Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Пансионат

ModernLib.Net / Козинец Людмила / Пансионат - Чтение (Весь текст)
Автор: Козинец Людмила
Жанр:

 

 


Козинец Людмила
Пансионат

      Людмила Козинец
      Пансионат
      Кому быть живым и хвалимым,
      Кто должен быть мертв и хулим
      Известно у нас подхалимам
      Влиятельным только одним.
      Б. Пастернак. Четыре отрывка о Блоке
      I
      - Ты твердо решил ехать?
      - Почему бы и нет? Картину я закончил, новую еще не вижу. Так, фрагменты, детали... А медики настоятельно рекомендуют.
      - Ты был у врача?
      - А ты разве нет? Насколько мне известно, зимой все члены Союза Творцов получили приглашения посетить специальную врачебную комиссию. У них это называется плановая диспансеризация.
      - Ну и как?
      - Не вижу повода для иронии. Это не смешно. Всего обстукали, обсмотрели, обо всем расспросили и выписали кучу рекомендаций: диета, витамины и эта ужасная лечебная гимнастика...
      - Подумать только, лечебная гимнастика! - усмехнулся Дан.
      - Я, конечно, ни на что не соглашался, был непоколебим, как скалы Синего Хребта, - продолжал художник Тиль, укладывая второй чемодан. - Но тогда они взяли с меня честное слово, что я поеду отдохнуть в пансионат. И вот вчера вечерней почтой прибыла, так сказать, курортная карта.
      Дан, давний друг художника, поэт и скептик, слушал простую эту историю очень внимательно - несоизмеримо с ничтожным по сути предметом разговора. И от этого преувеличенного внимания Тиль смущался, и становился многословным.
      Наконец Дан поднялся из глубокого кресла, неохотно покидая тепло камина, где за узорчатой металлической решеткой от корявых корней можжевельника струился душистый дымок. Поэт прошелся по кабинету, затем присел на краешек письменного стола.
      Стол резного черного дерева был основательный, как древний собор: массивные колонны тумб, этажи ящичков бюро, витражная инкрустация, полированный камень письменного прибора. Как обычно, стол был завален всяким любопытным хламом. Лежали старые письма, клочки рыхлой бумаги с набросками пером, морские раковины, обкатанные волной камешки и осколки стекла, обломки керамики, зеленый от времени фрагмент медного светильника, книги, изящная дамская перчатка прошлого века, еще хранящая аромат амбры, засохшие розы, смятые тюбики из-под красок, ленты, кисти, альбомы... И еще лежал на столе бланк - путевка на месяц отдыха в пансионате "Лебедь".
      Дан осторожно, за уголок, взял бланк. Приглашение в пансионат "Лебедь" ему явно не понравилось. Поэт и скептик обладал весьма неудобным в обиходе характером, но отказать ему в хорошем вкусе было невозможно при всем желании.
      Он брезгливо держал кончиками пальцев истекающий лазурью, киноварью и золотом кусок плотного материала. В правом верхнем углу бланка был вытиснен лебедь в ненатуральной манерной позе. На голове птицы красовалась корона о шести зубцах, почему-то надетая набекрень, что придавало лебедю залихватский вид. Ниже - номер апартаментов, этаж, корпус, личный шифр. Бланк, видимо, одновременно служил ключом: край его был причудливо вырезан и металлизирован.
      - Н-да...- Поэт повертел в длинных пальцах эту несуразную вещицу. Потом обратился к другу, который как раз мучительно вспоминал, уложил ли он в чемодан зубную щетку:
      - А почему это я никогда раньше не слыхал о таком пансионате?
      - Да, действительно, я тоже удивился. Мне объяснили, что расположен он далеко, в Северных Горах, особой популярностью не пользовался. Но недавно там сделали ремонт, условия теперь - экстра...- Тиль оставил заведомо безнадежные попытки закрыть переполненный чемодан и занялся упаковкой этюдника.
      Дан продолжал расспрашивать:
      - А почему это Медицинский Центр, коль скоро он решил, так сказать, оздоровить своих пациентов, избирает для этой благородной цели какой-то неизвестный приют у черта на куличках, аж в Северных Горах? И отчего это они выставляют тебя туда сейчас, в середине весны? Да и весны такой сырой, промозглой я давно не припомню. Какого дьявола там сейчас делать? Сидеть в шезлонге под пледом и пить горячее молоко?
      - Прелесть какая, Дан, ты только подумай: сидеть в шезлонге на веранде, укутавшись в уютный пушистый плед, вдыхать морозный искрящийся воздух, смотреть на голубые елки, на синие тени в белой долине, слушать перезвон капели на солнечной стороне... И пить горячее молоко! С пенками и клубничным джемом! Не-ет, решено, еду немедленно!
      Дан заявил:
      - Я бы на твоем месте не поехал. Это, наконец, унизительно: наши бравые эскулапы дали команду, а ты, как оловянный солдатик,- всегда готов...
      Тиль перебил:
      - Прости, но я не глава Союза Творцов и даже не вхожу в Совет Десяти. Мне как-то не приходится капризничать. Подлечиться действительно надо, такая вот возможность выпала, а в санаторном управлении, особенно в сезон, сам знаешь, что творится...
      Но Дан не унимался:
      - А это... приглашение? Что это такое? Ты же художник, Творец, мастер светотени и повелитель перспектив! Ты что, не видишь? Фи, пакость, дешевка, дурновкусие...
      Он швырнул пластинку, сверкнувшую алыми искрами. Тиль молча пожал плечами и принялся перебирать кисти, откладывая те, что по неуловимым признакам ему подходили. Так опытный дуэлянт безошибочно выбирает надежный клинок из целой груды вроде бы одинаковых шпаг.
      Дан минуту наблюдал за другом.
      - И наконец... чтоб я поехал куда бы то ни было в компании с Ядроном...
      - А это ты с чего взял?! - с невольным и неподдельным ужасом воскликнул Тиль. Имя чудовищного склочника и легендарного интригана, который имел наглость называть себя романистом, приводило любого посвященного именно в ужас.
      Дан, не отвечая, небрежно указал за окно. Коттедж Ядрона размещался по соседству, и было хорошо видно, как суетились взмыленные домочадцы, грузчики, водители двух машин и секретари. Мелькали чемоданы, баулы, саквояжи, корзины, пакеты, свертки... Сам романист занимался тем единственным, что он умел делать профессионально,- скандалил.
      Несколько секунд художник Тиль молчал, оцепенело уставясь в окно. Наконец вопросил, несмело надеясь:
      - Слушай, а может, он вообще уезжает из нашего города? Как здорово было бы...
      Дан издал злорадный смешок:
      - Дождешься от него, как же! Чтоб он из столицы добровольно уехал... В "Лебедь" направляется.
      Но Тиль не мог так сразу расстаться с мечтой о пушистом пледе и теплом молоке.
      - Не может быть, чтобы мне так не повезло...
      Тогда Дан, сдвинув на столе романтический хлам, уселся поудобнее и взял телефон.
      - Алле-о, приемная? Тысяча извинений, но мне совершенно необходимо встретиться с Творцом Ядроном... О нет, я говорю от лица группы почитателей высокого таланта Творца Ядрона... Мы хотели просить его удостоить беседы... Ах так, так... что ж, бесконечно жаль, тысяча извинений!
      Дан швырнул трубку и насмешливо взглянул на друга:
      - Ну, убедился? Ядрон, видите ли, изволили отбыть для восстановления сил, подорванных непрерывным горением на костре творчества. В Северные Горы! Так что давай, пакуй свое барахло и - счастливого отдыха в компании этого ископаемого монстра!
      Тиль расстроился чуть ли не до слез. Но постепенно свойственный ему оптимизм взял верх: повздыхав, он утешился мыслью, что пансионат большой, и совершенно необязательно им с Ядроном входить в приятельские отношения. Тем .более что жилье Тилю отводилось на пятом этаже, а Ядрон выше второго ни за какие коврижки не поднимается. Даже лифтом.
      Сборы продолжались. Дан по своему усмотрению перепаковал чемодан художника, после чего тот, как ни удивительно, свободно закрылся. В награду за это Дан потребовал кофе: Но в доме, естественно, не нашлось сахару.
      Дан заявил, что Тилю в самом деле пора в пансионат- лечить ранний склероз, а сам сунулся к соседу, модному эссеисту Ронти.
      Нашлись и сахар, и ванильные сухарики - в квартире Ронти обосновалась веселая компания бородачей и лохматых девиц, а вот самого хозяина не оказалось. Метр срочно отбыл в Северные Горы штопать нервную систему, подорванную очередным бурным романом.
      Тиль пил кофе, а Дан терзал телефон, обзванивая Творцов. Чаще всего дома их не заставал, а посему говорил: "Извините" и выразительно смотрел на друга. Тиль вздыхал, сокрушенно качал головой и, наконец, решительно вытащил из чемодана мягкие тапочки:
      - Все. Накрылась веранда. И плед. И молоко. Надо ж: все рванули именно сейчас и именно в этот пансионат. Мудрецы наши медикологи, ничего не скажешь - половина Союза Творцов в одном месте в одно время. Катаклизма! Какой же это отдых? Это уже симпозиум, слет, съезд, конференция, шабаш...
      - И народ какой все интересный,- в унисон другу произнес Дан.- Ядрон, Ронти, Кертис, Тэсси, Роулис...
      - Хватит, хватит! Мне все уже ясно. Отдыха не получится. Такое впечатление, что резиденцию Союза решили перенести в "Лебедь".
      - А что? Сколько у нас тут Творцов? Душ триста? Хороший пансионат и больше может принять. Великое переселение народов! А вот зачем все это понадобилось... и кому...
      - Сдается мне, Дан, что ты уже выдумал какую-то зловещую историю. Ну что тут особенного: Медицинский Центр абонировал отдаленный пансионат для массового оздоровления своих подопечных. Только я туда не поеду - сбил ты мне настроение.
      Дан возился у камина. Перебрал короткие чурочки, уложил колодцем, сунул корье, вздул огонь. Потом медленно, словно взвешивая каждое слово, сказал:
      - Ну нет. Теперь-то мы туда обязательно поедем...
      Тиль привык доверять другу, но в душе считал, что Дан любит преувеличивать и усложнять. Впрочем... уже имел возможность убедиться в том, что обостренная интуиция поэта и скептика безотказно ловит волны тревоги и опасности, почти невидимую тень тайны и беды. К тому же Дан умел делать парадоксальные выводы из тривиальных посылок. Поэтому Тиль смирился с неизбежным: они едут в пансионат "Лебедь" вдвоем. Кстати, в заднем кармане брюк Дана помещается небольшой никелированный пистолет.
      II.
      - Да, - продолжал Коровьев,- удивительных вещей можно
      ожидать в парниках этого дома, объединившего под
      своею кровлей несколько тысяч подвижников, решивших
      отдать беззаветно свою жизнь на служение Мельпомене,
      Полигимнии и Талии. Ты представляешь себе, какой
      поднимется шум, когда кто-нибудь из них для начала
      преподнесет читающей публике "Ревизора" или, на самый
      худой конец, "Евгения Онегина".
      - И очень просто,- опять-таки подтвердил Бегемот.
      М. Булгаков. Мастер и Маргарита
      Пансионат "Лебедь" оказался сравнительно новой постройкой. Архитектор, видимо, полагал, что очень удачно врезал белую ступенчатую пирамиду в скальный массив, ниспадающий к зеркалу бездонного студеного озера. Никто никогда не рисковал купаться в этих сумрачных водах, вбирающих таяние снежников и ледяных панцирей гор. Удивительно, но даже в самую лютую стужу озеро не замерзало. Над его неподвижной поверхностью лениво зависал белесый туман.
      Фасад здания открывался в сторону живописной долины, где зимой торили трассы лыжники, а летом топтали тропы любители цветов и уединения.
      В общем, это было неплохое местечко для отдыха, но отдыха аскетичного, непритязательного. Нет, разумеется, никто из постояльцев не питался тут акридами и диким медом, номера были комфортными, белье - хрустящим. Но в этом пансионате не культивировались новомодные развлечения вроде атлетических игр и залов имитации ощущений, не в обычае были танцевальные марафоны, карнавалы и тому подобное. И всегда ощущался недостаток женского общества. Да и то сказать: какой веселой, хорошенькой женщине придет в голову закопаться в эту глушь, где некому оценить по достоинству особо модный покрой рукава или пикантные прозрачные вставочки на лифе. На свете достаточно куда более привлекательных местечек: Райский Берег, Алмазные Пески, Пальмовый Остров... Так что бывала в "Лебеде" публика либо случайная, либо ищущая подлинной тишины.
      И в этой чистой, звенящей тишине пылали в огромном небе две луны спутницы Теры - Геа и Земьяу отбрасывая на колючий снег резкие двойные тени.
      Посреди озера чернел островок, нагромождение титанических глыб развалины древнего капища. Над развалинами высился каменный идол, злобный взор которого свирепо и неусыпно следил за жизнью пансионата. По ночам глаза идола, сделанные из огромных драгоценных камней, жутко мерцали во мраке красноватым огнем.
      Столь зловещая фигура не могла не породить легенд - и легенды имелись в избытке. Рассказывали, к примеру, что некие молодые люди в гордыне и отваге вознамерились завладеть сверкающими глазами идола. Отправились они на островок среди ясного дня, и больше их, конечно, никто не видел. Через трое суток к берегу прибило лодку, в которой бездыханным лежал один из искателей сокровищ. Легенда утверждает, что глаза дерзкого юноши были вырваны из глазниц.
      Приходится признать несколько странным, что такое романтическое уединенное местечко не пользовалось успехом у Творцов-писателей и художников. Скорее всего дело в том, что тишиной и одиночеством Творцы в полной мере удовлетворялись в четырех стенах кабинетов, студий, мансард. Поэтому отдыхать они предпочитали там же, где и молодые хорошенькие женщины, - на Райском Берегу например. А о том, чтобы здесь работать, и речи быть не могло: кто же работает в отрыве от посещений Дворца, в глухой изоляции от ежедневных слухов, сплетен, событий? Чего доброго, пока ты здесь будешь глядеть в красные глаза идола, там тебя кто-нибудь, в чем-нибудь, как-нибудь да и обскачет. Приезжаешь - здрастье: Ядрон уже в Совете Десяти, двадцатилетней давности занудный роман Тэсси идет миллионным тиражом, Госп выбил себе персональную выставку, а Реджел отхватил выгодный заказ на многометровую статую Морехода в гавани. А тебе - шиш и соболезнования. Так что никто из Творцов не любил надолго отрываться от жизни коллектива.
      И вот теперь, наблюдая суету коллег в административном корпусе пансионата, Тиль не знал, что и подумать. Или мир перевернулся, или в "Лебеде" организован нелегальный фестиваль искусств с раздачей призов точно по количеству участников, или... прав Дан и что-то тут нечисто.
      В прохладном полумраке ресторанного зала одиноко маялся старенький безобидный критик Тук, изнывая без компании. Остальные Творцы уже успели оценить класс обслуживания и обедали в номерах. Ловко увернувшись от жаждущего поговорить критика, друзья перекусили у буфетной стойки и отправились обживать отведенные им комнаты.
      Дану путевку выписали не только без возражений, а прямо-таки с неестественным гостеприимством. Поселили их по-соседству. Тиль принялся раскладывать вещи и беседовать с непривычно официальной горничной. Девушка отвечала неохотно. Дан лишь заглянул в свою комнату, бросил там сумку и вошел к другу. Он попытался разговорить горничную с помощью самой обаятельной из имеющихся в его богатом арсенале улыбок, но девушка окинула поэта холодным профессиональным взглядом и удалилась.
      - Бр-р-р! - поежился Тиль.- Ну и персонал они подобрали, ну и лапушек!
      Дан медленно поднес сложенные в щепоть пальцы к носу и замер, словно прислушиваясь. Глаза его заискрились.
      - Чувствуешь?
      - Нет,- почему-то перепугался Тиль.- А что? Духи хорошие?
      - Ка-кие духи... пахнет от этой "лапушки", как в клинике,асептиками...
      - Ну и что? Они же тут тоже дезинфекцию проводят.
      - Нет, не то. Головой ручаюсь - эта девушка медиколог со стажем. Запашок такой годами приобретается, его никакими духами не вытравишь.
      - А ну тебя, - разозлился Тиль.- Понравилась девушка - так и скажи. Ничего, у тебя еще месяц впереди, успеешь растопить эту ледышку.
      Но Дан почему-то не возрадовался такой перспективе, а только сказал:
      - Ну ты устраивайся, а я пойду погуляю.
      В коридоре Дан едва успел уступить дорогу разъяренному Ядрону, который мчался в дирекцию со строго определенной целью - скандалить. У почтенного метра имелись веские основания для ярости: прибывший на полчаса раньше скульптор Реджел захватил последний "люкс" на солнечной стороне.
      Тиль, наблюдавший эту сцену в открытую дверь, посмотрел вслед Ядрону, досадливо нахмурился и дал себе торжественное обещание не раздражаться, быть всем довольным и изо всех сил отдыхать.
      Он старательно разобрал вещи, принял ванну, с аппетитом пообедал, слегка удивляясь отсутствию Дана. Постоял на веранде, глядя на восход первой луны, послушал глубокую тишину.
      Нет, Тилю здесь решительно нравилось. У него даже не вызвало особых возражений приглашение для беседы с наблюдающим врачом.
      Тиль прихватил в качестве сувенира каталог своей последней выставки и отправился в указанный кабинет.
      Доктор оказался неприлично молодым. Свою униформу - обязательный голубоватый халат, небрежно схваченный на талии пояском, он носил с покорным изяществом. На сильно загорелом лице льдинками светились зеленые глаза. И наготове была ослепительная улыбка. Красивая улыбка, от которой почему-то становилось неуютно.
      Доктор быстро задал Тилю несколько традиционных вопросов, невнимательно выслушал стандартные ответы, назначил укрепляющие процедуры и, оживляясь, предложил вниманию художника устрашающей величины тест пунктов на двести.
      У Тиля хватило чувства юмора не воспринять предложение всерьез. Доктор засмеялся, легко отодвинул в сторону вопросник, разлил по крошечным чашкам кофе и завел светскую беседу. Через полчаса Тиль откланялся, унося в душе приятное впечатление. Умница этот доктор и собеседник легкий. У двери Тиль обернулся, желая на прощание сказать еще одну любезность, и буквально обрезался о холодный острый взгляд. Доктор смотрел в спину уходящему пациенту напряженно и пристально. Так мог бы глядеть хищник, приготовясь к прыжку и в последний момент усомнившись в съедобности намеченной жертвы. Однако...
      Тиль принялся отдыхать. Поставил на веранде шезлонг, взял книгу и, устроившись уютно под пушистым пледом, некоторое время наслаждался тишиной. Потом руки его потянулись к работе. Тиль написал два вполне приличных этюда, радуясь тому, как удачно удалось поймать пересечение двойных полуночных теней на снегу. К тому времени на веранду Тиля повадились прилетать горные птички улинки, и художник не уставал любоваться шумной стайкой. К концу недели он вполне освоился в информтеке, где к его услугам был тут же предоставлен персональный трансформер, точно такой же, как в Союзе Творцов, только без всякой очереди и лимитов времени.
      Дан появлялся - иногда и ненадолго. Был он какой-то встревоженный, усталый. Разговаривал неохотно и с оружием не расставался. Дан явно хворал детективной горячкой.
      Пансионат, надо сказать, жил подозрительно тихо. Не видно было в долинах лыжников, не висели на скалах альпинисты, пустовал музыкальный салон, в безлюдье стыли массажные кабинеты, гимнастические залы и бассейны. Даже в коридорах редко кто появлялся. Никто не ходил друг к другу в гости, не собирались в номерах любители горячительных напитков и азартных игр. Словом, пансионат "Лебедь" все больше походил на монастырь. Что художника Тиля безусловно устраивало. Главное - Ядрона не слышно и не видно!
      III
      Имейте ввиду, доктор, дело будет опасное. Суньте себе
      в карман свой армейский револьвер.
      А. К. Доил.
      Союз рыжих
      Но долгожданному покою пришел конец, когда однажды ночью заявился Дан. Причем возник он совершенно бесшумно - этот человек вообще умел, если нужно, превращаться в привидение.
      Дан повалился в кресло, сплел узлом пальцы и засвистел скорбный марш. Тиль понял, что сейчас придется вставать из теплой постели, влезать в темную одежду, может быть, даже натягивать на лицо эластичный дамский чулок и идти заниматься делами малоприятными и малозаконными. И догадка его подтвердилась. Дан сказал решительно:
      - Объяснять ничего не буду - это долго. Сам увидишь. Я тут времени зря не терял, изучил коммуникации. Ни одна пансионатская кошка не ориентируется так в черных лестницах, чердаках, подвалах и подсобках. Так что давай одевайся и вперед...
      - Ох, Дан, чует мое сердце, влипнем мы с тобой...
      И с этим тяжелым предчувствием Тиль покорно последовал за другом, спотыкаясь на темной винтовой лестнице, протискиваясь в слуховое окно, проползая в пыли и паутине под переплетением кабелей.
      Наконец Дан велел притихнуть и ждать. Тиль осмотрелся. Привыкшие к сумраку глаза различили узкий коридор, дверь, сквозь щели которой пробивался лунный свет. Ждать пришлось довольно долго.
      Тиль даже придремал, удивляясь в душе гримасам судьбы: два солидных, известных человека, члена Союза Творцов, притаившись в каком-то закутке лечебно-санаторного заведения, ждут непонятно чего.
      Дан подобрался. В конце коридора раздались легкие шаги. Человек крался вдоль стены, придерживая шумное дыхание, замирая и прислушиваясь. Дан достал пистолет и осторожно снял с предохранителя...
      В темноту пролился неяркий свет, и стала видна фигура человека, который, стараясь не шуметь, возился у двери. Наконец створка тихо раскрылась. Человек поднял повыше старинный фонарь и трижды качнул ли. Подождал и, видимо, получив ответ, удалился. Дверь осталась распахнутой.
      Дан придвинул губы к самому уху друга и щекотно выдохнул:
      - Ты хоть драться умеешь?
      "Тоже умник - об этом раньше надо было спрашивать",- подумал Тиль.
      Он затруднился ответить. Драться ему никогда в жизни не приходилось. В детстве и ранней юности его попросту не задевали, уважая крупное медвежеватое сложение, а последующее его бытие протекало в кругу людей интеллигентных, где махать кулаками было как-то не принято. Там использовались совсем другие методы... Поэтому он буркнул:
      - Ладно, справимся.
      Снаружи донеслись шорохи. Лунный свет зачеркнули резкие тени. Двое бережно внесли небольшой ящик. Вели они себя не слишком скрытно, но все-таки озирались по сторонам. Почти сразу же из глубины коридора вынырнул еще один человек. Снова замерцал потайной фонарь, дверь закрыли и заперли.
      И тогда поэт Дан решил, что пришел его час. Он гаркнул: "Стоять! К стене! Руки за голову!" и бросился вперед, отрезая злоумышленникам путь к отступлению. Тиль, плохо понимая суть происходящего, сгреб за ворот ближайшего незнакомца, ткнул его носом в стенку и принялся за следующего. Фонарь откатился и погас. Минуты три в темноте раздавалось яростное сопение, придушенные крики, ругательства, и вдруг, перекрыв все звуки, прокатился гром выстрела. Огневая поддержка произвела большое впечатление на неизвестных: они выстроились у стены, послушно опираясь на нее поднятыми руками. Как выяснилось, Дан стрелял вверх, никто не пострадал.
      - А что с ними теперь делать? - растерянно спросил художник, утирая рукавом разбитый нос.
      Но гроза преступного мира - поэт Дан - ответить не успел. Вспыхнул свет и набежали люди, панически вопрошая: кто стрелял, в кого и зачем.
      Толстенький, кругленький директор пансионата в голубой пижаме прижимал ручки к сердцу и кудахтал, как курица. Дан размахивал пистолетом, требовал вызвать охрану порядка и вообще чувствовал себя героем. Женщины из персонала громко восхищались смелостью знаменитого поэта. Только Тиль стоял в сторонке, он недоуменно следил за бурным развитием событий и вытирал нос. И еще один человек не разделял всеобщего подъема - в конце коридора стоял, заложив руки в карманы халата, зеленоглазый медиколог. Он был спокоен.
      Явились представители службы охраны порядка. Злоумышленников обыскали, надели на них наручники. Принялись составлять протокол. Потребовалось вскрыть ящик. Нашелся под рукой ломик, крышку поддели, с усилием оторвали... И ахнули. Ящик оказался набит интереснейшими вещами. На слое золотых монет лежали драгоценные кольца, ожерелья, диадемы, тонкой работы кинжалы, рукояти которых были украшены нешлифованной бирюзой и кораллами...
      Уже под утро поэт Дан с чувством исполненного долга рухнул в постель. К полудню - ранее героя беспокоить не решились - пришел директор, на этот раз в элегантной черной паре, долго восхищался детективными способностями Дана, благодарил, кланялся. Чуть позже принесли корзину алых роз. Среди стеблей обнаружилась пылкая записка в стихах, которые начинались так: "О, мой герой бесстрашный!.." Неудивительно - в этом сезоне "Лебедь" населяли люди творческие. Потом явился офицер из службы охраны порядка. Приложил два пальца к виску и выразил поэту официальную благодарность от их департамента, вручив, на память увесистую чугунную медаль с соответствующей надписью. Офицер согласился выпить бокал прохладительного и в частной беседе осторожно намекнул, что задержанные оказались крупными контрабандистами.
      Словом, поэт Дан прославился и, не мудрствуя лукаво, признался самому себе, что это приятно.
      Тем временем Тиль мирно отсыпался у себя в номере.
      И все покатилось своим чередом. Некоторое время Дан пытался изловить еще каких-то контрабандистов, но вскоре утихомирился. У Тиля состоялась еще одна беседа с наблюдающим врачом, на этот раз менее приятная, потому что закончилась она тоскливым прозаическим обследованием. После всех процедур Тиль и вправду почувствовал себя больным. Он совсем было собрался пожаловаться Дану, но тот опять исчез. Что за привычка, право слово...
      Тиль плохо разбирался в законах детективных сюжетов, но интуиция подсказывала ему, что история будет иметь продолжение. Поэтому, когда наконец объявился его беспокойный друг, художник не дал ему и слова вымолвить:
      - Молчи! Я и так знаю, что произошло. Сообщники пойманных преступников решили тебе жестоко отомстить...
      Дан горько усмехнулся и сел к столу, обхватив голову длинными пальцами.
      - Нет. Нет, мой милый наивный друг, все гораздо хуже.
      - Куда уж хуже-то...
      - Не было никаких контрабандистов...
      - Как это не было? А нос мне кто расквасил? Да и я сам видел этот сундук с драгоценностями...
      - Сундук... Как я мог клюнуть на эту дешевку! Мальчишка, сопляк, ничтожество...- Дан застонал и прихватил зубами край ладони, телесной болью унимая душевную.
      - Да ты... ты успокойся прежде всего... связно изложить можешь?
      - Заигрался в сыщика, идиот... а им только этого и надо было...
      - Кому? Ничего не понимаю.
      - Обвели нас вокруг пальца, вернее, меня, - ты тут ни при чем. Понимаешь, когда я приехал, они поняли мое настроение, поняли, что я буду везде совать нос и в конце концов что-нибудь да пронюхаю. Вот и решили предоставить мне такую возможность. На, мол, получай сундук сокровищ и живых натуральных преступников, играй на здоровье! Отвлекающий маневр, так сказать. Камуфляж. А я не догадался сразу. Правда, когда увидел эту груду золота, мелькнуло у меня подозрение: что-то уж больно декоративно все выглядит, как в старинном приключенческом романе. Перестарались немножко. Я понял, что все это смахивает на маскировку. Ну и конечно же, сразу возник вопрос: а что маскируют? От чего отвлекают нехитрой игрушкой не в меру любопытного поэта? И я стал искать...
      - И нашел?
      - Нашел.
      Тиль помолчал и спросил несчастным голосом:
      - Так мне что, одеваться?
      - Да уж будь любезен. Сам понимаешь - как же я без тебя...
      - Слушай, оставь меня в покое, а? Мне тут так хорошо было. Да и доктор говорит, что у меня расшатанные нервы, что, может, мне придется покинуть пансионат и лечь в клинику...
      - Это тебе доктор сказал? А еще чем он тебя застращал?
      - Ну зачем ты так, это милейший человек. Он позавчера со мной весь день возился. Облепили меня: всего датчиками, уложили в какую-то прозрачную трубу, вертели, крутили, дыши - не дыши. Работают люди! А ты в детектива играешь.
      - И каковы результаты обследования?
      - А, там много чего. Но главное, доктор считает, что у меня сложные глубинные комплексы на почве подавленных желаний. Причем с детства! Это точно: до сих пор помню, как мне жутко хотелось грохнуть об пол мамину фарфоровую супницу. Пришлось подавить. По сей день мучаюсь. Слушай, надо бы купить похожую посудину и грохнуть! Вдруг поможет?
      - Не поможет. А доктор-то что говорит?
      - А доктор-то как раз и говорит, что поможет! Желания, говорит, подавлять опасно, их надо реализовывать хотя бы в игровой ситуации. Соблазнительная теория, а?
      - Да уж... Но мало ли кто чего пожелает? Вдруг я пожелаю в один прекрасный день прикончить метра? Ядрона?
      - Да ну тебя. Доктор вот и предлагает лечение па новой, им самим разработанной системе. Еще нигде не-применяют.
      - Я тебе сейчас покажу, что они тут применяют...
      И художнику Тилю вновь пришлось .покинуть уютный номер и послушно отправиться вслед за своим неугомонным другом.
      IV
      А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке,
      стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками! и
      свежей икрой? А яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в
      чашечках? А филейчики из дроздов вам не нравились? С
      трюфелями?
      М. Булгаков. Мастер и Маргарита
      Поворот, еще поворот... Дан замер у немой - без; таблички - двери. Потом, осмотревшись, вложил в прорезь плоский ключ, нажал, и дверь открылась.
      Друзья вошли в комнату, Тиль тут же наткнулся на какой-то шкаф. Дан шикнул на него и прошептал:
      - Постой, привыкни к темноте, свет я включать не буду, опасно.
      Постепенно Тиль различил довольно большое помещение, панели приборов, стойки, мониторы, два вращающихся кресла. В одно из них он осторожно опустился.
      - Что это такое? И почему никого нет?
      - Хозяева спят,- усмехнулся Дан,- и, будем надеяться, спят крепко.
      - Откуда у тебя ключ?
      - Я его... скажем, позаимствовал.
      - Как? Не хочешь же ты сказать, что... украл?
      - Нет, не хочу. Но я его действительно украл.
      Тиль замолчал, с грустью размышляя о том, что общение с преступным миром явно подорвало моральные устои его друга.
      Перед монитором располагалась наклонная панель с россыпью нумерованных клавиш, несколькими регуляторами и переключателями. Светился сиреневый глазок индикатора: панель запитана. Дан включил монитор. Когда замерцал экран, Дан сказал:
      - Включаю номер первый,- и нажал крайнюю клавишу. Тиль ожидал увидеть все, что угодно, вплоть до зрелищ, официально запрещенных Комитетом Нравственности, но только не то, что появилось на экране, а именно: апартаменты метра Ядрона. Еще не успев ничего рассмотреть в подробностях, Тиль вскочил.
      - Нет, нет, Дан, это невозможно. Что ты делаешь? Это же все равно, что подглядывать в замочную скважину!
      - Слушай, ты, чистоплюй, - никогда еще Дан не говорил так со своим другом, - иногда замочная скважина очень расширяет кругозор. Подчас правду можно увидеть только через замочную скважину. Положись на годы нашей дружбы - я говорю тебе: это необходимо!
      Что-то такое прозвучало в голосе Дана, что художник невольно смирился и взглянул на экран, показывающий метра Ядрона крупным планом. Метр Ядрон пребывал в полном одиночестве и был очень занят. Он ел.
      Это было феерическое зрелище, отмеченное подлинным размахом. Маленький сухонький Ядрон, закутанный в роскошный малиновый халат, торжественно восседал в кресле за безбрежным столом. Стол, покрытый хрустящей белоснежной скатертью, являл собой законченное произведение кулинарного искусства и мастерства сервировки. Бронзовые подсвечники, перламутровый фарфор, цветы и зелень, тяжелые литые приборы, украшенные врезанными жемчугами, бокалы рубинового стекла и кубки из морских раковин, прозрачные блюда шлифованного горного хрусталя, поставец палисандрового дерева, инкрустированный самоцветами...
      На длинном блюде алели океанические моллюски,. гарнированные померанцами и лимонами. Светилась янтарем заливная рыба чудовищных размеров. В сиянии мелко колотого льда стыли серебряные ведра с искристой икрой, по срезу пряного окорока сочилась мутная слеза. Запеченные в половинках устричных панцирей шампиньоны; шпигованная салом и чесноком печень, зажаренная над углями камина... Заморские фрукты, невиданные воздушные торты, корзины орехов, горы жареной птицы... Все это напоминало бред художника, пережившего жестокий голод, а потом всю жизнь писавшего натюрморты. И Ядрон все это ел.
      Метр пребывал в состоянии почти религиозного экстаза. Глаза его полуприкрыты, щеки разрумянились, на лбу - росинки пота. Вот рука его потянулась еще за одним куском... затряслась, повисла в нерешительности и резко сменила направление, ухватив белый пласт рыбы. Вслед за рыбой метр отправил в рот горсть земляники, потом сразу же - мороженое, за мороженым кусок паштета из дичи.
      Тиль почувствовал, что с него достаточно - к горлу уже подкатывала тошнота.
      - Ну и как? - поинтересовался Дан.
      - Кошмар какой-то... сам бы не увидел, не поверил бы.
      - Это еще не все. Следующий визит - к скульптору Реджелу.
      При первом же взгляде на известного ваятеля Тиль испытал потрясение: Реджел был одет в фантастический костюм. Приглядевшись, художник с некоторым колебанием решил, что это военная форма какой-то несуществующей армии. Темный френч переливался мерцающим блеском бриллиантовых звезд орденов, жарким золотом галуна, петлиц, аксельбантов. На высоком челе скульптора лежала печать благородного безумия.
      Реджел склонился над огромным столом-планшетом, на котором был воспроизведен фрагмент гористой местности. Применяясь к условиям рельефа, на макете маневрировали две армии крошечных человечков. Палили пушки, трещали барабаны, развевались знамена и штандарты, кавалерия неслась в атаку лавой, сминая фронт, на левом фланге кирасиры брали на штык редут. Под рукой Реджела трезвонили телефоны, и он, срывая трубки, вонзаясь пальцами в кнопки селекторов, рычал басом:
      - Разжаловать! Расстрелять перед строем! Гвардию - в прорыв! Поддержать с флангов! Ковровая бомбардировка по рокадам! Огонь по площадям!
      И над парадными порядками драгун зловещей каруселью заходили пикирующие бомбардировщики, на головы черных гусар сыпался с неба парашютный десант, "зеленые береты" брали в ножи рейдовую группу разведки.
      Увиденное не укладывалось в голове Тиля. Скульптор Реджел играл в войну! Что ж это творится...
      Дан не давал времени на осмысление и анализ. Следующим он показал Тилю эссеиста Ронти. Тот, в отличной серой тройке, простроченной красной нитью, удобно расположился за массивным двухтумбовым столом. На оливкового цвета сукне лежал сафьяновый бювар с серебряными застежками, помещался монументальный чернильный прибор, стопка одинаковых папок с черными четкими надписями. Тиль пригляделся: "Личное дело Ядрона", "Личное дело Реджела", Тиля... Дана... Госпа...
      Склонившись над бумагами, Ронти внимательно читал - справки, характеристики, расшифрованные стенограммы телефонных переговоров, доносы, послужные списки, выдержки из личной переписки. Потом, вперив: взгляд в потолок, размышлял. Далее, аккуратно обмакнув перо в красные чернила, размашисто писал на уголке папки "Уволить". И переходил к следующему делу.
      У Тиля мороз пошел по коже: изысканно воспитанный, тонкий эстет Ронти был страшен, как гигантский паук, притаившийся в скрещении радиусов ловчей сети.
      Затем друзья увидели популярного композитора, апологета модерна Демия, который неподвижно лежал на белом диване, впившись остановившимися зрачками в голубую полусферу видеоэкрана, где бесконечно рушились дома, взрывались вулканы, летели в пропасть лошади и автомобили, разбивались самолеты и тонули океанские лайнеры.
      - Это он так три недели лежит. Я проверял,- шепнул Дан.
      В апартаментах поэта Кертиса был оборудован тир. В пирамидах вдоль стен зловеще отсвечивало вороненой сталью оружие, лучших марок. В отдалении появлялись и исчезали мишени, а Кертис стрелял, стрелял, стрелял... Тиль испугался не на шутку: у мишеней были знакомые лица коллег по Союзу Творцов.
      Картина, увиденная в номере известной литературной дамы, метра исторической прозы Тэсси вызывала в памяти времена упадка Второй Империи. Там было удивительно многолюдно. На пушистых коврах, заваленных подушками, возлежали юные очаровательные девушки, одетые в розовые хитоны, увенчанные цветами. Звучала лютня, рекой лилось вино. Из курильниц струился ладанный дым. Метр Тэсси покоилась на шкуре барса. Ее рыжие кудри украшал золотой лавровый венок. У ног расположился меланхоличный юноша с безумным взглядом и лохматой шевелюрой. Время от времени метр Тэсси завывающим голосом декламировала невнятные строки очень плохих стихов, закатывая в восторге глаза. Публика почтительно стихала, потом заходилась воплем, воздавая метру Тэсси божественные почести, осыпая ее лепестками роз. Меланхоличный юноша трепетно целовал край ее лиловых одежд. Тиль поглядел, поглядел на это и прямо спросил:
      - Собственно говоря, кто сошел с ума: я или они все? Логичнее предположить, что я...
      - Не спеши с выводами. Кто там у нас дальше? Так... Роулиса помнишь, красавчик такой, рассказики для юношества клепает, вспомнил? Роулиса я тебе показывать не буду, мне дороги твои нравственные устои. Я сам больше одного раза не отважился на это глядеть. А вот Сэнни...
      - Нет уж, хватит с меня этого зверинца. Что здесь происходит? Кто все это придумал? Почему они - я ж их всех сто лет знаю! - почему они здесь такие? Зачем все это? Какое это имеет отношение к пансионату "Лебедь" и нашему Медицинскому Центру? Это же не лечение, а наоборот! И вообще, черт меня побери...
      - Не горячись. Ответы на твои вопросы мы получим не скоро. Но теперь ты сам убедился - здесь происходят странные вещи.
      И тут картинка на экране монитора дернулась, раздался отчетливый щелчок. Холодно и чуть иронично глянул с экрана молодой медиколог. Посмотрел, прищурил зеленые глаза и спросил:
      - Как разговаривать будем, метры? По видео или поднимитесь ко мне?
      - ...Поднимемся,- после паузы произнес Дан.
      V
      Вы радуетесь на нашу литературу, будто бы она в самом
      деле занимается чем-нибудь полезным: желаю вам
      радоваться... Если говорить правду, люди, довольные
      нашею литературою, не имеют понятия о том, что такое
      литература, достойная этого имени.
      Н. Г. Чернышевский. Современное обозрение
      журнал "Современник", XII, 1857 г.
      В кабинете доктора горела лишь настольная лампа. В кругу ее света над листком бумаги двигались тонкие смуглые руки - лицо сидевшей за столом женщины было неразличимо в полумраке. Доктор же, склонившись над маленьким столиком, преспокойно готовил кофе.
      - Полюбуйся, Тана, на детективов. Поздравляю, нас разоблачили.
      Женщина - Тана, как назвал ее доктор,- отложила перо и подняла голову. Секунду она разглядывала двух несколько смущенных сыщиков, потом пожала плечами и спросила:
      - Ну и что сей сон значит?
      - Они добрались до контрольного пункта, Тана.
      - Можно было ожидать. Говорила тебе - поставь личный шифр.
      - Какой уж тут шифр, Тана. Я никогда не сомневался в детективных способностях метра Дана.- И доктор отвесил легкий иронический поклон в сторону поэта. Дан ощутил приступ бешенства, смущение как рукой сняло. Он свободно развалился в кресле, сплел на коленях длинные пальцы и деланно ледяным тоном сказал:
      - Итак, я требую объяснений.
      Доктор как-то увял и флегматично ответил:
      - Послушайте, метры, а вас не устроит, если мы завтра спокойно так расстанемся без взаимных слез и сожалений, вы тихонько уедете и забудете обо всем этом. А я со своей стороны обещаю, что никому не открою причины вашего отъезда. Идет?
      Дан просто-таки задохнулся от возмущения, но в образовавшуюся паузу энергично вклинился Тиль:
      - Что тут вообще происходит? Что вы с людьми сделали? Только не надо мне вкручивать, что вот это и есть ваш новый метод лечения от глубинных комплексов. Ничего себе! От такого лечения свихнуться недолго!
      Однако доктор явно не желал разговаривать с художником, он неотрывно глядел на Дана, и в глазах его отчетливо проявлялось напряжение.
      Впрочем, только в глазах. Лицо доктора, его руки, вся его невозмутимая поза выражали абсолютное спокойствие и даже некоторое пренебрежение к разоблачившим его, словно то, что происходило в "Лебеде", было в порядке вещей.
      Дан жестом попросил друга воздержаться от дальнейших реплик и продолжил разговор, который в конце концов вылился во многочасовой словесный бой.
      - Слушайте, доктор, вы не нагличайте, вы прекратите корчить безразличие. Не надо пытаться запугать меня показным спокойствием, даже если вы и на самом деле не боитесь разоблачения. Я не шантажировать вас сюда пришел. Вы не беспокойтесь, я уже понял, что за вами кто-то стоит, сами бы вы никогда не решились на подобную авантюру. Так вот, я вам заявляю в трезвом уме и здравой памяти - я этого так не оставлю. Если даже на ваши дикие эксперименты дал санкцию Координационный Совет - хотя я не представляю себе, зачем это понадобилось бы Координационному Совету! - даже в таком случае скандал вам гарантирован. Уж поверьте мне, я все вытащу на свет. Общественность узнает об этом вне зависимости от исхода нашего разговора. Посмотрим, как вы тогда будете улыбаться! Убить вы меня не посмеете - еще чего! Да и убивать пришлось бы и метра Тиля, а это уж слишком, согласитесь. Такое невозможно. Итак, позиции определились, я жду.
      Доктор, видимо, понял, что переиграл спокойствие. Поэтому он мгновенно стряхнул напускную невозмутимость и сел против Дана, заметно подобравшись.
      - Чтобы закончить преамбулу, метр. Убивать вас никто не собирается. Боже упаси! Наши цели прямо противоположны. Но уж простите меня, метр Дан, предупреждаю, что буду откровенно вербовать вас. Пожалуй, вы подойдете нам более, чем кто бы то ни был. Только выслушайте меня внимательно, речь пойдет о вещах, очень вам знакомых, но вот точка зрения на них будет, мягко говоря, неординарной.
      Дан перебил:
      - Вы все время употребляете множественное число. .Должен ли я понимать это так, что с вами... э-э... работает, что ли... не только Тана? Что вас много? Что это формальная, официальная группа?
      - Об этом позже, метр.
      - И еще. Я полагаю, что ваши эксперименты преступны. Поэтому я требую прекратить их немедленно. А разговаривать будем после. Ну, командуйте отбой что ж вы! Кстати, что вы сделали с Творцами? Растормозили низменные инстинкты? Наркотики? Волновая психотехника? Нейронная перестройка?
      - Ох уж мне эта популярная литература... А кстати, что вообще есть человек, как не эти самые низменные инстинкты?
      - Ну знаете ли! Выходит, я должен ходить на четвереньках? Или пообедать вами?
      - А что, очень хочется?
      - Не морочьте мне голову, давайте отбой эксперименту!
      - Да успокойтесь вы, ничего не грозит вашим Творцам. Ничего такого я с ними не делал. Наоборот, они все, пожалуй, сейчас счастливы, как никогда. Сами потом спросите, если они захотят разговаривать с вами на эту тему.
      - Даже так?
      - Вот именно...
      - Ну, во-первых, я вам не верю. А во-вторых, что-то вы с ними все-таки сделали. Мы - я и Тиль - знаем этих людей много лет и ничего подобного даже вообразить себе не могли. Поэтому я полагаю, что вы тут ставите преступные эксперименты над людьми. И какими людьми! Теми, кого называют душой, совестью нации!
      - Знаете, метр Дан, я не советую вам разговаривать со мной в таком тоне. Поймите, наконец, что скандала я не боюсь, а может быть, даже наоборот... Скандал невыгоден прежде всего вам, и я сейчас постараюсь объяснить, почему.
      Доктор прервался ненадолго, глотнул воды. Тана, внимательно следившая за разговором, тихо заметила:
      - Не волнуйся. И еще раз подумай, стоит ли...
      - Да ладно, Тана, объяснять все равно придется. Вернемся к нашим баранам, метр Дан, то бишь к Творцам. Как вы, простите, их назвали? Душой, совестью нации? Позвольте мне усомниться. Вам никогда не приходило в голову, что в конечном счете деятельность каждого Творца и всего Союза - это не ваше личное дело, не вотчинные заботы Совета Десяти? Ах, вы никогда ни о чем таком не задумывались? А не кажется ли вам, что сложилось ненормальное положение? Судите сами. Общественное распределение таково: существуют производители материальных ценностей. Они же являются потребителями. Обратите внимание, в группу производителей этих самых ценностей я включаю и техническую интеллигенцию, и специалистов аграрных наук, и медиков, и службу сервиса. В том или ином виде все они производят нечто, необходимое для жизни. И вот существует Союз Творцов. Ничего необходимого для жизни он не производит. Материальное - сколько угодно. Но я отказываюсь считать необходимым для народа наличие на площади гигантского стального чудища, которое призвано олицетворять Стремление в Будущее. Произведение Реджела, кстати. А потребляет ваш Союз еще как. Общество дает материальные блага Творцу, и не просто дает, а подносит с почтением. И что получает взамен?
      - Вы с ума сошли,- только и сказал Дан, разом обмякая от чудовищной, базарной, мещанской несправедливости взглядов доктора. Не может быть, чтобы он, этот неглупый человек, образованный, всерьез так думал!
      - Но, друг мой, вы заблуждаетесь,- воскликнул Тиль.- Жестоко и несправедливо то, что вы сейчас сказали. И кстати, это отнюдь не ново. В старых хрониках можно найти сведения о том, к чему могут привести подобные заблуждения. Знаете ли вы, что много лет тому назад в стране за Драконьими горами группа молодых безответственных политиканов спровоцировала дикий кровавый бунт, жертвами которого пали именно .писатели, художники, музыканты? Пьяное хулиганье вырывало глаза у живописцев, дробило камнями пальцы музыкантов... обвиняя их именно в том, что те не производят ни хлеба, ни обуви, а сидят на шее у народа. Это фашизм, дорогой мой. Лидерам мятежа Творцы были опасны, поэтому они натравили на литераторов и художников полуграмотную толпу, которой всегда кажется, что у Творцов легкий жирный кусок и непыльная работенка. Мне думалось, что подобные исторические ошибки учтены и повториться не могут. И вдруг вы...
      - Ну исторические ошибки всегда повторяются. Между прочим, бунт прокатился и стих, ну и что? Через десять лет в той стране снова было полно писателей и живописцев.
      - Вы говорите странные вещи. Мало того, что погибли люди, ведь погибли миры! Каждый Творец - это мироздание, он неповторим. Физический закон может, в принципе, открыть любой ученый, но никто не сможет написать точно такую же музыку...
      - А если ее и писать не стоило?
      - Что?!
      - Вы, метр Тиль, простите, наивны. Вы что же, полагаете, будто любое произведение искусства ценно?
      - Конечно!
      - Ну, допустим. Но при условии, что это именно произведение искусства, а не штукарство. И вот происходит странная вещь: вдруг некую поделку объявляют верхом совершенства по соображениям, к искусству никакого отношения не имеющим...
      - Как это?
      - Не увлекайся спором, Тиль,- выразительно взглянул на друга Дан.Объявляют, случается, этому и мы были свидетелями. Тут доктор прав. Технически это не очень сложно: организация положительных откликов прессы, благосклонное внимание генералов от литературы или изобразительных искусств, какая-никакая премия... А потом произведение становится хрестоматийным, и никому уже в голову не приходит сомневаться в его достоинствах. Проходят годы. Творение либо почиет естественной смертью, либо его с треском ниспровергают, как несостоятельное, либо... все остается по-прежнему. Самое страшное, когда вот такая поделка становится неким эталоном и долгое время тормозит появление всего, что мало ей подражает. Я правильно понял вашу мысль, доктор?
      - Да, метр Дан. И логически продолжая эту мысль, вы должны согласиться, что такая практика чрезвычайно распространилась. Как естественное следствие появились назначенные, объявленные гении и классики. В ваших же кругах над ними потихоньку подсмеиваются, анекдоты рассказывают, но для огромной массы народа, вынужденного ориентироваться на официальное мнение, они - гении. И народ вкушает их "творчество", приобретая дурновку сие, узость мышления, догматизм, нетребовательность и невзыскательность...
      - Подождите. Вы сказали "официальное мнение". Позвольте возразить. Разве где-нибудь было напечатано: "Такой-то есть гений. Чти его!"?
      - В общем, было. Не так впрямую, не в лоб... Но возьмите хотя бы самый простой школьный учебник литературы. Подбор имен говорит сам за себя. Формируется примерно такой стереотип: раз уж писателя в школе проходят, значит... Что для вас эссеист Ронти или критик Тук? Взбалмошный сосед или скучный старикан, всего лишь. А для меня, человека не вашего круга, они профессионалы, призванные разъяснить мне, темному, достоинства и недостатки произведений Творцов. А уж как они это делают, вы знаете лучше меня. И я вынужден полагаться на их мнение, поскольку заведомо известно, что они разбираются в предмете лучше меня.
      - Но вы же не стали полагаться...
      - Не стал. Но я много думал. И вдруг понял, что тридцать лет тому назад Ронти взахлеб славил Гелира, Рагона и иже с ними, а ныне он вытирает ноги об их память. Почему? Поумнел Ронти? Пересмотрел ценности? Изменилась мода? А может, вся разгадка в том, что Гелир и Рагон перестали быть литературным начальством? И вообще, как вы, Творцы, могли терпеть над собой литературное начальство! Это хуже рабства... Я утратил к вам доверие.
      Я интересовался теми, кто находится в некой оппозиции к Союзу Творцов. Есть такие...
      - Есть...
      - Ну, в большинстве своем это балаган. Знаете, эти непризнанные таланты и непонятые гении...
      - Знаю, конечно. Приходилось встречаться.
      - Понял, что и там не найду того, чего так требовала душа...
      - Стоп, доктор. Все-таки ваша душа требует, так сказать, высокого искусства? Слава создателю, а то я уж побаиваться стал.
      - Требует, требует... нормальный я человек. Как и все, правды в этой жизни ищу. Так уж человек устроен, что правду ему подавай, хотя на хлеб ее не намажешь и от холода ею не укроешься. А это ваше искусство почему-то в принципе очень хорошо приспособлено именно для выражения правды.
      - Вот! - ликующе вскричал Тиль.- Вот! А вы говорите - инстинкты...
      - Не так бурно, метр Тиль. Я еще не закончил. Я не получил от вас правды, Творцы! Только дикую путаницу...
      - Милейший доктор, что это у вас за паразитические наклонности? "Не получил от вас правды..." Почему кто-то должен эту самую правду вам на серебряном подносе подавать? Думайте сами. Тем более что Творцы - не боги, люди, такие же, как вы. Могут и ошибаться, и в потемках блуждать, и сомнениями терзаться.
      - Нет, не такие же. А если такие же, то не имеют они права учить меня. Не имеют права публиковать то, что может оказаться ошибкой. Ведь нас приучили верить вам! Приучили - я еще не понял, как это случилось, что любое печатное слово признается за истину. А насчет паразитических наклонностей... нет, тут вы не правы. Не каждый человек может додуматься до чего-то сам, он идет за советом - это логично. Куда иду за советом я? К Творцам. Почему? Потому что мне с детства внушили мысль - читай книги, учись понимать живопись, полюби музыку - и ты познаешь мир и человека. А меня сто раз обманули. Так-то.
      - Не понимаю. Как это "обманули"?
      - Ну, к примеру: начал я поэзией интересоваться. Есть такой период в жизни - годы розового цвета, когда почти всех к поэзии тянет. К розовой поэзии... Розы, грезы, соловьи, жестокий романс. Книжек - полно. Концертов сколько угодно. Нахлебался по горло. Потому был уверен, что поэзию знаю, даже судить имел смелость. А потом... приносит один приятель потрепанную старую книженцию. Читаю. Стихи. Ничего не понимаю... Какие уж там розы... Боль, крик, и все про меня... Разве можно стихами - про меня? Про самые потаенные мои мысли и чувства. Откуда он знает? Я всполошился - кто такой, откуда взялся, лауреат каких таких премий? Уверен был, что лауреат, ясно же, что лучшего поэта у нас просто нет. Выяснил. Оказывается, вы его из своего Союза выгнали, ошельмовали. Он умер в нищете, чуть ли не от голода. Вы же так все устроили, что без вашего Союза человек и на хлеб себе заработать не может! Монополисты...
      Доктор тоскливо взмахнул рукой, метнулся по комнате. Поэт, о котором он говорил, умер задолго до рождения Дана, но как и всегда при упоминании его имени, стыд ожег лицо притихшего метра.
      Доктор торопливо затянулся сигаретой и продолжал:
      - А тут еще пошли какие-то волны скандалов из этого вашего Союза. И почему скандалят? Об истине дискутируют? О способах наивысшего ее выражения? Как бы не так. О коттеджах в престижных районах, о дачах и путевках, о тиражах, гонорарах и званиях. Тошно. Друг на друга кидаются, групповщина развелась, прямо гражданская война. А о нас вы при этом подумали? Вот читаю я погромную статью на такого-то имярека. Во, думаю, какой нехороший! Глядь, вскоре в другом журнале статья прямо противоположная, имярек- талант и защитник святых идеалов, а хулитель его - бяка, действующая из групповых интересов. Я вас спрашиваю, кому после этого верить? Да я сейчас любую критическую статью с подозрением читаю, вычислить пытаюсь, из каких таких соображений написано так, а не иначе. В общем, запутался и обозлился. И решил посмотреть, а что же такое в сути своей эти Творцы, люди, которым общество разрешило учить меня, воспитывать, делать меня лучше, духовно богаче. Вот... Посмотрел. И заявляю вам твердо - не желаю.
      - И я не желаю,- с затаенной угрозой сказала Тана.- И не уводите нас, метр Дан, в дебри бесконечной дискуссии о соотношении этики и эстетики. И не пугайте историческими примерами, что, мол, такой-то титан прошлого был далеко не ангел, а какие романы писал! А такой-то скульптор вообще человека убил, и тем не менее. Словесами вы нас всегда оплетете, вы профессионалы. Поэтому так трудно сражаться с вами на вашем поле. Мы вот выбрали свое. И лично для меня ясно одно: не может быть эстетики, не подкрепленной этикой. Как и медицины, впрочем. Ну, то есть, если какой-нибудь Творец обыкновенный негодяй, то ничего он в искусстве не создаст, да и не имеет права этим заниматься.
      - Да погодите вы! Постойте! - В голосе Дана звенела мольба.Послушайте! Вы сейчас ужасны, как чудовища из кошмарного сна. Остановитесь... Как вы судите... я уж не спрашиваю, по какому, собственно, праву...
      - И правильно делаете. По тому же самому праву, по которому метр Ядрон берется поучать нас и выставлять нам жизненные ориентиры.
      - Я не о том. Вы фанатики, бессмысленно вас переубеждать. Я только хочу спросить. Вы - люди науки, привыкли к конкретному мышлению, строгой терминологии. Так скажите мне, какими критериями вы руководствуетесь, определяя, что такой-то Творец, как вы выражаетесь, "обыкновенный негодяй"?
      - Метр Дан, это просто видно.
      - Друзья мои, вы глубоко заблуждаетесь, человек бесконечно сложен, и нельзя...
      - Старая песня, метр Дан. Опять начинаются джунгли пресловутого психологизма, которым можно оправдать в конце концов все. Поймите, действительно просто видно, если человек дрянь. И для того, чтобы это понять, совсем не нужно ломать голову. Достаточно небольшого опыта человеческого общения, самых простых понятий о том, что есть добро...
      - Ну я еще ничего подобного не слыхал. "Простые понятия о том, что есть добро"! Простые! Да с того момента, как человек осознал в себе разум, он бьется над разгадкой того, что есть добро и зло!
      - И запутал этот вопрос окончательно не без вашей помощи, Творцы. Только беспросветно глухая душа может гадать, плохо или хорошо поступил человек.
      Вмешалась Тана:
      - Недавно мне привелось стать свидетелем отвратительной сцены. Ночью, на улице, один из ваших коллег, известный Творец, в подпитии поссорился с женщиной, своей спутницей. Так вот, он повалил ее на землю и принялся избивать ногами. Если вы, метр Дан, сейчас скажете, что, мол, еще неизвестно, какая это была женщина, я вас ударю.
      - Да... Даже не знаю, что сказать.
      - Что тут скажешь. По-моему, оценка этого поступка однозначна.
      - Но не бывает же только черного и только белого. Есть масса нюансов...
      - Надоело! Понимаете, надоело, метры. От вас только и слышишь, что вот это черное, а вот это белое. Но... Но там сбоку есть этакий оттенок, а вот тут потек, а вот там просвечивает нечто, скажем, голубенькое, неназойливо переходящее в розовое. И в результате черное уже и не совсем черное, зло вроде и не такое уже зло, оказывается, нет такой подлости, которую нельзя оправдать.
      Дан поднял ладони, словно защищаясь:
      - Ну вы выбирайте выражения, доктор. И потом, неужели вы, медик, лишены необходимейшего профессионального качества - милосердия?
      - Милосердия? - словно бы удивился доктор.- К кому?
      - К человеку... и к вашим нынешним пациентам, которые, кстати, тоже люди. А то, что назвали "джунглями психологизма", есть подчас проявление милосердия. И если автор берет на себя смелость не осуждать героя за неангельское поведение, то из милосердия. Я даже способен быть милосердным к тому, о ком говорила Тана...
      - Метры, но я ведь совсем не о том! Вы неверно меня поняли...
      - Да вас понять-то мудрено. Как гласит старинная поговорка: "Даже если ты выскажешься предельно ясно, все равно найдется человек, который тебя неправильно поймет"...
      - Я все время старался говорить не о творениях, а о Творцах. Но можно и о творениях. К примеру, все знают, что книжка плохая. Скучная, серая, лживая. И вы это знаете, и мы. И вдруг начинается. В прессе нам доходчиво объясняют, что книжка эта - эпохальная. Что она воспитывает любовь к родине. Кто ж будет возражать? Святое же понятие... А потому-обратите внимание, лишь потому! - она плохой быть не может! И все! И читайте! И другого не смейте хотеть! Кстати, насчет другого. Ну буквально же везде есть выбор. Приду я на рынок. Осмотрюсь. Нет, этих яблок я не хочу, а хочу тех. Они мне как-то больше по вкусу. Или в магазине. Вот не хочет Тана синее платье, а хочет зеленое. В крайнем случае, сама пошьет. А с вашей, простите, продукцией? Ну все в одну шеренгу! Как по команде... И не отсылайте меня к классике!
      - Почему же? - с неподдельным интересом спросил Тиль.- Действительно, не нравится вам современное искусство - поищите в классическом наследии.
      - А вот почему,- мрачно сказал доктор.- У меня, видите ли, нет собственного книгохранилища. В центральное мне вход заказан, туда только по спецдопуску. Бред, ахинея - мне нужен спецдопуск к книгам моей страны, моего народа, вообще к любым книгам! В хранилищах рангом пониже сильно позаботились о моем умственном целомудрии: в этой самой классике - дыра на дыре. Что-то не сохранилось, что-то и не велено было беречь, а наоборот изъять навсегда и порезать в лапшу. Да и откуда я знаю, что искать и где? Опять же, я не специалист. А в учебниках, которые составили для меня специалисты, этих старых авторов - два десятка. И знаете ли, при ближайшем рассмотрении выясняется, что и они стоят в вашей же шеренге, ну, может, правофланговыми. Вы и классику под себя подладили, перекрыв людям доступ к тем книгам, которые в вашу схему не вписываются!
      - Вы делаете честь метру Ядрону, - вкрадчиво сказал Дан.
      - Что?! - Доктор даже вздрогнул.
      - Ну, если вы ставите его в одну шеренгу с классиками...
      - А, - понял доктор и рассмеялся. Потом продолжил: - Это про книги. А с живописью еще хуже. Как я могу приобщиться к классике? Повесить на стенку полотно Лециуса?
      - А вы знаете, сколько это стоит? - с веселым ужасом спросил Дан.
      - Вот, вот... Но Лециуса я хоть в музее видел. А Цициртан? Все его полотна в музеях по ту сторону океана, куда мне никогда не попасть.
      - Почему же, можно поехать туристом...
      - А вы знаете, сколько это стоит? - доктор вернул Дану вопрос.- Так что если я желаю облагораживаться искусством, то вынужден смотреть либо на плохие репродукции, да еще и подобранные для меня заботливым цензором, либо на полотна в наших музеях, а на них мне смотреть не очень хочется. Выбора вы нам не оставляете. Не могу же я сам для себя писать...
      - Кстати, а вы не пробовали? - голос Дана был полон участия.
      - Бог миловал... Я как-то привык думать, что это даже не профессия, а миссия. Служение...
      - Ну конечно, доктор, милый вы мой! Вот именно, миссия!
      - Миссия-то она миссия, да вот миссионеры мне не понравились при ближайшем рассмотрении.
      - Доктор, ну не будьте занудой! Что ж нам теперь всем в монахи постричься? В общину Серых Братьев? Почему служение искусству - обязательно святость поведения, чуть ли не схима?
      - Обязательно, метр Дан. А иначе - это разврат души. Или шкурничество.
      При этих словах Дан метнул настороженный взгляд на Тиля. Художник побледнел и положил руку на сердце, стараясь сделать это незаметно. Дан разозлился и довольно грубо заметил:
      - Слушайте, доктор, а отчего же вы в таком случае возитесь со столь нелюбезными вашему сердцу Творцами? Ну, погрузили бы всех в фургоны и - до ближайших рвов. И дешевле и эффективнее. Тем более что ни хлеба, ни обуви они не производят, а все остальное, по-вашему, людям не нужно. Или негуманно? А то, что вы с ними сделали,- гуманно?
      - Это провокация,- с достоинством парировал доктор.
      - Конечно,- сразу же согласился поэт.- Конечно. Никаким другим словом нельзя назвать то, что вы здесь делаете. Провокация.
      - А знаете,- неожиданно улыбнулся доктор, - в медицине есть такой метод диагностики-провокацией. Доводят болезнь до обострения, а уж потом, по ясной картине, лечат.
      - Много?
      - Что - много?
      - Умирает много?
      - Случается...
      - Вот видите... И знаете, мы все как-то отвлекаемся. Вы ведь мне так и не сказали, что вы тут с Творцами сделали и зачем.
      - Неужели вы еще не поняли? Тогда я отвечу на второй вопрос - зачем? Я хотел посмотреть на них. Кто они, чего хотят, что им от этой жизни, собственно, нужно. И ничего я с ними не делал! Собрал тут, в хорошем месте, на полном пансионе, наряду с обычными обследованиями применил некоторые разработанные нами тесты. Побеседовал с каждым. И кинул каждому лакомую кость. Выдумав диагноз о страшном переутомлении нервной системы, я выдумал и способ лечения. Я сказал им: надо раскрепоститься. Необходимо забыть обо всем, кроме главного желания. Это оно сидит глубоко и постоянно мучает вас. Делайте то, что хочется, и не делайте, чего не хочется. Тогда душа придет в равновесие, вы освободитесь от страшного гнета подавленных желаний. Исходил я из того нехитрого соображения, что о каждом человеке можно судить по тому, чего он хочет. В чем видит счастье жизни. А условия я им создал идеальные. Сейчас каждый из них занимается тем, чем хотел бы заниматься до конца дней своих.
      В комнате повисло тяжелое молчание. Дан вспомнил картины, увиденные в апартаментах Творцов, и безнадежно уронил лицо в ладони. Мрак и бездна... Доктор горько усмехнулся.
      - И знаете, что самое смешное, метры? Я ведь располагал большими возможностями. Мы хорошо подготовились. А какими убогими оказались их желания. Даже хотеть боятся... никакой фантазии. Плотские утехи в основном. Я ведь мог предоставить Реджелу возможность повоевать по-настоящему - в северных провинциях ведутся боевые действия против инсургентов. Нет, струсил. Запросил, чтоб была игра. А этот неврастеник Демий! Он пришел в восторг, когда понял, что не надо заботиться ни о куске хлеба, ни о карьере... сбежал в мир электронных грез. И грезы-то все какие жуткие.
      - Слушайте,- осторожно спросил Тиль,- но ведь там у Тэсси девушки. Они-то при чем?
      - Не беспокойтесь, это биороботы. Как и у Роулиса. И я полагаю, что и Тэсси, и Роулиса это вполне устраивает. С живыми людьми всегда столько хлопот, а здесь без проблем. Ведь они исподволь высказали желание, чтобы их окружение было абсолютно послушным и программируемым! Это и должны были быть роботы, чего ж вы хотите? Я тут насмотрелся... И поймите - не хочу! Не желаю, чтобы моим сознанием манипулировал Ядрон, для которого процесс жранья, помимо скотского удовольствия, символизирует еще и возможность слопать, заграбастать весь мир. Ну и тщеславие: жратва-то какая, только для особ высокого полета! А сумасшедший экстремист Реджел? А тихушник-диктатор Ронти? Не хочу...
      Снова повисла тишина. Доктор стоял, скрестив руки, злой, несчастный и неуверенный в своей правоте, высказанной с такой страстью. Дан прятал лицо, мучительно переживая свое бессилие. Ну что он мог сказать? А Тиль смотрел на него с надеждой.
      Наконец Тиль тронул друга за плечо. Дан поднял голову и поглядел на медикологов. И таков был его взгляд, что Тана рефлекторно. дернулась к белому шкафчику за успокоительным. Но Дан остановил ее. И начал говорить, с трудом подбирая фразы:
      - Я склоняюсь к мысли, что вы правы, доктор. Если могло появиться такое чудовище, как вы, значит, работа Творцов и вправду никуда не годится. Если в обществе бродят подобные настроения, значит, Творцы где-то сильно промахнулись, и это надо срочно исправлять. Но вы, доктор... пока вы не поймете, как мерзко сделанное вами, не имеете права судить кого бы то ни было. Вы же все равно что в замочную скважину подглядывали... - Дан осекся, вспомнив, что и сам сегодня слышал про замочную скважину от своего ближайшего друга.
      - Ну только не надо со мной говорить по принципу "сам дурак",- вяло возразил доктор.- А замочная скважина... Я в нее подглядывал потому, что в дверь вы меня не пускали. И пока вы будете прятаться от общества так, как сейчас, найдется много желающих хоть в скважину поглядеть.
      - Да кто прячется? - удивился Тиль. Но ему уже никто не ответил. Все устали, разговор вымотал до полного опустошения. Во рту остался тошнотворный привкус бессонной ночи, безысходности и десяти чашек кофе.
      Все чувствовали, что продолжать разговор нельзя, он неизбежно выльется в безобразную ссору. Раздражение подавляло. Дан встал и медленно, стараясь не расплескать гнева, двинулся к двери.
      - Куда же вы, метр? - окликнул его доктор. Он еще надеялся, что его смятенный ум сегодня получит ответы на все вопросы.- Что ж вы, так и уйдете, ничего не сказав?
      - Что я скажу? - обернулся Дан.- Вы же просто не услышите, ваши уши залиты злобой, как воском. Да, да, вы просто озлоблены. И не должен я ничего говорить. Мое дело - сказать на бумаге. И я скажу... Не улыбайтесь ехидно, на бумаге не только доносы пишутся, Я не признаю вашей правоты, доктор. Да боже мой... много я видел. И ругали меня, и не печатали, и били крепко, и молчал я долго, и падал, и думал, что не поднимусь, и поднимался. Все было. Все пережил. Я и мои коллеги. И вас переживем, доктор, и эксперимент ваш дурацкий.
      Дан задержался на пороге.
      - А кстати, доктор, я так и не понял целей вашего... эксперимента. Что вы, собственно говоря, собирались сделать? Обнародовать результаты своих наблюдений? Альковная литература... Это, знаете ли, проникновение со взломом в частную жизнь, диффамацией попахивает, уголовное дело.
      - Я не знаю, метр Дан, честное слово, не знаю. Хотел у вас просить совета. Ну нельзя же оставить все как есть! Я тут думал... у общества есть такие возможности... предложить бы некоторым Творцам такое, как здесь, существование на полном пансионе, но с условием - чтоб не писали, не творили, не ваяли, а? Вреда меньше будет...
      И с новой силой вспыхнул разговор, хотя за окнами уже брезжил рассвет. А художник Тиль вдруг потерял всякий интерес к происходящему. Совершенно неожиданно он понял то, над чем бился многие годы. Он разгадал тайну того потрясающего перламутрового цвета, того нежно-заревого сияния, что жило в лепестках вишни, написанной великим Цициртаном триста лет тому назад. Тиль вышел и неслышно прикрыл за собой дверь. Кармин в его наборе красок есть. Нужна серая зола из древесины хвойного дерева кийю и масло из плодов торканской пальмы. Это сложнее, но достать можно. Но где же взять прозрачную, почти невесомую скорлупу яиц редчайшей сейчас птицы салаори? Скорлупу, которая, растертая в пыль, одна только и способна придать нарисованному лепестку волшебное мерцание...

  • Страницы:
    1, 2, 3