От заката до рассвета (фрагменты)

      Церемония вручения знамени происходит на большой поляне возле пруда. Весь личный состав полка стоит в строю, по эскадрильям. Наступает торжественный момент. Командующий 4-й Воздушной армией Вершинин читает Указ Президиума Верховного Совета СССР.
      Хором мы повторяем клятву гвардейцев.
      - Клянемся! - разносится далеко за пределы поляны.
      И где-то в овраге гулко отдается эхо: "...немся!"
      Наш командир Бершанская принимает знамя. Она становится на колено и целует край знамени, опушенный золотой бахромой. Затем она передает гвардейское знамя мне, знаменосцу. Вместе со мной два ассистента: штурман Глаша Каширина и техник Катя Титова.
      Знамя большое, ветер колышет тяжелое полотнище, и меня качает вместе со знаменем. Я еще не знаю, как с ним обращаться, но крепко держу древко. Это знамя мне теперь нести до конца войны.
      Играет духовой оркестр. Радостное волнение охватывает меня, и я поглядываю на девчат: у всех настроение приподнятое, они чувствуют то же, что и я.
      Проносим знамя вдоль строя. Впереди широким шагом идет Бершанская, за ней еле успеваем мы. Я чуть наклоняю древко вперед. Алый шелк с портретом Ленина развевается на ветру...
      ТАЛИСМАН
      Сквозь плотно занавешенные окна прорвался узкий солнечный луч. Как живой, заиграл тысячами светлых пылинок. Медленно пополз по одеялу. Это Галина койка.
      А Галя не вернулась...
      Слышно было, как ворочались на соломенных матрацах девушки. Никто не спал. Полеты были тяжелые.
      Солнечный луч двигался дальше. Осветив кусочек стенки, он стал подкрадываться к кукле. Кукла - Галин талисман. Подарок знакомого летчика, который летал на "бостонах".
      У куклы было семьдесят три боевых вылета. Она сидела, прислонясь к подушке, растерянно глядя в пространство. Вдруг неподвижное лицо ее оживилось, засветилось, как будто она вспомнила что-то хорошее. Но луч скользнул дальше - и оно погасло.
      Я закрыла глаза. Спать, спать... Вечером снова на полеты.
      Ты мой белый, шелковистый,
      Не скучай, друг, без меня...
      До войны Галя увлекалась прыжками. Это ее стихи о парашюте. Белый, шелковистый...
      А Галя сгорела. У нее не было парашюта. Вместо парашютов мы брали дополнительный груз бомб.
      Хорошо бы уснуть.
      Это случилось вчера. Был обыкновенный вечер, такой, как другие. Поднимая пыль, рулили к центру поля самолет. Приземистые, похожие на стрекоз "ПО-2" раскачивались на ухабах. Ровный рокочущий гул стоял над аэродромом.
      Но вот последний самолет пристроился сбоку к остальным. Мотор фыркнул и умолк. И сразу наступила тишина, Такая густая и липкая, что стало больно ушам и захотелось крикнуть: "А-аа-а!" Казалось, голос твой растает в тишине.
      Я громко позвала:
      - Галя!
      - Чего, Нат?
      Галя сидела сзади, в штурманской кабине. Зашелестела бумага.
      - Мне показалось, что я оглохла. Но теперь слышу: квакают лягушки, ругаются механики...
      - Машина развозит бомбы, кричит дежурный по полетам, - продолжила Галя.
      - Ты пишешь? Письмо?
      - Нет. Так просто. Пришло кое-что в голову.
      - А-аа. Ну, пиши, - сказала я и подумала: "Стихи, наверное".
      Она опять зашуршала бумагой - спрятала в планшет.
      Я уселась в кабине поудобнее. Запрокинула голову - теперь я видела только небо и кусочек крыла. Можно было отдохнуть, даже вздремнуть: самолет, улетевший в дивизию за боевой задачей, еще не вернулся.
      На землю спускались теплые летние сумерки. Очертания самолетов стали нечеткими, расплывчатыми. На небе выступили первые звездочки. Словно испугавшись, что появились слишком рано, они слабо мерцали в вышине. Их трудно было увидеть сразу. Но если выбрать небольшой участок неба и долго всматриваться в него, то обязательно найдешь две, три и даже пять неярких серебряных точек.
      - На-ат, - сказала Галя, - почему-то мне все еще не верится, что мы полетим вместе. Странно...
      Сердце у меня сжалось, словно кто-то сдавил его и не отпускал.
      - Почему? - спросила я. Спросила очень тихо. Я знала почему.
      - Никак не могу привыкнуть к тому, что ты летчик. Всегда мы были штурманами, и вот теперь... ты- - Голос ее становился все тише, и она умолкла совсем.
      Мне стало жарко, на лбу выступили капельки пота. Я медленно, стараясь, чтобы Галя не заметила моего волнения, стянула с головы шлем, расстегнула воротник комбинезона.
      Уже не в первый раз я испытывала это тягостное чувство. Мне было жаль Галю, до слез обидно за нее. И в то же время я чувствовала себя виноватой, словно отняла у нее самое дорогое, близкое сердцу. Мечту? Может быть.
      Нас было пятеро. Пять девушек - штурманов, которые умели управлять самолетом. Все мы хотели стать летчиками. И Галя мечтала об этом. Может быть, больше всех. Но именно ей одной это не удалось.
      Несчастный случай. Нелепость. Это произошло ночью между вылетами. Пока механики ставили заплаты на пробоины в крыле, Галя прилегла отдохнуть. Она уснула в траве у самолета... Когда ее вынули из-под колес бензозаправщика, никто не надеялся, что она будет жить.
      Потом госпиталь. Сломанный позвоночник долго не срастался. Спустя полгода Галя, не долечившись, вернулась в полк. И снова летала. Только о мечте своей больше не говорила.
      Некоторое время мы молчали. Я не умела и не пыталась утешать Галю.
      От земли, щедро нагретой за день солнцем, поднимался теплый воздух. Неслышными, легкими прикосновениями он успокаивал, и казалось, что погружаешься в мягкую, ласковую волну. Хотелось забыть обо всем, ни о чем не думать. Только сидеть так, не двигаясь, и ничего не видеть, кроме темного крыла на фоне неба и голубоватого мерцания звезд, чистых, только что родившихся.
      Галя заговорила первая:
      - Когда я вот так смотрю на звезды, мне кажется, что все уже было раньше. И я жила уже однажды, давным-давно. И вечер был точь-в-точь такой же.
      Помолчав немного, она вдруг сказала совсем другим, глуховатым голосом:
      - Знаешь, прошел ровно год с тех пор...
      - Да. Июль.
      - А мне кажется, что все это случилось только вчера.
      - Не думай об этом.
      - Если бы не ужасная боль по временам. Она мне постоянно напоминает. И так мешает.
      - Ты слишком устаешь, Галка. Много летаешь. Так нельзя!
      - Нет, я не о том. Я не могу не летать. И не могу простить себе, никак не могу!
      - Но ты же не виновата!
      - Виновата. Ранение в бою - это одно. А искалечиться просто так, ни за что ни про что - это совсем другое.
      - Ты могла бы работать в штабе, - сказала я. - Но сначала все равно нужно вылечиться.
      - А война? Я бы презирала себя всю жизнь. Другие умирают, а мне ведь только больно.
      - Не все умирают. И потом, не обязательно, чтобы летала именно ты...
      Я чувствовала, что говорю не то.
      - Не надо, Нат, - попросила она.
      Да, да, не надо. Все равно она будет летать. Будет, несмотря ни на что.
      Описав дугу в полнеба, упала яркая звезда. Еще одна... еще.
      - На-ат!
      - Да?
      - Ты задумала?
      - Нет. Не хочется.
      - А я задумала.
      Спрашивать, какое желание, не полагалось. И мы сидели в своих кабинах, глядя, как темнеет вечернее небо.
      Все чаще чья-то невидимая рука чертила по небу в разных направлениях четкие серебряные линии. Они появлялись неожиданно и тут же бесследно исчезали, внося что-то тревожное в неподвижную тишину вечера.
      Я думала о Гале. Она всегда казалась мне сильной, целеустремленной.
      Впервые я увидела ее в Москве, еще до войны. Прыгали парашютистки студентки авиационного института. С неба на зеленый ковер аэродрома опустилась девушка. Высокая, гибкая, она ловко "погасила" парашют, и белый шелк купола упал к ее ногам. Галю окликнули, и она обернулась. Темные, узкого разреза глаза, смуглое красивое лицо. Еще тогда я заметила в ее глазах какое-то особенное выражение радости. Словно ей было известно что-то очень хорошее, от чего растут крылья и удесятеряются силы, и словно радость эту она хочет отдать всем.
      Да, Галя была удивительной девушкой. А могла бы я вот так же, как она? Переносить эту боль, жить с ней и летать, летать...
      Не раз ей предлагали уйти с летной работы. Но она упорно не соглашалась. Однажды, когда командир полка осторожно заговорила с ней на эту тему, Галя пошла на отчаянный шаг.
      - Вы думаете, что я не могу летать? Что мне трудно?
      Глаза ее лихорадочно заблестели, она неестественно громко засмеялась и воскликнула:
      - Смотрите!
      Быстро запрокинув руки назад, она согнула колени и сделала "мостик". В первое мгновение все окаменели от неожиданности.
      Выпрямившись, Галя стояла бледная как мел и улыбалась. Подбежавшая к ней командир полка смотрела на нее серьезно, нахмурив брови.
      - Зачем же ты... так? - тихо сказала она. - Разве я не понимаю?..
      Галю отправили в санаторий, но летать разрешили.
      Приехала она оттуда счастливая. Привезла с собой куклу - подарок. В Галиной жизни появился Ефимыч, от которого стали приходить письма.
      Когда над нашим аэродромом пролетала на запад девятка "бостонов", все знали: это Ефимыч повел свою эскадрилью.
      ...Стемнело. Самолета с боевой задачей все еще не было. "ПО-2" стояли в шахматном порядке, готовые к вылету. Мелькал свет карманных фонариков механики проверяли заправку горючим.
      - В детстве, совсем еще девчонкой, я мечтала о подвигах. И почему-то была уверена, что погибну как-нибудь трагически... Ты слушаешь меня, Нат?
      - Да. А теперь?
      - Потом все прошло. А сейчас... - Галя помедлила.
      - Что сейчас?
      - Я иногда опять чувствую себя девчонкой.
      - Все это вздор. Через десять лет мы с тобой будем вместе вспоминать этот вечер.
      - Не могу себе представить. Странно, почему? Я ведь так легко воображаю себе все, о чем думаю.
      - Просто это еще очень не скоро.
      - Странно... - повторила Галя.
      - А талисман твой? - пошутила я.
      - Я не верю в это.
      - Кукла с тобой?
      - Да. Но я беру ее просто потому, что она от Ефимыча.
      - Сегодня пролетали "бостоны". Ты видела?
      - Они вернулись без потерь. Всей девяткой.
      Мне хотелось поговорить с Галей о рассказе, который она написала в наш полковой литературный журнал. Но что-то останавливало меня. Рассказ назывался "Кукла". О девушке-летчице, погибшей за Родину,
      После нее осталась только обгорелая кукла-талисман. Ясно, что Галя написала о себе. Зачем она это сделала? Нарочно, чтобы испытать судьбу?
      Но я только спросила:
      - А он в самом деле такой... хороший, твой Ефимыч? Я прочла рассказ.
      Она ответила не сразу.
      - Не знаю. Может быть. Но я хочу, чтобы он был таким. Другим я его не представляю.
      - А если он все-таки другой?
      - Тогда... Нет, это невозможно. Я бы почувствовала.
      ...Послышался знакомый рокот - это возвращался самолет. Над стартом взмыла ракета. На несколько секунд из темноты вырвались силуэты самолетов, машин, людей. По земле пробежали длинные косые тени и быстро слились вместе. Ракета, рассыпавшись, погасла, оставив в воздухе светлый дымок.
      Вскоре мы получили боевую задачу. Сразу на старте все ожило, задвигалось. Заработали моторы, забегали зайчики фонариков.
      Я приготовилась включить мотор, как вдруг кто-то громко позвал:
      - Докутович! Галя!
      - Здесь! - отозвалась Галя.
      К самолету подошла Женя Руднева, штурман полка.
      - Минуточку!
      Она взобралась на крыло и обратилась сразу к нам обеим:
      - Девочки, как вы посмотрите на то, чтобы вас разъединить на сегодня?
      - Почему?
      - Видишь ли, Галя, летчик Аня Высоцкая из второй эскадрильи просит дать ей более опытного штурмана.
      - А у них разве своих нет? - спросила я.
      Мне не хотелось отдавать Галю. Да еще в другую эскадрилью.
      - Мы уже все прикинули: по-другому менять состав экипажей нельзя. Цель сложная, а у Высоцкой всего два боевых вылета.
      - Ну что ж, если так... - сказала Галя и неохотно начала вылезать из кабины.
      Женя спрыгнула с крыла и ждала ее у самолета.
      - Я знаю, Галочка, что не обрадовала тебя. Но это нужно. Прошу тебя, будь внимательна. Мне кажется, что Аня чувствует себя не совсем уверенно.
      - Хорошо. Не волнуйся.
      - Я почему-то боюсь за тебя, - вырвалось у Жени. - Как ты себя чувствуешь сегодня?
      Она смотрела на Галю глазами, полными тревоги. Женя относилась к Гале с большой нежностью и уважением. Она знала, как ей бывает трудно, и все-таки верила в ее необыкновенную силу воли. Пожалуй, в полку она любила ее больше всех.
      - Что ты, Женя! Все будет в порядке! - Галя тронула Женю за плечо и улыбнулась. Она уже повернулась, чтобы идти, когда Женя воскликнула:
      - Постой, постой, я совсем забыла! Я и обрадовать тебя могу! - И протянула конверт.
      Галя взглянула на письмо и спрятала его в планшет.
      - Прочту, когда вернусь! - радостно сказала она и на прощание махнула рукой.
      Усаживаясь в задней кабине, мой новый штурман удивленно воскликнула:
      - Кукла! Какая чудесная! Чья она?
      - Галя забыла. Беги скорей, отдай ей!
      - Сейчас. - И она, взяв куклу, поспешила к старту, где стоял готовый к взлету самолет.
      Через минуту она возвратилась.
      - Опоздала! Уже улетела!
      Приближалась наша очередь взлетать. Дежурный подал мне знак выруливать. В это время по взлетной дорожке, рассыпая снопы искр, бежал самолет. Там была Галя.
      Самолет долго не хотел отрываться от земли. Но вот он, тяжело рыча, поднялся в воздух. Еще некоторое время были видны голубоватые огоньки выхлопов мотора. Потом ночная тьма поглотила его. Самолет улетел на запад. Туда, где стреляли зенитки, где в небо врезались ослепительно белые лучи прожекторов. Улетел, чтобы никогда больше не вернуться...
      ...Солнечный луч куда-то исчез. По-прежнему никто не спал. И кукла удивленно смотрела перед собой.
      Хорошо бы уснуть...
      Ты мой белый, шелковистый,
      Не скучай, друг, без меня...
      ВЫНУЖДЕННАЯ ПОСАДКА
      В одну из боевых ночей не вернулась из полета Ира, которая улетела на задание со штурманом Ниной Реуцкой. Я дежурила по части и узнала об этом только утром. Никто ничего не мог сказать о них толком, потому что их самолет вылетел последним.
      Я ходила сама не своя, не зная, что думать. И вдруг они вернулись, приехав на попутной машине, живые и невредимые, с бледными, осунувшимися лицами.
      Потом Ира рассказала подробно, как все произошло. В то время наши войска уже захватили плацдарм на побережье Керченского полуострова, и это спасло девушек.
      ...На востоке чуть рассеивалась ночная мгла, когда Ира, возвращаясь с очередного задания, подлетала к аэродрому. Близился рассвет.
      Зарулив на линию старта, она собиралась выйти из самолета, но увидела, что к ней спешит Бершанская.
      - Себрова, может быть, успеете до рассвета слетать еще раз?
      Ира думала, что больше не придется. Восемь раз она уже бомбила цель в эту ночь и порядком устала. К тому же в последнем полете ей показалось, что временами мотор работал со стуком. Не мешало бы проверить. Но сказать об этом Бершанской сейчас, когда она стояла и ждала ответа, глядя на нее, Ира не смогла. Командир полка знала, что скоро будет светло, но все же спрашивала. Значит, надо было. Скажи ей Ира о моторе, и она бы немедленно запретила лететь. Но для проверки работы мотора потребовалось бы время, а каждая минута была дорога...
      - Хорошо, - ответила она, чувствуя себя неловко, будто в чем-то провинилась. Ей показалось, что она даже покраснела.
      - Как работал мотор? Нормально? - спросила техник Люба Пономарева, заливая в бак горючее.
      Бензин широкой струей лился в горловину из шланга, тихонько шумел бензозаправщик, работая на малом газу, и, немного поколебавшись, Ира решила не отвечать Любе, сделав вид, что не расслышала вопроса.
      - Бомбы подвешены! - крикнула девушка из небольшой группы вооруженцев, которые теперь уже не спеша отходили от самолета: они кончили свою работу.
      - К запуску!
      Проворная Люба уже стояла у винта. Прокрутив его, она крикнула, отбегая в сторону:
      - Контакт!
      Через минуту самолет бежал по полю навстречу занимавшейся заре.
      Ирины опасения относительно мотора оправдались. Снова появился стук, но мотор тянул, и она решила идти к цели. На востоке, там, откуда должно было появиться солнце, светились розовые полоски над темным, в тучах горизонтом, а на западе еще оставалась ночь. От смешения тьмы и света в воздухе висела туманная мгла. Но с каждой минутой становилось все светлее...
      Зенитки открыли огонь с запозданием. Видимо, не ждали такого позднего посещения. Они стреляли точно: разрывы окружили самолет. После каждой вспышки в небе оставался висеть темный дымок...
      Отбомбившись, Ира взяла курс на восток. Наконец обстрел прекратился. Стало тихо-тихо. Совсем тихо, потому что мотор молчал. И неизвестно было, сам ли он остановился или же в него попал осколок. Громко затикали часы в кабине. Потом Ира почувствовала резкий запах бензина - вытекало горючее. Значит, все-таки осколок.
      К счастью, линия фронта была близко.
      - Будем садиться, - сказала Ира как можно спокойнее. Ей не хотелось пугать Нину, которой еще ни разу не приходилось садиться на вынужденную,
      - А куда... садиться? - упавшим голосом спросила Нина.
      Действительно, здесь, на небольшом клочке земли, который удерживали под Керчью наши войска, невозможно было найти площадку для безопасного приземления. Изрытая земля, вся в ямах и воронках, в колючей проволоке и надолбах, насквозь простреленная, израненная...
      Самолет снижался в серую мглу, в неизвестность. Девушки внимательно разглядывали землю, но так и не смогли выбрать места для посадки. Высота падала, на горизонте и по сторонам вырастали горы, и обеим казалось, что они опускаются в глубокий темный колодец.
      Последние метры. Впереди Ира увидела черную массу, надвигавшуюся прямо на самолет. Пронеслась мысль: "Сейчас врежемся..." И колеса коснулись земли. Короткая пробежка - и самолет, круто развернувшись, уткнулся носом в землю. Правое колесо попало в воронку. Это было спасением: до крутого холма впереди оставались считанные метры.
      Откуда-то появилась машина, из нее выскочили два солдата, спросили у девушек, не ранены ли, указали направление к пристани и уехали. На ходу крикнули:
      - Не задерживайтесь: катер уйдет! Скоро начнется бомбежка!
      Уже совсем рассвело. Осмотревшись, девушки молча переглянулись, пораженные тем, что увидели. Нет, им просто повезло. Рядом с самолетом лежал на боку танк со свастикой. С другой стороны были танковые заграждения, сзади - телеграфные столбы, за ними - разбитый истребитель.
      Захватив с собой спасательные жилеты, которые выдавались на случай падения в море, Ира и Нина пошли к берегу. Там комендант пристани пристроил их на переполненный катер, который готовился к отплытию на Большую землю. Усталый, небритый, с воспаленными глазами, он нервничал, то и дело поглядывая на часы и торопя капитана катера: надо было успеть переплыть пролив до начала бомбежки. Авиация противника ежедневно по нескольку раз методично бомбила наш плацдарм на полуострове и пролив, не давая возможности подвозить подкрепления высадившимся в Крыму десантникам.
      Наконец катер в море. Он до отказа забит ранеными. Под брезентом убитые, умершие от ран. И снова Ира почувствовала себя неловко: ведь только они вдвоем тут здоровые.
      Один из раненых слабым голосом обратился к Ире:
      - Девчата... из полка... Бершанской?
      - Да.
      - А... что?.. - Он чуть повел глазами в сторону Крыма. Ему трудно было говорить.
      Ира догадалась.
      - Да вот пришлось сесть там, в Крыму. Подбили нас. Теперь возвращаемся в полк.
      - А-а-а... Пономареву... Любу знаете?.. Механиком она...
      - Любу? Конечно, знаем! А кем она вам приходится?
      - Сестренка... родная- Привет- скажите: видели
      Он задергал верхней губой, хотел улыбнуться. Губы у него были сухие, запекшиеся.
      - Она к вам обязательно приедет. Куда вас положат, в госпиталь? Тут есть близко, в Фонталовской.
      - Да- в живот- Не успею я...
      Он устало закрыл глаза. Одними губами попросил:
      - Пить...
      Но воды не оказалось. Раненых было много. Они сидели, лежали, тихо стонали. Два санитара, измотавшись при погрузке, дремали, изредка поглядывая в сторону Крыма. Капитан тоже посматривал на небо, ожидая налета.
      Большой участок пролива был заминирован, и катер плыл не напрямик, а по кривой. До причала оставалось уже несколько десятков метров, когда послышался нарастающий гул бомбардировщиков Через минуту весь пролив покрылся водяными столбами. Бомбы рвались и на берегу.
      Под грохот взрывов катер причалил, и все, кто в состоянии был двигаться, бежали, шли и даже ползли на берег, укрываясь в воронках.
      Только тяжелораненые остались на катере... Остался и Любин брат.
      Ира и Нина пересидели бомбежку в глубокой яме. Бомбы рвались совсем близко, оглушая свистом и грохотом. Осколки и песок сыпались сверху в яму. Когда самолеты улетели, они выбрались, отряхиваясь, наверх и сразу увидели, что на том месте, где еще недавно покачивался на воде катер, было пусто, только обломки плавали да какие-то непонятные предметы. На берегу кто-то истерически кричал и лез в воду.
      Спустя час девушки ехали в полк на попутной машине. Ира никак не могла забыть Любиного брата, его усталого, серого лица и тихо покачивающиеся на море обломки... Как сказать Любе? Эта мысль не выходила из головы.
      Она рассказала ей сразу же. Люба не заплакала, только ушла к морю и долго сидела там одна на берегу.
      А вечером Ира снова полетела на задание На резервном самолете. И Люба провожала ее в полет.
      ЦЕЛЬ - БАГЕРОВО
      Багерово - небольшая железнодорожная станция к западу от Керчи. Сюда приходили немецкие эшелоны. Они подвозили к фронту оружие, снаряды, подкрепления.
      Мы уже не раз летали на эту цель и знали, что бомбить ее не просто. Стоило только нашему "ПО-2" приблизиться к станции, как сразу же включались прожекторы и зловещие длинные лучи устремлялись навстречу самолету. С высот, окружавших станцию, били зенитки.
      В прошлый раз погода была отличная: чистое, звездное небо, ни облачка. В такую погоду можно подойти к цели неслышно: лезь себе вверх, сколько понравится, а потом планируй, приглушив мотор, и, осветив цель, бросай бомбы. Ну, а там уж как повезет. Во всяком случае, штурман успевает прицелиться и отбомбиться до того, как прожекторы схватят самолет.
      А сегодня... Нет, неподходящая погода, чтобы бомбить Багерово!
      Усаживаясь в кабине, мой штурман Нина Реуцкая сказала хриплым, простуженным голосом:
      - Наташа, смотри, какая луна! Мы отлично увидим все на земле!
      - И нас тоже с земли отлично увидят, - добавила я. - Видишь, как низко нависла облачность?
      Нина - совсем молодой штурман. У нее пока еще не хватает опыта, чтобы распознать опасность там, где ее не ждешь. Да и вообще все на свете представляется ей в розовых тонах, так что мне часто приходится разочаровывать ее.
      На мгновение задумавшись после моих слов, она осторожно спросила:
      - Ты думаешь, что и над целью такая же погода?
      Тонкие облака, освещенные луной, сливались вместе, образуя светлую пелену. Заволакивая все небо, она медленно плыла на высоте не более шестисот метров.
      - Значит, придется бомбить ниже облаков? - допытывалась Ниночка.
      - Ничего другого не остается!
      Бомбить с малой высоты на фоне светлых облаков означало, что с земли самолет будет виден, как на экране. Нина, конечно, понимала это не хуже меня. Она еще раз изучающим взглядом скользнула по небу и потом некоторое время сидела молча.
      Однако мрачные мысли редко приходили в голову моему штурману. А если и приходили, то очень ненадолго. Уже спустя минуту она как ни в чем не бывало мурлыкала себе под нос веселую песенку, забыв о луне, облаках и зенитках.
      Скорее всего, она была права: зачем волноваться раньше времени?
      Нина пришла к нам в полк в сорок третьем, когда мы воевали уже полтора года. До этого она работала связисткой, тоже на фронте. Ей не было еще и девятнадцати, хотя ростом, она, пожалуй, перегнала всех наших девушек. Очень юная и очень непосредственная, с добродушно-доверчивым выражением светлых глаз и ямочками на щеках, она вызывала к себе чувство умиления, какое обычно испытывают к детям.
      Она никогда не унывала, не сердилась. Ни трудностей, ни страха она не испытывала.
      Первое время мне казалось, что Нина просто не понимает, что на свете существует зло, опасность, несчастье. Потом, когда я узнала ее лучше и привыкла к ней, я поняла, что у нее просто счастливый характер: любая сложная задача казалась ей легкой, за всякое дело она бралась с охотой и радостью.
      Штурманом Нина стала уже в полку, занимаясь вместе с другими девушками в специальной группе. Летала она с удовольствием и почему-то очень верила в меня, в мои летные способности. Сама я далеко не так была уверена в своих силах, хотя, впрочем, не разубеждала своего штурмана.
      Дождавшись своей очереди взлетать, я запустила мотор, и через каких-нибудь три-четыре минуты мы взяли курс в сторону Керченского пролива.
      Вскоре впереди заблестело море, затем показались темные очертания берега. За проливом начинался Керченский полуостров.
      Линию фронта мы пересекли, набрав предварительно "солидную" высоту, метров восемьсот, чтобы лететь выше облаков.
      - Запас высоты не помешает, - сказала я Нине, - а спуститься ниже мы всегда успеем.
      Отсюда, "свысока", мы посмеивались над немецкими прожектористами. Ползающие по облачности светлые пятна говорили о том, что они пробовали достать наш самолет.
      Но вот настало время спуститься ниже. Я спланировала до пятисот метров, и мы очутились под нижней кромкой облаков. Перед нами как на ладони лежала станция. Поблескивая под луной, плавно изгибалась линия железной дороги. Светлели здания, от которых расходились ленты проселочных дорог.
      До цели оставалось лететь две минуты Чтобы сохранить высоту, я плавно увеличила газ. Самолет летел, разрезая носом рыхлые сырые клочья, то входя в облака, то выныривая из них.
      Мы летели низко. Наш "ПО-2" выделялся на фоне освещенных луной облаков, и у меня было такое ощущение, будто я иду по улице без платья. Мне снился когда-то такой сон. Просто забыла надеть платье. Все смотрят, а спрятаться некуда.
      Вероятно, Нина чувствовала то же самое, потому что она сказала:
      - Давай пройдем еще чуть-чуть в облаках.
      А станция все ближе Сейчас нас обнаружат. Впрочем, там, внизу, уже, конечно, слышат самолет. Только выжидают. Это самый неприятный момент, когда ты знаешь, что наверняка будут стрелять, но пока еще не стреляют, молчат. И ты ждешь: вот сейчас... еще секунда... нет, две... Ну, что же они медлят?!
      Вокруг все тихо. Так тихо, что даже привычный звук мотора куда-то исчезает. Но уже в следующее мгновение все может измениться.
      В такие моменты у меня в желудке появляется ощущение холода. Как будто я проглотила лягушку, и она там шевелится, скользкая и холодная. Я знаю, что лягушка - это страх. Обыкновенный противный страх перед тем, что сейчас начнется. И злюсь сама на себя, потому что все равно я пройду через все то, что меня ждет.
      Как всегда, прожекторы включились внезапно, хотя к этому я приготовилась заранее. Они схватили наш самолет сразу, им не пришлось даже искать его.
      Нина бросила осветительную бомбу. Еще одну. Они повисли в воздухе, и стало очень светло. Мы отчетливо увидели эшелоны на путях. Не обращая внимания на прожекторы, Нина занялась прицеливанием. Я выдерживала боевой курс, стараясь не смотреть по сторонам и на землю, где ослепительно горели зеркала прожекторов.
      Наш "ПО-2" - в перекрестье лучей, а мне нельзя даже немного свернуть с курса. Иначе - промахнешься. И я вдруг почти физически ощутила, как кто-то цепкими пальцами медленно сдавливает мне горло. А сопротивляться нельзя...
      Рявкнула первая зенитка. За ней - еще одна. И еще. Разрывы ложились где-то выше. Но зенитчики быстро исправили ошибку. Яркие вспышки приблизились к самолету. Снаряд разорвался прямо впереди, и мне инстинктивно захотелось свернуть, бороться, вырываться из лучей!.. Как трудно удержаться! Секунды... секунды... Иногда они кажутся часами.
      Наконец цель под нами. Самолет качнуло. Это оторвались бомбы.
      - Готово, - сообщила Нина и, как всегда, наполовину высунулась из кабины, глядя на землю. Каждый раз я боялась, как бы она не выпала оттуда вслед за бомбами.
      Заложив глубокий крен, я увидела взрывы на станции. Вспыхнуло пламя.
      - Попали! - закричала Нина хриплым голосом.
      Но я не успела рассмотреть, что именно горело: мне было не до цели. Рядом с самолетом раскатисто, с сухим треском рвались снаряды. Сразу со всех сторон. Пахло порохом, гарью.
      Мысли вертелись вокруг одной, главной: быстрее уйти, выйти из-под обстрела. Бросая самолет из стороны в сторону, я стремилась избежать прямого попадания снаряда, угадывая, где разорвется следующий. Изо всех сил выжимала скорость. Ветер свистел в ушах, дрожал самолет, но мне казалось, что он висит на месте,
      Сначала Нина срывающимся голосом пробовала подсказывать мне, как маневрировать. Потом замолчала - бесполезно.
      Мы уходили на север, в море. Сюда было ближе, чем до линии фронта, да и ветер не был встречным.
      От каждого залпа зениток самолет вздрагивал. Хотелось сжаться в комок, спрятаться поглубже в кабину. Я невольно пригибала голову.
      А сзади сидела Нина и молчала. Мне некогда было сказать ей даже слово.
      И вдруг мне показалось, что она молчит потому, что с ней что-то случилось. Испуганно я заорала в переговорную трубку:
      - Нина! Нина!
      - Что такое? Наташа, что с тобой? - встревоженно спросила она сиплым шепотом.