Лапник на правую сторону

Веселовский трудился сторожем в детском саду номер семнадцать родного города Заложное, и заканчивал смену в половине девятого утра. Гастроном открывался в девять тридцать. Каждый раз, покидая рабочее место и собираясь за покупками, Виктор Николаевич как мог, тянул время, тщательнейшим образом причесывал остатки седеющей шевелюры перед низким зеркалом в уборной, аккуратно складывал в сумку газеты и научно-фантастические романы, которые на досуге почитывал, неторопливо обходил территорию детсада, дабы убедиться, что никакие злоумышленники не набросали по кустам пивных бутылок, и, наконец, неспешным шагом выходил за ворота. По дороге к гастроному Веселовский останавливался у каждого дерева, внимательно читал афиши на столбе, любовался проплывающими над головой облаками, но поскольку ходу от ворот детского сада до магазина было ровно двести пятьдесят метров, к запертым дверям Виктор Николаевич неизменно подходил на пятнадцать-двадцать минут раньше, чем рассчитывал. Сегодняшний день в этом отношении от других ничем не отличался. Веселовский тяжело вздохнул, еще раз глянул на часы, и стал ждать, когда отопрут. Сквозь витринное стекло было видно, как уборщица орудует шваброй, наводя чистоту, как румяная дородная продавщица с поэтическим именем Цецилия Анатольевна облачается в белый халат и, водрузив на голову туго накрахмаленный форменный кораблик, расставляет ценники: колбаса докторская — 109 рублей 55 копеек, сосиски молочные — 90 рублей 70 копеек… Местный прейскурант Виктор Николаевич знал наизусть. Он с удовлетворением отметил, что за два дня цены нисколько не изменились, следовательно сегодня он снова положит в свою потребительскую корзину стандартный набор: колбасы докторской — полбатона, сосисок молочных — четыре штуки, хлеба ржаного — буханку и кефира «Нежность» — один пакет. Полюбовавшись еще некоторое время на самоотверженный труд уборщицы, Виктор Николаевич отошел в сторонку, закурил Яву золотую, и предался размышлениям.

Как правило, его утренние размышления у дверей гастронома посвящены были жизни иных миров, и стоя на щербатом крылечке с сигаретой в зубах, Виктор Николаевич мысленно уносился в бесконечность космоса, к братьям по разуму. Однако сегодня привычный ход его мыслей был нарушен загадочным исчезновением товарища по мечтаниям — Валериана Электроновича Савского, председателя заложновского уфологического общества, членом которого Виктор Николаевич являлся. Третьего дня они с Савским договорились написать московским коллегам письмо о необходимости разработки международных правил безопасности при контакте с инопланетянами. Однако, когда Виктор Николаевич, вооружившись пачкой бумаги и лентой для пишущей машинки «Ятрань», на которой печатались все официальные документы общества, прибыл к Савскому на квартиру, дверь оказалась открыта, а самого Валериана Электроновича нигде не было. Не было и в складчину купленного уфологами-энтузиастами фотоаппарата Зенит, который всегда, сколько Виктор Николаевич себя помнил, лежал в прихожей в состоянии полной боевой готовности. Поначалу Виктор Николаевич подумал было, что Савский отправился фотографировать школьников. Периодически Валерьян делал групповые снимки первоклашек и выпускников, зарабатывая этим до двухсот рублей за один раз. Однако почему Савский не предупредил друга, что составление письма отменяется? Да и стал бы он ради двухсот рублей жертвовать работой над важным программным документом уфологического общества? Насколько Веселовский успел узнать Валериана Электроновича за четыре года совместной работы — нет, не стал бы. Ни за что бы не стал. Тут в голову Веселовскому закралась нехорошая мысль: возможно, это ограбление. Возможно, Валериан Электронович отлучился ненадолго из дому по какой-то хозяйственной надобности, скажем, купить хлеба или уплатить квартплату, а в это время некто взломал хлипкий замок, и попер самое ценное, что имелось в доме — фотоаппарат «Зенит». Виктор Николаевич внимательнейшим образом осмотрел дверь, однако никаких следов взлома не обнаружил. Обойдя квартиру, и заглянув поочередно в туалет, ванную, на кухню, и даже на балкон, он не заметил беспорядка, который должен был оставить после себя незнакомый с содержимым шкафов Савского вор. Окончательно же версию с ограблением Веселовский отбросил, как несостоятельную, обнаружив на столе в комнате три купюры по десять рублей. Определенно, вор не оставил бы деньги на месте.

В полном недоумении Веселовский отправился восвояси, предварительно написав Савскому сердитую записку, и решил еще разок заглянуть к председателю вечером, перед тем, как идти на работу. Однако вечером он застал в квартире Валериана Электроновича ту же картину. Веселовский всерьез забеспокоился. Поздно ночью, попивая в каптерке чай (брук бонд, бодрость на всю ночь), он размышлял, что же могло приключиться с рассудительным Валерианом, но так и не пришел ни к каким определенным выводам. Сейчас, стоя на крылечке гастронома, Виктор Николаевич еще раз прорабатывал все возможные версии исчезновения председателя. Ход его мыслей прервала Цецилия Анатольевна, загремев в дверях ключами. На часах было девять тридцать четыре. Гастроном открылся, и все еще недоумевающий Веселовский направился к прилавку.

Заворачивала сосиски и протирая марлей влажный бок пакета с кефиром, Цецилия жаловалась на обещанное метеорологами похолодание, из-за которого у нее всю ночь болела поясница. Пока эта румяная, пышущая здоровьем дама рассказывала о своих терзаниях (до утра вертелась, будто на раскаленных угольях, глаз не сомкнула), подошли другие ранние покупатели. Веселовский с облегчением отошел от прилавка, предоставив многострадальной продавщице жаловаться на невыносимые боли двум подвыпившим мужичкам и старушонке, которые уже успели завладеть вниманием Цецилии. Встав у столика с контрольными весами, Виктор Николаевич принялся укладывать покупки в спортивную сумку с надписью «Аэрофлот». Пока он вынимал из сумки газеты, пристраивал на самое дно колбасу, затем кефир, затем снова газеты, а сверху — хлеб и усыпанные маком рогалики, мужики приобрели необходимую поутру четвертинку и покинули помещение. Старушонка же пытала Цецилию, свежий ли творог. Продавщица заверила, что да, свеженький, и продолжала плачь Ярославны:

— Всю ночь, как на иголках, только в половине пятого задремала, а потом, в шесть утра — снова вступило. Я уж и платком обвязалась, и бальзамом звездочкой натерлась, а все без толку. Так и не спала ни одного часу… К выходным похолодание обещали сильное, вот и ломит…

— Ох, милая, — сочувственно качала головой бабка — Такая молодая, и так мучаешься. Я вон тоже не спала, да так ведь я старуха уже, я уж на том свете отосплюся. Я знаешь, когда не спиться —то, на двор выхожу. Сяду на крылечко, и гляжу в небо, думаю, вот, она, красота-то какая. А третьего дня поглядела — батюшки, солнечная активность. У нас ведь солнечная активность сейчас такая, что ее и ночью видать. Тоже я, значить, не спала. Вышла на двор, дай, думаю, курей проверю, что-то они у меня квохтали, думаю, никак снова кошка соседская влезла, повадилась она, сволочь такой, у меня шариться, двух курей уже передушила… Глядь — а на небе активность! Она, милая, будто бы прожехтуром вверх идет, аккурат над лесом, за кирпичным заводом, у меня дом-то на горке как раз над ним и стоит, я на заводе сорок лет отработала, ударником была… И такая яркая, аж глазам больно. Я-то сразу сожмурилась, а домой пришла — глаза застит, все как в тумане. Уж и чаем капала, и пять рублей прикладывала — ничто не берет, так вот и хожу, как кур слепой. Вон и денег-то не разберу, посмотри, милая, что там у меня, пятьдесят рублей, что ли? А то мне все прям застит. Вот она, активность-то какая.

— И не говорите, — пела ей в тон Цецилия — Все со своими экспериментами, мало нам озоновых дыр, так теперь еще активность эта, никакого людям покоя нет, честное слово, вот и я вчера всю ночь буквально как на иголках….

«Ну, снова здорово, опять про свою спину заладила!» — скучно подумал Веселовский, и совсем было уже повернулся уходить, как вдруг его будто током ударило. Третьего дня? Третьего дня? Над лесом, за кирпичным заводом? И глаза до сих пор болят? Так вот оно что! Вот в чем дело! Прозрение пришло совершенно неожиданно, и в одно короткое мгновенье все стало ясно, как день. Конечно! Третьего дня ночью, после того, как они с Савским расстались, в лесу за кирпичным заводом приземлился НЛО. Савский увидел это, схватил фотоаппарат, и поспешил туда. Он так торопился, что даже не запер дверь. И уж кончено, среди ночи председатель не побежал через весь город к Веселовскому, чтобы сообщить об увиденном.

Виктор Николаевич вернулся к прилавку, попросил Цецилию выбрать кусок пошехонского сыру граммов на триста пятьдесят, и завел с бабкой разговор о солнечной активности. Из гастронома он выходил совершенно вознагражденный: на не нужный, в сущности, пошехонский сыр, было истрачено лишних тридцать рублей, но зато теперь Веселовский точно знал, что свет над лесом появился в третьем часу ночи, продержался пару минут, а затем пошел на убыль и совершенно пропал, будто свеча догорела и погасла.

Домой Веселовский заходить не стал. Он жаждал услышать рассказ Савского о встрече с братьями по разуму.

«Позавтракать и у Валерьяна можно» — решил Виктор Николаевич, и что было духу припустил к дому председателя.

Спустя два часа он уже рыскал по лесу за кирпичным заводом в поисках товарища. Нехорошие предчувствия одолевали Виктора Николаевича. В квартире Валериана Электроновича он обнаружил все ровно в том виде, в каком застал накануне вечером: тишь, гладь, божья благодать, только хлопает на ветру неплотно прикрытая дверь. Дверь Виктор Николаевич подоткнул сложенной газетой, чтобы доступность жилища товарища Савского не привлекла бомжей либо грабителей, а сам направился к лесу. «Кто его знает, — думал Веселовский — Может, у Валериана от потрясения сделался сердечный приступ, или он второпях налетел на пень и вывихнул ногу. Может, ему первая помощь необходима…» А может, под воздействием внеземного излучения Валериан и вовсе впал в столбняк и стоит теперь посреди леса с распахнутыми остекленевшими глазами, глядя в пустоту. С другой стороны, совершенно не исключено, что он сейчас продолжает наблюдать за кораблем пришельцев, и не может отлучиться. В этом случае Веселовский со своей продовольственной корзиной окажется очень кстати. Так сказать паек с доставкой на позицию…

День был пасмурный, с неба падала какая-то мелкая гнусность, не поймешь, то ли дождь, то ли снег, то ли и вовсе густой туман. Было в лесу сумеречно, в некоторых местах, где елки росли особенно густо, Веселовский продирался между ними чуть ли не вслепую. Он уже жалел, что не взял с собою фонаря, а еще больше жалел, что не знает точного направления, и координат места, откуда прошлой ночью на Заложное излился свет внеземного разума. Впрочем, даже если бы он направление знал, это вряд ли помогло бы Виктору Николаевичу — компаса все равно с собой не было. Он бродил по лесу наугад, несколько раз чуть было всерьез не заблудился, в конце концов, решил пожертвовать свежими газетами. Двигаясь широкими зигзагами (триста шагов прямо и налево, затем столько же — прямо и направо, а затем снова налево) Веселовский развешивал обрывки газет на деревьях, этими вешками свой путь. Жаль, не додумался сделать это с самого начала. Впрочем, Виктор Николаевич рассчитывал, что к опушке как-нибудь выйдет. «На худой конец,

— думал он — Влезу на дерево, и посмотрю, в какой стороне кирпичный завод». Развешивая газеты на ветвях, Веселовский не забывал громко выкликать Савского. Но тот не отзывался. Чем дальше Виктор Николаевич углублялся в лес, тем больше тревожился. Надо заметить, что к страху за судьбу товарища примешивалось какое-то труднообъяснимое чувство, заметно усилившееся в последние полчаса. Виктору Николаевичу казалось, будто бы кто-то наблюдает за ним из-за деревьев, внимательно смотрит в затылок. Он кожей чувствовал чье-то холодное дыхание, и было ему от этого не просто неуютно, а по-настоящему жутко. Начало смеркаться. Веселовский давно уже сказал себе, что на сегодня хватит, что надо возвращаться, иначе вскоре даже взобравшись на дерево ничего не разглядишь. В конце концов, завтра с утра можно вернуться сюда с соседом Серегой, простым безотказным мужиком, который за бутылку столичной на край света пойдет, особенно если речь идет о спасении человека.

«Вот еще раз налево — и все, — решил Виктор Николаевич — Вот только до того пенька — и поворачиваю». Однако, дойдя до пенька, он шел до сосны, а от сосны, вместо того, чтобы повернуть к дому, направлялся к зарослям орешника… Так и брел, пока споткнувшись о пенек, не растянулся во весь рост на подстилке из хвои.

Виктор Николаевич, кряхтя, поднялся и взглянул на часы. Часы показывали без четверти шесть. В лесу стояла неестественная, мертвая тишина. Виктора Николаевича пробрала дрожь. «Да что ж такое, в самом деле? — поежился он — Что за ерунда происходит?» Ерунда и впрямь происходила. Краем глаза Веселовский уловил слева от себя какое-то движение, резко повернулся, и увидел, как что-то мелькнуло среди ветвей. Он сделал несколько шагов, раздвинул ветви, и увидел широкую поляну. Поляна явно была та самая. Круглая, как блюдечко, кусты и деревья словно скосили, а на самой середине — черная проплешина, припорошенная пеплом. Веселовский подошел, потрогал пепел. Он ждал, что земля на месте посадки окажется твердой, оплавленной, как вулканическое стекло. Но пепел был мягким, а сама проплешина подозрительно напоминала обыкновенное кострище. Впрочем, это еще ничего не значило.

Веселовский двинулся по кругу, вдоль окружающих поляну елок, сам не зная, что ищет. Обнаружить живого и невредимого Савского он уже не надеялся. Едва Виктор Николаевич увидал проплешину, в мозгу его молнией пронеслась мысль: «Утащили! На опыты!». Уфолог был совершенно уверен, что Валериана Электроновича похитили, и имя его присоединиться теперь к длинному списку пропавших без вести, которых умыкнули злые инопланетяне.

Окончательно стемнело. Ощущение, что за ним внимательно наблюдают, заставляло Веселовского поторапливаться. Еще раз обойдя поляну, он, несолоно хлебавши, направился назад, в город, благо газетные обрывки и в темноте были достаточно хорошо видны. Отойдя шагов на сто, Виктор Николаевич почувствовал, что равнодушный наблюдатель то ли уснул, то ли спрятался назад в свою нору, то ли просто отвернулся, заинтересовавшись чем-то другим. Холод из затылка исчез, Веселовский больше не чувствовал этой странной жути, да и лес перестал быть тихим, мертвым. Снова шумели на ветру ели, с разных сторон доносились голоса и шебуршание лесных обитателей. Истерически вскрикнула и тут же умолкла невидимая птица. Веселовский пошел увереннее, перестал смотреть под ноги и, конечно, немедленно снова растянулся. Но на это раз он приземлился на целое семейство гнилых пней, пребольно стукнулся коленом, и, кажется, порвал штанину. При падении сумка слетела с плеча, и все ее содержимое высыпалось на землю. Докторская колбаса (Веселовский приберег ее на случай, если совсем заблудится, и вынужден будет ночевать в лесу) укатилась довольно далеко, метров на десять. Уфолог наклонился поднять колбасу, и замер в изумлении: прямо на него смотрел из-под елки объектив фотоаппарата «Зенит».

Глава 9

У помощника редактора Людмилы Савиной день выдался совершенно сумасшедший. Во-первых, вместо привычных одиннадцати утра ей пришлось тащиться на работу к девяти, что само по себе было кошмаром. По штатному расписанию Савина значилась помощником руководителя, то есть была личным секретарем и доверенным лицом главного редактора одной из самых тиражных московских газет. И раз уж шеф попросил, ей, разумеется, пришлось быть к девяти, и в лучшем виде. В половине десятого Савина, лучезарно улыбаясь, подавала кофе америкозам, заради которых, собственно, она и давилась с утра пораньше в переполненном вагоне метрополитена среди пролетариев умственного труда. Америкозы были важные, соучредители издания, с них предполагалось снять денег на новое оборудование, так что, конечно, она носила этот чертов кофе, и улыбалась им, как дура, во все свои тридцать два зуба. Соучредители просидели четыре часа, и ушли совершенно счастливые. Шеф поцеловал в ушко, положил на стол коробку конфет. С чувством выполненного долга Людмила собралась было перекурить. Но тут приехали телевизионщики и изъявили желание немедленно заснять трудовые будни редакции, а также взять интервью у руководителя отдела расследований, который не далее как на прошлой неделе чего-то там такого нарасследовал, что в контору нагрянуло ФСБ душить свободу прессы. Разыгрался, ясный перец, страшный скандал, тираж тут же вырос на несколько тысяч, и пламенные журналисты подумывали даже, не скинуться ли к ближайшему празднику на коробку шоколаду для товарищей с Лубянки, которые их родной газете сделали такую замечательную бесплатную рекламу.

К трем часам дня телевизионщики убрались. Но тут же в приемную вихрем влетела жена упомянутого завотделом расследований, меча на ходу громы и молнии. С утра она пыталась дозвониться супругу, которого (не без оснований, заметим) заподозрила в неверности. Не дозвонившись, супруга решила лично проверить, где это он, и чем занят. Поскольку руководитель расследований в данный конкретный момент вечности уже рассказал телевизионщикам о тайнах мастерства, и отбыл на встречу с каким-то орлом из Совета Федерации, ревнивая жена принялась немедля клясть супруга на чем свет и рыдать у Людмилы Савиной на груди. Несчастная Савина разрывалась между тремя неумолкающими телефонами, двумя десятками журналистов, которым надо было подписать командировки, дать скрепки, напечатать запрос и восстановить утерянное в ходе бурной и продолжительной пьянки удостоверение, шефом, требовавшим то принести воды, то распечатать текст, то напомнить про важную встречу, то отменить заказ столика в ресторане, то снова этот самый столик заказать, и женой расследователя.

Жена непрерывно курила, глотала валокордин, каждые тридцать секунд пыталась дозвониться мужу, и при этом успевала рассказывать Савиной перипетии их непростой супружеской жизни. Савина искренне считала ревнивую жену безнадежно сумасшедшей, однако по доброте душевной не гнала. Часа через два она решила было сбежать от дуры в туалет, и заперлась уже в кабинке, но тут в кармане зазвонила труба радиотелефона (его полагалось держать при себе даже в туалете, потому что секретарь должен отвечать на звонки, чем бы он ни был занят).

Савина чертыхнулась, мстительно сообщила трубке, что главного редактора сейчас нет на месте, до понедельника просьба не беспокоить, и вернулась на свое рабочее место. Идиотка дозвонилась таки супругу, и умчалась устраивать ему разнос на пленере.

Тут же в приемную прискакала звезда столичной журналистики пламенная женщина Слободская. По паспорту двадцатипятилетняя Слободская была Анна Афанасьевна, однако все знакомые звали ее Дусей и считали милейшим человеком. Но сегодня милейшая Слободская на человека мало походила. Буря в пустыне, вот как это называлось.

Слободская ворвалась к шефу, хлопнула дверью так, что посуда в шкафу жалобно зазвенела. Савина инстинктивно вжала голову в плечи и пробормотала:

— Под маской овцы скрывался лев.

Слободская лучше всех на свете писала очерки о людях, будь они министрами, бандитами или каменщиками из города Великий Устюг. Из-за этого сегодняшняя буря и случилась. Рекламщики две недели умоляли шефа уговорить Слободскую съездить на строительство какой-то церкви и написать о спонсоре. Она, добрая душа, согласилась. А теперь выясняется, что спонсор не хочет платить газете денег за репортаж, следовательно, репортаж этот никому ни за каким хреном не нужен. Узнав об этом, Слободская с боевым кличем «Доколе?!» ринулась к шефу в кабинет. Теперь там происходила битва женщины-журналиста с мужчиной-редактром.

Савина тоскливо глянула на дверь. Шеф не любил, когда на него орали. А Слободская сейчас орет вовсю. Ей-то что. А Савина потом огребет. Два дня шеф будет пребывать в раздражении, цепляться по пустякам, капризничать, а в пятницу откажется отпустить Савину с работы пораньше, и она не успеет к подруге на день рождения. Мило.

«Ладно, — подумала мстительная Людмила Савина — Вот попросит у меня Слободская еще раз скрепок… Хрен я ей дам!»

Она понимала, что даст, конечно, и что Слободская вообще ни при чем, тоже своего рода жертва обстоятельств. Но мысли о мести помогали выпустить пар. Помечтав минут пять, Савина осознала, что, наконец, временно осталась одна на боевом посту и, наверное, пока Слободская там орет, есть время на кофе с сигареткой.

Людмила откинулась на спинку кресла, с наслаждением закурила, и чуть не взвыла. В сторону приемной шел классический представитель многочисленного племени редакционных сумасшедших. Мужчинка был плюгавый, без возраста и почти без волос. Плешь прикрыта кепочкой, в лице — нежность и просветление, в руках — полиэтиленовый пакет. По опыту Савина знала, что в таком пакете у сумасшедшего может оказаться что угодно: рентгеновские снимки черепа невинно убиенной агентами мирового империализма бабушки, зеркальное знамя третьего тысячелетия, защищающее от вредоносного излучения, которое пускают на нас марсиане, письмо к президенту, фотографии голых баб, самодельная бомба с часовым механизмом или воззвание к людям доброй воли на языке эсперанто, которое надо немедленно опубликовать, потому что в противном случае газету постигнет небесная кара, ибо составитель письма является наместником Господа на грешной земле, и к его нуждам следует относиться внимательно.

Савина вызверилась, аки пума. В первую очередь — на козлов-охранников. Козлы назывались Охламенко и Дурыкин, и умели мановением руки превратить и без того непростую жизнь редакции в сущий ад. В отношении сотрудников и гостей редакции охранники проявляли редкостное служебное рвение. На прошлой неделе, к примеру, Дурыкин и Охламенко грудью встали на защиту родной организации от подозрительного гражданина без документов, который, к тому же, явился в компании каких-то уголовников и вел себя вызывающе. Шефу пришлось лично спуститься к подъезду, и полчаса объяснять охране, что министра информации следует пропустить.

Зато охранники с распростертыми объятиями принимали психов всех мастей. Псковские страницы, предрекающие скорый конец света, наследники российского престола, преследуемые властями и агентами спецслужб, жертвы похищений инопланетян и бородатые старцы, трясущие колокольцами, чтобы отогнать нечистую силу, проходили беспрепятственно, и причиняли массу неудобств. Однажды сумасшедший чуть не устроил около кабинета шефа торжественное самосожжение, и лишь вовремя подоспевшая бригада скорой психиатрической помощи смогла разрешить ситуацию.

«Ну все! — подумала Людмила, поднимаясь во весь гренадерский рост навстречу очередному кандидату на пост старосты буйного отделения клиники имени Кащенко — Ну все! Щас эти охранники у меня получат! Щас я на них напишу докладную, щас я позвоню в МЧС, и скажу, что посетитель пронес в помещение редакции нечто подозрительно напоминающее бомбу. Что оно тикает в пакете. Что охрана халатно относится к своим обязанностям, что…»

— Что вы хотели? — спросила она вслух. В голосе слышались дальние раскаты грома.

— Мне к главному редактору, — заявил посетитель и встряхнул свой мешок чудес — У меня очень важная информация. Это срочно!

Конечно, ему к главному редактору, и уж конечно, это очень срочное и секретное дело. Как же иначе.

— Редактора сейчас нет на месте, — ответила Савина — Он будет только в понедельник. Расскажете мне, по какому конкретно вопросу вы пришли, и я постараюсь чем-нибудь помочь.

Посетитель явно засомневался. Забормотал что-то себе под нос, насупился, потом вскинул на Савину васильковые глаза, и решительно сказал:

— Конечно. Дело в том, что у нас похищен человек. Похищен инопланетянами. Вот. У меня здесь фотографии.

Людмила улыбнулась, как могла ласково. Разумеется. Марсиане снова воруют кур в колхозе имени восхода коммунизма. Фотографии, значит.

— Хорошо, — кивнула Савина — Я передам их редактору.

Разумеется, ничего она редактору передавать не собиралась. Некоторое время снимки полежат в тумбочке, а потом Людмила вернет их владельцу, и выразит искреннее сожаление, что редакция ничем не может помочь. Она уже открыла ящик, и протянула руку за фотографиями, как дверь в кабинет шефа распахнулась, и оттуда вылетела Слободская. Щеки ее горели, волосы развевались, и всего более это эльф сейчас напоминал валькирию.

— Черт —те что! — процедила Слободская сквозь зубы, и пнула ногой ни в чем неповинный стул для посетителей.

«Щас будет тебе черт — те что» — подумала Савина. Ссориться с импульсивной Слободской она не хотела, но отыграться на ней за то, что шеф теперь три дня будет ворчать и в пятницу не отпустит пораньше, могла в легкую.

— Анечка, — запела Савина сладеньким голосом — Здесь у человека информация как раз для тебя.

Не дав Слободкой опомниться, подтащила к ней за руку посетителя, проворковала «Это наш ведущий сотрудник, Анна Слободская, вы можете решить с ней все ваши вопросы» и распахнула двери переговорной. Деваться Слободской было некуда. Она уселась за стол переговоров, и приготовилась слушать, кого на сей раз похитили марсиане.

Виктор Николаевич Веселовский — а это был, как несложно догадаться, именно он — оказавшись один на один с ведущим сотрудником лучшей столичной газеты, растерялся.

«Молоденькая какая, — удивился он — С чего начать-то?» Вообще-то уфолог заготовил некое выступление, твердил его все шесть часов, едучи из Заложного в Москву, и потом, добираясь от автовокзала в центр. Но сейчас, по всей видимости, дали себя знать усталость и пережитое потрясение, вот Веселовский и забыл все свои заготовленные красивые слова. Он действительно очень устал. Просто смертельно.

Вернувшись вчера из лесу, Виктор Николаевич направился на квартиру к Савскому за фотоувеличителем и реактивами, а потом до утра печатал фотографии. Когда Веселовский увидел медленно проступающее на мокрой бумаге изображение, он прижал кулаки к лицу и тихо застонал. Надо было действовать, и действовать немедленно. В полдень он уже был в Москве. С автовокзала Виктор Николаевич принялся звонить знакомым уфологам, но никого из них не оказалось дома. Веселосвский растерялся. Он был один посреди огромного города и решительно не знал, что делать дальше. Вся надежда была на этих знакомых. А теперь куда?

Виктор Николаевич сел на скамейку, и принялся раскачиваться из стороны в сторону. В этот момент он представлял собой аллегорию отчаяния, и будь Дюрер жив, непременно запечатлел бы этот образ на гравюре.

Пораскачивавшись некоторое время, Виктор Николаевич поднял глаза и увидел прямо перед собой газетный киоск. Тут на него снизошла благодать, и Веселовский понял, что следует обратиться в средства массовой информации. А теперь вот, оказавшись, наконец, в редакции, никак не мог начать рассказ.

Дуся его не торопила. Знала, что слушать придется долго, может час, а может два… Выслушав и покивав, полагалось сослаться на неотложные дела, наобещать с три короба и откланяться. Следующие несколько месяцев он, конечно, станет подлавливать Слободскую и жаловаться, что меры не приняты, КГБ продолжает его облучать, соседи по ночам вдувают хлороформ через замочную скважину, а пришельцы с Ганимеда оставляют грязные следы на подоконнике. Потом все успокоится…

«С другой стороны, народу всегда интересно почитать, какие именно следы оставили на подоконнике пришельцы с Ганимеда, — подумала Слободская — Пусть себе болтает. Наболтает интересно — напишем».

Инопланетяне похитили человека? Прекрасно! Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе, науке неизвестно, но пытливый читатель жаждет знать правду. Наша газета провела расследование, подробности в эксклюзивном материале обозревателя Анны Слободской.

Пока она так и сяк перетасовывала в голове эти нехитрые мысли и промежду прочим прикидывала, чем бы занять вечер, Виктор Николаевич успел рассказать о судьбоносной встрече с бабкой Семеновой у прилавка гастронома, о своем путешествии по лесу и найденном под елкой фотоаппарате.

Анна поощрительно улыбалась, кивала. Веселовский почувствовал себя уверенно, и выложил на стол главный козырь.

— Вот! — сказал он — Эти снимки отпечатаны с пленки, которая был а в фотоаппарате, когда они его… Ну в общем, который Савский взял с собой. Смотрите!

Слободская посмотрела.

Фотографии были нечеткие, темные, и белое пятно, грибом стоящее посреди ночного леса, вполне могло оказаться просто дефектом пленки. Более всего пятно это напоминало поганку на тонкой ножке. Или… Ну да, летающую тарелку, зависшую над поляной (в этом случае ножка поганки должна была быть светом, падающим из люка в брюхе тарелки, или пламенем, бьющим из двигателя при взлете-посадке). О кей. Очень удачный дефект. Читатели будут в восторге, когда увидят на первой полосе снимок межгалактического лайнера. Слободская взглянула на следующую фотографию. Та же поганка-тарелка, но рядом — смутные человекообразные тени. На другом снимке существа стояли поближе к тарелке, и видно их было лучше. Голые, безглазые, черные щели ртов… Две руки, две ноги, голова на плечах. Гуманоиды. На некоторых карточках рядом с гуманоидами размахивало лапами пухлое существо — лысое, с выпученными стрекозьми глазами. Морда его заканчивалась темным широким рылом вроде свинячьего пятака. То ли существо пыталось защититься от слепых голых гуманоидов, то ли, напротив, командовало ими. Мда. На компьютере такие фотографии делаются за полчаса и выглядят совсем как настоящие. Однако, судя по виду товарища Веселовского, вряд ли у него дома стоит профессиональный макинтош с последней версией фотошопа. В сущности, Слободская знала, что некоторые умельцы могут и безо всякого компьютера состряпать качественную фальшивку. Как-то она читала про двух девочек-англичанок, которые со скуки подделали фотоснимки домовых эльфов. Дело было в начале 20 века — то ли в 1902, то ли в 1905 году. Экспертизу снимков проводили самые серьезные ученые, но подделки не обнаружили. Лишь полвека спустя одна из подружек, почтенная убеленная сединами старушка, призналась: это была всего лишь шалость. Так что, есть многое на свете, друг Горацио, и Слободская вовсе не обязана верить в летающую тарелку над Калужской областью. Однако, выглядят снимки вполне презентабельно, и читатель, как уже было сказано, придет от них в полный восторг. Значит, надо ехать с Веселовским, писать сенсационную заметку о таинственной поляне в русском лесу, тем самым поднимать тираж родного издания и зарабатывать себе очередную премию Союза журналистов, Ассоциации звездочетов или Общества трезвости мышления.