Холодное солнце

Усмехнувшись, Зверь начал носками сапог набрасывать на Бармина куски руды.

– Слушай, – заговорил Ванек, – а я ведь тебя зарою! Это мысль! Привезут эту руду на завод, начнут разгружать, а там ты с камнем во рту! Неплохо придумано? Открой-ка рот!

Ванек наступил Бармину на живот и, крепкими пальцами разжав ему рот, стал искать подходящий кусок. Он не боялся сейчас, что Бармин ударит его ногой или сбросит с себя. Он был слишком уверен в себе.

Наконец он нашел подходящий кусок и со всего размаху забил его в рот вездеходчику, разрывая рот, ломая зубы и в кровь сбивая десны. Видя, как Бармин бешено забил ногами, Зверь засмеялся и еще сильнее сдавил пальцами его окровавленное лицо.

– Готово! – крикнул Зверь, поворачиваясь к Дуднику. – Тебе нужна его голова?

Ванек был счастлив. Его рука, сжимавшая лицо жертвы, была вымазана в крови, и это особенно волновало его. Почувствовавший кровь Зверь не мог уже остановится. Он вытащил нож.

Донской стоял в десяти шагах от Ванька. Ему казалось, что он обязательно промахнется…

Зверь выбирал место для удара. Почувствовав на спине чей-то взгляд, он обернулся и уставился оловянными глазами на Донского. Ванек улыбался. Он словно говорил Глебу: подожди немного, и я примусь за тебя. Только не уходи далеко…

Глеб выстрелил.

Пуля действительно не задела Зверя, и он, запрокинув голову, засмеялся с каким-то утробным подвыванием, как, должно быть, смеялся бы волк, перекусивший горло охотнику.

Ванек не счел нужным прятаться. Ведь он был бессмертным!

Донской был уже готов поверить в это…

Отвернувшись от Глеба, Зверь вновь занес нож над головой Бармина, и Донской выстрелил, не целясь. Просто вздрогнул и нажал на курок. Пуля ударила бессмертному Ваньку в затылок. Боднув головой воздух, Ванек успел-таки по инерции ткнуть ножом в отливающие на сколах металлом куски руды и растянулся поверх Бармина.

И тут раздался выстрел. Пуля угодила Донскому в плечо. Выронив оружие, Глеб сполз на сцепку между вагонами. Глядя на бегущие перед глазами шпалы, он сползал все ниже. У него больше не было сил сопротивляться. Он знал, что сейчас все кончится, и был рад этому.

35

Увидев замертво падающего Зверя, Дудник нажал на спусковой крючок, но услышал тихий щелчок. Донской был перед ним как на ладони, и он не мог достать его. Выругавшись, Дудник повернулся к Березе. Начальник дружины ухмыльнулся и выстрелил в Донского. Террорист исчез между вагонами.

Береза и Дудник стояли у края платформы в трех шагах друг от друга.

– Все, Боря, наигрались! Пойми, хлопчик, кто-то должен за все это ответить. Я решил, что отвечать будешь ты. Так что будь здоров! – крикнул Береза и наставил на Дудника карабин.

Дудник словно ждал этого: он тут же прыгнул за борт платформы, рукой держась за ее край.

– Куда ты денешься, попрыгунчик? – захохотал начальник дружины. – Если Береза решил тебя схавать, значит, сиди и не рыпайся.

Прицелившись, он отстрелил московскому гостю палец, но тот так и не разжал руку. Береза прыгнул на край платформы, собираясь, приставив к голове Дудника карабин, вышибить из него мозги… Но из-за платформы его ударили тяжелым ботинком в грудь.

Потеряв равновесие, Береза упал.

Довольная ухмылочка еще не успела сойти с его губ, как над ним вырос смертельно бледный Дудник. Не давая Березе опомниться, он с размаху вмял ему в переносицу носок десантного ботинка.

Через долю секунды Береза умер.

Дудник стянул кровоточащую фалангу пальца платком, поднял карабин и стал пробираться к вагону, за которым упал подстреленный Донской.

Ему нужно было убедиться в том, что террорист мертв.

Глеб лежал животом на буферном стыке между вагонами, волоча ноги по шпалам. Нагнувшись, Дудник схватил его за куртку рукой, на которой теперь не хватало указательного пальца, и легко выдернул террориста наверх. Дудник был рад, что Донской не упал между вагонами, иначе его пришлось бы искать.

Тот был еще жив: дыхание его было частым и прерывистым, а губы бескровными.

Дудник приставил к животу Глеба карабин и несколько раз ударил его по щекам.

Донской открыл глаза.

– Сайгак! – насмешливо сказал ему Дудник.

И грянул выстрел.

36

Низко над локомотивом зависли вертолеты. Поезд замедлял ход.

Люди в пятнистой форме с автоматами осматривали вагоны.

– А кто они такие? – спросил помощник машиниста у внушительного молодца, стоящего у окна кабины, видя, как двое автоматчиков несли какого-то человека к вертолету. Вслед за ними шел милицейский сержант.

– Диверсанты.

– Ого, сколько много! Что они тут делали? Я тут прежде людей-то живых не видел, не то что диверсантов.

– Нападение на оборонный объект. Держи язык за зубами. Операция секретная. Подписывайте бумагу о неразглашении. Если кто из вас будет болтать… – пригрозил автоматчик, красноречиво глядя на испуганного помощника машиниста и его проснувшегося шефа.

– Не будет! Дураков нет! – глупо улыбаясь, заметил помощник. – Я ничего не видел и не слышал, а он вообще спал!

Вооруженные люди около часа собирали вдоль железнодорожного полотна трупы и грузили их в вертолеты.

– А это кто? У Березы такого не было! Откуда он взялся? – один из автоматчиков вопросительно посмотрел на своего товарища, копающегося в документах двухметрового покойника.

– На месте узнаем. Кстати, тебе фамилия Дудник ничего не говорит?

Поезд вновь набирал ход. Вертолеты исчезли с горизонта. Так и не просветлев, небо стало сереть.

Помощник машиниста устраивался лечь спать. Повернувшись на бок, он засомневался: а был ли этот десант автоматчиков? Не пригрезилось ли ему?!

Внезапно он услышал стук в дверь локомотива. Он хотел было пойти открывать, но тут до него дошло, что он не дома, а в летящем со скоростью ста километров в час локомотиве.

В окне показалась голова черного от грязи человека.

Помощник вскочил с лежака и стал искать что потяжелей, чтобы дать отпор диверсанту.

– Мужики, – с трудом разлепив окровавленный рот, простонал диверсант, вваливаясь в кабину, – дайте чего-нибудь на зуб.

– Так у тебя, гад, и зубов-то нет! – крикнул помощник машиниста, сжимая в руках монтировку.

Диверсант, шатаясь, прошел мимо помощника, сел в углу и заплакал, глядя на озадаченных машинистов счастливыми глазами.

– Вы на Материк? – спросил он.

– К бабам под бок! – ершисто ответил помощник машиниста, опуская монтировку.

В этом худом, измученном человеке даже при желании нельзя было разглядеть диверсанта. Так, обыкновенный привокзальный бомж.

– Неужели и я… тоже под бок, а, ребята? – бомж, глотая слезы, смотрел на машинистов.

– Ты в руде прятался, верно? Только не ври!

– А что?

– А то, что тут шмон был: автоматчики на вертолетах свалились, состав остановили! Если б тебя нашли, приняли б за диверсанта. Одного не пойму, зачем ты в вагонетку полез? Не мог, что ли, с нами договориться еще на станции, когда шла погрузка? Мы бы тебя, бичара, и так в кабину взяли… Что, надоело на помойках пайку с собаками делить?

– Да, решил к цивилизации перебраться!

37

Перевалив через гряду сопок, вертолет поплыл над тундрой.

– Бог мой, что это? – прошептал пассажир в милицейской форме и надолго замолчал, прильнув лбом к иллюминатору.

За черной грядой сопок открывалась широкая корытообразная равнина, в которой тяжело, как разлитая ртуть, лежал город, неожиданный, как обратная сторона Луны, и все же реальный, как Вавилон.

Вертолет резко снизился и летел сейчас над улицами, над мощными строениями из чугуна и серого камня, над гигантскими трубами, отфыркивающимися густыми дымами и паром.

Летчик специально вел машину прямо над городом, чтобы тот, кто смотрел теперь во все глаза на это чудо, потерял чувство реальности. Летчику хотелось поразить новичка неслыханным зрелищем – затерянным среди мхов и лишайников рукотворным миром из стали и бетона.

Вертолет сел на бетонные плиты небольшой вертолетной площадки.

Майор Богданов не выпал из реальности, не поддался волшебству «затерянного мира». Он лишь убедился, что интуиция его не подвела. Богданов мрачно размышлял о будущем, верней, о том, что будущего у него теперь нет.

Сколько эти люди дадут ему пожить?

Час? День? Неделю?

Побеседуют и поставят к стенке.

Теперь ему было ясно все: и почему начальство так долго тянуло с их отлетом в Заполярье, и зачем в самый последний момент им был придан этот Борис Дудник. Раз московские оперативники настаивали на поездке в Заполярье, надо было им предоставить такую возможность, чтобы отвести всякие подозрения. Но без присмотра отпускать их было нельзя. Тут и появился сверхсекретный Дудник – борец с терроризмом. Он-то и должен был убрать всех свидетелей. И Богданова с Ермаковым, и террориста, который наверняка знал какую-то тайну.

А смерть оперов можно было свалить на террориста…

Высокие московские чины были заинтересованы в том, чтобы мир ничего не узнал о Поселке и Объекте.

Но почему?!

Теперь Богданов видел почему…

Так что они с Ермаковым были еще в Москве приговорены, а здесь стали смертниками. Эх, лейтенант, лейтенант! Очень уж ты верил в закон! Верил, наверное, потому, что был слишком молод. Но ведь ты не один год работал в органах, чтобы знать, до каких кабинетов «меч карающий» достает, а в каких делается игрушкой для заточки карандашей.

И все же этому парню казалось, что начальству всегда виднее. Ермаков до последнего момента не хотел видеть очевидное, не хотел верить в то, что человек в милицейской форме может пойти против закона. Он ведь даже не сопротивлялся там, в УАЗе!

Так думал Богданов, глядя из-под насупленных бровей на вооруженных людей в пятнистых комбинезонах, суетливо бегающих по вертолетной площадке. Он опять вспоминал тот трагический момент посреди тундры…

Когда Богданов вышел из УАЗа и, шепнув лейтенанту, чтобы тот готовил оружие, направился к сержанту, Ермаков ему не поверил. И синие наколки на пальцах сержанта не вразумили Ермакова. Он даже не вытащил пистолет!

– Ты что, сержант?! – сердито крикнул Богданов рыжему, делая вид, что не понимает происходящего.

Лицо его было сердито.

Рыжий давно бы нажал на спусковой крючок, но в руках у майора не было оружия. И потом, сержанту хотелось понять, в самом ли деле этот московский опер такой идиот, чтобы не чуять, что запахло жареным.

– Каики тебе, сука ментовская! – тяжело ворочая языком, просипел сержант и усмехнулся.

– Потрудитесь выбирать выражения, сержант! – грозно сказал Богданов, идя ему навстречу и словно не замечая в руках рыжего автомат, и вдруг рявкнул: – Как стоишь перед офицером, урка гнойная?! К параше захотелось?

– Ах ты, мусор! – взвыл сержант и, размахнувшись, послал автомат прикладом в голову «мусора».

Нет, застрелить майора было бы слишком просто. Сержант хотел растоптать ненавистного опера.

Богданов неожиданно резво присел, и рыжий, толкнув прикладом пустоту, повалился на него.

Обхватив сержанта по-борцовски за пояс, майор стремительно рванул его на себя и провернулся с ним на сто восемьдесят градусов.

Рядовой, до этого момента с интересом наблюдавший за сержантом и майором, вздрогнул и нажал на курок, влепив очередь… сержанту в спину.

Лейтенант Ермаков открыл рот от удивления. Вместо того чтобы выстрелить в рядового, он распахнул дверцу УАЗа, и рядовой, только что расстрелявший своего товарища, в панике всадил Ермакову пару пуль в лоб.

Рядовой со страху перестрелял бы всех оставшихся в живых, и даже старшего лейтенанта Проню, лежавшего на полу УАЗа лицом вниз, но Богданов перехватил автомат у мертвого сержанта, мешком сползающего в мох, и открыл огонь. Рядового бросило на землю, и он открыл стрельбу по майору. Но Богданов, защищаясь мертвым сержантом, продолжал стрелять. Рядового не спас даже бронежилет.

Богданова и теперь мучил вопрос: мог ли он опередить рядового? Выстрелить прежде, чем тот выстрелил в лейтенанта? Нет, Ермаков был обречен…

Потом они ехали вместе с Проней. Старший лейтенант без остановки каялся, рассказывая Богданову о местных порядках и нравах. Он сообщил майору, что и сержант, и рядовой были специально командированы Березой. Они должны были уничтожить московских гостей. Предполагалось все потом свалить на террориста. Дудник должен был лететь в Москву один.

Богданов попросил Проню держаться за Березой. Береза гнался за террористом, а Богданову нужен был Донской. Наверняка он знал что-то важное или был свидетелем чего-то тщательно скрываемого.

Однажды на пути им попалась четверка вооруженных азиатов, бросившихся бежать от УАЗа. Майор приказал Проне догнать их, но те обстреляли машину.

Перепуганный Проня рассказал Богданову, кто это такие. Богданов не удивился, узнав, что это – «косые», «беглое мясо». Старший лейтенант рассказал, что косые должны были с ножами в руках добывать головы беглецов, а в конце охоты им самим предстояло стать дичью.

УАЗ продолжил преследование джипов Березы. А Проня все рассказывал майору о Поселке, о Березе, о зомби. Постепенно у Богданова сложилась довольно стройная картина: в Поселке существовал военный режим начальника дружины Березы, который охранял дальние подступы к Объекту. Жители поселка поголовно работали на Березу. Все несогласные с ним бесследно пропадали. Прилететь сюда было еще как-то можно, но обратного пути отсюда не было.

Если дальние подступы так охранялись, то что говорить о самом Объекте?

Что производилось здесь?

Обогащенный уран? Оружейный плутоний? Что?

Итак, возвращаться в Поселок было нельзя. И Богданов решил уходить в тундру. Проня вызвался бежать вместе с ним на Материк.

Старший лейтенант был искренен, когда вызвался помогать майору. Он говорил, что давно живет в Поселке на положении узника, что он смертельно болен и хотел бы в Москве рассказать все, что знает о Поселке и таинственном Объекте.

Проня даже заплакал от радости, когда они вдруг увидели поезд…

Но старшему лейтенанту не повезло. Когда Богданов начал двигаться к голове поезда, наблюдая за перестрелкой между беглецами и охотниками, Проня вдруг упал между вагонами. Шальная пуля достала его.

Дальше майор действовал в одиночку.

Он уже видел спину одного из беглецов. Кажется, это был Донской! Но тот вдруг упал на вагонную сцепку. Богданов стал свидетелем короткой стычки между Березой и Дудником. А когда Дудник вышел из безнадежной ситуации и убил начальника дружины, Богданов не полез с ним в открытую перестрелку и затаился.

Поезд остановился, над ними кружили вертолеты, а Дудник все еще держал бездыханного террориста за волосы, вглядываясь в его черты. Богданов выглянул из-за борта платформы и прицелился.

Дудник что-то почувствовал и замер. Не меняя положения, он медленно повернул голову, и глаза их встретились.

Дудник усмехнулся, а Богданов нажал на курок.

Потом майор подошел к своему бывшему начальнику; Дудник стеклянно смотрел в небо и скалил вставные зубы. Рядом лежал Донской.

Богданов приложил ладонь к шее террориста и послушал пульс. Донской был жив, и майор, вырвав из сумки Дудника бинт, стал перевязывать террориста.

Глеб стонал, к ним бежали автоматчики в пятнистых комбинезонах…

38

Вероника Николаевна ворвалась в кабинет Блюма.

Илья Борисович проворно вскочил с кресла.

– Пусть они все выйдут! – сухо сказала Вероника Николаевна.

– Но, Вероника, мы на работе, а не… – начал Блюм.

– Пусть они выйдут! – перебивая его, твердо сказала она.

– Ну, не волнуйся так, девочка! Конечно-конечно, они сейчас выйдут. Ты ведь ненадолго? Что у тебя? – Молодые люди вышли и плотно закрыли за собой дверь. Вероника Николаевна уставилась на Блюма огненным взглядом. – Девочка моя, не смотри на меня так! Ты во мне дырку прожжешь!

Илья Борисович попробовал обнять ее за плечи. Освобождаясь от объятий, женщина села в кресло.

– Это правда? – спросила она.

– Что правда, девочка? Что?! – Илья Борисович недоуменно пожал плечами.

– То, что… он здесь?

– Кто он?

– Глеб… Александрович Донской.

– Ну у тебя, девочка, и память! – захохотал Илья Борисович и, подойдя к Веронике Николаевне, вновь попытался ее обнять.

– Хватит, Илья! Так он здесь?

– Здесь, здесь твой студент! Ничего от тебя не скроешь. Подумать только, двадцать лет прошло! Знаешь, кто он теперь?

– Кто? – упавшим голосом спросила она.

– Террорист, девочка! На него всероссийский розыск объявлен. Хотел самолет взорвать! Вот так-то! Бомбист-террорист!

– Ну и пусть. Я все равно хочу взглянуть на него! – Глаза Вероники Николаевны умоляюще смотрели на Блюма.

– Исключено… Его, наверное, уже отправили на Большую землю.

– Брось, Илья! Никуда его не отправили! Думаешь, я не знаю, куда отсюда отправляют? Он ведь еще жив? Ведь жив, да? Я хочу посмотреть на него, только посмотреть! Ну что тебе стоит, Илья? – И она так посмотрела на Блюма, что у него мурашки забегали по спине.

– А не боишься, что он тебя съест?

– Умоляю тебя, Илья, прекрати!

Женщина вскочила с кресла. Лицо ее побледнело.

– Ну… хорошо, а что я за это буду иметь? – Илья Борисович хищно взглянул на Веронику Николаевну и облизнул ставшие сухими губы…

Положив руку Донского себе на плечо, Богданов тащил Глеба к дощатому сараю. Позади лениво брели трое автоматчиков в пятнистых комбинезонах.

– Только не затягивайте комель! – крикнул вдогонку автоматчикам Витек.

Он осваивался с ролью начальника дружины и был по-настоящему счастлив.

Во-первых, он в одночасье сделался местным царем взамен убывшего на тот свет Березы, а во-вторых, Ваньки-зверя тоже не существовало. Ванек теперь лежал в «братской могиле» – на дне шахты прииска Пионерский под трехметровым слоем ледяной воды вместе с Березой, Дудником и прочими любителями острых ощущений. Туда же должны были лечь сейчас московский опер и террорист.

Осторожный Витек, дальновидно имитировавший у железки травму ноги, не собирался оставлять этих двух свидетелей для охоты или гладиаторских поединков. Последнее сафари он до сих пор вспоминал с отвращением, как дурной сон.

Нужно было побыстрее покончить с ними и приступить к инвентаризации богатого хозяйства Березы.

Витек сидел на скамеечке у барака и, жмурясь на холодное солнце, смотрел на своих бойцов, которые, поставив приговоренных на край квадратной ямы, готовили оружие.

Солнце было благосклонно к Витьку: оно не слепило его, а светило в четверть накала. На нем даже появилась черная точка – пятно, символизирующее начало новой эры. Эры Витька.

Пятно росло, росло, и Витек расслабленно улыбался, ожидая коротких очередей.

Внезапно оно перекрыло солнечный диск, и Витек с удивлением отметил, что это вертолет.

Вертолет снижался. Казалось, он летел прямо на Витька.

– Этого еще не хватало, – пробурчал Витек и поднялся.

Вот-вот должны были прозвучать автоматные очереди, закрывавшие его прошлую жизнь, как ненавистный учебник…

Книга третья

ВЛАСТЬ ЗВЕРЯ

1

Бармину казалось, что теперь его счастье будет длиться вечно. Состав сутками простаивал в тупиках, неизвестно чего дожидаясь. Иногда к нему цепляли дополнительные вагоны и цистерны, чтобы через день-два на какой-то товарной станции отцепить.

Сколько они уже ехали? Неделю? Две? Три? Бармин не думал об этом. Долгими днями он лежал на промасленном лежаке в густом тепле, жевал что-то предложенное машинистами, спал, еще и еще раз переживая во сне последнюю охоту: в него стреляли, вонзали нож, а он жил и жил…

Чем дальше он удалялся от Объекта, тем острее чувствовал, как в нем, словно в древесной почке, шевелится былое, давно забытое, в любую секунду готовое выстрелить сочной зеленью жизни. Детство, школа, годы работы… Один за другим они всплывали со дна памяти, настойчиво заявляя о себе ощущением солнца, стоящего в зените. И еще – запахами, какими-то очень знакомыми.

Прошлое постепенно пробуждало Бармина от летаргии, которой ему казалось теперь пребывание в Поселке. Цепко схватив за шкирку, оно тащило его из черного омута настоящего, тащило к жизни, той самой, из которой он выпал более десятка лет назад. Его везли на Материк, и он желал вычеркнуть последние десять лет из автобиографии, замарать их чернильными пятнами…

Жизнь была прекрасна: она играла перед глазами, как бриллиант. Бармин спешил в прошлое. Поезд вез его к прежней, казалось, навсегда почившей жизни, теперь неожиданно задышавшей в нем. Глядя на летящие мимо верхушки деревьев и стоящие в окне облака, Бармин блаженно улыбался. Жизнь в его сознании теряла свои реальные очертания, стыдливо пряча за спину окровавленную заточку и представляя веселую оперетту с жизнерадостными кутилами с перьями на шляпах. Бармин потерял ощущение реальности… И это его подвело.

На первой же крупной станции он выбрался из своего логова: нужно было размять кости, посмотреть на живых людей и заглянуть в привокзальный буфет – помощник машиниста выделил ему сумму на бублики и бутылку. Поглощенный созерцанием цивилизации Бармин впал в безвременье… и отстал от поезда с бубликами и бутылкой водки в кармане.

Он и представить себе не мог, что машинисты не дождутся его возвращения. Минут десять он с удивлением смотрел вслед ползущему составу и на полном серьезе ждал, когда машинисты, хватившись Бармина, остановят поезд.

Но поезд, вильнув последним вагоном, исчез с горизонта.

Реальность вернулась к Бармину, когда он, не обращая внимания на растущую в душе тревогу, отправился в здание вокзала искать ночлег.

Самые укромные места были заняты бомжами, и Бармин, съев бублики, устроился на крайней скамейке в зале ожидания.

Если бы только он был прилично одет и побрит! Но на нем были попахивающие кочегаркой лохмотья, а всклокоченные, спутанные волосы придавали ему вид закоренелого бродяги.

В третьем часу ночи к Бармину подошел милиционер. Выяснив, что перед ним человек без паспорта – паспорт остался в Поселке, в сейфе у Березы, – сержант повел Бармина в комнату милиции.

Стражи порядка не верили ни одному слову Бармина и только покатывались со смеху, особенно когда он рассказывал о царской охоте. Обыскав его и сняв с груди мешочек со слитком, Бармина отвели в «холодильник» – камеру, где, привалившись друг к другу, уже сидели двое привокзальных синяков.

Синяки накануне выпили чего-то непотребного и едва не умерли, до смерти перепугав вокзальную публику стонами и предсмертным хрипом. Теперь они возвращались к жизни, и их выкручивало, как перчатку, наизнанку. Сидя на нарах и ежась от холода, Бармин слушал стоны синяков и не мог заснуть.

– Мы где? – сипло, как фановая труба, спросил один из них.

– Дома, в ментуре, – ответил Бармин.

– А-а! – страдальчески простонал синяк. – Уже день или еще ночь?

– Ближе к утру.

– А-а! – еще жалостливее застонал несчастный. – Значит, еще будет!

– Что будет?

– Паша Шкуродёр! Шкуру спускать будет. Ты что, в первый раз здесь?

– Я тут проездом, – ответил Бармин.

– Это все равно… Он со всех спускает, чтобы взбодриться под утро. Потом сложит всех штабелем в УАЗик и отвезет на пустырь или на городскую свалку. Там каждому добавит. Профилактика!

– А как ментовское начальство на это смотрит?

– Ты наивняк! Откуда ты такой? – болезненно морщась, усмехнулся синяк.

– Из тундры. Больше десяти лет цивилизации не нюхал!

– Э, парень, тебе в другую сторону! Тут не цивилизация, а скотобойня. Охо-хо! – застонал он. – Волки овец режут…

– Волки? – усмехнулся Бармин.

– Да, те, кто с бабками. От барыг до прокуроров… Готовь бока. Зубов у тебя не наблюдается. Значит, обойдешься малой кровью!

Синяк сипло засмеялся: заквохтал, забулькал и вдруг зашелся мучительным кашлем.

За дверью раздались торопливые шаги, в замочной скважине заскрипел ключ. Дверь открылась, и под низким сырым потолком нарисовалась мрачная физиономия того самого сержанта, который привел Бармина в комнату милиции.

– Доброе утро, Пашенька! – проблеял синяк, сладко улыбаясь.

– Заткни пасть, плесень! – крикнул Пашенька и ткнул пальцем в сторону Бармина. – На выход!

Напротив Бармина за столом сидел лейтенант милиции и крутил в руках Эталон. Позади стоял Паша Шкуродер и по-бараньи смотрел выпуклыми бесцветными глазами на странный металл, который так взволновал его начальника. Дежурный офицер, поднеся слиток к лампе, прищелкивал языком.

– Откуда это у тебя? – спросил он Бармина.

– Не помню. Друг подарил. Амулет от порчи.

– Понятно, – хитро улыбнулся лейтенант. – А вот тут значки нацарапаны. Это что такое?

– Магические символы. Я же говорю: амулет.

– Так, – офицер встал и посмотрел на Шкуродера, – выйди пока. Я тебя позову.

Шкуродер подозрительно посмотрел на слиток, потом перевел взгляд на Бармина.

– Не, я лучше останусь. А то как бы этот бычара не того!

– Я сказал выйди, значит выйди! – голос офицера зазвучал угрожающе. Однако, чувствуя тупое сопротивление Паши, офицер сменил тон на примирительный. – Иди, дорогой, если что, я тебя кликну. Не бойся, твое от тебя не уйдет! – для убедительности крикнул лейтенант вдогонку Шкуродеру. – Это ведь платина, верно? – почти шепотом обратился он к Бармину, когда они остались вдвоем.

– Да ну! – воскликнул Бармин.

– Как же «да ну»? Вот тут и химический символ платины нацарапан. Я ведь, милый мой, химию изучал, и не только в школе! Так что не темни, колись!

– Что вы хотите услышать?

– Хочу узнать, где ты это спер! Может, там еще есть, а? Подумай хорошенько, а то у моего Паши руки чешутся. Особенно на новичков! И не старайся парить мне мозги! Выбирай: или правда, и тогда можешь валить отсюда на все четыре стороны, конечно, оставив слиток мне на память. Или вранье, и тогда я отдаю тебя сержанту: он сначала колонет тебя, а потом вытащит все, что у тебя есть вот тут, – офицер постучал Бармина пальцем по лбу и улыбнулся. – Извини, такая уж у нас работа. Нравится тебе мое предложение?

– Значит, если я вам скажу, где взял, вы меня отпустите?

– Конечно! Только сначала съездим туда, проверим. А вдруг ты врешь? Где это?

– В Заполярье!

– Значит, не договорились… – Лейтенант устало покачал головой. – Ну, готовь задницу, милый!

В этот момент в комнату ворвался Паша. Глаза его горели, губы дрожали.

– Без меня – не выйдет! Я этого бычару с лавки сдернул, значит, слиток мой! – сказал он дрожащим голосом лейтенанту.

– Не шуми, Паша! – досадливо поморщился лейтенант. – Кто ж против? Я и не собирался без тебя! – Он вышел из-за стола и что-то прошептал подчиненному на ухо.

Паша угрюмо выслушал офицера и, зыркнув на Бармина, в свою очередь что-то зашипел начальнику. Видимо, у него был свой план действий.

Бармин вздрогнул, на лбу и щеках выступила испарина: он понял, что эти волки непременно задерут его, чтобы он никому уже не рассказал о слитке…

Милиционеры затихли. По всему было видно, что они договорились и распределили роли. Бармин, до этого момента смотревший в пол, рывком вскочил и, схватив стул за спинку, швырнул его в застывших от удивления милиционеров. Воспользовавшись их замешательством, он зажал в ладони слиток и, перекатившись через стол, выскочил в коридор. Там он с разгона налетел на дверь и выбежал в зал ожидания.

Здесь было довольно оживленно: публика двигалась к перрону, слушая информацию о прибывающем поезде. Юркнув между чемоданами, Бармин вылетел на перрон. С десятисекундной задержкой в зале ожидания появились оба стража порядка, размахивая пистолетами и грубо расталкивая пассажиров. Увидев спину убегающего, милиционеры кинулись следом.

Нет, Бармину было от них не уйти. Это понимали и милиционеры, и он сам. Шкуродер пылал яростью: стул угодил ему ножкой в лицо. Теперь у него были все основания разобраться с синяком.

Тихонько посвистывая, локомотив катил вдоль перрона. Бармин, шныряя между пассажирами и тележками, петлял как заяц. Паша уже дважды хватал беглеца за шиворот, но всякий раз под ноги подвертывались чьи-то узлы или дети, и он упускал добычу.

Тепловоз пронзительно загудел, призывая к порядку толпящуюся на перроне публику, и Бармин, чувствуя на затылке горячее дыхание Шкуродера, неожиданно шарахнулся прямо под чугунные колеса локомотива.

Пассажиры дружно вскрикнули и замерли, а Бармин перелетел на другую сторону полотна, чувствуя на спине мурашки от легкого прикосновения горячей стали.

Оставленный с носом Паша разразился отборным матом.

Отставший от Паши офицер имел время, чтобы повторить маневр Бармина, но не решился. Он понимал, что беглый рано или поздно упадет к его ногам, моля о снисхождении…

2

Навалившись на холодное железо грудью и упираясь ногами в дробленую породу, Богданов толкал перед собой вагонетку. По стенам туннеля обильно сочилась влага, с низких сводов текло прямо за шиворот: ледяная вода струйками скатывалась по разгоряченной спине, постепенно согреваясь.

Богданов уже научился терпеть усталость и не обращать внимания на сырость… Тот, кто, обессиленно привалившись к нему плечом, сейчас едва переставлял ноги, был плохим помощником. Этот кореец скорее держался за вагонетку, чем толкал ее вперед. Время от времени он заходился надсадным кашлем, словно выталкивал из груди колючего ежа, причинявшего ему боль и никак не дававшего отдышаться.

Изо дня в день Богданов только и делал, что толкал вагонетки, тупо глядя себе под ноги. Толкал, не обращая внимания на скрючившихся у стены рабов, не могущих больше самостоятельно двигаться и ждущих, когда их поволокут в дальний конец шахты, чтобы избавить от неподъемного груза жизни.

Майор потерял счет суткам. Здесь, под землей, где жила и трудилась бригада штрафников, не было дневного света. Утром после провального, как пропасть, сна, напоминавшего похмельное забытье, им раздавали скудную еду и меняли аккумуляторные лампы. Встать сразу было невозможно. Тело разламывалось от боли, а суставы ныли так, словно их накануне выламывали. Но Богданов вскакивал первым.