Роза и тис

      - Да, конечно! - заверил я Милли. - Чуть позже мы с вами будем пить чай.
      1 т-Это очень хорошо, - сказала Милли и тут же озабоченно спросила:
      - Ох! Капитан Норрис, как вы думаете, он пройдет?
      - Об этом говорить слишком рано.
      - Мне хотелось бы знать, что вы думаете.
      - По-моему, у него есть шанс. - Я старался как-то ее успокоить.
      - Если бы не я, он прошел бы наверняка! Как я могла быть такой глупой и скверной! О капитан Норрис, я постоянно думаю об этом. И ужасно себя упрекаю.
      "Ну вот, началось!" - подумал я.
      - На вашем месте, Милли, я перестал бы об этом беспокоиться.
      - Но как я могу?! - Большие карие глаза Милли широко раскрылись.
      - С помощью силы воли и самоконтроля, - наставительно сказал я.
      Лицо Милли приняло скептическое и слегка неодобрительное выражение...
      - Я не могу, не должна относиться к этому легко. Ведь это моя вина.
      - Дорогая моя, этим вы не поможете Гэбриэлу попасть в парламент.
      - Не-ет.., конечно, не помогут. Но, если пострадает его карьера, я себе никогда не прощу.
      Это было так знакомо! Я прошел через все это с Дженнифер. Разница только в том, что сейчас я говорил хладнокровно, не испытывая романтического влечения. Большая разница! Милли Барт мне нравилась, но ее причитания в высшей степени раздражали.
      - Ради Бога! - воскликнул я. - Незачем все так преувеличивать и накручивать! Хотя бы ради самого Гэбриэла.
      - Но ведь он-то меня и беспокоит!
      - Вам не кажется, что у него хватает забот и без ваших слез и сожалений?
      - Но если он проиграет...
      - Если он проиграет (чего пока еще не произошло) и если вы содействовали такому результату (чего невозможно знать наверняка - может быть, это вообще не соответствует действительности), бедняге, надо думать, хватит того разочарования, и вряд ли стоит дополнять его переживания женскими терзаниями. От этого будет еще хуже.
      Милли хоть и пришла в замешательство, но продолжала упрямо повторять свое:
      - Я только хочу загладить то, что сделала.
      - Скорее всего вы не сможете этого сделать. Разве только вам удастся убедить Гэбриэла в том, что поражение на выборах для него большая удача, так как даст ему свободу для более интересных перспектив.
      - О-о! - Милли испугалась. - Я не думаю, что смогу это сделать!
      Я тоже так не думал. Это было бы под силу лишь находчивой и неразборчивой в средствах женщине. Да еще Терезе, если бы Гэбриэл ей нравился, она тоже могла бы справиться с этой задачей. Она, по-моему, всегда воспринимала жизнь как непрекращающуюся борьбу.
      Для Милли Барт жизнь, безусловно, была чередой романтичных поражений. Но, быть может, Джону Гэбриэлу нравится подбирать трогательные обломки крушения и пытаться их склеить. Мне самому это когда-то нравилось.
      - Вы его очень любите, не так ли? - спросил я.
      Карие глаза Милли налились слезами.
      - О да!.. Да! Он... Я никогда не встречала никого похожего на майора Гэбриэла.
      И я тоже. Но меня, разумеется, это не трогало так, как Милли Барт.
      - Я бы все для него сделала, капитан Норрис! Правда, все-все бы сделала!
      - Если вы его так любите, - это само по себе уже много значит. Оставьте все как есть!
      Кто это сказал: "Любите их и оставьте в покое". Какой-нибудь психолог, который давал совет матерям? Мудрость эта применима не только к детям. Однако в состоянии ли мы оставить кого-нибудь в покое? Возможно, лишь наших врагов, да и то с трудом.
      Я оторвался от бесплодных размышлений и распорядился, чтобы подали чай.
      За чашкой чаю я намеренно повел разговор о кинофильмах, которые смотрел в прошлом году. Милли любила ходить в кино.
      Она ввела меня в курс последних киношедевров. Мы славно провели время. Я получил большое удовольствие, и мне было жаль, когда Милли ушла.
      С отдаленных избирательных участков стали появляться "боевые отряды". Настроения варьировали от оптимизма до отчаяния. Только Роберт пришел домой бодрый и веселый: в заброшенном карьере он нашел поваленный бук, точно такой, какого жаждала его душа художника. К тому же он вкусно поел в пабе. Деревья и еда - две основные темы разговоров Роберта. Кстати сказать, не худшие!
      Глава 22
      На следующий день поздно вечером Тереза вошла в мою комнату и, устало отбросив прядь темных волос со лба, сказала:
      - Он прошел!
      - С каким преимуществом?
      - Двести четырнадцать голосов.
      Я присвистнул.
      - Только-только!
      - Да. Карслейк считает, что, не будь всей этой истории с Милли Барт, перевес был бы не меньше тысячи.
      - Карслейк не понимает, о чем говорит.
      - Невероятный успех левых по всей стране. Почти везде победили лейбористы. Победа консерваторов в Сент-Лу - одна из немногих.
      - Гэбриэл был прав, - сказал я. - Ты помнишь, он это предсказывал.
      - Да, помню. Поразительное предвидение!
      - Ну что же, сегодня маленькая Милли Барт может наконец заснуть спокойно. Все-таки она не испортила все дело. Какое это для нее облегчение!
      - Неужели?
      - Какая же ты все-таки язва, Тереза! Малышка предана Гэбриэлу.
      - Да, это так. Вообще они подходят друг другу. По-моему, он был бы с ней вполне счастлив. Если, конечно, хочет быть счастливым. Есть люди, которые не хотят.
      - Я никогда не замечал за Гэбриэлом аскетизма. Его мысли не идут дальше собственного благополучия и того, чтобы урвать от жизни как можно больше. Он сам это мне говорил. Думаю, он так и сделает. Гэбриэл отмечен печатью успеха. Самого большого. Что же касается Милли, то ей, похоже, суждена роль жертвы. Ты, наверное, начнешь уверять меня, что ей это нравится.
      - Нет. Конечно нет. Просто, чтобы сказать себе: "Я свалял дурака!" посмеяться над собой и идти дальше, нужно иметь по-настоящему сильный характер. Слабому же надо за что-нибудь ухватиться. Ему нужно видеть свои ошибки не просто как промахи, с которыми необходимо справиться, а как роковую ошибку, трагическую вину. Я не верю в зло. Все беды в мире происходят от людей слабохарактерных, обычно совершающих поступки с благими намерениями и окруженных невероятно романтичным ореолом. Я их боюсь Такие люди опасны. Они словно покинутые командой корабли, дрейфующие во мраке, угрожающие роковым столкновением другим, вполне управляемым судам.
      Я не видел Гэбриэла до следующего дня. Когда он пришел, я с трудом узнал его - настолько он был не похож на себя: осунувшийся, почти начисто лишенный присущей ему энергии и живости.
      - Послевыборное похмелье? - спросил я.
      Гэбриэл застонал.
      - Вот именно! Какая тошнотворная штука успех! Где у вас самый хороший херес?
      Я сказал, где стоит спиртное, и он налил себе бокал.
      - Не думаю, что мистер Уилбрэхем сейчас ликует, - заметил я.
      - Пожалуй, - Гэбриэл слабо усмехнулся. - К тому же, по-моему, бедняга Уилбрэхем и себя самого, и политику воспринимает всерьез. Не то чтобы чересчур, но все-таки достаточно серьезно. Жаль, что он такой слабак.
      - Надо думать, вы сказали друг другу все, что положено в таких случаях: о честной борьбе, непредвзятости и обо всем прочем.
      Гэбриэл снова усмехнулся.
      - О да! Мы исполнили весь положенный ритуал. Карслейк проследил за этим. Ну и осел! Свою работу знает превосходно, а ума ни капли!
      - За успех вашей карьеры? - Я поднял свой бокал. - Это начало.
      - Да, начало, - подтвердил Гэбриэл без всякого энтузиазма.
      - Похоже, вас это не очень радует?
      - Это, как вы выражаетесь, послевыборное похмелье.
      Жизнь всегда становится скучной, после того как свалишь с ног парня. Однако впереди еще предстоит немало сражений. Вот вы увидите, как я буду создавать общественное мнение!
      - Лейбористы получили изрядное большинство.
      - Я знаю. Это великолепно!
      - Ну и ну, Гэбриэл! Странные речи для нашего нового члена парламента от партии тори!
      - Наплевать на консерваторов! Главное, у меня теперь есть шанс! Кто в наше время может снова поставить партию на ноги? Уинстон <Имеется в виду Уинстон Черчилль.>, конечно, испытанный, великолепный боец в военное время (особенно в ситуации, когда весь народ выступал против войны), но он слишком стар, чтобы так же энергично справиться с проблемами мирного времени. Мир - сложная штука. Иден <Иден Энтони (1897 - 1977) - английский государственный и политический деятель, консерватор, премьер-министр Великобритании в 1955-1957 годах.> - приятный сладкоречивый английский джентльмен...
      Гэбриэл продолжал перечислять хорошо известных деятелей консервативной партии.
      - Ни одной конструктивной идеи! Они будут блеять против национализации и ликовать по поводу ошибок социалистов. (А те, конечно, будут их делать! Еще как! Толпа дураков. Старые твердолобые тред-юнионисты <Тред-юнионисты профсоюзные деятели.> и безответственные теоретики из Оксфорда!) Ну а наша сторона будет выполнять обычные парламентские трюки, как старые трогательные собачонки на ярмарке - сначала потявкать, потом стать на задние лапки и покружиться в медленном вальсе.
      - А где же место Джона Гэбриэла в этой привлекательной картинке, нарисованной с точки зрения оппозиции?
      - Нельзя начинать важное дело, пока к нему тщательно, до малейших деталей не подготовишься. Потом - полный вперед! Я подберу молодых парней, которые обычно "против правительства". Подброшу им идею, а потом начну борьбу за эту идею.
      - Какую идею?
      Гэбриэл с раздражением посмотрел в мою сторону.
      - Вечно вы все понимаете не правильно. Черт побери!
      Да какая разница?! Любую идею! Я всегда могу придумать их хоть полдюжины. Существуют только две вещи, которые способны расшевелить людей: во-первых, что-то должно попасть в их карман; во-вторых, идея должна выглядеть многообещающей, доступной для понимания, благородной (хотя и несколько туманной) и она должна придавать человеку хоть какое-то вдохновение. Человеку нравится чувствовать себя благородным животным (так же, как и хорошо оплачиваемым!). Идея не должна быть слишком практичной. Нечто гуманное, но далекое, не касающееся тех, с кем приходится общаться лично. Вы обратили внимание на то, как бойко идет сбор средств в пользу пострадавших от землетрясения где-нибудь в Турции или Армении? Но мало кто хочет принять в свой дом эвакуированного ребенка, верно? Такова человеческая натура.
      - Я с большим интересом буду следить за вашей карьерой, - заверил я Гэбриэла.
      - Лет через двадцать я растолстею, буду жить припеваючи и, вероятно, прослыву народным благодетелем.
      - А потом?
      - Что вы имеете в виду? Что значит "а потом"?
      - Я просто подумал, что вам станет скучно.
      - О, я всегда найду себе какое-нибудь занятие! Просто ради удовольствия.
      Меня всегда поражала уверенность, с какой Гэбриэл рисовал свое будущее, и я в конце концов поверил в его прогнозы. К тому же он почти всегда оказывался прав.
      Он предвидел, что страна проголосует за лейбористов, был убежден в своей личной победе на выборах, не сомневался, что жизнь его будет идти предсказанным им самим курсом, не отклоняясь ни на йоту.
      - Значит, "все к лучшему в этом лучшем из возможных миров" <Изречение, восходящее к философской повести "Кандид, или Оптимизм" (1759) французского писателя и философа-просветителя Вольтера (1694 - 1778).>, - довольно банально заметил я.
      Гэбриэл помрачнел и нахмурился.
      - У вас удивительная способность - вечно наступать на любимую мозоль, - раздраженно сказал он.
      - В чем дело? Что-то не так?
      - Ничего.., в общем-то ничего. - Он помолчал. - Случалось вам когда-нибудь загнать занозу в палец? Знаете, как это раздражает? Ничего по-настоящему серьезного... но постоянно напоминает.., покалывает.., мешает...
      - Кто же эта заноза? - спросил я. - Милли Барт?
      Он с таким удивлением воззрился на меня, что я понял: это не Милли.
      - С ней все в порядке, - сказал он. - К счастью, все обошлось, никто не пострадал. Она мне нравится. Надеюсь, повидаю ее как-нибудь в Лондоне. Там хоть нет этих мерзких провинциальных сплетен.
      Внезапно густо покраснев, Гэбриэл вытащил из кармана пакет.
      - Вы не могли бы посмотреть?.. Как по-вашему? Годится? Это свадебный подарок. Для Изабеллы Чартерно.
      Надо, наверное, что-то ей подарить. Когда свадьба? В следующий четверг? Может, это нелепый подарок?
      Я с большим интересом развернул пакет. То, что я увидел, явилось для меня полной неожиданностью. Никогда бы не подумал, что Джон Гэбриэл выберет такой свадебный подарок.
      Это был молитвенник, искусно украшенный изящными рисунками. Вещь, достойная музея.
      - Я толком не знаю, что это такое, - сказал Гэбриэл. - Должно быть, что-то католическое. Ему несколько сотен лет. Я подумал... Конечно, я не знаю... Мне показалось, что ей подходит. Но если вы считаете, что это глупо...
      - Это прекрасно! - поспешил я успокоить Гэбриэла. - Любой был бы счастлив иметь такую превосходную вещь.
      Это музейная редкость!
      - Не уверен, что ей понравится, но, по-моему, здорово подходит. Если вы понимаете, что я имею в виду.
      Я кивнул. Да, мне было понятно.
      - В конце концов, должен же я что-нибудь подарить!
      Нельзя сказать, что девушка мне нравится. Мне она ни к чему. Высокомерная гордячка. Уж она сумеет обуздать его светлость лорда Сент-Лу! Желаю ей счастья с этим напыщенным ничтожеством!
      - Руперт - несколько больше, чем напыщенное ничтожество, - возразил я.
      - Да, конечно.., в сущности, так... Во всяком случае, мне нужно сохранить с ними обоими хорошие отношения.
      Как члена парламента от Сент-Лу меня будут иногда приглашать в замок на обед. Ежегодные приемы в саду и все такое. Думаю, что старой леди Сент-Лу придется теперь переехать в дом, доставшийся ей как вдове по наследству - в эту заплесневелую развалину возле церкви. По-моему, любой, кто поживет там хоть немного, вскоре умрет от ревматизма.
      Гэбриэл взял молитвенник и снова завернул его.
      - Вы в самом деле думаете, что это стоящая вещь? И что она подойдет?
      - Великолепный и очень редкий подарок! - заверил я.
      Вошла Тереза, и Гэбриэл поторопился уйти.
      - Что это с ним? - спросила она, когда за Гэбриэлом закрылась дверь.
      - Думаю, это реакция.
      - По-моему, что-то большее, - сказала Тереза.
      - Мне все-таки жаль, что он победил на выборах, - сказал я. Поражение отрезвило бы его. А так - через несколько лет он станет совершенно невыносим! Вообще говоря, он неприятный тип, но мне кажется, что он преуспеет в жизни. Как говорится, доберется до самой верхушки дерева.
      Я думаю, что именно слово "дерево" побудило Роберта высказать свое мнение. Он вошел вслед за Терезой, но держался так тихо и незаметно, что, когда вдруг заговорил, мы вздрогнули от неожиданности.
      - О нет! - решительно произнес Роберт.
      Мы оба вопросительно посмотрели на него.
      - Гэбриэл не поднимется на верхушку дерева. Я бы сказал, что у него нет ни единого шанса.
      Роберт кружил по комнате, сокрушенно вопрошая, кому это нужно постоянно прятать его мастихин <Мастихин (ит.) - пластинка в виде лопатки или ножа, применяемая художниками для удаления масляной краски с полотна, нанесения грунта и т.п.>.
      Глава 23
      Свадьба лорда Сент-Лу и Изабеллы Чартерно была назначена на четверг.
      Я долго не мог уснуть. Ночь выдалась тяжелая: боль не давала покоя. Время близилось к часу ночи, когда я услышал шаги за окном. Я подумал, что у меня разыгралось воображение, но готов был поклясться, что это Изабелл она шла по террасе.
      Потом послышался ее голос:
      - Хью, можно войти?
      Выходящее на террасу французское окно было постоянно открыто. Его закрывали, только когда с моря дул штормовой ветер. Изабелла вошла, и я включил лампу у своей постели. Меня не покидало странное чувство, что все это сон.
      Изабелла казалась очень высокой. На ней было длинное пальто из твида и на голове темно-красная шаль. Лицо было серьезное, спокойное и какое-то печальное.
      Я не мог понять, что заставило ее появиться здесь в такое время ночи... Или утра? Но почему-то мне стало тревожно.
      Все происходившее больше не казалось сном. Напротив, то, что случилось со времени возвращения Руперта Сент-Лу, воспринималось как сон, а теперь настало пробуждение.
      Мне вспомнились слова Изабеллы: "Я все еще боюсь проснуться..."
      "Именно это и произошло!" - подумал я. Девушка, стоявшая сейчас возле меня, больше не жила как во сне.
      Она проснулась.
      Вспомнил я также и слова Роберта, - что при крещении Руперта Сент-Лу не было ни одной злой феи. Позже я спросил его, что он хотел этим сказать. "Видишь ли, раз нет ни одной злой феи - значит, нет и сказки!" - ответил Роберт. Может быть, именно отсутствие недостатков и делало Руперта Сент-Лу не вполне настоящим. И тут уж не могли помочь ни его красота, ни ум, ни "правильность".
      Все это промелькнуло в моей голове, прежде чем я услышал слова Изабеллы:
      - Я пришла проститься.
      Не понимая, я глупейшим образом уставился на Изабеллу.
      - Проститься?
      - Да. Понимаете... Я уезжаю...
      - Вы хотите сказать.., уезжаете с Рупертом?
      - Нет, с Джоном Гэбриэлом.
      В эту минуту я обратил внимание на странную двойственность человеческого сознания. Одна половина моего мозга была поражена словно молнией. То, что сказала Изабелла, было абсолютно невероятным, невозможным... настолько фантастичным, что просто нельзя себе представить.
      Но где-то в глубине души я не был удивлен. Как будто внутренний голос насмешливо произнес: "Ну конечно, тебе это было известно!.." Я вспомнил, как, не повернув головы и не видя, Изабелла почувствовала, что Гэбриэл прошел мимо террасы и узнала его шаги... Вспомнил лицо Изабеллы, когда она пришла из нижнего сада в ночь праздника, устроенного в Длинном Амбаре... Как быстро она действовала в случае с Милли Барт. Вспомнил слова Изабеллы: "Руперт должен скоро приехать" - и странную напряженность в голосе. Она была напугана тем, что с ней происходит.
      Я смутно понимал темное чувство, которое влекло ее к Гэбриэлу. Этот человек обладал странной привлекательностью для женщин. Тереза давно говорила мне об этом...
      Любила ли его Изабелла? Я в этом сомневался. И я не верил, что она может быть счастлива с таким человеком, как Гэбриэл... Человеком, который хотел обладать ею, но не любил.
      Со стороны Гэбриэла это было чистейшее безумие.
      Конец политической карьеры. Крушение всех амбиций. Я не мог понять, почему он решился на такой безрассудный шаг.
      Любил ли он Изабеллу? Думаю, нет. Скорее всего, в какой-то мере даже ненавидел. Она олицетворяла собой все то, что невольно унижало его с первого дня появления в Сент-Лу. Может быть, это и явилось скрытой причиной теперешнего безумного поступка? Месть за свое унижение?
      Неужели он готов разрушить свою жизнь, чтобы таким образом уничтожить то, что его унижало? Не месть ли это "простого мальчика из простонародья"?
      Я любил Изабеллу. Теперь я твердо знал это. Любил так сильно, что был счастлив ее счастьем. А она была счастлива с Рупертом в своей сбывшейся мечте - о жизни в Сент-Лу. Она только боялась, что все это может оказаться ненастоящим .
      А что же настоящее? Джон Гэбриэл? Нет! То, что она собирается сделать, - чистейшее безумие. Ее нужно остановить.., упросить, уговорить!..
      Слова готовы были сорваться с моих губ.., но остались несказанными. До сих пор я так и не знаю почему...
      Скорее всего потому, что Изабелла - это Изабелла.
      Я ничего не сказал.
      Изабелла наклонилась и поцеловала меня. Это был поцелуй не ребенка женщины. Прохладные свежие губы прижались к моим губам в ласковом и сильном прикосновении, которого я никогда не забуду. Так мог бы поцеловать цветок.
      Она попрощалась и ушла из комнаты - из моей жизни.., туда, где ее ждал Джон Гэбриэл.
      Я не пытался ее остановить.
      Глава 24
      С отъездом Джона Гэбриэла и Изабеллы из Сент-Лу кончается первая часть моей истории. Я хорошо понимаю, насколько это их история, а не моя собственная. После того как они уехали, я помню очень немногое. Все смутно и запутанно.
      Политическая сторона нашей жизни в Сент-Лу меня никогда по-настоящему не интересовала. Для меня это был всего лишь театральный задник, на фоне которого действовали главные персонажи драмы. Однако события политической жизни Сент-Лу имели далеко идущие последствия.
      Будь у Гэбриэла хоть сколько-нибудь политической сознательности, он, конечно, постыдился бы так подвести своих сторонников. Ибо именно это и произошло. Местное общественное мнение было настолько возбуждено, что Гэбриэла вынудили бы оставить свой только что завоеванный пост, если бы он не сделал этого добровольно. Эта история крайне дискредитировала партию консерваторов.
      Человек, верный традициям, с более строгими представлениями о чести, разумеется, сознавал бы тяжесть подобных последствий, но Джона Гэбриэла, как я полагаю, это нисколько не беспокоило. Его интересовала лишь собственная карьера - но и ее он сам разрушил своим безумным поступком. В общем, он был прав, когда говорил, что только женщина может испортить его жизнь. Но он никак не мог предвидеть, кто будет эта женщина.
      По своему темпераменту и воспитанию Гэбриэл был не в состоянии понять потрясения, которое испытали люди, подобные леди Трессилиан и миссис Бигэм Чартерно. Леди Трессилиан с детства воспитывалась в представлении, что, баллотируясь в члены парламента, человек выполняет свой долг перед страной. Таковы были убеждения ее отца.
      Для Гэбриэл они были непостижимы. Он полагал, что консерваторы, выбрав его, просто дали маху - поставили не на того человека. Это была игра - и они проиграли.
      Сложись все нормально, консерваторы были бы в выигрыше. Однако всегда остается вероятность непредвиденного - один случай из ста! На этот раз такой случай произошел в Сент-Лу.
      Как ни странно, человеком, высказавшим ту же точку зрения, что и Гэбриэл, была вдовствующая леди Сент-Лу. Она заговорила на эту тему лишь однажды, в гостиной Полнорт-хауса, когда были только мы с Терезой.
      - В том, что произошло, есть и наша доля вины, - сказала она, - и мы не можем ее с себя снять. Нам было известно, что собой представляет майор Гэбриэл. Мы предложили в качестве кандидата чужого нам человека, у которого нет ни истинных убеждений, ни традиций, ни элементарной честности. Мы знали, что этот человек - авантюрист, но приняли его, потому что у него были определенные качества, которые нравятся массам, - блестящее военное прошлое и безусловное обаяние. Мы были готовы к тому, чтобы он нас использовал, потому что сами собирались использовать его. И оправдывали себя тем, что нужно идти в ногу со временем. Однако если и есть хоть что-то реальное, хоть какой-то смысл в традициях консерваторов, то партия обязана придерживаться этих традиций. Наши интересы должен представлять человек пусть не блестящий, но искренний. Человек, чьи корни - в этой стране. Человек, готовый взять на себя ответственность за тех, кто от него зависит, не стыдящийся своей принадлежности к высшему классу, - ибо он принимает не только привилегии, но и обязанности этого класса.
      Это был голос уходящего regime <Общественного строя (фр.).>. Я не любил его, но уважал. Время рождало новые идеи, новый образ жизни, сметая прочь обломки старины, но леди Сент-Лу как образец всего лучшего, что было в прежней жизни, - стояла нерушимо. Это - ее место, и она не сойдет с него до конца.
      Об Изабелле она не говорила вовсе. Сердце леди Сент-Лу было ранено слишком глубоко. По бескомпромиссному убеждению старой леди, Изабелла предала свой собственный класс. Старая педантка могла оправдать Джона Гэбриэла - он низкого происхождения и законов для него не существует. Для Изабеллы оправданий не было: она предала крепость изнутри.
      Зато об Изабелле постоянно говорила леди Трессилиан. Она обсуждала случившееся со мной, потому что не могла ни с кем поговорить, а я как инвалид, видимо, не шел в счет. Полная материнского сострадания к моей беспомощности, она считала чуть ли не своим долгом откровенничать со мной, как с сыном.
      Эделейд, по словам миссис Трессилиан, была неприступна; Мод сразу же обрывала разговор и уходила с собаками из дома, а большому и доброму сердцу леди Трессилиан в одиночку не снести такую тяжесть. Она не могла поговорить с Терезой, так как чувствовала, что это непорядочно по отношению к своим. Но в разговорах со мной леди Трессилиан не испытывала неловкости. Она знала, что я любил Изабеллу.
      Леди Трессилиан любила Изабеллу горячо и нежно, не могла не думать о ней и по-прежнему была ошеломлена и озадачена ее поступком.
      - Так не похоже на Изабеллу.., так не похоже! - повторяла леди Трессилиан. - Этот человек, должно быть, околдовал ее. Он очень опасен! Я всегда так думала... Изабелла была такой счастливой... Абсолютно счастливой. Она и Руперт, казалось, были созданы друг для друга... Я не могу понять! Ведь они были счастливы - были! Вы тоже так думаете, не правда ли?
      Осторожно подбирая выражения, я подтвердил ее слова, хотя мне очень хотелось добавить, что порой одного только счастья бывает недостаточно. Но леди Трессилиан вряд ли могла бы это понять.
      - Мне все кажется, что этот ужасный человек каким-то образом загипнотизировал ее и увлек за собой... Но Эдди говорит: "Нет!" Она говорит: "Изабелла никогда ничего не сделает не по своей воле". Я, право, ничего не понимаю!
      Я подумал, что тут леди Сент-Лу, пожалуй, права - Вы полагаете, они поженились? - спросила вдруг леди Трессилиан. - Как по-вашему, где они?
      Я в свою очередь спросил, не было ли вестей от Изабеллы.
      - Нет. Ничего. Ничего, кроме того письма, которое она оставила. Оно было адресовано Эдди. Изабелла писала, что не надеется на ее прощение и что это, вероятно, будет справедливо. И еще она написала: "Вряд ли стоит говорить, что я сожалею о боли, которую вам причиняю.
      Если бы мне действительно было жаль, я бы этого не сделала. Думаю, Руперт поймет, а может быть, и нет. Я всегда буду любить вас, даже если никогда больше не увижу".
      Леди Трессилиан подняла на меня глаза, полные слез.
      - Бедный мальчик милый Руперт! Мы все так его полюбили!
      - Наверное, он тяжело это перенес?
      Я не видел Руперта Сент-Лу со дня бегства Изабеллы.
      Он уехал из Сент-Лу на следующий день. Я не знаю, где он был и что делал. Неделю спустя он вернулся в Бирму в свою часть.
      - Он был так добр к нам, - продолжала леди Трессилиан. - Но Руперт не хотел говорить о случившемся. Никто не хочет об этом говорить. - Она вздохнула и со слезами на глазах покачала головой. - Но я не могу не думать о том, где они и что с ними. Поженились или нет? Где будут жить?
      Мысли леди Трессилиан были чисто женскими. Я понял, что в ее мечтах уже начала рисоваться картина семейной жизни Изабеллы: свадьба, дом, дети. Леди Трессилиан легко простила Изабеллу. Она очень любила ее. То, что сделала Изабелла, было ужасно, позорно; она подвела свою семью - но в то же время это так романтично! А леди Трессилиан была в высшей степени романтична.
      Как я уже говорил, мои воспоминания о последних двух годах в Сент-Лу довольно смутные. Прошли дополнительные выборы, на которых с большим преимуществом снова победил мистер Уилбрэхем. Я даже не помню, кто был кандидатом от консерваторов. Кажется, какой-то местный джентльмен с безупречной репутацией, но не пользующийся симпатией. Политика без Джона Гэбриэла мне стала не интересна. Я занялся собственным здоровьем, опять оказался в больнице, где мне сделали серию операций, после которых мое состояние если и не стало хуже, то, во всяком случае, заметно не улучшилось. Тереза и Роберт по-прежнему жили в Полнорт-хаусе. Три старые леди переехали из замка в небольшой викторианский дом с прекрасным садом. Замок был сдан в аренду кому-то с севера Англии.
      Спустя восемнадцать месяцев Руперт Сент-Лу вернулся в Англию и женился на молодой богатой американке. Тереза писала мне, что у молодых большие планы полной реконструкции замка, которая начнется, как только будут оформлены соответствующие документы. Однако мысль о реконструкции замка Сент-Лу мне претила, непонятно почему.
      Где были Гэбриэл и Изабелла и чем был занят Гэбриэл, не знал никто.
      В 1947 году в Лондоне у Роберта успешно прошла выставка его корнуоллских картин.
      К этому времени хирургия достигла больших успехов.
      В разных странах Европы хирурги делали замечательные операции, даже в таком трудном случае, как мой. Одно из немногих положительных явлений, которые приносит война, - это гигантский скачок вперед в области хирургии.
      Мой лондонский доктор с большим энтузиазмом говорил о работе одного еврея-хирурга в Словакии. Участвуя в подпольном движении во время войны, этот врач проводил отчаянные эксперименты, стараясь спасти жизнь своих пациентов, и достиг поистине замечательных результатов.
      По словам моего лечащего врача, словацкий доктор и в моем случае может решиться на такую операцию, за которую не взялся бы ни один английский хирург.
      И вот осенью 1947 года я отправился в Словакию, в Заград, на консультацию к доктору Красвичу.
      Нет надобности подробно останавливаться на моей собственной истории. Достаточно сказать, что доктор Красвич, показавшийся мне очень опытным и знающим хирургом, выразил надежду, что операция значительно улучшит мое состояние. Возможно, я поднимусь наконец с постели и даже смогу передвигаться самостоятельно на костылях. Было решено, что я немедленно поступаю в его клинику.
      Наши общие с ним надежды оправдались. Через шесть Месяцев я, как он и предсказывал, мог уже передвигаться с помощью костылей. Я не в силах описать, что это означало для меня, какой восхитительной казалась теперь жизнь!
      Я остался в Заграде, так как несколько раз в неделю приходил на массаж.