Батальон богов (№3) - Колесо Сансары

У костра – у огромного костра, пламя которого вздымалось вверх багровым парусом, – сидели люди в тёмных плащах с капюшонами, надвинутыми на их низко опущенные лица. Друиды.

А за их спинами, за границей освещённого огнём круга, в тени могучих деревьев (их давно повырубили ныне) толпились ещё люди – много людей. Поблескивало и позвякивало в темноте оружие, и резко пахло мокрыми звериными шкурами. Воины союза кланов ждали слова жрецов.

И звучал в ночи высокий и чистый женский голос, плетущий речитативом вязь неведомого заклинания, древнего, как сама земля…

Видение оборвалось, когда щеки Жерара вдруг коснулась тёплая струйка. Ощущение было такое, как будто прямо из травы, у самого края глубоко восшего в землю камня, забил узконаправленный источник инфракрасного излучения, причём источник достаточной мощности, иначе кожа не почувствовала бы лучика тепла. Профессор Рану замолчал на полуслове, присел на корточки и повёл ладонью над травой. Есть, вот оно!

Осязаемый, упругий тёплый луч живым пальчиком упёрся снизу в ладонь Жерара, безошибочно указывая, где надо копать.

Копать оказалось неожиданно легко: плотная, густо пронизанная корнями трав земля подалась под нетерпеливыми пальцами, как песок. И когда студенты, озадаченные странным поведением мэтра, подошли к нему, Рану уже выпрямился, держа это в руке.

…Маленький овальный чёрно-белый камешек, блестящий, словно и не из-под земли извлечённый, на тонкой сверкающей цепочке…

Жерар почувствовал разочарование. Надо же, заурядная безделушка, утерянная кем-то совсем недавно. Наверно, какая-нибудь парочка решила заняться любовью в столь экзотическом месте, да в пылу страсти и обронила кулон.

– Чей? – спросил Рану, обращаясь к студентам, но ответом было только недоумённое молчание.

Профессор совсем уже было собрался выбросить находку, испытывая неприятное ощущение от резкого перехода от возвышенного и романтического к обыденному и приземлённому, но передумал и сунул бижутерию в карман. Пригодится для незатейливого подарка кому-нибудь, а если ещё присочинить соответствующую историю…

Однако уже ночью, лёжа без сна, Жерар поднялся, зажег свет и рассмотрел брелок гораздо более внимательно.

На первый взгляд, ничего особенного: камешек разделён на две половинки, чёрную и белую, на две разноцветные запятые, сложенные вместе. Древнейший символ Двуединой Вселенной, два противоположных начала Янь и Инь, мужское и женское. И это не удивительно: сейчас основами восточной философии интересуются многие, и щегольнуть в разговоре терминами «даосизм» или «реинкарнация» модно. Наверняка какой-нибудь дошлый делец, учитывая рыночный спрос, наладил производство подобных штуковин и продажу их по бросовой цене, какую не жалко заплатить за удачную красивую безделушку. И наладил совсем недавно – вон кулон какой новенький. Всё просто и логично.

Нет, не всё – что-то здесь не так.

Любой настоящий исследователь отличается тем, что ум его никогда не отдыхает полностью, продолжает биться над разгадкой очередной головоломки, пока не найдёт решение. Профессор Жерар Рану, учёный с мировой известностью и стареющий бабник, был настоящим исследователем.

Его осенило, когда он снова улёгся и пялился в потолок, тщетно пытаясь заснуть. Тёплый лучик, коснувшийся его щеки, когда он с упоением рассказывал внимательно слушающей аудитории о галлах и друидах! Откуда он взялся? Впечатление такое, что амулет (именно амулет, а не кулон или там брелок, сознание так обозначило таинственную находку) сам захотел, чтобы его нашли, сам подал о себе весть! Но это же попросту невозможно, и никак не укладывается в рамки общепринятых научных представлений! Не может же, в самом деле, кусочек обработанного камня обладать разумом или хотя бы отдалённым его подобием! Предполагать такое настолько же беспочвенно, как представить себе, что вот сейчас, в эту комнату в маленьком отеле провинциального французского городка, заявится собственной персоной герой сказки Шарля Перро, знаменитый Кот-в-Сапогах, присядет напротив, заложив лапу за лапу, поправит когтями усы и предложит профессору выпить бургундского на брудершафт!

Жерара прошиб холодный пот. Он чувствовал, что прав, прав в своей невероятной догадке! Хотя даже ему, человеку с непредвзятым отношением к паранормальным явлениям, признающему как факт существование Непознанного, такое давалось отнюдь не просто.

Ну хорошо, предположим. И что из этого? Никаких подтверждений того, что находка испускала какой-то призывный сигнал, у него нет, а коллеги давно уже косо посматривают на Рану, обвиняя его в несерьёзном отношении к науке. А сам амулет? Чем не материальный объект? Его-то ведь можно надлежащим образом исследовать в лаборатории!

Профессор снова достал свою находку и тщательно оглядел её, поднеся к настольной лампе. Интересно… Что же это за камень такой? Изделий древних мастеров Рану повидал предостаточно, и в камнях разбирался – профессия обязывала. А может, это и не камень вовсе, а какой-то сплав металлов или даже что-нибудь пластмассово-синтетическое? И как странно выглядит этот камень: кажется, что в нём нет глубины, взгляд уходит внутрь до бесконечности. Нет, находка определённо интересна! И цепочка – тонкая, но совсем не кажущаяся непрочной. Жерар осторожно потянул за неё: да, разорвать эту паутинку (металлическую? или тоже непонятно из чего?) отнюдь непросто. И ещё: амулет холодный, такой, каким и положено быть вещи – не светит и не греет! И где же тут, позвольте спросить, тот таинственный тёплый лучик? Уснул он, что ли?

Ощущая настоящий азарт, Рану порылся в сумке, нашёл бархатную коробочку (он всегда таскал с собой такие, это стало привычкой, – в ювелирную тару удобно укладывать мелкие, но ценные находки) и осторожно положил загадку на мягкую подушечку. Защёлкнул крышку, бережно опустил коробочку во внутренний карман куртки и застегнул «молнию» на кармане.

А потом, когда профессор археологии всё-таки заснул, ему приснился странный сон.

…Ночь, и звёздное небо над головой (давным-давно, тысячи и тысячи лет назад!), и какое-то древнее городище (вроде бы где-то в Азии, ну да, в Междуречье, – откуда ему это известно?), и река неподалёку (он чувствовал её влажное дыхание), и камень под ногами (холодный и жёсткий камень под подошвами). Он (да-да, именно он, Жерар Рану, только в каком-то ином обличии!) на вершине ступенчатой пирамиды… И падающая голубая звезда, наискось пересёкшая чёрное небо. Звезда упадёт не здесь, а далеко на западе, на берегу Великого океана, готового проглотить Великую страну… И там упадёт то, что лежит сейчас в кармане его куртки – в аккуратно застёгнутом на «молнию» кармане – Амулет…

А затем звёзды погасли, и профессор не сразу сообразил, что нет больше ни древнего города, ни пирамиды, и что вообще он уже не спит, а бодрствует и напряжённо вглядывается в темноту своей комнаты, словно силясь отыскать там ускользающее видение. Что это было? Неужели реинкарнационная память, та самая, о которой он столько слышал и читал, но в реальность которой особо не верил, несмотря на всю свою непредвзятость?

Жерар уже знал, к кому он обратится в первую очередь – к Марселю Прево. Этот человек не станет с ходу высмеивать Рану, а выслушает его предельно внимательно и посодействует на предмет технической экспертизы. Хорошо всё-таки, что на свете есть такие люди, как мсье Прево!

* * *

Цветы для Анн-Мари Жерар купил в маленьком магазинчике на бензозаправочной станции, находившейся прямо за поворотом дороги, недалеко от выезда с магистрального шоссе. Магазинчик торговал всякой мелкой всячиной, которая могла понадобиться спешащим по шоссе по своим неотложным и очень важным делам автомобилистам.

Пока рабочий в чистом комбинезоне заливал бензин в желудок его изголодавшегося «рено», сам владелец машины не спеша выбрал букет, расплатился и привычно пробежал глазами по ценникам. Старые добрые франки… Совсем уже скоро, после Нового года, в обиход войдут новые деньги – наличные евро. Жерар, как и большинство европейцев, чистосердечно недолюбливал доллар и приветствовал введение единой валюты, но каково будет той же мадам Рану и другим француженкам среднего и тем более старшего возраста? В силу простого человеческого консерватизма они долго ещё будут пересчитывать цены в евро на привычные франки и сетовать по поводу дороговизны.

Уже садясь за руль своего сытого авто, мсье Рану машинально отметил высветившиеся на встроенном в приборную панель электронном календаре зелёные цифры: Septembre,11, Mardi, 2001. 08.42. по европейскому времени.

Остаток пути до дома пролетел незаметно – chalet был совсем уже рядом. Кроме того, Жерар пытался найти ответ на животрепещущий вопрос (не относящийся, правда, к сфере научной деятельности профессора Рану): «А что будет, если Анн-Мари пожелает, чтобы вернувшийся после недельной отлучки муж немедленно приласкал соскучившуюся жену?». Хватит ли у него силёнок? Любвеобильная Аньез выжала его досуха, так что возникали серьёзные опасения по поводу возможности с честью исполнить супружеский долг. Так и не найдя однозначного решения этой весьма важной для многих мужчин проблемы, Рану затормозил и остановил машину у ворот своего загородного дома.

Сюрприза не получилось. Анн-Мари уже встала и завтракала на веранде в обществе Элизабет. Это что же такое стряслось, что дочь заявилась к мамочке ни свет, ни заря? Чего-чего, а поспать Лизетта всегда любила… Хотя нет, не похоже, что Элизабет приехала только что: её машины перед домом нет, загнана в гараж; да и одеты обе дамы очень по-домашнему, в халаты. Значит, появилась она здесь ещё вчера – если не раньше. Всё-таки вчера: позавчера Жерар звонил домой, и Анн-Мари пребывала в chalet в гордом одиночестве.

Тем не менее, цветам мадам Рану обрадовалась – совсем по-девчоночьи. Обняла и поцеловала мужа, прижавшись к нему всем телом, ещё сохранившим тепло постели, и обдав Жерара таким знакомым и приятным домашним запахом. Славно всё-таки, когда у тебя есть дом, где тебя ждут, и куда так хорошо возвращаться.

Элизабет же при появлении родителя особо бурной радости не проявила. По её припухшим от недавних и обильных слёз глазам и по общему надутому виду Жерар безошибочно определил, что дочь всецело захвачена процессом разрешения очередной проблемы как минимум вселенского масштаба, опять свалившейся на её хорошенькую, но такую взбалмошную головку.

Профессор Рану с аппетитом съел пару булочек, запив их большой чашкой ароматного горячего кофе, пока Анн-Мари сообщала супругу обычные малозначительные деревенские новости – содержание таких новостей ничуть не изменилось со времён Людовика XIV. Элизабет ничего не ела, сыпала сухое молоко в кофе, размешивала порошок маленькой ложечкой и наблюдала за тем, как растворяются белые крупинки. Или макала в чашку круассан, вынимала и молча следила за стекавшими по нему и падавшими обратно в чашку светло-коричневыми капельками.

Жерар не думал, конечно, что у дочери случилось что-то действительно серьёзное – он всё-таки неплохо её знал. Тем не менее, он почувствовал к ней жалость: ребёнок снова расшиб коленку и хнычет, надо погладить дитя по головке и дать вкусную конфетку или какую-нибудь игрушку, чтобы отвлечь от горьких переживаний, которые кажутся девочке невыносимыми. Да, игрушку!

Он встал из-за стола, подошёл к вешалке, запустил руку во внутренний карман куртки и извлёк оттуда заветную коробочку.

– Ты знаешь, Лизет, мне тут попала в руки одна занятная штучка. Ты у нас натура художественная, – Жерар постарался, чтобы в голосе его не прозвучало ни малейшей иронии, – так что посмотри. Мне интересно знать твоё мнение.

И с этими словами он протянул коробочку Элизабет.

Девушка приняла из рук отца футляр, откинула крышку, и лицо её каким-то волшебным образом переменилось: так меняется день, когда тёплый ветер быстро разгоняет затянувшие небо хмурые тучи, набрякшие дождём.

– Какая прелесть, папа! Какая прелесть… – тонкие пальцы мадемуазель Рану осторожно коснулись амулета. Она взяла украшение, положила его на ладонь и повернула к свету, чтобы рассмотреть получше. – Просто прелесть! Где ты взял это чудо? Я сейчас посмотрю, у меня там где-то есть один из последних каталогов художественных изделий…

Лизетта быстро поднялась и удалилась к себе, не выпуская из рук «игрушку» и не дождавшись ответа отца. От недавней скорби не осталось и следа.

– Бедная девочка! – вздохнула мадам Рану. – Ей снова так не повезло! Её никто не понимает, а она принимает всё так близко к сердцу… И этот Клод, он оказался таким мерзавцем! А ты умница, дорогой: Лизетта обрадовалась, как ребёнок!

– А кто такой Клод? – пропустив мимо ушей общие рассуждения Анн-Мари о несправедливости жизни по отношению к Элизабет, профессор привычно вычленил из сказанного женой информативную составляющую.

– Как? Ты не знаешь, кто такой Клод? Это же возлюбленный Лизетты, я так радовалась за неё, такая любовь! В наши дни нечасто встретишь…

– Возлюбленный? Который?

– Как это «который»! – возмутилась мадам Рану. – Ну нельзя же быть таким невнимательным и настолько равнодушным к жизни единственной дочери! Он художник, ты его видел, Лизетта от него без ума, а оказалось, что он женат, двое детей, и…

– Дорогая, – профессор Рану прекрасно знал по опыту, что если уж его супруга начнёт распространяться по поводу мужского коварства и женской беззащитности перед этим коварством, то это очень надолго, – чтобы запомнить всех возлюбленных Элизабет, человеческой памяти недостаточно, здесь требуются возможности хорошего компьютера. Что поделаешь, Лизет так влюбчива! Или пора классифицировать её избранников по отрядам и подвидам, как это делают зоологи…

– Сухарь! У тебя нет сердца! А если ты так шутишь, то шутка эта не из самых удачных твоих шуток! Лизетта искренне страдает, а тебе… Ты со своей наукой совсем не замечаешь жизненных проблем! Конечно, с высохшими черепами общаться легче! А когда наша бедняжка…

Но в это время назревавший семейный скандал прервался самым неожиданным образом – из комнаты Элизабет до слуха четы Рану донесся нечленораздельный вопль их дочери, сменившийся приглушёнными всхлипываниями, переходящими в полноценное рыдание.

Анн-Мари и Жерар кинулись на этот вопль, и когда они ворвались к дочери, то увидели её сидящей на полу в состоянии полной прострации. Лизетта уставилась круглыми от крайнего изумления и страха глазами в погасший экран стоящего в углу комнаты телевизора, а перед ней валялся амулет. И камень амулета ожил – он светился мягким голубоватым светом.

* * *

«Проклятые пробки! Если бы создатели первых автомобилей знали, чем всё это кончится, они наверняка не так рьяно стали бы трудиться над своим детищем!»

Эта мысль в который уже раз посетила профессора Рану, безнадёжно застрявшего в растянувшемся на несколько километров дорожном заторе. Жерар нервно барабанил пальцами по рулю и ждал, пока очередная пробка рассосётся – ничего другого ему не оставалась делать.

«Надо же, Лилль гораздо меньше Парижа, и машин меньше, а задержки зачастую случаются такие, что и в столице не снились! А старина Прево ждёт, уже звонил дважды. Ещё бы! После того, как я намекнул ему, что везу с собой нечто совершенно необычное, старик места себе не находит! Чёрт, уже третий час пополудни…».

Марсель Прево принадлежал к той породе людей, которая часто встречалась раньше, встречается теперь и, надо надеяться, будет встречаться в будущем. Посвятивший всю свою жизнь стяжательству и сколотивший себе солидное состояние игрой на фондовой и валютной биржах, мсье Прево на склоне лет задумался о вечном. Нет, он не сделался религиозным в привычном понимании этого слова – Марселя Прево заинтересовало то, что именовалось эзотерической системой мироощущения. Обладая практическим складом ума (без этого не сделаешь деньги), он отнюдь не стал оголтелым поклонником новомодных экстрасенсов и колдунов, ясно различая весьма значительную примесь самого заурядного шарлатанства и вымогательства в их среде.

Нет, Прево подошёл к проблеме серьёзно. Он придирчиво и кропотливо подбирал факты, которые могли хоть как-то быть обоснованы, и привлекал к этой работе серьёзных специалистов – таких, например, как профессор истории и археологии Жерар Рану. И за хорошую работу бывший биржевой спекулянт платил хорошие деньги – он считал это вполне естественным. Созданный им Фонд Прево финансировал не только изыскания историков, философов и психологов, но и солидные исследования в области человеческого сознания, предпринимаемые с использованием самых современных технических методов познания. Занимался Фонд и благотворительностью, но это уже так, а propos.

«На любой вопрос можно найти ответ!» – таково было любимое выражение Марселя Прево, и этот девиз красовался в офисе Фонда. Жерар не ошибся в своём выборе – бизнесмен Прево являлся именно тем человеком, к которому можно и нужно обращаться по поводу Непонятного, не рискуя с ходу нарваться на прохладный скептицизм или чего похуже.

От ошеломлённой Элизабет удалось добиться немногого, но и того, что она рассказала, для Жерара Рану оказалось более чем достаточно.

Сначала не произошло ничего особенного. Единственное, что отметила девушка – пока она держала амулет в руке, она ощущала удивительное спокойствие и умиротворённость, и все её беды показались ей ровным счётом ничего не значащими мелочами.

Придя к себе, Элизабет положила амулет на кушетку и принялась рыться в комнате в поисках каталога. Мадемуазель Рану всегда создавала и поддерживала в своей комнате художественный беспорядок, и найти среди этого хаоса нужную вещь никогда не было простой задачей.

А потом раздался тихий мелодичный звон, она обернулась и увидела валяющийся на полу (а не на кушетке!) амулет, испускавший голубоватое свечение и… оживший экран телевизора. Когда же до неё дошло, что она видит на этом непонятно как включившемся экране, Лизетта испустила тот самый вопль-визг, на который и примчались её родители.

– Папа, это было страшно! – всхлипывала она. – Нью-Йорк, понимаешь, Нью-Йорк… Американцы так любят показывать вид на Манхэттен именно в этом ракурсе. Стив говорил мне, что если смотреть от статуи Свободы… И эти, как их, небоскрёбы… Башни World Trade Center, понимаешь, да? Так вот, эти здания… А потом – самолёт! Он развернулся и врезался в башню! А потом она развалилась! Столько дыма и пыли! И люди – они бежали и кричали, и их лица…

– Девочка моя, – как можно мягче проговорил Жерар, пока Анн-Мари обнимала рыдающую Элизабет и нежно гладила её по плечам и растрёпанным волосам, – стоит ли плакать над очередным фантастическим триллером голливудских ремесленников от кинематографии? Если верить статистке подобных, с позволения сказать, произведений искусства, бедную нашу старушку Землю уже несчётное количество раз изничтожили всякие там зловредные пришельцы. Так стоит ли очередной подобный киноопус твоих слёз?

– Это было не кино, папа! – Жерар даже удивился той твёрдости, которая прозвучала в голосе дочери (и слёзы высохли мгновенно!). – Это была видеозапись! Я даже видела цифры в углу – дата и время! Сегодняшняя дата – 11 сентября, а время… Постойте-ка… Да, девять с минутами… Но это их, американское время, по-нашему это будет, – девушка посмотрела на большие старинные настенные часы, подарок какого-то из её многочисленных поклонников, – между тремя и четырьмя часами дня, а сейчас… И потом, я же не включала телевизор! Он сам! И выключился тоже сам…

Часы показывали 10 часов 17 минут.

– В Штатах сейчас ещё ночь… – голос Элизабет упал до шёпота. – Что же это такое было? А может быть, не было, а будет?

Успокоить окончательно впавшую в близкое к истерическому состояние Лизетту удалось не сразу. Наконец Жерар (пока Анн-Мари бегала за валерьянкой) довольно чувствительно хлопнул дочь пару раз по щекам и влил ей в рот полстакана мартеля из обнаруженной под кушеткой запылённой початой бутылки. После этого Элизабет вроде бы взяла себя в руки.

В общем, пока хлопотали над мадемуазель Рану, пока Жерар принял ванну и привёл себя в порядок, пока дозванивался в Фонд (как назло, все линии были заняты), прошло немало времени. До города Рану доехал быстро, но тут-то и пошли пробки, в которых он потерял больше часа.

Однако нет худа без добра – стояние в пробках подарило профессору время для размышлений, а пища для этих размышлений имелась. Рану сознавал, что при всей своей экзальтированности его дочь была достаточно здравомыслящей особой, не склонной к видениям и беспочвенным истерикам. Она и к отцовской увлечённости паранормальными явлениями и магией относилась насмешливо, пренебрежительно фыркая, стоило только в её присутствии кому-нибудь завести речь на эту тему. Более того, телевизор был отключен от сети – вилка с проводом валялась на полу. Что за чертовщина!

И амулет – он светился, когда Жерар вбежал в комнату Лизетты. Это профессор видел собственными глазами, и Элизабет говорила то же самое. А когда Рану поднял «загадку» с пола, камень снова был тёмен, тих и холоден. Вот и думай, что хочешь…

Радиоприёмник профессор Жерар Рану не включал – он не любил, когда что-то мешает его мыслям выстраиваться в логические цепочки.

До офиса Фонда он добрался около четырёх. Отыскав место и припарковавшись, Жерар запер машину и направился к стеклобетонному зданию, в котором находился офис.

Охранник у входа, знавший мсье Рану, улыбнулся ему, но как только Жерар миновал вращающиеся стеклянные двери, его поразила атмосфера встревоженности, царившая внутри – это при том, что просторный холл на первом этаже был пуст, ни единой живой души. И тут в его кармане запитюкал мобильник.

– Да.

– Жерар! – Господи, ну что там ещё у них стряслось, голос у Анн-Мари такой, словно она только что похоронила всех родственников, включая своего любимого пуделя Жако.

– Да, Анни, я слушаю.

– Ты уже знаешь? Ты смотрел новости? Ты где?

– Мари, я только-только добрался до офиса. Я не…

– Жерар, это ужас какой-то! Только что по телевизору… В Нью-Йорке случилось что-то кошмарное, то ли террористический акт, то ли начало мировой войны! Жерар, ты слышишь меня? Ведь это же… Элизабет…

– Анни, успокойся. Я постараюсь приехать как можно скорее. И ещё – это важно: если будешь с кем-нибудь общаться, не рассказывай о том, что Лизетта… Пожалуйста, держи себя в руках. Ты поняла меня?

– Да, Жерар, я поняла. Я только…

– Успокойся, дорогая, я скоро буду. Целую.

Профессор Рану спрятал телефон и задумался. Ничего себе…

Из размышления его вывел цокот каблучков.

Через холл торопливо шла, почти бежала Сюзан в чёрной юбке и белой блузке – в униформе сотрудников Фонда. Увидев профессора, она остановилась, но даже тени её обычной лукавой улыбки – такими улыбками они обменивались при встречах на людях вот уже почти два года, храня свою маленькую тайну, – не появилось на её кукольном личике.

– Мсье Рану!

– Сюзан, что случилось? Где все?

– В рекреационной, у телевизора. Ох, мсье Рану, там такое! – девушка прижала ухоженные ладони к раскрасневшимся щекам и чуть-чуть картинно закатила глаза. – Эти новости постоянно повторяют по Си-Эн-Эн и по другим каналам. Пойдёмте, мсье Рану, увидите сами.

Многочисленные изящные столики в большой рекреационной комнате, – скорее даже зале, чем комнате, – за ними сотрудники Фонда Прево пили кофе в перерывах и, случалось, справляли весёлые корпоративные вечеринки, сейчас пустовали. Несколько десятков человек сгрудились в углу, перед огромным, вмонтированным в стену телеэкраном. А на экране повторялись снова и снова одни и те же кадры, похожие на отрывки из созданного больной фантазией кинобоевика с обилием леденящих душу спецэффектов.

…Чёрный дым, вытекающий из горящей башни Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке… Медленно летящий на уровне средних этажей громадного небоскрёба самолёт… Вот он разворачивается, и… По серому телу второго здания словно полоснул исполинский клинок, из длинной резаной раны, пересёкшей почти всю толщу гигантского сооружения, выплёскивается пылающая кровь смертельно раненого титана… Потом башня плавно оседает вертикально вниз, стоймя, не отклоняясь в сторону, словно проваливаясь под землю… Клубы густой серой пыли растекаются по ущельям улиц… И люди: бегущие, кричащие, плачущие…

Жерар Рану обладал богатым воображением. Он умел по незначительным деталям мысленно воссоздать общую картину, и эта особенность его ума очень помогала ему в работе. И вот теперь, глядя на экран, он понял, что именно это и видела Элизабет несколько часов назад. Совпадало всё, вплоть до мелочей.

Вот это да…

– Мсье Рану… (кто это? – ах да, Сюзан…) – Мсье Рану, вас хочет видеть мсье Прево. Я вас провожу.

«Старик Марсель верен себе, – думал Жерар, следуя за Сюзан по коридорам Фонда. – Пусть вместо нью-йоркских небоскрёбов рухнет Эйфелева башня, пусть весь мир летит в тартарары, он будет заниматься делом. Психика господина Прево так устоялась и закалилась в жизненных передрягах, что его ничто не может вывести из равновесия…».

Перед кабинетом директора-учредителя секретарша повернулась к Жерару с уже знакомой улыбкой на хорошенькой мордашке.

– Мы увидимся сегодня? – заговорщицки прошептала она, обдавая профессора букетом косметических ароматов. – Я соску-у-чилась…

– Малышка, сегодня, похоже, будет не до того, – ответил Рану и добавил, заметив тень разочарования и недовольства, промелькнувшую на лице Сюзан, – но в ближайшее время мы непременно поужинаем вместе… у тебя или в каком-нибудь хорошем отеле. Ведь у тебя же послезавтра день рождения, и я хочу сделать тебе подарок, – с этими словами Жерар чмокнул Сюзан в холёную щёку и слегка прижал ладонью её упругое бедро.

«Эта чертовка тоже верна себе. Постель для неё – это, несомненно, самое главное. И я наверняка не единственный, кто пользуется её благосклонностью…» – подумал профессор Рану, проводив глазами удаляющуюся покачивающейся походкой секретаршу и взявшись за выполненную из фигурной литой бронзы ручку на входной двери кабинета господина Прево. Директор-учредитель Фонда не признавал современных материалов и любил интерьеры «под старину».

– А, Жерар, наконец-то, я вас уже заждался! – Марсель Прево, сухощавый и поджарый, в свои семьдесят с лишним выглядевший лет на пятнадцать моложе (ходили сплетни, что многие дамы не прочь были обратить на себя его внимание, да только старик Прево являл собой довольно любопытный и нечасто встречающийся образчик абсолютно верного мужа), встретил профессора приветственным жестом, сидя за огромным столом из темного резного дуба. – Прошу вас, дорогой профессор, присаживайтесь. Об этом, – Прево поднял лежавший на столе пульт и выключил бормотавший в углу телевизор, – мы с вами говорить не будем. Наши оасовцы в своё время вытворяли нечто подобное. Не в таких, конечно, масштабах, но суть-то та же… Ладно, оставим это. Итак, мсье Рану, с чем же вы ко мне пожаловали? Не скрою, я сгораю от любопытства и нетерпения! Я знаю вас как серьёзного учёного и как человека здравого и критичного ума, и поэтому уверен, что вы не стали бы придавать большого значения не стоящим внимания пустякам.

– Благодарю вас, мсье Прево. Прежде всего, прошу простить меня за опоздание – эти пробки сущее проклятие нашего времени! Иногда я завидую кельтам и скифам: они знали колесо, но не додумались до карбюратора.

– Оставьте, Жерар. Давайте к делу: что там у вас?

Профессор Рану давно уже заметил: с Марселем Прево приятно работать – поэтому их взаимовыгодное сотрудничество и продолжалось столько лет. Прево умел быстро ухватить суть излагаемого дела и так же быстро сделать выводы – в прошлом это не раз помогало Марселю в самых рискованных предприятиях. Правда, и сам Жерар Рану обладал завидной способностью коротко и ясно, не тратя лишних слов, изложить эту суть. Поэтому его рассказ о загадочной находке не занял много времени – тем более что о посетившем Элизабет видении мсье Рану умолчал.

– Занятно, занятно… – пробормотал директор-учредитель, побарабанив пальцами по крышке стола и царапнув Рану острым взглядом из-под кустистых седых бровей. – Дайте-ка взглянуть. Нет, определённо занятно… И что же?

– Прежде всего, мне хотелось бы определить, что это за материал. Мне, во всяком случае, он неизвестен, а вы, я надеюсь, не считаете меня полным профаном в этой области. Второе: хотя эта «загадка», назовём эту штуку так, и выглядит совершенно новенькой, надо бы попробовать определить её возраст. И последнее: при исследовании очень желательно применять исключительно неразрушающие методы анализа – ради безопасности.

– Даже так? – мсье Прево и глазом не моргнул. – Хорошо. Наша лаборатория оснащена самым современным оборудованием и укомплектована штатом прекрасных специалистов.

С этими словами он нажал кнопку селектора:

– Этьен?

– Да, господин директор.

– Зайдите-ка ко мне. Тут для вас есть весьма срочная работа.

– Слушаюсь, господин директор.

Марсель Прево выключил селектор, опёрся локтями о стол, уткнулся подбородком в переплетённые пальцы рук и посмотрел на Жерара.

– Вот так, господин профессор. У Этьена способные ребята. Думаю, что не позднее завтрашнего вечера у нас будет ответ. А может быть, и раньше. Знаете что, дорогой мой, езжайте-ка вы домой. Вы всё-таки проехали пол-Франции, а сегодня из-за этой пакости, – он показал глазами на телевизор, – женщины, да и не только женщины, излишне нервничают… У вас жена и дочь, побудьте с ними, успокойте. Как только будут новости, – на этот раз директор Фонда скосил глаза на лежащую на столе маленькую замшевую коробочку, – я вам позвоню. Впрочем, вы же знаете номер телефона лаборатории. Знаю, знаю я вас, не утерпите! Вас ведь не меньше меня интересует ответ на эту вашу «загадку»…

* * *

Обратная дорога отняла гораздо меньше времени, и профессор Рану, покинув офис Фонда в половине пятого, около семи уже был дома. Элизабет и Анн-Мари сидели в гостиной, уставившись в телеэкран, на котором повторялись всё те же кадры, перемежающиеся выступлениями обозревателей и политиков разного ранга. Жерару пришлось затратить некоторые усилия, чтобы оторвать женщин от этого становящегося почти гипнотическим зрелища.