Тайна Мертвого озера

— Как они встретились? Как знакомые или как чужие? — перебил капитан и ругнул себя в душе: не надо было перебивать мальчишку! — Хоть за руку-то поздоровались?

— Я на машину смотрел.

— Ну а дед Кузьма-то? Он работу бросил, подошел к гостю?

— Не здоровался он с ним за руку, — вспомнил Витька. — У деда в руках рамка с вощиной была.

— Что-нибудь было в руках у приезжего? Сумка, портфель? Бутылка?

В общем, как встретились пасечник и гость, мальчик не видел: дед Кузьма вставил рамку в улей и вместе с гостем отошел в самый дальний угол пасеки, уселись на струганые доски, поговорили маленько, дед махнул рукой ребятам, чтобы шли по домам, мол, уже поздно. Внешний облик приезжего почти не запомнился мальчику, а вот белый костюм и красивые, цвета кофе с молоком туфли врезались в память… Но главное, что сразу заприметил он, — это красную пачку сигарет, у него даже мелькнула мысль попросить, но постеснялся — может, пачки еще целая?.. Утром он прибежал к деду Кузьме и к своей неописуемой радости обнаружил за штабелем досок заветную пачку!

— А в салоне машины не заметил чего-либо интересного, кроме подголовников? — выспрашивал капитан. — Сувенир или еще что-либо?

Глазастый мальчишка обратил внимание на такую ценную деталь: набалдашник рукоятки переключателя скоростей был необычной формы — прозрачный пластмассовый кругляш с вмонтированным в него крошечным золотистым автомобильчиком. И еще одно: на заднем сиденье в раскрытой сумке лежали синие ласты…

Об их разговоре Шорохов попросил Витьку никому ни слова, даже родному брату. Пачку из-под сигарет он заберет с собой, а взамен привезет штук десять разных, каких у него наверняка нет.

Мальчик пообещал держать язык за зубами. Он вдруг проникся ответственностью к той работе, которую проводил по сбору разных сведений «писатель». Павлу Петровичу показалось, что на его слово можно рассчитывать… А что ему еще оставалось делать? Пока самые ценные сведения он получил не от взрослых, я от обыкновенного мальчишки, который, к счастью, еще оказался и коллекционером…

Позже, размышляя о сегодняшнем дне в своем маленьком домике на турбазе, капитан Шорохов мог поздравить себя с результатами: Гриваков зачем-то был у Лепкова. Конечно, он мог по совету директора турбазы Зыкина завернуть к пасечнику за медом… Но уже обозначился хоть какой-то след! Теперь необходимо снова повидаться с Лепковым — должен он вспомнить про высокого седого мужчину в красивых туфлях, который курит «Мальборо»…

Раздался стук в дверь, вошел (легок на помине!) Владимир Зыкин. Остановился на пороге, по-хозяйски огляделся: — Не холодно ночью? Не то дам второе одеяло.

Павел Петрович ответил, что не мерзнет.

— Выпить не найдется? — спросил Зыкин. — После вчерашнего башка трещит! Вот проклятая работенка: гости, гости, отдыхающие, каждого нужно встретить…

— С каждым выпить, — подхватил Шорохов.

— Мне тут за вредность нужно повышенную ставку платить, — заулыбался Зыкин, видя, что Павел Петрович достал из тумбочки бутылку боржоми.

Выпил он только полстакана, а уходя, сказал:

— Вы тут приезжим на «Жигулях» интересовались, так я вспомнил: он отсюда вроде на юга собирался, говорит, у вас тут лужа, а в море можно с маской и ластами за каменными окунями поохотиться… Каменный окунь! Про такого и не слыхивал, хотя и пудами рыбу ловил!

— Юга… — улыбнулся капитан. — Юг протянулся на тысячи километров.

— Кажись, про Феодосию толковал, — ухмыльнулся Зыкин и ушел.

10. ПО СЛЕДАМ ВРАГА

Василий Ершов, позевывая и потягиваясь на ходу, подошел к домику, толкнул незапертую дверь и забасил с порога:

— Хватит, Паша, дрыхнуть, лещи в лопушинах чмокают, нас с тобой ждут!..

В ответ — молчание. Поморгав в предрассветном сумраке, Ершов наконец увидел аккуратно застеленную кровать, на плечиках — две рубашки и светлая куртка, на тумбочке — пепельница, из-под которой торчит записка. Вытащил, поднес к глазам: «Вася! Звонил в город, срочное дело — вызывают в издательство. Не стал с вечера тебя будить, знаю — утром чуть свет на рыбалку! Павел».

Василий выглянул из домика, «Москвича» под сосной не было. Небо над вершинами алело, переливалось, набухало багрянцем — вот-вот солнце взойдет. Вовсю распевали в ветвях птахи, с озера доносился крик красноклювых чаек. «Надо сказать Володе Зыкину, чтобы домик не занимали…» — озабоченно подумал Ершов.

В то время, когда Василий Ершов вытащил на свет божий последнего красноперого окуня и, довольный рыбалкой, греб к берегу, капитан Шорохов находился более чем за тысячу километров от турбазы «Солнечный лотос». Его самолет приземлился на аэродроме в Ужгороде… Исследованная экспертами пачка «Мальборо» оказалась канадского производства, обнаружили и отпечатки пальцев. В СССР сигареты этой марки (канадская расфасовка) не продавались в этом году. Возникло предположение, что Гриваков под другой фамилией прибыл из-за рубежа, пока известно было лишь его имя и отчество — Николай Семенович, допускалось, что и это липа. После совещания у подполковника Рожкова капитан Шорохов срочно вылетел на пограничный пункт, а оттуда на железнодорожную станцию Чоп. С помощью Клавдии Михайловны был создан композиционный портрет — фоторобот Гривакова. Остальные сотрудники из группы Шорохова изучали дела разоблаченных карателей, по крупицам собирая нужные сведения; любопытные документы привез из Риги сотрудник, занимавшийся выяснением партизанского прошлого Лепкова… Посланы запросы в московский ОВИР, наше посольство в Канаде.

Начался самый тяжелый и ответственный этап работы: было мало разыскать и задержать «графа» — так его теперь называли сотрудники, — нужно было собрать неопровержимые улики, подтверждающие совершенные им кровавые преступления, найти свидетелей — вот почему была и создана оперативная группа.

Два дня, проведенные в Ужгороде, принесли свои плоды: капитан Шорохов выяснил, что месяц назад через контрольно-пропускной пункт на станции Чоп проследовал в нашу страну из Канады Севастьянов Николай Семенович, проживающий в Монреале с 1961 года, проездные документы в порядке, разрешение на въезд в СССР имеется. Вещей при себе — чемодан и вместительная сумка. Прибыл в нашу страну по вызову двоюродной сестры, гражданки Васиной Ксении Викторовны, проживающей в Ленинградской области. Виза выдана на два месяца. Приезжает по вызову родственницы в СССР во второй раз, ни в чем предосудительном за время пребывания в стране не замечен. Первый раз посетил гражданку Васину в 1968 году.

Из Ужгорода капитан Шорохов вылетел в Ленинград. Вскоре выяснилось: гражданка Васина К. В. проживает в дачном поселке Зеленый Бор в собственном доме, в данный момент находится в больнице в Ленинграде, состояние здоровья безнадежное. Родственников не имеет, кроме двоюродного брата, проживающего в Монреале, паспортные данные полностью совпадают с документами Севастьянова Н. С.

Павел Петрович побывал в доме Васиной, никаких следов проживания постороннего не обнаружил, соседи тоже не заметили, чтобы в отсутствие хозяйки кто-либо наведывался в дом. Ничего вразумительного не могла сообщить Ксения Викторовна Васина, — она была в тяжелом состоянии, и врач разрешил лишь пятиминутное свидание. Да, брат живет в Канаде, один раз в 1968 году приезжал, собирался опять приехать, она послала ему вызов… Какой он из себя, так и не смогла толком объяснить: седой, старый, вроде приезжал без бороды, фотографий никогда не дарил…

На вопрос: «Был ли ваш двоюродный брат в палате?» — больная сначала ответила утвердительно, потом сказала, что не помнит, кто-то, кажется, сидел тут на стуле, угощал ее мандаринами… Скоро старая женщина почувствовала себя плохо, стала заговариваться, два раза назвала его Коленькой, потребовала, чтобы немедленно сделали укол.

Выслушав Шорохова, подполковник Рожков разрешил вылет в Феодосию, хотя и сомневался, что капитан что-либо там найдет. Если «граф» почувствовал слежку, он теперь будет петлять, как заяц, а если сообразит, что нам известно, откуда он в СССР заявился, то не появится к концу визы и в Ужгороде.

Сидя в мягком кресле самолета, Павел Петрович вдруг подумал, что, может быть, как раз внизу под ним по шоссе мчится на «Жигулях» цвета слоновой кости «граф» со своей блондинкой — кто она такая, пока так и не удалось выяснить. Какой тихий пляж он выберет на берегу Черного моря? И когда он сообщил Зыкину, что поедет на юг — до встречи с Клавдией Михайловной или после? Директор турбазы так и не смог припомнить. Шорохов знал, что сейчас сотрудники его группы выясняют все про Васину, ее брата Севастьянова… Но каким же образом «граф» вдруг стал Севастьяновым, который существует на самом деле? Тут что-то не так… Если умирающая старушка не втянута в эту игру, то в первый-то раз она же видела в глаза своего родственника? Он и тогда прожил у нее два месяца. Значит, Гриваков воспользовался чужим паспортом? И чужим родством? Но что ему тут понадобилось во второй раз, если и тогда, в 1968 году, он был здесь?..

Павел Петрович откинулся на подголовник, закрыл глаза и снова отчетливо увидел южное шоссе, «Жигули» и седого мужчину за рулем… Увидят его и на контрольных постах ГАИ: фоторобот уже разослан…

— Пристегните ремни, — сквозь сон услышал он голос стюардессы.

— Кажется, погода нам благоприятствует? — весело заметил его сосед. — Я — в Ялту, а вы куда?

«Если бы я знал куда… — совсем невесело подумал Павел Петрович, представив побережье Черного моря, тысячи автомашин, разноцветных палаток, загорелых, в плавках и купальниках людей. — Ищи иголку в стоге сена!» А вслух ответил разговорчивому соседу:

— Я — в Коктебель.

Он слышал, что это сейчас модный курорт.

— Жаль, я думал мы с вами возьмем такси — и вместо к морю!

«Может быть, „граф“ в маске, с подводным ружьем сейчас охотится за морским (или как там его?) каменным окунем, — подумал Шорохов. — Иначе зачем ему понадобились ласты?» — Вы знаете, я предпочитаю горы, — улыбнулся Павел Петрович, расстегивая алюминиевую пряжку пристежного ремня. В горах он никогда не был.

11. ЧТО И САТАНА БЫ НЕ ПРИДУМАЛ!..

Мог ли предполагать капитан Шорохов, мчась по серпантину Симферопольского шоссе на служебной машине, что «граф» в этот момент находится всего в каких-то двух десятках километров от турбазы «Солнечный лотос»?..

«Жигули» цвета слоновой кости стояли под высокой сосной, на поблескивающей крыше скопились желтые сухие иголки, обе дверцы распахнуты. Оранжевая палатка до половины спряталась в тень от ольховых кустов, на веревке, протянутой между двумя соснами, сушились женский купальник и мужские плавки, чуть шевелилось на легком ветерке, тянувшем с мрачноватого лесного озера, полосатое махровое полотенце. Вокруг никого, только птицы заливались в кустах да с озера доносился редкий вскрик чайки. Над озером неподвижно застыли облака, они были разреженными и не закрывали солнца; пахло хвоей, смолой и озерной свежестью.

Странное впечатление производило озеро — оно напоминало глубокую овальную чашу, окруженную со всех сторон высокими соснами. Могучие деревья взбирались от озера на крутые холмы, поэтому если даже ветер раскачивал вершины, вода была неподвижной, — возможно, потому озеро и называлось Мертвым. Только в одном месте сосны уступали место березняку и осиннику — именно там, где начиналось болото. Почему-то птицы предпочитали облетать озеро, а не пересекать по прямой, будто невидимый барьер, окружающий овальную чашу, отталкивал их.

Гриваков стоял у толстой сосны и ощупывал глубокий поперечный шрам в древесине, побелевший от напластовавшейся, затвердевшей смолы. Сосна выжила и теперь негромко шумела в вышине, тихо роняя растопыренные иголки. Это место хорошо знакомо ему, так же как и страшная тайна Мертвого озера. Здесь редко ловят рыбу, в прибрежных кустах не видно ни одной лодки, незаметны и выжженные на земле следы костров. С трудом проехали они сюда с Лидой на «Жигулях», дорога заросла высоким рыжим конским щавелем и матовой лебедой с неброскими цветами, ветви молодых деревьев хлестали в бока, по чуть заметной в траве колее видно, что редко сюда ездят, а это и нужно Гривакову. До ближайшей деревни километров восемь. С берега видно, что вода в озере прозрачная; будто безглазые черепа, белеют сразу за урезом округлые камни, а дальше глубина круто увеличивается и на середине озера достигает тридцати метров. Вода и в жаркий день прохладная.

Они искупались недалеко от берега. Лида готовила на костре обед, сизый дымок тянулся вверх, но, достигнув первых ветвей, клочьями повисал на иголках. Пахнет мясной похлебкой и дымом. Почему все-таки рыба не водится в озере? Помнится, в 1942 году они кидали на глубину толовые шашки, но, кроме ершей и нескольких черных окуней, ничего оттуда не выплыло. Местные говорили, что озеро и исстари не было рыбным, вода в нем хотя и прозрачная, но, видно, с какой-то вредной для рыбы примесью, раз даже караси тут не живут. С утра они увидели всего одну чайку, а уток — ни одной.

Вот и тогда, летом 1943 года, было так же жарко, ярко светило солнце, вода в Мертвом озере отсвечивала ядовитой прозеленью, берега были изрыты неглубокими минными воронками, задетые осколками толстые сосны сочились беловатой смолой, пахло взрывчаткой, партизаны со связанными за спиной руками сгрудились на пологом берегу, ближе к березняку, командир их — Хромой Филин — был на отшибе привязан к сосне, изо рта у него торчал кончик скомканной зеленой красноармейской пилотки с пунцовой звездочкой, один глаз заплыл багровой опухолью. Каратели с автоматами на изготовку сидели в траве напротив пленных, курили, лениво перебрасывались словами. Все ждали машину, которая должна была привезти лодку, моток проволоки и двадцать пять увесистых камней. Идея утопить в Мертвом озере врасплох захваченных на заре в лагере партизан пришла в голову фельдфебелю Гривакову. Утопить живых и мертвых. Шестнадцать человек, среди которых были и раненые, ждали своей участи. Девять мертвых были уложены в ряд у самой воды. По их лицам суетливо ползали жирные зеленые мухи. Храмцов был ранен в грудь, кто-то из карателей, уже привязанному к дереву, прострелил ему хромую ногу, командир не мог стоять, и его толстой веревкой привязали к стволу. Окровавленная, со слипшимися волосами голова командира клонилась то в одну сторону, то в другую, но он рывком снова поднимал ее. Мутный сумеречный взгляд его был устремлен на Мертвое озеро. Что-то долго нет машины, как бы не загнулся Филин! А Гривакову очень хотелось, чтобы тот увидел, как будут топить в озере его партизан. Последним будет сброшен с лодки с камнем на шее сам Хромой Филин. На машине, отправленной на базу карателей, должен прибыть оберштурмфюрер СС Рудольф Барк — он засвидетельствует, что взвод Гривакова уничтожил именно партизанский отряд Хромого Филина. Это было необходимо для того, чтобы получить обещанную немцами награду… Отправляя шофера в штаб за Барком, Гриваков распорядился насчет лодки, камней, прочного кабеля… Не везти же эту компанию в поселок? Дела на фронте становятся все хуже для немцев, — ни к чему лишние улики, казнь партизан совершится здесь, на Мертвом озере, и об этом не узнает никто, кроме немецкого командования.

Всю операцию по уничтожению отряда Храмцова разработал сам Гриваков. Был у него на примете один человек, которого он до поры до времени не трогал, так сказать, держал в резерве. Он лично в 1941 году завербовал его в тайную полевую полицию, но в свое отделение не взял. Этот человек тихо сидел себе в деревне и ждал своего часа. Задание у него было такое: любыми путями попытаться завязать отношения с партизанами. Прикинуться сочувствующим им, помогать продуктами, постараться стать связником, а позже проникнуть в отряд. И человек затаился, терпеливо ждал. Партизаны тайком пробирались в деревни, узнавали про немецкие гарнизоны, склады боеприпасов, брали на заметку полицаев, карателей. Население всем, чем могло, им помогало. Только к осени 1942 года наладилась у Кузьмы Даниловича Лепкова постоянная связь с человеком из партизанского отряда Хромого Филина. Пока ему поручали самые несложные задания: следить и сообщать о передвижении немцев по большаку, предупреждать население окрестных деревень об угоне молодежи в Германию.

Гриваков колебался: схватить партизанского связника или еще подождать? Ему приходилось иметь дело с партизанами, и он знал, что вытянуть из них признание, как правило, невозможно, а ему хотелось точно знать, где прячется Хромой Филин. Схватишь связника — отряд тут же перебазируется, я у Филина достаточно в лесу подготовленных потаенных местечек. Отряд его небольшой, но вред наносил гитлеровцам ощутимый. Лагерь свой он постоянно менял, иногда вообще уходил из этих мест, потом возвращался. Скоро назначили и награду за голову неуловимого Филина. Лепкова не брали в лагерь партизан, а связник ни разу не обмолвился, где базируется отряд. Больше ждать не было смысла, и тогда Гриваков организовал тщательно продуманное нападение на дом Лепкова в то время, когда там находился связник. Случилось это в октябре 1942 года. Своим людям он приказал стрелять мимо. Связнику и Лепкову дали возможность уйти от преследования, и они скрылись в лесу, который начинался за околицей. Каратели какое-то время преследовали их, строча из автоматов, потом отстали.

Так Кузьма Лепков попал в партизанский отряд Храмцова. У командира было правило: каждый новый человек, попавший в отряд, проходил как бы испытательный срок, в основном находился в лагере, а если ходил на боевые задания, то его обязательно подстраховывали — в общем, человека проверяли, как говорится, со всех сторон. Командир отряда знал, что фашисты специально готовят в школах провокаторов, которых засылают к партизанам. Потому так долго и смело действовали поблизости от немцев партизаны, что Филин поддерживал железную дисциплину и собрал вокруг себя преданных, храбрых людей, на которых во всем мог положиться. До лета 1943 года предатель не смог ничего сделать для Гривакова: командир определил его в свою группу кашеваром. И лишь весной Лепкова стали брать на боевые операции. Предатель постоянно ощущал, что находится под чьим-нибудь наблюдением. Однажды его и еще одного партизана из окруженцев Филин отправил на разведку в деревню, которая находилась по соседству с базой карателя. Лазутчик выбрал момент и застрелил разведчика, а сам опрометью кинулся к Гривакову…

Лепков рассказал, что Хромой Филин разбил свой партизанский отряд на четыре большие группы, которые действуют в разных районах. Во главе каждой группы свой командир, подчиняющийся Храмцову. Лазутчик попал в самую небольшую группу, которой командовал лично Филин. Группы почти не общались одна с другой — так постановил Храмцов, это гарантировало весь отряд от провала. Командир и его ближайшие помощники регулярно встречались с партизанами остальных групп, проводили совещания, но совместных операций в бытность Лепкова ни разу не проводили. Немцы считали, что действует один отряд, и поражались, как Хромой Филин ухитряется почти одновременно наносить удары по объектам в разных районах.

Группы часто меняли свои лагеря, каждая располагала запасными базами. Лепкову не довелось побывать в других группах, больше того — увидеть хотя бы одного партизана оттуда. Конечно, к Филину приходили связные, но встречи происходили не на территории лагеря.

Разделил Храмцов отряд на четыре группы еще и потому, что в этой местности было сосредоточено много немецких войск и большой отряд скорее был бы обнаружен. А мобильные, подвижные группы — в них было по сорок — шестьдесят человек — успешно выполняли свои задачи, сея среди немцев хаос и панику.

И в этот раз Филин со своей немногочисленной группой собирался совершить дерзкое нападение на танковую часть, расположившуюся в поселке Клины. Партизаны заготовили вдоволь бутылок с зажигательной смесью, противотанковых гранат…

Ранним июльским утром каратели обложили со всех сторон лагерь Храмцова. Прикинувшись раненным, Лепков, волоча ногу, вышел к сторожевому посту, часовой его узнал, подошел ближе, чтобы помочь, и был убит финкой, спрятанной в рукаве провокатора.

Партизан захватили врасплох, и все же Храмцов попытался вывести своих людей к Мертвому озеру, — за ним находилось непроходимое болото, очевидно, командир надеялся уйти через него, он знал потайную тропу. У Мертвого озера разыгрался последний жестокий бой, и группа Филина перестала существовать. Не ушел ни один. С презрением и ненавистью смотрели оставшиеся в живых партизаны на предателя Лепкова. А тот, сидя рядом с Гриваковым на поваленной сосне, обмакнувшей свои ветви в озеро, пил самогон и закусывал тушенкой. Настроение у него было прекрасное, он видел, что его начальник доволен, да и изрядная сумма за предательство причиталась и ему, Лепкову. А эти люди, что на берегу, уже покойники. Никто из них не останется живым и ничего никогда не расскажет… Как и «граф», Лепков поначалу верил, что фашисты свергнут Советскую власть, и из кожи лез вон, чтобы выслужиться перед новыми хозяевами.

Ломая кусты, к берегу с ревом приблизилась грузовая, крытая брезентом машина, из нее высыпали немецкие солдаты и стали сгружать большую деревянную лодку, сбрасывать пудовые камни, из кабины поспешно выбрался толстый оберштурмфюрер Рудольф Барк. Начальник тайной полевой полиции улыбался и еще издали раскрыл объятия проворно вскочившему Гривакову.

— Поздравляю, дорогой граф! Я представлю тебя к Железному кресту! — по-русски воскликнул он. — Ты есть большой молодец! Штандартенфюрер тоже поздравляет тебя!

— А это… — Гриваков сделал красноречивый жест пальцами.

— О да-да! Награда есть твоя, граф! А лично от меня — бутылка лучший французский коньяк!

Хмельной от радости и вина, Гриваков отобрал двух карателей для совершения казни. Лодку уже спустили на воду, нагрузили камнями, на корму положили бухту черного кабеля. Затолкнув в нее двух партизан, палачи стали обвязывать камни кабелем.

— Погодите! — крикнул своим Гриваков. — Они ведь потом, когда их раздует, всплывут.

Каратели недоуменно смотрели на него, один из них уже сидел за веслами, второй возился с камнем и кабелем. Партизаны молча сидели на дне лодки, В глазах — ненависть и смертная тоска. Никто из отряда Храмцова не запросил пощады, не проявил малодушия.

— Надо кишки им, гадам, выпустить — тогда не всплывут, — осенило Гривакова.

Каратель, привязывавший кабель к камню, вылез из лодки.

— Я не могу, — пробурчал он, отходя в сторону.

«Граф» метнул на него свирепый взгляд, но ничего не сказал, он с ним потом потолкует…

— Кто их выпотрошит, тому бутылка шнапсу и банка тушенки, — заявил Гриваков. — За каждого казненного!

Каратели мялись на берегу, бросали исподлобья хмурые взгляды на своего начальника. Даже им, привычным к казням, стало не по себе от этой чудовищной затеи «графа».

— Сделать партизан харакири? — расхохотался Барк. — Вы, граф, делаете успехи прямо на глазах! Великолепная идея! До такого бы и сам сатана не додумался!..

— Господин оберштурмфюрер, у моих людей нервишки не выдержат, — сказал «граф», решив про себя, что потом расквитается с трусами.

— У немецких солдат есть железные нервы, — ухмыльнулся эсэсовец и отдал приказ своим людям «показать этим русским, как умеют работать истинные арийцы».

Двое фашистов двинулись к лодке, тот, что сидел на веслах, охотно уступил свое место. Лодка отплыла метров на сто от берега. Палач в расстегнутом мундире с закатанными рукавами, по-видимому, не знал, как взяться за дело; он то поднимал камень со дна лодки, то пытался содрать с жертвы рубаху.

— Перережь веревку на руках! — подсказал с берега «граф». — Никуда теперь не денется…

Палач так и сделал, затем через голову содрал с партизана серую рубаху, вытащил из ножен блеснувший тесак, но в это же мгновение партизан грудью бросился на него, обхватил за горло и вместе с палачом перевалился за борт. Толстогубый помощник (он был ниже ростом) повернулся спиной к своей связанной жертве и схватился за автомат, но стрелять не решился: в воде барахтались свой и партизан. Слышались тяжелое дыхание, хрипы, бульканье.

— Убей его! — орал Гриваков. — Чего рот раскрыл, придурок?!

Стреканула очередь, и тут поднялся второй партизан со связанными руками, он головой боднул толстогубого и вслед за ним с всплеском бухнулся в воду.

Вскоре возле лодки показалась растрепанная голова толстогубого, из этой дикой схватки лишь он один уцелел.

— Греби к берегу! — скомандовал расстроенный «граф»: судя по всему его затея сорвалась! Он повернулся к своим людям: — Кто хорошо умеет нырять, быстро в лодку! Всех утопленников доставить на берег!

— Русские не дают делать себе харакири, — разочарованно вздохнул Барк и снова приложился к бутылке.

Партизаны на берегу заволновались, привязанный к сосне командир, округлив налитые кровью глаза, мычал и кивал растрепанной окровавленной головой на немцев. И его люди поняли: молча, плечом к плечу они стеной пошли на охранявших их карателей. Те, оглядываясь на Гривакова, отступали, держа автоматы на изготовку.

— Черт с ними, стреляйте! — скомандовал тот. — Всех, кроме хромого дьявола!

Трескучие автоматные очереди распороли притихший от ужаса лес, даже привычный ко всему оборштурмфюрер СС Рудольф Барк стирал со лба пот, — забавного зрелища не получилось. Партизаны не дали себя, как животных, потрошить…

Расстрелянных и убитых в бою по приказу Гривакова укладывали в лодку, там высокий и коротышка молча делали свое черное дело: разрезали трупам животы, накрепко привязывали к шее камни и выбрасывали из лодки. Когда они спровадили на дно последнюю партию трупов и вернулись на берег, то мало чем отличались от мясников с бойни. Ныряльщики достали со дна захлебнувшихся партизан и задушенного палача. Своего попробовали откачать, но тот так и не оклемался. Мертвое озеро теперь еще больше оправдывало свое мрачное название — оно из сине-зеленого стало багрово-черным.

Запачканную кровью форму и одежду партизан Гриваков приказал сжечь. Смрадный дым тянул прямо на Храмцова, глаза его заслезились, он тяжело, с хрипом дышал, из раны в голове сочилась на висок кровь, она стекала на плечо, одна брючина намокла от крови. Темные волосы слиплись.

— Вытащите кляп! — приказал Гриваков.

Каратели окружили командира партизанского отряда. Отплевавшись и облизав спекшиеся губы, он обвел врагов тяжелым взглядом, на виске вздулась извилистая синяя жила.

— Я полагаю, что Хромого Филина топить, как рядового партизана, было бы несправедливо, — издевательски заговорил Гриваков. — Ты достоин иной казни… — И он перевел взгляд на пылающий костер.

— Господин граф, распорядитесь? — подошли одетые в партизанскую одежду палачи.

— Фридрих, выдай ребятам по бутылке! — крикнул по-немецки шоферу Гриваков.

— Вы обещали за каждого…

— Остальное получите, когда вернемся, — сказал «граф».

— За мной коньяк, — прибавил Барк.

— И кто только родил тебя, бешеная собака! — глядя на Гривакова, хрипло сказал Храмцов.

— Мы тебе, Филин, подпалим крылышки… Устроим небольшое аутодафе, — улыбнулся Гриваков. — Ребята, облейте, лесную птичку из канистры и подожгите!

— За все ответишь перед народом, мразь! — выплюнул ему в лицо свои последние слова Храмцов. Больше он не произнес ни слова, и даже когда ревущее пламя сразу охватило его со всех сторон, враги не услышали ни звука…

Потом обгорелый труп командира утопили в озере. В лодке лежал последний, двадцать пятый округлый камень, на корме чернела заметно «похудевшая» бухта телефонного кабеля.

Уничтожив на берегу следы зверского преступления, каратели погрузили лодку в машину, развеяли хлопья пепла по кустам и укатили на базу. А через полмесяца Кузьма Лепков с холщовой котомкой за плечами и в разбитых кирзовых сапогах вместе с военнопленным, летчиком Игнатьевым, уже шагал по глухим проселкам под Резекне. Предупрежденные эсэсовцы организовали ему побег из эшелона, пришлось для достоверности выпустить и летчика, попавшего в облаву, что впоследствии очень пригодилось провокатору: Игнатьев после войны везде подтверждал, что бежал из теплушки вместе с Лепковым, вместе разыскивали прибалтийских партизан, вместе сражались против фашистов…

Связь «графа» с Лепковым прервалась в 1943 году. В 1968 году пасечник неожиданно получил письмо из Зеленого Бора, в котором было всего несколько строк, но эти строки произвели на Лепкова действие разорвавшейся бомбы: незнакомый человек передавал ему привет от Александра Ильича Гривакова — и больше ничего, если не считать того, что попросил срочно ответить на «до востребования», что передать его другу… Кузьма Данилович предпочитал видеть своего «друга» в гробу. Однако, поразмыслив, ответил на письмо и тоже передал привет Гривакову…

О страшной тайне Мертвого озера знали всего два человека, оставшиеся в живых, — Гриваков и Лепков, и эта проклятая тайна связывала их сильнее любых уз!

Но не за тем прибыл из Канады Гриваков, чтобы полюбоваться на Мертвое озеро и вспомнить о своих кровавых «подвигах»! Кроме этой тайны существовала и другая — вот она-то и привела его, считай, через сорок лет именно сюда.

12. ПУТЬ К ПРЕДАТЕЛЬСТВУ

Гриваков отыскал и ту сосну — свидетельницу гибели Храмцова. На толстом стволе не осталось никаких следов, впрочем, дерево тогда несильно и обгорело. Глядя на зеленоватую спокойную воду, Гриваков не думал о двадцати пяти трупах, покоящихся с камнями на илистом дне, от них, наверное, и костей не осталось… Все его мысли занимал небольшой алюминиевый термос, засунутый в продолговатую цинковую коробку с патронами… От того места, где был сожжен Храмцов, нужно прямо идти на луну, которая тогда ярко светила над двухголовой сосной… Луна ночью появится, а куда делась проклятая двухголовая сосна? Нет ее, «граф» несколько раз обошел озеро кругом, а того дерева так и не обнаружил.

— Коля, обед готов, — вывела Гривакова из глубокой задумчивости Лида. Полная моложавая блондинка приветливо смотрела на него светло-синими глазами.

В свои шестьдесят пять лет Гриваков выглядел совеем неплохо: высокий, с красивой сединой в густых темных волосах, загорелое лицо еще хранило следы былой красоты, морщины не очень избороздили его. «Граф» знал, что женщинам еще может нравиться…

С Лидой он познакомился в Зеленом Бору, когда снимал там комнату на улице Березовой. Узнав, что Васина в больнице, решил в ее даче не поселяться: начнут интересоваться знакомые, спрашивать, соболезновать, — соседи знали, что старуха неизлечимо больна.