Пуля для безнес-леди

      Настя уже отвыкла удивляться и послушно закупила продукты, пару бутылок коньяка и бутылку "Столичной".
      Кушкин за столом держался скромно, охотно выпил две-три рюмки коньяка, с аппетитом закусил.
      - Вот что, Настенька, - откинувшись на спинку стула после очередной рюмки сказал Алексей, - отныне Миша, то есть Михаил Иванович Кушкин, будет твоим ангелом-хранителем. Он головой отвечает за твою безопасность. Он и его люди...
      - Совсем спятили? - возмутилась Настя. - Это кто же я такая? Пленница, заключенная, подконвойная?
      - Ты - богатая женщина, - не обратил внимания на её истерическую вспышку Алексей. - И в твоих руках ключи к одной из самых больших наших тайн. Не трепыхайся, дорогая! - повысил он голос. - Наша организация все делает серьезно. Завещание, по которому все твое состояние перейдет в другие руки, уже написано и оформлено по всем правилам, остались мелкие детали. В случае твоей смерти, разумеется...
      - Будь прокляты те, кто устроил мне такую жизнь! - Настя готова была расплакаться. Ей нестерпимо захотелось вернуться в юность, стать голенастой девчонкой, у которой и забот-то было - выучить уроки да решить самую "важную" проблему: целоваться вечером с этим мальчиком или с другим....
      - Ну-ну, Настенька, - ободряюще сказал Алексей. - Ты ещё увидишь, сколько прелести в твоей новой жизни, когда она начнется. Кстати, помнишь инспектора по кадрам в "лумумбарии", с которым регулярно беседовала по душам?
      Настя кивнула.
      - Он тебя хорошо помнит и передает привет.
      - Тоже друг нашелся...
      - Скорее, наставник... Все записи бесед с тобою у него аккуратно подшиты в папочки, пронумерованы и проштемпелеваны... На каждой - гриф "Совершенно секретно". И стали доверительные беседы рапортами и отчетами агента... Хочешь, обнародуем? В наше демократическое время такое делается просто...
      - Значит, я служила обыкновенной сексоткой?
      - Ну, не совсем обыкновенной... Твои отчеты отличались наблюдательностью, точными оценками людей... Кое-кто в результате даже должен был покинуть стены университета. Вот так-то, милая...
      - Сволочи вы! - прошипела Настя. - Хоть вешайся - в угол загнали!
      - Успокойся, не ты первая. И повыше тебя рангом люди почитали за честь сотрудничать с нами. Не в угол тебя законопатили, а на крючок посадили. Придет время, поумнеешь - ещё спасибо скажешь.
      Тигрица, гуляющая сама по себе
      Алексей отбыл в свои закордонные дали, и Настя стала приспосабливаться к новому для себя образу жизни замужней дамы, у которой супруг трудится "за бугром", следовательно, она хорошо обеспечена, может себе позволить и модные туалеты, и "Шанель" № 5 и обед с близкими подругами в ресторане.
      Свое новое состояние она не без юмора определила так: "Тигрица, гуляющая сама по себе". В её нынешнем положении были плюсы, но были и минусы.
      Люська Заболотина и другие девицы из редакции считали вполне естественным, что возле неё постоянно вертится Миша Кушкин: старый друг, бой-френд, как стали говаривать в московском полусветском обществе, приятель Алексея Дмитриевича, а тот, между прочим, вдали от родины, следовательно, и от молодой жены. Надежнее иметь дело с приятелем мужа, чем неизвестно с кем. А Настя вдруг остро почувствовала, что это такое - бабье одиночество. Возраст у неё уже катился к четвертаку, жизнь требовала свое совсем не рублями. Она впервые узнала, что это такое - проснуться глубокой ночью, долго лежать с открытыми глазами и наконец задремав, утром очнуться на измятой простыне. Часто ей теперь не хотелось после работы возвращаться домой. Огромная квартира, гулкая и необжитая, вызывала неясные чувства беспокойства, тревоги, неустроенности. Так бывает, когда вдруг оказываешься на перекрестке дорог и не знаешь, куда идти.
      Настя стала допоздна засиживаться в редакционной кофейне - все-таки вокруг были живые люди. Коллеги-журналистки быстро поняли выгоду дружбы с Настей - всегда можно перехватить деньжат до зарплаты, подсунуть ей прочитать свою статейку - пусть замолвит словечко в секретариате, авось и в номер поставят. Настя охотно со всеми общалась, но близко ни с кем не сходилась, её лучшими подругами по-прежнему оставались Нинка и Эля.
      Она много печаталась, но стала тщательнее отбирать темы для материалов, советовалась с Русланом Васильевичем, доверяя его чутью и опыту. А писать было о чем. Было лето 1991-го. По Москве прокатывались многотысячные демонстрации. В их первых рядах шли лидеры демократов Попов, Афанасьев, Коротич, Бурбулис, какие-то люди, ещё вчера числившиеся на рядовых должностях научных сотрудников и штатных пропагандистов марксизма-ленинизма. Они и их сподвижники выдвигали не очень ясные программы, но речи были страстными и категоричными.
      Похоже, Москвой и страной начинали управлять посредством митингов и воззваний. Партия на глазах разлагалась и сдавала одну позицию за другой.
      Главный редактор нервничал, на планерках срывался на крик, но он уже газетой не руководил - что печатать, а что нет, решал секретариат и тот самый зам. главного - Юрий Борисович Фофанов - который сменил Алексея и прочно числился в редакционных демократических лидерах.
      Но Главный не желал сдаваться, он регулярно ездил в ЦК на своей черной "Волге", привозил какие-то указания, оглашал их на планерках под ироничные улыбки журналистов. Выполнять их никто не собирался.
      Грядущие перемены приобретали вполне реальные очертания.
      На одной из пресс-конференций Настя подошла к идеологу демократов экономисту Василию Селюнину.
      - Для вашей газеты я интервью не дам, - обычно доброжелательный Селюнин в этот раз был чем-то раздражен.
      - А я и не прошу интервью, - сказала примиряюще Настя. - Я хочу сама понять, что происходит, что с нами будет.
      - Ищите других пророков, - Селюнин не хотел говорить и только мягкость и интеллигентность мешали ему повернуться спиной и уйти.
      - Пожалуйста, ответьте мне всего лишь на один вопрос, без записи и не для публикации, только для меня. Какой вам видится судьба партии, КПСС?
      У Селюнина озорно блеснули глаза, с него сошла вялость:
      - Вы помните слова Ленина о глиняном колоссе?
      - Это в который ткни - и он рассыплется? - догадалась Настя, вспомнив этот часто мелькавший в марксисткой литературе эпизод из жизни молодого Ульянова.
      - Вот именно! КПСС вскоре рассыплется, и эти осколки-обломки уже никто не сможет собрать-склеить. А её гигантское имущество будет национализировано...
      Селюнин незаметно для себя увлекся и стал развивать мысль о том, что зданиям райкомов и обкомов найдется лучшее применение, поликлиники, больницы и санатории 4-го управления станут общедоступными, ибо все привилегии они, демократы, ликвидируют, гигантские средства, накопленные КПСС, будут использованы для поднятия жизненного уровня народа и процветания государства.
      - Вы романтик, Василий Трофимович, - вздохнула Настя.
      - В чем вы сомневаетесь? - напористо спросил Селюнин. - В том, что КПСС изжила себя, что она терпит сокрушительное поражение?
      Настя покачала головой:
      - Нет, это мне ясно, вопрос только в сроках. Но я не верю в то, что будут ликвидированы привилегии, исчезнет номенклатура, злоупотребления властью и традиционный для России чиновничий бандитизм... Вы не обидитесь, Василий Трофимович, если я скажу более резко?
      Селюнин уже не торопился завершать разговор, он смотрел на Настю с тревожным напряжением.
      - Отчего же? Валяйте, высказывайтесь...
      - Мне кажется, что идет примитивная борьба за власть. Две стаи, простите, сошлись в смертельной схватке. И я боюсь, что прольется кровь...
      - Этого опасаюсь и я, - тихо сказал Селюнин. - А вы сегодня с кем? Я читаю ваши статьи, они очень искренни и злы, вы могли бы принести большую пользу нашей молодой демократии...
      - Увольте, - развела шутливо руками Настя, - я ни с кем. Кошка, гуляющая сама по себе среди больших и мелких хищников.
      - Вам не дадут долго гулять в одиночку, - грустно прокомментировал Селюнин. - Сейчас время команд. Одиночки в лучшем случае выбывают из игры...
      - А в худшем?
      - Здесь возможны разные варианты, - уклонился от ответа Селюнин.
      У Насти этот разговор оставил тягостное впечатление. Она видела, что Василий Трофимович тяжело болен - круги под глазами, тяжелое дыхание, вялый взгляд, затемненная кожа на скулах. Наверное, сердце пошаливает. И не мудрено. Последние годы у него не было постоянной работы, перебивался гонорарами от проскочивших по недосмотру "кураторов" из ЦК немногих публикаций. И она понимала, почему он отказывался дать интервью её газете когда-то из этой газеты его "выперли" практически с волчьим билетом. Он не сломился - продолжал отстаивать свои нестандартные экономические идеи, которые в новых условиях становились теперь не по вкусу уже набиравшим силу демократам.
      И ещё она чувствовала, что Селюнин прав в главном - КПСС или, как просто говорили "партия", накануне развала. И хотя внешне все выглядело благополучно: ЦК издавал множество постановлений, генеральный секретарь постоянно кого-то "приветствовал", было множество официальных встреч, функционировали райкомы и парткомы, на фасадах зданий, как и многие годы кричаще алело: "Слава КПСС", однако же появилось множество признаков, которые свидетельствовали, что механизм огромной и, казалось, всеохватной партийной машины пробуксовывает, работает на холостом ходу. Раньше лозунг "Партия и народ едины!" был привычным, в меру демагогическим, сейчас же партия и народ стали существовать как бы отдельно друг от друга.
      Особенно Настю умиляло это - "Слава КПСС" - выходило, что КПСС, то есть партия, прославляла саму себя. Однажды она представила, что было бы, если бы на редакционной летучке она поднялась, набрала побольше воздуха в легкие и завопила: "Слава Насте Соболевой!" В психиатричку не отправили бы, но обратиться к психиатру обязательно бы посоветовали.
      Словом, Селюнин лишь подтвердил то, что она интуитивно чувствовала, со свойственной ему прямотой сформулировал настроения, которые полунамеками проскальзывали в ответах интервьюируемых ею именитых собеседников. Она понимала, что какая-то тайная деятельность Олега Петровича, внезапное решение Алексея жениться на ней, "наследство" от родственницы, о которой она ничего не знала - все это звенья единой цепочки, и они связаны с событиями, происходящими в стране. Ее это очень беспокоило, но поделиться сомнениями и подозрениями было не с кем. Нинка, лучшая подруга, крутилась, как заводная, на всевозможных тусовках, упрашивала Настю брать её с собой на презентации и приемы, где знакомилась с иностранными журналистами и коммерсантами, которые в эти месяцы заполонили Москву. "Мне бы заарканить какого-никакого забугорного мужичка, - откровенно делилась она с Настей, и прощай, немытая Россия!" Настя возмутилась:
      - Ты-ы, шалава, Россию не трогай.
      Нинка не обиделась, наоборот, радостно завопила:
      - Ой, Соболек, какая ты стала патриотка!
      Настя тоже рассмеялась: "Чего то я?" И пригласила поужинать в ресторан Дома литераторов. Поскольку Нинка выдерживала многозначительную паузу, Настя добавила к приглашению: "Все в норме, я плачу, денежка есть".
      Эля объявлялась редко, больше звонками, ничего не значащими, просто чтобы отметиться. С экранов TV её убрали, с отъездом Алексея в загранкомандировку защищать её стало некому.
      В один из редких вечеров, когда Настя была дома, Эля позвонила и сказала:
      - Пригласи меня к себе, а то я удавлюсь...
      - С чего вдруг? - спокойненько спросила Настя.
      - Не знаю,.. - ответила Эля. - Вроде бы все о'кей, мужичок богатенький прилип, не жадный, от него имею больше, чем раньше от всего советского TV, а - тоска...
      - Приезжай, - сказала Настя.
      Они от души потрепались за бутылкой "Мартини". Эля была все такой же ухоженной и внешне благополучной, костюмчик на ней был модный, макияж безупречный и со вкусом, курила элегантные длинные сигареты "Вог", но... Насте захотелось сравнить её с увядающей розой: ещё вчера цвела пышно и броско, а теперь яркую головку опустила, краешки лепестков потеряли свежесть, съежились. "Пошлость какая лезет в голову, - одернула себя Настя. - Розы, лепестки..."
      Разговор неминуемо зашел об Алексее.
      - Дает о себе знать? - поинтересовалась Эля.
      - Изредка... Звонками... Посылочками через тех, кто у него бывает.
      - Да, интересное у тебя положение, - прокомментировала Эля. - Муж вроде и есть, и нет его. - Она без смущения спросила:
      - Как он тебе показался? Я имею в виду... Да ты сама знаешь, что я имею в виду.
      Настя рассмеялась. Ну, Элька, вот уж дамочка без комплексов, дитятко раскрепощенного времени. Вспомнился Бираго Диоп и она ответила, что думала:
      - Так себе... Мужичонка средний. Все у него среднее: и рост, и умственные способности, и...
      - Понятно.
      Эля, судя по её равнодушной физиономии при обычно волнующем дам диалоге разделяла оценки подруги.
      - Тогда заведи себе любовника, - посоветовала она. - Но действуй или очень открыто или совсем втихую.
      - Что за диаметрально противоположные советы?
      - Если открыто - и говорить будет не о чем. Ты известная журналистка, тебе сам бог велел быть не такой, как мы, дамочки в грехах как кочан капусты в листьях. А если втихомолку, только для души - тоже для сплетен повода не будет и Алексею не донесут.
      Как же, подумала Настя, майор Кушкин не только Алексею, а всем своим начальникам доложит. Кушкин или его люди были, что называется, "при ней" постоянно и это раздражало. Хотя случился однажды инцидент, который её сильно озадачил. Она тогда возвращалась из редакции на своих двоих, решила пройтись, прогуляться, благо до дома было рукой подать. К ней привязался какой-то субъект, из тех, что по вечерам специально выходят на Тверскую кадрить тоскующих женщин среднего возраста. Он пытался с нею познакомиться, выдавал себя за кинорежиссера: "Я сейчас снимаю фильм о Чехове, вы - Лика, я в этом уверен, какое счастье, что я вас случайно встретил". "Правда?" иронично поинтересовалась Настя. "Сущая правда! Вы ведь знаете, что все начинается со случайностей: и великие произведения и страстные романы!" "Я - женщина не вашего романа", - Настя ускорила шаг, он засеменил рядом с нею. "Отвяжись!" - грубо бросила она. "Нет, нет, не исчезайте!" - в его жестах, игре голосом было что-то от вышедшего в тираж актера. И тогда вдруг рядом возник человек, неприметный такой человек, что-то такое сделал, отчего "актер" повалился как сноп на тротуар. "Исчезайте", - приказал он Насте спокойно и тихо, а громко произнес: "Граждане, мужчине стало плохо! У кого есть жетон вызвать "скорую"? Столпившиеся прохожие стали рыться в карманах, впопыхах никто и не вспомнил, что "скорая" вызывается без жетона, простым набором "03". Пока искали жетон, неприметный человек переместился в задний ряд сгрудившихся зевак ("советскому человеку до всего есть дело!"), Настя впорхнула в троллейбус и через окно увидела, как он неторопливо уходит вниз по Тверской...
      Но не рассказывать же об этом Эле...
      - Любопытно, отчего это ты хотела удавиться? - спросила она подругу. Или брякнула от нечего делать?
      Эля сказала:
      - Не брякнула... Тошно мне, что становлюсь самой что ни на есть обыкновенной содержанкой. Раньше давала ради карьеры, думала, вот поддержат, помогут, пробьюсь, стану сама по себе что-то значить, уж тогда отыграюсь... Потом, чтобы удержать Алексея начала выполнять его "просьбы", так, мелкие поручения, потом подписочка о неразглашении, ну, ты знаешь...
      - Нет! - резко отрезала Настя.
      - Ладно, перестань ломаться, девочкой тебя даже в порядке комплимента назвать сложно. Алексей растворился за бугром, меня больше никто не беспокоит, наверное там - она ткнула пальцем в пространство - сейчас не до таких, как я, сошек. И стало все просто и ясно: я тебе плачу, ты меня обслуживаешь.
      Новый поклонник Эли был "восточной" национальности, делец, учуявший новые возможности. Деньги у него были, на Элю не скупился. По её словам, он затеял гигантское дело - какая-то сеть палаток по всей Москве со свежайшими овощами и фруктами с юга.
      - Вокруг него - "шестерок" десятка два, все крутятся, появляются, исчезают... Он снял огромную квартиру в старом доме на Гиляровского, не квартира, а штаб ракетных войск. Мощный мужик, даром что низенький и пузатенький.
      - За чем же дело? - спросила Настя, хорошо знавшая сокровенную мечту Эли: удачно выйти замуж, бросить все то блядство, в котором тонет все глубже и глубже, родить парочку детишек, и быть за мужем серьезной и не потерявшей очарования дамой. Замуж, конечно, лучше за иностранца, совсем неплохо за израильтянина, но на худой конец можно и за восточного человека - эти все больше чувствуют себя в России как в покоренной стране, где можно отлично пограбить-заработать.
      - Женат он, - хмуро объяснила Эля. - Супруга - восточная ханум с полным ртом золотых зубов, детишками и кучей родственников. - Это они все у него в "шестерках", а он - глава клана. Напьется и стонет: я заложник, я заложник...
      Настя искренне пожалела подругу и посочувствовала "восточному человеку": жаль, что не волен в своих поступках, из распутниц, завершивших сексуальные странствия и поиски, выходят образцовые жены. Да и не распутница вовсе Элька. Не повезло в жизни, вот и все дела.
      Изредка Настю, как и других журналистов, назначали "свежей головой". То есть в этот день она могла придти на работу к моменту подписания газетных полос, сесть в одном из секретариатских кабинетов и на свежую голову вычитывать эти самые полосы "от и до" в поисках ошибок. Кстати, ошибки пытались "поймать" все, даже наборщики - за это полагались серьезные премии. Такой порядок ввел ещё знаменитый книгоиздатель Сытин: у него для метранпажей даже были выставлены на видном месте "шкалики" - нашел ошибку, тут же получай "поощрение", можешь даже хлебнуть, героям не возбраняется.
      Настя прочитала 1-ую и 2-ую полосы - внутренние события, и перешла к 3-ей - события международные. Под рубрикой "Срочно в номер" в небольшой заметке сообщалось, что в одной из африканских стран произошел переворот и власть перешла в руки "молодых демократов из числа военных" во главе с генералом Бираго Диопом. "Ух ты! - восторженно подумала Настя. - Бираго, её дорогая "шоколадка", все-таки взял власть!"
      Время разбрасывать камни
      Было начало августа, тот самый август, который войдет в новейшую историю России. Держалась отличная погода. Летнюю жару вытесняла предосенняя свежесть, изредка моросил меленький дождичек, он был приятным, особенно когда через серые тучи прорывались лучи солнца. Но синоптики предсказывали похолодание и возмущенную геомагнитную обстановку. Лето на глазах сменялось осенью.
      Генеральный секретарь ЦК отдыхал в Фаросе и в газетах появлялись сообщения, как ему там хорошо. А по Москве гуляли слухи о том, какая роскошная дача специально для него строится в Крыму, и ещё разные другие слухи, из которых вытекало, что он, такой-сякой, совсем и не демократ, а прибирает всю власть к рукам. Митингующая страна переставала работать и накапливала взрывные проблемы.
      У Ельцина число сторонников росло буквально на глазах. В России во все времена любили убогих и обиженных. Один из лучших храмов столицы - Покрова что на Рву, назывался собором Василия Блаженного, по имени юродивого Васятки, который обитал в этих местах и здесь же был закопан в приделе.
      Однажды Миша Кушкин предупредил Настю: в эти дни сиди тихо и не высовывайся. Они с некоторых пор перешли на "ты", благо возраст у них совпадал.
      - С чего это ты? - Настю заинтересовал совет Кушкина.
      - Объяснить не могу, но, пожалуйста, прислушайся... - твердо сказал Кушкин.
      Настя уехала вечером на дачу, а утром, по привычке включила телевизор. Передавали обращение к народу ГКЧП - в стране происходил государственный переворот. Она наспех оделась и помчалась на вокзал. В электричке была необычная тишина, люди угрюмо молчали, никак не комментировали происходящие события, хотя все знали о них. К Насте подсел молодой человек в опрятной дешевой курточке. Она, не напрягаясь, признала в нем того, который срубил на Тверской приставалу-"актера".
      - Привет! - громко сказал он, очевидно для пассажиров. - Вот так встреча, Анастасия Игнатьевна! - И тихо добавил: - Советую возвратиться на дачу.
      - А не пошел бы ты... - прошипела Настя. Она не хотела и не могла пропустить события, которые происходят не каждый день.
      - Нет, не пошел бы, - твердо ответил молодой человек. - Не желаете возвращаться - буду с вами. Вы хоть понимаете, что может произойти?
      - Что?
      - Да все, что угодно: погромы, драки, битье витрин, сведение под шумок старых счетов.
      - Мрачноватая картинка... Как вас зовут? А то мы не на равных, вы меня знаете, я вас нет, хотя и запомнила.
      - Леонид.
      - Капитан? - с полуулыбочкой спросила Настя.
      - Мы в равных званиях, - отшутился Леонид.
      Настя хотела возмутиться, но тут же передумала: чего собачиться, о ней заботятся, что ещё слабой женщине надо?
      - Вы представляете картинку: мы приходим в редакцию, вы со мною рядом, как я вас представлю своим, редакционным?
      - Соседом по даче, - похоже на все вопросы у Леонида или как там его на самом деле звали, были заготовлены ответы.
      - Живу на соседней с вашей даче... Вы попросили меня сопровождать вас в Москву, поскольку время такое... тревожное.
      - А кто вы по профессии? - продолжила игру Настя.
      - Инженер-электронщик с "почтового ящика". Ваши в электронике точно ничего не смыслят.
      - Вы в Союзе писателей случайно не состоите?
      - Нет, а что?
      - Байки складно сочиняете.
      Леонид рассмеялся.
      - Между прочим, я по давней профессии действительно инженер-электронщик. И комнатку с верандой на соседней с вашей даче снимаю. Любая "легенда" должна быть, как минимум, правдоподобной, а как максимум основываться на реальных, легко проверяемых фактах.
      Улыбка у него была хорошей. И весь он внушал доверие - открытое лицо, глаза без затаившейся в глубинке подлянки, скуластенький, смуглый. Настя поймала себя на том, что посматривает на него с интересом. Как он того "актера" вырубил...
      - Помните приставалу на Тверской? - спросила она с непонятной себе тревогой. - Вы его тогда как... насовсем?
      Леонид удивился вопросу, ответил:
      - Ну, я не такой кровожадный... Три-четыре минуты - вполне достаточно, чтобы потом поднялся и за сердце стал хвататься, мол, никогда не болею, надо же такому случиться...
      И уже серьезнее добавил:
      - Еще неизвестно, кто все-таки это был... Когда пришел в себя - очень лихо скрылся от нашего человека, обрубил хвост, как говорится.
      Настя грустно и надолго замолчала. В странном мире она стала жить: нежданное наследство, охрана, странный человек, нагло кадривший её прямо на улице. А теперь вот и танки...
      Танки и БТРы они увидели, как только вышли из метро станции "Пушкинская". Они четко обрамляли прямоугольник Пушкинской площади, подогнанные вплотную друг к другу - железные чудовища, казалось, задремавшие под теплым солнцем. Люки были открыты, молодые парни-танкисты в шлемах по пояс торчали в них, некоторые сидели на броне. Почти все немного ошарашено улыбались, поглядывая на окруживших их людей. Танкам было не сдвинуться, разве что по толпе. На танки полезли девушки с цветами, мороженым, конфетами. Танкисты протягивали руки, помогали им взобраться на броню. Ветерок развевал юбки, мелькало под ними что-то таинственно-белое, девчонки, не смущаясь, прихлопывали юбки и платьица ладошками. Вдоль линии танков и БТРов не видно было ни одного офицера.
      - Все, конец трагедии, начинается фарс, - пробормотал Леонид.
      - Вам и такие слова знакомы? - Настя не смогла скрыть удивление.
      Вместо ответа Леонид сказал:
      - Мне надо позвонить.
      - В моем кабинете есть телефон. И не один, а штуки три.
      - Не годится... из кабинета. Сделайте одолжение, пройдемте к автомату, - он показал на кабинки у входа в метро.
      Настя не слышала, что он говорил в телефонную трубку, ни к чему ей были чужие секреты, своих хватало.
      - Приказано быть с вами все время, - сухо информировал её Леонид после телефонного разговора. Она видела, что он не очень доволен полученным распоряжением.
      - А вы занимайтесь своими делами, а я в случае чего, скажу, что вы меня ни на минутку не оставляли.
      Он глянул на нее, как на чумную:
      - Именно своим делом, - он сделал ударение на двух последних словах, я и занимаюсь.
      - Тогда смело вперед, в редакцию!
      В редакции на её этаже было пустынно и непривычно тихо, народ куда-то исчез. "В кофейне все", - сообразила Настя и потащила своего неожиданного спутника туда. Она угадала, кофейня была битком набита журналистами, за всеми столиками оживленно галдели, обменивались мнениями, энергично жестикулировали. Кое-где стояли бутылки коньяка: отмечали, но неизвестно что. За одним из столов вместе с несколькими членами редколлегии и "золотыми перьями" восседал зам Главного, "лидер" редакционных демократов Юрий Фофанов. Он уже поддал и явно пребывал в ораторском экстазе. Возле пристроилась его последняя пассия Елена Ирченко, посматривая на свой "объект" влажными телячьими глазами. Фофанов заметил Настю, призывно помахал рукой: "Греби к нам, Соболева, мы тут кое-что решаем..."
      Настю разбирала злость. Она родилась где-то под сердцем, и медленно обволакивала её всю, туманила глаза.
      - Эй! - сказала Настя. Ее то ли не услышали, то ли не обратили на неё внимания. И она уже не произнесла, а яростно выкрикнула:
      - Эй!
      В кофейне стало сразу тихо и тогда, почти не напрягая голоса, Настя разразилась монологом, который потом ещё долго цитировали разные деятели и по разным поводам:
      - Вы-ы-ы! Разве вы журналисты? Дерьмо собачье вы, а не журналисты! Где вы должны сейчас быть? Здесь? Кофеек хлебать и коньячком его запивать? Глаша! - повернулась она к буфетчице, - подай им для полноты картины бутерброды с икрой, и про семгу не забудь - любят это и товарищи и господа! Так вот, повторяю свой вопрос: где вы должны быть сейчас? И отвечаю на него: на улицах и площадях, вместе со всеми, со своим народом, который танки окружил и который в танках тоже сидит... Все надо увидеть, записать, запомнить!
      Она заметила за одним из столиков фотокора Петрова, поставлявшего в газету "правительственные" снимки, у него был "допуск" и его включали в соответствующие списки "допущенных" на правительственные мероприятия, приемы, демонстрации трудящихся.
      Настя кинула на него быстрый, презрительный взгляд и продолжила:
      - А вы, наши славные фотокорреспонденты, наследники военных фотокоров! Что здесь, в этой кофейне-гадючнике делаете? Почему не снимаете? На улицах вершится история, но вам плевать! Правы те, кто КПСС сейчас трясет, как грушу: разъелись вы на коммунистических харчах! Дармовых, потому что платили вам не за мастерство, а за ваши сраные допуски, за ваши "анкетные данные".
      Леонид стоял рядом с нею с каменной физиономией. Но она своим обостренным в такие мгновения взглядом засекла, как он небрежно, словно бы машинально сдвинул вниз замочек "молнии" на куртке.
      - А члены редколлегии! - уже почти кричала Настя. - Вы обязаны сейчас думать, а не бояться! Каким будет вечерний выпуск? Вы за танки или против них? Да что я говорю, кто из вас под танк ляжет? Вы-ы, интеллигенты, особая порода, а танки пусть быдло, то бишь народ, останавливает!
      Она наконец высказалась, излила переполнившую её ярость - ко всей этой подленькой редакционной шушере, паразитировавшей при коммунистическом режиме, а теперь за чашкой кофе выжидавшей, кто возьмет верх в яростном столкновении непримиримых сил. Классик был не прав, когда утверждал, что пролетариат борется, а буржуазия крадется к власти. Сейчас боролся не пролетариат, а просто самые разные люди, и к власти не крались, а выжидали момент, чтобы подхватить её, выпавшую из рук партии - идейного дистрофика.
      - А товарищи коммунисты, - выпалили Настя напоследок, - наверное, побежали сдавать партийные билеты...
      В кофейне, действительно, никого не было из твердолобых партийных активистов редакции.
      В кофейне стояла гробовая тишина. Настю никто не перебивал, не раздалось ни одного возмущенного возгласа. Лишь когда она выговорилась, выдохлась, один из "золотых перьев", получивший известность очерками о нравственности, так называемыми "моралите", спросил:
      - Вы-то сами за кого, Соболева?
      - Я - за себя и свою профессию, - ответила она уже спокойнее. - Пусть её называют второй древнейшей, но и проститутке надо повертеться, чтобы быть на плаву...
      Первым опомнился Фофанов. Он все-таки был мужичком, четко ориентировавшимся в обстановке, не без ума, и монолог Насти помог ему отработать мысль, неясно мелькавшую в тумане экстраординарных обстоятельств. Мысль была простенькой, как облупленное яйцо: сейчас или никогда... Он поднялся со своего места и внушительно - это он умел произнес:
      - Соболева во всем права. Глаша, - это он буфетчице, - больше никаких коньяков нико-му! Коваленко здесь?
      - Здесь я.
      Коваленко был заведующим редакцией, проще - завхозом.
      - Увидишь в каком-нибудь кабинете распивающих, закрывай снаружи на ключ и зови меня - разберемся.
      Он уже шел к выходу.
      - Членов редколлегии прошу собраться у меня, секретариат жду через тридцать минут с планом вечернего выпуска и макетом.
      Фофанов задержался возле Насти, жестко сказал:
      - Соболева, зайдите ко мне.
      Он перехватил презрительный взгляд Насти и мягче добавил:
      - Пожалуйста.
      О Фофанове в редакции поговаривали, что он все знает и все замечает, в редакционных интригах плавает, как рыба в чистой водичке. Конечно же, он обратил внимание на Леонида и довольно бесцеремонно спросил у Насти:
      - А это кто?
      - Мой телохранитель, - с двусмысленной улыбочкой ответила Настя. Что ему объяснять, пусть думает то, что думают в таких случаях - очередной приятель. Вот и Ленка Ирченко засветилась от радости: у Соболевой, оказывается, есть мужик и её личным отношениям с Фофановым она не угроза...
      - Алексей за бугром, а у тебя... хранитель тела, - с иронией прокомментировал Фофанов.