Всё равно тебе водить

Куликкья Джузеппе
Всё равно тебе водить

      Джузеппе Куликкья
      Всё равно тебе водить
      Hungry darkness of living Who will thirst in the pit?
      She spent a lifetime deciding How to run from it.
      "Ghetto Defendant"
      "Combat Rock", The Clash, 1982(1)
      
      Первая глава
      
      1
      Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана...
      К концу восьмидесятых стало ясно, что месяц вот-вот выйдет, и я, пока его ждал, только и делал, что ходил по городу - день за днём, как заведённый. По одному и тому же маршруту, без всякой цели. Одни и те же улицы. Витрины. Лица.
      Продавцы смотрели на прохожих из магазинов, как звери в зоопарке смотрят на посетителей.
      По сравнению с ними я чувствовал себя на свободе. Но свободен я был только для безделья.
      Виа По - пьяцца Кастелло - виа Рома. Пьяцца Сан Карло - виа Карло Альберто - виа Лагранж. Пьяцца Кариньяно - пьяцца Карло Альберто - виа По. И снова:
      пьяцца Кастелло, виа Рома, пьяцца Сан Карло. Все дни. День за днем.
      Километр за километром. Без конца. Подметки моих единственных ботинок протерлись до дыр. Я заставлял себя шагать так, чтобы как можно меньше упираться ногами в тротуар, отчего походка моя стала подпрыгивающей. Я не хотел становиться продавцом.
      Не хотел делать карьеру. Не хотел запирать себя в клетку. Пока что, однако, моей клеткой был город. Его улицы, всегда одни и те же, были моим лабиринтом.
      Но путеводной нити не было. И смотреть было больше не на что.
      2
      Неожиданно я получил повестку из военкомата. Спустя пару лет они, наконец, спохватились, что я не прошел медосмотр.
      Врач, который должен был проверить состояние моего здоровья, оторвался от расписания скачек минут через пятнадцать после того, как я вошел к нему в кабинет.
      - Как у тебя с давлением? - спросил он меня.
      - Не знаю, синьор. Мне никогда его не мерили.
      - Ладно, в твоем возрасте у всех прекрасное давление.
      - У всех?
      - У всех, у всех. Можно и не мерить.
      Он написал что-то в моей папке. Столь же тщательно проверил зрение и взял все анализы.
      - Прекрасно, - сказал он, - ты признаешься годным и подлежишь призыву.
      Медосмотр длился не больше двух минут. Они явно хотели наверстать упущенное время.
      Я собрался уходить, но увидел на двери плакат. Объявлялся набор в школу младших офицеров. "В конце концов, может быть удастся что-то заработать," - подумал я.
      - Что нужно, чтобы участвовать в конкурсе? - поинтересовался я у врача.
      Тот уже снова с головой ушел в статью "ОТТОБРУНГАЛ ВОВРЕМЯ ПРИБАВИЛ ХОДУ И ПРИШЁЛ С ОТРЫВОМ." Затмевал отзывчивостью Альберта Швейцера.
      - Генералы у тебя в семье есть?
      - Нет.
      - Председатели, министры, партийные деятели?
      - Тоже нет.
      - Епископы, кардиналы, священники?
      - Куда там!
      - Тогда расслабься. Это забег с придержкой. Тебя даже к экзаменам не допустят.
      3
      Потом я узнал, что отказникам по убеждениям полагается что-то вроде зарплаты.
      Эквивалент суммы, идущей на содержание одного солдата. Цифру точно не помню, что-то около трехсот тысяч лир в месяц(2). Жизнь у ребят в униформе весьма спартанская. За вычетом довольствия, обмундирования и проживания они получают всего тысяч шестьдесят. Может, ещё и из-за этого руки на себя накладывают.
      Я прикинул. Кормежка для меня не проблема, потому что ем я очень мало. Из дома меня пока что не выгнали. Что надеть у меня было. Я решил проходить альтернативную службу. Каждый знает себе цену. Мне хватило разницы в двести сорок тысяч лир.
      4
      "Лига отказников по убеждениям" находилась в полуподвале нового дома на окраине города. На автобусной остановке кто-то написал распылителем: НОВОСТРОЙКА - БОЛЬШАЯ ПОМОЙКА. Пройдя по заваленным мусором тротуарам, я добрался до двора, где в это время переругивались две семьи. Мужчины, женщины и дети осыпали друг друга жуткой бранью с одного балкона на другой. Поддержка орущих на полную громкость телевизоров придавала объемность этой звуковой дорожке.
      Полуподвал был в глубине двора. В нём я обнаружил двоих ребят в сандалиях. Они носили бороды и длинные волосы. Типичные отказники. Я был брит под ноль.
      - Нацисты нам здесь не нужны! - закричал мне в лицо тот из них, кто был меньшим непротивленцем.
      - Мы не допустим провокаций, откуда бы они ни шли, - добавил другой.
      - Лично я шел по улице, - сказал я. - Я хотел бы стать отказником по убеждениям.
      - Кем-кем?? - спросили они в один голос.
      - Отказником по убеждениям.
      Они ошарашено переглянулись.
      - Ты хочешь стать отказником по убеждениям? - повторили они вместе.
      - Да, я - да. А вы?
      Они повернулись и уставились друг на друга. Они были идентичными, один - отражение другого.
      - Ну... Мы и есть отказники по убеждениям, - сказал мне один из них, вылитый Че Гевара, только в ухудшенной копии. - Извини за агрессивность, мы решили, что ты из Фронта.
      Застыдившись, они всё мне объяснили. Я должен был направить в Рим, в Министерство обороны, письмо с просьбой о прохождении альтернативной службы в одном из социальных учреждений по моему выбору. Решением моей судьбы будет заниматься специальная комиссия. Просьба может быть удовлетворена или отклонена.
      Место изменено или оставлено. Никто толком не знал, почему. Возможно, они разыгрывали полученные письма по жребию, как в телевизионной лотерее.
      Определенно можно было сказать только то, что большинство людей, желающих проходить альтернативную службу, оставались разочарованы.
      В конторской книге у этих геваристов был список всех согласованных с Министерством обороны мест. Я сразу решил, что выберу самое паршивое, чтобы эта комиссия не смогла придумать ничего хуже на замену. Потом стал изучать список.
      Там было полно всего: больницы, дома престарелых, парки, библиотеки. На полях против каждого места указывалось число кандидатов в отказники, которые его выбрали. Возглавляли этот хит-парад "Наша Италия" и WWF(3). Я решил рискнуть с самым непопулярным, которое называлось "Центр Социального Обеспечения Бездомных и Адаптации Кочевников" (СОБАК-центр) и подчинялось местным властям.
      5
      Дома я накатал письмо. Все, что мне пришло в голову о мире во всем мире, о ядерной войне, о голодающих, о солидарности. Бородачи-партизаны из Лиги Отказников посоветовали мне не указывать никаких политических мотивов(4):
      прошение будет автоматически отклонено, а я - помечен как потенциальный террорист.
      Закончив, перечитал свой шедевр. Получилась прямо передовица из "Оссерваторе Романо"(5), обычная ватиканская муть. Но мне удалось изложить причины, по которым я объявляю себя отказником по убеждениям, умолчав о тех огромных экономических выгодах, из-за которых я всё затеял.
      6
      На почте в тот день выплачивали пенсии. Я хотел встать в очередь, но никто из стариканов её не соблюдал. Все пихались локтями, кричали и ругались до хрипоты.
      В цивилизованном западном обществе, постмодернистском, постиндустриальном, постчтоугодно, достаточно перестать работать, и для тебя всё сведется вот к этому: к давке из-за грошей, чтобы не оказаться на мели. Как будто они и так не на мели. Через два часа подошла моя очередь.
      - Чтобы получить пенсию за дедушку, нужна доверенность, - сказала, прежде чем я успел раскрыть рот, почтовая служба, приняв обличье мужчины лет тридцати, жирного, лысеющего, с длинной бородой, кругами под глазами и постоянными тиками, явно от предельного переутомления.
      - Мне надо послать письмо с уведомлением о вручении.
      Почтовая служба на несколько секунд оказалась парализованной.
      Потом пришла в себя:
      - Куда?
      - В Рим, в Министерство обороны.
      - Да пошлите простым письмом.
      - Нет, лучше с уведомлением.
      - Простого вполне достаточно.
      - Послушайте, я хочу чтобы этот конверт ушел как письмо с уведомлением о вручении, а не как простое письмо.
      В лицо ему впились несколько дополнительных тиков.
      - Это будет вам дороже стоить.
      - Да я не спрашиваю, сколько это будет стоить. Я хочу только отправить письмо с уведомлением о вручении.
      С трудом сдерживаясь, почтовая туша поставила на конверте штамп С УВЕДОМЛЕНИЕМ.
      Я заполнил возвратную карточку, заплатил и вышел. Служащий был в слезах.
      Снаружи светило солнце. Я решил вернуться домой пешком. Не хотел париться в трамвае. Я шел и видел себя уже солдатом, призванным на двадцать месяцев моей альтернативной службы. Мне ничего не оставалось делать, кроме как ждать ответа из Рима. По закону - в течение трех месяцев.
      7
      Ждал я больше года.
      Согласно распоряжениям Министерства обороны, в это время я не должен был устраиваться на работу. В любом случае, в такой ситуации меня бы никто на работу и не взял. Повестка могла прийти в любой момент.
      Честно говоря, невозможность работать не слишком меня огорчала. Каждое утро спал до десяти. Потом весь день читал. Хемингуэй. Фицджеральд. Гинзберг. Но каждый вечер ругался с отцом.
      - Ни х-хрена делать не хочешь! - орал он мне вместе с ТелеМайком(6), который на полную катушку осыпал всех с экрана миллионами, автомобилями и мехами.
      - Я должен ждать ответа из Рима.
      - В твои годы люди думают о том, как карьеру делать, а ты только книжки читаешь.
      - По-моему книги важнее денег.
      - Ага, важнее денег. Слышь, мать, слово "карьера" твоему сыну не нравится!
      Моя мать ничего не отвечала. На самом деле, слово "карьера" меня просто пугало.
      Я знал, что я сын рабочего и что мне надо шевелится самому, но я не хотел делать карьеру, не хотел, чтобы меня распылила в порошок и закатала в вакуумную упаковку машина, настроенная на размер, который не был моим размером.
      Испугать меня было нетрудно. Я боялся, что засажу сам себя в камеру-одиночку и потом выброшу ключ своими собственными руками, как это случается во сне. Мой отец, наоборот, поехал на слове "карьера". Он не мог себе позволить послать меня в миланскую Академию бизнеса, но надеялся хотя бы увидеть, как я стану одним из тех начальников цеха, что отравляли ему жизнь на Фиате. Так и ругались мы каждый вечер перед телевизором.
      8
      Мне пришло в голову, что, пока я жду, можно записаться в университет. Я выбрал Литературу и философию. Я полагал, что этот факультет как раз для меня.
      Все мажористые мальчики, у которых только одно на уме - стать менеджерами и управляющими, предпочитали Экономику и бизнес, Юридический или Информатику. Для меня перспектива подняться с помощью диплома по социальной лестнице мало что значила. Наверно, лучше заниматься чем-нибудь интересным бок о бок с нормальными людьми, чем сидеть на одной скамье с кучей будущих акул капитализма в костюмчиках и с дипломатами, старательно изучающих тысячу и один способ относительно честного отъема денег.
      Деньги на учебу я стрельнул у матери. Потом однажды утром встал пораньше и отправился в приемную комиссию. Народ в очереди перед окошком Литературы и философии казался точно таким же, как перед окошками Информатики, Юридического или Экономики и бизнеса. Ладно, подумал я, на занятиях сойдусь с ними поближе.
      Там будут сплошь молодые поэты и философы. Ах!
      9
      Университет был огромным параллепипедом из стекла и железобетона, очень похожим на дворец ООН, только поваленный на бок, грязный и не в Нью-Йорке. Всё в нём было серым - стального, мышиного или жемчужного оттенка. Коридоры были серо-зелеными. Лифты - темно-серыми. Стены аудиторий светло-серыми. Но дерьмо, которое сохло в унитазах после молодых поэтов-философов, не спускавших воду, было коричневым.
      10
      Я приступил к занятиям.
      Довольно скоро я обнаружил, что по-настоящему интересны от силы два курса лекций, а остальные существуют, в основном, для того, чтобы заставлять студентов покупать написанные профессорами книги.
      Бар около университета всегда был полон народу, но мне он был не по карману.
      Денег у молодых поэтов-философов водилось явно больше, чем у меня, не говоря уж о мажорах с Юридического. Обычно они прибывали часам к десяти на своих новеньких блестящих "Тойотах", парковались в два-три ряда и усаживались на аудиторные скамьи, прихлебывая аперитивы. Мои появления были не столь эффектны. Я спрыгивал с лязгающего трамвая, пряча в куртке банку пива и здоровенный бутерброд с горгонзолой(7), прихваченный из дому. На большой перемене я рыскал по всему зданию в поисках пустой аудитории, где бы можно было спрятаться и поесть в одиночестве.
      Однажды, когда университет просто лопался от народа, я укрылся со своей булкой в 36-й аудитории. В 36-й аудитории стоял полный мрак. Стекла там были затемнены, чтобы показывать фильмы по курсу истории кино. Я поднялся по центральному проходу и уселся в последнем ряду. В карманах моей лётной куртки было всё необходимое: тетрадь, карандаш, экземпляр "Ессе homo"(8), пиво и бутерброд.
      Глядя на идущий из приоткрытой двери свет, я надкусил горгонзолу. Хорошо в темноте одному. Открыл банку.
      Вдруг тишину за моей спиной нарушил голос:
      - Ты с какого курса?
      Я оглянулся. С трудом узнал в полумраке человека, которого уже видел на лекциях по этике. У него была белокурая бородка и вельветовый пиджак. Образчик поэта-философа.
      - Ты с какого курса? - спросил он ещё раз.
      - С первого, - ответил я, краснея. Я всегда очень стеснялся маминых бутербродов.
      - Я тоже первокурсник, - сказал он, спускаясь по лестнице и садясь рядом.
      Протянул мне руку:
      - Меня зовут Алессандро. Алессандро Кастрахан(9).
      - Очень приятно. - Я пожал его конечность. - А я - Вальтер.
      - "Я - Вальтер"! Ответственные слова. Это совсем не так просто. Ты подразумеваешь своё бытие Вальтером в картезианском или в хайдегеровском смысле?
      В аудитории стало еще темнее. Я спрятал бутерброд с сыром под парту.
      - Ну, в общем, меня зовут Вальтер, вот и всё.
      - Естественно. Но ведь ты и являешься Вальтером в смысле бытийности, Dasein, и обнаруживая себя вписанным в мир, в конкретного человека, ты сталкиваешься с вопросом о существовании, ведь так?
      Я слабо кивнул. Мой желудок отчаянно жаловался, почти вслух.
      - Вот и хорошо. Я испугался, что ты относишься к бытию Вальтером с картезианских или - что гораздо хуже, верно? - с гегельянских позиций.
      - Нет-нет!
      Чего он ко мне прицепился? Цитата ходячая.
      - Не переношу Гегеля, - сказал он, оскалив зубы. В его глазах сверкнул зловещий огонёк. Я заметил, что в темноте он до жути похож на Белу Лугоши(10).
      - Гегель - причина всех бед нашего века. Все диктатуры - дети Гегеля.
      Надо полностью запретить его изучать, устроить костры и сжечь все до последнего его протокоммунофашистские тексты.
      В этот момент мой желудок забурчал безо всякого стеснения. Но был прерван чьим-то голосом:
      - Алессандро! Вот ты куда забрался!
      Мы оба повернулись в сторону коридора. В дверях показалась девушка. Она заслоняла собой свет, и я не мог разглядеть её лица.
      - Кристина! Сейчас иду! - воскликнул Бела Лугоши. Потом улыбнулся мне:
      - Ох уж эти девушки... Повесятся тебе на шею, и не отделаешься. Ладно, увидимся на этике. Пока.
      Я подождал, пока они удалятся, и извлек из-под парты бутерброд. Наверно, он запылился, но в такой темноте не разберешь.
      11
      Что касается меня - отделаться от девушек никогда не было для меня проблемой.
      Тем более что они никогда ещё мне на шею не вешались. В университете каждый год, прямо с начала занятий, открывался сезон большой охоты на тёлок, но я понял сразу, что это не про мою честь. Девушки ищут настоящих мужчин, загорелых и уверенных в себе. С правильной машиной и фирменными вещами. Или, гораздо реже, - повернутых на политике, увлеченных, с революционными идеями и внешностью борца за свободу. Я не был ни тем, ни другим. Не входил ни в какой комитет. Не умел танцевать. Не знал слов-отмычек. Я не мог запросто сказать: "Девушка, а давайте сегодня вечером куда-нибудь съездим?" Я не тусовался по модным местам, и у меня не то что навороченной тачки - даже мотороллера не было(11). Кроме того, меня бросало в дрожь от женщин. Я никогда еще не спал с ними и плохо представлял, как вести себя в постели. Что надо делать при ДЕФЛОРАЦИИ? Где точно находится ПЛЕВА? Каковы основные параметры КЛИТОРА? И вдруг окажется, что у меня ПРЕЖДЕВРЕМЕННАЯ ЭЯКУЛЯЦИЯ?
      Газеты и журналы постоянно публиковали опросы, из которых следовало, что ребята и девчонки моего поколения трахались с малолетства. Большинство опрошенных с шестнадцати лет занимались оральным сексом. К семнадцати имели первое полноценное сношение. К восемнадцати - плотские удовольствия многим уже приедались, и их больше интересовал кокаин. Я же в двадцать один год всё ещё оставался девственным.
      12
      В качестве компенсации, мною всё время интересовались голубые. Навалом.
      Однажды, сидя на лекции по эстетике, я заметил две небесного цвета фары, уставившихся на меня со скамейки справа. Это были глаза какого-то парня. Слушая, как преподаватель освещает вопрос о концепции греха, я чувствовал, что эти глаза ходят по мне взад-вперед. Я постарался не обращать внимания. Должно быть, он разглядывает какую-нибудь девушку за моей спиной. Я оглянулся. Никаких девушек за моей спиной не сидело. Ладно, подумал я, сделаем вид, что ничего не происходит. Время от времени я проверял, на месте ли небесные фары, и они всякий раз оказывались тут как тут. Потом лекция закончилась. Я собрал свои книги.
      Краешком глаза заметил, что тип исчез. К счастью. Спустился по проходу и вышел.
      - Извини, пожалуйста! - проворковал голос позади меня. - Можно тебя на минутку?
      Это был он. Поджидал меня в коридоре. Загорелый. Благоухающий. Волосы иссиня-черные. Красивый парень.
      - Меня? - Я смутился.
      - Да, насчет конспектов. Я хотел спросить, не будешь ли ты так любезен одолжить мне прошлые лекции, которые я пропустил?
      - Ну, я обычно много не записываю.
      -Ах, противный! Кстати, меня зовут Андреа.
      Он протянул мне руку.
      - Вальтер, очень приятно. - Я пожал его руку. Она была вся липкая.
      - И мне очень приятно, - сказал он, напирая на слова мне и приятно.
      - А сейчас извини, мне надо бежать.
      - Уже? А почему бы нам вместе не сходить в бар?
      - Нет-нет, спасибо. Я встречаюсь с моей девушкой.
      - Счастливчик, - вздохнул он, сверля меня глазами.
      13
      Из Рима тем временем не приходило никакого ответа. Вечером я возвращался из университета домой и по одному взгляду на мать понимал, что мне ничего нет. Зато отец всегда был на месте.
      - Можно поинтересоваться, когда ты соберешься в армию? - начинал он за столом, а ТелеМайк с экрана разорялся на полную громкость.
      - Это не от меня зависит. Я жду письма.
      - К этому времени ты должен был уже от неё отделаться. Так, мать?
      Мать готовила салат.
      - Если бы ты меня слушал, ты бы уже сделал первый шаг в своей карьере.
      - Ну и что?
      - А то, что ты должен понять: в жизни что-то значат только деньги.
      Деньги, деньги и деньги! Заруби себе на носу. Кое-кто начинал с жестянки, а теперь у него автомобильный концерн и пол-Италии в придачу, запомни это.
      Продолжение следовало в том же духе. Мне невольно вспоминались газетные заголовки последнего времени:
      В ВЕРОНЕ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК ИЗ ХОРОШЕЙ СЕМЬИ УБИВАЕТ ОТЦА МОЛОТКОМ...
      ЧТОБЫ ПОЛУЧИТЬ НАСЛЕДСТВО
      В моём случае о наследстве говорить не приходилось, но я бы хоть поел спокойно.
      - В твои годы надо думать о том, как себе дорогу пробивать, а не книжки читать!
      Мать мыла посуду.
      - А знаете, как вам повезло? - спрашивал ТелеМайк очередного недоумка.
      14
      Хорошо, что была Карлотта, моя тетя. Единственная, с кем я мог поговорить.
      У неё я проводил долгие летние месяцы детства. Она жила в родительском доме, за городом. Её легкий нрав, истории, которые она мне рассказывала, её побеленные комнаты, - стали убежищем от вечно плохого настроения отца. Как-то вечером я ей позвонил.
      - Рада тебя слышать, - сказала она. - Ну, что у тебя не так?
      - Всё... Мне всё надоело.
      - Не преувеличивай. Разве можно так говорить в двадцать лет?
      - Всё время чувствую себя лишним.
      - В твои годы это нормально - чувствовать себя лишним.
      - Я не знаю, кто я такой. Не знаю, что со мной будет через месяц. Девушки меня не замечают. И отец ни на минуту в покое не оставляет.
      - Не обращай внимания. Успокойся. Ты молодой, умный, впечатлительный. Я в тебя верю.
      - Серьёзно?
      - Ну конечно.
      Сам я не верил в себя ни на грош. Мне было приятно слышать, что кто-то верит.
      15
      Как-то зимою, выйдя под вечер из университета, я встретил Энцу. Мы не виделись с окончания школы. Волосы у неё торчали в разные стороны и были зелеными, как яблоко. На выпускные экзамены они были выкрашены в карминно-красный или в ультрамариновый, не помню точно. Но яблочно-зеленые шли ей больше. В темноте они почти фосфоресцировали.
      - Привет, Вальтер. Как дела?
      - Да вот, из университета возвращаюсь.
      - А зачем ты туда ходил?
      - Я в него поступил. Хожу на лекции.
      - Ты в него поступил? - вид у неё был такой, словно перед нею стоит марсианин.
      - Да, месяц назад. Литература и философия.
      - Ах ты господи! Так вот почему тебя больше нигде не видно!
      - Ага. А ты как?
      Она продемонстрировала мне свои "Мартенсы". Серебряные.
      - Нравится? Я их сама раскрасила. Из распылителя.
      - Потрясающе.
      - Здесь таких ни у кого нет. А в Лондоне можно найти только у Вивьен Вествуд. Я это из The Face вычитала.
      - Ты в них прямо как астронавт.
      - Как только наскребу денег, заведу себе пару платформ. Пару настоящих деревянных платформ. В Лондоне от них кипятком писают.
      - И где ты их найдешь?
      - На барахолке.
      Мы немного помолчали. Тема номер один - одежда и аксессуары - была исчерпана.
      С моими сверстниками всегда опасно исчерпать тему одежды и аксессуаров.
      Неизбежно повисают длинные паузы. Бар перед университетом был набит будущими менеджерами и их женщинами, только что с Мальдив. Где-то на белом свете уже растут их филиппинские горничные.
      - Возьмем что-нибудь в баре?
      - Здесь, в этом баре? Ни за что на свете. И потом, я жду Пачкуна.
      - Пачкуна?
      - Это один пушер. У него обалденная трава. А порой он мне просто так немного дает. Мы забили стрелку на шесть. Надеюсь, он не забыл.
      - Сегодня вечером - что ты делаешь?
      - Ну, не знаю. Если все будет нормально, косяк забью. Зато вот завтра вечером открывает сезон Space-Lab. Может придешь?
      - Слишком дорого.
      - Да брось. Я тебе приглашение в кассе оставлю. Придешь?
      - Ладно.
      Мы попрощались. Отходя от неё, я увидел типа, которого никогда раньше не встречал. Поравнявшись со мной, он улыбнулся. Я обернулся - он разговаривал с Энцей. Судя по его виду, это и был Пачкун.
      16
      На дискотеку я ходил примерно раз в год, и всякий раз спрашивал себя, до чего же надо дойти, чтобы снова туда захотелось.
      Я подошел к Space-Lab'y примерно в полдвенадцатого. У входа - никаких следов очереди. Подождал минут сорок. Ни души. Я стал подумывать, не ошиблась ли Энца, и правильно ли я её понял. В двадцать минут первого, вконец продрогнув, я решил позвонить в дверь. Два глаза досмотрели меня через окошко. Дверь открылась. На пороге заведения на меня навалилась стена музыки. Три или четыре культуриста в белых майках с черными надписями SECURITY уставились на меня, как на странную зверушку. Я смутился.
      - Кого-то ищешь? - спросил меня самый здоровый из них, низколобый, с бычьей шеей и вытатуированным на руке крокодилом.
      - На меня в кассе оставлено приглашение.
      - Ты что, сейчас войти собираешься?
      - А я что, опоздал?
      Андроиды-охранники покатились со смеху:
      - Не, не, ты не опоздал.
      Они дали мне пройти. Музыка, доносящаяся из-под лестницы, отдавалась в животе.
      - Энца уже появилась? - спросил я у татуированного бугая.
      - Нет ещё, - сказал он, и все заржали.
      Птичка мне, что ли, на голову капнула? Я не мог понять, что было не так, но что-то было не так. Спускаясь по лестнице, я оглядел себя в настенных зеркалах.
      Ну, во всяком случае, голубь здесь не при чем. Потом вышел на танцпол. Он был абсолютно пустым. Ди-джей зарядил хаус на сумасшедшую громкость, но старался он впустую. Я решил спросить у бармена. Тот ставил ящики пива в холодильник под стойкой.
      - ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, ПОЧЕМУ НЕТ НИКОГО? - крикнул я ему, указывая на пустынный зал.
      - ЧТО ТЫ ГОВОРИШЬ? - прокричал он.
      - ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, ПОЧЕМУ НЕТ НИКОГО?
      - ЕЩЁ РАНО.
      Я взглянул на часы. Было давно за полночь.
      - КОГДА ПРИХОДЯТ ДРУГИЕ? - крикнул я.
      - НЕ ЗНАЮ. ОКОЛО ДВУХ. ПЕРВЫЕ ОБЫЧНО ПОЯВЛЯЮТСЯ В ДВА. А ТЫ ЧТО ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?
      - НЕ ДУМАЛ, ЧТО НАЧИНАЕТСЯ ТАК ПОЗДНО.
      Он остановился на мгновение и посмотрел на меня. Потом снова принялся ставить ящики.
      - А ПОЧЕМУ НАЧИНАЕТСЯ ТАК ПОЗДНО?
      - ЭТО НОРМАЛЬНО. ЧЕМ ПОЗЖЕ ПРИХОДИШЬ ТЕМ ЛУЧШЕ. РАНО ПРИХОДЯТ ОДНИ ПРИДУРКИ.
      Наконец, я понял, почему все ржали на входе. Мне захотелось подняться и начистить рыло этим уродам. Я представил себе заголовки хроники происшествий завтрашних газет:
      АРЕСТОВАН ОТКАЗНИК ПО УБЕЖДЕНИЯМ ВЕСОМ 65 КГ ЗА ПОПЫТКУ НАПАДЕНИЯ НА ЧЕТЫРЕХ КУЛЬТУРИСТОВ ВЕСОМ 100 КГ КАЖДЫЙ.
      Расслабился и заказал пиво.
      - БАР РАБОТАЕТ С ПОЛОВИНЫ ВТОРОГО, - прокричал мне бармен.
      Я пошел и уселся на скамейку у стены пустого, серого и голого клуба.
      17
      Вечер носил название SEXUAL IZVRATE ON A PLANET OF MONEY. Около двух, когда я уже отупел от музыки и почти спал, стали появляться первые ночные звери.
      Девушки были разукрашены, как садомазохистские новогодние елки, ребята - их в толпе было большинство - казались карикатурами на транссексуалов и трансвеститов.
      Музыка играла все громче и громче. Внутри у меня все тряслось, от селезенки до мозгов. Когда, к половине третьего, помещение заполнилось, кто-то начал танцевать. Танцпол тут же был взят штурмом. Двое начали дрыгаться прямо передо мной. Один из них был в связанной из стальной нити майке, боа из фосфоресцирующих страусовых перьев вокруг шеи, мини-юбке и с ярко-розовой помадой на губах. Другой - голым по пояс, в черных кожаных штанах в облипку и на пятнистых платформах сантиметров в десять. Танцуя, он изображал минет с бутылкой кока-колы. Днем, возможно, он был страховым агентом или служил в банке.
      - ДАВАЙ-ДАВАЙ, РЕБЯТА, ОТДЫХАЕМ ХОРОШО! - заорал ди-джей поверх музыки в свой микрофон. Толпа ответила ревом. Прожекторы все время меняли цвет и яркость.
      Никто не разговаривал. Те, кто не танцевал, просто смотрели на пляшущую толпу и отбивали ногами такт.
      Часа в три я обошел клуб и разыскал Энцу с Чиччо. Чиччо был её парень, он развозил мелкие срочные грузы от одной транспортной фирмы. Пачкун тоже был с ними.
      - ПРИВЕТ, ВАЛЬТЕР! ТЕБЕ НРАВИТСЯ? - прокричала мне Энца.
      - ДУРДОМ! А ВАМ?
      - ОБАЛДЕТЬ! Я ТЕБЕ УЖЕ ПОКАЗЫВАЛА МОИ СЕРЕБРЯНЫЕ МАРТЕНСЫ?
      - ДА. ОЧЕНЬ КРАСИВЫЕ.
      - ЗДЕСЬ ТАКИХ НИ У КОГО НЕТ. ИХ В ЛОНДОНЕ ВИВЬЕН ВЕСТВУД ДЕЛАЕТ.
      - ПОТРЯСАЮЩЕ.
      Минут десять или больше никто ничего не говорил. Мы смотрели, как другие танцуют. Энцу и Чиччо покачивало. Пачкун зажег сигарету. Потом Чиччо взял меня за руку:
      - ВАЛЬТЕР, ПОЗНАКОМЬСЯ С ПАЧКУНОМ. ПАЧКУН, ЭТО ВАЛЬТЕР.
      Пачкун, улыбаясь, протянул мне руку.
      - МЫ УЖЕ ЗНАКОМЫ, - крикнул я, не подавая ему руки. Он прекратил улыбаться.
      - МЫ ИДЕМ К ПАЧКУНУ. ПОШЛИ С НАМИ? - сказа Энца. Она с трудом держалась на ногах.
      - НЕТ, СПАСИБО. Я ЛУЧШЕ ЗДЕСЬ ПОБУДУ.
      Мы расстались, не попрощавшись(12). Энце пришлось опереться на Чиччо, чтобы подняться по лестнице. Я снова повернулся к танцполу. Ди-джей сменился, но музыка оставалась совершенно одинаковой - монотонной и оглушающей. Никто не разговаривал. Когда мне было четырнадцать, я воображал себе блистательную жизнь ночных клубов, интересные встречи, таинственных, утонченных женщин. Сейчас всё казалось мне просто-напросто пустым, серым и голым. Вдруг я заметил, что страховой агент в металлической майке и мини-юбке улыбается мне прямо в лицо, облокотившись о колонну в паре метров передо мной. Я послал все это и ушел.
      18
      - Ты знаешь Рикёра?
      - Э-э-э.... нет... пожалуй, нет.
      - Ты что, никогда не читал его работу о Ясперсе?
      - Нет, что-то я её не помню...
      - А его предисловие к "Идеям" Гуссерля?
      Я сидел вместе с Кастраханом в университетском баре и пытался как-нибудь скрыть своё невежество. Бестолку.
      - Нет, его я тоже не читал.
      - Во всяком случае, наиболее интересная его работа - "Конфликт интерпретаций".
      Она тебе, конечно, известна?
      - Ну, я в неё заглядывал... А как у тебя дела с армией?
      Кастрахан замер на мгновение - несомненно, сраженный глубиной моего дискурса.
      - В смысле - "как у меня дела с армией"?
      - Я хочу сказать, ты уже отслужил или еще должен?
      - На настоящий момент у меня отсрочка. А почему ты спрашиваешь?
      Кажется, мне удалось оторвать его мысли от "Философского словаря" Николы Аббаньяно (Туринское издат-во, т. 1-4, ч/б илл., тысячное издание).
      - Я послал запрос на прохождение альтернативной службы, но до сих пор из Министерства обороны не получил никакого ответа.
      - Альтернативной службы? Любопытно. После чтения Бонэффера я полагаю, что такой выбор сегодня актуален как никогда. Ты знаешь его "Акт и бытие"?
      Бесполезно.
      - В общих чертах. Я очень беспокоюсь. Очень бы не хотелось, чтобы мой запрос отклонили.
      - Понятно, что твоя свободная воля должна быть соблюдена. Выбирая альтернативную службу, ты тем самым определяешь себя как нравственный и разумный субъект. Кьеркегор очень ясен в этом вопросе. В его "Или или"...