'Великое сказание' продолжается

      Эстетическая утопия развертывается в социальные области, и мы находим это во "Властелине Колец". Эссе писалось и перерабатывалось одновременно с работой над романом, и трудно определить, где Толкин следовал теории, а где она только подкрепляла первоначальные художественные решения.
      "Счастливый поворот" занимает существенное место в структуре романа. Моделью сюжета "Властелина Колец" является архитипический мотив квеста (опасного путешествия с определенной благой целью в конце). Правда, традиционно квест предпринимался для добывания каких-либо ценностей: золотого руна или Грааля, - тогда как у Толкина хоббит Фродо "Горбине идет В Мордор, чтобы уничтожить там Кольцо Всевластья. Но это тоже своего рода приобретение, так как обусловливает гибель темной власти Повелителя Колец Саурона.
      Основному "счастливому повороту" предшествует множество частных - это благополучные развязки отдельных опасных приключений, из которых слагается путешествие. Поскольку противники Фродо неизменны (Кольцо Всевластья, стремящееся подчинить его себе, и Саурон, ищущий Кольцо), приключения имеют внутренний стержень, через вершины и спады действия они ведут к Роковой горе, в огненные недра которой перстень все же упал, хотя и не был брошен героем.
      Ближе всего к теории "Властелин" Колец" стоит в создании "вторичного мира", жизнеподобного и странного одновременно. Свою область Феерии писатель создает, обильно черпая фантастические образы и мотивы из Котла народного искусства средневековой Европы - и сочетая их с "простыми в"щами" "Первичного мира". Здесь есть эльфы и чудовища, но есть и все, что есть на земле: от стран света, смены дня и ночи и времен года до трубки табака, жареных грибов и пива. Но а расположении этих элементов ощутима предусмотренная теорией странность, своего рода наоборотность, как в слове "Кофейня", которое превращается в таинственный "Янйефок", если читать через стеклянную дверь изнутри помещения (Толкин ссылается на пример Честертона). В Хоббитании, например, принято, чтобы именинник дарил подарки гостям.
      Этот принцип Толкин проводит последовательно и успешно - от бытовых деталей до времени и пространства, в которых существует его Феерия. Остраненность хронотопа - действенное средство, создающее ощущение другого мира и подключающее воображение читателя.
      Свет и тьма, метафорически обозначающие добро и зло, являются в романе точками притяжения образов пространства и времени, нередко уже побывавших в Котле или носящих архитипический характер. Опосредованно таким образом моральное начало определяет пространственную структуру Средиземья. В нем есть царство света (страна эльфов Кветлориен), есть покрытый тенью темный Мордор, есть промежуточные сумеречные области - клонящиеся к закату государства людей. Есть ещё - уже за пределами Средиземья, за западным морем - прародина людей и эльфов, Благословенная страна, что-то вроде Авалона артуровских романов, куда в конце книги уплывают победители Саурона.
      Пространственные понятия запада и востока "наоборотно" связаны со светом и тьмой: в Мордор, лежащий на востоке, тусклый свет проникает лишь через горные хребты, лежащие на его западной границе; на западные области Гондор и Ристанию тьма идет из Мордора, с востока.
      Время тоже играет заметную роль в создании правдоподобия и странности Средиземья: оно разное в разных частях толкиновской Феерии. В большинстве стран Средиземья течение времени то же, что в обычной, нефантастической действительности, существуют летоисчисление и календарь. Описанные в романе события датированы по этому календарю началом XV столетия Третьего Века по летоисчислению Хоббитании. Конечно, невозможность соотнести события книги с нашей историей работает на "странность", но само время в большинстве областей Средиземья - узнаваемый элемент "первичного мира". По-иному обстоит дело в областях, концентрирующих свет и тьму. В Лориене время стоит. Вступившему в пределы Лориена Фродо представляется, что через мост времени он перешел в страну древних дней и идет по миру, которого больше нет, но в котором, однако, древние создания живут и сегодня. Теряют счет времени путники и при вступлении в Мордор: в стране тьмы дни внешнего мира забыты. Путь измученных хоббитов через каменную пустыню к Роковой горе кажется бесконечным и измеряется только угасанием надежды у Сэма и подчинением Кольцу у Фродо, но это их время, а не время Мордора, это ориентир, за который цепляется читатель, погружаясь вместе с героями во тьму, разрываемую вулканическими огнями и военными командами.
      Сочетание жизнеподобия и странности - одна сторона художественной действительности романа Толкина. Большую впечатляющую силу придает картине Средиземья также и то, что она увидена глазами хоббитов, добродушных обитателей северного захолустья, впервые знакомящихся с большим миром. Их провинциальная неопытность и наивность делает восприятие стран, открывающихся по ходу путешествия, изумленно-восторженным или полным страха.
      Линеарное пространство пути служебно по отношению к действию, но Толкин делает мотивами действия особенности самого пространства и тем возвращает к нему внимание читателя. Упрямая гора Карадрас, не пропустившая путников через свой снежный перевал, Старый Лес, смыкающийся стеной, чтобы направить их в ту сторону, где подкарауливает гибель, - все это образы пространства, в которое входят через подземные туннели и речные броды зафиксированные фольклорной традицией образы "ворот в другой мир". Дорожные приключения вносят свой вклад в расширение картины Средиземья, но Толкин ищет и другие средства выявить его самостоятельную ценность, охарактеризовать его и за пределами маршрута путников. Не только дорога ведет по "поименованным землям" - такие земли появляются и помимо дороги Изображение пространства во "Властелине Колец" избыточно по отношению к нуждам фабулы. Создание "вторичного мира" увлекает Толкина само по себе, .и он придирчиво проверяет логичность, последовательность всех деталей. "Луна у меня, как оказалось, по важным дням выделывала невозможные вещи: в одном месте всходила, а в другом одновременно садилась. Весь вечер переделывал уже написанные главы", - сообщает он сыну.
      Но если писатель нашел в своем труде все, что обещала теория, то как обстоит дело с читателями, с которыми он обещал разделить "творчество и восторг"? По-видимому, и в этом отношении теория остается твердым ориентиром.
      Описания во "Властелине Колец" носят специфический характер: в них нет чувственной конкретности личного восприятия, они информативны. "Светлее не становилось, ибо вулкан Ородруин по-прежнему изрыгал огромную тучу дыма. Ветры, сшибаясь, толкали её ввысь, и там, в полосе спокойного воздуха, она растекалась, как необозримая крыша, опирающаяся на центральный столп, который вздымался из непроглядной тени на границе зрения". Такое описание оставляет свободу читательским ассоциациям - от реальных атмосферных явлений до атомного гриба. Информация и сама ориентирована на "приложимость" и, как в приведенном примере, нередко принимает остросовременный характер. Примеры подобного рода могут быть сколь угодно многочисленны, но центральным образом в плане ассоциативного приближения к современности является образ Кольца Всевластья.
      "Властелину Колец" предпослан эпиграф - стихи о Кольцах Власти. Их получили эльфы, гномы, смертные люди. Одно Кольцо выковал для себя Темный Властелин Саурон. Оно - правящее Кольцо, основной принцип в иерархии власти над Средиземьем. Специфическая власть Кольца Всевластья как над другими Кольцами, так и над живыми существами в том, что оно стремится "найти их, притянуть к себе и связать во тьме в стране Мордор, где тени легли"4.
      Центральный фантастический образ романа был предметом самых разноречивых аллегорических истолкований - от атомной бомбы до жизненной силы включительно. Уже разнообразие взаимоисключающих трактовок толкает к мысли о неадекватности такого подхода. Ее поддерживает указание самого Толкина на отсутствие в романе общих или частных современных, моральных, религиозных или политических аллегорий. "Приложимость", конечно, не аллегория: это функция творческой деятельности читателя, но писатель ограничивает его свободу, определяя ассоциативные поля имеющимися в его распоряжении художественными средствами: сюжетным движением, экскурсами в прошлое, атмосферой, эмоциональной окраской и т. д.
      Значение Кольца в жизни Средиземья раскрывается постепенно, но таинственная опасность, исходящая от него, видна уже в первой главе, в момент добровольного расставания хоббита Бильбо с тем, что он считал своей магической игрушкой. Владея Кольцом, Бильбо оказался выключен из хода времени: он не стареет, хотя давно перевалил за сто лет. Преследующее его ощущение, что как физическое существо он растягивается в тонкую пленку, готовую прорваться, предупреждает о приближении постоянной невидимости выключения и из пространства. Наконец, Кольцо начинает определять его сознание, вызывая не свойственные Бильбо беспокойство и неуверенность. И во внешнем, и во внутреннем мире герой лишается естественности, отчуждается от своей природы.
      Глава "Тень прошлого" перемещает проблемы из сферы частной биографии в
      историческое измерение. История Кольца определяет новый круг ассоциаций, окружающий его образ: это политика и война, борьба за господство над всем Средиземьем и за власть над сознанием его обитателей.
      Образы. Бильбо, над которым Кольцо только начало приобретать контроль, и Горлума, которым оно полностью овладело, показывают внутренние, психологические проявления этой власти. Шизофренический распад личности Горлума, раздвоение его сознания и постоянный страх Бильбо потерять Кольцо, терзавший его перед уходом из Хоббитании, - впечатляющее выражение связанности, внутренней зависимости, которую Кольцо принесло своим временным обладателям. Порабощенность буржуазного человека утилитарными заботами "присвоения" как в широком мировоззренческом, так и в более узком, социальном и даже бытовом смыслах - ассоциация, подсказанная не столько эстетической теорией писателя, сколько практической жизнью его современности.
      Толкин сам ведет воображение читателя к общественной жизни как сфере действий Кольца, ставя его в один ряд с "созданиями разума и рук". Барлог, устрашающий хаос огня и тьмы, и паучиха Шелоб, напоминающая о "естественном" каннибализме, не интересуются башнями и кольцами. Иное дело Черные Всадники назгулы, орки, волки. Они своего рода живые машины, управляемые Властелином Колец.
      Однако несвобода в Мордоре распространяется не только на рабов, она удел и владык. Сам Саурон настолько связан, что не может догадаться о намерении Фродо уничтожить Кольцо и видит в нем только соперника за власть. Грозный признак подчинения Фродо растущему гнету Кольца - затухание в нем способности воображения. Он уже не может вызвать в своем сознании образы вещей, которых нет перед его глазами. "Для меня нет больше вкуса пищи, прохлады бегущих вод, шелеста ветра, памяти о деревьях, травах, цветах, свете луны и звезд".
      Это одна из существенных для Толкина ассоциаций. Подпавший под власть Кольца человек остается среди голых фактов современной действительности, утилитаризма, авторитарности. Связывать и подчинять - в этом заключена власть Кольца, и аналогия с "присвоением" определяет одну из основных ассоциативных сфер этого образа.
      Моральный тест, то есть испытание Кольцом, проходят все более или менее значительные персонажи романа, как то и положено в Феерии. Уже одно желание обладать Кольцом губительно, хотя устоять перед таким призывом его дано весьма немногим. Среди этих немногих - волшебники и Высокие Эльфы, существа, с образами которых связано выражение концепции истории - ещё одна ассоциативная сфера Кольца.
      Движение истории представлено во "Властелине Колец" как регрессивный циклический процесс, путь от Золотого Века, протекающий с уменьшением масштабов, сил, красоты. Век у Толкина - временное целое, имеющее начало и конец, который является одновременно началом нового века. Содержание каждого века - борьба с возникшим злом, а завершение - победа над ним. Но если конфликт Первого Века являл собою космическую драму, в которой роль антагониста играл сатанический Моргот, то в Третьем Веке притязания Саурона распространяются уже только на сферу обитания и на политическую и общественную жизнь. В тех:, же областях действуют и светлые силы. Хотя три эльфийских Кольца, которыми владеют Гэндальф, Элронд и Галадриэль, украшены камнями огня, воздуха и воды, магическая власть над стихиями и чудеса, которые она творит, - только добавочный штрих фантастической "странности" этих персонажей. Их основные заботы и интересы лежат в той же области, к власти над которой стремится Саурон.
      Специфическая сфера каждого из трех очернена довольно отчетливо, но прямых иносказаний Толкину удается избежать и здесь.
      Область Гэндальфа обозначается его ролью в сюжете,общественно-политическая деятельность. Прометеевская стихия огня налагает отпечаток на вспыльчивый характер мудреца, но она же несет ассоциации любви к людям (и хоббитам). Гэндальф - защитник их свободы, руководитель в познании, организатор антисауроновской коалиции, готовящий почву для будущего.
      Элронд и Галадриэль менее значительны для развития действия в целом, но им посвящены большие эпизоды, и круг ассоциаций, определяющих "приложимость" этих образов, суггестируется характером их стран - Раздела и Лориена. Впрочем, автор дает и прямые подсказки, одной из которых мы здесь ограничимся: в Разделе жива память о прошлом, а в Лориене древность живет и сегодня. Историю и Фантазию, память человечества о его прошлом, которое сформировало его и живет в его сказках, ставит Толкин в ряды борцов против Саурона.
      Таким образом, фантастическая борьба за Кольцо Всевластья на просторах Феерии ведется за те же ценности, которые оказались под угрозой в Европе XX века. Бегство от современности обернулось возвратом к ней.
      В романе Третий Век исчерпал свой внутренний конфликт: Саурон побежден, в грандиозной катастрофе рушатся символы власти, и человеку предстоит начать свой, Четвертый Век. Катастрофическое завершение цикла, полное уничтожение исчерпавшей себя цивилизации - идея эпохи философского кризиса. Распространившись после мировой войны, в Англии 50-х годов она существовала в двух вариантах. Умеренным характером отличалось "Исследование истории" А. Тойнби, считавшего возможным избежать катастрофы с помощью сознательных усилий "творческого меньшинства". С другой стороны, "апокалиптики XX века" (Кестлер, Джорджиу и др.) пророчили обреченность Европы, неизбежную и незамедлительную гибель, и даже утверждали, что конец света уже наступил.
      Тема окончания цикла актуальна для ядерной эпохи, и в романе Толкина она занимает важное место. Возвращаясь к Кольцу Всевластья, мы видим знак цикла в этом замкнутом золотом ободке. Но если для эсхатологического мышления будущее - конец бытия в тех формах, которые существовали в прошлом и существуют в настоящем, и время, оставшееся до этого конца,только бессмысленное повторение настоящего, то "Властелин Колец" написан как раз о ценности прошлого и настоящего и заключен надеждой на будущее.
      Поэтому важно, что в исторической концепции Толкина наряду с циклом значим и процесс. С одной стороны, процессом является уже упомянутый регресс от века к веку. Этот регресс - следствие появления зла и борьбы с ним, но без него мир застыл бы в бессмысленном повторении. С другой стороны, длящиеся за пределами отдельного века тенденции выражены образами хранителей эльфийских Колец, "долгожителей", чьи ассоциативные сферы мы пытались наметить.
      Процесс и цикл соприсутствуют в исторической концепции Толкина, и грандиозная катастрофа, следующая за уничтожением Кольца Всевластья, это конец цикла и победа процесса, "счастливый поворот", к которому через опасности, испытания и борьбу привело действие романа, чтобы вызвать потрясение радостью.
      Кольцо Всевластья - образ, окруженный наиболее обширной сферой ассоциаций, в широком плане определяющий современность романа Толкина. Но писатель создал и образы, удачные в смысле фантастически-преображенного выражения правды, которые ассоциируются уже с отдельными явлениями или сторонами жизни.
      Фигура одного из волшебников, Сарумана, по его убеждениям, поступкам, отчасти по судьбе, ассоциативно сближается со сциентизмом. Последовательный противник этого учения, Толкин отнюдь не являлся ретроградом в отношении науки и техники вообще. Его страшат признаки приближения того рубежа, за которым уже не машина существует для человека, а человек становится придатком машины, и ценности человеческого духа теряют значение в сравнении с производственной необходимостью или выгодой новой технологии.
      Саруман подан в романе в исторической перспективе. Первоначально он Белый. Это своего рода титул, соответствующий могуществу морального начала и позитивному характеру деятельности главы Белого Совета волшебников. Но Толкин, у которого масштаб ценностей извлечен из Котла, нравственного самосознания народа, считает, что коренной изъян присущ Саруману уже в это время: он штудирует сказания о Кольцах Власти и не интересуется хоббитами.
      На равнодушии, а затем и презрении к обыкновенному человеку и народу основаны широкие планы установления технократии, с которыми связана эволюция Сарумана, вызывающая отчетливые ассоциации со сциентизмом. Созданию ассоциативного поля служат и прямые высказывания персонажа, и особенно изображение его твердыни Изен-гарда (Железная Крепость, в русском переводе - Скальбург). Замкнутый круг скальной стены, в центре которого вздымается Ортханк, Башня Хитрого Разума - это особенное, единственное в своем роде Кольцо Сарумана. Впечатляющий пейзаж Изенгарда, весь пронизанный оценочными моментами, заставляет вспомнить "ужасающие заводы морлоков" из эссе "О волшебных сказках". Круглая равнина вся изрыта подземными ходами и глубокими пещерами, где разместились кузницы и мастерские оружия. Земля дрожит от вращения железных колес, султаны дыма и пара поднимаются, окутывая Ортханк, к которому сходятся дороги, обозначенные вместо вырубленных деревьев медными и железными столбами с натянутыми между ними цепями. Тысячи жителей твердыни Сарумана - работники, воины, рабы, слуги находятся на одном положении с выращиваемыми для битв волками. Эти жители усовершенствованная, специально выведенная раса орков, назначение которых выполнять определенную функцию. Разбираясь в "металле и колесах", Саруман живое, растущее ценит только если оно ему полезно, служит сиюминутным целям.
      Знания, Управление, Порядок - девиз, на котором зиждется Изенгард как социальное установление и который Саруман хотел бы распространить на все Средиземье. Пытаясь "оседлать бурю", использовать эпоху ожесточенного столкновения тьмы и света, он, как многие апологеты технократии, хочет союза с авторитарной властью, надеясь определять её курс, контролировать её, "может быть, и сожалея о зле, содеянном по пути, но одобряя высокую конечную цель". У поколения читателей, переживших войну, это изречение вызывало отнюдь не академические ассоциации, к сожалению, сохраняющие зловещую актуальность и в наши дни. Впрочем, Саруман и сам стремится к захвату Кольца Всевластья, он коррумпирован им и хотел бы занять место Саурона. Это позволяет расценивать Изенгард как малую копию, детскую модель "твердыни, арсенала, тюрьмы, кузницы" - Барад-дура, Темной Башни Саурона. Изенгард - это шаг к той связанности сознания, которая наиболее существенна в ассоциативной сфере Кольца.
      Элитарность технократической программы "исцеления мира" постоянно видна в призывах Сарумана к Гэндальфу: изгоняй из мыслей "малых сих". "Пусть они ждут наших решений!" Проблемы, выдвинутые научно-техническим прогрессом, часто привлекали авторов социальных утопий и антиутопий. Не столь давно издательство "Радуга" выпустило на английском языке роман К. Уилсона "Паразиты сознания" (1967), который по трактовке этих проблем можно назвать апологией Сарумана. Хотя, на первый взгляд, может показаться маловероятной связь с технократическими идеями книги, рекомендующей эволюцию человека в качестве выхода из кризиса буржуазной цивилизации, связь эта лежит на поверхности. Сам мозг человека представляется Уилсону машиной, которую владелец использует недостаточно эффективно. Герой книги, Гилберт Остин, с помощью специальных приемов расширяет свои знания о возможностях этой машины и начинает применять её для непосредственного воздействия на материальный мир и для контроля над созданием других людей. Мозг делает ненужной технику, так как сам является универсальным техническим приспособлением. В тех случаях, когда его энергетические ресурсы все же недостаточны, применяется соединение мозговой машины Остина с мозговыми машинами его учеников. Тут уже возможности не ограничены: "посвященные" концентрированным усилием сознания заменяют двигатель ракетного аппарата, генерируют силовой луч, столкнувший Луну с орбиты, и т. д. Техническая элита подчиняет себе политическую власть и приводит дела человеческие к вполне сарумановскому благополучию под знаком Знания, Управления и Порядка.
      Во "Властелине Колец" есть глава "Голос Сарумана", где описана последняя попытка мудреца превратить поражение в победу, разъединив противников. Голос Сарумана обладает гипнотической силой внушения, так как убеждает каждого участника разговора, что союз с Изенгардом был бы тому полезен. Речи Сарумана вместе с тем восхваляют его собственное великодушие, незлобивость, желание простить несправедливые обиды и вместе с элитой принять участие в трудах на благо мира. Вся книга Уилсона представляет собой такую же речь героя, желающего показать, как благотворно используется мозговая машина мудрым технократом; но гипноз сарумановского голоса в отношении читателя "Паразитов сознания" дает трещину: открытый антидемократизм, отвращение к простому человеку как опоре рутины и застоя в истории, иронические кивки в сторону "старомодности" понятий совести и уважения к человеческой личности - все это позволяет ясно видеть, что будущее, сотворенное для Земли героями Уилсона, - это Мордор. Технократия неотделима от элитарности, сциентизм закрывает путь к творчеству основной массе человечества.
      Мудрец Гэндальф во "Властелине Колец" один среди волшебников заинтересован в обитателях захолустной Хоббитании, податливых, как масло, но упругих, как корни старого дерева. Он верит в их способность сопротивляться подчиняющей воле Кольца Всевластья и с "трудами маленьких рук" связывает надежду на его уничтожение. Решение вопроса о человеке проводит границу между Гэндальфом и Саруманом. Когда Гэндальф принимает титул Белого, окружающие замечают его сходство с Саруманом. "Да, я Саруман - Саруман, каким он должен был быть!" - восклицает он и становится вдохновителем и активным участником коалиции против Мордора. Его попытки привлечь к ней и Сарумана мотивируются не только прошлыми заслугами, но и "большой пользой, которую тот мог бы принести", если бы правильно употребил свои технические познания. Научно-технические достижения в той системе "присвоения", в которой они существуют, направлены против человека. Но в романе есть и нерушимые башни, и вечные дороги, и даже "палантиры" - своего рода телевизоры, созданные древними нуменорцами, жившими ещё без Колец. Они не несут на себе печати зла, могут служить и свету, и тьме, как служат разным началам башни-близнецы Минас Моргул и Минас Тирит.
      Фантастический образ владельца Изенгарда имеет и другую ассоциативную сферу, уже не так непосредственно связанную с эпохой создания романа, актуализированную скорее более близкими нам по времени явлениями. Тень Сарумана встает в воображении, когда с авторитетной трибуны звучат слова о том, что порою наука попадает в руки лукавцев, обманывающих народ обещаниями, льстивых честолюбцев, вожделенно мечтающих о славе, слова о том, что в руках таких людей наука губит, умерщвляет, превращает в сточную яму природу, а значит, совершает убийство её и человека5. Может быть, именно эта ассоциация заставила Толкина назвать Изенгард "кладбищем беспокойных мертвецов"?
      Образ Сарумана, как видим, актуален не только для 50-х годов. В наиболее общих и широких чертах он обращен ко всей технической эре. Саруман, каким он изображен, не раскроет перед читателем психологических глубин, не введет во внутренний мир "отцов" водородной или нейтронной бомбы, но он побуждает вынести им нравственную оценку. Принцип типизации, примененный в книге, тот же, которым Толкин восхищался в "Беовуль-фе", обобщение нравственного содержания, сочетание архитипических схем с индивидуальными деталями. "У воображаемых существ внутренний мир снаружи; они - зримые души", - писал о героях Толкина К. С. Льюис, его соратник по кружку "Инклингон". Во "Властелине Колец" это относится не только к эльфам и гномам. Почти все "волшебные" Персонажи ориентированы здесь на какой-то прообраз: Саруман - злой колдун, и этого достаточно, чтобы воображение вступило в действие.
      Единственное исключение - образ центрального героя, Фродо, в структуре которого существенную роль играет разработка эволюционирующего характера. И не случайно именно созданный современными художественными средствами образ Фродо делает отчетливо современной моральную проблематику книги. Побег снова привел Толкина к своему времени и позволил увидеть не только тьму, но и подлинные ценности, отменяющие банальность и серость вместе с "присвоением".
      Героизм - нечастый гость в послевоенной западной литературе. Скорее, ей свойственна тенденция к утверждению антигероя в качестве обычного и даже нормального продукта своего времени. Только "масскультовские" поделки продолжают тиражировать суперменов, чье право на интерес читателя подтверждается исключительно демонстрацией силы. Книга Толкина - одна из немногих, в которых заключена нравственная концепция, дающая надежду. Может быть, поэтому она и стала так дорога многим людям.
      Выражение этой концепции не исчерпывается образом Фродо, хотя он и занимает центральное место. Существенно, что для неё оказался необходим коллектив, "товарищество" добровольных помощников, связанных общим Делом. Члены этого сообщества - представители разных Свободных народов Средиземья. В общей борьбе рушатся разъединение и недоверие, посеянные между ними Сауроном, укрепляются общие нравственные ценности, создается миниатюрный Котел, из которого уже - . выходят первые песни, в котором готовится варево будущих сказаний.
      Еще более существенно, что, когда Фродо и Сэм отделились от спутников, на последних этапах пути в Мордор их проводником-предателем, а затем преследователем становится Горлум, стремящийся завладеть Кольцом. Фродо и Сэм - хоббиты. Горлум тоже происходит от какой-то ветви этого странного народца: его внешний вид искажен, как и внутренний мир, но когда в сумятице его одержимости прорывается голос нежности, проглядывает и прежний облик "старый изможденный хоббит".
      О хоббитах Толкин сказал в одном интервью, что это просто жители английской деревни - без особого воображения, но храбрые, и это помогает им выжить. Поэтому отвлечемся от фантастического происхождения персонажей и будем прямо говорить о человеческих ценностях, вовлеченный в путешествие к Роковой горе.
      Эволюцию образа Фродо определяет нравственный рост. Его история история "Выборов", нравственных решений, на которые вынуждают его обстоятельства. Чем выше потенциал и человеческая ценность этих решений, тем глубже у героя понимание борьбы, идущей в Средиземье.
      Первый "выбор" Фродо - уход из Хоббитании (он боится стать причиной её порабощения Сауроном) - ещё поддержан личной страстью к приключениям за пределами милого захолустья, где ничего не случается. Воле Кольца герою ещё нечего противопоставить, и относительно благополучная развязка (раненый Фродо все же добрался до Раздела) - результат заботы, опеки и поддержки мудрых советчиков и защитников. В пути Фродо получил первую рану - от кинжала Черного Всадника - и стал видеть окружающий мир серым и расплывчатым, погруженным в сумерки. Нити ассоциаций, связывающие неясное видение с банальностью "присвоенного" мира, ведут за пределы романа, к теории. В самой же книге "приложимость" этого мотива, как и всех приключений, ещё очень неопределенна, мир ещё настолько таинствен, что значение и масштаб происходящего непонятны ни хоббитам, ни читателю.
      Совет Элронда приоткрывает завесу. В действие вступает история, но уже не история Кольца (как в "Тени прошлого"), а история Средиземья, и современность объясняется как её продолжение. Здесь от решения Фродо зависит судьба всех Свободных народов, судьба самого Века. Неизмеримо возрастают опасность и трудность задачи. После приключений Фродо хочется только мирно отдохнуть, и новый выбор совершен уже вопреки личному интересу. "Я возьму Кольцо, хотя и не знаю пути",^говорит он, добровольно принимая на себя опасную миссию. В тяжелый час истории на всемирную арену выходят хоббиты, "восстав со своих мирных полей, дабы потрясти твердыни и Советы Великих".
      Путь из Раздола на юг уже не воспринимается как серия приключений. Здесь включаются ассоциации, которые позволяют видеть в нем путь познания. Именно в этой части книги расширяется пространство, открывается красота Средиземья и его собственная, свободная и опасная жизнь. Но пространство пути - это и пространство истории. Одно за другим минуют путники павшие царства: Эрегион, память о строителях которого хранят лишь камни; Морию, которую ещё оплакивают гномы; переживший свою весну "и лето, клонящийся к закату Лориен. Взятые вместе, эти страны создают образ естественного хода истории, процесса, связать и остановить который предназначено Кольцу Саурона. Видение его неприступной твердыни и несметнгах полчищ, готовых затопить Средиземье, отнимает у Фродо надежду. Это одна из причин, заставивших его преодолеть свой страх и совершить новый выбор - покинуть спутников, чтобы не вести их на гибель.
      Есть и другая причина, подкрепляющая это решение. Один из членов "Товарищества Кольца", воин Гондора Боромир, пытался силой завладеть Кольцом, чтобы употребить его при защите своей родины от Саурона. За этим возвышенным мотивом Фродо видит тайное желание власти, воздействие Кольца, подрывающее веру в "силу и правду человека", в его способность отвергнуть искушение.