Забавы Герберта Адлера

Внезапно ситуация на переговорах переломилась: что-то подсказало Лакшми, что этот необъятный в своих пропорциях европеец говорит искренне и вовсе не корыстен, более того, это человек надежен и с ним можно и даже нужно иметь дело. Обнадежив Герберта (который, впрочем, не верил в обещания, даже если они исходили и из более надежных уст, чем те, что обычно принадлежат легко и бурно фантазирующим сынам индийского народа), Лакшми перевел дух и замолчал.

– Обедать? – спросил Герберт, повеселев. Лакшми отчего-то нахмурился. Оказалось, что он вегетарианец.

– Я последователь Сатья Саи Баба.

Герберт почувствовал прилив ненаигранной симпатии к этому чужому человеку. «Наконец-то в торгаше встретил человека, пусть помешанного на очередном культе, но не просто бескорыстно любящего деньги, чем начинается и кончается вся его земная карма…»

– Расскажите мне о ваших верованиях, – дружелюбно и осторожно попросил Герберт, и Лакшми улыбнулся.

– Вы уверены, что хотите обо всем этом слушать?

– А почему это вас удивляет? – еще с большей нежностью произнес Герберт, и они отправились в небольшой ресторан, чтобы продолжить беседу. Герберт, оставив Лакшми за столиком с Энжелой и наказав ей развлекать и расспрашивать гостя об Индии, заскочил домой и схватил томик своих стихов, изданных с переводом на многие языки, одним из которых, на счастье, оказался санскрит. Герберт лихорадочно подписал книгу, переписав сложное имя гостя с его визитной карточки. Вернувшись в ресторан, он подарил книгу индусу. Тот был поражен.

– Вы знаете санскрит?

– Нет, – ответил Герберт, – я просто заказал перевод своих стихов на десять языков и издал одной книжкой. – Герберт явно страдал манией величия, но поскольку сам относился к этому с юморком, то его пока все-таки еще можно было терпеть… – Прочитайте несколько строк на санскрите, мне интересно, как звучат эти стихи на древнейшем языке… – вежливо попросил он, Энжела поддержала просьбу, и Лакшми с видимым удовольствием принялся за чтение…

Из уст Лакшми потекли поражающие своей чужестранностью звуки, но стоило вслушаться, и в интонациях послышались отзвуки говора Архангельской и Вологодской областей, сохранившие звучание санскрита. Невероятно… Напевное звучание напоминало русский, и если древнейшие арийцы и правда пришли в Индию с севера, то им просто неоткуда было прийти, кроме как с родины Герберта Адлера, обрусевшего немца, уехавшего на Запад.

Реальность – иллюзорна.

Мир соткан из иллюзий.

Какую же свободно

Решился б выбрать ты?

Хорошая иллюзия –

хороший выбор, —

перевел Лакшми и аккуратно закрыл книгу.

– У нас очень близкое видение мира, – сказал он. – Эта книга не просто подарок, а великая честь для меня.

– Я бы хотел выучить санскрит, – тихо признался Герберт и снова не понял, искренен он или просто все еще пытается понравиться деловому партнеру. Почувствовав омерзение по отношению к самой возможности подобной неискренности, он добавил: – Я бы распевал молитвы на санскрите, даже не понимая смысла, мне просто нравится, как звучит этот язык. Трудно, конечно, быть к нему объективным, ведь на нем написаны древние Веды… Увы, чаще всего нам нравятся вещи и явления не сами по себе, а за те ассоциации, которые они порождают! Расскажите нам о ваших верованиях.

– Я последователь Сатья Саи Баба, чье имя можно перевести с санскрита как «истинные мать и отец», – возвестил Лакшми. – Наш пророк родился в 1926 году в одной из деревень на юге Индии. Саи Баба уже в детстве несколько раз материализовывал для друзей фрукты, сладости и даже редкие гималайские лекарственные травы из воздуха. В четырнадцатилетнем возрасте он перенес состояние, близкое к коме. В течение двух месяцев его мучили сильные боли, и он периодически терял сознание. После этой странной болезни его парапсихологические способности возросли и расширились, и Саи Баба понял, что является живым богом и перевоплощением индийского святого и чудотворца Шри Саи Бабы из Ширди, считавшегося явлением Шивы. Саи Баба оставил семью и вскоре с помощью появившихся последователей основал в деревне Пуггапарти ашрам «Обитель вечного покоя» («Прашанти Нилаям»), а затем международную организацию «Сатья Саи Баба Фаундэйшн».

– Ну а все-таки, что же нового привнесла эта секта?

– Сатья Саи является аватаром Шивы и Шакти, мужского и женского начал божества, и он родится еще раз в облике Према-Саи как явление одной Шакти. При этом произойдет исполнение неких древнейших пророчеств о нем, содержащихся в Библии, Коране, Махабхарате и других писаниях. Используя опыт Вивекананды, Саи Баба декларирует, что пришел ради всего человечества, а не ради отдельных народов и религий, что его задача – не основать новую религию или навязать людям свое учение, а через Истину и Любовь восстановить прямой путь к Богу и возродить в людях стремление к духовности, братству и сотрудничеству. Такой смысл заложен и в одном из названий секты Саи Бабы – «Движение за всеобъемлющую веру». Саи Баба учит: «Мы по природе своей не ограничены временем и пространством, ибо наша подлинная сущность безгранична, неизменна и непреходяща… Наше подлинное бытие суть бесплотное состояние чистой любви и блаженства». Всякий, кто хотел бы самолично испытать эффект присутствия Христа, Будды или Кришны, должен поехать к Сатья Саи, потому что он – их перевоплощение. Саи Баба ест только чапати (лепешки) и рис, а пьет только горячую воду. Мы много помогаем бедным. Нет разных религий, разных богов, есть только один Бог, и нет ничего, кроме Бога. Нет каст, полов, есть только человек, – закончил Лакшми и принялся поедать заказанный им рис со специями. Герберт и Энжела из уважения к гостю тоже заказали вегетарианские блюда.

Разговор за столом стал затухать. Герберт ненавидел такие моменты и вновь обратился к Лакшми с вопросом.

– Вы верите в переселение душ?

– Конечно.

– Ну, объясните мне тогда, в чем же смысл реинкарнации, если мы не помним наших прежних жизней? То есть, возможно, где-то на уровне подсознания или еще глубже что-то помним, скорее, просто подспудно намекаем сами себе на возможность существования вне пределов этой текущей жизни, но в сознательном состоянии видим лишь глухую стену, начинающуюся в нашей памяти где-то в возрасте трех-четырех лет. Значит, в сознательной жизни реинкарнация для нас не является значимым фактором? Тогда почему мы вообще должны допускать, что она имеет место? Вот я беру свою чашку, наполненную чаем, и переливаю чай в вашу, уже пустую чашку, – Герберт хотел воплотить озвученное, но остановился на полужесте, постеснявшись перелить свой чай в чашку Лакшми, хотя, казалось, тот не протестовал. – Итак, чай, перелитый в вашу чашку, не обладает памятью о своем бытии в моей чашке. Так чем же эта чашка чая отличается от той, которую наполнили бы сразу из чайника? Даже если души и являются столь ценным товаром, что Господь, вооружившись природой судеб, тасует их из плоти в плоть, нам-то до этого какое дело? С нашей точки зрения каждая новая обитель души содержит новую душу, и мы не видим связи с свершившимся в наших предыдущих воплощениях.

– То, что вы чего-то не видите, не означает, что его нет… – задумчиво возразил Лакшми.

– Кем вы были в прошлой жизни? – поинтересовался Герберт.

– Не знаю, – просто и как-то слишком по-обыденному ответил Лакшми. – Может быть, собакой…

– Почему не котом? – перебил его Герберт. – Вы не подумайте, что я не верю в переселение душ… Как ни странно, я как раз, кажется, верю! Мне просто хочется, чтобы вы защитили это мое интуитивное предощущение или помогли его опровергнуть. Переселение душ не такая уж приятная процедура, и модель мироздания, зиждущаяся на таком предуведомлении, не самая сладкая обитель для наших намерений. Мы устаем от нашей сегодняшней текущей жизни, и потом, вместо посуленного христианами рая, небытия, вталкиваемого в нас атеистами, или просто покоя, на который мы все подспудно уповаем, вдруг оказаться собакой? Нет уж, увольте… Такая модель мне не по душе, но почему-то мне это кажется вероятным… Я, конечно, понимаю, что, может быть, мы растем каждую жизнь и в следующей перерождаемся в лучшее существо, чем были в предыдущей, пока не наступает свобода…

– Слияние с всеобщим и всюду присутствующим Богом… – подхватил Лакшми.

– Да, высшая точка освобождения от колеса жизни… – постарался не сбиться Герберт, но вдруг потерял нить рассуждения, замолчал и несколько невпопад спросил гостя: – Хотите сладкого?

– Нет, нет, спасибо. Я уже сыт.

– Если эта реальность нереальна, – вдруг продолжил Герберт, – а в этом у меня нет никакого сомнения, я словно слышу скрип пера писателя или стук его пальцев по клавиатуре пишущей машинки, когда он сочиняет нас. Вот и сейчас, у меня на затылке словно бы поднялись волосы дыбом, это происходит всегда, когда я ощущаю его присутствие…

– Чье присутствие? – испуганно спросила Энжела, которая до сих пор молчала, хотя и внимательно следила за разговором.

– Его присутствие, присутствие автора, который сейчас, в этот самый момент, пишет про нас, и мы подчиняемся его воле, произносим вкладываемые им в наши уста слова… У вас разве не возникает такого чувства?

– Бывает… – ответил Лакшми.

– А у тебя, Энжела?

– И у меня бывает… – согласилась девушка, подумав.

– Но в том-то и дело, что реальность нашего автора тоже не окончательная. Он и сам сидит в своей реальности, руководимый и наблюдаемый из иной, более высокой, более реальной реальности!

– И так до бесконечности? – догадалась Энжела.

– Вот именно… – не останавливался Герберт. – Вот именно! И тогда возникает окончательный и неразрешимый вопрос.

Герберт замолчал и внимательно посмотрел индусу в глаза. Тот тоже не отводил своего взгляда. На секунду собеседникам показалась, что они так и будут проводить вечность, просто смотря друг другу в глаза.

– Как Бог может доказать себе, что его реальность окончательная? А если она не окончательная, то как Он может доказать себе, что Он Бог, а не нечто иное! Что все это ему не кажется, что он не галлюцинирует, что он Бог, а на самом деле он никакой не Бог?..

– Очень интересный вопрос, – согласился Лакшми, прежде чем отвел свой взгляд.

– Да, это же утверждал Декарт, – вставила свое слово Энжела, – или, скорее, Спиноза.

Лакшми не был знаком с европейской философией. Он помолчал еще с минуту и сказал:

– Единственным ответом на ваш вопрос может быть: «Нельзя мерить Бога человеческими мерками!» Вы были бы правы, если б человеческая форма мышления была бы единственно возможной, но, скорее всего, это не так.

– Какова же божественная форма мышления? – заинтересованно спросил Герберт.

– Единственное, что мы можем о ней знать, что, скорее всего, она вовсе не человеческая, а посему ваш вопрос, возможно, отпадает сам собой. Представьте себе муравья, живущего в муравейнике рядом с вышкой, несущей электрические провода, вопрошающего, как гигантский муравей построил линию электропередач? В том-то и дело, что ее постороил не муравей! А ведь различий между человеком и Богом больше, чем между человеком и муравьем…

– Ну, а как же «по образу и подобию»?

– Подобие вовсе не означает тождественность!

Герберт был счастлив. Ему показалось, что вместе с Лакшми они нашли ответ на вопрос, который так давно его волновал…

– Я искренне рад, что искал делового партнера, а нашел родственную душу, – признался Лакшми, прощаясь. – Как это замечательно, что и на другом конце земли люди, подобные вам, размышляют о смысле вселенной!

Герберт тоже поблагодарил индуса, и сейчас он точно знал, что делает это не для того, чтобы понравиться…

Дома Герберт обнаружил письмо от матери Анны. Это была настоящая неожиданность! Она писала:

«…Если все, что вы творите с моей дочерью, результат вашей душевной болезни, то прошу Господа об исцелении. Если это запланированная подлость, то мне вас очень жаль. Вы, который могли оставить детям огромное духовное наследие, растлеваете их души вирусом бесчестья и предательства. Очень сожалею, что своим возможностям и талантам вы нашли столь непристойное применение. Уверена, что мое мнение для вас ничего не значит, но хочу сказать (с огромным сожалением), что вы – мое самое сильное разочарование…»

Взглянув на дату, Герберт сразу сообразил, что письмо было написано в день вручения Анне иска на три миллиона. Он тут же сел за ответ.

«Уверяю вас, что ваше представление о происходящем искажено неполнотой информации. К сожалению, ваша дочь не оставляет мне выбора действовать так, как я действую. Более того, я не испытываю враждебности ни к вам, ни к ней. Если вы желаете разобраться в происходящем и услышать мнение обеих сторон, я с радостью отвечу на ваши вопросы.

Анна давно планировала разрушить мое дело, планомерно создавая конкурирующий бизнес. Ее необъяснимая жажда власти затмевает ей разум. Она довела состояние дел в компании до того, что мне пришлось вложить даже деньги из моей и Эльзиной пенсионной программы, но и это не произвело на Анну никакого впечатления. За три месяца, не давая рекламы и говоря вам, что проводит время на работе, а сама болтаясь черт знает где, она спустила и эти деньги.

Прижатый к стенке, я прекратил работу ее офиса, и тогда она унесла все содержимое нашего сейфа и все бухгалтерские документы.

Как только Анна и ее друзья перестали у нас работать, дело стало расцветать: стабильно, без всяких спадов. Но вдруг Анна стала утаскивать у нас из – под носа наших клиентов, пользуясь нашими же разработками, в которых ею не было сделано ни йоты.

Ну и что же мне делать? Вы мудрый человек… Что мне делать? Дать Анне разорить меня полностью?

Позволить ей уводить моих клиентов? Когда я познакомился с вашей дочерью, я был состоятельным человеком, теперь я по уши в долгах, хотя иногда мне приходится работать по 18 часов в сутки. Я не могу сказать, что Анна – мое самое большое разочарование, ибо я видел ее поведение, приведшее к тому, что назревало уже несколько лет. Она нерациональна в своем желании подавлять и контролировать других людей, никогда не учитывая их интересов и помня только о своих, которые, в свою очередь, по сути нерациональны и разрушительны.

Все эти годы Анна получала огромные деньги, она пользовалась практически полной свободой и наивысшим уважением с моей стороны, но это не остановило ее от попытки разрушить наш бизнес.

Мы имеем несчастье наблюдать типичную сказку о золотой рыбке. Наша Анна возжелала стать царевной морскою, и чтобы я был у нее на посылках…

Я с радостью продолжу с вами этот диалог и считаю ваше письмо ко мне проявлением мужества и мудрости.

Ну а болезнь… Куда ж без нее, милой… А у кого ее нет? В мою душевную болезнь немалую лепту внесла ваша дочь… Я все-таки терпел ее наглость и хамство чуть ли не пять лет. Мне искренне жаль вас и всех ваших домочадцев, потому что вам приходится терпеть это всю жизнь…»

Он надеялся, что мать Анны станет мостиком примирения, – ведь все, что Герберту было нужно, это чтобы Анна искренне покаялась и, как в детском саду, пообещала, что больше не будет… В начале каждой войны есть маленький моментик, крошечная точечка, в которой, кажется, еще можно все изменить, повернуть вспять. Возможно, это тоже лишь назойливая иллюзия, но так хочется, чтобы неизбежность конфликтов была опровергнута… Он по-своему любил семью Анны, уважал ее мать, и ему было больно причинять этим приятным и невинным людям такое горе. По совести говоря, Герберт неплохо относился и к самой Анне, у которой, похоже, наметилось раздвоение личности. В обычном общении она была терпима, хоть и скучна, но стоило ей обратиться к делам, как из обычной женщины вырывался монстр, который, в представлении Адлеров, иногда умудрялся затмевать все небо.

Прерывание человеческих связей – не самое мудрое решение. Не зря говорят: «держи друзей близко, а врагов еще ближе». И недаром Мартин Лютер Кинг говорил: «Мы будем помнить не слова наших врагов, а молчание друзей!» Любое молчание, как это ни странно, является большим проявлением враждебности, чем самая отборная брань. Страшнее молчания друзей может быть только молчание врагов…

«Вот Лакшми Вишну Мишра – совершенно чужой человек, а стоило провести с ним пару часов, и стал он роднее и понятнее, чем иные из тех, с кем проводишь всю жизнь. Как это объяснить? Уж не земное ли воплощение индийского бога Вишну я повстречал? Вишну кушал вишню… Хотя Вишну, кажется, должен быть четырехрукий. Впрочем, в земном своем воплощении он вполне мог явиться мне в человеческом обличье, как Кришна или Будда…»

На Энжелу индус произвел меньшее впечатление, чем на отца. Какой-то куцый и совершенно темный, к тому же совсем немолодой… Так уж устроена женская головка, что всех представителей мужественного пола невольно оценивает, примеряет, даже если это старик, даже если это совсем некстати.

Теперь Энжела жила одинокой, но странно нравящейся ей жизнью. Она съехала с квартиры, на которой проживала со Стюардом, и сняла себе другую: просторную, в два этажа, хотя и в мрачноватом сером доме. Ей было больно возвращаться после работы на старое место, туда, где, как ей казалось раньше, она была счастлива и любима… Новый дом дарил ей ощущение отстраненности от прежней жизни.

Новый ухажер Эдди, появившийся по мановению волшебной палочки при активном содействии родителей, был студентом, боксером, короче, простым сильным парнем, высоким и неотразимым, как летчик из французского авиационного полка «Нормандия-Неман». Он и правда бредил небом, пацаном примкнул к организации «Королевские воздушные кадеты», и когда говорил о полетах, от него невозможно было отвести глаз. Но Энжеле он не нравился. Ее сердце было закрыто, в нем до сих пор проживал невзрачный и местами весьма пакостливый Стюард, хотя признаться в этом она не могла ни себе, ни своим родителям. Эдди казался ей властным, не в меру насмешливым и очень недалеким, хотя, скорее всего, это было не так. Просто тот самый разрыв со своей первой любовью, последствий которого столь опасалась Эльза, прошел для Энжелы гладко лишь внешне, а там, внутри, укрытые даже от нее самой, кипели противонаправленные порывы, стонали закрывающиеся двери, не желая закрываться и оставлять Стюарда вовне.

Как-то незаметно они снова начали переписываться. Стюард, разумеется, признал себя во всем виноватым и начал медленно и планомерно пытаться возвратить хотя бы крошечку прежних отношений. Узнав, что у Энжелы новый ухажер, Стюард пришел в кипучую ярость и пообещал разделаться с соперником, но, увидев огромного молодого боксера, благоразумно дал уговорить себя «не делать глупостей».

Эдди чувствовал себя облапошенным. Ему редко отказывали женщины, но Энжела была, как глухая стена, хотя и не торопилась отпустить его на все четыре стороны. Сначала ему казалось, что это простое жеманство, но в конце концов он понял, что на эту башню бесполезно глядеть с ожиданием счастья… Он потускнел и начал воспринимать Энжелу как некий нарыв, от которого больно, но ничего не поделаешь, надо терпеть: Адлеры пригласили его на работу в компанию на все лето, и он не мог уйти, потому что ему были нужны деньги для продолжения учебы в университете.

Чем меньше Эдди нравился Энжеле, тем больше он нравился Герберту, однако настаивать на своем мнении Герберт не стал, поскольку понимал, что, во-первых, сердцу не прикажешь, а во-вторых, как говорится, «все еще впереди», «поживем – увидим» и «тише едешь – дальше будешь…»

Эльза боялась, что дочь неизбежно вернется к Стюарду, хотя та клялась, что этого никогда не случится.

Герберт весело замечал, что Стюард теперь проученный, а «за двух небитых одного битого дают» и так далее, хотя и он украдкой тяжело вздыхал и упорно, из недели в неделю, давал объявление в местную газету, что его компании требуются молодые выпускники университетов, хотя, в общем, для дела ему это было и не очень нужно. Он просто надеялся таким образом посмотреть и показать Энжеле всех молодых людей города и каким-нибудь чудом устроить счастье дочери. Энжела знала об этом, и ей было приятно, что у Герберта такой спокойный и неторопливый подход к обустройству ее личной жизни. Сама она ни с кем не флиртовала, жила одна со своими двумя котами, делала вид, что ей никто не нужен, и упорно переписывалась со Стюардом, а когда Герберт невзначай попросил сравнить Эдди с со Стюадом, призналась, что Стюард был ее лучшим другом, что с ним было так интересно разговаривать. При этом ее личико покраснело, а на глазах появились слезки…

– Пиши – пропало, – вздохнула Эльза. – Уведет опять, подонок… Я не верю в искренность его раскаянья…

– Я тоже не верю, – отозвалась дочь, – но по крайней мере, он признает, что вел себя как последний идиот и сожалеет о случившемся. Кроме того, я же сказала, что со Стюардом у меня все кончено.

– Поклянись! – вставил слово Джейк. – Поклянись, что никогда к нему не вернешься! – наивный мальчик полагал, что клятвы девушек хоть что-нибудь значат.

– Клянусь! – торжественно заявила Энжела, и все почувствовали, что Стюард очень скоро водворится в свои права. Жить его, конечно, Энжела больше к себе не пустит и в семью к Адлерам тащить не станет, да он и сам не пойдет, а вот романтика, встречи при луне, разговоры, разговоры, разговоры полушепотом, да и только ли разговоры?.. Это все будет, обязательно будет. Как всему этому не быть, если Стюард – «самый лучший друг?»

– Вы расстроились? – обеспокоенно спросила Энжела родителей.

– Я – нет, – твердо ответил Герберт. – Одним открыто ненавидящим нас человеком стало меньше. Все же приятно, когда одерживаешь моральную победу, а раз враг признал себе неправым, пусть и не очень искренне, это уже много! Вот если бы Анна со своей бандой признала себя неправой – цены бы ей не было, тут же бы простил… Ведь, и правда, ей есть за что извиниться, ведь чуть было по миру не пустила! Только чудом мы спасли и заново отстроили наше дело…

– А я расстроилась, – вздохнув, призналась Эльза. – Я так и думала, что этот змий ее никогда не отпустит, поломает жизнь моей девочке, – так оно и происходит…

– Мам, я не вернусь к нему! – твердо повторила Энжела.

– Ну, может быть, не все так плохо? – с надеждой спросил Джейк.

– Плохо, очень плохо, – снова вздохнула Эльза.

«Как же возникает стойкое чувство сильной привязанности, симпатии? – рассуждал Герберт. – Неужели все проистекает из бесхитростного психоанализа, из эмоций, подлежащих сублимации или торможению, из упрямого и настырного эквивалента Эроса? Почему в том, что касается любви, человек не может просто и рационально все обдумать, взвесить, найти хорошее решение… Насчет покупки автомобиля – может, а вот насчет основы всей своей жизни – не может. Все, что касается чувств, – хрупко и нестойко.

Отчего же человеку изначально не ясно, что любовь – это не просто поцелуйчики по закоулкам, а самоочищение, основанное на добровольном самоотречении? Ее часто путают с дурным и незатейливым чувством привязанности, основанной на привычке и страхе одиночества. Чаще всего люди только думают, что из мрачных сводов подсознания на них снизошло нечто светлое, некое подобие страсти, самодовольно хмыкающей и ластящейся ко всякому, кто оказался близко, но это вовсе не любовь… Древнегреческие смыслы слова «любовь» – агапэ

, – наверняка произошедшего от древнееврейского, а значит, и библейского «агава», бросают на свои же собственные тени отблески молниеносного влечения, зарождающегося где-то в их поволокой глубине, влечения, все же неизменно уступающего место чему-то возвышенному, как в Индии, где эрос культивирован до самодостаточно-прекрасного отношения, где бхакти[3] и эрос Платона переплетаются в послушном соитии, где нет места пошлости и где цель сопричастности не сводится к паре невнятных содроганий… Где моя бескорыстная добродетель? Где моя излюбленная вера и понурая надежда? Где мое евангельское «Возлюбите!», которое теряет смысл, если мы сводим любовь к спонтанно возникшей симпатии, к некой надобности, расхожей монете, послушной любому порыву внезапной силы?

Безвозвратно измельчал культ Прекрасной Дамы, прочно забыто представление о любовной клятве. Любовь из простой симпатии более не превращается в решимость, требующую немалой силы воли для преодоления преград, появляющихся на ее пути. А как же сладость любви – единственной, восторженной и отреченной от слабого покрова естественных позывов, мелочных воззрений, мерзостного чувства утраченного понапрасну времени на неоправданную верность? Отсюда недалек путь и в бравое царство философии экзистенциализма, где любовь превращается всего лишь в некий проект становления совершенством в глазах другого. Как жаль, что весь этот бред навеян биохимическими процессами, ведь именно они, а не духи поднебесья сопровождают состояние любви. Просто мозг влюбленных вырабатывает больше вещества, физиологически вызывающего ощущение счастья…»

История с Анной снова отвлекла внимание Герберта от размышлений о сферах высших и завлекательных, опустив его на поросшую приземистыми мхами землю. Неожиданно пришло новое письмо от матери Анны.

«Герберт, ваше письмо я получила, прочитала и даже написала ответ, как воспитанный человек, но не успела отправить, так как почтальон вручил мне огромный пакет для Анны с вашими притязаниями. Я поняла, что мои советы вам не нужны и что вы стремительно перешли Рубикон, несмотря на образ золотой рыбки, в который вы так желали войти. Я же видела выход в цивилизованном решении возникшей проблемы.

Мне очень жаль, что вы заставляете выкорчевывать вас из моей души.

Мне казалось, что в детстве вы недополучили тепла и любви в семье, что вас не понимали ровесники и что вы нуждаетесь в добрых друзях. Но, увы, и тут я просчиталась.

Вы мне, пожалуйста, больше не пишите.

Будьте здоровы».

Герберт незамедлительно написал ответ.

«Вот неожиданность! После более месяца молчания – вдруг письмо. Я рад.Интересно, какой ответ вы мне написали и не отослали?

Все, что мне нужно от Анны, – чтобы она осознала свое поведение, доведшее ситуацию до такого острого конфликта, извинилась и оставила наш бизнес в покое, занявшись чем-нибудь другим. Но, видимо, Гордыня вашей дочери не имеет предела.

Вы можете помочь ей, выступив посредником в замирении. Конечно, придется погасить определенные расходы, которые мы уже понесли и которые с каждым днем увеличиваются.

Все это очень опасно для вашей дочери, потому что она совершила много уголовных действий, которые происходили на глазах у всех – адвокатов, бухгалтеров…

Например, она намеренно уничтожила все бухгалтерские документы компании на компьютере, который незаконно изъяла из офиса. Причем, как показала экспертиза, стерла уже после того, как ей было письменно указано этого не делать. Я не буду перечислять всех неприятностей, которые сулит ей это дело. Анна будет получать оплеуху за оплеухой и на суде, и в бизнесе. Я опытный боец и уже не раз выходил победителем в подобных схватках. Вы можете уговорить ее оставить ее дурацкие планы переходить мне дорогу, и я с радостью закрою это дело, мы подпишем соглашение и забудем друг о друге.

Еще раз подчеркиваю: если бы не принятые мной исключительные меры, ваша дочь пустила бы меня по миру, полностью разорив! Все, что я делаю, в отличие от Цезаря, перешедшего Рубикон, – я только обороняюсь, а не веду наступательные действия.

Кстати, вам это будет интересно: когда я прекратил работу Анны и всей ее шайки, я не имел намерений подавать на нее в суд, но за несколько недель своих провокационных действий Анна наскребла себе на хребет большую часть обвинений. Остановите ее, Долорес, она не в себе.

Все, что она делает, – глупость на глупости. Она совершенно не ориентируется в местном законодательстве и имеет превратные представления о местном правосудии. Совершенно очевидно, что судья будет полностью на нашей стороне. Ну нельзя уничтожать финансовые документы!!! Нельзя утаскивать семь коробок с файлами наших клиентов! Нельзя обчищать содержимое сейфа с платежами на сумму семь тысяч долларов! Все это запротоколировано и признано Анной, посколько она вернула содержимое сейфа и т. д.

Приведите ее в чувство. Если же вы не имеете на нее никакого влияния (что наиболее вероятно), то перестаньте поносить меня в своих письмах как бесчестного человека, а просто признайтесь, что не имеете на нее влияния, но вовсе не поддерживаете ее авантюры. И тогда мы вместе поищем какой-нибудь выход. И это вовсе не будет предательством вашей дочери, а будет реальной помощью ей.

Если же вы и дальше будете настаивать, что во всем виноват я, то мне, к сожалению, придется записать и вас в разряд своих врагов, страдающих чрезмерной гордыней, и примирение будет невозможно.

Кстати, я не понимаю, почему мои действия стали для вас неожиданностью. Разве вы не знали, что я всегда поступаю так в таких случаях?

Пожалуйста, будьте благоразумны. Обсудим, как выпутать Анну из того кошмара, в котором она очутилась.

Я пишу вам не из слабости и не из неуверенности в себе. Наоборот, я знаю разрушительную силу того, что сейчас происходит, и взываю к вашему благоразумию.

Мне совсем не хочется доводить вашу семью до полного разорения, которое может последовать как результат этого процесса, но если вы будете мне дерзить и по-прежнему задирать нос, – вы опять же не оставите мне выхода.

Вы наверняка мало смыслите в местном «правосудии». Я занимаюсь им в качестве хобби и весьма подкован. На этой стадии мы еще можем разойтись с приемлемыми потерями (до сих пор на подготовку процесса мной было затрачено пятьдесят тысяч долларов).

Если Анна будет пытаться неумело барахтаться, для нее это будет полная финансовая катастрофа. Закон запрещает мне указывать на возможность тюремного заключения Анны, поэтому я молчу об этом.