Инспектор Вест и дорожные катастрофы

      — Значит, она крупная?
      — Пять футов, девять дюймов, более пяти пудов.
      — Как она себя чувствует?
      — Все еще без сознания.
      — Шансы?
      — Она ничего не говорит. Около нее дежурит муж.
      — Где он был вчера вечером?
      — Уезжал на собрание. Они одни из самых активных общественных деятелей в Лигейте. Между нами, Красавчик, — Конноли заговорил с жаром, — мне нравится эта пара и, пожалуй, я даже предпочитаю старого доктора Китта его супруге. Но чуть-чуть! Она вечно кричит о том, что полиция преследует водителей, но у нее в одном мизинце больше настоящей человеческой доброты, чем у большинства людей во всем их существе. Верно, она поднимает много напрасного шума по пустякам, но одновременно творит добро. Она является организатором почти всех молодежных мероприятий местного клуба, домов для престарелых, посещения больных… Одним словом, мисс Китт и общественное благосостояние — синонимы в нашей местности, и поэтому никто не обращает внимания, когда она поднимает вопль об ограничениях, или, как она выражается, «ущемлениях прав мотористов». Правда, это у нее своего рода пунктик, — усмехнулся Конноли, плутовато подмигнув, — но это не самое страшное. Сама она водит развалюху-«Остина» и вечно оставляет его там, где это строго воспрещается.
      Роджер принялся за осмотр бюро.
      На нем стояла фотография молодой женщины со свежим привлекательным личиком, веселыми глазами и умным, слегка насмешливым, изгибом губ. На такое лицо против воли посмотришь во второй раз.
      — Кто такая?
      — Племянница мисс Китт, ее единственная близкая родственница. Эйкерс, Джун Эйкерс.
      — Странно, что этот тип не разбил портрет, — заметил Роджер, — на каком собрании был доктор Китт?
      — В местном городском зале. Понимаете, сейчас идет кампания протеста против сноса ряда старых зданий по другую сторону вересковой пустоши. Они в антисанитарном состоянии, не у места, но хозяева и жильцы подняли вой. Доктор Китт был председателем на собрании, которое продолжалось с восьми часов до одиннадцати. После этого он отправился с некотороми друзьями выпить по чашке кофе. Его жену нашли около десяти тридцати.
      — Каким образом?
      — Я натаскиваю своих полицейских.
      Роджер подмигнул. Разговаривая, он одновременно внимательно все разглядывал. Книги из бюро, некоторые из них раскрытые, не были тронуты, но около самой стены лежала груда старых газет, напоминая детские шалаши из сучьев. Похоже, что громила собирался уничтожить их все, но остановился на полпути. Некоторые газеты были разорваны на мелкие клочки. Кстати, те большие книги, от которых остались одни переплеты, тоже когда-то состояли из газетных вырезок.
      «…и данный полицейский, по имени Пай, почувствовал запах гари и решил, что ему нужно войти и проверить, — продолжал Конноли, — объяснил, что подумал, будто загорелась сажа в трубе, но тут на него упало несколько кусочков обгорелой бумаги, когда он проезжал мимо на велосипеде, поэтому-то он и захотел лично удостовериться. Он заглянул в окно, занавески были сдвинуты неплотно, и он увидел ее…»
      — Имеются ли данные, через сколько времени это было после того, как на нее напали?
      — Да, пожалуй, — сказал Конноли, — советник Виллербай готов присягнуть, что он разговаривал с ней по телефону минут двадцать, от девяти пяти до 9.25. Они вроде бы поспорили о каких-то делах совета и их беседа так затянулась, что он пропустил начало передачи вечерних известий. Он — болельщик новостей для дома, да и свои часы ежедневно вечером проверяет по большому Бену.
      Учитывая, что спорный вопрос касался проекта новых правил стоянки частных машин и, зная пристрастие миссис Китт к водителям, можно понять, почему так затянулся их телефонный разговор.
      Да и у советника тоже характер не ангельский, они оба горячились. Но Виллербай живет на другом краю пустоши и его пятеро детей и супруга могут показать под присягой, что он вечером никуда не выходил.
      — В чем заключались споры?
      — Все нужды Лигейта с успехом разрешили бы человек двадцать пять солидных филантропов, причем это вполне реально. Миссис Китт была против траты муниципальных денег. По правде сказать, Красавчик, миссис Китт тут совершенно права. Впрочем, она вообще редко ошибается.
      — Вижу, что ты вправду ее любишь? — с улыбкой сказал Роджер.
      — Если только она умрет, Лигейтская полиция будет переживать, как если бы погиб один из ее собственных сотрудников, можешь поверить мне на слово.
      Роджер снова ухмыльнулся.
      — Ясно, Джем Конноли. Ты не знаешь, ничего не украли?
      — Около двадцати фунтов из шкатулки на бюро, — Конноли указал на ящичек из зеленого материала, валяющийся подле камина, — она была взломана.
      — Отпечатки?
      — Ничего не найдено.
      — Как он попал в дом?
      — Не уверен, может быть, через окно над портиком. А может быть, она и сама его впустила.
      — Не знаете, больше ничего не пропало, — драгоценности, что-нибудь в этом роде?
      — У нее не было ничего особо ценного. Практически они были бедняки. Постепенно им пришлось продавать фамильные вещи, чтобы не умереть с голоду. Однако, они до сих пор остаются крупнейшими подписчиками на все местные благотворительные мероприятия.
      — Короче говоря, мотив неизвестен, — согласился Конноли. — Разумеется, меня тоже все это поразило. Я понимаю, что парень мог бы сделать подобный погром в комнате в поисках денег, но какого черта ему понадобилось сжигать газеты? Ума не приложу, а вы?
      — Ничего не понимаю, — ответил Роджер. — Знаешь, Джем, поручика эти обгорелые бумаги нам. Я вызову ребят из Ярда, пусть они над ними поколдуют. Скажи, этим телефоном можно воспользоваться?
      Когда Конноли сказал «да», Роджер набрал номер Белого дома 1212 и переговорил с Кортландом, который обещал прислать работника технического отдела и специалиста по бумаге.
      — Благодарю, — сказал Роджер. Он еще раз обшарил комнату глазами, потом взял карандашный набросок положения упавшей женщины. Голова у него была наклонена к одному плечу, мысли полностью заняты разбираемой проблемой. — Где были самые серьезные увечья?
      Конноли ответил очень медленно:
      — Трудно сказать. Она зверски избита — задняя часть головы, виски, лоб и верхняя половина лица. Похоже, что парень впал в неистовство. Но есть еще один любопытный момент. Скажите, вы когда-нибудь строите гипотезы или ждете, чтобы вам все стало ясно?
      — Если ее так жестоко избили, почему же она осталась жива? — спросил Роджер, потянувшись за медицинским свидетельством. — Ага, большинство увечий поверхностные, кровоподтеки, но ни одного повреждения черепа, кроме, кажется, одной трещины. Отчасти это объясняется орудием избиения, не так ли? Похоже на велосипедную цепь, верно?
      — Правильно, — сказал Конноли, — у нее на щеках ясно видны следы отдельных звеньев. Он бил ее по голове, как настоящий дикарь, а когда она потеряла сознание, повел себя, как сумасшедший, и учинил весь этот развал.
      — Избави меня бог от гаданий на кофейной гуще, но кто-то сильно не любил ее, потому что это не было сделано только из корыстных целей. Если, конечно, — добавил Роджер, заметив огонек в глазах Конноли, — какой-то хитрец не явился сюда для ограбления, а постарался придать делу вид личной мести.
      Конноли промолчал.
      — А что в отношении остальных помещений?
      — Ничего не тронуто, — ответил Конноли, — но давай сходим, посмотрим.
      Он пошел вперед. Двадцать минут были посвящены тщательному осмотру всего дома. Они остановились у слухового окна и разглядели следы изнутри и снаружи, где, как правильно говорил Конноли, виднелись царапины на кирпичах и пилястрах, поддерживающих навес. Они говорили о том, что кто-то влез наверх. Однако они не обнаружили ничего такого, что можно было бы назвать «вещественными доказательствами».
      — У Киттов имеется пара приходящих работниц, одна из них — старая служанка, вторая — сравнительно новая, — продолжал Конноли, — я сам разговаривал с ними сегодня утром, но ничего путного не узнал. Нажимал на то, что миссис Китт должен кто-то ненавидеть, чтобы с ней так поступить, но они ответили то же самое, что и я: у миссис Китт нет ни одного врага в целом мире. Конечно, насколько это нам известно, — сухо добавил Конноли. — Что ж, придется охотиться на тайных врагов, Красавчик?
      — Давай возвратимся в ту комнату, где на нее напали, — сказал Роджер. — Когда они отправились, он добавил: — Боюсь, Джем, у меня плохие новости для тебя.
      — Ты не должен мне их говорить. Давай, займемся этими газетными вырезками, сложим то, что возможно. Поможем твоим Ярдовским ребятам восстановить золу в подзольнике и, даст бог, они сумеют обнаружить хоть какие-нибудь улики. Да, нам надо искать человека, который до глубины души ненавидит миссис Китт, а ведь это может быть человек, которого она помогла упрятать в тюрьму, не правда ли, Красавчик?
      — Если бы ты был несколькими годами моложе, ты мог бы пойти работать инспектором в Ярд. Справился бы! Ну, что-же, примемся за дело.
      — На это уйдет порядочно времени.
      — Мы можем попросить прислать парней из Ярда.
      — Не стоит тебе заниматься такой черной работой, ты должен держать фасон, — насмешливо сказал Конноли. Он стоял и снова оглядывал картину погрома. Затем заметил, что мимо окна прошел молодой полицейский, и у него просветлело лицо. — Вот Пай с фотографиями. Наблюдательный малый. Мне будет интересно позднее узнать твое мнение о нем.
      Роджер рассеянно протянул «э-э», согнувшись почти вдвое, чтобы прочесть что-то в газете. Очевидно, что там были напечатаны некоторые «шедевры» из выступлений мирового судьи миссис Китт. Видимо, она сама собирала газеты, вырезала из них статьи, а затем подбирала в книги. Один подзаголовок и привлек внимание Роджера. В этот момент, некстати для него, донесся голос Конноли:
      — Могу поспорить, что ты не слышал ни одного слова?
      — Прошу прощения, — сказал Роджер, поднимая газету. Она была порезана в нескольких местах, но эта статейка оказалась цела… — Ты веришь в совпадения, Джем, — несколько месяцев назад была сбита машиной женщина. Она умерла. Мы этого негодяя так и не поймали. Некая мисс Брэй. А вот слова миссис Китт по тому делу, где мисс Брэй выступала в качестве свидетельницы. Четыре года назад.
      «Автомобилиста нельзя винить», — гласил заголовок. Суть дела сводилась к тому, что некто Бенджамин Фарилей Канлиф обвинялся в неосторожной езде. Лигейтский суд приговорил его к уплате штрафа. Несчастный случай произошел в Лигейте на Коннон-стрит рано утром, 17-го мая. Под машину попала миссис Эвелин Роули. В тяжелом состоянии она все еще находится в больнице.
      Мистер Роули, старший фармацевт Лигейтского отделения фирмы Смартов, не предъявлял претензий.
      Позднее миссис Китт, М.С, председательствующая на суде, сказала, что водителя нельзя винить. Во всем виновата одна несчастная женщина. Независимо от того, как бы нам ее ни было жалко, мы не можем сентиментальничать в отношении подобных фактов, говорила миссис Китт.
      — В той шумихе, которая привела к суду, виновен, в основном, преподобный Питер Вейт. Миссис Роули в мае ждала ребенка. Вследствие несчастного случая он родился мертвым.
      Мистер Артур Роули, муж, давал показания истеричным голосом, было ясно, что он не может оправиться от удара. Он рассказал, что его жена была счастлива в ожидании ребенка, никаких неприятностей у нее не было.
      — Миссис Китт говорит без обиняков, — заметил Роджер. — Великолепно помню, что я сам говорил тебе только об этом, только что… А также о том… что Пай пришел сюда со всеми фотографиями и что тебе хотелось бы услышать мое мнение об этом парне.
      — Ага, значит, ты умеешь не спать во сне?
      — Только у меня никогда нет времени на сон, — засмеялся Роджер, — прежде чем повидаться с ним, скажи-ка мне, этого преподобного Вейта, не называют ли пастором Питером?
      — Да, он когда-то был миссионером. В своих поступках он исходит из самых лучших намерений, но, как правило, доставляет кучу неприятностей. Мир полон чокнутых…
      — Ему не по душе цифры дорожных катастроф и их жертв, — сухо сказал Роджер. — А что произошло с пострадавшей, с этой миссис Роули?
      — Кошмарная история, — ответил Конноли. — Она была парализована, не могла ни говорить, ни двигаться. Живой мертвец. В конце концов умерла, примерно, через год после несчастного случая. Впрочем, это не имело влияния на решение суда. Она вышла из автобуса, не посмотрев, куда идет. Если бы ты спросил мое мнение, то пешеходы представляют не меньшую угрозу для дорожных катастроф, чем водители.
      — Мы можем позднее поговорить на эту тему, а сейчас уж лучше пригласить Пая.
      Конноли тут же повысил голос:
      — Входите, констебль.
      Полицейский констебль Пай был почти полицейским из учебника, у него не требовалось проверять необходимый рост, он был выше пяти футов восьми дюймов, высоченный, широкоплечий детина, отнюдь не толстый и не обрюзгший, с умными серыми глазами на продолговатом лице, с квадратной челюстью. Чувствовалось, что этот парень всегда начеку.
      — У меня фотографии миссис Китт, сэр.
      — Благодарю, — Конноли взял снимки. — Это старший инспектор Вест из Ярда.
      — Горд познакомиться с вами, сэр.
      У Пая был приятный голос и открытый взгляд.
      — Рад вас видеть, Пай. Как я понял, вы первый обнаружили то, что здесь произошло?
      — Да, сэр.
      — Расскажите мне по порядку, хорошо?
      Пай взглянул на старшего офицера.
      — Да, сэр, но я уже…
      — Повторение мне не повредит, — усмехнулся Конноли, — но постарайтесь не искажать фактов.
      — Не имею такой привычки, — ответил Пай, явно обидевшись. Он с каким-то вызовом посмотрел Роджеру в глаза и у того мелькнуло в голове, что с таким видом выступают свидетели в муниципалитете. Но Пай толково рассказал про запах дыма и все свои действия, что он предпринял потом, не тратя лишних слов на «лирические отступления».
      — Совершенно ясно, благодарю, — сказал Роджер. — Не забудьте, что мне нужна копия вашего донесения в письменном виде.
      — Понятно, сэр.
      — Прекрасно. У вас все?
      — Ничего такого, что было бы связано непосредственно с данным делом, всего лишь незначительная деталь.
      — Слушаю вас.
      — Немного раньше, вечером, когда я объезжал на велосипеде свой участок, поскольку он очень большой, я заметил человека, который вышел из-за угла поблизости от дома миссис Китт. Он сел в машину, стоявшую недалеко, и уехал. Я не мог понять, зачем ему понадобилось оставлять машину за углом, ведь ее можно было поставить в любом месте. Не стану утверждать, что в тот момент мне это показалось подозрительным, но я обратил внимание на это. Потом, когда я подъехал к другой стороне здания, до меня донесся запах гари. Ветер дул в мою сторону. Однако, сперва я не стал ничего предпринимать и продолжал свой дозорный объезд. Но потом возвратился назад. На этот раз на меня упало несколько кусочков обгоревшей бумаги, и вот здесь я решил проверить дом.
      — Какой марки была машина? — спросил Роджер.
      — Темный «Остин-Изо», сэр, модель прошлого года.
      — Уверены?
      — Да, сэр.
      — Регистрационный номер?
      — Необычный, сэр. Л-573-ПР, — Пай ответил отрывисто и деловито. — Мне никогда до этого не приходилось видеть номера с буквенными индексами, разделенными таким образом. — По-видимому, из-за этого я так хорошо и запомнил этот номер. Я проверил, сэр, это новая серия.
      — Да, мы тоже проверим этот номер, — сказал Роджер, делая пометку в блокноте, — и если бы все во время дозорных обходов держали глаза открытыми и тренировали память, как это делаете вы, нам жилось бы намного легче. Спасибо, Пай. Вы знали миссис Китт?
      — Очень хорошо, сэр.
      — Она вам нравилась?
      — Поразительная леди, сэр. Если она умрет… — Пай резко замолчал. — Есть ли какое-нибудь известие о ее здоровье, сэр?
      Роджер теперь был связан с двумя больницами. Через полчаса он позвонил в обе и получил один и тот же ответ: «Без перемен».
      Но перемены к худшему были во взаимоотношениях между Чарльзом и Розмари Джексонами.

6
Перемена к худшему

      За те недели, которые прошли после того, как Розмари получила первое анонимное письмо и обнаружила следы пудры, духов и губной помады, обстановка в маленькой квартирке претерпела большие изменения к худшему. Это началось с вечера того дня, когда Чарльз возвратился, вполне удачно поработав весь день со старым Нодом и ожидая похвал и домашнего уюта.
      Вместо этого он нашел Розмари спокойной и почти чужой, а так как он сильно устал, то его беспокоило то, что как следует они так и не помирились.
      На следующее утро, после традиционного завтрака он ушел из дома в холодном молчании.
      В течение двух дней Розмари уговаривала себя, что должно существовать какое-то объяснение, что, может быть, письма лживые. Но, когда приходил Чарльз, у нее перед глазами упорно маячили напечатанные на машинке строки, следы пудры и губной помады на носовом платке. На третий вечер, в пятницу, он явился домой, где его ждал ставший уже привычным прием.
      — Хорошо, Розмари, — заявил он, — если ты собираешься продолжать в том же духе, я с этим смирюсь. Но по крайней мере сообщи мне причину.
      — Причина тебе известна.
      — Единственная известная мне причина — женские капризы.
      Она вскочила со стула, вылетела из комнаты, причем он остался сидеть на стуле с открытым ртом, и так же быстро возвратилась назад со злополучным платком в руках. Пораженный, он внимательно разглядывал все пятна, поглядел на следы пудры, даже понюхал духи, постепенно приходя в себя, а потом сказал тоном, в значении которого невозможно было ошибиться.
      — С тех пор, как мы женаты, я ни одного часа не провел наедине с другой женщиной, если, конечно, не считать бесед с клиентами у меня в конторе в присутствии мисс Тривитт, «интимными свиданиями».
      — Но, Чарльз, каким образом?
      — Говорю тебе, я не провел наедине с другой женщиной ни единого часа с момента нашей свадьбы. Я не целовал, не тискал, не обнимал, не ласкал, не насиловал и не сожительствовал ни с одной женщиной с тех пор, как… — и тут Чарльз внезапно усмехнулся и плутовато подмигнул, отчего его усталое лицо сразу приобрело мальчишеское озорное выражение, — как начал все это… проделывать с тобой.
      — Чарльз, но если это так, то…?
      — Дорогая, — сказал он, — мы не на суде, повторяю тебе, я, как и раньше, отчаянно влюблен в тебя, у меня ни разу и мыслей-то не возникало о неверности, не то чтобы какие-то поступки! Припоминаю, что недавно, действительно, получил надушенное письмо от женщины, сыну которой помог избавиться от крупных автомобильных неприятностей. Но, дорогая, ради бога, не заставляй меня представлять тебе… доказательства.
      Она бросилась к нему на шею. Но все же прежнего не вернуть…
      Прежде всего потому, что письма продолжали приходить, все очень короткие и на ту же тему, напечатанные на одинаковой бумаге тем же шрифтом и все отправленные в Лондоне, В-1.
      Во-вторых, потому, что Чарльзу приходилось несколько раз в неделю задерживаться по вечерам в конторе из-за дела Ньюмана. Старый Нод был самым свирепым надсмотрщиком в Темпле.
      Таким образом Розмари очень много времени была предоставлена себе самой. И именно поэтому, по вечерам, когда Чарльз отсутствовал, начинались телефонные звонки.
      Они были предельно лаконичными, примерно такого содержания:
      — Где он сегодня? — спрашивал мужской голос, или: — «Не верьте ему, он искусный обманщик», или же: — «Он смеется над вами»…
      Все вместе взятое вконец измотало нервы Розмари, так что теперь у нее редко бывали по-настоящему счастливые минуты между длительными периодами мрачного отчаяния.
      Хотя она рассказывала Чарльзу про каждый звонок, и они бесконечно об этом рассуждали, в глубине души она уже не могла ему полностью доверять. По временам она становилась рассеянной, легко раздражалась и плакала. Чарльз никогда не был уверен, какой прием его ожидает дома по возвращении с работы или же ранним утром. Но гораздо более важным было то, что она охладела к нему, ненавидя себя за это. Однако, ничего не могла с собой поделать.
      У нее начались постоянные головные боли.
      — Мы тебе говорили, — шипела родня Джексона, — мы тебя предупреждали, что она тебе не пара!
      Примерно часа в 3–4, когда Роджер Вест все еще находился в Лигейте, Розмари Джексон сидела подле окна, рассеянно смотря на большой сад соседнего углового дома. Уже появились ранние бледно-желтые нарциссы, хотя еще полностью не расцвели, а вот на желтофиолях красовались большие бутоны. Деревья пестрели в молодой листве, цветущие кустарники великолепно реагировали на раннюю весну, а два диких миндаля посреди лужайки являли собой восхитительное зрелище: гигантские букеты нежно-розового цвета. Было трудно поверить, что это пустоцвет.
      Однако Розмари почти ничего не замечала. Щеки были бледными, глаза лихорадочно блестели, как будто у нее была повышена температура. Никакие резонные рассуждения ей больше не помогали, она была во власти чувств и, казалось, в мире не было такой силы, которая могла бы что-либо изменить. Яд недоверия к Чарльзу был таким сильным, что постепенно убивал ее.
      Она начала страшиться его возвращения домой.
      Зазвонил телефон.
      Теперь она боялась и телефонных звонков, потому что это мог быть «он» с новым лаконичным заявлением — еще один повод думать, что Чарльз ее обманывает.
      Поэтому она сначала не захотела подходить к аппарату, но когда он продолжал настойчиво звонить, подняла трубку с таким видом, будто в ней было пять пудов веса.
      — Миссис Джексон слушает.
      — Добрый день, миссис Джексон. Это мисс Тривитт. С вами хочет поговорить мистер Джексон.
      «Это контора, слава богу.»
      — Я слушаю.
      — Обождите минуточку.
      Через секунду она услышала голос, который говорил, осторожно выбирая слова, что стало для него характерным в последние дни.
      — Алло, дорогая, как ты там?
      — Все в порядке, Чарльз.
      — Прекрасно, дорогая, сегодня вечером я должен поехать по делам на пару часов.
      У нее внутри все сжалось и похолодело.
      — Ясно, — сказала она упавшим голосом.
      — Я хотел узнать, не поехала ли бы ты со мной?
      Это было совершенно неожиданно, почти фантастично.
      — Повидаться с клиентом, Чарльз?
      — Отчасти навестить человека, с которым у меня масса дел и который, возможно, сумеет помочь и нам.
      — Ты имеешь в виду врача? Нет, Чарльз. Я уже и раньше тебе говорила, что я не больна и что…
      — Не врача, — спокойно ответил Чарльз, — а полицейского.
      — Ты с ума сошел…
      После маленькой заминки Чарльз заговорил с большой убежденностью:
      — Возможно, но мы должны разобраться в сути этой истории. Я пришел к убеждению, что нам надо поручить полиции отыскать человека, который посылает анонимки и звонит по телефону. Это простое дело с пасквилянтом и, во всяком случае, — Чарльз снова остановился, со свистом втянул воздух, и затем предложил: — это один из наиболее опытных работников Скотланд-Ярда. Я знаю, что он соблюдет нашу тайну и мне бы хотелось, чтобы ты поехала вместе со мной, дорогая.
      Когда он замолчал, снова повисла продолжительная тишина.
      — Чарльз, — спросила, наконец, Розмари, — ты и правда готов пойти даже на это, чтобы узнать, кто посылает такие письма?
      — Я уже три недели назад нанял частного сыщика с этой целью, — холодно заявил Чарльз, — но он ничего не обнаружил. Ярд справится гораздо лучше. Ты поедешь?
      Она почти плакала.
      — Да, да, конечно, с радостью!
      — Именно это я и хотел узнать, — спокойно сказал Чарльз. — Послушай, дорогая, давай, поедим где-нибудь в ресторане. Мы с этим парнем договорились встретиться у него дома в 8.30. Так что у нас уйма времени. Я вернуеь домой в половине седьмого. Мы поедем на машине. Будь готова!
      — Я буду готова! — радостно обещала Розмари.
      В течение получаса она была вне себя от возбуждения. Начав одеваться, она впервые за несколько недель почувствовала себя менее подавленной. Чарльз может сразу приехать на такси, хотя в часы пик иногда быстрее бывает добраться пешком. Она прижалась к стеклу, стараясь в сумерках разглядеть одинокую фигуру мужа и при этом отметила, что на другой стороне у обочины стоит небольшая черная машина.
      И тут она увидела Чарльза. Он шел торопливой походкой, размахивая сложенным зонтом. Она была готова на всю улицу закричать его имя, таким близким показался он ей в эту минуту.
      Одновременно она заметила, что та машина тронулась с места.
      Боковые огни у нее были включены, но вообще-то она представляла собой не более чем темную массу, пришедшую в движение. Окно было заперто, так что Розмари не могла ничего слышать, но она видела, как Чарльз сошел на мостовую и как машина быстро набирает скорость.
      Казалось, что она устремилась прямо на него…

7
Наезд машины

      Чарльз Джексон видел, что в окне спальни горел свет, ему даже показалось, будто он различает голову и плечи Розмари. Он молил бога, чтобы так оно и было.
      На протяжении последних недель он был близок к отчаянию. Иногда ему в голову закрадывалось сомнение, смогут ли они в будущем быть счастливы с Розмари и не были ли правы его родители и сестра. По временам он почти сомневался, не верил собственным глазам, которые смотрели на короткие, напечатанные на машинке письма, пудру, платок со следами губной помады. Самое скверное было то, что всего лишь пару месяцев назад «Мерридью» защищал интересы человека, жена которого, пожелав получить свободу, подстроила свидетельства против него и даже возбудила бракоразводный процесс. Джексон не мог, вернее не хотел, поверить тому, что у Розмари были такие же гадкие намерения. Но иной раз ее поведение почти пугало его.
      Он воспользовался услугами одного из лучших частных бюро в Лондоне, но безрезультатно.
      Он даже поручил следить за Розмари…
      Те моменты, когда они спокойно могли обсудить сложившуюся обстановку, становились все более тяжкими. Розмари стала такой легковозбудимой, что любое неосторожное слово, а иной раз и слова, в которых вообще не было ничего обидного, доводили ее до слез или же вызывали в ней ярость.
      Давно уже он не подходил к своей маленькой квартирке с чувством такого нетерпения.
      Да, вот она стоит. Темный силуэт на фоне освещенного окна.
      Если она так же волнуется, как он, тогда сегодняшний вечер, может быть, станет поворотным моментом в их взаимоотношениях.
      Он машинально отметил маленькую темную машину, стоящую с краю дороги, почти у самого угла. При других обстоятельствах он, возможно, и подумал бы, что она стоит слишком близко, но сейчас в Мьюсе было небольшое движение и большая часть машин ездила медленно, так что ничего особо опасного в этом не было…
      Ближайший фонарь находился на некотором расстоянии, да и не мешало бы подрезать огромные сучья дерева, нависавшие над тротуаром. Район Мьюса освещался до сих пор газовым светом. Старомодные лампы были прикреплены металлическими скобами к стенам домов, большие двери гаражей были заперты. Единственное освещенное окно на улице — его собственная спальня.
      Теперь он отчетливо различил, что Розмари машет ему рукой.
      Он услышал шум автомобильного мотора, но ему и в голову не пришло, что это опасно. Он миновал машину и уже было ступил на камни мостовой, когда до него дошло, что двигатель стучит во всю, но и это его не встревожило. Он стал переходить дорогу.
      Чарльз заметил краешком глаза задние огни машины, которая повернулась на 180 градусов и теперь быстро приближалась.
      Все, что он мог различить, это надвигающуюся черную массу, слепящий свет и силуэт человека за рулем, одетого в фетровую шляпу. Все, что он мог расслышать, это рев мотора. Он окажется прямо под машиной, когда она вывернет из-за угла. А если он шагнет назад, его заденет при повороте. Ему оставалось только прыгать вперед. И он прыгнул…
      Он почувствовал, как что-то схватило его за пальто и свалило с ног, ему было немного больно, но настоящего удара он не почувствовал, хотя и тяжело свалился на камни мостовой, ударившись лбом, после чего окончательно потерял сознание.
      А шум мотора заполнил весь Мьюс, как завывание грозной, неумолимой стихии.
      Машина, подпрыгивая на булыжниках, снова сделала полный разворот в нескольких метрах от распростертого на земле беспомощного тела и теперь дальнейшая судьба человека целиком зависела от прихоти шофера.
      Розмари так быстро сбежала с лестницы, что успела достигнуть ее подножья еще до того, как Чарльз упал.
      Она распахнула дверь и в темноту устремился свет, отразившись на блестящем черном лаке машины, которая промчалась мимо, и на бледном лице шофера. На одно мгновение водитель повернулся к ней, потом круто завернул машину и направил ее к распростертой фигуре Чарльза.
      — Нет! — истошным голосом закричала Розмари, — нет-нет-нет!!
      Она побежала к мужу.
      Она видела, как правая рука Чарльза потянулась к ней умоляющим жестом, как едва заметно приподнялась голова, но машина неумолимо надвигалась на него, как будто водитель решил закончить свое черное дело.
      Но тут из-за угла показалась вторая машина, снизившая, как положено, скорость на повороте.
      — Стоп! — закричала Розмари. — Стоп!
      Она задыхалась от бега и крика, хотя и понимала, что кричать бесполезно. Слишком далеко. Ей казалось, что для Чарльза все потеряно, однако она ошибалась. Преступный водитель вынужден был повернуть руль, ибо если бы он поехал прямо через свою жертву, он непременно врезался бы во вторую машину, которая притормозила на углу.
      Теперь возможность ускользнуть из Мьюса почти равнялась нулю. Похоже было, что вторая машина целиком заняла всю проезжую часть улицы.
      Колеса завизжали.
      И все же черная машина проскочила между стеной дома и второй машиной на расстоянии нескольких дюймов. Водитель погнал к следующему повороту, откуда можно было уйти по десятку различных переулков и не бояться погони.