Тюремная энциклопедия

      Суд, конечно, учел смягчающие обстоятельства, но все равно по ст. 108 Виталий Р. схлопотал шесть лет усиленного режима. Отбыл он их достойно: в лагере спуску никому не давал (весу в Виталии было 48 кг; он как будто приседал при ходьбе на левую ногу - остеомиелит), потому что в нем было достаточно "духу", как говорят в зонах. Отменно играл в шашки, виртуозничал на баяне - если удавалось выпросить оный в "козлятнике". Шашки, а также вязание сетей и авосек добывали ему чай, столь необходимый для жизни. А Виталий был жизнелюб - это при давлении 90/20!!! "Понятия каторжанские" принял как свои; о свободе забыл, как о родине; мечтал лишь о Третьяковке, выспрашивая редких на местной зоне москвичей. Впрочем, убедился вскоре, что никто из них в знаменитой картинной галерее не бывал; воспоминания сводились к какой-то пивной на Новокузнецкой, рюмочной на Якиманке и, естественно, прокуратуре на Б. Ордынке.
      Срок его закончился. Виталий К. вернулся в родной Тюм-Тюм с казенной десяткой в кармане добротного лепня (пиджака), выхлопотанного в каптерке уважительной братвой.
      - Приоделся, гаденыш, - приветствовал его в доме старший брат. И, перегнувшись через стол, ударил Виталия тяжелым кулаком в лицо. Виталий упал, долго барахтался на полу, а поднимаясь, заметил на тумбочке небольшие ножницы для стрижки ногтей. Через несколько мгновений они вонзились старшему брату чуть повыше печени. Вошли неглубоко: сантиметра на 2-3; удар, однако, был признан опасным для жизни косвенно. На суде прокуратура доказала, что Виталий воскликнул перед ударом "Убью!", следовательно, угрожал убийством. И поехал на строгий режим с четырьмя годами, пробыв на свободе семьдесят восемь часов, включая дорогу.
      "А ведь хотел поговорить по душам, - рассказывал Виталий впоследствии автору этих строк, - я ведь отца не хотел убивать, так получилось... попал по голове случайно. А без шести предыдущих лет не было бы и этих ножниц проклятых. Брат злой был, написал заявление, потом забрать хотел - ан нет, сам знаешь, кто его отдаст?"
      Виталий отбыл и эти четыре года так же достойно. На моей памяти одна лишь его стычка с новым завхозом - из-за нижнего места (шконки). Завхоз принял Виталия за "овцу" или "мыль" (инвалиддоходяга, толстые стекла очков, умные "базары"). "Слышь, ты, очки, завтра ляжешь там", - сказал завхоз "наезжающим" тоном - и показал где. Шконка была верхняя. Нижняя предназначалась сомнительному во всех отношениях "айзеру", прибывшему этапом из Питера.
      Виталий посмотрел на завхоза ("козла") поверх очков (он был похож на "умного японца") и сказал равнодушно, но с обволакивающей угрозой: "До завтра дожить надо".
      Завхоз больше всего боялся такой вот неожиданной бессонной ночи. "Козлячью" марку свою тоже терять не хотелось, поэтому он решил вообще не залупаться: отошел молча и как бы забыл о существовании Виталия. Тут же он нашел настоящую "овцу" - какого-то деда-мухомора без заступы; загнал его на верхнюю шконку, а азербайджанца уложил на нижнюю... тот, впрочем, жил внизу недолго: напорол косяков с игрой в "двадцать одно" (двинул фуфло) и сломился сначала в ШИЗО, а затем и вовсе в ПКТ.
      Виталик же продолжал играть в шашки, вязать рыболовные сети за столь любимый им чай (чифир) и сигареты. За сутки до его "звонка" мы заварили трехлитровую банку и выпили ее (по два глотка) "кругом" под неспешный разговор о предстоящем житье-бытье - ему, Виталику, в русско-марийском селе Тюм-Тюм, а нам - здесь: кому месяцы, а кому - долгие годы...
      Вот что он писал из Тюм-Тюма:
      "Занятий много... 30 декабря был приглашен играть в детсад на елку, до этого ходил на репетицию. 29-го ездил в уржумское гестапо на отметку (надзор). Сходил в библиотеку, привез на салазках Лескова, Аксакова, Булгакова, Дени Дидро, пару томиков А. Платонова... Амуниция моя сборная - шкидовская, а копейкой ребята поддержали... Праздники был дома, смотрел телик, благо, братья оставили мне старый, но кажет обе программы. Есть радиола, газплита с баллоном, на ходу, утюг, кровать, диван, шесть стульев, пара подушек, перина, шифоньер без полок и зеркала, баян... Вот такие дела - не было ничего, а тут вдруг целое имение! День прошел - и слава Богу, утром проснулся - опять праздник... А еще чифирнул - вообще весело, песни пою, живу и радуюсь... Желаю и тебе быть жизнелюбивым и радоваться тому, что есть, а даст Бог - будет еще лучше, на том и слава Ему...
      Остаюсь Виталий, луго-болотный чемерин".
      Виталик умер через несколько месяцев после освобождения: письмо вернулось с отметкой "по смерти адресата". Как, что? Забыли ли его в вятских снегах "ребята"? Или не проснулся он в какойто из дней-праздников, чтобы вновь заварить крепчайший чифир, закурить сигаретку и читать под вьюжный свист Аксакова и мечтать о Третьяковской галерее?
      Вывод:
      ...Валерий 3. был готов к тюрьме и зоне; более того, предполагаемая отсидка являлась для него такой же закономерностью жизни, как институт для золотого медалиста: не сесть было нельзя. Человеческий "круг" отторгал не обозначенного судимостью индивида - тот круг, в котором вращалась с малолетства жизнь Валерия 3.
      Однако вместе с ним оказались в полной мере готовы к лишению свободы и двое других: штурман дальнего плавания и инвалид детства. Штурман обладал изрядным здоровьем, мог дать достойный кулачный отпор любому беспредельщику; инвалид Виталик вряд ли был способен одолеть двенадцатилетнего ребенка; все трое благополучно (если подходит это выражение) и достойно отбывали свои срока: даже отчаянный кураж Валерия 3. не выходил за рамки "понятий", а отсутствие здоровья не мешало Виталику-марийцу быть уважаемым зеком. И штурман, ставший Боцманом, присоединился к компании "путевых мужиков" со всеми вытекающими из этого факта правами - и последствиями... А если короче и по-зековски - их объединяло одно: "дух".
      ...иные
      Проворовавшийся директор небольшого заводишки Виктор Петрович Г. был заключен под стражу в зале нарсуда. В двухдневный срок преодолел КПЗ; две недели тюрьмы - и вот она, зона общего режима, в которой предстоит отбыть четыре долгих года. Слегка обвисло номенклатурное брюшко; в "боксе" отобрали бостоновый костюм какие-то ужасные личности в полосатых робах. А здесь, в зоне, после карантина, выдали серый костюмчик х/б на два размера меньше и странную, похожую на фашистскую, кепку, именуемую "пидоркой".
      Когда распределяли на работы по отрядам, Виктор Петрович не забыл с достоинством упомянуть о своем высшем образовании и предыдущей должности, на что начальник производства майор Ухов заметил:
      - Я тя, бля, специальность спрашиваю, мудило штопаное? Нету! Пойдешь, бля, на циркулярку - дощечку пилить! Следующий!..
      Виктор Петрович попал в 10-й отряд, занимавшийся сколачиванием ящиков под фрукты и винно-водочные изделия. Работа на "циркулярке" была намного "блатнее" сбивания ящиков, однако Виктор Петрович оплошал: "циркулярку" видел впервые. Да и норма показалась странной: трудно было распилить столько "доцечек" и за неделю, не то что за 8 часов рабочего дня.
      В бараке жизнь тоже не складывалась: вначале Виктора Петровича, как перспективного (в смысле "перегона" с воли хороших денег), подтянули отрядные блатари Груша и Конверт. Его положили поближе, неделю обхаживали, но убедившись, что это голимый "Укроп Помидорович", скравший случайно и все отдавший "мусорам", назвали его "демоном" и "мухомором" и указали новое место: поближе к выходу и наверху.
      Виктор Петрович очень сильно уставал на работе, но норму выполнить не мог. За это бригадир Ляпа бил его за полчаса до съема в жилую зону: сначала кулаками, а потом круглым метровым колышком - толщиной не менее 5 см. От побоев Виктор Петрович стал уставать еще больше; не было сил даже снять с себя х/б: так и ложился спать в опилках, накрывшись с головой тонким "гнидником" (одеялом).
      Вскоре он перестал снимать и ботинки; это заметили; и в один прекрасный день Виктор Петрович очутился в совсем другой бригаде. Там ему дали ложку с пробитой дырочкой, такую же миску и запретили без спросу приближаться к остальному населению зоны. А вечером бригадир Катя и его помощник, отвратный старикашка, называвшийся Василисой Премудрой, позвали Виктора Петровича в каптерку и под покровом ночи надругались над ним самым ужасным образом. С кличкой Вика он, впрочем, протянул кое-как свои четыре года, показавшиеся ему в первый день свободы пожизненным сроком. Да так оно и было: началась новая, третья жизнь, без жены, детей, квартиры и машины, с клеймом гомосексуалиста, каковым Виктор Петрович был и не был одновременно. Поэтому он через несколько месяцев уехал из родного города в неизвестном направлении - кажется, подался на какую-то стройку, завербовавшись по оргнабору...
      Михаил К., таксист, отбывал в этой же зоне пятнадцатилетний срок за "аварию". Суть "аварии": около полуночи проезжал мимо автобусной остановки за городом, сшиб велосипедиста (насмерть). Проехал километра два и вспомнил, что на остановке стояла "баба", наверняка запомнившая номер. Вернулся - и прижал "бабу" к бетонной стене. "Баба" умерла в больнице; еще раньше бампером был раздавлен восьмимесячный "пацан", которым она была беременна. К несчастью для Михаила К., нашелся еще один свидетель: мужчина, отошедший с остановки "отлить" в кусты...
      Дали Михаилу 15 лет. На одном из заседаний суда его пытался убить муж потерпевшей, но неудачно: сам схлопотал два условно...
      В зоне Михаил К. задался благородной целью: встать на путь исправления и освободиться условнодосрочно. Благо, что для "аварийщиков", в отличие от закоренелых преступников, существовали и существуют всевозможные льготы, поблажки. Михаил К. прошел свой путь от шныря (уборщика) столовой до бригадира цеха, в котором собирались и красились борта для тракторных прицепов. Норма - 80 бортов в смену с бригады. При Михаиле К. она выполнялась неукоснительно. Приближалось 60-летие Великой Октябрьской социалистической революции, а с ним и амнистия, а с амнистией - комиссия по освобождению, и все совпадало с почти 8 годами (более половины) срока, отбытого Михаилом К.
      Михаил до ареста занимался самбо, подкачивал мышцы: в общем, был в форме. И в зоне эту форму поддерживал: с одного удара вышибал сознание из ретивого "волынщика". Бригада старалась, как могла...
      На общую беду кому-то где-то срочно понадобилось очень много бортов для тракторных прицепов. Майор Ухов "подтянул" к себе начальника цеха. Тот "подтянул" бригадира - Михаила К. А тот больше никого не стал "подтягивать": просто на доске объявлений возле вахты стали появляться "боевые листки": бригада Михаила К. берет обязательство собрать и покрасить 110 бортов в смену... собрать и покрасить 130 бортов... 160 бортов... 180...
      Когда обязательства превысили 200 бортов и у "мужиков" заболели уже не кости и мышцы, а головы, то к блатным была отправлена депутация в лице одного человека - Васи С., слывшего "путевым" и "духовитым".
      - Да замочи его, волка! - сказали Васе. Вася воспринял это как приказ-разрешение и в эту же ночь попытался ткнуть Михаила К. заточкой. Неудача постигла исполнителя: бригадир-самбист заточку выбил, Васю искалечил - и продолжил свой славный трудовой подвиг.
      На внеочередной сходняк собралось около тридцати человек - блатные, "мужики"... Предстояло выделить четверых для внушения Михаилу К. хотя бы полупонятий лагерной жизни. Скрутили в трубочку бумажки, среди которых четыре были помечены крестиками, и пустили по кругу "пидорку" с жребием.
      Около одиннадцати утра следующего для "избранные бойцы" во главе с Грушей отправились в угольную котельную рабочей зоны. Осень стояла теплая, но печи подтапливались: требовалась теплая водичка для ежедневной обмывки запотевших бригадирских тел.
      Истопник Семеныч уже с утра заложил в одну из печей четыре тяжелых металлических лома; концы раскалились чуть ли не добела.
      В одиннадцать часов тридцать минут в котельной должен был появиться Михаил К., приглашенный Семенычем испить "купеческого" чайку с "козырными" шоколадными конфетками (блатные не пожалели, выделили из общака).
      Когда злосчастный бригадир, бывший таксист Михаил К. появился в котельной, из-за одного из котлов выскочил вихляющийся в азарте Груша, выхватил из печи лом (на руках у Груши было по две рабочие рукавицы) и с криком "Мочи вафла!" нанес удар.
      Михаил К. попытался поставить блок, чтобы потом свалить блатного ударом ноги в грудь, но руки неожиданно пронзила страшная и странная боль. Бригадир завизжал и попытался вытолкнуться обратно в дверь, но не смог: Семеныч уже подпер ее снаружи железобетонным брусом.
      Из-за котлов выскочили еще трое: Куня, Карат и Витя Рычагов по кличке Механизм. На руках у них тоже были рабочие рукавицы. Бойцы похватали свои ломы и деловито, как на охоте, в считанные минуты превратили вставшего на путь исправления Михаила К. в обожженную и окровавленную груду изломанных костей и рваного мяса. Груда эта копошилась в углу котельной; казалось, даже чтото пыталась сказать, но никому уже это не было интересно. Бойцы зашли за котлы: Механизм, Карат и Груша погнали по кругу чифир, а Куня, алкаш, один за другим опрокинул в себя пару заготовленных чекушек.
      Семеныч отвалил от двери тяжелый брус и свистнул: мол, чисто все. Бойцы отерли губы; Куня зажевал водяру черняшкой; все встали и пошли к выходу мимо бывшего таксиста, шныря, бригадира Михаила К.
      Оконцовочка этого происшествия была такова: Семеныч, козлячья масть, сдал всех; никто и не сомневался, что он сдаст. Помощь истопника требовалась лишь в момент исполнения; "раскрутка" планировалась, ибо невозможно было скрыться от законного возмездия в зоне общего режима.
      "Кумовья" (оперчасть) быстро размотали лагерное дело: Груша, как якобы зачинщик, получил 9 лет, остальные - по нисходящей, до пяти (срок плюсовался). Груша к тому же поехал в "крытую" на два года, чтобы духовно окрепнуть там и через (в общем) двенадцать лет выйти на свободу уважаемым авторитетом...
      Михаил К. освободился условно-досрочно по амнистии к 60-летию ВОСР как инвалид первой группы. Он потерял один глаз, селезенку; стала "сохнуть" левая рука (перебиты сухожилия); лишь неиспользованный резерв накопленного на зековском горбу здоровья позволил ему вообще остаться в живых и отковылять на костылях через вахту к автобусной остановке. Такова была цена ударного труда на пути исправления.
      Видно, что попытки приобретения сверхблаг ведут на зоне к печальным последствиям, равно как и пренебрежение какими-то общими "благами" и тем более правилами.
      РАССКАЗЫ ОЧЕВИДЦЕВ
      Ночь в КПЗ
      Я был задержан без документов ретивыми омоновцами. Поневоле пришлось взглянуть на КПЗ и его обитателей как бы со стороны. Обитателей, собственно, было не много - всего один молодой взъерошенный человек, ужасно обрадовавшийся компании. К полуночи меня стал потихоньку мучить похмельный синдром, и именно с этого момента сосед приступил к длительному рассказу о случившемся с ним. Повествование не было похоже на исповедь или на попытку разобраться, выслушать какой-то совет, слова поддержки. Сумбурный поток слов; какой-то труп в ванной (женщина-собутыльница), неизвестным образом (?) очутившийся в квартире; зашел отлить (совмещенный санузел, увидел труп - все! посадят, ничего не докажешь). Делать нечего: позвонил приятелю; тот прибыл через час; помог расчленить труп (для удобства выноса, не более того). Выносили в полиэтиленовом мешке, в три часа ночи; на беду, сосед возвращался из кабака. Из мешка капала кровь - заметил, дурак. И получил разделочным ножом в солнечное сплетение. Но не умер, гад, а дополз до двери своей квартиры, поскреб слабеющими пальцами. Жена вызвала "скорую", милицию. "Нас с Васей задержали. Вальке с сердцем плохо было, факт! Она сама умерла. А мне что делать?"
      "За соседа накатят тоже - будь здоров!" - подумал я. Слушать эту убийственную историю было тошно, невмоготу, как смотреть какой-нибудь захудало-халтурный фильм ужасов. Не было жаль ни Васю, ни соседа по камере. Не было жаль - в смысле законности предстоящего наказания. Чтото шевельнулось лишь тогда, когда представил их длинный "с Васей" путь: тюрьма и зона на долгиедолгие годы, несомненные косяки и попытки сократить или ослабить карательное действо. В соседе не было ни здоровья, ни "духа". Всю ночь он вращал языком, сотрясал спертый воздух КПЗ, усиливая мое похмелье и тягу к свободе. Наконец наступило утро, дежурный милиционер открыл дверь.
      Я вежливо попрощался с сокамерником, добавив лишь одно: "Спокойней, земляк, спокойней".
      Но "земляк" уже вычеркнул меня из своей жизни, метнулся к двери и забормотал в лицо дежурному: "Выпускать-то будут скоро, а? Ну что, разобрались? Разобрались? Разобрались?"
      "Разобрались, - толкнул его обратно в "хату" милиционер. - Сиди тихо, не галди..."
      Он прошел в дежурку, получил обратно "отметенные" шмоном вещи: часы, шнурки, ремень и т.п., тут же при понятых обыскивали наркомана: какие-то пузырьки, шприц, нож-бабочка...
      - Деньги у вас были? - спросил капитан у меня.
      - Там все записано.
      А, точно, вот: 78 тысяч 500 рублей. Штраф 25 тысяч, можете здесь уплатить. Или в сберкассу - три остановки на троллейбусе.
      - Да нет, я лучше здесь... да хрен с ней, с этой квитанцией...
      - Положено, - строго ответствовал капитан, но бумажку спрятал, четвертак бросил в ящик стола и кивнул, разрешая покинуть "заведение".
      - А за что штраф-то? - спросил я уже у двери.
      - За это... за нахождение... в общественном месте.. в этом, как его? Нетрезвом виде... Иди, иди...
      - Прощайте.
      Я вышел из отделения; в ближайшем ларьке купил банку пива, которая на короткое время привела меня в нормальное состояние. В голове мелькали: труп в ванной, Вася с разделочным ножом, ползущий вверх по ступеням сосед с окровавленным животом... Ощущение было - как будто побывал перед вратами, ведущими в иной мир. Не назову его "адом", ибо и в нем встречались всякие люди, попавшие туда, видимо, для испытания, а не для наказания. А КПЗ (ИВС) - самое подходящее место для "предварительного" осмысления дальнейшего поведения и "маршрута пути". Ночной мой сосед явно репетировал передо мной монологи "для следователя". По их интонации чувствовалось, что он не остановится и перед симуляцией сумасшествия (шизофрении), благо, что само преступление было из разряда "диких", "маньячных". Пятьдесят на пятьдесят - убил или не убил он собутыльницу. Может, и вправду, померла она от сверхдозы (уж это немудрено в нынешнее время) фальсифицированного алкоголя. Дальнейшие же действия "с Васей" вполне закономерно выходят из логики, присущей 90% российских граждан: посадить могут кого угодно и за что угодно, а уж если у тебя в квартире труп, а ты до беспамятства пьян, то, падла, не отвертишься! Не помнишь ничего? - все равно "колись", подписывай... Ночному соседу уже было не отвертеться: нож в солнечное сплетение случайному свидетелю перекрывал результаты судмедэкспертизы о причине смерти женщины в ванной. Ох, сидеть им с Васей! И сидеть - долго...
      В гостях у Феди Гундосого
      (Сохранена стилистика рассказчика, бывшего ЗК)
      Хочу рассказать один эпизод... Довольно-таки смешной, может быть, юмористичный... Не знаю... Посмеяться можно...
      Когда мы на поселке жили, от нас Ухта 120 километров была. Ну, 120 по тайге. А ходили мы туда, поселенцы, естественно, как бы так сказать, контрабандой, что ли... Ну, деньги поселенцам дают на руки, и так далее, и тому подобное... Были и ружьишки, жили-то в тайге... Вот мы собираемся, впятером собирались... Как раз 6-7 ноября, под праздники. Пойти, ну как она считается, в самоволку. Ну там побухать, и так далее, и тому подобное. В Ухту, в город. Пешком 120 верст идти. Ну, короче, собрались, шмотки путевые там, рюкзачки... Какую-то тушенку положили, чаю там, пожрать, еще чего-то, ружьишко захватили. По тайге-то идти. По визирам. Тайга, знаешь, не тайга непроходимая, а она полностью у нас разлинована, по визирам, по кварталам, по участкам... Ну и пошли.
      Приходим в Ухту. Бабушку какую-то, знаешь, на окраине надыбили. А там дома только частные такие, свои... Остановились. Бабуля там старая какаято вышла.
      - Можно, - ребята говорят, - рюкзачки положить, ружьишко...
      А денег что-то у нас по тем временам, значит, гдето 79-й год, в общем. Где-то, ну... на всех вот, на пятерых, где-то рублей, наверно, 700... Ну и мы, значит, это все оставляем и идем.
      Город незнакомый, представь себе, из нас здесь ни разу никто не был. Потому что двое у нас были из Татарстана, потом, значит, был земляк мой, клинский, Витька. И этот... Как его?.. Сережка из-под Челябинска, там город Советск такой есть. Вернее, из-под Свердловска. Из-под Свердловска, вот... Советск-то. Ну мы, значит, заходим в город этот, не знаем ничего... Ну а как раньше-то было, где искать чего? Винные магазины в основном. Там около винных можно найти все концы. Хаты и тому подобное... А там городишко такой старый, в общем-то. Дощатый весь, вот... Ну мы, значит, подходим - магазин винный. Там, значит, такая арочка... Прошли.
      А тут что-то перед праздником было, четвертое?.. Да, 4 ноября. По снежку шли. А снег небольшой еще, но это хорошо. Не жарко, ниче, ни комаров... В тайге ночевали... Трое суток шли.
      Че-то набрали в магазине, я не помню, ящик водки, по-моему. Полную сумку взяли. Как раз колбаса чайная была по рубль десять, по-моему. Набрали ее там, я не знаю, килограмм пять или шесть. Сам знаешь, с устатку... Вроде как по тайге, знаешь, там консерванты все ели, пока шли. И значит, под эту арочку... Ну и стоит такой хрюч, весь из себя, знаешь, тут шинель на нем железнодорожная, кепка какая-то, значит, все это на понтах, он:
      - Братва! - гнусавит, - в рот меня е... Что вы здесь как быки стоите? Пойдем на мою хату, культурно отдохнем, телик посмотрим, в ванной помоемся...
      Ну мы, значит, сразу-то, купились-то...
      - А как? Че тебя звать?
      - Да Федя меня Гундосый зовут... Тут каждая собака меня знает. Туда молодых б... багром лес утяну, подпалю, на х...
      Ну мы, значит, это... Ну, мол, Федя, Федя... Ну а где, че там, хата, мол, будет?
      - Да б... будет, туды-сюды! Каких вам нужно? Блондинки, брюнетки, шатенки, любую, на х... Пойдем...
      Ну что ж, лучше и не придумаешь, все на месте, все... Ну идем. Он:
      - Братва, на х... Туды-сюды, наливай на х...
      Ну мы ему стакан накатываем. Он этот стакан загубил, рукавом утерся, тут сопли потекли. И опять гнусавит:
      - Вы че, думаете, я всю жизнь таким был? X... на рыло, я сам срок мотал, на Севере... Приехал в эту подлую Москву в зверинец, в зоопарк, знаете?
      - Да конечно, знаем...
      - Зашел там... А там школьники в галстуках заместо конфеты гайку антилопе кинули, она клык обломила, сука, мне пятеру, я поехал...
      Ну мы это вроде: "Федя, Федя, туды-сюды, давай вроде, веди..."
      А там, значит, спуск такой, мимо типа таких вот домов, которые здесь, а частные дома внизу и тротуарчик, и забор мелкий, и собака там гавкает. Прямо, значит, перед нами... Он к ней:
      - Ты че там, сучара, куда глядела, менты приехали, машину увели, пуговицы с шинели золотистые срезали...
      Думаем, машина была... Ну, машину увели. А он продолжает:
      - Ну, братва, придется врезать ей пару упаковок...
      Думаем, вишь заправили, ну пару упаковок врежет... А там собака гавкает. Ну, значит, он к ней:
      - Молчи, сука, замолчи, в рот тебя е... Ну-ка отвечай...
      На собаку, значит, на эту.
      А мы:
      - Федь, ну ее. Пойдем, туды-сюды...
      - Я знаю, че делаю...
      Ну а собака гавкает, зверь, ей не прикажешь. А забор мелкий. Ну мы это тут че-то между собой... Ну а он стакан, значит, еще залудил... И до этого. Он через этот забор и к собаке. А та-то умней его оказалась, она в будку заскочила и из будки гавкает. Вот он к ней подлетает, харю в будку сунул:
      - Ну че, в рот тебя е...
      Как она его за харю цапанула. Он:
      - Брысь! Брысь, кому говорят... Отпусти... Тут соседи выскочили, у него харя эта прокушена. Весь в кровище. Выпуливается, значит. Мы его под белые руки:
      - Пойдем, короче говоря, веди...
      А там, значит, дом такой паровозиком. Заходим туда. Туда, значит, зашли. Он:
      - Вот моя хата. Располагайся, братва...
      А там одна такая маленькая комнатушка, другая чуть-чуть побольше, кухонька такая вот... Ну, правда, телик стоит.
      - Давай, братва, все на стол!
      Ну мы, вроде, ну, короче, хата есть хата... Достаем. Всю водку... Ну, может, не всю, но большую часть на стол. Будем пить. Колбасу там в миски побольше нашинковали... Вроде там пошли, кто на кухню, кто еще...
      Вот он сидит:
      - Ну давай, наливай.
      Ну мы ему, значит, налили. Он еще вмазал, короче... А там Дамир этот, он по бабам с ума сходил. Вот он:
      - Так, Федя. Ну иди, кого ты там обещал-то...
      - Вам троих хватит?
      А нас пятеро.
      - Да хватит, хоть троих-то приведи. Там уж разберемся, что к чему.
      Короче, пошел... А, нет, не пошел еще, сидит. Ну, значит, еще налили. И он, значит, как сейчас помню, колбасу эту вот так берет, выпил, занюхал. Потом вот так вот бросает и орет:
      - Дарья, сука!..
      Да вроде, ты знаешь, когда мы заходили, никого в хате не было. А он:
      - Да-рья! Дарья, в рот тебя е...
      Тут заходит такая... Вот представляешь, в эту дверь, примерно, она бы не вошла. Боком протиснулась. Баба его:
      - Черт гундосый, опять кого-то привел...
      Нам бы хватиться тут, но мы, сам понимаешь... А он так вот сидит. Он выпил, что ему... Так вот сидит, ему все уже, понимаешь... Орет:
      - Убери эту подлую колбасу! Она мне в тюрьме надоела! Принеси че-нибудь... резкого...
      Думаю, да где ж он на зоне колбасу, мы вообще ее, колбасы-то, не видели... Я вроде хотел взять эту миску, а она у меня из-под носа-то эту миску, Дарья-то, чу-ух! Умойся. И несет там вот такую вот лохань, вроде там, капусты. Года два она, наверно, уже стояла. Запах. Хлобысь на стол:
      - Черт гундосый! Нате, жрите...
      И мы сидим, друг на друга так поглядываем... Ну, мы ребята-то молодые были, неудобно. Вот так сели, вот сидим. Девиц ждем!
      - Ну че там ты, давай!..
      А он:
      - Сча!..
      А я... Значит, че... Предыстории немножко... Я в поселке лепушок взял, ну костюм, значит. Он такой... нормальный, в общем. Но мне немножко маловат был. Вот мы когда пришли, переоделись, значит... Праздник же... Не то, чтобы как в лесу-то ходить. Ну и сидим, а он ушел. Ушел... Тут мы сидим, Дамир, значит:
      - На кровать никто не заходит, кровать моя...
      Девиц мы ждем. Дамир опять:
      - Кровать моя, там разберемся.
      А он такой, парень симпатичный... Мы тут распределились, кго где. Пока, мол, вы там трое, а после...
      И вот картина. Дверь открывается с ноги, значит так, с пинка. Он так на косяк, Гундосый, стоит, мотается:
      - Братва! В рот меня е... Выпуливайся! Менты на хвосту!
      А мы поселенцы, ты знаешь, ну вилы, срок. Пределы у нас 100 километров... А значит, шнифт, форточка, пятьдесят на пятьдесят... Мы пять человек, мы в эту форточку... А у него, козла, гвоздь на 150, не в ту сторону, а в эту загнутый... Я так и не понял, как меня протиснули. А там, значит, нас менты подбирают и в воронок. А он вдогонку орет:
      - Братва! В рот меня е... Хату не палите!
      А мы там падаем, нас уже подбирают и в воронок...
      Ну в воронке сидим. В КПЗ привозят. Я захожу, гляжу, там, двое лежат, один, значит, курит, один на корточках сидит. Ну я сел. Ни сигарет, ниче.
      - Дай, - говорю, - закурить.
      Дает закурить... А! Не, он сначала, как же он?.. Дай в Москве е... не просят...
      - Да хорош, - говорю, - дай, короче, сигарету.
      Ну он дает сигарету. Прикурил. Гляжу: у меня лепушок тут вот пальцы закрывает. То он мне был короткий, а тут пальцы закрывает. Костюм. А меня как выталкивали, зацепили вот здесь вот и шов весь этот распороли, он у меня весь и сполз вот сюда вот.
      А малый там, значит, лежал в углу на нарах.
      - Че, - говорит, - у Феди Гундосого побывал?
      - А с чего ты взял-то?
      - Да, - говорит, - видно.
      Фан Фаныч
      Эту историю я слышал раза три, причем от разных людей, но в главных деталях она совпадала один к одному, и даже имя главного героя везде было одно и тоже - Фан Фаныч. (Скорее всего, имя все-таки вымышлено, потому что по блатной "фене" "Фанфаныч" означает - представительный мужчина.) Не знаю, было ли это на самом деле, но все очень похоже на правду. А если учесть, что на зоне случаются вещи абсолютно невероятные, то тем более можно поверить рассказчикам. История эта поучительная, и говорит она о том, как порою человек находчивый и остроумный может приобрести уважение среди заключенных. Вот краткий пересказ от первого лица.
      На одну из фаланг Бамлага, где я шестерил у нарядчика, прибыл московский трамвай. Так, ничего особенного, трамвай как трамвай, обычный. Раскидали их по баракам, вечером расписали по бригадам и объявили, кому завтра кайлом махать, кому с носилками крутиться. Утром рельс бухнул, всех на развод. Бригады построились и разошлись на работу. Моя задача пробежаться по баракам и доложить нарядчику, что к чему. Обежал - кроме больных и одного со вчерашнего московского трамвая, все на работе. Иду, докладываю нарядчику:
      - В четвертом бараке один отказчик. Все остальные на работе.
      - Кто такой? - аж побагровел нарядчик. - А ты, сука, куда смотрел? Почему не выгнал? Лоб, что ли, здоровый? Или - козырный?
      - Да нет, - говорю, - какой там лоб... Смотреть не на что. Глиста, но чудной больно. Требует, чтобы его к начальнику фаланги доставили. Без промедления, говорит...
      - Ах ты, шнырь! Сейчас я ему дам начальника фаланги! Он у меня пожалеет, что его мать на свет родила! - Бросил свои бумаги и мне: - Пошли!
      Заходим в четвертый, навстречу нам эта тощая мелюзга, ханурик. Не успел нарядчик хайло разинуть, а тот ему командным голосом:
      - Вы нарядчик фаланги? Оч-чень хорошо, вовремя... Я уж хотел о вас вопрос ставить перед начальником. Вот что, любезный... Прошу обеспечить мне рабочее место, чертежную доску, ватман и прочие принадлежности. Еще расторопного мальца мне, для выполнения мелких технических работ!