Утолю твои печали

А я лежал, и даже мысли не появилось встать, к ним пойти, как будто это было отдельно от меня и никак не касалось. Потом лестница медленно заскрипела, кто-то ко мне поднимался. И все. Дальше провал, как будто уснул мгновенно. Утром встал - никого. На столе все так, как я оставил, рюкзак на единственном стуле лежит. Я еще подумал - сон странный, четкий на удивление. И как-то не по себе стало, быстро собрался и ушел, даже завтракать не стал. На следующую ночь я предпочел спуститься на Базу. Там и узнал, что в войну в том доме немецкие егеря из "Эдельвейса" стояли, а вчера никаких немцев на горе не было. Рассказал свой сон для смеха, а мне говорят - это не сон, такое и раньше бывало. Знаешь, в горах люди суеверными становятся. Но и основания для этого имеются. Про Черного Альпиниста, например, много легенд ходит, но кто с ним на самом деле встречался - те молчат....
      Слушать Арвида было так интересно, что Ксюша забыла про свою неловкость, про странные взаимоотношения, сложившиеся у них, про внутренний разлад - ей было просто очень хорошо с ним, легко и спокойно. С Арвидом хорошо было даже молчать. Ни с кем раньше у нее не было такого взаимопонимания, казалось, они продолжают мысли друг друга. Прогорали поленья в камине, и Арвид подкладывал еще, зажигал новые свечи от фитилей, плавающих в расплавленном парафине. Они не замечали, как утекает подобно песку меж пальцами, уходит в небытие их время... Свирепел на их недоступность ветер за окнами, разбивал о стены яростные шквалы, но от этого комната, освещенная живым пламенем камина и свечей, становилась еще уютнее, светлая атмосфера покоя и тихой нежности казалась незыблемой... Но пробился сквозь снежные шквалы рассвет... Донеслись снизу звуки - начались утренние хлопоты Полины. И они будто очнулись. Оба поняли, что им удалось забыться... но краткая ночь забвения прошла.
      Арвид тихо спросил:
      - Ты уедешь?
      Ксения молчала. Он ровно проговорил:
      - У нас оказалось меньше времени, чем мне вдруг почудилось...
      Через некоторое время, когда она почувствовала, что может говорить, Ксеня сказала:
      - Метель утихает. Сможешь проводить меня?
      - Твоя нога...
      - Все в порядке... это причина, почему я вернусь домой раньше времени... Посадишь меня в автобус, а Олег встретит - я позвоню ему, предупрежу.
      - Ксюша...
      - Мне было хорошо с тобой, очень... Больше ничего не надо... Да ты понимаешь все ...
      * * *
      Ксеня всю дорогу бездумно смотрела в окно. Думала о чем-то? Ни о чем. Об Арвиде - запрещала себе о нем думать. Просто смотрела в окно - ни на что. Перед глазами порой все плыло, но она не смахивала слез, и они высыхали сами. Наверно, ей нужна была эта пауза без мыслей, без чувств, чтобы не исходила болью душа, не сжигала себя в жгучей горечи потери... Чтобы тихо смирилась с утратой, добровольно отрекаясь от нее...
      Олега увидела неожиданно - он вдруг возник перед ней, склонился близко.
      - Ксюшенька, солнышко мое...
      И окатило горячей волной, она закусила губу, обхватила его за шею, прижалась.
      Олег вынес ее из автобуса, понес к машине.
      - Нога сильно болит? - спросил он.
      Не поднимая лица, она помотала головой. Он слегка отстранил ее, посмотрел внимательно:
      - Что с тобой, Ксюша?
      Она скользнула глазами по его губам, волосам, качнула головой:
      - Ничего.
      Он улыбнулся:
      - Ты знаешь, какие у тебя глаза? У тебя прекрасные глаза.
      - Почему?
      - Влюбленные...
      Она ткнулась ему в шею, дохнула:
      - Потому, что...
      - Что?..
      - ...я люблю тебя...
      Ксеня закрыла глаза, зажмурилась, прогоняя видение...
      ...Он стоял и смотрел, молча. Не нужны были слова. То, что шло из сокровенных глубин души, он не высказал бы никакими словами, но глаза его умели это сказать. И Ксения безропотно отдала себя в их плен, не отводя своих глаз, ничего не пряча. Потом она повернулась и пошла к дверям автобуса. Его прикосновение обожгло, обернулась...
      - Я соскучилась по тебе, Олежка.
      Она не лицемерила, пронизанная острым ощущением того, насколько ей дорог этот человек, ставший сейчас для нее частицей Арвида... Она любила его, благодарная ему за то, что может вот так безоглядно дарить любовь, сделать его счастливым и этим, чуть-чуть, одарить и Арвида, тоже...
      - Ксюш... что-то случилось?
      - Да... Я снова влюбилась в тебя...
      - Почему?
      Ксеня легко рассмеялась:
      - Муж мой, какой ответ тебе дать на такой дурацкий вопрос?
      - Я счастливый, поэтому, наверное, глупый, - рассмеялся в ответ Олег.
      - Домой мы едем или как?
      Олег осторожно усадил ее в машину, застегнул ремень.
      - Ты устала? Может быть, лечь хочешь?
      - Олежка, что ты со мной, будто я только-только из реанимации? Ты лучше скажи, откуда ты здесь взялся?
      - Мне надоело то и дело смотреть на часы и ждать, когда пора будет на автостанцию ехать. Вот и поехал тебе навстречу.
      Ксеня благодарно улыбнулась ему. Он положил руки на руль и, помедлив, тихо проговорил:
      - Ксан... Ты, правда... любишь меня?..
      Она смотрела на него молча, ощущая, как разрастается в сердце нежность к этому большому, сильному человеку, которого судьба "ласкала" ни на много меньше Арвида... Столько лет они были неразлучны, как одно целое... Через какой ад прошли вдвоем, чувствуя плечо другого, находя друг в друге силы и опору... И так же точно рос стыд, что не чувствовала она к нему раньше такой всепоглощающей нежности ...
      Ксеня вздохнула, улыбнулась и легко погладила его по щеке.
      - Олежка, дурачок ты мой...
      Он взял ее руку, прижал к своему лицу, глубоко вдохнул ее запах.
      - Знаешь, я по тебе страшно соскучился!
      Ксения боялась, что в ней что-то переменится после встречи с Арвидом, и она не сможет быть с Олегом прежней, что-то изменится в их жизни. Она и в самом деле изменилась - то ощущение бесконечной нежности к мужу не проходило.
      "Не делай ему больно", - это были последние слова, которые негромко проговорил Арвид, когда она обернулась. И Ксения содрогнулась - даже не слов, а от угаданного... Арвид, такой независимый, уверенный в себе, сейчас умолял ее, и столько любви к брату было в его виноватых глазах, что у Ксени навернулись слезы...
      Сейчас она испытывала к Олегу какую-то материнскую нежность, заботилась о нем, беспокоилось, и чувство ее было светло...
      А Арвид...
      Душа Ксении будто на две половины распалась.
      В той, что принадлежала Олегу, было светло и покойно - совесть ее не тревожила. Легко судить со стороны, так легко сказать: "Ну, стерва-баба..." Но Ксеня, всегда тонко чувствовавшая непорядочность, нечистоплотность, сейчас не испытывала вины перед мужем. Она не совершила ничего стыдного даже в мыслях своих...
      Но в той половине, что принадлежала Арвиду, такого света не было. Там жили одни лишь будни, подернутые вуалью грусти. Все дни одинаково горчили утратой. Ксения с ней смирилась, приняла - как данность, неизбежность, потому что по-другому не могло быть, и бессмысленно было метаться, сжигать себя болью... И все же, все же... Когда Ксеня оставалась наедине с собой, грусть ее просила выхода, и она порой давала волю слезам. Жалела она себя в минуты слабости? Негодовала на Олега? Нет. Так сложилось, и кто виноват? Олег? Арвид? Она? Никто. Она понимала это и не позволяла себе быть несправедливой. И все же, все же...
      Как-то выплыли из памяти короткие строчки стихов. Она не пыталась вспомнить автора, или откуда взялись эти строчки - ни слова это были, а сосредоточие ее боли. Вдруг с пронзительной очевидностью Ксеня осознала, что Арвид - ее прошлое, будущего у них нет. Никогда, никогда не сможет она быть с любимым человеком, никогда не узнает счастья принадлежать любимому каждой клеточкой своего существа и никогда не сможет забыть его... Стихи стали рефреном в ее мыслях: "О тебе воспоминанье! О тебе - в прошедшем времени?"
      И могла ли знать в те минуты Ксюша, что эта ее беда - еще не горе.
      * * *
      - Арвид... - негромко прозвучало в трубке.
      - Кто... - и осекся, выдохнул через короткую паузу: - Ксюша!
      - Да, я.
      - Что-то случилось?
      - Арвид... я не знаю... Вот, решила тебе позвонить - что-то у нас плохо... У Олега неприятности... И больше мне не к кому...
      - Неприятности? Какого рода?
      - Я недели две назад заметила, что он не такой, как обычно... А последние дни ему звонит кто-то... Олег отвечает коротко, односложно, непонятно. От этих звонков у него портится настроение. Больше не знаю, мне он не говорит ничего.
      - А если ты к телефону подходишь?
      - Кладут трубку.
      - Я выезжаю, Ксюша. Утром буду у вас.
      * * *
      Было воскресение. Все утро Ксеня нервничала, старалась найти себе какое-нибудь дело, занять себя. Боялась, что Олег заметит, как она невпопад отвечает, как вздрагивают руки, когда внизу, в подъезде хлопает дверь... Олег включил телевизор, попал на какой-то спортивный репортаж и увлекся им. Ксеня облегченно вздохнула и ушла на кухню, принялась перетирать и без того чистую посуду.
      Когда в дверь позвонили, сердце обдало болезненной горячей волной. Она не вышла в коридор, давая возможность Олегу пойти к двери. Стояла, собирая всю свою волю, изо всех сил старалась подчинить ей свои чувства, унять дрожь в руках. Слышала, как Олег вскрикнул: "Арвид!" От произнесенного вслух имени сердце рванулось, как из клетки, и это было нельзя, стыдно... Ксеня еще медлила, зная, что больше ни минуты, ни секунды у нее нет, что уже надо идти туда, к ним, радушно встретить гостя - Арвида, и быть любящей женой его брата. В необходимости претворяться было мелкое, недостойное и оскорбительное для них всех. Но она переступила через это, еще тогда, когда, до крайности встревоженная происходящим с Олегом, набрала номер телефона Арвида.
      - Арвид! Глазам не верю! Ох, как я тебе рад, брат! Только давай сразу договоримся - никаких внезапных исчезновений. Честно говоря, я на тебя тогда здорово разозлился. Но сейчас я просто страшно рад тебе! Ксюша! Посмотри, пропажа нашлась!
      - Может быть, нам около него вахту теперь установить, чтоб не пропал опять, - выходя в прихожую, засмеялась Ксеня. - Здравствуй, Арвид, мы рады тебе. Как здорово, что ты приехал.
      С кухни донеслось шипение.
      - Ой, ребята, вы пока без меня, ладно? А ты, Олежка, запри двери, и от гостя ни на шаг, стереги его хорошенько.
      - Ксан, там если чего купить, ты командуй, я мигом.
      - Нет, обойдусь без помощников. А команда уже была.
      - Арвид, жена у меня - чудо! Ты вот сорвался тогда, даже не познакомился, как следует.
      - Что с Ксюшей тебе повезло, это и невооруженным глазом видно, что же ты меня, совсем слепым считаешь? Но знаешь, братишка, никогда никому не нахваливай свою жену - уведут.
      - Я ведь только тебе.
      - Э, мальчишки, вы это что? Обсуждали бы уж за глаза.
      - Пошли брат, за глаза, так за глаза. Мы не гордые.
      - Шалопай, - засмеялась Ксеня.
      Она осталась одна, и спала маска беззаботно-радостного выражения - как мучительно было держать ее. Она прислонилась к стене.
      - Господи! Господи! - простонала одними губами. - Зачем это!? Я не хочу!
      * * *
      ...Город уже спал, лишь в редких окнах оставался гореть свет.
      - Спать хочешь? Ксюша тебе постелила.
      - Нет, не хочу. Пошли на балкон, покурим.
      - Пошли. А ты давно куришь?
      - Не курю. Так, изредка. Но сейчас хочу просто побыть с тобой.
      Олег курил молча, смотрел на город, иногда коротко поглядывал на Арвида.
      - Как я тебе рад, в самом деле, - боднул он плечо брата.
      - Олежка, что ты мне сказать собираешься?
      - Ты ясновидящим стал?
      - Малек, когда это ты мог от меня что-нибудь утаить?
      - Правда, - усмехнулся Олег. - Как здорово тогда было... - он вздохнул: - Вернуть бы то время...
      - Что, так паршиво в этом?
      - Ага. - Младший брат долго рассматривал огонек сигареты. Наконец, сказал: - В паскудную историю я влип.
      - Виноват в чем-нибудь?
      - Нет.
      - Бросай сигарету, пошли, расскажешь.
      - ...Нас долго не трогали. Но к парням, видно, приценивались, следили за успехами. Иногда некоторых "сватали" в боевики. Но в клубе мы заранее условились: или с ними, или с нами. В жизни я никому ни указ, каждый сам выбирает. Но если уж делаешь выбор, то однозначный. Явно заинтересовались нами, когда парни стали им отпор давать - сами не цеплялись, но при случае спуску не давали. Мы стали силой - организованные, подготовленные, за каждого, будь то хоть пацан зеленый - стеной. И недавно нами занялись вплотную. Сначала ко мне пацаны пришли, шпана уличная. Вроде я должен теперь и их тренировать, и сделать из них настоящих боевиков.
      - Это вещь обычная. Почти каждый серьезный клуб, если еще руководителем там тебе подобный, и есть база подготовки боевиков.
      - Да я знаю. Осуждал раньше. Теперь понимаю, что не всегда за этим корыстный интерес. К компромиссу мы не пришли, и однажды ночью они взломали решетку на окне над нами - клуб мой в подвале. Залезли в клуб, напакостили. И в ателье, что над нами, тоже что-то побили. Понятно, что с разборками швейки к нам пришли. А на следующий день у меня был разговор с человеком другого уровня. Он сообщил, что наслышан о моих проблемах и предложил мне создать и возглавить крупную Базу подготовки силовых кадров. Сказал, что все будет абсолютно легально, что-то вроде спортивной загородной школы, и к их другим делам я никакого отношения иметь не буду, денег, понятно, тоже посулил. Сейчас вся эта история в разгаре: с одной стороны давят местные, с другой стороны обхаживает этот крутой дядя.
      - Может, одна контора сценарий пишет?
      - Я думал об этом. Не знаю.
      - Что произошло конкретно?
      - Местные за несговорчивость нас данью обложили. Объявить об этом пришли в клуб, поздно вечером. Меня там не было, и мне кажется, они это знали. Там работал с пацанами один из моих "старичков", заявились человек семь. Мальчишек побили, Игорю обе руки сломали. С ответным визитом мы сходили на тусовку этих кожаных быков. Сейчас пока тихо, звонят только. И от того, второго, тоже наведывались, мол, как мне все же идея Базу возглавить?
      - Н-да, - усмехнулся Арвид. - Занялись тобою вплотную. Что делать собирался?
      - Честно сказать, растерялся. Они еще пару раз в клуб через соседей полезут, и подвал у нас отберут.
      - А принять второе предложение мысль была?
      - Да ты что? Разве я не понимаю, чем это закончится? Чистеньким я им не нужен, опасен. Что легче - все время опасаться, что я что-то лишнее узнаю и сболтну где-нибудь, или повязать, сделать "единомышленником"? Я уж думал уехать куда-нибудь. Ребят страшно жалко оставлять, клуб. Но если подвал заберут, без помещения все равно... Да нет у меня никакого решения! Увидел тебя - обрадовался, как сумасшедший. Двое - не один, может, посоветуешь чего.
      - Не переживай, отобьемся. Я у тебя поживу пока?
      - Выходим на тропу войны? - усмехнулся Олег. - Вот здесь у меня эти войны. Я хочу просто жить. И знаешь... это опасные люди...
      - Да мы с тобой, вроде, никогда от драки не бегали.
      - Это не та драка.
      Арвид внимательно посмотрел на него.
      - Брось. Я не Робин Гуд, в благородные разбойники не гожусь. Но когда появляется возможность повоевать с этой мразью... что-то вроде злой радости, что вот мол, повод есть. Но бояться их...
      - Я за Ксанку боюсь...
      - Да... Ксеню надо увозить из города. Доверь-ка это мне. Когда надо будет, я сам ей скажу и все сделаю.
      - Почему ты? Впрочем, если считаешь, что так лучше... Мне и спрятать ее негде.
      - Расскажи-ка мне про встречу с этим... со вторым. Что он из себя представляет? Как выглядит?
      - Насчет выглядит - понятия не имею...
      ...Было около одиннадцати, но от утренней прохлады уже ничего не осталось - солнце яростно метало жгучие копья лучей в тех, кто неосторожно выходил из-под тенистого укрытия. Закончилась утренняя тренировка, Олег вышел из клуба последним. Он отпирал дверцу машины, когда рядом вдруг остановилось такси. Из него вышел немолодой мужчина, направился к Олегу.
      - Здравствуйте, господин Аснис.
      Олег оглянулся, такое обращение было непривычно, он не вращался в тех кругах, где друг друга с удовольствием величали "господами". Но от незнакомца именно такого обращения и можно было ждать - его внешность, манера держаться, одеваться - все было выдержано как бы в едином стиле. Не смотря на жару, на нем был элегантный костюм. Впрочем, может быть, ему было еще прохладнее, чем Олегу. Его просторный, серый в полоску пиджак, брюки из какой-то мягкой, не "жаркой" ткани и тонкая, стального цвета рубашка, создавали ощущение свежести.
      - Здравствуйте.
      - С вами хотят побеседовать, Олег. Если вам время позволяет, можем поехать сейчас. Все это и часа не займет. Мне поручено сопровождать вас туда и обратно.
      - Кто ваш поручитель?
      - Простите, я только сопровождающий, отвечать на вопросы не имею права, - виновато сказал незнакомец. - Могу только добавить, что никакой опасности для вас это не представляет, вам не причинят никакого вреда.
      - Хорошо, едем, - Олег повернулся к машине.
      - Нет, - мягко остановил его мужчина, - вы должны поехать со мной. Потом я вас доставлю сюда же.
      Больше он не проронил ни слова до тех пор, пока машина не свернула на Пруды - как называлась большая лесопарковая зоны, разделяющая городские районы. Там он попросил таксиста остановиться, расплатился и отпустил его. Олег осмотрелся, но поблизости никого не было.
      - Господин Аснис, вы не должны видеть человека, с которым встретитесь, поэтому я попрошу вас выполнить некоторые условия. Вы можете еще отказаться от встречи, и я доставлю вас назад к клубу. Но, думаю, вы не тот человек, который с полдороги возвращается.
      - И какие это условия?
      - Вы должны позволить завязать вам глаза. Да вам ведь и ни к чему лишнее знать. Не заинтересует вас его предложение, так вам же меньше забот потом. Олег усмехнулся, покрутил головой, но ответил согласием. Почти сразу он услышал звук мотора подъезжающей машины. Олега, можно сказать, нежно подсадили на заднее сидение, кто-то сел рядом, но это был уже не тот благовоспитанный пожилой человек. Он, похоже, не поехал с ними - Олег не чувствовал больше тонкого, неуловимого аромата его дорогого одеколона. Машина остановилась где-то за городом. Это можно было понять по особенной, не городской тишине. На дверце с его стороны опустили стекло, коротко попросили никаких глупостей не делать, чтобы жизнь себе не осложнять, и все вышли, оставив его одного.
      - ...Поэтому я голос только слышал. Глуховатый такой... или приглушенный.
      - Что же это за конспиратор тебе достался? - усмехнулся Арвид. - И как нам до него добраться? Если он так тщательно конспирируется, как же он... Тех, что громили вас, их ты, конечно, знаешь?
      - Да.
      - Если двигает их та же рука?.. Что нам это дает?
      - Или он дурак настолько, чтобы всю конспирацию свою тут же и спалить... или это пешки, и он уверен, что через них до него не добраться.
      - Второе вероятнее.
      - Но от кого-то из них все равно тянется ниточка вверх.
      - От вожака, от кого же еще? Потолковать с ним можно, только ведь он и сам эту ниточку может не осознавать. Ладно, это тоже, на худой конец, вариант. А парням твоим известно, что за вашими злоключениями стоит?
      - Нет, о моих проблемах я никому ничего не говорил. Только попросил их быть осторожными и вечерами по одному не ходить.
      - Правильно, им лучше меньше знать. Чего доброго, начнут инициативу проявлять, - не проконтролируешь, кто, где и чего творит.
      - Ладно, хватит обо мне. Скажи лучше про себя... Ты почему молчал так долго?
      - Получилось так...
      - Отца бы пожалел... И я тоже... чего только про тебя не думал.
      - Пока гулял, про письма не думал, вроде телеграммы для начала достаточно было. А потом не успел.
      - Чем ты так занят был?
      Арвид хмыкнул:
      - Квалификацию повышал.
      - То есть?
      Арвид опять усмехнулся:
      - Таких, как ты да я, которые вернулись... считают отморозками, готовыми и способными на все... Да и правильно, в общем-то, считают. И всегда существуют сферы, где только такие и годятся. Короче, попал я в поле зрения одной конторы. И подкатил ко мне мужичок с предложением. У меня к тому времени эйфория от гражданки на нет сошла, от водки я почти протрезвел, и успел уже слегка озадачиться - что-то решать надо, определяться, всякие заморочки начались, от которых на войне отвык...
      ...И тогда случилась встреча за ресторанным столиком. Арвид сам не понял, как он, всегда сдержанный, тут вдруг разговорился. Понял он это гораздо позже, когда его тоже научили психологическим приемам, с помощью которых человеком можно с легкостью манипулировать. В том числе, и разговорить любого, даже самого молчаливого. А немного погодя ему сделали предложение... Момент этот тоже был определен психологически точно - к Арвиду как раз приходило осознание, что никому они здесь на фиг не нужны, страна живет иным - хапнуть, нажиться на всем абсолютно. И на них наживались тоже - на их крови, отчаянии, боли, на слезах необстрелянных пацанов и их матерей. И смерть 18-летнего парнишки, умиравшего у Арвида на руках, тоже для кого-то обернулась хрустящими бумажками, и его собственные слезы, перемешанные с кровью, копотью и матами - тоже только монеты... Приходило горькое прозрение, что труднее возвращаться с войны, чем воевать. В той кровавой безнадеге они были полны надежд, жили ими... Радостно вынесли их из войны... А лживой действительности нужны были бастионы, и их, взлелеянные среди крови, боли, смерти, хрустальные дворцы оказались такими же никчемными, как мишура после праздника...
      И Арвид подписал контракт. А вместе с ним и условие отказаться абсолютно от всех связей: родственных, дружеских, семейных. Через два года, когда позади были выпускные зачеты, перед ним положили новый договор - и его он тоже подписал. Собственно говоря, тогда его просто продали из одной Конторы в другую. В первой его учили, теперь он применял знания на практике. Отработав это контракт, больше он ничего никогда не подписывал. Не хотел над собой хозяина. Он стал исполнителем конкретных акций. Хотя... хозяин у него был, - он теперь пожизненно принадлежал структурам, для чьих надобностей и готовили его в Центре.
      * * *
      С тех пор, как Арвид видел брата в последний раз, произошло очень много, ночи не хватило бы, чтобы рассказать... Но ничего этого Арвид рассказывать не собирался.
      - Идем спать, братишка, - он взлохматил Олегу волосы. - Все в порядке будет, не переживай. Но уснуть еще долго не мог... Мысль о Ксюше всегда щемила привычной тоской. Но он уже свыкся с нею, как приходится свыкаться с застарелой раной. А сегодня... - будто кто-то неосторожный и жестокий разворошил, растревожил эту незаживающую рану.
      ...После того, как проводил тогда Ксеню и поднялся в "Приют"... вот тогда по сердцу полоснуло невыносимой тоской. Тошно было кого-либо видеть, говорить про обыденное. Никто из них не подозревал, что ему впору кричать от безнадежности и боли... И он пошел на трассу - в сражение с камнем, со снегом, с опасностью. Чтобы физическим страданием вытеснить мысли, причиняющие еще более нестерпимую боль. Он никому не сказал, куда пошел, и, случись что - помощи ждать было бы неоткуда.
      Арвид порой задумывался: ни раз и ни два он чувствовал, как смерть дышит ему в затылок. Но в последнее мгновение она отворачивалась и выбирала другого. Почему не его? Выбивало из жизни таких ребят... Тот 18-летний парнишка, что умирал у него на руках, вместо него умирал, просил почему-то: "Ты живи, старлей... Живи, ладно?.." Для чего? Для какого дела судьба хранила его? У него бы спросить, у того мальчишки - он знал. Не спросишь...
      ...В тот раз его отчаяние столкнулось с неподатливой строптивостью камня. Там, где страховкой могли быть лишь расчет и хладнокровие, он, безрассудно, задыхаясь, толкал себя вверх, подминал под себя жесткое тело горы. Стылый камень сопротивлялся, леденил мокрые от снега руки, вытягивал тепло из распластанного на нем человека. И метель еще не совсем утихла: как в агонии, хлестала судорожными порывами ветра, секла колючей крупой лицо и руки. Тугой ветер посвистывал и вдруг с коварной внезапностью толкал упруго, пытаясь сбросить упрямца со стены. Рыхлым снегом обманчиво забило трещины...Но, наверно, руки, тело имеют свой собственный разум. А может, Бог так распорядился - гора опять покорилась ему. Из последних сил, не чувствуя пальцев, хрипя, вытолкнул свое тело на каменный козырек. И вот там, лежа лицом в снег, вдруг сказал себе - с ней ты больше не увидишься. Решил и знал, что так будет... В жизни двух, бесконечно дорогих ему людей, он был абсолютно лишним.
      И еще одно Арвид прекрасно сознавал - он не имел права впускать в свою судьбу Ксению. Как не имел права вообще видеться ни с отцом, ни с братом. "Никаких лишних связей, привязанностей..." Отец и брат были этими самыми "лишними". Впрочем, действительно, - они были фактором риска, могли стать рычагами воздействия на него. Он сознательно нарушил обязательство, тщательно подготовившись к этому - ему необходимо было их повидать. Потом, когда он вернется к прежнему образу жизни, никто даже не заподозрит, где он провел "отпуск". Так он рассчитывал. А двери открыла Ксения... Однако оставаться с ней рядом означало навлечь на нее беду. "Приют", встреча с ней, все это было уступками своей слабости. С этим необходимо было кончать больше никаких встреч. Но, отогревшись душой среди хороших, искренне, бескорыстно любящих его людей, он решил остаться с ними еще некоторое время, недолго.
      Глава третья
      ...А потом - этот звонок. И кто бы знал, что творилось в его душе, когда ехал к ней... Звонок встревожил по-настоящему. И даже не то, о чем сказала Ксеня - сказала она не много. Но что решилась позвонить, - значит там всерьез, значит по-другому уже никак нельзя было. Арвид достаточно повидал в жизни. Кто-кто, но только не он мог позволить себе надеяться, что все как-нибудь еще само собой "рассосется". Ксеня сделала лучшее, что могла предпринять в этой ситуации.
      Арвид чуть улыбнулся: Ксюша... девочка... какая она все же умница... Боялся встречи. За нее боялся, за Олега. Сможет ли она ни взглядом, ни словом, ни голосом... Это жестоко - так испытывать ее. И когда он дал себе слово никогда больше не видеть беспредельно любимую, желанную... - он хотел избавить ее именно от этого. Если бы не звонок... А если у нее не хватит сил? Тогда он должен будет все сказать брату? "Брат, я полюбил впервые в жизни, я схожу с ума от любви к твоей жене"? Это - не жестоко? Впрочем, может быть, для Ксени он уже ничего не значит? Мысли, мысли... как обрывки спутанных нитей. Осаждали, мучительные, непрошеные.
      Арвид вздохнул долго. А Олег счастлив, это так явно. Арвид помотал головой - ненормально все это, зачем так? за что им такая любовь? Ксюша... милая, желанная, не его... и такой всегда останется... Снова вырвался длинный вздох. Арвид тряхнул головой, прогоняя мысли о Ксении - довольно! Приказал себе спать. Его учили быстро засыпать в любой обстановке - очень важно уметь дать организму полноценный отдых и вовремя восстановить силы. Но сейчас Арвид не хотел заниматься дыхательной гимнастикой, волевым самовнушением и прочими методами саморегуляции. Не совмещались эти хладнокровные приемы с Ксеней, с Олегом...
      Арвид не заметил, как заснул, но спал недолго. Как будто толкнуло что изнутри - он резко открыл глаза. Прислушался - темнота была покойной, сонной. Арвид расслабился, взглянул на часы. Полчетвертого. Часа два всего спал, а сна ни в одном глазу. Странно - инструктор приснился... Наверно, как продолжение разговора с Олегом. Надо же, будто благословил... Спасибо тебе, Батя. Вот кому не грех отдать бессонный час ночи.
      Инструктор называл его Гусаром. Арвид давно, еще со времен армейской службы чувствовал - то, что они выполняют по приказу, часто бывает довольно мерзким делом, нечем тут гордиться. Поэтому, когда приходилось называть свое имя, у Арвида возникало ощущение, что тень ответственности за его деяния начинает нести и отец, и Олег, и даже мама. И он перестал называть себя без нужды, а иной раз пользоваться "псевдонимом". Так было и с тем случайным соседом по столику в ресторане, которому по пьяному делу он, всегда сдержанный, неожиданно сказал о себе больше, чем надо. Однако имя все же не прозвучало.
      Когда имя спросили в Центре, Арвид глянул дерзко:
      - Работать на вас я буду, или имя-фамилия?
      И вместо имени ему молча вписали в личное дело: "Угрюмый".
      Но Батя называл его иначе. Хотя гусарского в нем вроде бы и не было ничего - ни лихости, ни черных усов, ни побед альковных. Да и звучала эта кличка вроде как насмешкой. Вопросы там не поощрялись, но однажды в добрую минуту Арвид спросил - почему Гусар?
      - А ты по натуре гусар. Во-первых, их военное племя, как и твое, было обособленно от остальных служак. Гусары верой и правдой царю и Отечеству служили - и ты служил. Скопидомство презирали: и жизнь, и последнюю копейку - другу, не рассуждая. Вот великодушие, - это доблесть, даже к врагу, когда он повержен. Твое это? Твое, Гусар, не отбросишь. Только вытравим мы это дерьмо из твоей натуры. Не можешь ты другу жизнь отдать, жизнь - дело святое, она делу принадлежит. Если дело на втором месте, ты сам дерьмо, а никакой не профессионал. Ну, а к врагу великодушным будешь только до тех пор, пока спиной к нему не повернешься, потом ты уже никакой не будешь. Понял, Гус-с-сар?
      Сам инструктор избытком великодушия не страдал. Позже Арвид узнал, что инструктор долго был с "Черными всадниками", это сказало о нем почти все. Арвиду доводилось уже встречаться с бойцами, работающими в этом стиле. Из любой, самой "нежной" отработки они умудрялись выйти в жесткий контактный спарринг. Эта родовая бурятская борьба переходила из поколения в поколение едва ли ни со времен Чингисхана. "Черные кентавры" - было бы точнее, потому что название стиля расшифровывают так: ноги - боевой конь, руки и туловище всадник, чернота - цвет ночи. Пока они не выходили на ковер, парни эти вроде ничем и не отличались от остальных, а все же были заметны - может быть, глаза выдавали их особое отношение к миру. Слепое, безоговорочное подчинение "сенсею", сам стиль борьбы был несовместим с добротой, доброту он из человека вытравливал, делал его зверем.