Садовник

— Да неужели? — язвительно рассмеялся Мигель.

— Я вам точно говорю, — поджал губы капрал. — Я бы вам этого не говорил, господин лейтенант, но вы мне нравитесь. И я не хочу, чтобы вас меняли.

Это было сказано с таким чувством, что Мигель понял: надо как-то отшутиться. Но тут в гулком пустом коридоре послышался металлический лязг входной двери и грохот сапог, он вдруг вспомнил эту странную фразу алькальда о том, что у него еще есть время, и встревоженно направился к выходу, но уже на полпути, как раз на повороте, ошарашенно остановился.

Перед ним стояли два полицейских офицера: прибывший «помочь» следствию и только что пивший вместе с Мигелем кофе капитан Фернандес и второй — рослый, с военной выправкой, тоже в капитанском чине. Мигель пригляделся: этого второго он уже видел в Сарагосе, в кабинете начальника криминальной полиции.

— Лейтенант Санчес? — наклонив голову, щелкнул каблуками второй.

— Да, это я, — шагнул вперед начальник полиции.

— Капитан Сантало, управление криминальной полиции, — представился «гость» и протянул Мигелю большой синий конверт: — Вот постановление прокуратуры города Сарагосы. Ознакомьтесь.

Мигель вскрыл конверт, вытащил постановление, поднес его к желтому свету электрической лампы и обомлел. В бумаге недвусмысленно предписывалось, в связи с объединением уголовных дел, подозреваемого Энрике Гонсалеса, 1905 года рождения, конюха господ Эсперанса, немедленно препроводить в распоряжение управления криминальной полиции города Сарагосы.

— Постойте, господа, — непонимающе тряхнул головой Мигель, — а при чем здесь управление Сарагосы? Это же мое дело…

— Вы хорошо прочитали постановление, лейтенант? — с трудом удержался от улыбки рослый капитан. — Дело о похищении трупа сеньоры Долорес Эсперанса объединено с делом, которое ведет наше управление, а потому вы обязаны передать все улики и всех подозреваемых нам как вышестоящей структуре королевской криминальной полиции.

— Но Энрике Гонсалес уже дает показания… — растерялся Мигель. — И я намерен довести дело…

— Можете подать рапорт, — бесцеремонно оборвали его на полуслове.

— Обязательно, — вспыхнул Мигель. — Извольте подождать четверть часа.

***

Мигель ушел в свой кабинет и принялся писать рапорт, но все никак не мог прийти в себя. Ему было совершенно ясно, что именно алькальд и подключил свои знакомства в Сарагосе, чтобы отнять у него подозреваемого, и теперь судьба Энрике Гонсалеса зависит скорее от политических нужд сеньора Рохо, чем от истины. Но что они собирались вменить Гонсалесу, а главное, как алькальд собирается поступить с пропавшим, Да так и не найденным телом, он не понимал.

Он быстро, по всем правилам составил рапорт, запечатал его в большой конверт из толстой коричневой бумаги; во второй такой же конверт в присутствии обоих капитанов и капрала Альвареса вложил ожерелье из крупных белых жемчужин и найденные в кустах шиповника обрывки черного шелкового платья покойной и передал оба конверта Сантало.

— Держите, господин капитан.

Потом достал новый листок бумаги, прикусив губу, быстро составил акт на передачу арестанта, и через десять минут ничего не понимающего конюха посадили на заднее сиденье специально прибывшего за ним из Сарагосы «Мерседеса».

— Куда меня, господин лейтенант? — тревожно вертел головой Гонсалес.

— Сказал бы, у кого был минувшей ночью, никуда не поехал бы, — не выдержал Мигель.

— И что со мной сделают? — испугался конюх.

— Это суд решит, Гонсалес, — вздохнул Мигель. — Теперь только суд.

***

Он с трудом дождался утра и в шесть тридцать позвонил-таки в Сарагосу своему наставнику капитану Мартинесу. Вкратце изложил суть дела, но вместо ожидаемого совета услышал только напряженное сопение.

— Знаешь, Мигель… — наконец-то прервал тишину капитан Мартинес. — Ситуация и впрямь непростая, и мой тебе совет: не суйся в это дело.

— Но вы же понимаете… — начал Мигель.

— Так, хватит! — внезапно разъярился Мартинес. — Тебе постановление прокуратуры показали?

— Показали…

— Дело и подозреваемого ты передал?

— Да, передал…

— Все! Вопрос исчерпан! — подвел итог сказанному Мартинес. — Позвони, когда у тебя случится что-то действительно важное…

Капитан бросил трубку, и Мигель, поблагодарив телефонистку, расстроенно откинулся на спинку стула. Он чувствовал, что здесь без вмешательства высокопоставленных друзей алькальда не обошлось.

А к восьми утра в участок пришла сеньора Анхелика.

Пятидесятидвухлетняя бездетная, а потому совершенно одинокая вдова потребовала разговора наедине и в кабинете начальника полиции с глазу на глаз прямо заявила, что Энрике в ту роковую ночь был с ней, и только с ней, и просила не посылать его на каторгу.

— Вы готовы дать показания в суде? — холодея от ужаса и уже предчувствуя ответ, спросил Мигель.

— Лучше умереть, — без тени сомнения твердо произнесла вдова. — Как я после этого буду людям в глаза смотреть?

— Да вы не бойтесь, сеньора Анхелика, — болезненно улыбнулся начальник полиции. — Суд состоится в Сарагосе, и никто и никогда об этих показаниях не узнает. Вам нечего опасаться…

— Ни за что, — решительно поджала губы вдова.

Некоторое время Мигель еще уговаривал ее, а затем примирился с отказом, проводил вдову до дверей, сел за стол и обхватил голову руками. Было совершенно ясно, что истинный злоумышленник выскользнул из его рук, а в Сарагосу повезли невиновного.

Более того, теперь Мигель понимал, что не только роль конюха Энрике в похищении была иллюзорной; даже садовник и его сын попали под подозрение без достаточных на то оснований. И собака могла показать на них лишь потому, что они подержали в руках что-то, принадлежавшее сеньоре Долорес, — ожерелье или ту же подарочную Библию, например. И чем они там в управлении полиции думают и как собираются доказать Энрике Гонсалесу недоказуемое, было совершенно непонятно.

Мигель снова и снова начал перебирать обстоятельства дела и пришел к выводу, что непроясненными оставались всего две детали, на первый взгляд неважные, но, безусловно, значимые. То, каким образом ожерелье попало на клумбу, и назначение веток под мостом. Разве что похититель посещал усадьбу семьи Эсперанса, где и обронил ожерелье? Но тогда возникал закономерный вопрос: зачем он это делал? Ну, и эти ветки… Мигель начал восстанавливать в памяти все, что помнил о них, как вдруг осознал, что, когда спустился под мост повторно, с собакой, веток уже не было!

Он подскочил. Учитывая то, как опасно спускаться под мост из-за осыпи, это не могло быть случайным. Улики определенно уничтожили специально!

Мигель метнулся к выходу и, ни секунды не сомневаясь в абсолютной точности собственной памяти, стремительно прошел через весь город к мосту, а через полчаса ухнул по насыпи вниз, к реке, в кровь ободрав и руки, и лицо.

«Как же он здесь спустился? Ведь ночью пришлось…»

Покряхтывая от боли, Мигель поднялся и, цепляясь за редкие кустики, с трудом поднялся по осыпи вверх, к опорам. Обошел и тщательно осмотрел все вокруг. Само собой, веток не было. Он поднял голову и вдруг увидел на одной из старых балок засохшие, еле заметные потеки. Подошел ближе и вдруг почувствовал характерный запах тления.

Внутри у начальника полиции все оборвалось. Он ухватился за балку и подтянулся на руках. Вся верхняя часть балки была буквально усеяна прилипшими к сосновой смоле клочками черного шелка и мелкими суетливыми насекомыми и воняла… Господи, как же она воняла!

— Дьявол!

Только теперь он понял смысл собачьей стойки возле этой балки, и на глаза его невольно выступили слезы обиды. Получалось так, что в тот раз, когда он забрался под мост впервые, и преступник, и тело были еще здесь — только голову поднять! И позже умная полицейская ищейка совершенно точно указала начальнику полиции на его непростительную профессиональную ошибку.

Мигель яростно крякнул и стал осторожно спускаться к реке. Тщательно осмотрел берег, затем пошел вниз по течению и буквально в тридцати шагах обнаружил то, что искал: застрявшие в завале несколько веток лещины и обе жерди с намотанными на них черными шелковыми лоскутами — одна целая, а вторая с надломом посредине.

Некоторое время молодой начальник полиции свыкался со своим положением полного дурака, потом схватился за голову и сел на прогретый солнцем прибрежный валун. Все было предельно просто. У преступника сломалась жердь, и он был вынужден отсиживаться под мостом, на одной из этих балок, а вечером продолжил путь и, скорее всего, тащил труп на себе. И, пожалуй, из всех трех слуг, на которых прямо указала ищейка, никто, кроме этого звероватого мускулистого садовника, такую титаническую работу проделать был бы не в состоянии.

Мигель вскочил, выбрался на мост и пошел в точности так, как его уже вела собака. По козьей тропе, прямо к усадьбе Эсперанса. Он еще не понимал мотива этого странного преступления, но был твердо уверен в том, что труп наверняка закопан где-нибудь на территории огромной усадьбы Эсперанса. И кому, как не садовнику, знать где. Недаром собака так четко указала на него и на донашивающего отцовские обноски его недоразвитого сыночка.

***

С утра и до самого обеда Себастьян поливал посаженные вчера в центре огромной круглой клумбы черенки белой розы. Несмотря на то что черенки обладали превосходно развитой корневой системой, жгучее апрельское солнце все-таки сказывалось, и часть листочков уже начала вянуть.

Чувство огромной важности того, что он делает, охватило Себастьяна, заставляя глаза слезиться, а сердце колотиться быстрее. Теперь они были вместе. Навсегда.

Любовь, которую он испытывал к этой бесконечно доброй и прекрасной женщине, была так сильна, что, будь это возможно, он не стал бы ее хоронить, а так и сидел бы у ее ног — день, два, неделю, месяц… Но теперь ее седая маленькая головка находилась в полутора метрах под землей, и он мог выразить то, что чувствует к ней, только так — ухаживая за цветами вокруг нее, за ее цветами. И всегда, касаясь лепестка розы, он будет касаться ее щеки, а поливая и подкармливая цветы, поить и кормить ее.

И они никогда не расстанутся…

Он так размечтался, что даже не заметил, как подошел отец.

— Английский газон, — коротко произнес он и показал рукой в сторону господского дома. — И чтоб ни одного камешка!

Себастьян закивал и торопливо последовал куда сказали.

Английский газон они с отцом, шаг за шагом, создавали уже два месяца. Задача была не из простых. Следовало убрать все камешки и добиться идеально гладкой поверхности земли. Какой смысл в ровной, как стол, зеленой лужайке, ни он, ни даже его отец не понимали. То ли дело цветастая и веселая мавританская лужайка! Но такова была воля господ, и ее следовало выполнять.

Себастьян прихватил по пути корзинку для камней, быстро дошел по тропе до английского газона, встал на колени и начал рыхлить землю, выбирая из земли маленькие камешки, но тут его снова тронули за плечо.

Он вздрогнул и медленно, понимая, что снова делает что-то не так, повернулся и застыл, как завороженный.

На него смотрели живые карие глаза, как у сеньоры Долорес. На миг ему даже показалось, что это сама закопанная им покойная сеньора Долорес так быстро и внезапно проросла из земли молодым, обернутым в розовое, расшитое золотом атласное платье, побегом.

— Привет! — улыбнулась ему девочка. — Я — Долорес. Я сегодня из Мадрида приехала. А ты кто?

Себастьян молчал. Она сказала, что она — Долорес, и это было странно и удивительно.

— А-а, я поняла! — обрадовалась девочка. — Ты — сын садовника. Мне уже сказали, чтобы я к тебе не подходила!

Себастьяну вдруг захотелось потрогать ее, просто чтобы сравнить, такая ли же у нее жесткая и сухая грудь, как у покойной сеньоры Эсперанса, и такие ли же вялые и прохладные ноги…

— Сеньорита Долорес! — позвали от аллеи, и к ним подошла горничная. — Я вас везде ищу, а вы с этим… — она метнула на Себастьяна презрительный взгляд, — разговариваете… Пойдемте, вас искала сеньора.

— Я еще приду, — пообещала маленькая Долорес и улыбнулась. — Я теперь тоже буду жить здесь.

Себастьян проводил ее взглядом и поднялся с колен. Склеп, разбитая мраморная крышка, прохладный старушечий живот, волокуши, яма, цветы, эти живые карие глаза — все смешалось в его голове в одно мгновение.

— До-о-оэссс… — процедил он вслед. — Дооэссссс…

— Э-э… да ты, как я посмотрю, не такой уж и немой? — раздался неподалеку знакомый голос.

Себастьян обернулся, и по спине его пробежал холодок. Прямо к нему шел тот самый полицейский. Только китель его из плотного сукна и золотистые пуговицы были покрыты густым слоем пыли, а по высокому, покрытому множеством царапин лбу, оставляя на лице отчетливо видимые дорожки, скатывались капельки пота.

— Где отец?

Себастьян ткнул рукой в сторону господского дома. Сегодня была суббота — день получки, и отец, как и вся остальная прислуга, собирался идти к сеньору Эсперанса.

— Спасибо, — поблагодарил полицейский, ласково потрепал его по щеке и вдруг вздохнул. — Ты уж прости, парнишка, если что пойдет не так… как хочется, но закон есть закон.

***

Мигель оставил мальчишку возле газона, ополоснул лицо теплой и немного затхлой водой из бочки и энергичным шагом пошел вниз к усадьбе. Все следовало делать быстро и решительно: правильно объяснить старому полковнику ситуацию и сегодня же оформить разрешение прокуратуры на арест садовника. А то завтра мало того что воскресенье, так еще и день выборов, — никто в прокуратуре сидеть не будет.

Мигель пригнулся, пробрался под склонившимися над тропой раскидистыми ветвями лещины, а когда вышел на открытое место, сердце его радостно екнуло. Возле ворот виднелась машина алькальда.

«Вот и хорошо, что все здесь, — удовлетворенно улыбнулся начальник полиции. — Заодно скажу ему о возможном алиби этого Гонсалеса…»

Он стремительно сбежал с холма и только перед самым домом приостановился, чтобы еще раз промокнуть платком лицо. Распрямился, степенно поднялся по ступенькам на большую прохладную террасу, подошел к стоящим возле столика мужчинам и щелкнул каблуками.

— Здравия желаю, полковник! Здравствуйте, сеньор Рохо.

Сеньор Эсперанса сдержанно кивнул, а алькальд изумленно уставился на исцарапанное лицо начальника полиции и вернул себе выражение скорби и значительности с некоторым усилием.

— Очень хорошо, что вы здесь, Мигель. Все-таки вы тоже приложили руку к раскрытию этого жуткого преступления…

— Как — раскрытию? — не понял Мигель. — Кто его раскрыл?

— Ах да, вы же еще не знаете… — придал своему лицу еще более серьезное выражение алькальд. — Гонсалес-то ваш, оказывается, с социалистами связался! Хорошо еще, что вы его так вовремя арестовали. Мог ведь и сбежать…

Алькальд снова повернулся к сеньору Эсперанса и принялся говорить, а Мигеля вдруг пронзило жуткое чувство мерзости и необратимости происходящего, ибо то, что он услышал, не лезло ни в какие ворота.

Все с тем же выражением скорби и значительности на бледном одутловатом лице алькальд сообщил, что состоявшийся сегодня утром в Сарагосе суд убедительно доказал причастность Энрике Гонсалеса к деятельности левой террористической группировки. Причем из материалов следствия было ясно, что тело покойной сеньоры Эсперанса было похищено этими безбожниками в целях политического шантажа виднейшего политического деятеля провинции, преданного солдата монархии полковника Хуана Диего Эсперанса.

«Господи! Что за бред?!» — ужаснулся Мигель, но перебить алькальда и вмешаться прямо сейчас, пока он разговаривает с полковником, было немыслимо.

— К сожалению, — с прозвеневшей в голосе нотой скорби продолжил алькальд, — само тело сеньоры Эсперанса сгорело вчера в автомобильной аварии близ Сарагосы. Там же, в автомобиле, сгорели и все соучастники преступления. А потому выяснить, кто именно руководил похищением, установить не удалось…

«Матерь Божья! — охнул Мигель. — Что за чушь?! Какая такая авария?! И при чем здесь Энрике?! Он же у вдовы был!»

— К счастью, Гонсалес еще вчера ночью во всем признался, — пристально глядя на Мигеля, возвысил голос алькальд, — и на суде получил по заслугам — двадцать пять лет каторжных работ.

В глазах у Мигеля потемнело.

— Ты мне вот что, Рауль, скажи, — прерывая алькальда, хрипло потребовал полковник. — От моей Долорес хоть что-нибудь осталось?

— Да, Хуан… — дрогнувшим голосом произнес алькальд. — Там… у меня в машине…

Полковник оттолкнул алькальда и торопливо зашаркал вниз по ступенькам.

— Там немного… ты извини… сам понимаешь, — побежал вслед за ним алькальд, — пепел да костные фрагменты… но я привез все, что сумели собрать ребята из управления полиции…

Мигель ошарашенно тряхнул головой и медленно двинулся вслед за полковником и алькальдом, а когда подошел к машине, сеньор Эсперанса уже открыл стоящую на заднем сиденье большую черную лакированную шкатулку и смотрел внутрь застывшим взглядом.

— Это она?

— Без сомнения, Хуан… — нервно выдохнул алькальд. — Можно хоронить. Новая крышка для гробницы уже в склепе… И падре Франсиско на месте — только тебя ждет…

Полковник Эсперанса медленно закрыл шкатулку, пожевал губами, отчего прокуренные седые усы жутковато зашевелились, и кивнул:

— Тогда не будем откладывать.

***

Едва сеньор Эсперанса исчез в дверях, Мигель жестко взял алькальда за локоть.

— Сеньор Рохо, вы рискуете.

— Бросьте, лейтенант, — криво улыбнулся алькальд. — Это вы рискуете.

— Но это же полная чушь! Откуда у вас останки? Даже если суд состоялся до обеда, а это невозможно, их не могли привезти из Сарагосы так быстро!

Алькальд надменно поднял голову.

— Это вас не касается. Главное, что у меня есть все документы.

— Покажите, — демонстративно протянул руку Мигель.

Алькальд покачал головой:

— Есть официальный порядок. Пошлите официальный запрос вашему начальству, и, если оно сочтет нужным, вас ознакомят.

Мигель понимающе усмехнулся. Он еще не знал, как алькальд сумел это устроить, но понимал главное: сеньору Рохо, да, наверное, и полковнику, глубоко безразлично, где на самом деле захоронено тело покойной сеньоры и кто его на самом деле похитил. Главное — соблюсти внешние приличия. Но он в эти игры играть не собирался.

— Учтите, сеньор Рохо, я подал рапорт.

— Мне уже сообщили…

— А у Энрике Гонсалеса есть алиби.

— Да неужели?

— И я найду преступника, а вам еще придется краснеть за то, что вы сделали, — завершил Мигель.

— Штаны не порви, щенок, — зло дернул губой алькальд.

***

Уже в четыре часа пополудни останки тела сеньоры Эсперанса, а точнее, то, что выдали за ее останки в Сарагосе, в присутствии всей семьи, алькальда и начальника городской полиции снова отпели, погрузили в гробницу и закрыли новой, точь-в-точь похожей на прежнюю крышкой.

***

Себастьян наблюдал за приехавшей из Мадрида юной сеньоритой Долорес до самого вечера, — отсюда, с газона, расположенного прямо под распахнутыми настежь окнами дома, это было нетрудно.

Сначала она сидела во флигеле со своей матерью сеньорой Тересой и вслух повторяла вслед за ней диковинные, ни на что не похожие слова. Затем пришел старый полковник, и они, все трое, торжественно прошли в столовую — обедать. Затем юную сеньориту снова отвели во флигель, посадили за пианино, и около часа Себастьян выбирал камешки под дивные переливы гамм.

Душа его разрывалась на части. Он совершенно точно знал, что сеньора Долорес лежит в центре клумбы, укрытая полутораметровым слоем земли, и так же точно узнавал знакомые интонации старой сеньоры в этих чарующе капризных переливах молодого голоса. Это было так, словно какая-то часть покойницы вырвалась из-под земли и снова жила!

***

Эту ночь Мигель проспал как убитый, а весь следующий день ему пришлось следить за порядком на выборах, и мукам совести по поводу безвинно посаженного на четверть века Энрике Гонсалеса места просто не оставалось. А когда поздно вечером начальник полиции добрел до дома, ему хотелось только одного: смыть едкий пот с усталого тела и завалиться спать. Он за эти дни вымотался до предела.

Но в понедельник, 13 апреля 1931 года, сразу после инструктирования двух самых молодых полицейских и приведения текущих дел в порядок, Мигель оставил участок на Альвареса, начистил сапоги, проверил перед зеркалом, как сидит на нем китель, и отправился в муниципалитет. Следовало в обязательном порядке засвидетельствовать свое почтение вновь избранному алькальду.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.