно к области Кошачьих инстинктов. Потому что, клянусь еще раз, я никогда сам не ловил рыбу, и ни разу в жизни не видел, как это делают Коты и Кошки. И, тем не менее...
      Свою первую в жизни форель я подцепил лапой и вышвырнул из воды метров на пять от края берега.
      Я с трудом удерживался на скользком холодном камне посредине ледяной злобной речушки, стоя чуть ли не по брюхо в воде. Конечно, мне следовало отловить еще парочку рыбин -- на вечер и на завтрашнее утро, но во-первых, я так окоченел, что меня просто трясло от холода и нервного перевозбуждения, знакомого, наверное, любому охотнику. А во-вторых, мне элементарно хотелось как можно быстрее пожрать.
      Поэтому я не стал ловить рыбу про запас, а перескочил с камня на берег, отряхнулся и бросился на прыгающую по земле форель. Это была красивая, крупная и сильная рыбина. Оказалось, что у нее только спинка темная, а к брюшку и нижним плавникам она светлела до нежно-палевого цвета и по бокам была вся покрыта коричневыми пятнышками, которые ей очень шли.
      Она скакала и уворачивалась от меня, пока я не догадался намертво прижать ее к земле передними лапами и быстро прокусить ей загривок у самой головы.
      Вот откуда я знал, что для того, чтобы рыба перестала трепыхаться, нужно прокусить ей загривок именно в этом месте?! Наш родной мороженый хек был всегда без головы и поэтому не пытался трепыхаться. Уж сколько я его за всю свою жизнь сожрал, а ведь до сих пор понятия не имею, как он выглядит в лицо!.. И живой рыбы я отродясь не видел.
      Инстинкты, инстинкты, господа. Великая штука -- инстинкты!
      Ну, что я могу сказать про форель? Пусть никто не упрекнет меня в предательстве Родины или в низкопоклонничестве перед Западом -- я всего лишь честно оцениваю свои ощущения на тот момент, когда я жрал эту форель.
      Так вот, не скрою, -- ихняя свежая, только что выловленная форель намного лучше нашего древнезамороженого хека.
      Подозреваю, что где-то, в пределах даже сильно сократившихся сегодня границ нашей все равно огромной страны, -- наверняка, плавает форель не хуже немецкой. Но для кого она плавает, спрашивается?!..
      Нам с Шурой, как представителям интеллигентской прослойки среднерусского народонаселения, доступен только "Хек мороженый безголовый". Да и то не всегда...
      Размышляя таким образом, я доедал эту божественную рыбину уже лежа.
      С голодухи я слопал ее почти всю. Мой живот вздулся как футбольный мяч, ноги меня не держали, и в тяжелой сытой сонливости я прилег, лениво дожевывая хвост форели...
      Мог ли я подумать, что именно с этого момента начнется новая глава моей жизни?!
      Мог ли я хоть на секунду представить себе, что впервые отведанная восхитительная форель в корне изменит все мое мюнхенско-парковое существование одинокого КБОМЖа?!!
      Напоминаю: КБОМЖ -- Кот Без Определенного Места Жительства.
      -- Да, ни в жисть! -- как сказал бы Водила. -- Ну, нипочем, бля!
      Каждый раз я влипаю в различные передряги, когда, забыв обо всем на свете, самозабвенно предаюсь каким-нибудь своим животным страстишкам!
      Если быть честным до конца, так я ведь не падал с ног от голода. Мог бы и не трескать эту рыбину целиком и сохранить рассудок и врожденную осторожность. Уж раз даны тебе инстинкты, так пользуйся же ими, дубина! Так нет... Непременно нужно было обожраться форелью до такого свинского состояния, чтобы даже не почувствовать, как тебя накрывают сачком!
      Быстро, профессионально и бережно (не то, что эти наши злобные хамы -Пилипенко и Васька...) я был блистательно отловлен двумя замечательными жуликами, специалистами по фальшивым Кошачье-Собачьим породам, и не менее фальшивым, но превосходно сделанным родословным для этих липовых "аристократов", -- тридцатилетним немцем Эрихом Шредером и его компаньоном -- сорокалетним итальянцем Руджеро Манфреди!
      А может мне не следовало так уж корить себя за обжорство и потерю бдительности. Может, наоборот, поблагодарить судьбу в лице этой прекрасной форели...
      Интересно, можно так сказать: "в лице форели" или нет? Надо будет при случае у Шуры спросить.
      Естественно, что имена, фамилии, возраст и профессию этих двух жучил -Шредера и Манфреди, я узнал значительно позже того, как они меня прихватили в состоянии полубессознательной обжираловки.
      Помню, что меня совершенно поразила первая фраза Манфреди, которую он прокричал Шредеру по-немецки, но с откровенным итальянским акцентом. Примерно так, как киевские Коты и Кошки разговаривают по-русски.
      -- РУССКИЙ КОТ, Эрих!!! Считай, что мы наткнулись на золотую жилу!.. Более РУССКОГО Кота мы не сумели бы поймать даже в России!.. -- завопил Манфреди.
      Батюшки! Да, откуда же они узнали, что я русский?! Может, кто-то из Котов-эмигрантов настучал?..
      От удивления и сытости я остолбенел и даже не рыпнулся, когда они осторожно, бережно, я бы даже сказал -- нежно, стали пересаживать меня из сачка в клетку. Интересно, все-таки, откуда же они узнали, кто я?..
      Но уже следующая фраза Шредера прояснила мне многое:
      -- Кто бы этот кот ни был -- хоть малаец, хоть китаец, хоть баварец, мы его сделаем РУССКИМ! Закажем ему потрясающие русские документы, и богатенькие любители домашней экзотики будут драться за право купить у нас этого Кота! А мы только цену будем набавлять... Ты вспомни, как у нас чуть с руками не оторвали того тупорылого щеночка, крашеного в полоску, которого мы продали за детеныша гиены?!. Вспомни какой был ажиотаж!..
      -- Правильно! Но то была Швейцария, Женева, и тот болван из Организации обьединенных наций, который купил этого щенка, на следующий день улетал к себе в Норвегию. Мы ничем не рисковали... А тут...
      -- А тут нужно работать на наших привычных немецких стереотипах, -- прервал его Шредер. -- Раз большой и страшный, раз дикий, значит, -- РУССКИЙ! А РУССКИЙ -- это уже экзотика! Как крокодил, живущий в ванной комнате, или друг семьи -- трехметровый тигровый питон в спальне. Сейчас это жутко модно!
      -- Гениально! -- воскликнул Руджеро Манфреди. -- Мы должны дать понять покупателю, что именно за этим котом стоит гигантская страшная страна -вечные снега, Сибирь, тайга, мафия, белые медведи и миллионы немецких могил времен Второй мировой войны... И вот, среди этих могил по жуткой русской земле ходит такой дикий кот, способный разорвать в клочья белого медведя!..
      -- Точно! -- подхватил Шредер. -- Таким образом, мы резко вздергиваем цену на этого якобы РУССКОГО кота, а во-вторых, снова повышаем интерес Германии к России, сильно упавший после ухода Горби на пенсию. И черт его знает, может быть, на плечах этого кота мы с тобой еще и войдем в большую политику!.. А большая политика -- это всегда большие возможности. А большие возможности -- это всегда...
      -- Большие деньги! -- закончил Манфреди.
      Тэк-с... Мало было мне уголовщины с наркотиками, со стрельбой и трупами, не говоря уже о незаконном безвизовом пересечении границы, так теперь меня хотят втянуть еще и в политические разборки! Вот тут у меня от удивления и неожиданности просто отвалилась челюсть...
      -- Осторожно, Руджеро! -- тревожно крикнул Шредер. -- Смотри какие у него клыки!.. Это же саблезубый тигр, а не кот... Ты только посмотри на его клыки!
      Руджеро Манфреди плотно закрыл за мной дверцу просторной клетки и молитвенно простонал:
      -- Я не могу смотреть на его клыки, когда я вижу его яйца!.. Яйца производителя! Могучего и неутомимого сексуала!.. Может быть не продавать его, оставить себе и начать потом торговать его котятами?
      -- Слишком рискованно. Даже при таких роскошных данных он может оказаться импотентом. Мало ли мы знаем примеров... -- усмехнулся Шредер и поднял клетку со мной. -- О Боже... Какой тяжелый, швайне хунд!
      У немцев "швайне хунд", то есть, "Свинячья Собака", считается жутким ругательством. Это мне еще Коты-киевляне говорили.
      -- Что ты хочешь этим сказать? -- недобро спросил Манфреди.
      -- То, что кот тяжелый.
      -- Нет, когда ты говорил про импотентов с роскошными данными!..
      -- Я имел в виду кота!
      -- А еще?!
      -- А еще, что он тяжелый, черт бы тебя побрал!.. А тяжелый он потому, что в два раза тяжелее любого нашего кота! Достаточно?!
      -- То-то же! -- уже спокойно сказал Манфреди. -- У нас в Италии за такие шутки стреляют.
      -- Ну, все, все! -- примирительно проговорил Шредер и накинул на клетку клетчатый платок, чтобы меня не было видно. -- Идем...
      И я почувствовал, что мы куда-то пошли. Сквозь клетчатый платок не было видно ни черта, и мне ничего не оставалось делать, как улечься на бок и слушать Шредера и Манфреди. То ли от количества сожранной форели, то ли от необъяснимого предвидения, но я не испытывал ни малейшего волнения, ни испуга, ничего такого, что могло бы меня вывести из равновесия. Кажется, что я даже был немножко рад тому, что со мною случилось...
      -- Да, конечно, кот роскошный! И вес, и размеры... -- восхищенно проговорил Манфреди таким тоном, будто мой большой вес и мои нестандартные размеры -дело его рук и предмет его личной гордости.
      -- И тем не менее, чтобы сделать из него настоящего ДИКОГО РУССКОГО КОТА -ГРОЗУ СИБИРСКОЙ ТАЙГИ, -- нам придется над ним еще немало поработать, -кряхтя, сказал Шредер. -- Кстати, неплохое название для новой породы -"Гроза Сибири"...
      -- Отличное название! -- подхватил Манфреди. -- Точно! Из него нужно делать подлинного ВАЛЬДВИЛЬДКАТЦЕ!..
      Это у них так по-немецки называется дикий лесной Кот. Я об этом узнал еще от вице-консульской Нюси. В секунды восторженного оргазма она кричала мне: "Ты -- мой Бог! Ты -- вальдвильдкатце!!! Я умираю!.."
      Правда, потом я случайно узнал, что в эти мгновения Нюся кричит такое любому Коту, которому она была не в силах отказать. Но это отнюдь не умаляло ее достоинств, а лишь делало ее еще более привлекательной. С Нюсей даже самый плюгавый Кот чувствовал себя половым гигантом!
      Тэк-с... Значит, они хотят из меня сделать, во-первых, -- "настоящего русского", а во-вторых, к тому же -- "дикого"... Забавно! Интересно, как они представляют себе "настоящего дикого русского Кота"? С рогом на лбу и с серпом и молотом на груди? Или еще как-нибудь позатейливее? Ну, прохиндеи...
      И тут, слышу, Шредер спрашивает у Манфреди:
      -- У тебя сохранились координаты того старика, который делал нам документы на "русскую гончую"?
      -- Конечно! Я только не уверен -- сохранился ли сам старик.
      -- А что с ним могло случиться?
      -- Эрих, просчитай ситуацию хотя бы на ход вперед! Если этот старик в сорок пятом году в Потсдаме убежал из Красной Армии в чине старшего лейтенанта, то сколько ему может быть сейчас лет?
      -- Семьдесят пять... Восемьдесят.
      -- Согласись, что это превосходный возраст для тихого перехода в другой мир. Мы уже год о нем ничего не слышали. Вариант номер два: старик жив и здоров, но сидит в тюрьме. Может быть?
      -- С чего бы это? -- удивился Шредер.
      -- Да, правда! -- развеселился Манфреди. -- С чего бы это?! Старик всего пятьдесят лет занимался мошенничеством, и только лишь шесть раз сидел во всех тюрьмах Европы! За что бы это его сажать в седьмой раз?!
      -- Верно... -- задумчиво согласился Шредер. -- А какие он тогда сделал документы на "русскую гончую"! Экстра-класс!.. Жаль, что она сдохла по дороге в Лос-Анджелес у этого Американского актера... Ты не помнишь, как его звали?
      -- Нет, Эрих. Я помню только то, что ее смерть -- на твоей совести. Это ты все время орал, что у русской гончей должен быть втянутый живот и колол ей витамины вместо того, чтобы дать кастрюлю нормального супа. А этот голливудский дурачок даже понятия не имел -- какой живот бывает у настоящей русской гончей!..
      Тут я почувствовал, что мы остановились, и Шредер опустил мою клетку на землю. А потом я услышал такие обиженные интонации в его голосе, что чуть было не стал его жалеть
      -- Руджеро, Руджеро! -- простонал Шредер. -- Ты просто сукин сын после этого! Будто ты не знаешь, что когда начинаешь формировать "русскую гончую" из обыкновенной длинной и тощей дворняги с вытянутой мордой и таким чудовищным врожденным пороком позвоночника, что ее спина становится круглой, как у настоящей "русской гончей", -- так можно ожидать чего угодно! Я лично думаю, что она скончалась от радостного удивления, когда узнала, что отныне будет жить не в Мюнхенском Берг-ам-Лайме, а в Лос-Анджелесском Беверли-Хиллз...
      -- Господи! Какое счастье, что мы завязали с собаками и перешли только на кошек! -- воскликнул Манфреди, и я услышал, как он стал открывать автомобиль. -- Насколько они экономичнее собак, насколько тише, насколько удобнее в транспортировке...
      Я почувствовал, как Шредер наклонился к клетке и снял с нее тряпку. Холодное желтое солнце ударило меня по глазам. От неожиданности и пережора я икнул и увидел, что автомобиль Шредера и Манфреда (куда там этой сволочи Пилипенко и придурку Ваське с их обосранным "Москвичом"!..) стоит в узенькой прелестной улочке, совсем рядом с совершенно незнакомым мне входом в Английский парк. Я знал, что парк очень большой, но даже и не подозревал, насколько он велик. Я был свято убежден, что за это время мы дошли до другого конца города...
      -- Тем более, что цены на собак сейчас во всем мире падают, а на котов и кошек -- растут, -- заметил практичный Шредер.
      -- По тем же причинам. По чисто экономическим соображениям, -- сказал Манфреди и поднял мою клетку, чтобы поставить ее в автомобиль. -- О, черт его побери!!! Какой он, действительно, тяжелый! Кошмар. Бедные кошки!.. Так повезем, или пусть поспит?
      -- Пусть, на всякий случай, поспит. На кой черт нам нужно, чтобы он запоминал дорогу!
      -- А в привидений ты еще не веришь?! -- расхохотался Манфреди и достал из-под сиденья небольшой кожаный портфельчик.
      -- Нет, Руджеро. До этого я еще не дошел, -- серьезно ответил ему Шредер. -- Но, чем больше мы с тобой занимаемся кошками, тем чаще я начинаю задумываться над некоторой жутковатой фантасмагоричностью этих созданий. Мне иногда кажется, что мы у них -- как на ладони. Вот посмотри на этого, например... Какой у него осмысленный взгляд, как он следит за твоими руками!..
      -- Ты кончишь в психиатрической клинике, -- рассмеялся Манфреди. -- Коты чрезвычайно любопытны и то, что он следит за моими руками -- в этом нет ничего удивительного.
      Плевал я на любопытство! Еще бы мне не следить за руками этого Руджеро Манфреди! Я и не пытался этого скрывать...
      С возрастающей тревогой я смотрел, как Руджеро Манфреди вынимал из портфельчика аккуратно уложенный одноразовый шприц, ампулу с прозрачной жидкостью, ватку и небольшую пластмассовую бутылочку с кнопкой на горлышке.
      А то я не знал, что это такое! Когда в прошлом году у меня заболел Шура Плоткин воспалением легких, то к нам приходила молоденькая участковая врачиха и сама трижды в день делала Шуре какие-то уколы. И трижды в день я видел шприцы, иглы, ампулы и ватки...
      Врачиха была прехорошенькой и лечила Шуру как для себя. И не ошиблась в своих надеждах. Шура выздоровел и потом недели две день и ночь благодарил эту докторишку так, что мне иногда от их стонов и воплей хотелось с балкона выпрыгнуть. Так они меня достали своими благодарностями друг другу: Шура -докторишку за то, что она его вылечила, а докторишка -- Шуру, за то, что тот выздоровел...
      Поэтому я очень хорошо знаю, что такое шприц и ампула!
      И если эти два жулика собираются сделать мне укол и усыпить меня -- я им сейчас покажу, что такое, действительно, НАСТОЯЩИЙ РУССКИЙ КОТ, который всю свою жизнь -- от рождения и до смерти -- только и делает, что борется за свое существование!
      Пусть они только ко мне приблизятся, пусть только попробуют вытащить меня из клетки!!! От них во все стороны клочья полетят!.. Уж если я профессионального убийцу -- Алика, с его длинным и почти бесшумным пистолетом, не испугался, то...
      Но ни Руджеро Манфреди, ни Эрих Шредер даже и не пытались открыть клетку. Установив ее на заднем сиденье автомобиля, Манфреди вынул из того же портфельчика небольшую кривую ручку, вставил ее в какое-то отверстие, кажется, у толстого дна клетки -- мне, находившемуся непосредственно внутри клетки, это отверстие видно не было. Я мог о нем только догадываться.
      А потом Манфреди стал медленно поворачивать эту ручку вокруг своей оси. Вначале я вообще не заметил ничего особенного, кроме скрипа под полом клетки. А потом вдруг сообразил, что на меня неумолимо надвигается боковая стенка всей клетки!
      К моему ужасу, клетка становилась все уже и уже, и, наконец, стала настолько узкой, что я просто не мог в ней пошевелиться!
      -- Не бойся, котик, не бойся, -- приговаривал Эрих Шредер. -- Это обычная клетка -- фиксатор. Мы тебе ничего плохого не сделаем.
      Подонок! Как будто до этого он мне делал только хорошее!
      Этот гад Манфреди крутнул еще полоборота ручкой, и теперь меня стиснуло между стенками так, что я чуть не лишился сознания!
      Манфреди отбил кончик у стеклянной ампулы, набрал оттуда в шприц жидкость и сказал Шредеру:
      -- Кот зафиксирован. Ты будешь колоть?
      -- Коли, коли сам. Он на меня так смотрит... -- отмахнулся от него Шредер и ласково сказал мне: -- Не пугайся, котик. Сейчас ты у нас поспишь, отдохнешь...
      -- А представь себе, что кот тебе вдруг отвечает: "А не пошли бы вы, герр Шредер, ко всем чертям?!." -- разоржался Манфреди.
      -- Наверное, однажды так это и произойдет, -- ответил Шредер.
      Тут я ощутил легкий укол в задницу и почувствовал, как высвобождая меня, стала отъезжать стенка клетки. Я попытался встряхнуться, но ноги меня не держали и я рухнул на пол клетки.
      Последнее, что я услышал, был смех Манфреди:
      -- Эрих, не затягивай с визитом к психиатру...
      ... А потом вдруг, откуда ни возьмись, я вижу Шуру Плоткина в нашей ленинградско-петербургской квартире!..
      Шура мотается по захламленным и неубранным комнатам, бросает какие-то тряпки в чемодан, валяющийся на полу, и раздраженно говорит мне так, будто не видел меня всего часа три:
      -- Ну, где ты пропадаешь, Мартын?! Я с величайшим трудом выбиваю в Союзе журналистов путевки на Черное море, а ты и ухом не ведешь! Я пытаюсь оформить документы на тебя тоже, а мне говорят: "Предъявите кота". Я им говорю: "Он вот-вот явится...". А они мне: "Вот когда явится, тогда и будем оформлять!" А ты шляешься черт знает где!
      -- Шура! Шурик!.. -- в отчаянии кричу я, и вдруг понимаю, что кричу НАСТОЯЩИМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ГОЛОСОМ!!! -- Мы никуда не можем уехать! Ни ты! Ни я!.. Я обещал Водиле, что ты присмотришь за его маленькой дочкой Настей! Шура, мы не можем его бросить в таком состоянии... Мы должны их немедленно разыскать!
      Шура продолжает метаться, собирает вещи и спрашивает меня:
      -- Ты свое кресло будешь брать с собой на море?
      -- Плевал я на кресло! Плевал я на море!.. -- кричу я в ответ. -- Я вообще никуда не поеду!.. Что с тобой, Шурочка?! Что происходит?!
      Шура неожиданно спокойно садится в мое кресло и говорит:
      -- Ты хочешь правды? Пожалуйста. Я отвык от тебя, Мартын. И ты сделал для этого все! Своими собственными лапами.
      -- Что ты говоришь, Шурик?! -- заплакал я. -- Это невероятно...
      -- Вероятно. И прости меня, Мартын... Я должен сказать тебе все. Случилось так... Короче, теперь у меня есть другая Кошка. Извини, Мартын, но я хотел быть честным до конца.
      И тут я вижу, как на спинку кресла, в котором он сидит, откуда-то вспрыгивает та самая рыжая Киска, которая работала на этих страшных Кошко-Собаколовов -- Пилипенко и Ваську. На которой погорел и я!..
      -- Ты с ума сошел, Шура! -- в панике кричу я. -- Эта рыжая блядь -примитивнейшая завлекуха! Известная Пилипенковская "подсадная утка"! Она заложит тебя в три секунды!.. На нее, как на живца, Пилипенко и Васька отлавливают лучших Котов, а потом умерщвляют их в институте физиологии или делают из них шапки!.. Ты хочешь стать шапкой, Шура?!! Так эта потаскуха тебе в два счета поможет!
      -- Мартын! -- строго прерывает меня Шура. -- Не смей говорить о ней в таком тоне. Ты, в первую очередь, делаешь мне больно. Я этого не заслужил.
      -- А я -- заслужил?!! -- ору я своим жутким Человеческим голосом. -- А Водила -- заслужил?! Его маленькая Настя -- тоже заслужила?!
      Тогда Шура встает из кресла и снова начинает собирать вещи. И эта рыжая стерва, не прекращая мурлыкать и тереться о Шурины ноги, помогает ему укладывать чемодан!..
      -- Что ты так волнуешься за своего Водилу и его Настю? -- усмехается Шура. -- Они сейчас в соседней комнате и ты можешь немедленно убедиться, что с ними все в порядке.
      Я как умалишенный мчусь в соседнюю комнату и вижу исхудавшего м а л е н ь к о г о Водилу, завернутого в детское одеяльце. Рядом детский стеклянный рожок с соской...
      Водила лежит на пустом книжном стеллаже рядом с письменным столом. На столе Шурина пишущая машинка без ленты. Все покрыто толстым слоем пыли. На верхней полке стеллажа сушатся пеленки...
      Вокруг стола в танце извивается полуголая здоровенная деваха лет двадцати пяти. Выглядит она так, будто только что выпрыгнула из порнушного журнала.
      -- Боже мой!.. -- в ужасе я бросаюсь к Водиле. -- Водила, родненький... Что происходит?! Объясни мне -- я ничего не понимаю...
      -- А... Это ты, Кыся?.. А я уж думал, что и не свидимся... Хорошо, что ты вернулся, -- тихо шепчет Водила.
      -- А это кто?.. -- спрашиваю я и показываю на порнодевицу.
      -- Так это же моя Настенька!.. Неужто не узнал? А все говорят, что она на меня похожа. Настенька, познакомься... Это мой корешок -- Кыся. Я тебе про него рассказывал...
      Я, совершенно по-Человечески, протягиваю ей лапу и слышу, как говорю стандартную фразу, которая у Людей в пятидесяти случаях из ста не соответствует истине:
      -- Очень приятно!
      Она ложится на тахту, тоже протягивает мне руку, но не пожимает мне лапу, а сразу берет меня за ЭТО САМОЕ между моих задних лап, а второй рукой затаскивает меня на себя!..
      Я с трудом вырываюсь от нее, подползаю к Водиле и шепчу:
      -- Но ты же говорил, что она маленькая?!
      -- А она подросла, -- тихо отвечает мне Водила. -- Время-то идет, Кыся. И, как говорится, диктует нам свои законы!
      От ярости я подпрыгиваю чуть не до потолка и воплю в истерике:
      -- Нет! Нет!!. Нет!!! Я не хочу этих законов!!! Я хочу жить по своим законам -- они у меня одни на все времена!..
      -- Ну, бля, ты даешь, Кыся... -- в своей обычной манере огорченно шепчет обессиленный и м а л е н ь к и й Водила.
      Я понимаю, что за время моего отсутствия в моей стране что-то должно было измениться, но я так был свято уверен, что ни меня, ни круга моей любви и моих привязанностей эти изменения никогда не коснутся, что теперь находился в состоянии полной раздавленности. Я был буквально "по стенке размазан", как сказал бы тот, бывший мой Шура Плоткин...
      И хотя в каком-то затылочном участочке моего мозга билась мыслишка, что все происходящее сейчас всего лишь сон, кошмар, наркотический бред, -состояние мое было ужасным. Я оказался никому не нужен, и это меня сломило...
      Я тихо вышел на балкон, мысленно попрощался со всеми и выпрыгнул с восьмого этажа.
      Но почему-то не ощутил стремительного падения, не испытал страха перед ударом об землю, а мягко и медленно поплыл по воздуху, зависая между этажами, заглядывая в освещенные окна моих соседей по дому.
      Я посмотрел вниз и увидел, что опускаюсь в знакомый район нашего родного мусоросборника, где, задрав нос кверху, внимательно следил за моим полетом мой старый бесхвостый друг -- Кот-Бродяга и укоризненно говорил мне уже по-нашему, по-животному:
      -- [dieresis]лки-палки, Мартын, сколько можно ждать?! Я специально на час раньше отпросился со службы, а тебя все нет и нет! Давай, Мартын, не дури. Лети быстрее.
      Я плавно опускаюсь рядом с Бродягой и молча кладу ему голову на плечо. В глотке у меня стоит комок слез и я слова не могу произнести -- ни по-Животному, ни по-Человечески...
      Потом мы сидим в нашем старом, но чудодейственно преображенном подвале -мягкий свет, чистота, тепло, уютно. На стенках фотографии Бродяги, чучела крысиных голов -- свидетельства Бродяговой охотничьей доблести. На вешалке -- странный черный жилет типа зимней собачьей попонки с застежками на "липучках".
      -- Что это? -- спрашиваю я Бродягу.
      -- Моя рабочая спецодежда -- пуленепробиваемый бронежилет.
      -- Господи!.. Тебе-то зачем?!
      -- Я же говорил, что теперь служу. Охраняю одну совместную фирму -- сутки через трое. Ты кушай, Мартын, кушай!.. Вот хек, вот форель, вот прекрасная суповая кость... Я так ждал тебя.
      -- Откуда это все у тебя?!
      -- Как откуда? Платят-то в ЭсКаВэ... А за ЭсКаВэ, Мартынчик, сейчас у нас можно все купить -- даже Слона в маринаде!
      Мы с Бродягой года два назад мотались на Петроградскую сторону в зоопарк -насмотрелись там! Поэтому я очень даже отчетливо представил себе Слона в маринаде, и впервые за весь сон улыбнулся. Бродяга ужасно обрадовался!
      -- Давай, Мартын, по три капли валерьянки за встречу! -- говорит Бродяга и достает с полки небольшой пузырек. -- Настоящая, дореформенная! По случаю мне достали. Один, в прошлом КаГеэБэшный, Кот -- ты его не знаешь, -сейчас вместе со мной в охране работает. Так он все свои бывшие связи сохранил и даже усилил! Чего хочешь достать может!..
      И в это мгновение с грохотом распахивается дверь и в подвал влетает Шура Плоткин -- босиком, в старых латаных джинсах и голый по пояс. А на груди у него большая синяя наколка -- "К Ы С Я"!..
      - Мартынчик!.. - кричит Шура и заливается слезами. - Мартышка, любимый мой! Дружочек мой единственный!..
      Рыдания ему мешают говорить связно, и он падает на пол, ползет ко мне, протягивает руки и плачет горючими слезами.
      - Мартынчик... - всхлипывает Шура. - Ну не раздолбай ли ты?! Ну, как же тебе могло ТАКОЕ ПРИСНИТЬСЯ?.. Может, ты перекушал на сон грядущий? Может, нанюхался какой-то гадости?!. Да как же тебе ЭТО в голову пришло?!! Разве можно позволять себе даже краем глаза ВИДЕТЪ ТАКИЕ СНЫ?!! Я же тут погибаю без тебя, Мартышка...
      А тебя все нет и нет. Где ты, Мартынчик? Где ты?..
      И Шура словно слепой начинает шарить вокруг руками, пытаясь меня найти...
      В открытую дверь подвала неожиданно врывается страшный ветер, подхватывает меня, Шуру, Бродягу, срывает со стен чучела крысиных голов, фотографии, все ломает, крушит о корявые бетонные стены подвала, и я вижу, как Бродягу в его пуленепробиваемом бронежилете (когда он его успел напялить?) с дикой силой бросает о стену! Бродяга замертво падает на пол и разбивается какими-то уродливыми глиняными осколками...
      Ослепший и окровавленный Шура еще пытается сопротивляться, но сила этого тайфуна так велика, что бедного Шуру впечатывает в бетонную стену, и он застывает в ней - плоский, распластанный, с мученической гримасой на совершенно непохожем на себя лице...
      Я как-то умудряюсь преодолеть силу этого невероятного ветра, подлетаю к Шуре, обламывая когти, пытаюсь выцарапать его из стены, но страшный вихрь с воем подхватывает меня, отрывает от Шуры и выносит из подвала в холодную черноту звездного неба...
      И я лечу, лечу, лечу, и все время вверх, а рядом со мной, оказывается, летит Таня Кох и спокойно говорит мне по-немецки:
      - Послушай, Кот... Может быть, тебе все-таки лучше вернуться ко мне? Проснись, проснись, Кот! А то очень трудно разговаривать со спящим Котом...
      И я просыпаюсь...
      Никакой Тани Кох. Никакой клетки.
      Уйма незнакомых запахов. Слегка кружится голова...
      Дико хочется пить!..
      Первое, что я вижу -- склонившийся ко мне сильно улучшенный вариант физиономии Эриха Шредера в образе женщины.
      Она ставит передо мной миску с водой и говорит:
      - Пей. После этих дурацких транквилизаторов всегда ужасно хочется пить. По себе знаю.
      Я с трудом встаю на слабые еще ноги. С жадностью начинаю лакать воду. Пытаюсь припомнить детали своего сна...
      - Вот и прекрасно, - говорит женщина, похожая на Эриха Шредера. - Давай знакомиться. Я - Хельга Шредер. Я сестра вон того жулика - Эриха Шредера и подруга его бизнеспартнера - синьора Руджеро Манфреди. Вон они сидят за столом и, как обычно, пьют пиво без меня.
      - Не надо!.. Не надо прикидываться бедной овечкой! - кричит Манфреди из-за стола. - Тебя приглашали пить пиво вместе с нами, но ты предпочла кота!..
      - Не обращай внимания, Руджеро, - лениво говорит Эрих. - Это - Хельга. Ты ее знаешь не хуже меня. Это ее стиль.
      - Пей, пей, кот. Не слушай их, - улыбается мне Хельга. - Я старше Эриха на три года и моложе Руджеро на семь лет. Зато я умнее их обоих вместе взятых, примерно, раз в десять.
      Тут Хельга хочет погладить меня, но я инстинктивно прижимаю уши к голове, поворачиваюсь к ней вполоборота и, на всякий случай, раззеваю рот и делаю это свое отработанное "Кх-х-ха!..", чем обычно предупреждаю, что не терплю чужих поглаживаний.
      -- Осторожней!.. - кричит ей Эрих и они вместе с Руджеро бросаются к Хельге на помощь.
      И вот тут я исполняю свой коронный номер, который обычно использую в двух диаметрально противоположных случаях - или тогда, когда я хочу понравиться окружающим, или тогда, когда хочу их слегка пугнуть и таким образом поставить на место. Я уже как-то говорил об этом трюке - Неожиданный Прыжок Вверх из непредсказуемого положения Сидя или Лежа. Овчарки в обморок падают, а про Людей и говорить нечего...
      Вы хотели иметь НАСТОЯЩЕГО ДИКОГО РУССКОГО КОТА? Пожалуйста!
      Как говорится, извольте получить!
      Без малейшей подготовки, со всех четырех лап сразу, я взвиваюсь на двухметровую высоту и оказываюсь на верхотуре старинного резного шкафа.
      Манфреди и Шредер - потрясены, что и требовалось. Несчастная Хельга не на шутку испугана. Ее мне становится даже немножко жаль. Не переборщил ли я?
      - Боже, какой громадный... Я таких еще никогда не видела, - бормочет бедная Хельга и, пытаясь скрыть свой испуг, спрашивает у Эриха и Руджеро: Ребята! Где вы сперли этого Кота? Не в Олимпияспортхалле? Там сейчас, как раз проходит чемпионат мира по бодибилдингу в тяжелом весе... Он, случайно, не из состава участников?
      У нас на границе Мюнхена свой собственный дом в Оттобрунне.
      После крушения Берлинской стены родители Хельги и Эриха за гроши купили в Германской бывшей демократической республике прекрасный и просторный дом под Эрфуртом, а домишко в Оттобрунне оставили своим детям.
      Домик был, прямо скажем, не бог весть что. Его построил дед Хельги и Эриха сразу же после войны, и тогда этот дом олицетворял верх обеспеченности и благополучия!
      Но сегодня, в сравнении с толпами новых роскошных и безумно дорогих домов, домишко Шредеров выглядел жалкой конурой. Да здравствует добрая память о дедушке, который догадался воздвигнуть вокруг дома и добротного садового участка такую высоченную и толщенную ограду из невероятно плотных растений, пахнущих мягкой хвоей, что со стороны улицы и боковых соседей жалкость домика Шредеров была никому не видна. Да и все происходящее около дома и на его участке было хорошо сокрыто от посторонних глаз. Для не всегда праведных занятий Эриха Шредера и Руджеро Манфреди это было очень и очень важно. Ибо при всепоглощающей любви немцев к порядку, любое доносительство о "непорядке" считалось проявлением доблести, честности и гражданственности.
      Дом естественным образом делился на две половины - одну из которых занимала Хельга, а вторую - Эрих. Так как Руджеро Манфреди ночью спал с Хельгой, а днем работал с Эрихом, то получалось так, что Руджеро, волей-неволей, круглые сутки занимал целиком весь дом. Всех троих это вполне устраивало, а мне было ровным счетом на это наплевать.
      Я ждал своего часа. Безотчетно и, по всей вероятности, безосновательно, я слепо верил в то, что наступит день, когда я вернусь в Петербург, разыщу Водилу, и снова обрету СВОЙ ДОМ и СВОЕГО Шуру Плоткина! Просто нужно запастись терпением. А как только представится малейшая возможность войти в Контакт с Человеком, достойным доверия - уж я его на эту поездочку уговорю в лучшем виде!..
      Тем более, что сейчас вокруг меня идет невероятная суетня: разыскан знаменитый старый русский мошенник - специалист по липовым документам, бланкам, штемпелям, печатям и изготовлению бумаг любой эпохи. Он, к счастью, не умер, слава Богу - на свободе, а не в тюрьме, и недавно даже женился на какой-то эмигрантке-молодухе шестидесяти шести лет, которой, как уверяет старик, никто больше шестидесяти не дает!..
      Уже вторую неделю старик корпит над изготовлением моей фантастической родословной, которая, оказывается, берет начало со времен исторической любви личного Боевого Кота русского царя Петра Первого к любимой Кошке короля Швеции - Карла Двенадцатого!
      Руджеро колет мне витамины и, по-моему, какие-то стимуляторы, потому что мне теперь снова постоянно хочется трахаться. Так как я сам чувствую, как здоровею от этих уколов, то разрешаю Руджеро делать мне инъекции без всякой клетки-фиксатора.
      Хельга ежедневно расчесывает меня и раз в три дня моет специальным составом, от которого шерсть блестит как полированная.
      Эрих точно проследил, что я жру с большим удовольствием, и теперь кормит меня только этим, не пытаясь даже впихнуть в меня то, что лопают все остальные наши Коты и Кошки - всякие разные "Вискас", "Китекат", "Пурина", "Кэт-Шоу", "Феликс" или "Имас"...
      Уже несколько дней весь дом от келлера (подвала) до чердака, включая всю прилегающую к дому территорию, чуть ли не круглосуточно оглашается нескончаемыми спорами - оперировать меня или нет?
      Существует четыре мнения. Честный Эрих считает, что продавать меня нужно в добротном отреставрированном виде - то есть, с зашитым ухом, которое было разорвано три года тому назад в Петербурге в драке с одним кретином-Ротвейлером. А шерсть перед продажей можно на шов и начесать. Хельга это делает обычно превосходно. Никто ничего и не заметит...
      Руджеро Манфреди день и ночь вопит о необходимости прооперировать мне другое ухо и сделать его точно таким же, как и разорванное. Тогда два разорванных уха у одного кота можно будет выдавать за специфический признак породы ДИКОГО КОТА, что резко поднимет ко мне интерес и цену при продаже!
      Хельга категорически возражает против какой-либо операции и требует, чтобы меня оставили в покое. Она считает, что шрам на морде и одно разорванное ухо - превосходный показатель несомненных бойцовских качеств и мужественности кота, ведущего свой двухсотлетний род от боевого окружения русского царя и скандинавской фаворитки короля Швеции.
      Четвертое мнение - мое. Оно полностью совпадает с мнением Хельги и поэтому не требует повторения.
      Как только Шредеры и Манфреди убедились в том, что я пока не собираюсь никуда смыливаться - мне предоставили ту степень свободы, которая меня вполне устраивала.
      Участок при доме был достаточно велик и в хорошую погоду на день сюда, на свежий воздух, выносились из подвала клетки с разной отловленной и ворованной живностью, предназначенной для перепродажи. Тут были и Кошки, и Кролики и даже одна клетка с молоденькой Лисичкой, на которую никак не находился покупатель и она целыми днями тоненько и тоскливо лаяла, словно обиженная собачонка...
      Кошек мыли специальными шампунями, расчесывали, делали им антивирусные и противолишайные прививки, иногда, для дела, подкрашивали. Тут Хельга достигла такого уровня мастерства, что ни одним даже очень сведущим кошатником такой подкрас ни разу не был замечен!
      Иногда Кошек выпускали из клеток на редкое теперь солнышко, и они, ошарашенные внезапной свободой, томно ползали по траве на брюхе и с перепугу передвигались медленнее черепахи.
      Вот тут наступал мой звездно-половой час!
      Не торопясь, вдумчиво и сосредоточенно, я перетрахивал в один присест четыре-пять элитных, высшего, так называемого "шоу-класса" Кошек, - от "Британских ориенталов" и "Шотландских вислоухих" до "Голубых длинношерстых Персианок", под восторженные крики Хельги:
      - Руджеро!.. Руджеро!!! Я умоляю тебя, иди скорее сюда!.. Посмотри, посмотри, КАК ЭТО НУЖНО ДЕЛАТЬ!
      Обычно Руджеро Манфреди вылетал из дому с криком:
      - Шайзе-Карамбо!.. Он нам всех кошек перепортит!.. - и рвался ко мне.
      Но Хельга перехватывала его за шиворот и ласково предупреждала:
      - Если ты хоть немножечко помешаешь ему, - я тебе тут же оторву яйца! Смотри, смотри, как это делает настоящий мужик!
      Под защитой Хельги я спокойненько дотрахивал последнюю Кошку, отваливался от нее и, уже приводя себя в порядок, видел, как Руджеро и Хельга чуть ли не бегом скрывались в доме на половине, принадлежащей Хельге.
      Ровно через пятнадцать секунд оттуда начинали доноситься нежные немецкие подвывания Хельги и страстно-итальянское рычание Манфреди...
      Тогда из своей половины дома в сад выходил Эрих с откупоренной пивной бутылкой, садился напротив меня прямо на траву и, пока я умывался и прилизывался, Эрих прихлебывал пиво из горлышка бутылки и укоризненно говорил мне:
      - Ну, что ты делаешь?.. Ты знаешь, сколько стоят такие кошки? От трех до пяти тысяч марок. А попадешь на лоха - еще больше можно взять. Ты же, мерзавец, начиняешь их своими, черт знает какими, генами, не имеющими никакого отношения к их редчайшим породам... А кроме всего, ты этой демонстративной порнографией срываешь с работы и Хельгу, и Руджеро. Слышишь, что они там вытворяют, насмотревшись на тебя? И это в двенадцать часов дня! А каждый час их работы стоит достаточно дорого... Тем более, что нам нужно менять в доме всю систему отопления. За полвека все сгнило к чертовой матери!.. Крышу нужно перекрывать... А сколько стоят ваши кошачьи медикаменты, ты думал?! За вас страховка не платит. Все из нашего собственного кармана. Можешь ты это понять или нет?!..
      Разговор со мной он почти всегда заканчивал этой фразой. И я, естественно, каждый раз молчал и даже не думал ему отвечать.
      Но однажды, когда мне его действительно стало очень жалко, и он в очередной раз спросил меня:
      - Можешь ты это понять или нет?!
      Я ответил:
      - Могу!
      Причем, ответил так, чтобы он понял, что Я ЕМУ ОТВЕТИЛ. Уж слишком хорошо в эту секунду Эрих был настроен на мою Волну.
      Ненароком, слишком вплотную приблизился к КОНТАКТУ! Вот я и не удержался...
      Он в это время как раз прихлебывал пиво из горлышка бутылки.
      Что с ним стало! Он захлебнулся, поперхнулся, закашлялся, и, выпучив на меня потрясенные глаза, хрипло спросил:
      - Что ты сказал?!
      Но тут же вскочил на ноги, попятился от меня, выронил бутылку и закричал благим матом на весь Оттобрунн:
      - Хельга-а-а-а!!! Руджеро!.. Хельга-а-а!!!
      Два визита к психиатру ничего не дали...
      Напичканный успокоительными лекарствами в количестве, способном повергнуть трех бегемотов в летаргический сон (ничего себе словечко я откопал?!), Эрих Шредер сутками шаркал заплетающимися ногами по дому и саду с остановившейся физиономией и земедленной речью.
      Когда он сталкивался со мной, он на несколько секунд столбенел, а потом искательно пытался заглянуть мне в глаза в поисках хотя бы одного ответа на сотни мучающих его вопросов.
      Я всеми своими печенками ощущал, что психически Эрих был раскрыт для Контакта на все сто процентов. Я, правда, понятия не имею, что такое "сто процентов", но все Люди - и немцы, и русские, когда хотят сказать "полностью" или "целиком", говорят - "на сто процентов". Мне просто понравилось это выражение своим хрустальным звучанием.
      Так вот, возвращаясь к бедному Эриху...
      Мне стоило только шевельнуть кончиком хвоста и он сразу же заговорил бы со мной на МОЕМ языке! Мне даже чудилось, что я зрительно вижу его обнаженный мозг, отчаянно рвущийся к общению со мной. Я понимал, что помимо сильного волевого излучения, исходящего от меня (это не похвальба, а элементарная констатация собственных ощущений), Эрих был достаточно неплохо подготовлен к возможному Телепатическому Контакту со всеми Животными, с которыми он общался за время недолгой учебы в ветеринарном институте - его выперли с третьего курса, - и всей последующей жуликоватой деятельностью в компании с Руджеро Манфреди.
      Вполне вероятно, что попадись Эриху в руки книга доктора Ричарда Шелдрейса, он нашел бы в ней ответы на все вопросы, сегодня раздирающие его бедный, как выяснилось, не очень подготовленный, мозг. Мало того, прочти он Конрада Лоренца, он и сам бы мог войти в Контакт с любым неглупым Котом или хотя бы мало-мальски мыслящей Кошкой.
      Но Эрих, как и Руджеро, никогда ничего нового по своей "специальности" не читал. Только объявления в газетах, отчеты о Кошачьих выставках и разные великосветские сплетни о Котах и Кошках Великих мира сего.
      Ну, вроде того, что "... восьмилетняя Кошка канцлера Германии Гельмута Коля по кличке "Киска Коль" (убить мало за такую кличку!) появилась у канцлера уже давно, семь лет тому назад. (Тогда откуда известно, что ей всего восемь лет?!. Это она ему сказала? Ручаюсь, что ей -- все десять! Кошки только и делают, что врут и скрывают свой настоящий возраст). Канцлер Гельмут Коль когда-то подобрал ее у своего дома в Оггерсхайме. И с тех пор она живет в доме Коля". Очень трогательно!
      Я прошу прощения за собственные комментарии, но всему же есть предел! Предел и мера вкуса. А я все-таки вырос в приличном доме и был воспитан интеллигентным и талантливым Человеком - Шурой Плоткиным, и я обязан иметь собственное отношение к печатному слову. А не безоговорочное доверие ко всему, оттиснутому в типографии.
      Или такое: "Четырехлетний Кот Сокс принадлежит президенту Соединенных штатов Америки Биллу Клинтону. Сокс живет в Белом доме вместе с президентом. Несмотря на то, что у Билла Клинтона аллергия на кошачью шерсть, однако любовь к Соксу сильнее боязни недуга..."
      Ну и что? И все должны рыдать от умиления? Мне, например, гораздо симпатичнее в Клинтоне то, что он играет на саксофоне...
      Хотя, в то же время, Эрих иногда выуживает откуда-то сведения, под которыми я и сам подписался бы всеми четырьмя лапами.
      Недавно, кажется, в "Шпигеле", он вычитал, что у знаменитого модельера и самого дорогого законодателя мод Джорджио Армани живет шесть Котов и Кошек. Любимого Кота Армани зовут Аннибал.
      Так вот этот Джорджио говорит: "Я люблю Кошек больше, чем Собак, так как они имеют качества, которые я очень ценю в женщинах - элегантность, независимость и характер..."
      По-моему, прекрасно сказано! Вот тут я полностью согласен с Армани.
      Ну, а по поводу уже давно известного мне знаменитого изречения великого Леонардо да Винчи - "Даже самая маленькая Кошка - чудесное произведение", остается только развести лапами! Вот когда, действительно, хочется верить печатному слову!
      И несмотря на то, что у этого Леонардо чего-то там не получилось с крыльями для Человека, - это мне Шура рассказывал, - про Кошек старик сказал гениально!
      Я не знаю, останется ли Гельмут Коль канцлером Германии, а Билл Клинтон президентом Америки к тому времени, когда выйдет эта книга. Вполне вероятно, что и нет. И если такое случится, то Люди уже через год забудут не только клички их Котов и Кошек, но и имена самих Хозяев. Мало ли у нас было подобных примеров?
      А вот Джорджио Армани и Леонардо да Винчи исключительно благодаря их отношению к Котам и Кошкам, - останутся в памяти Людей навсегда! В чем я совершенно уверен.
      Конечно, я мог бы пойти навстречу Эриху Шредеру и установить с ним Телепатический Контакт, взяв с него слово - не трепаться об этом вслух. Чтобы еще Хельга и Руджеро не стали привязываться ко мне с разной никчемушной болтовней.
      Но тут против Контакта с Эрихом во мне неожиданно восстало обычно несвойственное мне чувство скаредности. Этакой осторожной и расчетливой бережливости, о существовании которой я в себе и не подозревал. Неужели на меня так быстро и мощно подействовал Запад? Ну, надо же!
      Я вдруг подумал: а на кой черт мне растрачивать свою нервную энергию на этого Эриха?! Пройдет неделя-другая и он сам прекрасно оклемается. И перестанет заглядывать мне в глаза, ища в них подтверждения, что он не сошел с ума, а Кот, действительно, говорящий. Ну, дескать, извините, но вот такой странный Кот...
      Ведь любой Телепатический Контакт - с Человеком ли, с Животным ли другого вида, - поначалу, когда Связь начинает только устанавливаться, - требует невероятных нервных затрат, дикого напряжения всех сил. До полного опустошения! Это уже потом, когда мы оба на одной волне, становится легче. Вспомним Водилу... Сколько раз мне казалось, что связующая нить вот-вот оборвется! Сколько сил и нервов стоило сберечь эту Связь... Но там на карту были поставлены Жизнь и Честь! Ради этого стоило, как говорит Шура, "ломать копья".
      Хотя Честь сберечь не удалось, - немецкая пресса и полиция все равно объявила Водилу "единственным оставшимся в живых гангстером...", ну а Жизнь...
      Если его не прооперируют как следует в Петербурге - так на кой ляд нужна такая Жизнь? С вечными трубками и проводами... А если его все-таки вернут из растительного существования к нормальному, так его и российское законодательство упечет.
      Кто там теперь докажет его невиновность? Бармен со своим ожиревшим Рудольфом? Так Бармен постарается утопить Водилу еще глубже, только бы самому выскрестись из этого дела. А Рудику замажут рот куском вестфальской ветчины или страсбургским паштетом, - он и не мявкнет.
      Помочь Водиле мог бы только я. Не знаю КАК, но я единственный свидетель его невиновности с этим проклятущим кокаином.
      Однако я здесь! А мне нужно быть там - в Ленинграде. В нынешнем, черт подери, Санкт-Петербурге. Уж там-то я что-нибудь придумаю, чтобы вызволить Водилу. Там, в конце концов, есть Шура Плоткин! А у Шуры голова - дай Бог всем такую.
      Вот, когда я Контактирую с Шурой, - я не то что напрягаюсь, я отдыхаю, словно на курорте! Час трепотни с Шурой Плоткиным заряжают меня такой потрясающей энергией, что я могу сто Котов разметать и десять Кошек оттрахать! Так на кой леший мне тратить свои душевные и психофизические силы на Эриха Шредера? Как говорит наша ленинградская старуха-дворничиха Варвара - "На всех не напасешси..."
      Лучше я сберегу свою энергию на того Человека, который меня купит у Эриха и Руджеро. Потому что еще неизвестно, какой идиот захочет иметь в доме "ДИКОГО РУССКОГО КОТА - ГРОЗУ СИБИРИ"! Тем более, что Руджеро и Эрих собираются заломить за меня как за Леопарда.
      А уж если все-таки меня купят - вот когда мне понадобится с моим новым Хозяином такой могучий Контактище, который потребует от меня всех сил без остатка!
      Ибо я пойду на любые унижения - лишь бы заставить его совершить вместе со мной путешествие в Санкт-Петербург. А там посмотрим...
      ... Размышляя таким образом, я вылез из своей просторной клетки и пошел прошвырнуться по нашему подвалу. Клетку мою уже несколько дней не запирали. Поняли, что гадить я буду только по-нашему, по-российскому - исключительно на воле, на свежем воздухе. Как обычно говорит Шура: "Иди, Мартын, пройдись до ветру..." Эти фольклоризмы у нас с Шурой от нашей дворничихи Варвары.
      Была глубокая ночь. Я шел мимо клеток со спящими Кошками и Кроликами, и голова моя буквально распухала от всех этих мыслей о Шуре, о Водиле, о Петербурге...
      И вдруг я понял, что в ночной тишине, в слабеньком Кроличьем похрустывании, в редких, но тяжких вздохах сонных Кошек мне недостает еще одного привычного звука - негромкого плачущего тявканья Лисички. Ночью она наиболее усердно поплакивала, а днем отсыпалась, стерва. Нет, чтобы наоборот!
      Я подошел к ее клетке и увидел большую дыру в полу, наспех замаскированную сеном и наполовину прикрытую миской с водой. Лисицы и след простыл!
      Умудриться прогрызть в полу клетки такую дырищу - это достойно уважения. Вот это зубы! Не дай Бог, они тебе в глотку вцепятся. А с виду такая стройненькая, рыжая, хорошенькая, изящная! И мордочка всю дорогу грустная...
      Я еще дня три тому назад смотрел на нее и думал, а не попробовать ли мне ее трахнуть? Была же Дженни - карликовый пинчер. Так пусть будет еще и Лисичка. В этом отношении я абсолютный интернационалист!
      Но теперь, когда я увидел дырку в полу клетки, прогрызенную зубами этой рыжей плаксы, я не на шутку перетрусил. С такой свяжись... Хорошо еще, если только без хвоста останешься.
      Я обежал весь подвал - Лисички не было. Принюхался - и точно! Лисица воспользовалась моим выходом: через гараж. А там в воротах Руджеро специально для меня внизу такое окошечко вырезал. Хочешь - входи, хочешь выходи. С территории сада все равно никуда не смылишься. Там такая плотная и толстая ограда из хвойного кустарника - ни за что не продерешься наружу. И ворота сверху специально загнуты внутрь - в сторону сада. При одном взгляде на эти ворота мечты о побеге можно отложить до лучших времен.
      Вылез я из гаража в сад и тихохонько пошел вдоль стеночки дома. Слышу, в углу сада какая-то ритмическая возня: раз-два- три, пауза... Раз-два-три, пауза...
      Я туда. Подползаю на полусогнутых, каждую веточку, каждую травинку сначала передней лапой пошевелю, чтобы не треснула, не наделала бы шума, и дальше чапаю таким манером. На звук ползу. На "раз-два-три" ползу, а на "паузу" замираю.
      Подползаю и вижу, как эта рыжая курва подкоп под ограду делает! Да так ловко, что уже успела до половины своего туловища углубиться в землю. И торчат из этой норы лишь ее задние лапы, попка и хвост. А сама она с головой и передними лапами в норе.
      И роет там, и роет. Только земля из-под брюха летит: раз-два-три, пауза... И снова.
      Я как увидел эту позу - задние лапы расставлены, попка вверх торчит, все, что нужно для ЭТОГО ДЕЛА открыто, и запах от нее такой странный, непривычный, но жутко завлекушный. Чистая порнуха!
      Тут мне эту Лисицу так захотелось! Морда у нее в норе, передние лапы - там же, что она мне может сделать? А ни хрена! Я и потяжелее буду, и поздоровее. А морда ее с этими жуткими зубками в норе, как в наморднике. Как говорил Водила - "кто не рискует, тот шампанского не пьет"...
      Приподнялся я, встал на задние лапы, навалился на нее, передними лапами обхватил всю ее наружную заднюю часть фигуры, отодвинул в сторону ее хвост и...
      Это, я вам скажу, было нечто!!!
      Картинка маслом: пол-Лисицы в норе, пол-Лисицы снаружи. В саду. Я во всю трахаю ту половину, которая торчит снаружи, а из норы уже никакая земля не летит, а только слышен негромкий скулеж, но уже не с плачущими, а явно с восторженными интонациями. С таким сексуальным захлебом и подвыванием, что я благодаря Шредеровско-Манфредиевским стимуляторам и ежедневным инъекциям поливитаминов, действительно, начинаю себя чувствовать "ДИКИМ КОТОМ ГРОЗОЙ СИБИРИ, ОТТОБРУННА И ВСЕЙ БАВАРИИ", черт меня побери!..
      Трахаю ее, а сам думаю - как только кончу, надо будет рвать когти и уносить ноги раньше, чем она свою морду из норы высунет. Она же дикая, дура! Загрызет же к чертям Собачьим!..
      Но не вышло мое дело... Все ЭТО завершилось так бурно, что я свалился у самой норы и лапой пошевелить не могу. Честно признаюсь - жду самого худшего. Ни сопротивляться, ни бороться за жизнь сил нету...
      А Лисица этак задом, задом выбирается из своего футляра - морда в земле, передние лапы грязнущие, рот раскрыт, язык наружу. И разглядывает меня, лежащего и обессиленного, и мне бы впору зажмуриться, попрощаться с жизнью и ждать скорого конца, а я вдруг чувствую - она облизывает меня! И тявкает так весело, так забавно... И катается по земле абсолютно как Кошка... Я прибалдел! Вот это да.
      Ну, я тоже лизнул ее раза два-три. Это мне еще Шура, помню, баечку рассказывал про вежливость. Вроде бы английские короли утверждали, что ничего, дескать, нам не стоит так дешево, и ничего не ценится нами так дорого, как вежливость.
      И точно! Она меня в ответ как давай лизать, чуть ли не взасос! Ну, я так поднапрягся, собрал остатки сил, и говорю ей по-нашему, по-Животному:
      - Ты, что, давно на просушке?
      Вижу, она на меня так смотрит и не понимает, о чем это я. Ну, я ей снова, в более доступной форме:
      - Я говорю, с тобой ЭТОГО давно не делали? А она мне и отвечает:
      - Со мной ЭТОГО вообще никто никогда не делал. Я даже и не знала, что ЭТО так прекрасно! Давай, еще разок, а?
      - Погоди, - говорю. - Дай хоть отдохнуть немного.
      - Зачем? - спрашивает она так наивно, что я даже рот раскрываю от удивления.
      - Ну, как тебе сказать... - мямлю я. - Мне, понимаешь, нужно немного передохнуть, чтобы ЭТО сделать тебе еще лучше.
      - ЭТО ты и так прекрасно делаешь! - убежденно говорит Лисица. - И "лучше" ЭТО делать не надо, а то я совсем с ума сойду...
      И улыбается во все свои страшненькие зубки. И спрашивает:
      - Мне, что, опять с головой в дырку лезть? Ты мне советуй, подсказывай, а то ведь я с ЭТИМ впервые сталкиваюсь!
      Я вспомнил дыру в полу клетки, поглядел на ее клыкастую мордашку и, на всякий случай, говорю:
      - Да, знаешь, пока лучше, как и в прошлый раз - передними лапами и мордой туда, а все остальное пусть будет снаружи.
      - Нет вопросов, любимый, - с готовностью отвечает Лисица и тут же на полтуловища сигает в свою нору.
      Я как увидел снова ее задранную вверх попку, расставленные, дрожащие от нетерпения рыжие задние лапы, ее роскошный хвост - уже отведенный в сторону, так в меня, откуда ни возьмись, стало вливаться такое неукротимое желание, что я в одно мгновение взлетел на эти оставшиеся снаружи пол-Лисицы и...
      И, как частенько кого-то цитировал Шура Плоткин - "Процесс пошел!.."
      Ну, потом, сами понимаете, - разные там облизывания, взвизгивания, мурлыканья. Всякие там шутливые покусывания, от которых у меня, честно говоря, кровь стыла в жилах. Заверения в вечной любви, клятвы...
      А под утро, после ее бессчетного ныряния мордой в нору, - совершенно конкретное предложение, поразившее меня своей прямотой: она, Лисица, прорывает эту нору под оградой насквозь к дороге, и мы уходим с ней вдвоем в лес и начинаем жить там вместе в счастье и дикости.
      И где бы мы потом ни поселились, она - Лисица, помимо подземного дома со множеством помещений и несколькими выходами на свет Божий, обязательно выроет рядом еще и вот такую короткую, всего на пол-Лисьей длины, "слепую" нору, - раз уж я только ТАК хочу ЭТО с ней ДЕЛАТЬ. И это у нас будет называться "Тупик любви".
      Но вот тут я был вынужден мягко и решительно отказаться от столь заманчивого предложения.
      - Почему? - искренне удивилась Лисица. - А мне мама когда-то говорила, что из всех домашних животных Коты - самые независимые и вольнолюбивые ребята!
      - Так-то оно так, - согласился я. - Но на мне лежит ответственность за жизнь двух очень хороших Людей, которым я просто обязан помочь! А для этого мне нужно как можно быстрее постараться попасть в Россию. В Петербург...
      - А что это такое? - простодушно спросила Лисица.
      И я, зацикленный совковостью мудак, позабыв о всякой ироничности, которую мы обычно напяливаем на себя, когда речь заходит о чем-то серьезном и возвышенном, сам стесняясь своего ответа, но не находящий никаких других слов, сказал Лисице:
      - Родина...
      А потом, устыдившись облезлой помпезности этого затертого и исшарканного слова, добавил:
      - Место, где я родился и вырос. Моя бедная и несчастная родина. Которую я очень люблю...
      Отоспаться после этой фантастической ночи мне так и не удалось. Уже часам к девяти я был разбужен криками, шумом автомобильного мотора, проклятиями и двумя незнакомыми мне голосами.
      Выяснилось, что пока я дрых без задних лап, моя жутковатая рыжая хахальница все-таки прорыла ход под оградой и навсегда покинула дом Шредеров, унося в своем сердце пламенную любовь ко мне, а в зубах самого большого и толстого Кролика, у которого с вечера забыли запереть клетку.
      Я понимал, что после ТАКОЙ ночи Лисица обязана была бы подкрепить свои силы, но Кролика было все равно очень жалко...
      Два чужих голоса принадлежали знаменитому русскому старику-мошеннику специалисту по изготовлению любых документов, и его новой жене симпатичной толстухе, бывшей в свое время секретарем партийной организации отдела народного образования города Кимры. Что за город, понятия не имею!..
      В разговоре она все время старалась напомнить обо всем этом, чтобы ее не приняли на ранг ниже, чем, как ей казалось, она того заслуживает.
      Бойко переводя эту чушь на немецкий язык для Хельги, Руджеро и Эриха, старик тоже не мог сдержать тщеславно-горделивых ноток в голосе. Ему льстило столь высокое бывшее положение его новой супруги, и он этого даже не пытался скрывать.
      Несмотря на холодный день, старик был разодет в национальный баварский костюм, который ему очень шел: короткие кожаные штанишки, высокие шерстяные чулки грубой вязки, толстые тяжелые башмаки, расшитая рубаха с тесемочкой-бантиком вместо галстука, какая-то жилетка-расписуха, и легкомысленная зеленая шляпчонка с короткими полями и веселым султанчиком.
      То ли европейские тюрьмы закалили старика, то ли он с рождения был такой двужильный, но - маленький, худенький, голенастый, - он был удивительно деятелен, подвижен, и безумно хотел казаться моложе своих верных семидесяти пяти лет. Что ему несомненно и удавалось!
      Так же задорно и щеголевато выглядел его старенький "Фольксваген". На таких древних "фольксах" даже у нас в России уже стесняются ездить. А этот сверкал, изнутри был обвешан разными куколками и обезьянками, а снаружи обклеен яркими гербами других стран. Наверное, это были страны, в тюрьмах которых когда-то сидел старик. А так -- чего бы это ему их клеить, подумал я...
      Старик увидел меня, по-детски всплеснул руками и воскликнул:
      -- Какой прекрасный экземпляр!.. Какой экземпляр!
      И, весело разглядывая меня выцветшими от старости голубыми глазками, вдруг неожиданно добавил по-русски:
      -- Ну, и Кыся!.. Ай да Кыся...
      Тут я жутко зауважал этого нелепого суетливого старого живчика в шляпке с султанчиком!
      Хельга вчера как раз много о нем рассказывала. Ведь больше пятидесяти лет человек не был в России. Онемечился вплоть до баварского костюмчика, который сидел на нем в десять раз лучше, чем на многих настоящих баварцах. Я их в "Биргартене" Английского парка навидался!
      За полжизни отсидок старик изучил пять иностранных языков в тюремных камерах чуть ли не всей Европы. По-немецки говорил, как доктор филологии Мюнхенского университета! И ходил старик не в немецкую кирху грехи свои замаливать, а в православную русскую церковь. И жены были все русские! И своей последней женой -- толстухой из города Кимры (кто-нибудь помнит, где это?) гордился самым трогательным образом. Ее молодостью в сравнении с его возрастом, ее прошлой секретарской деятельностью в родной когда-то коммунистической партии, от которой он и улепетнул на Запад еще полстолетия тому назад...
      И за эти полвека не растерял русский язык. Не поднимал глазки к небу вроде наших Котов-эмигрантов, не спрашивал фальшивым голоском "как это называется по-русски?.." А, наоборот, назвал меня, как говорил Шура Плоткин, "самым что ни есть, исконно-посконным" российским словом -- "КЫСЯ". Не "КИСА", а именно -- "КЫСЯ", сознательно сделав в этом слове фонетическую ошибку! Очень мне это в старике понравилось!
      -- Сейчас снимем три фото, - сказал старик. -- Два, как в уголовной картотеке -- в профиль и анфас, для русских документов, и еще одно фото -для рекламы. Тут нужно, чтобы ваша Кыся выглядела посвирепее: с прижатыми ушами, раскрытой пастью, клыки -- напоказ... Ну, и так далее!
      Он рысцой смотался к своей машине и приволок оттуда фотоаппарат. Я такой в жизни не видел. У нас с Шурой в Петербурге был совершенно другой.
      Старик подошел ко мне совсем близко, нацелился на меня аппаратом и нажал кнопку. Послышалось легкое жужжание и прямо на меня стал выползать бумажный квадратик.
      -- Раз! -- сказал старик, перехватил квадратик, передал его Хельге и спросил у Эриха: -- Кто из вас с ним наиболее близко контактирует?
      Эрих растерянно посмотрел на меня, попытался открыть было рот, но его опередил Руджеро Манфреди:
      -- В основном, конечно, фрау Шредер. А что?
      -- Фрау Шредер, не могли бы вы попросить вашего котика сесть? -- спросил старик. -- А я бы его снял в профиль...
      "Надо же все так усложнить?!" -- подумал я и тут же сел, повернувшись к старику в профиль.
      Мало меня Шура фотографировал!.. А то я не знаю, как себя вести перед камерой!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.