Сказания евангелистов

      Главной целью распинания было растянуть муки приговоренного на многие часы, а иной раз на целые дни. Мучительная казнь путем распятия вызывала в народе ужас и отвращение. Даже римляне, к которым она не применялась, испытывали эти же чувства. Более того, они пытались клеймить её публично. Цицерон, например, назвал распятие самым жестоким видом убийства. Сенека констатировал с возмущением, что из казненных на кресте жизнь вытекает медленно, капля за каплей.
      В первые годы христианства приверженцы Иисуса испытывали глубокое, непреодолимое отвращение к крестному знамению. Несмотря на то, что уже Павел в своей христологии сделал крест символом спасения человечества через жертвенную смерть Иисуса и тем самым - символом окончательной победы христианства, крест долго ещё оставался в их восприятии воплощением чудовищного унижения и смерти. Им трудно было привыкнуть к нему как к символу спасения и новой жизни, поскольку в повседневной действительности он был им знаком как жуткое орудие пытки, как символ смерти, а не торжества. Об этом свидетельствуют, в частности, фрески в римских катакомбах. Там изображены как символы Иисуса добрый пастырь, жертвенный агнец (в соответствии с пророчеством Исаии-3:7 и Иеремии- 11:19), чаще всего - таинственный знак рыбы, креста же нет нигде.
      Крест как символ Христа получает распространение только в пятом или шестом веке, то есть спустя сто с лишним лет после отмены Константином Великим смертной казни через распятие. Образ креста как орудия палачей к тому времени померк уже в памяти народной и перестал вызывать ужас. Культ распятого Иисуса родился в странах Ближнего Востока. Тамошние художники изображали на распятиях Иисуса нагим, в одной лишь набедренной повязке.
      На Запад этот культ проник через посредство прибывающих в Италию сирийских торговцев и рабов. С той, однако, разницей, что тут Иисус, хотя и распятый, был одет и окружен ореолом божественности. Человеческие страдания не коснулись его. Только в середине Х века, когда в царствование склонного к мистицизму императора Отгона первого и его сына Оттона второго окрепли культурные связи Запада с Византией, распространилось распятие с раздетым, истерзанным Иисусом, погибающим в муках ради спасения человечества. Этот ортодоксальный реализм нашел самое глубокое и яркое выражение в готическом искусстве - скульптуре и живописи. В 1939 году в Геркулануме было сделано открытие, опровергающее, казалось бы, утверждения историков, что крест так поздно стал символом христианской веры. На стене одного из домов житель этого города довольно неумело вырезал крест. Как известно, Геркуланум погиб при извержении Везувия одновременно с Помпеей в 79 году, и некоторые ученые, в том числе знаменитый французский востоковед Парро, высказали предположение, что крест стал символом христианства уже во второй половине первого века. Однако большинство исследователей не разделяют этой точки зрения. Они справедливо замечают, что человек, нарисовавший крест, не обязательно был христианином. Ведь крест как религиозный символ появился ещё на заре цивилизации. Предметы, орнаментированные различной формы крестами, были найдены среди развалин шумерских и вавилонских городов Месопотамии, в Индии, Сирии, Персии. Он встречается часто даже на горельефах, украшающих строения индейцев в обеих Америках. В Египте крест с кружком наверху был иероглифом, обозначающим понятие божественности. В Заальпийской Галлии, то есть на территории современной Франции, были в ходу монеты с изображением креста, заключенного в окружность. Знак креста был неразрывно связан с культом природы. И не исключено, что эта древнейшая традиция, глубоко укоренившаяся в сознании поколений, сыграла определенную роль в превращении креста в эмблему христианства.
      Французский доктор Жак Бреан заметил, что после отмены казни через распятие люди быстро забыли, как происходила такая смерть. Поэтому, по его мнению, в западном изобразительном искусстве трудно встретить изображение распятого Иисуса, выполненное правильно с точки зрения медицины и науки. Художникам приходилось полагаться на собственное воображение, поскольку не было ни очевидцев, ни достоверных сведений о том времени, когда крест был ещё орудием казни. Впрочем, это мало кого волновало. Евангелисты и художники преследовали одну цель: изобразить распятие таким образом, чтобы оно из горя и унижения превратилось в надежду, в торжество, символизируя новую веху в истории человечества. На кресте висел уже не физически истерзанный Иисус, а сын божий, спаситель мира.
      В изображении евангелистов смерть Иисуса становится событием космического масштаба, сопровождаемым целым рядом сверхъестественных явлений.
      При этом происходит любопытный процесс: с течением времени в евангелиях количество чудес и их сила растут. У Марка земля утопает во мраке, драгоценная завеса в святая святых Иерусалимского храма рвется надвое. У Матфея чудес уже прибавилось: задрожала земля и потрескались скалы, то есть произошло землетрясение. Кроме того, случилось нечто совсем чудовищное: покойники повыходили из могил, ворвались в город и пугали людей.
      Вот что рассказывается в апокрифическом, очень популярном в свое время Евангелии от Петра: наступил такой глубокий мрак, что люди ходили по городу с зажженными фонарями. Это произвело будто бы огромное впечатление даже на врагов Иисуса. Автор апокрифа пишет: "Тогда евреи, старейшины и священники, понимая, какую беду навлекли на себя, стали бить себя в грудь, говоря: горе нам за грехи наши! Грядет суд и гибель Иерусалима", Поистине народная фантазия не знает границ.
      Неудивительно поэтому, что даже столь важные для христологии события на Голгофе каждый евангелист изображает по-своему. Вероятно, не будучи очевидцами, они пользовались разными передаваемыми из уст в уста слухами и легендами. Иногда создается также впечатление, что тот или иной автор, стремясь драматизировать повествование или обосновать какой-нибудь теологический тезис, обогащал рассказ плодами собственного воображения.
      В качестве примера приведем сцену со злодеями, распятыми по обе стороны от Иисуса. Марк и Матфей, хронологически самые ранние и, вероятно, самые близкие к истине евангелисты, изображают этих злодеев в очень плохом свете, утверждая, что оба они присоединились к священникам, книжникам и старейшинам и вместе с ними насмехались над Иисусом. Лука вводит в эту сцену новую подробность волнующий разговор Иисуса со злодеями, из которого становится ясным, что один из них закоренелый грешник, а второй искренне раскаивается в своих злодеяниях. Диалог между ним и Иисусом заканчивается фразой Христа: "Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю" (23:43).
      Лаконичнее всех изображает эту сцену Иоанн. Он лишь фиксирует присутствие на боковых крестах двух злодеев. Чем же можно объяснить тот факт, что переданный Лукой разговор Иисуса с разбойниками, такой важный по своему нравственному смыслу, не нашел отражения в остальных евангелиях? Вероятнее всего, тем, что он в действительности просто не имел места. Это очередная из множества беллетристических выдумок Луки. А вот другое, ещё более загадочное несоответствие, тоже касающееся последних минут жизни Иисуса. Как известно, ученики покинули его в Гефсиманском саду и, если верить евангелистам, не присутствовали при его кончине. Зато женщины, следовавшие за Иисусом с самой Галилеи, оказались более верными и мужественными. Они шли с ним до самой Голгофы и, потрясенные до глубины души, смотрели, как он погибает на кресте. Мы узнаем об этом из сказаний Матфея, Марка и Иоанна, Лука же, как ни странно, вообще не касается этого вопроса. Три первых автора сообщают, что среди женщин были Мария Магдалина и Мария - мать Иакова Меньшого и Иосии. В этом все трое полностью сходятся. Однако Иоанн добавляет ещё одну, весьма существенную деталь: по его версии, у креста находились также мать Иисуса и его любимый, не названный по имени ученик.
      Возникает вопрос, кто же говорит правду. Как понять тот факт, что два более ранних евангелиста обходят молчанием такое важное лицо, как мать Спасителя? Тут возможны три ответа: или они это сделали умышленно, или по забывчивости, или же потому, что в действительности её не было на Голгофе.
      Есть все основания остановиться на третьей возможности. Ведь известно, что Иоанн меньше всех евангелистов считался с исторической правдой и произвольно стилизовал биографию Иисуса для подкрепления своих богословских тезисов. Скорее всего, надо поверить Марку и Матфею, что мать
      Иисуса не присутствовала при казни. А раз так, то приходится сделать вывод, что вся эта трогательная и прекрасная сцена, когда Иисус в последние минуты жизни поручает своему ученику заботу о матери, не что иное, как литературный вымысел. О том, до какой степени Иоанн пренебрегал исторической действительностью, свидетельствует тот несколько комичный факт, что в его евангелии римские солдаты ни с того ни с сего в разговоре дословно цитируют Ветхий завет. Раздумывая, что сделать с хитоном Иисуса, один из солдат, например, говорит: "Не станем раздирать его, а бросим о нем жребий, чей будет, да сбудется реченное в Писании: "разделили ризы мои между собою и об одежде моей бросали жребий" (Иоанн, 19:24; Псалом 21, 19). Римский легионер, знающий наизусть иудейское "священное писание",- это, пожалуй, "licentia poetica", (Поэтическая вольность) слишком смелая даже для Евангелия от Иоанна. Относительно последних слов Иисуса перед смертью у евангелистов также нет единодушия. Здесь совпадают опять версии Марка и Матфея. У них Иисус произносит полную отчаяния фразу, неугасающим эхом звучащую в веках: "Боже мой, боже мой! для чего ты меня оставил?" В Евангелии от Луки Иисус, сохраняя перед лицом смерти больше самообладания и чувства собственного достоинства, говорит с кротостью и упованием: "Отче! в руки твои предаю дух мой". Иоанн же изображает эту сцену ещё по-иному. У него Иисус поручил мать заботам ученика, испил уксуса из губки и, умирая, прошептал: "Свершилось!" А теперь вернемся к кресту: на этот раз не к символу христианства, а к тому настоящему, деревянному кресту, на котором был распят Иисус. Нет, пожалуй, в мире христианина, который бы не слышал о том, что его нашла св. Елена, мать императора Константина. Согласно легенде, благочестивая императрица, жившая примерно в 247- 327 годах, совершила на склоне лет паломничество в Иерусалим. Там какой-то еврей отвел её на место, где якобы распяли Иисуса, заверяя, что сведения об этом месте передавались в его роду от отца к сыну. Там начали вести раскопки и с быстротой, какая современным археологам даже во сне не снилась, извлекли из засыпанной пещеры три креста, горсть гвоздей, табличку с надписью "Иисус назорейский, царь иудеев", терновый венец, пику, которой Иисусу прокололи грудь, и губку, с помощью которой его напоили уксусом.
      Вопрос о том, на котором из трех крестов был распят Иисус, решили элементарно: смертельно больную женщину клали по очереди на каждый крест, и на кресте Иисуса она моментально выздоровела. Для пущей уверенности тот же эксперимент повторили с умершим мужчиной, и покойник, разумеется, тут же воскрес. Император Константин построил потом на этом месте храм, куда в течение нескольких столетий толпами стекались паломники. Оно и немудрено. В храме (в 614 г. его разрушили персы) кроме названных выше реликвий были выставлены напоказ такие сокровища, как блюдо, на котором якобы лежала голова Иоанна Крестителя, ониксовый бокал с Последней вечери и иссоп, на котором поднесли ко рту Иисуса губку, пропитанную уксусом. Сегодня вряд ли кто-нибудь станет возражать против того, что вся история с обнаружением крестов и реликвий - типичная легенда. Кроме таких доводов, как то, что деревянный крест, пролежав три столетия в земле, неизбежно бы сгнил, обратился в прах, что никто не мог указать Елене место распятия, поскольку Иерусалим был разрушен и надолго покинут населением, существуют и другие, более веские аргументы. В то самое время, когда св. Елена якобы совершила свое открытие, епископом иудейской Кесарии был знакомый нам уже первый историк христианства Евсевий, а епископом Иерусалима - св. Кирилл (315-383). Евсевий занимал должность епископа целых двадцать пять лет и пользовался таким влиянием, что его называли "царем Иудеи". Совершенно немыслимо, чтобы они не встречались лично с матерью императора и не знали, по крайней мере понаслышке, о таком эпохальном для церкви факте, как её открытие. И тем не менее ни тот, ни другой, хотя и посвящали истории христианства очень много места в своих сочинениях, не упоминают об этом ни словом. Причина их молчания нам известна. Учеными неопровержимо доказано, что легенда о св. Елене возникла на целое столетие позже, примерно в то время, когда родился и получил распространение культ креста как символического знака христианства.
      Воскресение
      Казалось бы, сообщения о столь важном, ключевом для христианства факте, как воскресение, должны быть идентичны, совпадать во всем вплоть до мельчайших деталей. Однако это не так. Уже Лессинг обнаружил в различных версиях этого сказания ни больше ни меньше как десяток непримиримых противоречий. Если бы их рассматривать как свидетельские показания, то ни один суд не мог бы на их основании вынести окончательное заключение. Как показывают исследования, сказание евангелистов о пустой могиле и воскресении Иисуса возникло значительно позднее описываемых в евангелиях событий, оно родилось из веры в то, что Иисус воскрес, обнаружив таким образом свою божественную сущность. В первом послании к коринфянам Павел пишет: "А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна и вера наша" (15:14). Чтобы понять, как могла возникнуть вера в воскресение Иисуса, необходимо помнить об особенностях мышления людей древнего мира. Предположение, что человек может физически подняться из могилы, не было для них чем-то необычным. Это одна из древнейших эсхатологических идей человечества.
      Однако непосредственное, прямое влияние на умы ранних христиан в этом отношении оказали верования Египта, Персии и некоторых восходящих к ним сект иудаизма. По представлениям египтян, умершие, после того как Осирис рассмотрит их хорошие и плохие поступки на земле, возвратятся в свои телесные оболочки; поэтому египтяне мумифицировали тела умерших и хранили их в пирамидах или в скальных гробницах. Телесное бессмертие проповедовала также религия Заратуштры, в особенности же митраизм. Являвшийся в первые века нашей эры опасным соперником христианства, митраизм главное ударение в своих догмах делал на обещании воскресения усопших. Что касается иудаизма, то идея физического бессмертия, ведущая, по всей видимости, свою родословную от персидских источников, явственно проступает в пророческих книгах Ветхого завета. Согласно этим пророчествам, когда-нибудь настанет "день Яхве":
      страшный суд и новая, счастливая эра в истории человечества. В этот день мертвые поднимутся из могил, чтобы предстать перед судом божьим, который их оправдает или осудит. При этом одни говорят, что все люди воскреснут и предстанут перед судом, другие - что это случится только с иудеями. Есть ещё и такие пророчества, по которым воскреснут одни лишь праведники, остальные же, отягченные грехами, будут обречены на вечное пребывание в "шеоле" - подземном царстве теней.
      В пророчестве Исаии говорится: "Оживут мертвецы твои, восстанут мертвые тела" (26:19), а пророк Даниил предсказывает: "И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление" (12:2). Таких цитат можно привести множество. Их обилие говорит о том, как сильно владела умами евреев мысль о смерти и телесном воскресении. Из евангелий известно, что среди евреев распространился слух, будто Иисус - это воскресший пророк Илия или Иоанн Креститель. В Евангелии от Марка говорится: "Ирод же, услышав, сказал:
      это Иоанн, которого я обезглавил; он воскрес из мертвых" (6:16). На этом фоне нетрудно понять, почему ученики Иисуса так охотно поверили в его воскресение. Это объясняется тем, что они принадлежали к своей эпохе и были во власти её понятий и представлений, а также, и прежде всего, их душевным состоянием после гибели любимого Учителя. Подавленные скорбью, отчаянием и угрызениями совести - ведь они отступились от него в самые тяжелые минуты его жизни, удрученные ослаблением веры в его миссию и невозможностью понять смысл его позорной смерти на кресте, они внезапно воспряли духом и возликовали:
      Иисус воскрес!
      Первой увидела его, должно быть, Мария Магдалина, особенно предрасположенная к подобным видениям. Иисус изгнал из нее в свое время семь демонов, из чего можно заключить, что она временами страдала каким-то психическим расстройством. Психологической науке известно, сколь заразительны такие видения. Произошла как бы цепная реакция, и Иисуса вскоре увидели многие его спутники. Весть об этих встречах с Учителем передавалась из уст в уста. Сердца его приверженцев наполнились надеждой. В такой полной нервного напряжения обстановке даже трезвые и уравновешенные люди часто поддаются внушению и перестают отличать субъективное от объективного, галлюцинации от действительности. Вероятно, именно тогда приверженцы Иисуса начали отождествлять его с мессией, предсказанным Ветхим заветом. В книгах пророков, особенно в пророчестве Исаии, они нашли все, что случилось с Иисусом в его жизни: что слуга Яхве будет отторгнут от живых людей, презренный и униженный, погибнет среди преступников, жертвуя жизнью за грехи человечества, но восстанет на третий день и будет жить между великими и сильными. Их, несомненно, вдохновляло и то, что сказано в пророчестве Осии: "Оживит нас через два дня, в третий день восставит нас, и мы будем жить пред лицем его" (6:2).
      Таким образом, распятие оказалось не поражением Иисуса, а его победой, жертвой, заранее намеченной богом. Иисус скоро явится снова, чтобы завести на земле новый, справедливый порядок. Такова была "благая весть", которую с жаром распространяли первые христиане. И народ повсюду: в Иерусалиме и Антиохии, в Дамаске и Эфесе - воспринимал её с величайшей готовностью. Так возникли ростки будущей церкви - первые христианские общины. Чтобы правильно оценить имеющиеся в Новом завете сказания о воскресении, нужно учитывать их хронологию. Они не возникли одновременно, а создавались по очереди на протяжении без малого полстолетия. Самое древнее из них дано в первом послании Павла к коринфянам, написанном в 57 или в 58 году, то есть примерно четверть века спустя после смерти Иисуса, самое позднее - в Евангелии от Иоанна, относящемся к 90-м или 100-м годам. Как мы скоро увидим, каждое из сказаний - новая веха в процессе возникновения легенд об Иисусе. Относительно описания воскресения Христа евангелистами немецкий иезуит Гюнтер Шиве в статье, опубликованной в журнале "Ди штимме дер цайт" (апрель 1966 г.), говорит: "Сказание о воскресении евангелисты переписывали друг у друга, театрально развивая кое-какие туманные намеки, причем они без зазрения совести переиначивали и произвольно переделывали эти и без того мало правдоподобные истории, ставя их на службу своим теологическим, педагогическим и апологетическим целям". Таким образом, единственным источником, достойным внимания, является сообщение Павла, данное в упоминавшемся уже первом послании к коринфянам. В послании сказано: "Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши по писанию, и что он погребен был, и что воскрес в третий день по писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом явился Иакову, также всем апостолам;
      а после всех явился и мне, как некоему извергу" (15:3-8). Отрывок, как мы видим, крайне сух, деловит и лаконичен. И все же в нем содержится много интересной информации. Прежде всего, поражает большое число людей/которым якобы явился Иисус. Этот перечень во многом противоречит версии евангелистов. Откуда у Павла эти сведения? Сам он не дает нам ответа на этот вопрос, ограничиваясь туманным заявлением, что "принял" их, не уточняя от кого. Он не ссылается на столь авторитетных свидетелей, как Петр или Иаков, с которыми он ведь должен был бы в свою бытность в Иерусалиме обсуждать это важнейшее событие. В христианской общине Коринфа нашлись скептики, не верившие в воскресение, и Павел пытается убедить их, направить на путь истинный. Что могло быть лучше для достижения этой цели, чем свидетельство отлично осведомленных и заслуживающих полного доверия апостолов? И раз Павел не воспользовался этим свидетельством, то у нас есть все основания полагать, что не они сообщили ему этот перечень, что он привел в своем послании анонимные слухи, ходившие в кругах христиан. Знаменательно и то, что в приведенном Павлом перечне не названа ни одна женщина. Там нет ни матери Иисуса, ни Марии Магдалины, ни других женщин, присутствовавших при этом событии согласно евангелиям. Поражает также в его рассказе полное отсутствие всех подробностей, столь драматически описанных евангелистами. Нет в нем ни слова о пустом гробе Иисуса, о со вершившихся там чудесах, о встрече с воскресшим Иисусом двух учеников из Еммауса, о Фоме Неверующем, коснувшемся раны Иисуса, о том, что воскресший Иисус ел с апостолами печеную рыбу, пребывал сорок дней на земле и, наконец, вознесся на небо на глазах у своих спутников. Мыслимо ли, чтобы Павел сознательно умолчал обо всем этом? Ведь у него не было никаких причин так поступить. И поэтому остается лишь предположить, что он просто ничего об этом не знал, поскольку все эти повествовательные детали - более поздние легенды, получившие распространение благодаря евангелистам. Павел, ничего не конкретизируя, говорит лишь кратко, что Иисус "воскрес", затем "явился" и ему, и ещё целому ряду лиц. По всей вероятности, здесь налицо явление массовой истерии, религиозного экстаза, сопровождавшегося видениями, и приверженцы Иисуса, пав жертвой собственных галлюцинаций, отождествили затем свои видения с действительным воскресшим Иисусом, то есть произошла конкретизация субъективных ощущений. Начало этого процесса нашло отражение в сказании о воскресении, данном в Евангелии от Марка. Там рассказано, что Мария Магдалина, Мария Иаковлева и Саломия, принеся благовония, чтобы помазать тело Иисуса, нашли гроб открытым и пустым. Внутри гробницы сидел какой-то юноша в белой одежде, заявивший им:
      "Иисуса ищете Назарянина, распятого; он воскрес, его здесь нет" (16:6). Дальше юноша сказал, чтобы предупредили апостолов, что Иисус встретится с ними в Галилее. Однако женщины, охваченные ужасом, никому ничего не сказали. На этом кончается сказание Марка, ибо то, что мы читаем дальше (стихи 9-20), можно, называя вещи своими именами, считать обыкновенной фальшивкой. Этих стихов, именуемых в науке "клаузулой", нет, например, ни в Ватиканском, ни в Синайском кодексах. Да и по своему языку и стилю они резко отличаются от остального текста. Поэтому сегодня считается бесспорным, что этот отрывок более поздняя вставка. Её неизвестный автор бесцеремонно приписывает Марку вещи, которые ему и во сне не снились. По этой версии, Иисус явился сначала Марии Магдалине, затем двум не названным по имени ученикам, спешившим в свою деревню, и, наконец, одиннадцати апостолам. Поручив им идти по всему миру и проповедовать евангелие, сам он вознесся на небо и воссел одесную бога. Как мы видим, здесь полно мифологизации и теологии.
      Итак, у Марка впервые появляется "пустой гроб", но он не преподносится ещё как явное доказательство воскресения Иисуса. Этот мотив, как мы убедимся, полностью используют лишь последующие евангелисты. У Марка нет ярко выраженных элементов сверхъестественного. У него мы встречаем in statu nascendi (В состоянии зарождения) цикл легенд, которые в следующих фазах своего развития будут все сильнее подчеркивать значение пустого гроба и реальность воскресения.
      Однако пустой гроб как доказательство воскресения оказался палкой о двух концах. Узнав о нем, евреи тут же пустили слух, что ученики Иисуса украли его тело и спрятали в другом месте, то есть обвинили их в обыкновенном мошенничестве.
      Отголоском этих слухов является сказание Иоанна, по которому Мария Магдалина, увидев, что камень отвален от гроба, побежала к Петру и другому ученику Иисуса со словами: "Унесли господа из гроба, и не знаем, где положили его" (Иоанн, 20:2). Когда затем ей явился Иисус, она не узнала его, ошибочно приняла за местного садовника и обратилась к нему со словами:
      "Господин! Если ты вынес его, скажи мне, где ты положил его, и я возьму его" (20:15).
      Родословная этого недоразумения зашифрована, очевидно, в другом отрывке Евангелия от Иоанна, где сказано:
      "На том месте, где он распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором ещё никто не был положен. Там положили
      Иисуса ради пятницы иудейской, потому что гроб был близко" (19:41-42). Вероятно, под влиянием этого отрывка родилась записанная в конце второго века апологетом христианства, писателем Тертуллианом, легенда о садовнике, спрятавшем тело Иисуса из опасения, что толпы людей, посещающих могилу, потопчут ему грядки ("De spectaculis" 30). Более развернутый вариант этой истории мы находим в обнаруженном в Египте коптском тексте под названием "Книга воскресения". Там рассказывается, что садовника звали Филоген и что он был очень предан Иисусу, исцелившему его сына. Встретив на могиле мать Иисуса, он сказал ей следующее:
      "Евреи хотели похоронить Иисуса в укромном месте, чтобы его ученики не могли похитить тело. Я предложил им: у меня в огороде есть гробница. Положите его туда, а я буду следить, чтобы его никто не унес. А в душе решил, что, как только евреи уйдут домой, я возьму тело, намажу его благовониями и похороню в другом месте".
      Матфей сообщает, что слух о похищении тела Иисусова ходил среди евреев ещё и в его время (28:13-15). Но, судя по словам Марии Магдалины и по апокрифической легенде о преданном Иисусу садовнике, он имел хождение и среди христиан, представляя собою величайшую опасность для новой религии, краеугольным камнем которой была вера в воскресение. Поэтому в борьбе с ним руководители христианства не стеснялись в средствах, и следы их методов нетрудно обнаружить в Евангелиях от Матфея, Луки и Иоанна.
      В своем апологетическом пылу, в стремлении рассеять все сомнения как среди христиан, так и среди антагонистов евангелисты, в особенности же Матфей, широко пользовались своей беллетристической фантазией. Но это не была столь характерная для фольклора беззаботная игра воображения, порождающая мифы, сказки и легенды, а целеустремленная полемическая кампания, имеющая целью неопровержимо доказать, что украсть тело Иисуса было делом невозможным и поэтому пустой гроб мог означать только одно: Иисус чудесным образом воскрес. Однако к общей апологетической цели евангелисты шли разными путями. Каждый руководствовался собственной фантазией, и в результате мы находим в Новом завете три сказания о воскресении, во многом противоречащие друг другу и лишенные черт реальности. По Матфею, о похищении тела вообще не могло быть речи, поскольку евреи опечатали гроб и окружили его стражей. Если же он, несмотря на все эти меры, оказался пустым, то вот почему:
      Мария Магдалина и "другая Мария" видели своими глазами, как сделалось землетрясение, во время которого сошел с небес ангел господень, отвалил камень от двери гроба и заявил, что Иисуса там уже нет, ибо он воскрес. Вопреки утверждениям Марка, женщины ничуть не испугались и не решили сохранить в тайне это событие. Напротив, они тут же побежали к ученикам Иисуса передать сообщенную ангелом благую весть. В дороге им навстречу вышел Иисус собственной персоной и велел известить апостолов, что он назначает им встречу в Галилее. Матфей рассказывает также, что подтвердить это могли бы люди из стражи, охранявшей гроб, не будь они столь жадны до денег. Они тоже увидели ангела господня и пришли в такой трепет, что были как мертвые. Но потом их подкупили священники, и они стали лгать, рассказывая, что ночью заснули на посту, а ученики Иисуса воспользовались этим и украли тело. Отсюда якобы и пошла сплетня, распространяемая многими поколениями евреев. Лука заходит ещё дальше в своих апологетических усилиях. В его версии уже не один, а два ангела сообщают о воскресении Иисуса. И около гроба находились кроме Марии Магдалины, Иоанны и Марии - матери Иакова ещё другие женщины, чьи имена евангелист не счел нужным назвать. Таким образом, число свидетелей возросло. Согласно Луке, воскресший Иисус не явился двум Мариям, зато с ним разговаривали и поделились пищей два ученика из Еммауса, а потом и апостолы. Иисус, желая их убедить, что он действительно воскрес, поел в их присутствии печеной рыбы и сотового меда. И даже разрешил, чтобы к нему прикоснулись. Мог ли кто-нибудь перед лицом таких доказательств усомниться в воскресении Иисуса?!
      Дальнейшую путаницу вносит евангелист Иоанн, предлагая свою, отличную от предыдущих версию истории с пустым гробом. В ней нет речи ни об одном, ни о двух ангелах, Мария Магдалина приходит одна и застает открытый пустой гроб. Петр и "другой ученик, которого любил Иисус", услышав её слова о том, что "унесли господа из гроба", прибежали туда и увидели "одни пелены лежащие и плат, который был на главе его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте" (20:6, 7). Только тогда не названный по имени ученик поверил, что Иисус воскрес, очевидно, считая, что похитители не стали бы терять времени на то, чтобы раздеть покойного и аккуратно сложить его одежду. Итак, Иоанн вводит совершенно новый довод в пользу воскресения.
      Кроме того, он приводит и другие, ещё более внушительные "доказательства". Когда Мария Магдалина, скорбящая и заплаканная, заглянула внутрь гроба, она увидела сквозь слезы двух сидящих ангелов в белых одеяниях, а потом, обернувшись назад, заметила самого Иисуса, принимая его, впрочем, поначалу за садовника. Когда недоразумение выяснилось, Иисус сказал ей: "Не прикасайся ко мне, ибо я ещё не восшел к отцу моему; а иди к братьям моим и скажи им: восхожу к отцу моему и отцу вашему, и к богу моему и богу вашему" (20:17). В тот же день он явился также и своим ученикам, а через восемь дней вернулся к ним снова и позволил Фоме, чтобы тот пальцами коснулся его ран. Мы видели, как легенда о воскресении развивается от бесхитростного рассказа о пустом гробе до самого воскресения Иисуса. Процесс этот состоит в том, что к старым подробностям добавляли все новые и новые, стремясь во что бы то ни стало защитить доктрину воскресения как от скептиков в собственном лагере, так и от языческих памфлетистов.